ИСТОРИЯ ИНДИЙ

HISTORIA DE LAS INDIAS

Итак, Адмирал ¹ со своими четырьмя кораблями покинул Пуэрто Эрмосо, или иначе Пуэрто дель Асуа (или Пуэрто Эскондидо, как его называли некоторые), и счастливого ему пути; мы еще к нему вернемся, а сейчас обратимся к событиям, которые произошли после прибытия на этот остров и в этот порт ² командора Лареса. Когда он сошел на землю, командор Бобадилья и жители этого города встретили его на берегу и после обычных приветствий отвели в местную глинобитную крепость (конечно, не такую, как в Сальсас), где и поселили; в присутствии Бобадильи, алькальдов, рехидоров и городского капитула ³ Ларес предъявил свои грамоты, и все их признали, и в знак повиновения возложили их себе на головы, и совершили приличествующие случаю церемонии: принесли ему присягу и т. д. И стал он мудро управлять ⁴, а через некоторое время повелел изгнать командора Бобадилью из его резиденции, и было занятно видеть, как впавший в немилость командор Бобадилья много раз ходил один в дом губернатора и обратно, и как он, наконец, предстал перед ним, причем его не сопровождал ни один из тех людей, которых он, Бобадилья, в свое время облагодетельствовал и которым говорил: “Пользуйтесь, вы же не знаете, сколько это продлится”, а все их неправедные состояния создавались потом и трудом индейцев. Сам же Бобадилья по своему характеру и по своей натуре был, видимо, человеком простым и скромным; в те времена, когда о нем ежедневно велись разговоры, я ни разу не слышал, чтобы кто-либо обвинил его в нечестности или уличил в стяжательстве; нет, раньше все отзывались о нем хорошо; и хотя те триста испанцев, которые, как утверждали, составляли тогда все пришлое население острова, всецело были ему обязаны, так как он предоставил им полную возможность по собственному усмотрению располагать индейцами, все же, если бы ему действительно были присущи какие-либо из названных пороков, то после того как он был изгнан из своей резиденции, покинул остров и умер, во время многочисленных разговоров, которые мы о нем вели, кто-нибудь хоть раз обязательно [54] сказал бы об этих пороках. Командор Ларес провел также расследование событий, происходивших во времена правления на этом острове Франсиско Рольдана и его приспешников, и, как мне кажется (точно я этого не помню), отправил его как узника, правда без кандалов, в Кастилию, дабы короли ⁵ определили, какого наказания он заслуживает; но тут в это дело внезапно вмешалось божественное провидение, призвавшее его на свой высший и окончательный суд ⁶. Я уже рассказывал выше, в первой главе этой книги, что командор Бобадилья приказал всем, использовавшим индейцев для добычи золота в рудниках, платить королям одно песо с каждых одиннадцати; но либо потому, что короли были этим недовольны (как если бы это было установлено вопреки их воле, а не по их указанию) и повелели командору Ларесу сделать то, о чем я скажу ниже, либо потому, что ему самому показалось необходимым поступить подобным образом, но, так или иначе, он приказал всем, добывшим золото в рудниках, невзирая на то, что они уже уплатили одиннадцатую часть, заплатить сверх того еще одну треть; а так как рудники были тогда почти нетронуты и богаты золотом, и все стремились приобрести инструменты и маниок, из которого на этом острове изготовлялся хлеб, чтобы иметь возможность послать в рудники как можно больше индейцев, а лопата стоила 10—15 кастельяно, двух-трехфунтовый лом — 5, кирка — 2 и 3, а 4—5 тысяч кустов маниока, из корней которого делается хлеб, — 200—300 и более кастельяно или песо, то наиболее усердные золотоискатели расходовали на эти минимальные нужды 2—3 тысячи песо из добытого ими золота; и когда у них потребовали треть золота, добытого ими, или, точнее говоря, индейцами, которых они угнетали, то у них не осталось ни единого мараведи ⁷, и им пришлось отдавать за 10 то, что они купили за 50, так что добывшие наибольшее количество золота разорились больше, чем другие. Те же, кто занимался не добычей золота, а сельским хозяйством, поскольку они ничего не платили, а земля тогда была плодородной, остались богатыми; так на этих островах стало общим правилом, что все, добывавшие золото в рудниках, постоянно пребывали в нужде и даже сидели в тюрьмах за долги, тогда как занимавшиеся сельским хозяйством жили гораздо вольготнее, в довольстве, если только они не совершали другую ошибку, заключавшуюся в излишествах в одежде, погоне за различными драгоценными украшениями и в других проявлениях тщеславия, которые ничего им не прибавляли, а напротив, приводили к тому, что их состояние улетучивалось как воздух; объяснялось же это тем, что они приобрели свое состояние не праведными путями, а трудами и потом индейцев, и поэтому не умели его ценить. Занятие сельским хозяйством заключалось в то время в разведении свиней, выращивании маниока и других съедобных растений, то есть чеснока и картофеля. Что же касается тех, кто добывал золото в рудниках, то короли повелели, чтобы впредь они отдавали половину добытого; но так как все приезжали сюда только ради того, чтобы найти золото и избавиться от нищеты, от которой Испания страдала больше всех других [55] государств, то все приехавшие сразу после высадки решили отправиться на старые и новые рудники, расположенные, как уже было сказано, в восьми лигах ⁸ от этого города, и добывать золото, полагая, что стоит только добраться до рудников, как можно будет его взять. И вот каждый из них наполнял свой мешок сухарями, которые они в изобилии привезли из Кастилии, взваливал его на плечи и нес вместе с мотыгами, а также корытами или лоханями, которые здесь называли и до сих пор называют “батеас”; по ведущим к рудникам дорогам, напоминающим муравейник, шли идальго, которые приехали без слуг и сами несли свой груз за плечами, и кабальеро ⁹, часть которых привезла с собой слуг. Добравшись до рудников, они убеждались, что золото — не плоды, висящие на дереве и ожидающие, когда их сорвут, а что оно находится под землей, и начинали копать и промывать землю, причем это делали люди, которые никогда раньше этим не занимались, не имели никакого опыта, не знали, где залегает золото и где проходят золотоносные жилы; затем, утомившись, они садились и принимались за еду, а поскольку за работой пища переваривается быстро, ели все чаще и чаще, но долгожданная награда — блеск золота — так и не появлялась. И по истечении восьми дней, когда в их мешках уже не оставалось продовольствия, они возвращались в этот город без единой, даже самой маленькой крупицы золота и доедали здесь остатки привезенных из Кастилии продуктов. Обманутые в надеждах, которые привели их сюда, они теряли мужество и многие заболевали лихорадкой, а к этому добавлялось отсутствие продуктов, лечения и какого бы то ни было убежища; и стали они умирать один за другим так быстро, что священники не поспевали их хоронить. Из 2500 человек умерло более 1000, а 500, охваченные тоской и страдавшие от голода и нужды, тяжело заболели; и то же самое происходило со всеми, кто приезжал за золотом на новые земли. Поскольку те 300 человек, которые раньше жили там, ходили раздетыми, босиком, не имели ни курток, ни плащей, а многие даже полотняной рубашки, а только одну хлопчатобумажную, то те, кто привез с собой одежду, белье, другие ценные вещи и инструменты, продавали одежду и благодаря этому могли продержаться дольше. А были и такие, которым удавалось договориться с некоторыми из трехсот и купить у них половину или треть земли, выплатив часть цены одеждой или другими привезенными вещами и задолжав остальное, что составляло 1000—2000 кастельяно; а удалось им это потому, что триста первых поселенцев, захватившие земли и заставившие, как мы уже рассказывали в первой главе этой второй книги, прежних хозяев земли прислуживать им, имели в изобилии продовольствие и многих работавших на них индейцев и большое количество земли, жили как настоящие сеньоры или царьки, но при этом, как я уже говорил, ходили босиком. (Все это время индейцы тихо сидели по домам, приходя в себя после тех терзаний и преследований, которым они подвергались со стороны Франсиско Рольдана и остальных; лишь одна провинция восстала и население ее взялось за оружие, готовясь встретить наступление христиан, но об [56] этом мы, если бог того пожелает, расскажем ниже.) Некий идальго по имени Луис де Арьяга, уроженец Севильи, побывавший вместе с Адмиралом на этом острове, предложил королям вывезти из Кастилии 200 женатых испанцев и заселить ими четыре поселения на этом острове при условии, что короли предоставят им бесплатный проезд и некоторые другие незначительные льготы; первая, чтобы им даровали определенное количество земли в установленных для данного поселения пределах, дабы они ее обрабатывали при условии, что гражданская и уголовная юрисдикция на этих землях будет сохранена за королями и наследниками их величеств, и чтобы в течение пяти лет они не облагались никакими налогами или податями, за исключением тех десятинных сборов и поставок натурой, на которые королям уступил свои права папа. За королями сохранялись также права на все залежи золота, и серебра, и меди, и железа, и олова, и свинца, и ртути, и бразильского дерева, и на залежи серы и любые другие, которые могут быть обнаружены, а также на градирни, и морские гавани, и все остальное, что относится к королевским прерогативам и окажется в пределах названных поселений. Было установлено также, что половину всего золота, добытого ими и теми индейцами, которых они возьмут с собой, они будут отдавать королям, и что испанцам запрещается выменивать у индейцев какие-либо товары на золото. Кроме того, им запрещалось рубить бразильское дерево, а если срубят, то обязаны все отдать королям. А также им предписывалось, помимо золота, отдавать королям треть всего того, что они получат от индейцев за пределами указанных поселений, как-то: хлопок и другие сельскохозяйственные товары, которые те производят, за исключением продуктов питания. А в случае, если они обнаружат запасы золота и соорудят за свой счет рудники, то из всего золота, которое они оттуда извлекут, они обязаны, за вычетом расходов на сооружение рудников, отдать половину королям, причем рудники перейдут в собственность их величеств; и я полагаю, что речь шла о рудниках, расположенных в пределах тех поселений, в которых они будут жить. Устанавливалось также, что если они откроют дотоле неизвестные острова или континенты, то из всего добытого там золота и жемчуга они обязаны отдать половину, а из всего остального, что добудут, — одну пятую. Бесплатный проезд предоставлялся только им самим, а за провоз тех домашних вещей и одежды, которые они с собой брали, независимо от того, много ли их было или мало, им полагалось платить. Дабы высоко держать честь названных двухсот переселенцев, было высочайше предписано, что в указанных поселениях не могут находиться и проживать лица, высланные из Кастилии в Индию, и что сами переселенцы не могут быть ни евреями, ни маврами, ни бывшими еретиками, вновь приобщенными к церкви; переселенцам вменялось в обязанность прожить пять лет на этом острове и содействовать его процветанию, выполнять самим и заставлять выполнять других все то, что прикажет назначенный королями губернатор, и все это безе всякой оплаты, а в особенности было предписано в случае, если кто-либо [57] из испанцев откажется подчиняться королевским предписаниям или если какие-либо провинции поднимут восстание, или какие-либо индейцы не захотят работать, вести против них войну за свой собственный счет; а если они до истечения пятилетнего срока пожелают вернуться в Кастилию, то могут это сделать, но без права продавать то, что было им предоставлено в связи с переселением, так что все это имущество они потеряют, и короли смогут располагать им по своему усмотрению. Таковы были условия, которые короли передали через Луиса де Арьягу (и эти условия были распространены на всех испанцев, переезжающих жить на этот остров). А затем Арьяга не смог найти 200 женатых, а только 40, и из Севильи обратился с просьбой, чтобы этим сорока были предоставлены указанные льготы, и короли согласились. Когда же Арьяга со своими сорока женатыми прибыл на этот остров, то они не захотели работать в поте лица, так как приехали сюда не для этого, а для того,. чтобы, пребывая в праздности, нажить побольше денег, и не стали строить ни новые поселения, ни крепости, а растворились среди прежних поселенцев и стали жить так же, как они. Через некоторое время те, кто добывал золото, как из числа трехсот, живших здесь раньше, так и из вновь прибывших, пожаловались губернатору, что им очень обременительно и накладно отдавать королям половину добытого из рудников золота, так как добыча требует огромного труда и расходов, и попросили его написать королям, чтобы они довольствовались третью; и он написал, и они согласились (эта милость была предоставлена специальным разделом королевского письма губернатору). А в другой раз они обратились к королям с просьбой пересмотреть упомянутые выше условия, которые налагали на них обязательство отдавать третью часть хлопка и всех неметаллов, и довольствоваться тем, что они будут платить только четвертую часть (и это было разрешено королевским распоряжением, данным в Медина дель Кампо 20 декабря 503 года). Позднее, считая слишком обременительным выплачивать королям даже треть золота, испанцы этого острова вновь решили просить, чтобы короли не забирали у них так много, и послали ходатаем по этому поводу одного севильского кабальеро по имени Хуан де Эскивель; и в результате короли разрешили им отдавать не более одной пятой всех добытых металлов, и было это изложено в королевском постановлении, которое начиналось словами: “Дон Фердинанд и донья Изабелла, милостью Божией, и т. д.” и было дано 5 февраля 504 года в Медина дель Кампо. Мы сочли необходимым привести здесь все эти события (прошлые), дабы никто из пишущих об этом не мог выдвигать иные версии, и дабы все знали, сколь неохотно шли в те времена короли на ограничение своих королевских прав и предоставление даже незначительных уступок, что объяснялось крайней бедностью, царившей тогда в Кастилии, так что католические короли, равно как и их подданные, не имели достаточных богатств и изобилия, что, однако, не мешало им совершать благие деяния как внутри королевства, так и за его пределами. [58]

После того как закончился шторм, во время которого морская пучина поглотила множество кораблей, губернатор решил заселить испанцами порт Плата, расположенный в северной части этого острова; решение это было вызвано несколькими соображениями: первое и главное заключалось в том, что гавань Плата была гораздо удобнее для судов, приходящих из Кастилии и уходящих туда, чем этот порт, что впоследствии подтвердилось. Другое соображение состояло в том, что Плата находилась посередине побережья этого острова, в 10 лигах от большой Веги, неподалеку от двух крупных поселений — Сантьяго, от которого ее отделяло 10 лиг, и Консепсьон, расположенного в 16 лигах, а также в 10—12 лигах от рудников Сибао, которые считались самыми богатыми на всей этой земле, так как они давали значительно больше золота и лучшего качества, чем рудники Сан Кристобаль и все остальные. Было у губернатора и еще одно соображение — направить испанцев в ту часть острова, где находилось огромное множество индейцев; а в порту Плата жил до тех пор лишь один испанец, переехавший из Сантьяго и имевший ферму (фермы эти в Индиях назывались эстансиа), где он разводил свиней и кур и занимался другими сельскохозяйственными работами. Итак, решив заселить Плату, губернатор отправил группу испанцев по морю на корабле, и они погрузились, и корабль поднял паруса, и вскоре они прибыли на остров Саона, расположенный в 30 лигах от этого порта, у самого побережья этого острова, в одной лиге или даже меньше от него; а население Саоны, как и всей провинции Хигей, которая включает часть этого острова и примыкающий к ней островок Саона, в это время восстало; это и было то восстание, о котором, как говорилось выше, нам сообщили как о благой вести, когда мы прибыли сюда. Так вот, когда корабль прибыл к этому островку, восемь испанцев сошли на берег погулять и развлечься, а индейцы, обнаружив приближающийся корабль и полагая, что он принадлежит тем же людям, которые были здесь незадолго до этого и совершили то, о чем будет сказано ниже, сразу же подготовились к отпору, устроили засаду, и когда эти восемь человек сошли на землю, набросились на них и всех убили. А мотивы и основания, которые у них были для такого поступка, известны мне от очевидцев, и я излагаю их совершенно точно, без всяких домыслов, причем, стремясь передать самую суть дела, отбрасываю всевозможные преувеличения и лишние слова; суть же заключается в следующем: между населением островка Саона и испанцами, которые жили в этом порту и городе Санто Доминго, существовали тесные связи и дружба, и поэтому жители этого города имели обыкновение в случае необходимости и даже без таковой каждый раз направлять туда каравеллу, и индейцы этого островка нагружали ее, прежде всего хлебом, который имелся у них в изобилии. И вот однажды (за несколько дней до того, как мы прибыли туда с командором Ларесом) [59] пришла очередная каравелла за хлебом; правитель и касик островка вместе со всем населением по обыкновению встретили испанцев так, как будто это были ангелы или родители каждого из туземцев. Затем они со всей радостью и охотой, какую только можно себе представить, принялись нагружать каравеллу. А следует иметь в виду, что подобно тому как испанцы, если они не духовного сана, имеют обыкновение повсюду носить с собою шпагу, так и тут испанцы всегда возили с собой своих собак, и притом собак очень злых, очень хорошо обученных хватать и рвать на куски индейцев, так что последние боялись их больше, чем самих дьяволов. Итак, многочисленные индейцы тащили на себе тюки с хлебом из маниока и бросали их в лодку, которая доставляла груз на каравеллу; а правитель и касик ¹⁰ острова с палкой в руке переходил с места на место и поторапливал своих индейцев, чтобы как можно лучше угодить христианам. Тут же стоял один испанец и держал на цепи собаку, которая при виде суетящегося касика с палкой все время порывалась броситься на него (так как она была превосходно обучена рвать на части индейцев), и испанец с большим трудом ее сдерживал, а потом сказал, обращаясь к другому испанцу: “А что если мы ее спустим?”. И сказав это, он или другой испанец, подстрекаемый самим дьяволом, в шутку крикнул собаке: “Возьми его!”, будучи уверен, что сумеет ее сдержать. Собака, услышав слова “Возьми его!”, рванулась, как закусившая удила могучая лошадь, и потащила за собой испанца, который, не в состоянии ее удержать, выпустил из рук цепь, и тут собака бросается на касика, хватает его за живот и, если мне не изменяет память, вырывает у него кишки, и вот касик бежит в одну сторону, а собака с кишками в пасти — в другую и принимается их раздирать. Индейцы подбирают своего несчастного правителя, который тут же испускает дух, и с жалобными криками, обращенными к небу, несут его хоронить; испанцы же забирают отличившуюся собаку и своего товарища и, оставив за собой столь доброе дело, спешат на каравеллу, которая и доставляет их в этот порт. Вскоре о свершившемся узнает вся провинция Хигей, и в первую очередь вождь одного из племен по имени Котубано или Котубанама, предпоследняя гласная первого слова и последняя второго долгие, который жил неподалеку от места происшествия и был самым смелым из всех; и тут индейцы берутся за оружие с твердым намерением при первой же возможности отомстить обидчикам, но до того момента, как появились эти восемь человек, следовавшие в гавань Плату (по-моему, все они или большинство были матросами), у индейцев не было случая осуществить свое намерение и, следовательно, правосудие свершилось только теперь. Вот этих-то жителей Саоны и называли восставшими индейцами, поднявшимися на войну, и об этих событиях нам, когда мы приехали ¹¹, с нескрываемой радостью сообщили жившие уже здесь испанцы, а радовались они тому, что мы получали возможность превратить восставших индейцев в рабов. Теперь каждый разумный и прежде всего богобоязненный читатель имеет возможность без особого труда определить, имели ли эти индейцы право, основание и мотивы для [60] убийства восьми испанцев, которые в данном случае их не обидели; я говорю “в данном случае их не обидели”, потому что они, вполне возможно, обижали их раньше, во время прежних посещений, так как некоторые из них, которых я знал, уже бывали на этом островке. Но даже при том, что эти восемь в данном случае не были ни в чем повинны, все равно нельзя считать, что их убили несправедливо, так как народ, ведущий справедливую войну против другого народа, не обязан в каждом случае выяснять, какой из его врагов виновен, а какой нет; и вообще невиновность человека может быть определена с первого взгляда или очень быстро; так, никому не придет в голову сомневаться в невиновности детей — это видно с первого взгляда, без долгих слов; то же относится и к земледельцам, занятым своими трудами, и к тем, кто, как это случилось на одном острове, не были связаны со своим правителем, начавшим войну, по нашему мнению несправедливую, и, как можно заключить без длинных рассуждений, ничего о ней не знали, или, по крайней мере, не помогали ему ее вести и не несли за нее ответственности. Совершенно иначе обстоит дело в данном случае, так как в те времена среди испанцев, живших на этом острове, не было ни одного, который не участвовал бы в притеснении индейцев и не принес бы им огромного, невозместимого ущерба; вот почему они, не совершая никакого греха, имели полное право предполагать и считать, что все приезжающие на их островок, включая и только что прибывших из Кастилии, виновны, и являются их врагами, и приехали за тем, чтобы совершать такие же деяния, как остальные, и поэтому имели полное основание, опять-таки не совершая никакого греха,. убить их. Но предоставим вынесение окончательного приговора божественному судье, так как ему одному принадлежит это право.

Узнав о том, что сделали индейцы — жители Саоны с восемью христианами, командор Ларес решил тотчас же начать против них войну, ибо (согласно обычаям, которых придерживались тогда все испанцы) достаточно было малейшего предлога, чтобы пойти войной на индейцев; при этом совершенно не принималось во внимание, что индейцам столь бесчеловечным убийством их правителя была нанесена тяжелейшая обида; ведь все испанцы этого острова отлично понимали, что индейцы были оскорблены в своих лучших чувствах, и преисполнены печали, и имели все основания восстать и убить любого испанца, который попадется им под руку. И вот все те, кто наносил индейцам жестокие оскорбления, причинял им всяческий вред и невозместимый ущерб, все те, кто обижал, грабил и убивал их, вместе с тем считали вполне справедливым и законным начать против них войну; и в описаниях, которые были составлены позднее, так и говорилось, что индейцы восстали, хотя в [61] подавляющем большинстве случаев их восстание заключалось в том, что они бежали в горы и леса и прятались там от испанцев. Между тем губернатор обратился во все населенные пункты, в которых жили испанцы, а таких было всего четыре — Сантьяго, Консепсьон, Бонао и этот город Санто Доминго, приказав, чтобы определенное число жителей каждого из этих поселений отправилось на войну, равно как и все здоровые из тех, кто вместе с ним приехали из Кастилии; и они, охваченные жаждой захватить как можно больше рабов, охотно выполнили этот приказ. И когда была объявлена война не на жизнь, а на смерть, всем было велено объединяться в отряды, как мне кажется, человек по 300—400 в каждом; командующим же губернатор назначил Хуана де Эскивеля — того самого, который, как мы рассказывали в предыдущей главе, привез разрешение короля сдавать не более одной пятой золота, добытого в рудниках; а каждый из отрядов, выставленных поселениями, возглавлял свой начальник. И испанцы стали брать себе в помощь покоренных ими индейцев, и те, из страха перед испанцами и стремясь угодить им, вели войну против своих соплеменников по-настоящему, и с тех пор по всем этим Индиям повелось брать с собой индейцев на войну. Прибыв в провинцию Хигей (а под этим общим названием мы подразумеваем значительную часть земли, расположенную на крайнем востоке, ту самую, которую мы впервые увидели и которую первой открыли, когда ехали из Кастилии), они нашли там индейцев, готовых сражаться и защищать свою землю и свои поселения, но, увы, их возможности не соответствовали стремлениям; и поскольку все их войны напоминали детские игры, а щитом, который они выставляли навстречу стрелам и пулям, выпущенным испанцами из арбалетов и ружей, служил их собственный живот, и воевали они нагишом, а оружием их были только лук и неотравленные стрелы, да камни (там, где они имелись), то, конечно, индейцы не были в состоянии оказать серьезное сопротивление испанцам, чьим оружием было железо, чьи мечи разрубали индейца пополам и чьи мускулы и сердца были из стали, не говоря о всадниках, каждый из которых за один час мог убить 2 тысячи индейцев. И вот, после недолгого сопротивления в селениях, когда их отряды терпели поражение и число убитых росло, а остальные выбивались из сил и уже не могли устоять под градом стрел и пуль и выносить удары мечей в ближнем бою, вся их война сводилась к тому, что они бежали в леса и горы и прятались в зарослях. (И все же они, нагие и лишившиеся всего, в том числе и оружия, как наступательного, так и оборонительного, совершили немало выдающихся подвигов, и об одном из них я расскажу. Два всадника, искусные наездники, с которыми я был хорошо знаком, по имени Вальденебро и Понтеведра, как-то раз увидели индейца на просторной открытой поляне, и первый говорит второму: “А ну-ка, я поеду и убью его”, пришпоривает коня и скачет по направлению к индейцу. Последний, увидев, что тот его догоняет, поворачивается к нему. Не знаю, пустил ли индеец в него стрелу или нет, но Вальденебро, вооруженный копьем, [62] пронзает его насквозь; и тут индеец берется за копье руками, вонзает его в себя все глубже и глубже, приближается к лошади и хватает поводья; тогда всадник выхватывает меч и погружает его в тело индейца, а тот отбирает у него меч, и он остается в его теле; тут Вальденебро вынимает кинжал и вонзает в индейца, а тот отбирает у него и кинжал; таким образом всадник оказался обезоруженным. Второй испанец видит все это с того места, где он находился, ударяет ногами в бока коня и вонзает в индейца копье, а тот его забирает, а затем проделывает то же самое с мечом и кинжалом; и вот оба всадника обезоружены, а индеец стоит с шестью лезвиями, вонзенными в его тело, и так продолжалось до тех пор, пока один из испанцев спешился, вытащил кинжал из тела индейца и нанес ему удар, после чего индеец упал замертво. Вот что произошло во время этой войны, и все об этом знали.) Когда же они ушли в горы, отряды испанцев отправились охотиться за ними и, застигнув их с женами и детьми, не зная никакой жалости, расправлялись с мужчинами и женщинами, детьми и стариками так, как режут и убивают ягнят на бойне. У испанцев, как уже было сказано, существовало правило в войнах с индейцами вести себя не так, как кому захочется, а проявлять невероятную, чудовищную жестокость, дабы индейцы никогда не переставали ощущать страх и горечь от той несчастной жизни, которую им приходилось вести из-за испанцев, и дабы они ни на минуту даже в мыслях не чувствовали себя людьми; и многим из тех, кого испанцы хватали, они отрезали обе руки и, привязав отрезанные конечности к плечам, говорили: “Ну, идите и снесите вашим женам эти письма”, что означало “сообщите им о себе эти новости”. На многих индейцах они пробовали остроту своих мечей и соревновались между собой, у кого меч самый острый или рука самая сильная, и разрубали человека надвое или одним ударом сносили ему голову с плеч и бились по этому поводу об заклад. (А тех вождей племен, которых им удавалось захватить, ожидал костер, а одну старую женщину, о которой мы рассказывали выше, по имени Игуанама, последний слог долгий, взяв в плен, насколько я помню, даже повесили.) Затем испанцы сочли нужным отправиться на остров Саона, и погрузились на каравеллу, и прибыли туда морем, благо это было очень близко; индейцы этого островка сначала оказали слабое сопротивление, а затем, как обычно, побежали, и хотя там много гор, покрытых густым кустарником, и в скалах есть пещеры, им не удалось скрыться. Испанцы собрали 600 или 700 пленных, загнали их в один дом и там всех до единого перерезали; и командующий — а им, как я уже говорил, был кабальеро Хуан де Эскивель — приказал извлечь оттуда всех мертвецов и разложить трупы на площади и всех их пересчитать, и оказалось их столько, сколько я сказал. Так были отомщены те восемь христиан, которых незадолго до этого индейцы там убили, имея на это столь законные основания. А тех, кто был захвачен живьем, превратили в рабов, и этого-то в первую очередь и добивались испанцы на этом острове, а затем и по всем Индиям, к этому постоянно были устремлены их помыслы, [64] желания, чаяния, слова и поступки. (И так они оставили этот плодородный островок разрушенным и опустевшим, и вся земля там обильно поросла злаками.) И вот люди этого царства, притесняемые, гонимые, преследуемые, не имеющие возможности укрыться даже в недрах земли, не видя никакого выхода, пришли в отчаяние, и тут вожди племен стали посылать к испанцам гонцов, заявляя, что не хотят войны, готовы им служить и просят их больше не преследовать. Командующий и начальники отрядов встретили гонцов миролюбиво и благосклонно и заверили, что не будут причинять им зла, и пусть они не боятся вернуться в свои поселения. И они договорились с индейцами, что те займутся выращиванием хлеба для короля в определенной, довольно большой части этого острова и что если это будет выполнено, то они могут быть уверены, что их не превратят в рабов и не повезут в этот город Санто Доминго, чего они очень боялись и просили, чтобы этого не было, и еще им было обещано, что ни один испанец не причинит им зла или ущерба. А среди других, прибывших навестить христиан и выказать свое уважение командующему и начальникам отрядов, был один из самых могущественных и самый храбрый и бесстрашный правитель, так что даже не зная его можно было догадаться, кто он такой, столь значительна была его внешность и столь властно он себя держал; но об этом, если господь бог того пожелает, мы поговорим подробнее, когда о нем вновь зайдет речь; был же это Котубанама, или Котубано, о котором мы уже упоминали и чьи владения и земли находились неподалеку от названного островка Саона. И вот с ним-то, как главным и самым выдающимся властителем, командующий поменялся именами — отдал ему свое имя и просил его впредь называться Хуаном де Эскивелем, тогда как он сам будет называться Котубано. Такой обмен именами, согласно обычаям этого острова, означал, что я и другой человек, меняющиеся именами, являемся сердечными друзьями, или, как здесь говорили, “гуатиао”, и называем друг друга “гуатиао”; считалось, что такие люди породнились между собой и связаны вечной дружбой и согласием, и вот командующий и этот правитель стали гуатиао, вечными друзьями и братьями по оружию, и индейцы называли командующего Котубано, а своего правителя Хуаном де Эскивелем. По приказу командующего в одном из индейских поселений, неподалеку от моря, в месте, которое показалось ему подходящим, была построена деревянная крепость и там были оставлены девять человек во главе с начальником по имени Мартин де Вильяман. Попрощавшись с испанцами этого города, каждый участник войны вернулся в то поселение, откуда он пришел, и увел причитающееся ему число рабов. А в то время, когда еще шла война, губернатор распорядился, чтобы этот город Санто Доминго, расположенный на другом берегу реки, был переведен на тот берег, где он находится сейчас, причем губернатор руководствовался только одним соображением, а именно, что поскольку все поселения испанцев, имеющиеся на этом острове, располагались и сейчас располагаются по эту сторону реки, не следует создавать препятствий для приезжающих из глубины [65] острова, чтобы вести переговоры и общаться с губернатором или местными жителями, так как перед приезжающими лежала река и им с их лошадьми приходилось ожидать возможности переправиться через нее, а сделать это можно было только на лодках, которые нужно было для этого иметь, а их тогда не было и приходилось переезжать с одного берега на другой только на лодчонках индейцев, так называемых каноэ. Но, по правде говоря, с точки зрения гигиены Адмирал правильно расположил город на другом берегу, так как это был восточный берег и солнце, поднимаясь, отгоняло испарения, туман и влагу от поселения, а теперь все они устремляются на город. Кроме того, на другом берегу имеется источник хорошей воды, а здесь такого нет и воду берут из колодцев, причем она недостаточно чистая, а на другой берег далеко не все жители могут ездить, а те, кому это удается, тратят при этом много труда и сил: приходится дважды — туда и обратно — ожидать лодку или иметь собственное каноэ или лодку, а все это требует труда и времени, а иногда, в период половодья или шторма на море, сопряжено с опасностью для жизни. По всем этим причинам прежнее расположение города было более здоровым для жителей. Переехав на этот берег, все жители построили себе дома из дерева и соломы, а через несколько месяцев, каждый как мог, стали возводить постройки из камня и извести. Район, где расположен этот город, обладает самыми лучшими строительными материалами, какие только можно где-либо найти: есть тут и различный камень, и известняк, и песок, и глина для кирпича, крыш и глинобитных стен. В числе первых построившихся был сам командор Ларес, который возвел свои скромные дома у самой реки (на улице Форталеса, и еще он построил дом на другой улице, а потом передал его основанному им госпиталю Сан Николас). Кормчий Рольдан построил для себя самого и для сдачи в наем целую вереницу домов, выходивших на четыре улицы. Затем построился некий Джеронимо Гримальдо, купец, и другой по имени Брионес, и другие, и дома росли с каждым днем, год за годом, хотя бывали и перерывы: иногда поднимались страшные ураганы, разрушавшие все дома города, так что в нем не оставалось ни одного целого здания, если не считать тех немногих, которые были построены из камня. Позднее войны с Францией ¹², а также прибытие слишком большого числа рабов-негров ¹³ привели к тому, что жители стали окружать свои дома добротными стенами. Из монастырей первым был сооружен монастырь Сан Франсиско, затем монастырь Санто Доминго, а много лет спустя монастырь Мерсед. Затем приступили к строительству крепости и не прекращали работ до окончания постройки. Начальником крепости командор Ларес назначил своего племянника по имени Дьего Лопес де Сауседо, человека весьма благоразумного, уважаемого и во всех отношениях достойного. Губернатор основал также госпиталь Сан Николас и предоставил ему значительные средства, дабы там могло лечиться большое число бедняков, и по-моему там получали помощь все нуждающиеся. А так как к этому времени уже наступил 1503 год, освободилось [66] место главного командора ордена Алькантара ¹⁴, и короли-католики пожаловали Ларесу этот сан, мы будем впредь называть его главным командором.

В это время некоторые испанцы из тех, кто восстал вместе с Франсиско Рольданом, находились в городе и провинции Харагуа, где, как мы уже рассказывали выше, в первой книге, находились двор и царство правителя Бехечио и его сестры Анакаоны, женщины очень храброй, которая после смерти Бехечио управляла этим государством. Так вот, эти испанцы всячески старались подчинить себе как можно больше индейцев и заставляли их себе служить и обрабатывать землю, утверждая, что собираются здесь поселиться, и перегружали их работой на полях и всякой другой, а сами пользовались той свободой, к которой они привыкли при Франсиско Рольдане. Правительница Анакаона и многочисленные другие правители этой провинции, которые управляли своими владениями с большим благородством и великодушием, и, как мы уже упоминали, рассказывая об этом царстве в первой книге, выгодно отличались от всех других правителей этого острова своей вежливостью, языком и многими другими качествами, считали пребывание и поведение испанцев крайне обременительным, вредным и во всех отношениях нежелательным; и, видимо, у индейцев что-то произошло с каким-нибудь испанцем или с несколькими испанцами: может быть, они не захотели делать то, что от них требовали, или испанцы поссорились с правителями индейцев и те им пригрозили. Ну, а как бы незначительно ни было сопротивление индейцев делом или словом, если только они не склонялись безропотно перед волей любого, самого гнусного и порочного испанца, даже такого, который в Кастилии был преступником, этого было достаточно для того, чтобы утверждать, что индейцы, мол, такие и сякие и готовятся восстать; и вот, то ли испанцы сообщили что-либо об этом главному командору, то ли он решил посетить испанцев этой провинции, а все они были грубы, неотесаны, привыкли никому не подчиняться и жить в соответствии со своими порочными наклонностями, то ли главному командору захотелось ознакомиться с этим царством, в котором жило очень много индейцев и выдающихся правителей, и прежде всего названная правительница, пользовавшаяся столь доброй славой, а эта провинция находилась всего в 70 лигах от этого города, то есть ближе, чем все другие, но доподлинно известно, что главный командор отправился туда. С собой он взял 300 пеших и 70 всадников, так как в то время на этом острове было мало кобыл и еще меньше жеребцов и только самые богатые люди могли себе позволить роскошь приобрести кобылу для верховой езды, и ездили лишь те, кто имел свою лошадь, [67] а на лошадях они и состязались в метании копья, и сражались, ибо лошади были обучены всему этому; и среди тех, кто поехал вместе с главным командором, были такие, которые заставляли своих кобыл танцевать, делать курбеты и прыгать под звуки гитары.

Узнав о том, что главный командор собирается ее посетить, царица Анакаона, как женщина умная и учтивая, повелела вождям всех племен своего царства и представителям от всех поселений собраться в город Харагуа, чтобы оказать достойный прием, проявить уважение и воздать почести прибывшему из Кастилии Гуамикине. А Гуамикина, предпоследняя гласная долгая, означает на их языке “высший властитель” христиан. И вот при великолепном царском дворе собрались приветливые люди, мужчины и женщины, и это было зрелище, достойное восхищения. Выше уже было сказано, что по изяществу манер население этого царства неизмеримо превосходило всех других жителей нашего острова. И когда прибыл главный командор со своей пешей и конной свитой (а его сопровождало, как мы сказали, свыше 300 сеньоров), Анакаона вышла ему навстречу вместе с многими правителями племен и несчетным числом местных жителей, и в честь прибывших был устроен большой веселый праздник, и индейцы по своему обыкновению пели и танцевали, так же как во время приема в честь посетившего эту провинцию и этот город, еще при жизни Бехечио, брата Адмирала — Аделантадо ¹⁵, что описано в книге первой, главе 114. Затем главного командора поселили в каней — большом, самом лучшем в городе доме из тех, которые там строят, очень красивом, хоть и деревянном, покрытом соломой (это описано в нашей другой книге — “Апологетическая история”) ¹⁶, а сопровождающих разместили в других, соседних домах вместе с местными испанцами; Анакаона и индейские правители оказывали приезжим всевозможные услуги, присылали им разнообразную пищу — и дичь, убитую на суше, и рыбу, выловленную в море, отстоявшем в полутора или двух лигах от этого города, и маниоковый хлеб, который они выращивали, и многое другое, что они имели или смогли достать, и обеспечили их людьми, которые прислуживали, когда это требовалось, за столом губернатора и других испанцев, и ухаживали за лошадьми тех, кто приехал верхом; арейтос (так называются танцы индейцев), веселых праздников и игр в пелоту ¹⁷, представляющих собой весьма занимательное зрелище, по-моему, тоже вполне хватало. Однако главный командор не пожелал наслаждаться всем этим, а напротив, вскоре принял решение совершить ради местных испанцев одно дело, которое в этой провинции до тех пор не практиковалось, а во всех остальных Индиях применяется часто и широко; а заключается оно в том, что когда испанцы прибывают и поселяются в каком-либо новом месте или в какой-нибудь провинции, где живет множество людей, и при этом оказываются в меньшинстве по сравнению с индейцами, то для того, чтобы вселить ужас в их сердца и заставить их при одном слове “христиане” дрожать как при виде самого дьявола, устраивается великое, жестокое побоище. И вот сеньор [68] губернатор пожелал пойти по этому пути и совершить поступок, который произвел бы сильное впечатление, хоть он никак не подобал ни римлянину ¹⁸, ни тем более христианину; и я не сомневаюсь, что это решение было подсказано губернатору теми римлянами, которые оставались здесь от группы Франсиско Рольдана, и что именно они толкали его на это и в недобрый час уговорили совершить эту резню. И вот однажды, в воскресенье после завтрака, главный командор по предварительному сговору приказал всем, имевшим лошадей, сесть на них якобы для того, чтобы состязаться в метании копья, а всем пешим тоже собраться вместе и приготовиться; и тут Анакаона говорит главному губернатору, что она и касики хотели бы вместе с ним посмотреть на состязания в метании копья, и тот отвечает, что он очень этому рад, но просит ее сначала собрать всех правителей племен и вместе с ними прийти к нему в дом, так как он желает с ними поговорить. И было условлено, что всадники окружат дом и все испанцы, находящиеся внутри и вне дома, будут наготове, и когда губернатор прикоснется к золотому медальону, висящему у него на груди, бросятся на индейских правителей, находящихся в доме, и на Анакаону, а затем сделают с ними то, что им было заранее приказано. Ipse dixit et facta sunt omnia (Сам сказал, и все сделано (лат.)). Входит благородная сеньора царица Анакаона, оказавшая столь большие услуги христианам и вытерпевшая с их стороны немало тяжких оскорблений, обид и недружелюбных поступков; вместе с ней входят 80 правителей, встают рядом с ней и, ничего не подозревая, простодушно ожидают речи главного командора. Но он не говорит ни слова, а прикасается рукой к висящему на его груди медальону, и тут его спутники обнажают мечи, а Анакаона и все правители начинают дрожать, полагая, что их собираются разрубить на куски.

И тут Анакаона и все другие начинают кричать и плакать, и вопрошать, за что им хотят причинить зло; испанцы же поспешно связывают индейцев, выходят из дома, уводят с собой только одну связанную Анакаону, оставляют у входа в каней (большой дом) вооруженных людей, чтобы никто больше не смог оттуда выйти, поджигают его, и вот он уже пылает, и несчастные властители и цари сгорают живьем на своей собственной земле, превращаясь в уголь вместе с деревом и соломой. Между тем всадники, узнав, что пешие испанцы, находящиеся в доме, уже начали связывать индейцев, с копьями в руках помчались по улицам, приканчивая всех, кто попадался на пути; а пешие испанцы тоже не дремали, пустили в ход свои мечи и убивали кого могли, а так как для участия во встрече нового Гуамикины, которая оказалась столь трагической для индейцев, прибыло бесчисленное множество людей из разных мест, то число жертв этой жестокой расправы — истребленных мужчин, женщин и невинных детей — было огромным; и случалось, что некоторые испанцы, либо из жалости, либо из жадности хотели спасти [70] некоторых детей или подростков от смерти и сажали их на лошадь позади себя, но другие испанцы настигали их и пронзали копьями. Другие при виде мальчика, лежащего на земле, даже если его кто-нибудь держал за руки, подбегали и отрубали ему мечом ноги; а царицу и властительницу Анакаону, чтобы оказать ей честь, повесили.

Те немногие, которым удалось спастись от этого бесчеловечного побоища, перебрались на своих лодчонках каноэ на островок под названием Гуанабо, расположенный в восьми лигах оттуда, в открытом море; и всех их, избежавших смерти, губернатор повелел обратить в рабов, и я сам получил одного из них в качестве раба. Все это было совершено по приказу главного командора ордена Алькантара дона фра ¹⁹ Николаса де Овандо в знак благодарности всем этим людям — правителям и подданным царства Харагуа за сердечный прием и услуги, которые они оказали испанцам, и в возмещение того неисчислимого ущерба и обид, которые они претерпели от Франсиско Рольдана и его сообщников. В напечатанном позднее объяснении утверждалось, что все произошло из-за того, что индейцы намеревались восстать и убить всех испанцев, хотя среди них было 70 всадников, которых, я говорю чистую правду, было вполне достаточно для того, чтобы разорить сотню таких островов, как этот, и любое место на материке, где бы оно ни находилось, ибо в этих Индиях нет ни больших рек, ни болот, ни труднодоступных перевалов через скалистые горы ²⁰ и 10 всадников в состоянии разорить всю эту землю, тем более что несчастные индейцы были безоружны, наги, полны доверия и даже не подозревали ничего дурного. А если бы все действительно было так, то почему же они не убили тех 40 или 50 испанцев, которые находились там среди них и причиняли им десятки тысяч обид, причем у них не было никакого оружия, кроме мечей, и не было лошадей, а жили они там два или три года одни, и их нетрудно было убить, а вместо этого они решили убить почти 400 человек, в том числе 70 всадников, которые в это время находились там все вместе, зная к тому же, что в этот порт прибыло неслыханное число кораблей — тридцать с лишним, — полных христианами, тогда как до этого прибывали один, два, три или четыре? Нет, невиновность этих агнцев столь же очевидна, как вероломство и жестокость тех, кто приказал их умертвить. А для того чтобы это стало еще очевиднее, следует знать одну непреложную истину: в 505 году, когда скончалась королева донья Изабелла и на престол вступили король дон Филипп и королева донья Хуана ²¹, по всему этому острову распространился слух, что они намереваются назначить другого человека на пост губернатора. И тогда главный командор, опасаясь, что за этот поступок его лишат должности, приказал провести расследование действий и намерений тех индейских правителей, которых он сжег заживо без всякого суда, не выслушав их и не дав им возможности защититься, не предъявив им обвинения и не зная, что они скажут в свое оправдание, а также той выдающейся и достойной правительницы, которую христиане повесили, уничтожив к тому же столь бесчеловечно [71] население целой провинции; и вот он приказал провести расследование (через много месяцев, а может быть и через год после событий, точно я не помню) здесь, в этом городе, и в Сантьяго, и в других частях этого острова; а свидетелями выступали те же палачи-испанцы, смертельные враги индейцев, которые совершили это и другие преступления, и по одному этому можно судить, насколько законно и справедливо велось это дело. Правда, на этом острове рассказывали, что королева Изабелла перед смертью узнала об этих страшных событиях и очень о них сожалела, и не скрывала своего отвращения к действиям губернатора. Говорили также, что дон Альваро Португальский, который был в то время председателем Королевского совета ²², угрожал главному командору, заявив ему: “Я отправлю вас в самое гибельное место”, и, по-видимому, говоря так, он был возмущен тем огромным ущербом, который губернатор причинил именно индейцам, ибо, говоря по правде, за многие годы, которые я провел там во время его губернаторства, я никогда не знал за ним никаких поступков, шедших во вред здешним испанцам, и не слышал ни разу, чтобы те сколько-нибудь обоснованно на него жаловались. Изложенное выше показывает, насколько правдива “История” Овьедо, который во всех случаях, когда речь идет об индейцах, подвергает их осуждению, а действия испанцев, сеявших разорение и опустошение на всех этих землях, неизменно оправдывает. А рассказывая о данном случае, автор утверждает, что испанцы установили, будто индейцы заранее договорились совершить предательство и восстали, и за это-то их и приговорили к смерти. А я благодарю бога за то, что он не допустил моего участия в подобном правосудии и подобном приговоре, так как они противоречат всем моим представлениям. И далее Овьедо, воздавая хвалу главному командору и перечисляя его добродетели, утверждает, будто он сделал много хорошего для индейцев; но тут его рассуждения напоминают свидетельства слепого, и он заполняет свои писания всевозможными побасенками, как бы неправдоподобны они ни были; что же касается вопроса о том, любил ли названный кабальеро Овандо индейцев или нет, то он уже ясен и станет еще яснее, когда будет рассказана вся правда.

После того как было совершено это преступление, которое испанцы, проявившие чудовищную жестокость, именовали возмездием и которое преследовало цель вселить ужас в сердца кротких и робких индейцев, и после того как была опустошена почти вся эта провинция, те, кому во время побоища удалось ускользнуть от пуль и кинжалов, и те, кто при нем не присутствовали, но узнали обо всем из рассказов, обратились в бегство и укрылись в горах. Правитель одного из племен по имени Гуарокуйя, последняя гласная долгая, племянник царицы Анакаоны, [72] сбежавший с места побоища, скрылся вместе с последовавшими за ним другими индейцами на юге, в лесах Баоруко, расположенных на краю этой провинции, в приморской ее части. Узнав об этом, главный командор, которому испанцы сказали, что Гуарокуйя восстал (ибо попытки индейцев спастись от преследований, то есть поступить так, как поступают коровы и быки, пытающиеся сбежать с бойни, испанцы называли и до сих пор называют мятежом и неповиновением воле королей Кастилии), послал вслед за ним своих людей и те, застигнув его в зарослях, отправили на виселицу, дабы и он получил причитающуюся ему часть так называемого возмездия. Когда эти известия дошли до населения двух прилегающих к провинции Харагуа частей этого острова, расходящихся от нее как растопыренные пальцы руки — указательный и средний (а там расположены две большие провинции — одна, именуемая Гуахаба, средняя гласная долгая, на севере, а другая, Ханигуайяба, тоже средняя гласная долгая, на западе), то оно, опасаясь той же участи, взялось за оружие, если только это можно назвать оружием, чтобы защитить себя. И тогда главный командор направил туда двух наиболее опытных своих командиров по имени первый Дьего Веласкес, а второй Родриго Мехиа Трильо, которые лучше других умели проливать кровь индейцев этого острова; первый направился в Ханигуайябу, на западную оконечность этого острова, а второй — в Гуахабу, самую благодатную землю и провинцию этого острова, которую Адмирал открыл раньше других. И тут оба командира стали совершать свои обычные деяния; индейцы, оказав непродолжительное сопротивление, обратились в бегство, а наши организовали погоню и привычным способом расправились со многими из них, а затем люди Дьего Веласкеса захватили и касика Ханигуайябы и, воздав ему честь, отправили на виселицу. Подробностей о действиях Родриго Мехиа и его сообщников я не знаю, но известно, что в конечном счете индейцы, обнаженные, безоружные, несчастные и жалкие, как всегда, были побеждены и в обеих провинциях сдались испанцам, надеясь таким путем спасти свои жизни и избежать резни. Овьедо утверждает также, что индейцы провинции Ханигуайяба, которую покорял Дьего Веласкес, были дикарями и жили в пещерах; но он очень плохо знал то, о чем писал, так как в действительности они жили только в поселках и были у них вожди, которые ими правили, и так же как у других племен, была у них своя общинная полиция; и достаточно взглянуть на цветущую, как сад, местность, где они жили, чтобы убедиться, что ее обитатели при всем желании не могли вести дикарский образ жизни, ибо не было там ни пещер, ни гротов, о которых пишет Овьедо, стремясь показать, что он все хорошо знает, а прекрасные поля и рощи, среди которых и располагались их поселения, и они возделывали нивы и собирали урожай, и я сам неоднократно вкушал их хлеб и другие плоды их трудов. Правда, в Гуакаярине, которую он именует особой провинцией (что неправильно), на краю, у моря, действительно есть расселины в скалах, по-индейски “хагуэйес”, такие же, [73] как в провинции Хигей, где они столь велики, что в них могло бы поселиться множество жителей; однако индейцы там не селились, а жили в больших населенных пунктах, а туда прятались только тогда, когда их преследовали испанцы; и, видимо, кто-то из испанцев, застигших там спрятавшихся индейцев, рассказал об этом Овьедо и поэтому-то он и решил, что они жили в пещерах (если только он по обыкновению не выдумал этого, ибо, как я уже говорил, он очень часто вносил в свою историю всевозможные вымыслы). Главный командор приказал испанцам осесть и основать там, в Харагуа, поселение, которое было названо Вера Пас. А Дьего Веласкес основал еще одно поселение в провинции Ханигуайяба, на берегу Южного моря, и назвал его Сальватьерра де ла Саванна, и с тех пор испанцы стали именовать всю провинцию Саванна, так как слово “саванна” означает на языке индейцев “равнина”, а местность там действительно ровная и почти вся очень красивая, в особенности прибрежная полоса. (И еще он по приказу главного командора основал другое поселение, тоже на берегу Южного моря, в той самой гавани, где, как я уже рассказывал, закованный в кандалы Алонсо де Охеда бросился в воду и пытался уплыть ²³, а Адмирал называл эту землю и гавань Бразиль, индейцы же называли их Якимо, средняя гласная краткая, и поэтому Дьего Веласкес назвал новое поселение Якимо; а над портом была воздвигнута крепость, правда, не такая мощная, как в Фуэнтеррабии.) А также главный командор приказал основать еще один город в тридцати лигах от Харагуа и в тридцати с лишним лигах от этого города Санто Доминго, между двумя полноводными реками, которые назывались Нейба и Яки, и дал ему имя Сан Хуан де ла Магуана, а раньше здесь правил царь Каонабо, о котором мы в первой книге рассказывали, что Алонсо де Охеда хитростью захватил его и он погиб на судне, готовившемся отплыть в Испанию и затонувшем в порту Изабелла. В 14 лигах оттуда по направлению к этому городу и в 23 или 24 от него было основано еще одно поселение, названное Асуа де Компостела, по имени одного галисийского командора, посетившего это место еще до того, как там было основано поселение. А название Асуа, средняя гласная краткая, пошло от того, что так именовали это место индейцы. Правителем всех этих пяти городов главный командор назначил Дьего Веласкеса — столь милостив был он к нему. А Родриго Мехиа основал в другой части этого острова, именуемой Гуахаба, средняя гласная долгая, еще два города, из которых один был назван Пуэрто Реаль, и он существует и сейчас, хоть и в запустении, а другой — Ларес де Гуахаба, в честь главного командора Лареса, и правителем этих городов был назначен Мехиа. Задуманный испанцами план соорудить города в указанных местах был осуществлен, однако, не их трудами и пoтом, ибо ни один из них не взял в руки кирку и даже ни разу не наклонился, а трудами и потом индейцев, которых они заставили работать, и те, запуганные недавними расправами, выстроили им дома и предоставили все необходимое: так главный командор вступил на путь, который Франсиско Рольдан [74] пpoлoжил, не встретив возражений со стороны Адмирала, а командор Бобадилья значительно расширил и узаконил; и заключался он в том, чтобы заставлять индейцев строить дома и поместья, которые хотелось иметь испанцам, и выполнять другие работы, причем не только необходимые, но и излишние, и создавать им состояние, как если бы испанцы были по своей природе господами, а индейцы не только их подданными и вассалами, но и гораздо более того — рабами, которых можно продавать и покупать и еще того хуже. Именно этого и добивался главный командор, дозволенными и недозволенными средствами заставляя индейцев делать все перечисленное выше и притом без всякого на то права, а даже наоборот, вопреки тому, чего требовала привезенная им самим и составленная по повелению королей инструкция, гласившая, и это следует знать, что индейцы должны быть свободными и их нельзя принуждать ни к какому рабскому труду; Ларес же не только не ликвидировал господство, которое установили над индейцами 300 испанцев, составлявшие первоначальное население острова, а это господство, в связи с тем что испанцев было тогда мало, а индейцев много, еще можно было как-то терпеть, но и значительно увеличил число господ за счет многих испанцев, которые приехали вместе с ним, и распространил рабство на тех индейцев, которые до того жили свободно, как например население Саванны де Ханигуайяба и провинции Гуахаба; кроме того, индейцы, несшие ранее незначительные повинности по отношению к небольшому числу испанцев, теперь должны были нести в два раза более повинностей, которые стали нестерпимыми; и тут господь пожелал облегчить несчастную судьбу индейцев, занятых тяжелыми трудами и страдающих от причиняемого им зла; а что трудолюбивые индейцы в то время действительно заслуживали изменения своей участи, это будет показано в следующих главах нашей “Истории”.

Вскоре после прибытия на этот остров главный командор убедился, что запасы муки и сухарей, привезенные с собой испанцами, иссякли и люди стали голодать, некоторые умирали и очень многие заболели, а согласно повелению королей и той инструкции, которую он привез, индейцы должны были оставаться свободными (а это ему следовало бы знать и без инструкции) и он не имел от королей полномочий их к чему-либо принуждать (а такого права не имел даже Бог и, следовательно, короли не могли никому его предоставить); индейцы же жили в своих поселениях и мирно трудились на благо своих жен и детей, никому не наносили ни малейших обид и покорно служили своим собственным вождям и тем испанцам, у которых жены и дочери их вождей жили в качестве служанок или как жены, причем они были уверены, что испанцы женились на них как положено; и хотя те немало над ними издевались и держали их [75] в страхе, эти женщины, со свойственными им долготерпением и кротостью, молча все сносили и продолжали оставаться с ними; только одна провинция Хигей, как я уже рассказывал, восстала по причинам, которые также были мною изложены. Так вот, столкнувшись тогда с этими трудностями, главный командор, который привез с собой гораздо больше людей, чем он мог обеспечить (а именно это — прибытие чрезмерного количества испанцев, как будет показано ниже, всегда было одной из главных причин разорения этих Индий), написал королям письмо и вышел в нем за пределы, которые должны были ему продиктовать еще не полностью утраченные им благоразумие и просто совесть; боюсь, однако, что ни благоразумие, ни совесть ничего ему не диктовали и, даже не подозревая в том злого умысла, я полагаю, что он писал, пребывая в заблуждении и полнейшей слепоте, которых в Кастилии избежали только очень немногие. И хотя я не читал этого письма, и короли ничего не заявляли, кроме того, что получили необходимые сведения, без указания от кого, я все же утверждаю, что письмо писал не кто иной, как главный командор, так как в то время здесь кроме него не было ни одного человека, которому короли могли бы настолько доверять, чтобы на основании его сообщения произвести столь значительные перемены. Итак, он писал или, выражаясь осторожнее, короли получили от него или от кого-то другого сведения о нижеследующем: во-первых, что свобода, предоставленная индейцам, привела к тому, что они убегают и уклоняются от переговоров и общения с христианами и отказываются работать на них даже за плату, а предпочитают бродяжничать, и что они ни за что не хотят вести беседы по поводу их обращения в нашу святую католическую веру и т. д. Здесь уместно будет заметить (прежде чем продолжить изложение), что, следуя истине, не приходится говорить о “предоставленной” индейцам свободе, так как они не имели ни малейшего понятия и никогда не слыхали о том, что короли предоставили им свободу; поэтому нет никаких оснований утверждать, будто, получив свободу, индейцы стали больше, чем раньше, избегать испанцев и прятаться от них; на самом деле они всегда бежали от них только по одной причине — из-за бесконечных и безжалостных притеснений, жестокого и свирепого гнета, суровых условий, в которые их ставили испанцы, а также из-за их заносчивости, вызывавшей отвращение индейцев, и они поступали как цыплята или птенцы, которые улетают, прячутся и замирают, увидев или почуяв приближение коршуна. И именно это всегда было, есть и будет причиной бегства индейцев от испанцев и их стремления укрыться от них где угодно, даже под землей, а отнюдь не свобода, которую им никто никогда не предоставлял и которой они не имели вовсе с той поры, как узнали христиан; такова подлинная и неоспоримая истина, а то, что было написано в письме королям — не что иное, как злонамеренная ложь и гнусная клевета; вот почему индейцы с полным основанием предпочитали любые лишения и самый тяжелый труд на себя рабскому труду на испанцев за поденную плату, и даже если бы испанцы завлекали их на праздники [76] и обещали им щедрые дары, они готовы были охотнее общаться с тиграми, нежели с нами. И к тому же, скажите, мог ли кто-либо предъявить им какой-нибудь отвечающий здравому смыслу закон, который убедил бы их в необходимости бросать свои дома, жен и детей и отправляться за 50—100 лиг, чтобы выполнять ту работу, которую им прикажут делать испанцы, даже если они любезно согласятся платить им за это? Быть может, войны, которые вели против них Адмирал и его брат Аделантадо, были справедливыми? Быть может, справедливо отправлять в Кастилию суда, заполненные рабами, или схватить и заковать в кандалы двух верховных царей этого острова — Каонабо, царя Магуаны, и Гуарионекса, царя Веги Реаль, а затем повесить их обоих на кораблях? Или можно считать справедливыми те жестокие обиды и ту тиранию, которым подвергали их на большей части этого острова Франсиско Рольдан и его сообщники? Я полагаю, что не найдется ни одного ученого человека и христианина, который осмелился бы утверждать, что существует естественный и божественный закон, обязывающий индейцев делать то, о чем мы говорили выше, то есть работать в имениях и хозяйствах испанцев за жалкую поденную плату. Столь же лживо и утверждение, будто бы их никак не удавалось привлечь для духовных наставлений и обращения в нашу святую католическую веру, ибо я говорю истинную правду и клянусь, что и в те времена, и в течение многих последующих лет испанцы столь же мало заботились и помышляли о том, чтобы наставлять индейцев и обращать их в нашу веру, дабы они стали христианами, как если бы речь шла о лошадях или каких-либо других животных. Утверждали также, что из-за такого поведения индейцев испанцы не могли найти людей, которые работали бы в их хозяйствах и помогали бы им добывать золото, имевшееся на этом острове, и т. д. На это индейцы могли бы ответить: оплакивайте сами свои невзгоды и если хотите иметь хозяйства, то сами их и обрабатывайте, а коли желаете разбогатеть и иметь много золота, то берите в руки инструменты, копайте землю и добывайте его, а не лентяйничайте, не ведите праздную жизнь и не бездельничайте; индейцы же никогда не были бездельниками, добывали хлеб своим потом и гораздо лучше испанцев соблюдали вторую заповедь, завещанную людям Богом, тогда как испанцы впадали в тот грех, который приписывали индейцам; и еще испанцы хотели, чтобы золото добывали индейцы, так как добыча золота требовала тяжелейшего труда и уносила немало человеческих жизней, но индейцы вовсе не были обязаны принимать участие в этом деле. И надо сказать, что испанцы и тут обманывали королей, утверждая, что индейцы не хотят помогать им добывать золото, как будто они, испанцы, прикладывали к этому руки, тогда как в действительности все их участие заключалось в том, что они избивали палками и бичами несчастных индейцев за то, что те работали не так быстро, как им хотелось бы, и не добывали столько золота, сколько требовала их ненасытная алчность. А если предположить, что испанцы приехали сюда для того, чтобы распространить среди индейцев христианскую веру, и [78] если бы они действительно занимались этим, а не уничтожали туземцев в кровавых войнах и не причиняли им столь тяжелого и невосполнимого ущерба, то в этом случае можно было бы согласиться, что индейцы должны возместить королям часть расходов, которые им приходилось нести ради того, чтобы обеспечить испанцам, разумеется, не всем, а тем, кто был необходим для этой деятельности, сносные условия существования, но возмещение это никак не могло выражаться в том, что индейцев лишили свободы, отобрали у их правителей принадлежавшие им владения, разрушили и перевернули вверх дном весь строй их жизни, все их порядки, стерли с лица земли их поселения и превратили их в рабов, чтобы они работали сверх всякой меры в рудниках и хозяйствах, причем так поступили со всеми — стариками, детьми, подростками, мужчинами и женщинами, в том числе беременными и роженицами, как если бы это было стадо коров, овец или каких-нибудь других животных. Нет, в том случае, о котором мы говорим, вклад индейцев должен был быть очень скромным, чтобы они могли его внести без особых усилий, тревог и ущерба для них самих, их жилищ и государств и чтобы они при этом не гибли, а вера не превратилась для них в ненавистное бремя. Однако поскольку появление испанцев на этом острове сопровождалось столь жестоким насилием, кровопролитием, истреблением, убийством и гибелью такого огромного количества людей и столь явными несправедливостями, грабежом и материальным ущербом, который никогда ни в какой форме не был возмещен, а также столь дерзким и откровенным посрамлением нашей веры, распространение которой было объявлено целью и главной причиной прибытия испанцев на эти земли, то никогда в прошлом, настоящем и будущем, пока эти люди живут на свете, индейцы не были и не будут обязаны им ни единым мараведи; и я глубоко убежден, что любой человек, имеющий даже самое смутное представление о нормах поведения, законах природы, вечных и незыблемых божественных законах и законах, установленных самим человеком, и понимающий дух всех этих законов не усомнится в сказанном мною, а, напротив, поддержит меня и подпишется под моими словами. И мне хотелось изложить эти принципы здесь, на страницах моей истории, ибо они являются основой всего этого предприятия и именно пренебрежение ими явилось причиной разрушения этих Индий.

Теперь следует рассказать о том, что порешила королева, получив от главного командора или от кого-то другого вышеуказанное письмо, содержащее лживые сведения. О короли, как легко вас обмануть, прикрываясь добрыми намерениями и интересами государства! Сколь осмотрительнее и осведомленнее следовало бы вам быть и как хорошо было бы, если бы вы поменьше доверяли министрам, которым вы поручаете такие ответственные дела, как управление страной, да и другим лицам тоже! [79] Поскольку ваши души чисты и бесхитростны, вы оцениваете других людей с точки зрения вашей собственной королевской натуры, и так как вы никогда не говорите неправды, вам не приходит в голову, что кто-либо может отступить от истины. И вот именно поэтому нет на свете людей,. которые так редко слышат правду, как ваши королевские величества; об этом сказано в священном писании, в конце книги Есфирь, об этом же писали многие ученые. Итак, донья Изабелла, поверив лживым утверждениям, изложенным выше, и полагая их истинными, заявила, что поскольку она страстно, ото всей души желает и, можно сказать, считает своим долгом добиться обращения индейцев в нашу святую католическую веру, для чего необходимо наставлять их в этих вопросах, а это лучше всего осуществлять при постоянном с ними общении и в беседах между индейцами и испанцами, и поскольку она считает необходимым, чтобы испанцы и индейцы помогали друг другу, дабы этот остров заселялся и обрабатывался и таким образом росли получаемые с него доходы, и чтобы добывалось золото, увеличивающее богатства королей и всех жителей Кастилии, так вот, учитывая все это, ее величество заявила, что направит главному командору письмо, в котором будут содержаться ее указания на этот счет…

Комментарии

6. …в это дело внезапно вмешалось божественное провидение, призвавшее его на свой высший и окончательный суд. — Франсиско Рольдан в 1498 г. возглавил мятеж испанцев на острове Эспаньола против Колумба и его брата Бартоломе. Франсиско Бобадилья, назначенный в 1500 г. наместником Эспаньолы, поддержал мятежников, арестовал Колумба и его братьев и отправил их закованными в кандалы в Испанию. В Испании Колумб был освобожден, а наместником Эспаньолы был назначен командор Ларес (Николас Овандо). По его приказу Бобадилья и Рольдан были высланы с Эспаньолы и в июле 1502 г. утонули во время урагана, погубившего испанскую эскадру. Лас Касас усматривает в их гибели “божью кару” за бесчеловечное отношение к Колумбу, к которому гуманист до конца жизни питал особое уважение, и к индейцам. [450]

(пер. Д. П. Прицкера; А. М. Косе; З. И. Плавскина; Р. А. Заубера)
Текст воспроизведен по изданию: Бартоломе де Лас Касас. История Индий. Л. Наука. 1968

© текст - Прицкер Д. П., Косе А. М., Плавскин З. И., Заубер Р. А. 1968
© OCR - Sam-Meso. 2005
© сетевая версия - Тhietmar. 2005
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Наука. 1968

Мы приносим свою благодарность
Олегу Лицкевичу за помощь в получении текста.