ХАНЫКОВ Н. В.

ЭКСПЕДИЦИЯ В ХОРАСАН

MEMOIRE SUR LA PARTIE MERIDIONALE DE L'ASIE CENTRALE

Принц, над которым еще довлело английское влияние, оказал Конолли всяческую официальную поддержку в его путешествии. Кроме того, путешественнику удалось найти преданного спутника-мусульманина, согласившегося сопровождать его до Индии; именно ему это рискованное предприятие было обязано наибольшей долей своего успеха. Сеид Керамат-Али — так звали спутника Конолли — был индийским шиитом, прибывшим в Персию по торговым делам. Поскольку он часто вступал в деловые контакты с европейцами, ему в какой-то степени удалось преодолеть религиозный фанатизм, исключающий установление дружеских отношений между христианином, путешествующим по Востоку, и местным жителем — мусульманином и препятствующий изучению и правильной оценке общественного устройства азиатских стран, где все отличается от образа жизни, принятого в Европе, и где помощь опытного и благожелательного гида может заменить лишь долголетнее пребывание [48] в стране, совершенное знание языка и желание любой ценой проникнуть в тайны жизни мусульманского общества. Сеид Керамат-Али оказался полезным капитану Конолли не только тем, что помогал ему выходить из опасных и неприятных положений; особую роль сыграли его советы и общение с местным населением, позволившие английскому путешественнику составить о людях и стране значительно более справедливое суждение, чем то, которое сложилось у его предшественников, а позднее и преемников. Труд г-на Конолли следует рассматривать как правдивое полотно, отобразившее общественное устройство Восточной Персии, полотно, где заслугой английского автора являются характер изложения и общий колорит. Что же касается «игры света и тени», то этими «штрихами» оно в первую очередь обязано опыту индийского спутника г-на Конолли.

И тем не менее это единственное в своем роде произведение не получило в Европе большого признания. В нем искали сведений по географии, а это как раз являлось его слабой стороной. Поскольку путешествие специально предпринималось с целью изучить возможность вторжения в Индию через Персию, то и характеристика местностей составлялась автором лишь со стратегической точки зрения. Результаты своего исследования он подробно и талантливо изложил в приложении, являющемся, по моему мнению, наиболее четким отображением вопроса, который так часто затрагивали английские путешественники и публицисты.

6 марта 1830 года Конолли выехал из Тебриза и 14 числа того же месяца прибыл в Тегеран. Три недели он посвятил изучению жизни столицы и завершению окончательных приготовлений к длительному путешествию. 6 апреля он покинул Тегеран и долиной Джаджруд, а далее через Сари и Ашреф двинулся к Астрабаду, откуда надеялся выехать в Хиву. Доверившись туркменам, он рискнул поселиться у них; условия жизни среди этих кочевников были таковы, что путешественник смог выдержать лишь несколько недель, по истечении которых он, ограбленный и измученный всяческими притеснениями, не только вынужден был отказаться от своего первоначального плана, но и посчитал за счастье представившуюся возможность вернуться живым и невредимым в Астрабад. Тем не менее эта опасная затея оказалась полезной в том отношении, что позволила добавить кое-какие любопытные подробности к тем сведениям, которые собрал капитан Муравьев в период своего путешествия по южным областям восточного побережья Каспия.

Из Астрабада Конолли выступил 12 июня и двинулся к Шахруду дорогой, о которой до него никто не оставил никаких письменных сведений, а именно: Зиярат — перевал Джилин-билин — Нефсчешме. Отсюда до Мешхеда он шел обычным [49] путем следования караванов и паломников. Эта часть маршрута интересна живым и верным описанием паломничеств ex voto ⁴⁹. Насколько этот обычай неотделим от нравов восточных мусульман, свидетельствует следующее. В Тебризе мне довелось встретить одного старика, обосновавшегося в Маргелане, между Кокандом и Яркендом, у китайской границы. Этот старик, выслушав восторженный рассказ сына, только что вернувшегося из Мекки, на протяжении суток принял решение отправиться туда же со всей многочисленной семьей; сын же, проведя под родительским кровом после трехлетнего отсутствия всего только одну ночь, вновь последовал за ними.

Финансовые затруднения задержали Конолли в Мешхеде на более длительный срок, чем он предполагал, и остается лишь пожалеть, что во избежание повторений он отсылает читателя, интересующегося описанием этого города, к труду Фрезера. Я глубоко убежден, что, руководствуясь советами и помощью своего сеида, он оставил бы нам значительно более точные сведения об этом малоизвестном населенном пункте, чем это сделал его предшественник: именно скромные заметки Конолли, а не пространные описания Ф.резера дают верное представление об образе жизни населения столицы Хорасана. Получив, наконец, средства, Конолли присоединился к небольшому отряду афганских кавалеристов, покидавшему Мешхед. Отряд был прислан правителем Герата (правда, уже после заключения мира) на помощь персам в борьбе с Россией и прославился во владениях шаха таким количеством грабежей и беспорядков, что весть о возвращении солдат на родину вызвала радостный вздох облегчения.

Кавалеристы шли не тем путем, которым обычно следовали караваны, и Конолли оказал бы истинную услугу географии, если бы оставил подробное описание всего маршрута Мешхед — Торбете Шейх-Джам. Быть может, он был вынужден считаться с местными порядками и путешествовать только ночью, быть может, у него не было времени делать на месте точные записи, но, как бы там ни было, при помощи тех запутанных данных, которые он приводит, весьма не просто определить пройденный им путь.

Из Торбете Шейх-Джама через Туман Ага и Тирпуль путешественник двинулся к Герату, куда прибыл ранним утром 22 сентября, на десятый день после выхода из Мешхеда. То немногое, что он сообщил о Герате в топографическом и археологическом плане, абсолютно верно, а портреты Яр Мохаммед-хана ⁵⁰ и других выдающихся лиц, с которыми ему пришлось сталкиваться, нарисованы весьма удачно.

Из Герата английский исследователь вышел 19 октября 1830 года. Путь до Кандагара, пролегавший через караван-сарай Мир Олла, далее через Руде-Гез, Зиярат-Ходжа-Оуре, Колла, Кушки-Джамбуран, Сабзавар ⁵¹, Гиришк и Кандагар, [50] описан им очень подробно, а сведения, касающиеся современной истории афганского народа, представляют большую ценность. У меня была возможность проверить некоторые разделы его повествования в беседах со свидетелями и даже участниками описанных им драматических событий, и я убедился в его превосходной осведомленности, а также в том, что все факты были почерпнуты из самых достоверных источников. Заканчивая свой труд, как уже говорилось, рассмотрением вопроса о возможности вторжения в Индию русской армии, он показывает, что для реализации подобной экспедиции не существует никаких непреодолимых материальных препятствий, в особенности если ее направить не через Хорасан, а вниз по реке Оксус и запланировать на два года: в течение первого — преодолеть расстояние от границ России до пределов Афганистана, а в течение второго — пересечь Афганистан и дойти до Индии. Однако весомость этих умозаключений снижает одно обстоятельство. К моменту написания работы Конолли составил представление о землях (которые, по его мнению, более всего подходили для успешного осуществления предприятия) лишь с чужих слов. Сам же он получил возможность исследовать их только 12 лет спустя. Он погиб 25 мая 1842 года, став жертвой мусульманского фанатизма. Его убили по приказу бухарского эмира через 40 дней после моего отъезда из этого города, но незадолго до своей гибели он сказал мне, что изучение этих территорий почти ничего не прибавило к его первоначальным выводам. Хотя сам Конолли мало верил в успешное завершение русского военного похода в Индию, но говорил об этом настолько неуверенно, что его работа в этом направлении не принесла успокоения общественному мнению Англии. Более того, быть может, вопреки своему желанию, он помог укрепиться этой призрачной идее о вторжении, рассуждая о ней действительно как о чем-то серьезном. Вот что мы читаем, например, на странице 322 второго тома: «Но в наших попытках сокрушить мощь Наполеона мы усилили Россию, которая ныне через общую границу контролирует влияние над Персией, тогда как Франция ведет интриги с этой страной на расстоянии».

Капитан Бёрнс был послан в район реки Инд в 1830 году с целью установить, может ли она пропускать паровые суда. [51] Итоги этой экспедиции вызвали одобрение генерал-губернатора. Тогда Бёрнс обратился к нему с просьбой послать его из Дели в Кабул и Бухару для изучения маршрута и сбора сведений об интересующих английское правительство и общество территориях, исследование которых, казалось, стало исключительной монополией русских.

На странице 104 второго тома (второе издание) он упоминает об очень важном факте из области физической географии, а именно об изменениях уровня Каспийского моря. Вот что он пишет: «Господствует мнение, что воды южной части Каспия отступают и на протяжении этих 12 лет они отошли. примерно на 300 ярдов ⁵², чему я имею наглядные доказательства». При этом г-н Берне не дает себе труда ни назвать место, где он наблюдал это явление, ни обрисовать характер берега, что весьма существенно, ибо легко понять, что вдоль. слегка наклонной поверхности море спокойно может отступить на 300 ярдов без заметного изменения своего уровня,. тогда как если речь идет о 300 ярдах применительно к крутому берегу, то упомянутое явление принимает совершенно иной характер.

Подобные выдержки можно было бы цитировать до бесконечности, а потому, воздавая должное похвальному желанию английского путешественника принести посильную пользу науке, я тем не менее не могу подписаться даже под слегка иронической похвалой г-на Гумбольдта ⁵³, который дает следующую оценку итогам путешествия г-на Бёрнса: «Труд лейтенанта Бёрнса соединил в себе наряду с богатыми и ценными заметками очарование искренности и благородную простоту изложения» (стр. 35, том I, посвященный Центральной Азии).

Подобно Конолли, Бёрнса также занимал вопрос о вторжении в Индию. Хотя в книге нет специального раздела на эту тему, автор возвращается к ней неоднократно; но его умозаключения так же неубедительны, как и рассуждения [53] предшественника. Обрисовав те трудности, которые являет собой для путешественника окружающая Мерв пустыня» он высказывается следующим образом: «С таким перечнем мелких помех и физических препятствий представляется сомнительным, чтобы войско могло пересечь пустыню в этом пункте» (т.III, стр. 22).

Имя Лемма, в прошлом ученика известного астронома В. Струве ⁵⁴, говорило само за себя. В 1824—1825 годах он сопровождал полковника Берга ⁵⁵ в его зимней экспедиции к западному побережью Аральского моря, где, несмотря на [54] стоявшие в тех негостеприимных местах холода, с большой точностью определил долготы и широты многих пройденных экспедицией мест, сыграв таким образом самую заметную роль в создании карт северных районов Центральной Азии на солидной и истинно научной основе. Вскоре после того его послали в области расселения донского казачества, откуда он вывез большое количество точных географических данных. Являясь сторонником применения в географии тщательно выверенных астрономических наблюдений, г-н Лемм с большим вниманием отнесся ко всем усовершенствованиям, которые внесли Струве, Бессель ⁵⁶ и другие в методы определения географических координат. Поскольку в обсерватории при штабе у Лемма была возможность постоянно сравнивать работу различных приборов, выделенных для этой цели, то он приобрел все необходимые для подобной деятельности навыки. Вот почему итоги путешествия г-на Лемма полностью оправдали надежды, возлагаемые на его назначение всеми, кому не безразличны были судьбы географии.

В ходе будущего путешествия Лемм не мог более рассчитывать на преимущество, в значительной степени облегчившее ему задачу в прошлых экспедициях. Теперь он был лишен возможности находиться вблизи мест, положение которых на карте было строго выверено и где он легко мог бы проконтролировать показания своих хронометров. На этот раз ему надлежало исследовать огромное пространство без единой, точно рассчитанной долготы, на котором к тому же предстояло определить и абсолютные долготы. В свое распоряжение он получил: пассажный прибор Эртеля, призматический круг Штейнхейля, четыре хронометра Брокбанкса, Барро и Арнольда, а также два барометра, два термометра, искусственный горизонт и одометр.

Материалы наблюдений г-на Лемма, систематизированные им самим по возвращении из путешествия и переданные в архивы штаба, были проверены в Пулковской обсерватории, и поскольку О. Струве ⁵⁷ уже опубликовал компетентное исследование этих важных материалов в пятом томе «Записок Санкт-Петербургской Академии наук», то я воздержусь от подробного рассмотрения примененных Леммом методов наблюдений. Позаимствую лишь из труда маститого ученого некоторые факты, относящиеся непосредственно к путешествию капитана Лемма.

Он выехал из Петербурга 22 августа 1838 года и 11 сентября прибыл в Астрахань. По пути установил географическое положение семи пунктов, а так как широта трех из них (Козлова, Новохоперска и немецкой колонии Сарепта) была известна точно, то новые расчеты координат тех же самых пунктов подтвердили, насколько тщательны были наблюдения г-на Лемма. [55]

2 октября путешественник отплыл из Астрахани на парусном судне и лишь 4 ноября прибыл в Решт. Море было чрезвычайно бурным, тем не менее г-ну Лемму удалось вычислить координаты четырех портов на Каспийском море, куда заходило его судно.

В Реште путешественник-астроном провел три недели. Поскольку в этот период положение луны по отношению к солнцу было неблагоприятным для успешного наблюдения за изменением ее фаз с помощью подзорной трубы, долготу столицы Гиляна можно было определить не иначе как путем отсчета времени по хронометрам. Эти хронометрические вычисления г-на Лемма заслуживают не менее полного доверия как по причине блестящего совпадения с результатами наблюдений, сделанных ранее, так и вследствие небольшой отдаленности Решта от тех мест, долгота которых точно известна и где Лемм всегда мог сверить правильность хода своих часов.

Из Гиляна путешественник выехал 25 ноября и дорогою на Казвин 8 декабря прибыл в Тегеран, определив на этом пути географическое положение еще восьми пунктов. Поскольку Лемм решил провести в столице Персии всю зиму, он закрепил прибор Эртеля на территории русского посольства и путем многократных наблюдений за прохождениями обеих фаз луны точно вычислил долготу Тегерана.

15 февраля 1839 года Лемм выступил в Мешхед. Приборы для измерения углов погрузили на лошадь, хронометры нес шедший рядом с Леммом перс, а на плече у самого путешественника на ремне висел барометр. Каждый вечер Лемм делал остановку, чтобы вести наблюдения; благодаря указанным выше мерам предосторожности при транспортировке приборов, а также большому опыту наблюдателя в течение 29 дней удалось определить широту и долготу 21-го пункта, расположенного на пути, описанном Трюилье и Фрезером.

В Мешхед путешественник прибыл 16 марта. Здесь он провел всего 12 дней, но этого времени было достаточно, чтобы вычислить как абсолютную долготу этого города, так и его широту и, кроме того, с помощью метода малой триангуляции наметить условную линию между положением наблюдательного пункта и центром купола мечети имама Резы.

Руководствуясь стремлением извлечь из этого путешествия как можно больше нового, Лемм без колебаний решил возвращаться северной дорогой, хотя она и слыла тогда опасной из-за набегов туркмен. Именно этим путем прошли до него Фрезер и Берне. Расстояние между Мешхедом и Тегераном он преодолел за 45 дней, на протяжении которых установил местоположение 30 пунктов, в том числе Кабушана (или Кучана), Боджнурда, Ширвана и Астрабада. Ввиду того что при определении долгот названных городов он должен [56] был полагаться исключительно на показания своих хронометров, то прежде всего следовало максимально выверить их ход. Этому г-н Лемм и посвятил 28 дней, проведенных в Тегеране, куда он прибыл 12 мая. Добавим, что им были рассчитаны координаты Аргувани и тригонометрическим путем определена высота горы Демавенд, оказавшаяся равной, согласно его измерениям, 6375 м, или 20 085 англ. футов ⁵⁸, над уровнем моря.

Для возвращения в Россию г-н Лемм избрал дорогу через Азербайджан. 15 дней он провел в Тебризе, 4 — в карантине в Джульфе, на Араксе, и 15 — в Тифлисе, который он покинул 19 августа, и по Кавказской военной дороге, проходящей через Владикавказ и Новочеркасск, 22 сентября вернулся в Петербург.

Согласно записям дорожного дневника Лемма, наблюдения велись каждую ночь. На основе полученных результатов были определены долготы и широты ,30 пунктов между Тегераном и Тифлисом и еще 17 — между Тифлисом и Петербургом. В итоге за время путешествия, длившегося 13 месяцев, исследователю удалось астрономическим путем вычислить с точностью для широты до 10' и для долготы до 15' координаты 129 пунктов, из которых 22 находятся в Европейской России, 24 — в кавказских провинциях и 83 — в Персии.

Выше упоминалось о том, что у Лемма было с собой два барометра. Несмотря на то что они предназначались для определения элемента, необходимого при вычислении астрономических отражений, сотрудничество с Бларамбергом ⁵⁹ в Тегеране, в лице которого Лемм нашел старательного наблюдателя, любезно предложившего свои услуги регулярно снимать в определенное время показания барометра в те дни, когда Лемма не было в столице, навело его на мысль оставить один из этих барометров в распоряжении полковника. Именно на основании сравнений барометрических показаний, снятых Леммом, с аналогичными данными полковника Бларамберга г-н О. Струве смог определить абсолютные высоты ряда точек, расположенных на пути следования Лемма через Хорасан. Хотя полученные результаты и заслуживают в целом значительно большего доверия, чем гипсометрические измерения Фрезера (проведенные без применения астрономического метода, а лишь с помощью простого термометра, которым, как мы видели, он определял точки кипения воды), мы вынуждены сразу же указать на то, что опубликованные О. Струве цифры высот следует рассматривать не более как приблизительные. Объясняется это не качеством приборов (они были в великолепном состоянии) и не особенностью самих наблюдений (их осуществляли с предельной точностью), а тем, что отдаленность от Тегерана была слишком значительной, чтобы в строгом смысле слова можно было считать [57] результаты наблюдений г-на Бларамберга идентичными наблюдениям г-на Лемма. Тем не менее Лемм был первым путешественником, привезшим барометр в Мешхед.

Тем временем, пока почти все народы Европы старались обогатить науку отдельными фактами относительно азиатских районов, фактами, более достоверными, чем те, которые были в нашем распоряжении до сих пор, такие великие умы, как Карл Риттер и барон Гумбольдт, пытались собрать воедино эти разрозненные данные, дабы извлечь из них те или иные законы строения земли и высшей географии.

Восьмой том «Землеведения Азии» К. Риттера, посвященный описанию южных районов Внутренней Азии, вышел в свет в 1838 году. Его следут рассматривать как последнее слово географической науки того периода. Автор использовал в своих исследованиях все, что сделали путешественники, историки, филологи, археологи и натуралисты для освещения прошлого и настоящего этих стран. Поэтому необходимо хотя бы вкратце проанализировать изложенные в этом труде взгляды.

Берлинский географ занял столь почетное место среди современных географов не только благодаря исключительной эрудиции; этим он обязан методу, который ввел в науку. До него крупными и содержательными трудами прославились Гийом Делиль ⁶⁰, д'Анвиль, Мальт-Брун ⁶¹ и другие. Но честь создания описательной географии, можно сказать, принадлежит Карлу Риттеру. Ранее при выпуске работ подобного рода не руководствовались определенным методом исследования; не существовало и научной теории, а потому не было никаких оснований один метод предпочитать другому. Риттера первого осенила мысль, что твердая поверхность земного шара бесспорно и естественно должна подразделяться на части, отличные одна от другой; что каждой из этих частей должны быть присущи свои особенности, одного упоминания о которых достаточно, чтобы отличить ее от всех других; что бесполезно искать эту характерную особенность в растительном мире, строении почвенного покрова, в расовых и политических различиях, так как все это зависит от одного-единственного фактора — внешних очертаний земной поверхности, Следовательно, если изучение орографии какого-либо района приведет нас к мысли, что земная поверхность на этом участке носит свой, только ей присущий характер, sui generis ⁶², можно с уверенностью сказать, что этот район будет отличаться от других областей своими метеорологическими, геологическими, ботаническими и зоологическими особенностями.

Применение этого принципа к описанию стран Африки и Азии и составило основу деятельности выдающегося ученого. Современные исследования позволят совершенствовать, уточнять [58] и дополнять этот научный метод; но основной принцип, введенный Риттером, навсегда останется прекрасным памятником прозорливости ученого, его исключительно глубокому таланту исследователя.

Ту часть труда, к анализу которой мы приступаем, немецкий географ начинает с сопоставления всех гипсометрических измерений, проделанных в Персии. А поскольку о восточных районах Персидской империи в его распоряжении имелись лишь данные, собранные Фрезером и охватывающие, как нам известно, часть западных и северных пограничных областей Хорасана, то для выработки точного и полного представления о строении поверхности этой части Центральной Азии многих сведений ему явно не хватало. Вот почему его выводы о вертикальном строении поверхности Внутреннего Хорасана и его пограничных пространств с востока и юга носят весьма общий характер. Однако безошибочная логика рассуждения, основывающаяся на методе сравнения отличительных качеств различных территорий, обладающих некоторыми сходными чертами, позволила ему априори с большой долей вероятности предположить наличие в Систане такого же участка поверхности, как и тот, который Фусс ⁶³ и Бунге обнаружили в Гоби; иными словами, в этой провинции, как считает Риттер, должна находиться большая депрессия иранского плато, которая по величине, однако, значительно уступает низменности арало-каспийского бассейна. Наши измерения подтвердили абсолютную правильность этого вывода. Однако утверждение Риттера о том, что нигде в Иране поверхность не опускается ниже 2 тысяч футов (т. VIII, стр. 8), следует отнести к числу необоснованных; оно опровергнуто нашими наблюдениями.

(Считаю своим долгом обратить внимание читателя на ту фразу Риттера, которой заканчивается упомянутое утверждение. С моей точки зрения, это ляпсус, который Риттер при новом прочтении безусловно изъял бы. Разбирая цифровой материал Фрезера, он пишет: «Данные, собранные британским путешественником, хотя сами по себе и не очень точны (поскольку основаны не на барометрических измерениях, а на наблюдениях за точками кипения воды), доведены Ольтманом и Кнорром благодаря более совершенным методам подсчета до более высокой степени точности» и т. д.

Если данные неверны, то никакой метод расчета не сможет сделать их точными. Научный вывод основывается на точных данных, полученных в результате правильных наблюдений, а не в результате применения какого-то «другого» метода. А поскольку Фрезер, как мы видели, не указывает даже, как он пользовался термометром при получении точек кипения, то никакой математик не сможет этого угадать и, следовательно, не сможет внести поправки в то, что неизвестно.

Я уж не упоминаю о других источниках ошибок, таких, как смещение нулевой точки, погрешности термометрической шкалы и т. д.).

Вторая глава называется «Историческое обозрение». В ней Риттер на основе исследований Сильвестра де Саси, Бюрнуфа ⁶⁴ и Христиана Лассена ⁶⁵ старается внести ясность в такие довольно расплывчатые понятия, как «арийцы», «Ария», [59] «иранцы» и «Иран». Однако в итоге авторитетных рассуждений ему удается очертить границы страны, к которой может быть применено название «Ария», всего лишь двумя далеко отстоящими друг от друга рубежами: рекой Инд — на востоке и Курдистаном — на западе.

Во второй части той же главы он делает попытку конкретизировать смысл географического термина «собственно Иран», обратившись для этого к поэме Фирдоуси, в основу которой, как известно, положены предания старины и даже древние летописи. Наиболее интересным результатом этого исследования явилась констатация того факта, что между арабо-семитскими, иранской и тюркскими расами еще в древности возник и оказался жизнестойким антагонизм, не изжитый до конца и в наши дни, когда Персия находится под владычеством династии тюркского происхождения.

Третья глава носит название «Археологические заметки. Иран по первобытному преданию. Религиозное значение этого слова. Земля Ормузда, Аирьянем Ваеджа как родина праотцев; Аирьянем Ваеджа как место переселения народов, предводительствуемых Джемшидом, и как священная земля, согласно зендским источникам».

Подробное изложение исследований, проведенных великим географом с целью разрешения перечисленных в заглавии вопросов, увело бы нас очень далеко. Чтобы получить представление об окончательном выводе автора, достаточно процитировать его собственные слова: «Таким образом, грамматический анализ самого древнего текста Зенд-Авесты ⁶⁶, равно как и уяснение истинного смысла того, что рассказано о древнейших миграциях народов, приводит нас к мысли [поместить колыбель иранской расы] в районе мощного горного узла Индийского Кавказа».

Четвертая глава воспроизводит отрывки из древней географии Ирана, обнаруженные в зендских текстах и клинописных надписях. Она почти целиком построена на трудах Евгения Бюрнуфа и Христиана Лассена, из которых Риттер почерпнул все необходимые данные для определения местонахождения 11 иранских территорий, упомянутых в Зенд-Авесте, а именно (в порядке давности их заселения представителями иранской расы): Согдианы, или Бухарского ханства; Маргианы, или территории Мерва; Бактрианы, или Балха; Нисайи, или области Нишапур; Арианы, или территории Герата;

Вайкэрэта — области, которую Риттер не решается отождествлять ни с одной из известных ныне провинций (Лассен, Хог и Киперт ⁶⁷ пришли к единому мнению, что Вайкэрэта из Авесты — это современный Систан,); Гиркании, или, согласно арабским источникам, Джорджана; Арахозии, или нынешнего Арокаджа; Хайтумант, или бассейна Гильменда; [60] Рага, или территории древнего Рея, расположенного недалеко от Тегерана; и, наконец, Hapta-Hendou ( Это название следует переводить не как «Семь Индий», а как «Семь Рек». Нынешнему же Пенджабу соответствует Сапта-Синду из ведийской географии.).

Вторая часть той же главы посвящена описанию названий и географического положения областей, населенных народами иранского происхождения, являвшимися, согласно обнаруженным в Персеполе клинописным надписям, данниками царя Дария ⁶⁸. Этих областей, как известно, 26; 10 из них относятся к Западной Персии, 2 — к Средней и 14 — к Восточной. Эти чисто географические изыскания сопровождают два пространных отступления о состоянии дешифровки клинописных надписей и об основных результатах исследований, объектами которых являются древние иранские языки и происхождение иранской расы. Сколь бы ни были интересны с научной точки зрения эти тексты, все же нужно признать, что манера Риттера включать в свои «Географии» обширные трактаты по различным вопросам, имеющим очень отдаленное отношение к основной теме его произведений, затрудняет подчас их изучение.

В пятой главе приводится деление Персии, согласно древним авторам — Геродоту, Арриану ⁶⁹, Платону, пророку Даниилу, «книге Эсфири», Страбону, Плинию, Аммиану Марцеллину ⁷⁰ и Исидору Харакскому ⁷¹. Здесь Риттер разбирает вопросы, уже разработанные многими его предшественниками. Однако он с большим мастерством дает блестящую краткую характеристику каждого из авторов, не опуская ничего существенного из всего того, что относится к их многочисленным изысканиям, гипотезам и окончательным выводам.

Шестая глава трактует те же вопросы, что и предшествующая, но касается мусульманских источников. Поскольку в этой главе Риттер приводит краткие выдержки всего лишь из одного труда — работы, опубликованной г-ном Хаммером в выходящих в Вене «Анналах», — эту часть его книги ни в коей мере нельзя считать исчерпывающей, так как в настоящее время доступ к многочисленным арабским и персидским источникам получили даже лица, не имеющие отношения к ориенталистике.

Эти исследования, на которых мы в общих чертах остановились, составляют всего лишь введение к изучению географии Персии, которая начинается со страницы 129 описанием восточных пределов страны, то есть характеристикой Афганского плато. Берлинский географ считает, что территория Афганистана представляет собой систему четырех плато — Кабульского, Хезарейского, Газнийского и Кандагарского, — ограниченных с севера Гиндукушем, а с юга Сулеймановыми [61] горами; что касается гор, составляющих их западную границу, то они уходят своими отрогами в Систанскую пустыню.

Исключительное умение немногими штрихами нарисовать очень сложную картину орографии обширного района является наибольшей заслугой Риттера. Вообще же описание Афганистана заслуживает тем большего восхищения, что этот труд г-на Риттера вышел в свет задолго до опубликования результатов топографических съемок, произведенных в этой стране англичанами; кроме того, автору удалось построить свои рассуждения на основе резюме трех весьма неполных с точки зрения орографии в строгом смысле слова работ: перевода Эрскиным мемуаров султана Бабура ⁷², труда г-на Эльфинстона и книги Бёрнса.

При подробном рассмотрении каждого из этих больших подразделов убеждаешься, что источники, откуда автор черпал те или иные материалы, были довольно скудными. Тем не менее он не ограничился лишь извлечением из них только поучительных сведений; ему удалось раскрыть некоторые важные факты из этнографии и физической географии, не получившие до него должной оценки. Риттер, как мне кажется, — первый ученый, который отметил, что восточные авторы считают хезарейцев тюрками, и высказал мысль, что, вероятно, они не принадлежат к какой-то определенной расе, а являются ветвью монгольской расы. Но, выдвигая это, в высшей степени правильное утверждение, Риттер не может полностью расстаться с мыслью об иранском происхождении этого народа. На странице 136 мы сталкиваемся со странным утверждением, будто хезарейцы — это, вероятно, хузвареши Ардешира, что на зендском языке означает «воин», «герой».

Вторая глава этого описания посвящена этнографическому изучению страны и связям населяющих ее народов — вопросам, которые он исследует на основе исторических документов. Усилия Риттера, затраченные на то, чтобы внести ясность в путаницу и неразбериху, царившую во взглядах на происхождение таджиков и афганцев, не увенчались успехом, хотя, как мне кажется, страницы, посвященные афганцам, удачнее страниц, характеризующих таджиков.

Рассмотрение этих проблем завершается разделом, который называется «Обзор противоположностей, существующих между востоком и западом Центральной Азии». Заголовок несколько шире содержания, ибо здесь речь идет лишь о сравнении народов, принадлежащих к индийским расам, с афганцами. Разработка этого вопроса должна была бы непременно привести Риттера к новым оригинальным и плодотворным мыслям. Однако вновь приходится напоминать о склонности автора к обобщениям, в результате чего иногда (к счастью, не очень часто) он выходит за рамки обоснованных предположений, а оперируя обилием фактов, забывает, о чем [62] он уже говорил или что собирается разбирать далее. Так, на страницах 207 и 208 читаем: «Индус как воин смешон в глазах афганцев». В действительности это не совсем так. Если миролюбивый торговец, дрожащий за свои с таким трудом нажитые деньги и покорно сносящий унижения от жестоких афганцев, и не является идеалом воина, то мужественный сикх, доказавший афганцам свою силу в ряде кровавых столкновений, завершившихся отторжением провинции Пешавар, едва ли вызывает у кого-нибудь желание пошутить ⁷³.

Далее, на странице 208 он отмечает, что «ареал финиковой пальмы не выходит за пределы Афганского плато и что это королевское дерево исчезает из Ирана в районе Пешавара, равно как и большое количество растений, произрастающих в тех же условиях», не думая о том, что на последующих страницах он напишет о разведении пальмового дерева на территории Персии вплоть до Тебеса. А на странице 211 читаем: «Королевский тигр водится лишь в Бенгалии и в странах Индокитайского полуострова, что же касается индоперсидских областей, то здесь он — явление абсолютно исключительное». Вместе с тем это животное встречается севернее, на южном побережье Каспия, и даже довольно часто — в лесах Ленкорани.

Вторая часть тома озаглавлена «Северные границы Ирана». В связи с тем что Риттер располагал недостаточным количеством общих сведений для характеристики строения поверхности этой части Азии, то параграф 6, в котором он крупными штрихами пытается набросать панораму природных особенностей интересующих его областей, выглядит крайне схематично. Все известные ему о них сведения содержатся в первой фразе, состоящей не менее чем из 11 строк. Из нее мы узнаем, что высокое Иранское плато ограничено с севера цепью гор, которые, отделившись от Гиндукуша и Паропамиза, продолжаются без разломов до южного обрывистого берега Каспийского моря; что, начиная от меридианов Балха и Герата, горы эти, составляющие указанную выше горную цепь, вдруг теряют свою огромную высоту, переходя в сред-невысотные либо совсем незначительные поднятия, доходящие до горы Демавенд и истоков реки Кызыл-Узень; что тем не менее уровень поверхности к северо-востоку от этой цепи нигде не опускается ниже 1500 футов; что восточный участок ее северного склона лишен широких речных долин, а имеющиеся там узкие ущелья служат ложами для быстрых, но немноговодных рек, таких, как Балх, Герируд, Мургаб и Теджен, текущих в одном направлении — к реке Оксус. Только на крайнем западе этого же склола мы можем назвать две значительные реки — Атрек и Горган, которые текут в западном направлении. [63]

Первая глава данной части — «Восточная часть северных границ Хорасана» — состоит из обзора и трех пояснительных текстов. В обзоре автор вводит нас в некоторые подробности тех изменений, которые претерпели в различные эпохи границы Хорасана, а после краткого анализа причин этих изменений он вполне логично подходит к выводу о стратегическом значении провинции для Персидской империи: Хорасан в настоящее время, как и в прошлом, — это преграда от тюркских нашествий.

Первый пояснительный текст содержит описание Балха и примыкающей к нему территории—района, рассматриваемого Риттером в качестве первого уступа первой террасы Хорасана.

Второй пояснительный текст посвящен характеристике долины реки Мургаб (у древних авторов — Margus et Epardus) и описанию Мервского оазиса (в древности — l'Antiocheia).

Наконец, третий пояснительный текст подробно характеризует Герат со времен Александра Великого до XIX века. Не буду останавливаться на детальном разборе указанных трех пояснений, поскольку это вышло бы за рамки поставленных данными записками задач; скажу лишь, что они превосходны. Автор, человек исключительной эрудиции, дает исчерпывающий анализ темы и в сжатой форме излагает абсолютно все, что до него было сказано существенного путешественниками и географами. Вот почему каждый, кто намеревается посетить описанную Риттером страну, должен всегда иметь при себе его труд, ибо он заменяет собой целую библиотеку и указывает, какие лакуны следует еще заполнить.

Вторая глава упомянутого раздела служит продолжением первой. Но прежде чем приступить к описанию западной части границ Хорасана с севера, автор старается дать некоторые подробности очертания поверхности тех участков, которые огибают провинцию с юга. Во введении к этой главе дается характеристика городов: Торбете Шейх-Джама, Торшиза и Тебеса (по материалам Фрезера и арабских географов), а также Йезда (по материалам Фрезера и трудам г-на Дюпре). Далее автор со всей откровенностью признает, сколь ничтожны наши знания об этой обширной части Персии, и добавляет, «что он счел своим долгом собрать воедино все известное по данному предмету, чтобы облегчить задачу отважному путешественнику, который из любви к науке рискнул бы двинуться туда: с этой работой в руках ему легче было бы понять, что еще осталось сделать». Введение, которое в значительной степени написано на основе превосходного научного трактата г-на Оузли, заканчивается подробной заметкой об оазисе в районе Йезда и о персидских огнепоклонниках.

В первом пояснительном тексте мы знакомимся с округом Серахс и характером долины Теджен. Ее описание [64] выглядит весьма запутанно, и проистекает это скорее по вине Фрезера и Бёрнса, чем Риттера, так как эти путешественники не указывают, что такое название река приобретает лишь у местечка Пули-Хатун, где Герируд, река провинции Герат, сливается с Аби-Мешхед — рекой, на которой стоит столица Хорасана, и что только начиная от этого пункта Теджен сохраняет его далее на всем протяжении, вплоть до тех мест,. где она теряется в песках туркменской пустыни.

Второй пояснительный текст посвящен описанию Мешхеда и его окрестностей. Автор перечисляет идущие к городу караванные пути, сообщает подробности о Тусе — древней столице Хорасана; название «Мешхед» он переводит неправильно — словом «могила», тогда как каждому известно,. что оно означает «место мученика». Глава завершается описанием усыпальницы имама Резы.

В третьей части говорится о Нишапуре и примыкающей к нему территории, а также имеется довольно пространная заметка о бирюзовых копях.

Четвертая посвящена, во-первых, характеристике горного района (Гиркании), откуда берут свое начало реки Горган и Атрек, и, во-вторых, описанию равнин, которые эти реки, текущие параллельно друг другу по направлению к Каспию, пересекают на своем пути.

Наконец, пятая часть, наибольшая по объему, содержит очень интересное этнографическое отступление, посвященное кочевым племенам Персии. Я потому не касаюсь этого материала подробно, что рассчитываю вернуться к нему вскоре в специальной работе по этнографии Персии — работе, которая явится второй частью настоящего труда.

Главы третья и последующие заключают в себе сведения о Мазандеране и других провинциях, не являющиеся предметом данного исследования.

Произведение г-на Гумбольдта «Центральная Азия», вышедшее в Париже в 1841 году в издательстве «Жид» в двух томах ин-октаво, в еще большей степени способствовало привлечению внимания ученых к результатам тех исследований, которые были осуществлены в этой части земного шара, снискавшей тогда в Европе печальную известность в связи с разгромом англичан в Афганистане ⁷⁴.

Написанная по-французски таким знаменитым ученым, каким справедливо считался барон А. Гумбольдт, богатая разнообразными научными данными, эта книга стала чрезвычайно популярной. Что же касается наших представлений о южной части Центральной Азии, то они ничуть не обогатились. Ученый исследовал лишь северные районы Центральной Азии: молодость свою он посвятил глубокому изучению материалов о природных особенностях восточных границ этой [65] части Азиатского континента, а южные просторы, составляющие обширную полосу старого континента, знаменитый исследователь Южной Америки, казалось, полностью упустил из вида. В двух-трех местах он мимоходом упоминает об Иранском плато, выдвигает даже довольно смелую гипотезу о том, что широтную горную цепь, пересекающую Персию, следует рассматривать как продолжение Куэнь-Луня, а не Гималаев, но далее этого он не идет. Такова уж сила его ума, богатство эрудиции и в особенности умение поставить колоссальное количество не решенных до конца проблем, что вас не смущает молчание, которым автор обходит значительную часть исследуемой им территории. Если можно так выразиться, забываешь обратить внимание на нарушение стройности повествования. Карта, приложенная к труду г-на Гумбольдта, не добавляет ничего нового к тому, что уже было известно о Восточной Персии. Это довольно точная копия соответствующего района на карте Арроусмита, но в уменьшенном масштабе. Даже известные барону Гумбольдту результаты исследований, проведенных англичанами в Афганистане, были использованы в крайне незначительной степени при составлении карты, что им самим оговорено в пояснительном тексте к ней.

Политические события, развивавшиеся одновременно с осуществлением указанных работ, во многом способствовали расширению наших представлений о Центральной Азии вообще и о южной части этого района в особенности. Поход шаха (Мохаммеда.—Пер.) на Герат, русская военная экспедиция в Хиву, а английская — в Кабул — все эти предприятия, не слишком успешные с военной точки зрения, сопровождались проведением научно-исследовательских работ, которые способствовали развитию географии.

Хотя за шахом в его походе на Герат следовали члены всех европейских миссий, аккредитованных при персидском дворе, это путешествие двух десятков европейцев через Хорасан завершилось появлением всего лишь двух работ: первая — описание бирюзовых копей в районе Нишапура, составленное Ходзько, вторая — статистико-географическое обозрение Персии генерала Бларамберга на русском языке.

Однако после снятия осады Герата Англия сочла необходимым послать в этот город многочисленную миссию во главе майором Тоддом ⁷⁵; члены миссии провели там 13 месяцев, им мы обязаны многими полезными сведениями. Глава этой миссии, насколько мне известно, написал лишь одну работу географического характера — путевые заметки о путешествии из Герата в Симлу. Зато посланные им в Хиву сначала капитан Аббот, затем капитан Шекспир ⁷⁶ опубликовали: первый — итоги путешествия в двух томах, второй — статью в [66] «Журнале Лондонского Географического общества». Эти публикации в значительной степени способствовали исправлению существовавших тогда ошибочных представлений о течениях рек к северу от Герата и Мерва и нарисовали более точную картину строения поверхности между Мервом и левым берегом Оксуса, чем это сделал г-н Бёрнс. Остается лишь пожалеть, что никому из членов миссии, располагавших большим количеством времени и средств и оказавшихся в исключительно благоприятных условиях, не пришла в голову мысль составить подробное описание Герата и прилегающей к нему территории. Ведь многие памятники Герата были в то время в несравненно лучшем состоянии, чем сейчас, так как период, последовавший за отъездом английской миссии, был отмечен рядом кровавых и опустошительных потрясений. Я оказался в Герате в тот момент, когда город был только что освобожден от длительной осады и носил свежие следы обстрела, штурма и военной оккупации войсками персидского шаха.

Кроме того, я не могу не отметить следующее: поскольку майор Тодд выделял жителям провинции значительные суммы денег в виде ссуды, оплата которой должна была гарантироваться закладными под недвижимое имущество, предназначенное в погашение указанных обязательств, то перед глазами служащих миссии прошло множество относящихся к землевладению документов, как старых, так и новых, на основании которых сотрудники легко могли извлечь целые сокровища из области топографии, истории и управления страной.

Экспедиция в Афганистан сослужила определенную службу науке: были тщательно проведены топографические съемки, выполнены астрономические расчеты, получено некоторое количество гипсометрических данных. Все эти материалы были опубликованы майором В. Хугом ⁷⁷ в 1841 году в труде «Описание марша и боевых действий армии Инда во время похода на Афганистан в 1838 и 1839 годах». Хотя барометрические измерения, из которых исходили при получении упомянутых результатов, осуществлялись г-ном Гриффитом с помощью одного только барометра без прикрепленного к нему термометра, они заслуживают определенного внимания как первые цифровые данные, явившиеся значительно более серьезной основой для изображения вертикального разреза страны, чем те произвольные расчеты, которые делались до тех пор всеми путешественниками.

Событием, тесно связанным с этой войной и имеющим самое непосредственное отношение к основной теме данного исследования, является путешествие Эдуарда Конолли ⁷⁸ в Систан. На основании сведений, вывезенных им из этой страны об озере Хамун, были внесены исправления в картографическое изображение этого озера (подобно тому как карта, [67] присланная Петром Великим в Парижскую Академию наук, помогла выправить очертания Каспийского моря), а также было установлено, что этот бассейн вытянут не с востока на запад, а с севера на юг. Кроме того, путешественником была осуществлена более точная съемка дельты реки Гильменд, совершены поездки на озерные острова, и таким образом на карте г-на Конолли, изданной Бенгальским Азиатским обществом, появился ряд интересных для истории страны мест.

То же Общество опубликовало в 1844 году в № 146 тома XIII своего журнала описание Систана, подготовленное лейтенантом Р. Личем ⁷⁹. Эта небольшая работа, в которой имеются некоторые любопытные данные о населении страны и племенных вождях, содержит несколько неточные филологических утверждений, на что я считаю необходимым обратить внимание читателя. В частности, автор пишет: «Разговорный язык в Систане — это ломаный персидский (broken persian). По словарю из 250 слов я смог восстановить по-персидски значение почти всех слов, за исключением следующих: goche (юноша), kenje (девушка), mekе (мать), kharrou (петух), kere (род, вид), meges (теленок), tour mourgh (вареное яйцо), khaye (сырое яйцо), dokh (необожженный кирпич), keng (спина), kel (грудь), lambas (щека), demagh (нос), gelov (дыня), katic (готовое кушанье), koudh (глухой), kel (согнутый, горбатый), bepir (дедушка), tonin tabere (там, в этом), gereng (тяжелый), pez (вари — повелительное наклонение), leeghan (сглаживай, Солируй — повелительное наклонение), terterete (девять — 9), ziade (тринадцать— 13)».

Если бы г-н Лич дал себе труд заглянуть в словарь Ричардсона, то увидел бы, что все слова, перевод которых я привожу здесь, также, бесспорно, персидские, хотя некоторые из них употребляются в литературном языке в несколько ином смысле. Например, kenj означает «маленький», «хорошенький»; goch — «маленький», «нежный» и т. д. Такиt же, как «петух» (по-персидски kherousse), gereng (очевидна guiran) и другие, неточно транскрибированы. Что касается слов meges, что по-персидски означает «муха», и touri mourgh — «силок для ловли птиц», остается предположить, что автор неточно их перевел. Должен заметить также, что слово «ziad», означающее по-персидски «более, свыше какого-то количества», соотнесенное со словом «тринадцать», дает возможность предположить, что древние персы пользовались Для счета двенадцатиричной системой или, быть может, умели считать только до 13. Таким образом, разговорный язык в Систане отнюдь не является местным наречием, а, возможно, представляет собой частично сохранившийся до наших дней [68] древнеперсидский. Самым же интересным сообщением в статье г-на Лича, по моему мнению, нужно считать следующее: кейаниды, которые, как я установил, являются потомками древних царей, еще в 1840 составляли особое племя.

Издание труда Риттера, бесспорно, нуждалось в специальнах картах тех стран, о которых он вел речь, и потребовало, если можно так выразиться, графического отображения многочисленных сведений, включенных им в описание Азии. Что касается Центральной Азии, то эту задачу взял на себя лейтенант Циммерман. В феврале 1840 года, когда в связи с русской экспедицией в Хиву внимание Европы было приковано к холодным просторам северных районов этой части Азии, г-н Циммерман выпустил свою первую карту под названием «Entwurf des Kriegstheaters Russlands gegen Chiwa»; вскоре после нее, в 1841 году, появилась его «Karte Inner-Asiens», охватывающая территорию Азии между 59° и 77° долготы (считая от Парижского меридиана) и между 32°30' и 43°3(У широты, к которой была приложена брошюра ин-кварто, озаглавленная «Analyse der Karte von Inner-Asien». В 1842 году он опубликовал научную записку ин-октаво с картой, названной «Uebersichts-Blatt von Afghanistan und der Landern an der Nord-West-Graеnze von Indien». Наконец, в 1843 году увидела свет его карта Западной Персии и Месопотамии.

Ученик Риттера, человек исключительного трудолюбия и педантизма, Циммерман воспроизвел на своих картах все недочеты, свойственные трудам его знаменитого учителя, не утруждая себя их исправлением. Восприняв буквально стоявшую перед ним задачу — графически отобразить содержание многотомных исследований Риттера, — Циммерман нанес на свои карты не только вертикальные разрезы поверхности, но такое количество мельчайших климатологических, палеонтологических, ботанических, зоологических, статистических, археологических и прочих данных, что его карты навсегда останутся забавным свидетельством неумеренного проявления эрудиции и чрезмерного усердия.

Из всех известных систем проектирования, к сожалению, он склонился в пользу проекции Меркатора ⁸⁰, наиболее легкой для расчетов и действительно удобной для составления морских карт. Что же касается изготовления карт внутренних континентальных районов, то здесь ее всячески избегают как по причине изменяемости ее масштаба, так и из-за искажений, являющихся следствием этой системы проектирования. Циммерман не ограничивался нанесением на свои карты цифр, полученных при помощи опытов и отражающих высоту различных точек над уровнем моря; он загромождал чертежи нанесением воображаемых, или, как он называл их, гипотетических, [69] профилей поверхности — работа, которая ни на чем серьезном не была основана. Вместо того чтобы следовать удобному методу, введенному, насколько мне известно, в картографию г-ном Бергаузом и заключающемуся в том, чтобы отмечать специальными линиями границы распространения на земной поверхности тех или иных явлений органической жизни, Циммерман наносит полностью названия растений, животных и даже ископаемых, встреченных тем или иным путешественником в различных областях. Основываясь при создании карт северных районов Центральной Азии на русских картах, он даже не потрудился изучить значение наиболее употребительных в подобного рода документах слов, таких, например, как «гора», «долина», «колодец», «источник» и т. д., и вместо того чтобы давать их в переводе, он переписывает их в сильно искаженном виде; кроме того, он соотносит их с индийскими, персидскими, татарскими и китайскими названиями, внося дополнительную путаницу и неразбериху, царящую в географической номенклатуре этих стран. Возьмем наугад любой участок его карты Центральной Азии, например четырехугольник, образованный пересечением 62-го и 63-го меридианов и 41-й и 42-й параллелей. Почти в центре мы читаем: teploi kliutsh Karaata, что по русски означает теплый источник Караата; выше написано scorpion, наискось — despotien der Turk; рядом — Geten; севернее — Lonicera tatarica, Holcus sorghum; южнее — Euphorbia helioscopia, рядом с которой фигурирует Russischer Kaufmann, то есть русский купец; западнее помещены Blatta orientalis, tarantel и другие названия ядовитых насекомых.

При подобном избытке наименований научный труд выглядит весьма странно. Столь же запутанным, как и все остальное, выглядит у Циммермана обозначение неровностей рельефа: плато и горные цепи, высокие пики и холмы — все нанесено единообразно, почти одинаковой штриховкой, ничего не говорящей ни уму, ни глазу. Этот недостаток он устраняет, как ему кажется, тем, что в качестве приложения к картам дает отдельный лист, на котором изображает одни только орографические данные и где прямыми линиями начерчено соответствующее направление горных цепей, а разного цвета заштрихованными полосами — различной высоты возвышенные участки. Без сомнения, это приложение познавательно, но не проще было бы избавить читателя от труда заниматься поисками на двух различных картах того, что можно было бы более четко изобразить на одной ?

Пояснительные тексты к картам лейтенанта Циммермана отличаются тем же смешением фактов и данных и тем же нагромождением научных сведений. В то же время тексты эти явились довольно полным обзором всего, что было опубликовано по затронутым в них вопросам, — в этом, на мой [70] взгляд, заключается наибольшее их достоинство. Автор, как правило, довольно точен в ссылках на тот или иной труд, но все же иногда он разбирает книгу, которую не держал в руках. Так, если мы откроем страницу 11 и начнем читать текст об Афганистане, то увидим, что он отправляет путешествовать по этой стране Шильтбергера и даже Трюилье.

Было бы жаль, если бы школа Риттера выпускала лишь деятелей, так мало принесших пользу географии. Но это не так — она подготовила г-на Киперта, атлас которого, бесспорно, является одной из наиболее замечательных картографических публикаций нашего времени. Он не только подвергает тщательной проверке источники, дающие ему необходимые материалы для изготовления карт; он не только находит простые и точные знаки для изображения характера рельефа,. благодаря чему его карты очень понятны и ими легко пользоваться. Будучи в большей степени филологом, чем сам г-н Риттер, он с величайшей тщательностью относится к написанию названий местностей, рек, гор и стран. Именно поэтому его работы отвечают одному из самых существенных условий, предъявляемых к хорошей карте. Но, к сожалению,. это условие довольно часто игнорируется, поскольку оно требует знания нескольких языков и различных алфавитов, а также предусматривает обращение к первоисточникам для выверки написания названий местностей, занесенных в путевые журналы путешественниками большей частью со слуха...

Теперь мне остается охарактеризовать результаты путешествий гг. Джеймса Аббота и Ферье ⁸¹. Первый пересек юго-западную пограничную область Центральной Азии, а второй — ее северные и восточные пограничные районы. Что касается путешествий гг. Вестергора и Петерманна ⁸², побывавших в Йезде, то, к моему большому сожалению, я могу лишь упомянуть имена этих уважаемых филологов, так как г-н Вестергор, насколько мне известно, ничего не опубликовал о своем путешествии, а г-н Петерманн подготовил одну короткую заметку о гебрах, помещенную в выходящих в Готе «Сообщениях». В настоящее время он работает над более подробным отчетом, первый том которого, содержащий чрезвычайно любопытные сведения о Сирии и отдельных областях Малой Азии, только что вышел. И наконец, последнее замечание: единственным европейцем, прошедшим прямо из Дамгана в Йезд через Большую Соляную пустыню, был русский путешественник г-н Бузе ⁸³. Его интересовали исключительно вопросы ботаники и геологии, а потому чисто географических материалов его публикации не содержали; тем немногим, что нам известно о пути его следования, мы обязаны г-ну Гревинку, сообщившему некоторые подробности в работе «Геологическое описание Северной Персии». [71]

Экспедиции г-на Ферье относятся к 1845—1846 годам, а Аббота — к 1849—1850 годам. Тем не менее мы начнем с анализа трудов английского путешественника, опубликовавшего результаты своих исследований ранее г-на Ферье, в 1855 году (см. «Журнал Лондонского Географического общества», т. XXV, стр. 1—78).

Г-н Аббот оставил лишь описание своего пути, в котором он почти не делится собственными впечатлениями, в его работе даны кое-какие скупые наблюдения относительно нравов жителей и совершенно отсутствуют красочные описания, тем не менее она является ценным географическим документом. В ней представлены: точная картина очертаний поверхности; обстоятельные подробности о разного рода направлениях, определяемых несколько раз в день с помощью буссоли, о пройденных им расстояниях, высчитанных по часам, равно как и о приблизительном удалении друг от друга точек, азимуты которых им были измерены; абсолютно точно вычерчены направления горных хребтов и водных потоков. Короче говоря, он предоставил в наше распоряжение собрание фактов, если хотите, довольно сухих, но чрезвычайно полезных.

Г-н Аббот не производил съемок местности, как таковых, и карта, сопровождающая его работу, была составлена в Лондоне на основе сведений из его путевого журнала. Благодаря точности его наблюдений даже наиболее трудные для съемки отрезки маршрута (как, например, состоящая из тысячи зигзагов горная дорога Керман — Хабис) были изображены на этой карте с достоверностью, которая вызвала мое восхищение после того, как я сам оказался в тех местах.

Добросовестность, с которой г-н Аббот относился к своей работе, позволила ему исправить географические координаты Кермана и Йезда — городов, весьма произвольно размещаемых на всех наших картах на основе сведений из путевого журнала г-на Поттингера, а его длительное пребывание в Персии в качестве английского консула в Тебризе и практическое знание персидского языка позволили ему совершенно точно воспроизвести в своих путевых заметках названия различных местностей.

Г-н Аббот покинул Тегеран 2 октября 1849 года. Путь до Кума, пройденный им за шесть дней, пролегал через Бехрамабад, Файзабад и Саве. Из Кума путешественник направился в Исфаган. Поскольку эта дорога была описана почти всеми европейскими путешественниками, посетившими Персию, он не приводит о ней никаких сведений и возобновляет свой дневник лишь 11 ноября — в день выступления из Исфагана по направлению к Йезду, куда он и прибывает через девять дней. Этот отрезок пути, по которому следовал г-н Аббот, уже был охарактеризован г-ном Дюпре, к описаниям которого английский путешественник добавил лишь некоторые [72] сведения о Наине — городе, где не побывала французская-экспедиция.

В Йезде г-н Аббот пробыл с 19 ноября по 11 декабря. Как явствует из записи в его журнале, он представил в Форин оффис докладную записку с подробным описанием этого города. Весьма огорчительно, что лорд Кларендон ⁸⁴ не счел нужным сообщить о ней в Общество (географическое.—Пер.), ибо я уверен в том, что мы почерпнули бы из нее много полезных сведений об этом малоизвестном городе.

Из Йезда путешественник совершил поездку в Тефт, а оттуда — в Бафк, где до него не бывал никто из европейцев. Эта местность примечательна разведением финиковой пальмы, дающей хорошие урожаи. Из Бафка через Худран, где г-н Аббот побывал 14 декабря, Сарез (15-го), Езданабад (16-го), Тограйе (17-го), Кумабад (18-гo) и Зангиабад (19-го) он 20 декабря прибыл в Керман, исследовав по пути поистине неведомую местность — окраину огромной пустыни Лут.

Далее, из Кермана, где г-н Аббот оставался до 6 января 1850 года, он направился к Хабису, куда прибыл через три дня через Дарахтанган и Файзабад. На основе сведений путевого журнала г-на Поттингера создалось впечатление, будто Хабис — это оазис, расположенный в центре пустыни и находящийся на значительном расстоянии от Кермана. Эта серьезная ошибка, переходившая из одной карты Персии в другую, была исправлена г-ном Абботом.

Через Гоук и Техруд путешественник двинулся в Бам, осмотрел первым из европейцев руины Калэ-Дагиноу и, пройдя через Доузери, Кахну, Ахмеди и Кум, прибыл в Шираз. В пути он осуществил ряд термометрических наблюдений, представляющих тем больший интерес, что Аббот был первым, кто провел подобные наблюдения на южных окраинах внутренних пустынь Персии зимой. Очень жаль, что он опубликовал только показания температуры, снятые им во время дневных переходов, совершаемых верхом. Что же касается данных, которые путешественник отмечал в пунктах, где он останавливался надолго, — Йезде и Кермане, — то они не были преданы гласности. Вот цифровой материал, взятый из отчета о путешествии г-на Аббота (показания температуры по Фаренгейту заменены показаниями по Цельсию):

В работе г-на Аббота встречается также несколько гипсометрических оценок, но они, как и все цифры подобного рода, в какой-то степени произвольны. Так, он полагает, что Хабис находится на высоте 2500 англ. футов (761,99 м) над уровнем моря. Как мы увидим далее, согласно нашим барометрическим наблюдениям, абсолютная высота этого пункта не превышает 1398 англ. футов (или 420 м). Кроме того, он наблюдал точки кипения воды в двух местах — на равнине Джереф и у Бама. Они равнялись соответственно 98°33 и 95°41.

Итоги путешествия г-на Ферье на английском языке были опубликованы лишь в 1857 году. Географическая наука обязана этим г-ну Дэнби Сеймуру ⁸⁵. Несколько месяцев тому назад этот труд появился во французском издании и стал предметом ряда дискуссий, поэтому нет необходимости рассматривать его подробно еще раз. Достаточно сказать, что г-н Ферье, оставив службу у Мохаммед-шаха ⁸⁶, разработал план проникновения в Индию через Персию, с тем чтобы попытать там счастья на службе в армии у какого-нибудь независимого принца. После тщетной попытки проникнуть либо в Пенджаб, либо в Белуджистан северным путем, то есть через Балх и Бамиан, далее через Кандагар и, наконец, через Систан, он оставил свои намерения, вернулся и изложил по памяти свои полные приключений странствия.

В книге г-на Ферье следует различать три весьма неравноценные части: повествование о собственных приключениях, компиляции и заимствования из работ предшественников и наконец географические сведения, явившиеся результатом его личных наблюдений. Само собой разумеется, мы не будем останавливать свое внимание на первых двух частях.

Путь, пройденный г-ном Ферье до Герата, пролегал по местам, уже описанным его предшественниками, но приводимые им сведения топографического характера об участке между Мешхедом и Гератом являются значительно более полными и содержательными, чем аналогичные материалы г-на Конолли (что, однако, не помешало Ферье спутать святого шейха Джама с известным поэтом Джами ⁸⁷). Действительно любопытным и своеобразным отрезком маршрута следует считать пройденный г-ном Ферье путь от Герата. Оставленное им описание этого города принадлежит к числу самых обстоятельных и самых точных из всех предыдущих. Быть может, следовало бы высказать ему пожелание поближе познакомиться с историей Востока, однако нужно признать, что [74] памятники Герата охарактеризованы им весьма подробно, Сведения о Яр Мохаммед-хане и его окружении чрезвычайно интересны и правдивы. Не менее любопытно повествование о первой попытке проникновения в Индию через Туркестан. Французский путешественник был первым, кто со времен султана Бабура составил описание областей, расположенных у истоков Герируда. Хотя обстоятельства, при которых совершался переход этой территории, не были особенно благоприятными для ее серьезного изучения, то немногое, что он говорит о ней, ново и должно рассматриваться как серьезный вклад в географию. Описание маршрута от Герата до Кандагара и, в частности, характеристика Сабзавара сделаны с большой тщательностью с точки зрения топографии и чрезвычайно содержательны. Г-н Ферье дал верную оценку стратегическому положению этого афганского города. Упоминание о пластинках с клинописными надписями, обнаруженных в районе Фараха, можно было бы отнести к числу важных моментов повествования, если бы не та легкость, с которой он иногда пишет о вопросах восточной археологии, порождая некоторые сомнения в точности его воспоминаний на этот счет. Путешествие по Систану довольно часто прерывалось ружейными залпами и ударами сабель, что мешало путешественнику заниматься исключительно наукой. Тем не менее наблюдения, проведенные на озере Хамун, не лишены географического интереса, а общий обзор рельефа местности сделан довольно наглядно. Замечу лишь, что г-н Ферье напрасно настаивает на том, что это озеро недостаточно точно изображается на наших картах: ведь это один из водных бассейнов с непостоянными очертаниями береговой линии. Вода в этой неглубокой луже, разлившейся на почти плоской поверхности, подвержена сильному испарению, и вследствие этого периметр озера беспрерывно меняется. Если мы изобразим на карте точные границы озера после подъема вод в реках Гильменд, Фарахруд и Адраскан и сравним это изображение с кривой, очерчивающей озеро в конце лета, то мы получим как бы карты двух различных бассейнов. Лишь с запада очертания берегов этого озера почти неизменны, так как только с этой стороны имеется барьер в виде гор, постоянно сдерживающих вторжение озерных вод на равнину. Все, что можно сказать определенного об очертаниях этого бассейна, заключается в следующем: озеро ориентировано с севера на юг, и на его поверхности почти всегда виднеется полуостров, вытянувшийся в направлении северных берегов.

В мои намерения не входит давать в этом кратком обзоре полную картину путешествий, предпринятых в южную часть Центральной Азии; я лишь попытался перечислить в хронологическом порядке результаты тех исследований, которые, по [75] моему мнению, более всего способствовали прояснению и исправлению наших представлений о географии этой территории и которые выявили следующие факты.

1. Именно французским путешественникам мы обязаны дервьши представлениями о западных и северных границах этой части Азии, равно как и интересными сведениями о ее внутренних пространствах.

2. Английские путешественники впервые предоставили в наше распоряжение некоторые полезные для науки сведения о пограничных областях этого региона с востока и с юга, а также описание двух маршрутов, проходящих через внутренние районы.

3. Г-н Лемм первым создал необходимую базу для составления наших карт Восточной Персии.

Однако, несмотря на все это, до последнего времени мы все еще не располагали достаточным количеством фактов для того, чтобы составить правильное представление о физических особенностях данной части земного шара в целом. Так, мы почти ничего не знали о природе террас, служащих основой горных цепей; о направлении и структуре горных хребтов страны; о ее гидрографии; о характере растительного и животного мира; о законах распределения тепла и о явлениях магнетизма на этой обширной поверхности; нам не хватало сведений по этнографии — словом, отсутствовали почти все элементы, на основании которых можно было бы составить научную характеристику страны, а то немногое, что было в нашем распоряжении, не могло явиться серьезной основой в этом плане. Существовал, однако, способ восполнить этот досадный пробел в наших знаниях об Азии, и заключался он в том, чтобы послать в Хорасан отряд исследователей, снабдив его всем необходимым для изучения этой провинции во всех основных направлениях.

(пер. Е. Ф. Рассадиной)
Текст воспроизведен по изданию: Н. В. Ханыков. Экспедиция в Хорасан. М. Наука. 1973

© текст - Рассадина Е. Ф. 1973
© сетевая версия - Тhietmar. 2003
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Наука. 1973