ЖИЗНЕОПИСАНИЕ КОРОЛЯ ЛЮДОВИКА ТОЛСТОГО

Глава 17.

О том как Вильгельм совершил измену по отношению к своему шурину Гуи Рош-Гуйону, о смерти Гуи и об отмщении Вильгельму.

На крутом утесе, на берегу великой реки Сены, как маяк стоит высеченный в высокой скале так, что его внутренность скрыта от глаз, страшный замок Рош-Гуйон (Roche-Guyon). Искусные руки строителей сотворили его на склоне горы, возникшем из-за разрушения скалы, и построили там помещения пригодного для жилья размера, в которые можно было попасть только через узкий вход в пещеру. Эта пещера была подобна гроту пифии, изрекающей оракулы Аполлона, или на ту, про которую говорил Лукиан: “когда фессалийская пророчица, смотря на тени Стикса, определяла судьбою смерть, то неизвестно-звала ли их она, или же сама пускалась на поиски их” (Лукиан, Фарсалия, VI, 651-653). Может быть именно там находится вход в потусторонний мир.

Владельцем этого зловещего места, ненавистного как богам, так и людям, был Гуи, молодой человек, который, вдохновленный добродетелью, решил отказаться от дьявольских обычаев своих предков и вести достойную жизнь, свободную от скверной жажды к грабежам. Но его одолела дьявольская судьба этого злосчастного места-он был самым подлым образом предан и обезглавлен своим шурином и потерял из-за безвременной смерти и свое владение и свою жизнь.

Его шурин, Вильгельм, нормандец по рождению, был беспримерным предателем. Он притворялся самым близким и самым доверенным другом Гуи, но он “родился в муках порока и зачат во зло” (Псалмы 7,14) (русский синодальный перевод (7,15): “Вот, нечестивый зачал неправду, был чреват злобою и родил себе ложь”- прим. пер.). На рассвете одного воскресенья он нашел возможность совершить свое преступление. Рано утром он, вместе с наиболее прилежными прихожанами, пришел в церковь, расположенную в расселине скалы и по дороге к дому Гуи. Но в отличии от них он был в длинном плаще, и его сопровождала горстка предателей. Пока остальные молились, он делал вид, что занят тем же, до тех пор, пока по его расчетам не должен был появиться Гуи. Затем он стремительно бросился к входу, через который Гуи быстро входил в церковь, выхватил свой меч и вместе со своими ужасными спутниками дал выход своей неистовой ненависти. Гуи был безоружным и улыбнулся ему, еще не видя меча. Вильгельм ударил, убил его и бросил умирать.

Увидев это, его благородная жена, словно отупела, словно безумная, разодрала щеки и волосы и, невзирая на опасность рухнула на своего мужа и закрыла его своим телом, крича: “Подлые убийцы, убейте и меня в этом горе, обо я заслуживаю смерти больше, чем он”. Прикрываю собой мужа, она принимала на себя удары и раны, предназначавшиеся ему. Она вопрошала: “О дорогой муж, чем ты обидел этих людей? Не были ли вы, шурины, самыми близкими друзьями? Что это за безумие? Ярость сгубила тебя”. Когда они оттащили ее за волосы, все ее тело было в синяках, ранах и крови. И они убили ее мужа самым ужасным способом, а затем, найдя его детей, со злобой достойной царя Ирода они убили и их, разможжив им головы о камни.

Пока они бесновались тут и там, распростертая на полу женщина подняла свою несчастную голову, посмотрела на обезглавленное тело своего мужа и, движимая любовью к нему, несмотря на свою слабость, , поволокла его, зигзагами, как ползет змея, по полу. Она целовала его, будто он еще был жив, а затем разразилась скорбным плачем, и ее горе было лучшей жертвой, приносимой на его смерть. “О дорогой муж, за что ты оставил меня? Разве твое благочестивое воздержание заслужило это? Неужели такая судьба досталась тебе в наследство за дурные дела твоего отца, деда и прадеда. И досталась тебе, хотя ты и не грабил ни соседей, ни бедных, даже когда их дома пустовали.” И никто не мог оторвать ее полумертвое тело от тела мужа, и оба они были залиты одной кровью.

Но наконец, после того, как их, словно свиней выставили на всеобщее обозрение, злодей Вильгельм, словно дикий зверь напившийся человеческой крови, позволил своему бешенству утихнуть. С особым тщанием он позаботился об укреплении скалы и, немного спустя, стал думать, как бы ему, по-возможности, сильнее опустошить всю округу, чем он собирался посеять страх в сердцах французов и нормандцев. Потом он высунул в окно свою безумную голову и обратился к обитателям этого владения, и забыв о всякой добродетели, угрожал им карами, если они оставят его. И ни один человек не ушел от него.

Но на утро известия о столь великом преступлении дошли и до соседей, и до более дальних мест. Люди Вексена, сильные и искусные в воинском ремесле, особенно сильно призывали всех на дело, и все они, каждый по своим возможностям, составили войско рыцарей и пехотинцев.

Опасаясь, как бы Генрих, наимогущественнейший король Англии, не оказал помощи предателю, они поспешили к скале и расставили на ее склоне большое число рыцарей и пехотинцев, чтобы останавливать любого, кто выйдет или попытается войти туда и, таким образом, воспрепятствовать подмоге. А основной частью войска они перегородили дорогу в Нормандию. Затем они послали известие о заговоре королю Людовику и просили его дальнейший распоряжений.

Проявив свою королевскую власть, Людовик приказал, чтобы заговор был наказан самой мучительной и постыдной смертью и обещал, в случае необходимости, свою помощь. Армия, окружившая Вильгельма, не уходила, а только росла каждый день, и этот злодей начал испытывать страх. Подумав, что еще можно сделать при содействии дьявола, он, по дьявольскому совету, подозвал нескольких самых знатных вексенцев, и ради мира, обещал им союз, ручался, что будет самым преданным образом служить королю Франции и надавал еще много подобных обещаний. Они отвергли эти предложения, и спеша отомстить изменнику, чья смелость постепенно таяла, они так стеснили его, что он согласился сдать им захваченную крепость, при условии, что ему оставят часть его земель и гарантируют личную безопасность. После того, как стороны поклялись выполнять это соглашение, большее или меньшее число французов вошло в замок.

Вопрос о землях задержал их уход до следующего дня. Наутро в замок вошло несколько человек из тех, кто ни в чем не клялся, а за ними-и другие. Так, без особого шума оказавшись внутри, они потребовали, чтобы предатели были им выданы, а того, кто осмелится предоставить им приют, постигнет та же судьба, что и их. Те, кто дали клятву, пытались сопротивляться но, захваченные врасплох и объятые страхом, были остановлены. Те, кто не клялся, обрушились на них с мечами и благочестиво поубивали их, калеча одних нечестивых изменников, разрезая на куски других и мучая их всеми муками, которые они и заслужили. Не может быть никакого сомнения, что именно рука Господа способствовала осуществлению столь быстрой мести. Мертвых или живых людей выбрасывали из окон, и они были, подобно ежам, усеяны бесчисленными стрелами, и они болтались в воздухе на кончиках этих пик, будто сама земля отвергала их. Из-за беспримерности злодеяния Вильгельма они проявили редкостную мстительность, и у того, кто был бессердечным при жизни, было вырезано сердце у мертвого. Когда они вырезали это сердце, полное обмана и злобы, то насадили его на кол и оно висело так много дней на одном месте, показывая какое воздаяние полагается за преступление.

Тело его и некоторых его сообщников были привязаны веревками и канатами к плетеному плоту и пущены вплавь вниз по Сене, так что, если только что-нибудь не остановило их по пути, они должны были доплыть до Руана, чтобы нормандцы видели наказание, которое навлекает на себя преступление, и что тот, кто недолгое время загрязнял своим зловонием Францию, теперь, в своей смерти, будет своей грязью пачкать и Нормандию.

Глава 18.

О том как он отнял замки Мант (Mantes) и Монлери (Montlhery) у своего брата Филиппа несмотря на противодействие последнего.

То, как редка добрая верность, показывает, что зло гораздо чаще побеждает добро, чем добро побеждает зло. Делать последнее- значит совершать богоугодное дело; делать первое -значит поступать и против Бога и против людей, но все же так происходит. Такое зло охватило и Филиппа, рожденного графиней Анжуйской сводного брата короля Людовика. По примеру своего отца, которому он никогда не возражал, и благодаря соблазнительной льстивости его благороднейшей лживой мачехи, Людовик распорядился, чтобы Филипп получил расположенные в самом сердце королевства замки Мант и Монлери. Филипп, не испытывая благодарности за столь великие пожалования, и надеясь на свое высокое происхождение, осмелился выказать свою непокорность. С одной стороны его дядей был Амори де Монфор, блестящий рыцарь и наимогущественнейший барон, а с другой-его братом был Фульк, граф Анжу, позднее ставший королем Иерусалима. Его еще более могущественнейшая мать была героической женщиной, особенно искушенной в изумительных женский искусствах, благодаря которым женщины смело могут попирать ногами своих мужей и изводить их многими капризами. Она настолько смирила графа Анжуйского, своего первого мужа, что хотя она совсем перестала пускать его в свою постель, он все же продолжал уважать ее как свою жену. Часто он сидел на табуретке у ее ног и во всем следовал ее воле, словно находясь под властью колдовских чар. Одна вещь объединяла и поддерживала мать и ее сыновей и всю их семью- надежда, что если с королем что-нибудь случиться, то один из двух братьев сможет ему наследовать, и таким образом, весь их род с радостью возвысится до трона и обретет королевский почет и первенство.

Поэтому, когда Филипп, после частых вызовов, в конце концов отказался предстать перед судом в королевской курии, Людовик, которому надоели его грабежи бедняков, его нападения на церкви и бесконечные смуты, которые он вызывал по всей округе, быстро, хотя и с неохотой, взялся за оружие. Филипп и его союзники, имея более сильную армию, часто хвастались, что Людовик будет отражен, однако сейчас они трусливо бросили внешние подступы к замку и отступили. Одетый в кольчугу король легко сокрушил их и поспешил к центру замка-к цитадели. Он обложил ее осадными орудиями, баллистами и trebuchets и, пусть и не сразу, а спустя много дней, но принудил их к сдаче, поскольку те стали опасаться за свои жизни.

Тем временем, мать Филиппа и его дядя Амори де Монфор, боясь потерять и другой замок- Монлери, отдали его в лен Гуго де Креси (Hugh de Crecy) и выдали за него дочь Амори. Тем самым они надеялись воздвигнуть перед королем непреодолимое препятствие-поскольку замки этого лена, вместе с замками брата Амори-Гуи де Рошфора (Guy de Rochefort) и владениями самого Амори, простиравшимися непрерывной полосой к Нормандии, должны были преграждать королю все дороги. И в дополнение к этому беззаконию, они могли бы в любой момент нанести удар по самому Парижу, а также отрезать королю дорогу на Дре. Сразу после свадьбы Гуго поспешил в Монлери, но еще быстрее вслед за ним поскакал и король. В тот же час, в ту же минуту, когда он узнал об этом, король смело поскакал в Шартр-главный город этого владения.

Подав надежды на свою благосклонность и гарантировав прощение, Людовику удалось привлечь на свою сторону лучших людей этой области, оградив их от ставшего уже привычным страха перед тиранами. Оба противника оставались на месте в течении нескольких дней, Гуго строил планы по захвату власти, а король-как помешать ему. А поскольку один обман влечет за собой другой, то Гуго и сам был обманут-Мило де Брэй (Milo de Bray), сын великого Мило, вовремя перейдя на другую сторону, получил этот лен по праву наследования. С плачем и жалобами, он припал к ногам короля, пока наконец, многими мольбами, не приобрел благосклонность и короля и его советников. Он смиренно просил, чтобы король в своей щедрости, вернул ему этот лен и восстановил его в отцовском наследстве, а за это он, Мило, будет королю почти что сервом и во всем будет покорным его воле. Король снизошел к этим смиренным мольбам, созвал жителей города и предложил им Мило в качестве сеньора. Он утешил их за прошлые невзгоды и вселил в них столько радости, словно достал им с неба Луну и звезды. Без промедления они показали Гуго путь назад и угрожали ему, что если он сам не уйдет, то они его убьют, поскольку против их прирожденного сеньора никакие клятвы и никакие обещания ничего не значат, а что действительно важно-так это сила или слабость.

Остолбенев от всего этого, Гуго бежал рассудив, что при этом он ничего не потерял из того, чем владел до этого. Но короткое удовольствие от его женитьбы обернулось для него долгим позором развода, в результате которого он потерял много лошадей и другого имущества. Из этого постыдного бегства он понял как поднимать оружие на короля на стороне его врагов.

Глава 19.

О том как он взял в плен Гуго и разрушил замок Ле Пуйсе (Le Puiset).

Как добрый побег плодородного дерева сохраняет свое благоухание и при пересаживании и при прививании черенка, так и впитавшееся беззаконие и нечестивство, искоренимое у многих дурных людей, одурманивает одного человека, подобно тому, как происходит, когда змея жалит людей своим горьким как полынь ядом. Подобным человеком был и Гуго де Пуйсе, дурной человек, богатый лишь тиранствами, и своими, и своих предков.

Он наследовал своему дяде Гуго владение Ле Пуйсе когда его отец, охваченный поразительной самонадеянностью, отправился в первый Иерусалимский поход. Сын своего отца, Гуго унаследовал от него все плохие качества, но “тот, кого отец наказывал плетьми, будет наказан скорпионами” (2 Паралипоменон, 10, 11. русский синодальный перевод: “... отец мой наказывал вас бичами, а я буду бить вас скорпионами”-прим. пер.).

Раздувшись от гордости за свои великие жестокости по отношению к бедным, церквям и монастырям, которые до тех пор оставались безнаказанными, он дошел до состояния, когда “пали делающие беззаконие, низринуты и не могут встать”. (Псалмы, 35, 13). Поскольку он сам не мог одолеть ни Царя царей, ни короля Франции, то он напал на герцогиню Шартрскую и ее сына Тибо, красивого и искусного в военном деле молодого человека. Все грабя и сжигая, он опустошал их земли до самого Шартра. Благородная графиня и ее сын, как могли, пытались иногда мстить, но запоздало и явно недостаточно. Но они никогда, или почти никогда, не приближались ближе чем на 8 или 10 миль к Ле Пуйсе. И такова была наглость Гуго, и такова была сила его нечестивой гордости, что многие служили ему, хотя лишь немногие любили. Но если много людей и защищало его, то еще больше людей желало его падения, поскольку его больше боялись нежели любили.

Когда граф Тибо понял, что сам он мало что может сделать против Гуго, но многое-с помощью короля, он, вместе со своей наиблагороднейшей матерью, которая всегда верно служила королю, поспешил к Людовику, чтобы попытаться убедить его своими мольбами и обещаниями, что его помощь они отплатят многими делами, и вновь и вновь рассказывали они о преступлениях и Гуго, и его отца, и его деда и его великого прадеда. “О король, вспомни своим королевским величеством о постыднейшем оскорблении, которое Гуго нанес твоему отцу Филиппу-нарушив свой оммаж, он злодейски нанес ему поражение у Ле Пуйсе, когда Филипп пытался наказать его за многие преступления. Гордый своей дурной родней, он, по преступному сговору, отбил королевское войско от Орлеана и взял в плен графов Невера, Ланселена де Божанси (Lancelin de Beaugency) и около сотни рыцарей и еще навлек небывалый позор на нескольких епископов, которых держал в цепях”.

Тибо прибавил к этому длинный рассказ о том, как и почему почтенной королевой Констанцией в центре этой местности был построен посвященный святым, для их защиты, прекрасный замок, и том как некоторое время спустя семья Гуго захватила его целиком, не оставив королю ничего, кроме беззакония. Но теперь, если войска достаточной силы из Шартра, Блуа и Шатодена, на которые он обычно полагался, станут не помогать, а напротив,-воевать против него, то королю будет легко, если он того пожелает, разрушить замок, лишить Гуго наследства и отомстить за беззакония его отца. Если же он не желает покарать Гуго ни за его собственные беззакония, ни за действия его верных слуг, то ему следует либо принять дар за притеснения церквей и грабежи бедняков, вдов и сирот, которых обидел Гуго-жителей посвященной святым земли, либо все же оградить их от подобного. Король был столь тронут этими и другими жалобами, что назначил день для совета по этому вопросу. И я тоже приехал в Мелен (Melun), вместе со многими архиепископами, епископами, клерками и монахами, чьи земли были разграблены Гуго, который даже волка превзошел в своей хищности. Они вопили и простирались ниц перед еще колеблющимся Людовиком, моля его положить конец разбойной ненасытной жадности Гуго, спасти и оградить от пасти дракона их пребенды и бенефиции, дарованные им королевской щедростью, для содержания Божьих слуг, на плодородных землях [провинции] Бос (Beauce) и попытаться освободить земли священнослужителей, которые пользовались свободой даже во времена жестокого фараона. Они молили его, что в качестве наместника Господа, несущего в своем лице образ дающего жизнь Бога, он, король должен восстановить церковные достояния.

Он милостиво принял их прошение и отнюдь не отмахнулся от него. Затем прелаты: архиепископ Сенса, епископ Орлеана и почтенный Ив, епископ Шартра, который был силой уведен в плен и провел в том замке много дней в заключении, разошлись по домам. А король, по совету моего предшественника, блаженной памяти аббата Адама, послал меня в Тури (Toury), принадлежащую Сен-Дени (слугой которого я был) богатую и хорошо обеспеченную, хотя и неукрепленную виллу в Босе. Он приказал, чтобы в то время когда он призовет Гуго ответить на обвинения, я должен буду обеспечить город провизией, а затем попытаться собрать насколько возможно большое войско из горожан и из своих людей, чтобы помешать Гуго сжечь его, а уже позже король укрепит его и, также как и его отец, нападет на замок с той стороны.

С Божьей помощью я смог быстро занять его отрядом рыцарей и пехотинцев. После того, как Гуго, отсутствовавший на разбирательстве своего дела, был осужден заочно, король приехал ко мне в Тури, вместе с большой армией, намереваясь отнять замок у Гуго. После того, как Гуго отказался покинуть его, король без промедления поспешил пойти на штурм и рыцарями, и пехотинцами. Вы могли видеть множество катапульт, самострелов, щитов, мечей-это война. И вы могли любоваться дождем стрел, летящих с одной стороны на другую. Под непрерывными ударами из шлемов высекались искры, вдруг внезапно раскалывались или дырявились щиты. Когда враг был оттеснен к воротам замка, с внутренней стороны вала, с высоты, на наших людей обрушился настоящий ливень стрел, ужасный и совершенно невыносимый даже для храбрейших людей. Кидая бревна и бросая колья, войска Гуго начали контратаку, но так и не смогли завершить ее. Со своей стороны, королевские воины, сильные духом и телом, сражались с величайшей храбростью. Даже когда их щиты раскалывались, они продолжали прикрываться досками, дверьми и любыми деревяшками, которые подворачивались под руку, и продолжали стоять против ворот. Я нашел двухколесную тележку, нагруженную сухим деревом вперемешку с салом-весьма огнеопасная смесь- как раз для врагов отлученных от церкви и предназначенных для дьявола. Наши люди притащили телегу к воротам и разожгли огонь, который невозможно потушить, одновременно прикрываясь грудой дерева.

Пока одни с риском для жизни пытались еще больше разжечь огонь, а другие-потушить его, граф Тибо во главе большого отряда рыцарей и пехотинцев напал на замок с другой стороны-со стороны Шартра. Помня о бесчинствах врага, он спешил проникнуть во внутрь замка и ободрял людей, чтобы они вскарабкались вверх по крутому склону, но затем он мог с горечью наблюдать их отступление или, скорее, как они были сброшены вниз, и тех, кого он заставил осторожно ползти вверх на животе, он теперь видел опрокинутыми на спину и в беспорядке скинутыми вниз, мог видеть их убитыми обрушенными на них камнями. Рыцари, которые могли скакать на своих быстрейших конях, не могли противостоять тем, кто держась руками за палисад, поражал их, отрубал им головы и сбрасывал их вниз с края рва.

С занятыми руками и оказавшись на коленях, они почти прекратили штурм, когда вмешалась сильная, вернее сказать-всемогущая длань Господа и именно благодаря ей смогла свершиться столь великая и скорая месть. Здесь, среди ополчения, присутствовало и духовенство, и Бог вдохнул смелость в некого плешивого священника и сделал так, что именно ему удалось, вопреки всему, сделать то, что граф с его воинами считали невозможным. Прикрыв себя какими-то досками и с обнаженной головой, он быстро взобрался наверх, вплотную к палисаду, и спрятался там под навесом, который пришелся очень кстати, и постепенно стал его расшатывать и разбирать. Пользуясь тем, что ему никто не мешал, он подал знак тем, кто уже пришел в замешательстве и праздно стоял на поле, с тем чтобы ему помогли. Увидев безоружного священника храбро ломающего палисад, вооруженные воины устремились вперед и, использую свои топоры и те железные инструменты, которые смогли найти, полностью расшатали и затем сломали частокол. Затем, являясь чудесным знаменем божественного правосудия, они так быстро устранили все заграждения, словно обрушили стены второго Иерихона, и войска и короля и графа ворвались в крепость. Так удачно получилось, что множество врагов, оказавшись неспособными отразить атаки с обоих сторон, стали метаться туда и сюда и были серьезно ранены.

Остальные, включая и самого Гуго, видя, что внешние укрепления замка и окружавший его вал не смогли обеспечить оборону, отошли в деревянную башню (motte). Почти сразу же, устрашившись грозных копий преследовавшего его войска, Гуго сдался и был, вместе со своими людьми, помещен под стражу в своем собственном доме и, несчастный, был закован в цепи, признав, что столь великая гордыня приводит к падению. Когда победоносный король отобрал, в качестве подобающих для королевского величества трофеев, знатных пленников, он распорядился, чтобы вся обстановка и богатства замка были проданы с публичных торгов, а сам замок предан огню. Сожжение было отсрочено на несколько дней, поскольку граф Тибо, позабыв о великой удаче, которой ему никогда не удалось бы добиться самому, стал строить козни о том, как бы ему расширить свои границы возведя замок в местечке Аллэнс (Allaines), в округе Ле Пуйсе, который король удержал в качестве своего фьефа. Когда король официально отказался разрешить это, граф предложил суд, выставив для этого своего надежного человека для таких дел, Андре де Бодемена. Но король сказав, что никогда не согласиться на что-либо подобное, но все же согласился на судебный поединок, выставив в качестве бойца своего слугу Ансельма, полагаясь на надежность этого своего поединщика. Поскольку оба они были отважными воинами, то часто просили, чтобы, ради их поединка, суд был бы созван, но они так и не получили такой возможности.

Когда замок был разрушен, а Гуго был заточен в Шато-Ландон (Chateau-Landon), граф Тибо, усилившись благодаря помощи английского короля Генриха, начал войну против короля Людовика и его союзников. Он возмутил страну, соблазнял королевских баронов обещаниями и подарками и отвратительным образом старался причинить стране то зло, какое только мог. Но король, будучи великолепным рыцарем, незамедлительно мстил ему и беспокоил его владения при помощи многих других баронов, а особенно при помощи своего дяди, графа Фландрии Роберта, замечательного человека, знаменитого со времен первого похода на Иерусалим, как среди христиан, так и среди сарацин.

Однажды, возглавляя поход против графа, король нашел его в городе Мо (Meaux). В ярости Людовик напал на него и на его людей. Преследуя бегущих, он бесстрашно пересек мост и вместе с графом Робертом и другими великими мужами королевства мечами сбросил их в волны. И когда они все попадали, вы могли видеть этого невиданного героя, размахивающего своим оружием подобно Гектору, который прямо с шатающегося моста начал титанический штурм и устремился вперед, стараясь взять город, несмотря на рискованность такого дела и на его многочисленных защитников. И даже великая река Марна не помешала бы этому, если бы ворота через реку не оказались бы запертыми.

С равным блеском он укрепил свою доблестную репутацию, когда ведя войско из Ланьи (Lagny) он встретился с войсками Тибо в красивом местечке, на равнинных лугах около Помпонны (Pomponne). Он напал на них и обратил в бегство тех, кто уже однажды испытал силу его ударов. Некоторые из них, опасаясь узости около близлежащего моста, думали только о том, как бы спасти свои жизни, и не побоялись, рискуя погибнуть, броситься в воду, другие же-топча друг друга ногами, пытались добраться до моста и они были друг для друга большими врагами, чем настоящие враги, когда, побросав свое оружие, все сразу пытались взобраться на мост, хотя по нему одновременно мог пройти только один человек. И поскольку их шумная толчея повергла их в замешательство, то чем больше они спешили, то тем больше задерживались, и словно о них сказано “первые были последними, а последние стали первыми”. Но из-за того, что подступ к мосту был окружен канавой, то это дало им некоторую защиту, поскольку королевские рыцари могли преследовать их только следуя поодиночке, но даже при этом они не могли избежать больших потерь, поскольку, хотя многие пытались, но только немногие сумели достичь моста. Каким бы путем они не пытались подойти к нему, они столь же часто опрокидывались в перемешанной толпе обеих армий, падали на колени и вновь торопливо вставали, затаптывая при этом других. Король вместе со своими ближними людьми, в горячке преследования устроил большую бойню. Те, кому он наносил удары либо мечом, либо толчком своего могучего коня, брошенные в воды Марны, погибали. Те, кто не имел оружия, будучи налегке, могли плыть, но те, кто был в кольчуге, немедленно тонули под собственным весом. Перед третьим погружением они били спасены своими товарищами, но подверглись при этом, если так можно сказать, позору повторного крещения.

Этими и подобными предприятиями король истощил графа, он опустошил все его земли, и в Бри (Brie) и в Шартре, не делая различия, был ли там граф, или он отсутствовал. Поскольку граф осознал немногочисленность своих людей и отсутствие у них пыла, то он попытался отвратить от короля его людей, делая им подарки и обещания и надеясь перед тем, как заключить мир с Людовиком, благодаря их заступничеству, получить удовлетворения за различные обиды.

Среди прочих, кого он привлек к себе были Ланселен Булльский (Bulles), сеньор Даммартен (Dammartin) и Паган (Pagan) Монтейский (Montjay), чьи земли расположены на пересечении дорог и обеспечивают безопасный путь на Париж. По той же причине он совратил Рауля Божанси (Beaugency), чья жена, дочь Гуго Великого, была первой кузиной короля. Предпочитая выгоду чести и измученный великой страстью, как говорит пословица-нужда заставит и старую жену бежать,-Тибо заключил кровосмесительный брак своей благородной сестры с Мило де Монлери, которому король, как мы рассказывали выше, возвратил замок.

Сделав это, он прервал пути сообщения и вновь вверг самое сердце Франции в прежнюю бесконечную череду бурь и войн. Через Мило он вступил в сношения с Гуго де Креси, сеньором Шатофора (Chauteaufort), и Гуи Рошфорским, подвергая тем самым округи Парижа и Этампа бедствиям войны, и не было рыцарей, чтобы предотвратить это. В то время как путь через Сену к Парижу и Санлису был открыт для графа Тибо, благодаря людям Бри и его дяде Гуго и его людям Труа, Мило имел доступ с этой стороны реки. Таким образом, местные обитатели потеряли возможность помогать друг другу. И то же самое было справедливо и для людей Орлеана, которых, с помощью Рауля Божанси и не встречая отпора, удерживали на расстоянии люди Шартра, Шатодена и Бри. Тем не менее, король часто обращал их в бегство, хотя против него щедро изливались богатства Англии и Нормандии. И славный король Генрих напал на земли Людовика со всей своей мощью и не жалея сил. Но он был все же отбит и словно “все реки забрали из моря свои воды” (Лукиан, Фарсалия V, 366-367).

Глава 20.

О том как Гуго оказался на свободе.

Тем временем случилась смерть Одо, графа Корбэя (Corbeil), человека, неразумного, но жестокого до утраты человеческого облика. Он был сыном Бушара (Bouchard), самого надменного из графов, буйного вождя разбойников, у которого были столь безумные притязания, что он претендовал даже на трон. Подняв однажды оружие против короля, он отказался взять меч у слуги, подававшего его ему, но нагло сказал своей жене, стоявшей позади него: “Благородная графиня!. Подайте с радостью этот великолепный меч Вашему благородному графу, поскольку он, получив его от Вас в качестве графа, вернет его Вам в качестве короля”. По Божьей воле, все случилось почти что наоборот-в конце того дня он не был ни тем кем был и не тем, кем хотел быть. Пораженный в этот день копьем графа Стефана, сражавшегося на стороне короля, он своей смертью упрочил мир к королевстве, унеся себя и свою войну на самое дно ада, где пусть и воюет теперь веки вечные.

После смерти его сына, графа Одо, граф Тибо, его мать, Мило, Гуго и их союзники, раздавая подарки и обещания, делали все возможное, чтобы заполучить его замок и затруднить положение короля. С другой стороны, король и его люди отражали их притязания и с большим рвением старались забрать замок себе. Но это едва-ли было возможно без согласия Гуго, поскольку тот приходился Одо племянником.

Для рассмотрения дела был назначен день и место, как всем ведомо-зловещее,-Муасси (Moissy), домен епископа Парижского. Когда мы собрались, то решение Гуго было частью против нас, но частью и в нашу пользу-мы не смогли иметь то, чего хотели, а хотели мы то, что могли бы иметь. Он отказался от своих притязаний на замок Корбель, про который ранее хвастал, что будет его наследником. Он также поклялся воздерживаться от любых враждебных действий, от сбора налогов и от тяжб с любыми церквями и монастырями. Затем, после выдачи заложников для гарантии этих соглашений, и после того, как он поклялся никогда не возводить укреплений в Ле Пуйсе без согласия короля, обманутые его предательством, но не его хитростью, мы разошлись по домам.

Глава 21.

О нападении на Тури (Toury) и восстановлении Ле Пуйсе.

Очень скоро Гуго стал относиться к клятве, как к пустяку, расплывчатой вещи без формы. Ожесточившись за свое длительное заточение, подобно псу, которого, если однажды спускают с цепи, на которой он долго сидел и скрывал свое бешенство, будет все кусать и рвать в клочья, так и Гуго растопил свою замороженную злобу, разжег ее, пустил в дело и направил по пути лжи. Когда он услышал, что король Людовик собирается отправиться по государственным делам во Фландрию, то он, в союзе с врагами королевства- Тибо, графом палатином и Генрихом, великим английским королем, собрал сколько смог рыцарей и пехотинцев, намереваясь вернуть себе замок Ле Пуйсе и спеша либо опустошить, либо подчинить себе его округу.

Однажды с субботу, проезжая мимо развалин замка, которые, с позволения короля, распродавались с торгов, дал клятву-необычайно лживую,-и самым громогласным образом пообещал всем присутствующим безопасность. Вместе с тем, он внезапно бросил в тюрьму тех людей, про которых он узнал, что у них есть деньги. Затем, заскрежетав зубами, подобно дикому зверю, кусая и раня всех на своем пути, он, вместе с графом Тибо, поспешил полностью разрушить виллу Тури, принадлежавшую церкви Сен-Дени. За день до этого он повстречал меня и со своим искусством хитрости и притворства упросил дать ему обещание, что я в тот же день поеду к королю и заступлюсь перед ним за него. Он рассчитывал, что в мое отсутствие он легко сможет проникнуть в виллу, а если ему окажут сопротивление-то и полностью ее разрушить.

Но арендаторы Господа и Святого Дионисия заняли укрепления, и при божественном покровительстве, с силой и храбростью защищали их. Тем временем, я приехал в Корбель, где встретил короля, который уже узнал правду от нормандцев. Он сразу спросил меня, зачем я пришел, а затем посмеялся над моей простотой и с великим гневом объяснив мне лживость Гуго, сразу же отослал меня назад на помощь вилле.

Пока он собирал войско вдоль дороги на Этамп, я вернулся по самому прямому и короткому пути к Тури и, расположив свои глаза на некотором удалении, с первого же взгляда увидел, что это место еще не сдано, и трехэтажная башня еще возвышается на местностью. Если бы вилла была захвачена врагом, то он сразу же предал бы ее огню. Но поскольку все подступы были заняты врагами, которые занимались грабежом и разрушением всего и вся, то я не смог, ни за вознаграждение, ни никакими обещаниями заставить никого, из тех кого я там встретил, пойти вместе со мной дальше.

Но меньше числом-значит безопаснее. С заходом солнца враги, измотанные длившимися весь день безуспешными атаками на наших людей, немного устали. Увидев представившуюся возможность, мы прикинулись одними из них и, подвергаясь великой опасности, устремились к центру виллы. Мы подали сигнал нашим людям на валу, они открыли ворота, и мы, с Божьей помощью, с наивозможной быстротой бросились вперед. Обрадовавшись моему приходу они издевались над оставшимися врагами, обливали их презрением и оскорблениями и, несмотря на мое неодобрение- вернее запрещение,-приглашали их вернуться и повторить штурм. Но божественная десница покровительствовала оборонявшимся, и защита крепости в моем присутствии была столь же хорошей, как и без меня. Из нашего маленького войска только немногие умерли от ран, тогда как у них такая судьба досталась многим. И многие из них были унесены на носилках, но другие были похоронены под очень тонким слоем земли и на завтра, и на следующий день стали добычей волков.

Враги после своего поражения еще не вернулись домой, в Ле Пуйсе, когда Гийом Гарланд вместе с несколькими самыми решительными и хорошо вооруженными личными рыцарями короля поспешили на помощь вилле, надеясь застать врага поблизости от нее и проявить храбрость королевских воинов. На рассвете к ним присоединился сеньор король. Когда он узнал, что им уже оказали гостеприимство в бурге, то с удовольствием и с радостью стал готовиться отомстить врагам. Ему представлялось вполне возможным покарать их за развязанную бойню и в корне пресечь столь внезапно возникшее беззаконие. Но враги, услышав о его приближении, были поражены, что он так быстро раскрыл глубоко скрытый заговор и, отменив поездку во Фландрию, так быстро примчался, словно прилетел, на помощь. И не желая уже больше ничего, они спешили только восстановить замок. Но король уже собрал войско из тех, кого смог найти в этой местности, при этом, он был занят войной еще во многих местах. Затем, во вторник утром, он выдвинул свои войска, расположил боевые порядки, назначил командиров, расставил по местам лучников и пращников и шаг за шагом приблизился к недостроенному замку. Поскольку он слышал, что граф Тибо хвастался, что сразиться с королем в поле, то со своей обычной храбростью он спешился, приказал всадникам удалиться и встал среди простых воинов, воодушевляя тех, среди кого оказался и призывая их не отступать, но, напротив, сражаясь проявить все мужество. Увидев его, поступающего столь смело, враги так и не решились выйти из замковых укреплений. Они предпочли робко и осторожно выстроить свои войска позади старого рва разрушенного замка и ждали там, рассчитывая, что когда королевская армия попытается подойти ко рву, то встретит сопротивление хорошо устроенных боевых линий, а сама-нарушит боевые порядки, которые из-за замешательства станут неровными и волнистыми. Примерно так все и случилось. На первой стадии битвы королевские рыцари с большим кровопролитием оттеснили врагов от рва, но затем их боевые порядки сломались, и они занимались преследованием уже в беспорядке. Между тем, Рауль Божанси, человек большой мудрости и доблести, заранее опасавшийся того, что может случиться, скрытно разместил свой отряд под кровлей высокой церкви, оставив рядом несколько лошадей. Когда случилось так, что его союзники бежали в ворота, то он вывел свои свежие войска против утомленных королевских рыцарей и нанес им большой ущерб. Они бежали пешей толпой, отягощенные кольчугами и оружием и были едва способны сопротивляться хорошо организованной линии конных воинов. После бесчисленных ударов и великой борьбы они отступили пешими, вместе с королем, за ров, который уже было заняли, и теперь, слишком поздно, узнали в чем преимущество мудрости над опрометчивостью. Поскольку, если бы они дождались врагов в правильном порядке и на ровном месте, то полностью подчинили бы их своей воле.

Но смущенные расстройством своих рядов, они не могли ни найти своих коней, ни решить, что им делать. Король взгромоздился на чужую лошадь и, упорно сопротивляясь, громко призывал своих людей вернуться к нему, обращаясь к этим храбрецам по именам и прося их не бежать. Запертый со всех сторон вражескими крыльями, он орудовал своим мечом, прикрывая насколько мог преследуемых беглецов, и как великий рыцарь, он сражался блестяще в качестве рыцаря, но не короля, что не совсем подобает королевскому величеству. Но в одиночку, на уставшем коне, он не мог предотвратить разгром своей армии. Наконец, оруженосец привел к нему его собственного боевого коня. Стремительно оседлав его и воздрузив перед ним штандарт, он с несколькими людьми напал на врага и своей изумительной храбростью спас от плена многих своих людей, во время своей яростной атаки убил нескольких врагов и предотвратил дальнейший разгром своей армии. Он отбил врага так, как Геркулесовы столбы у Кадиса отражают море, чтобы держать его на расстоянии от великого океана.

Не успев вернуться к Ле Пуйсе они встретили армию из пятисот или более нормандских рыцарей, которые, пока наша армия была в расстройстве намеревались нанести нам еще больший урон. Королевская армия рассеялась, кто ушел в Орлеан, кто-в Этамп, кто-в Питивьер (Pithiviers), а изможденный король остановился в Тури. “Бык, отставший от стада после первого боя, точит свои рога об стволы деревьев” ((Лукиан, Фарсалия, II, 601-603), и собрав своею силу в могучей груди, “не взирая на большую рану, он идет вперед” (Там же, I. 212) на врага через железный барьер. Так и король, сколотил заново свою армию, придал ей мужества, восстановил ее смелость, говоря, что поражение произошло из-за глупости, а не из-за неспособности, указывая, что любая армия неизбежно встречается с такими случайными препятствиями, старался как лестью, так и угрозами заставить сражаться их более стойко и смело, чтобы, когда представиться случай, отомстить за понесенный урон. Тем временем, и нормандцы и французы занялись восстановлением замка. Там были граф Тибо и нормандцы Мило де Монлери, Гуго де Креси и его брат Гуи, граф Рошфора, всего тринадцать тысяч человек, которые угрожали Тури осадой. Но король бесстрашно беспокоил их ночью и днем, не давая им далеко удаляться для поисков продовольствия.

После недели непрерывных работ замок был восстановлен, и некоторые из нормандцев затем ушли, но граф Тибо с большой армией остался там. Король собрал свои силы, приказал привезти осадные машины, и со всей мощью вернулся к Ле Пуйсе. Когда он встретил врага, то стер его в порошок. Свершив свою месть и отбросив их после боя к воротам, он запер их в замке и расставил вокруг воинов, чтобы не дать им бежать. На расстоянии броска камня там находилось оставшееся от предшественников заброшенное укрепление (motte). Он занял это место и, с большим трудом и мучениями, воздвиг другой замок. Хотя заготовленный каркас из бревен давал некоторую защиту, наши люди должны были сносить опасные удары пращников, катапульт и лучников. Хуже всего было то, что те, кто причинял доставлял такие мучения, сами были в безопасности за стенами замка, и стреляли из своего оружия без страха возмездия за причиняемый ущерб. В их жажде победы назревало грозное столкновение между теми, кто был внутри и теми, кто оставался снаружи. Те из королевских рыцарей, которые были ранены помнили об их беззакониях и хотели нанести им такой же удар, и не отступились от этого желания, пока, почти что волшебством, не воздвигли замок с большим гарнизоном и запасом оружия, и те осознали то, что когда король уйдет, то они должны будут с исключительной храбростью защищаться сами и отражать атаки своих соседей или же будут иметь несчастье погибнуть от жестоких мечей своих врагов.

Поэтому, король смог вернулся в Тури и восстановить свои силы. Затем, не взирая на большой риск, он, сквозь вражеские линии смело доставлял продовольствие армии укреплении (motte), иногда тайно, всего с несколькими людьми, иногда открыто, с большими силами. Затем люди Ле Пуйсе, которые находились столь близко, что могли очень сильно стеснить гарнизон, стали угрожать осадой. Поэтому, король разбил лагерь, занял Жанвилль (Janville), что в примерно миле от ЛеПуйсе, и окружил его центральную площадь изгородью из кольев и лозы. Пока его воины устраивали снаружи свои палатки, на них внезапно обрушился граф-палатин Тибо, во главе армии, составленной из лучших людей, каких он только смог найти среди своих и нормандских войск. Он надеялся поразить их, пока они были без доспехов и без оружия, а затем- прогнать и нанести большой урон.

Чтобы встретить их, король вышел навстречу в своей броне. Каждая из сторон, пренебрегая копьями и мечами, сражалась с одинаковым ожесточением, больше стараясь одержать победу, нежели остаться в живых, больше думая о триумфе, чем о смерти. Там вы могли наблюдать восхитительный подвиг доблести: армия графа, примерно в три раза большая по численности, заставила королевских воинов отойти к вилле. Но король, вместе с несколькими людьми-Раулем, наиблагороднейшем графом Вермандуа, его кузеном, Дре де Муши (Dreu de Mouchy) и еще одним или двумя воинами, сочли презренным для себя робко удалиться, оскорбив, таким образом, и свою собственную храбрость и королевское величие. И помня о своей всегдашней доблести они предпочли выдерживать тяжелейший натиск и бесчисленные удары вооруженного врага, прежде чем все же были вынуждены отступить в виллу.

Граф Тибо, уже мня себя победителем, попытался быстро опрокинуть палатки графа Вермандуа. И тогда на него бросился этот граф. Провозгласив, что до сих пор никогда люди Брие (Brie) не действовали с такой самонадеянностью против людей Вермандуа, он атаковал его и, с большим трудом, но отразил натиск, отплатил за все перенесенные несправедливости. Королевские рыцари, подбадриваемые его доблестью и его криками, также обрушились на них. Жаждя крови они бросились в атаку, разбили их и, навлекая на них позор и запятнав их честь, прогнали до самых ворот Ле Пуйсе. Много было взято в плен, и еще больше-убито. Исход битвы всегда неверен. И те, кто вначале считает себя победителем, теперь, после разгрома, испытывали стыд, горевали о попавших в плен и скорбели о том, что содеяли.

В свою очередь, когда король одержал верх, то колесо фортуны перевернулось и граф, потерявший свою силу, оказался внизу. Тогда как он и его люди, испытавшие многие унижения и удары, были охвачены унынием, в это же самое время сила короля и его союзников все росла, поскольку бароны королевства, негодуя на графа, собирались и спешили к королю на подмогу. И тогда Тибо использовал свое старое средство, чтобы бежать подальше от драки-он послал послов и посредников к королю, униженно прося, чтобы ему позволили беспрепятственно уехать в Шартр. По своей доброте и по своему, более чем человеколюбивому милосердию, король согласился на эту просьбу, хотя многие и советовали ему, что не следует врага, оказавшегося по причине нехватки продовольствия в западне, отпускать на волю и подвергаться в будущем опасности повторения его бесчинств. И Гуго, и Ле Пуйсе сдались на милость короля. А граф, лишившись своих напрасных надежд, удалился в Шартр, столь несчастливо завершив предприятие, начинавшееся так удачно. Король не только лишил всего Гуго Ле Пуйсе, но и приказал, чтобы стены этого замка были разрушены, рвы закопаны, а само это место сровняно с землей.

Глава 22.

О повторной измене Гуго.

Спустя много времени и по прошествии многих событий, предоставив многих заложников и дав много клятв, Гуго опять вошел в милость короля и опять встал на путь обмана. “Ученик Сциллы, он в своих преступлениях превзошел своего хозяина” (Лукиан, Фарсалия, I, 326). Вновь он был осажден королем и вновь разжалован. Хотя он своим собственным копьем пронзил королевского камергера, доблестного барона Ансельса де Гарланда, но и этого ему было мало, чтобы забыть свою природу изменника, но в конце концов, он отправился дорогой в Иерусалим. С ним случилось то же, что и со многими дурными людьми-излечить от сжигающей его злости и от гложущего его яда, можно было только забрав его жизнь.

Глава 23.

О мире, заключенным с английским королем.

Великие мужи королевства и церкви взяли в свои руки дело заключения мира между королем Англии, королем Франции и графом Тибо. Те, кто подстрекал короля Англии и графа Тибо и, тем самым, стоили заговор против королевства, теперь могли по справедливости подсчитать свои беды- они были истощены войной и, при этом, ничего не приобретали от мира. Теперь они получили возможность поразмышлять над тем, что наделали и над тем, что досталось им по заслугам. Ланселен (Lancelin), граф Даммартен (Dammartin) потерял, без надежды на возврат, право сбора пошлин в Бовэ (Beauvais). Пагану де Монтэй (Pagan de Montjay) не удалось дело с замком Ливри (Livry)-целый месяц он горько оплакивал разрушение его укреплений, в дальнейшем он был полностью восстановлен в еще большей силе благодаря деньгам английского короля. Мило де Монлери ныл и вздыхал, после того как его чрезвычайно выгодный брак с сестрой графа был расторгнут по причине близкого родства. Брак доставил ему меньше славы и удовольствия, чем развод-позора и несчастья. Люди получили по заслугам за то, что совершили, в полном согласии с утверждением канонического автора: “Все усилия, предпринимаемые для нарушения мира в итоге дадут ничто”.

Глава 24.

О том как король разрушил замки Томаса Марля.

Поскольку десница королей очень могуча, то вкупе с добродетелью истины, она должна подавлять наглость тиранов всякий раз, когда те вызывают войны или находят удовольствие в разбое, обижают бедных или разрушают церкви. Тем самым, обуздывается вольность, которая, если ее бесконтрольно предоставить каждому, может разжечь людей на еще большие безумства, так как злобные души, предпочитают убивать тех, кого не в состоянии удержать и без жалости ласкают тех, кого удержать надеются, подливая масло в огонь, чтобы те горели с еще большими мучениями.

Томас де Марль, будучи самым отпетым человеком, грабил земли Лаона, Реймса и Амьена, пока Людовик был занят описанными выше прошедшими войнами. Дьявол помогал его предприятиям, поскольку преуспевание негодяев обычно приводит к их погибели. Он все опустошал и пожирал как бешенный волк, всех убивал и все разрушал. Он не щадил, не боясь отлучения, ни духовенства, ни мирян и был чужд какой-либо христианской жалости. Он даже отнял у женского монастыря Св. Иоанна в Лаоне две прекрасные виллы, укрепил добрыми валами и высокими башнями два удобных для обороны замка-Креси и Нувьон (Nouvion), будто бы они были его собственностью, и превратил их в драконье логово и гнездо разбойников, намереваясь предать все прилегающие земли безжалостному грабежу и пожарам.

Устав от причиняемых им невыносимых бедствий, французская церковь собрала всеобщий синод в Бовэ, чтобы обнародовать предварительный приговор и осуждение от имени истинной христовой невесты, то есть церкви. Но Конан, епископ Палестрины, почтенный легат римской церкви, глубоко скорбя по поводу бесчисленных церковных жалоб и горестей бедняков и сирот, обратил против Томаса Марля меч Святого Петра, предал его общей анафеме, лишил его заочно пояса рыцаря, а также всего нажитого постыдными преступлениями имущества, и объявил его врагом имени христианина. Уступая мольбам и жалобам этого великого собрания, король не мешкая собрал против Томаса войско. Сопровождаемый своим духовенством, к которому он был всегда покорнейше привязан, он подошел к очень сильно укрепленному замку Креси и неожиданно взял его великой силой своего войска, а правильнее говоря -благодаря Божьей помощи. Он пошел на штурм мощного укрепления так, как будто бы перед ним была лишь крестьянская лачуга, и покончил с преступниками, благочестиво перебив безжалостных нечестивцев и обезглавив тех, кто был лишен какого-либо милосердия. Вы могли видеть замок, охваченный будто бы адским огнем и тогда могли понять смысл слов: “ Весь мир будет сражаться вместе с ним против тех, кто лишен чувств” (Притчи Соломоновы, ???). Победоносный король быстро использовал свой успех и двинулся к замку Нувьон. Там к нему явился посланник со словами: “Знайте Ваша светлость, мой сеньор король, что в этом зловещем замке обитают самые худшие из людей, им только одна дорога-в ад. Я говорю о тех, кто, когда Вы приказали подавить коммуну, сожгли не только город Лаон, но также и благородную церковь Девы Марии и еще много других церквей, кто пытал почти всех благородных горожан за то, что они верно служили и поддерживали своего сеньора епископа, и кто наижесточайшим образом умертвил и самого епископа Годри (Gaudry), почтенного защитника церкви, не побоявшись поднять руки на помазанного сеньора. Они бросили его на площади на съедение птицам и зверям, предварительно отрезав палец, на котором он носил епископское кольцо. Наконец, при подстрекательстве наихудшего из негодяев, Томаса, они пытались овладеть Вашим леном и, таким образом, лишить Вас, наследственного достояния”.

Исполнившись удвоенного гнева, король бросился на злодейский замок и разрушил это безбожное место, худшее, чем все круги ада. Прощая невинных и сурово карая виновных-так один человек отомстил за неправды многих. Жаждя осуществить правосудие, он осудил всех отвратительных убийц к повешению, а затем их тела были брошены на съедение коршунам, воронами, ястребам, показывая всем, как по заслугам получают те, кто осмеливается поднимать руки на помазанного сеньора.

Когда нечестивый замок был разрушен, а виллы возвращены монахиням Св.Иоанна, он вернулся в Амьен и осадил находившееся в этом городе укрепление некого тирана Адама, который разрушал церкви и опустошал всю округу. После плотной осады, продлившейся около двух лет, он принудил осажденных сдаться, взял это укрепление штурмом и полностью разрушил. И с его уничтожением он восстановил самый долгожданный мир в стране, полностью выполнив свой долг короля, “ибо он не напрасно носит меч” (Римлянам, 13,4). Затем он навечно лишил бесславного Томаса и его потомков права на сюзеренитет над этим городом.

Глава 25.

Об Эмоне Вэрваше (Aimon Vairevach).

Королевская власть не должна ограничиваться узкими рамками своих земель, “поскольку мы знаем, что у царей длинные руки” (Овидий, Heroics, 17, 166). Алар Жуйебо (Alard Guillebo), умный человек с серебряным языком пришел к нему от границ Берри, чтобы с наивозможным красноречием защищать дело своего зятя. Он скромно просил короля применить его власть сюзерена и вызвать на суд курии графа Эмона Вэрваша, сеньора Бурбонэ, который сам отказывался от какого-либо суда, и наказать его самонадеянную дерзость с которой он лишил наследства своего племянника, сына его старшего брата Аршамбо. Он просил, чтобы Людовик, в суде франков, определил что должно достаться каждому из них.

Король, движимый как любовью к правосудию, так и жалостью к церквям и беднякам,- поскольку из-за этого дела возникали усобицы, в ходе которых именно беднякам приходилось платить за чужую гордость, то он вызвал Эмона в суд для рассмотрения дела. Но тщетно-не доверяя суду, тот отказался явиться. Поэтому, отложив удовольствия и леность, Людовик с большой армией отправился в Берри. Он подошел к Жерминьи (Germigny), где у Эмона был очень крепкий замок и начал энергично его штурмовать.

Когда Эмон увидел, что он никак не может его удержать, то понял, что потерял надежду сохранить и свою свободу и свой замок. Видя только один выход, он припал к королевским стопам и все время, что многих изумило, извивался вокруг него как червяк, умоляя короля Людовика обойтись с ним милосердно. Он сдал замок, отдав себя на волю короля, и покорился суду с еще большим смирением, с чем той гордостью, с которой он ранее его отвергал. Король удержал замок, а Эмона забрал с собой во Францию, для суда. Он проявил наивысшую справедливость и большое благочестие при рассмотрении в суде франков этой ссоры между дядей и племянником, стараясь найти компромисс, и с большим трудом и с затратами для себя он положил коней смуте, от которой страдали многие.

Он часто использовал дела, подобные этому, чтобы принести церквям и беднякам в Берри мир, но я решил не останавливаться на остальных, чтобы не наскучить читателю.

Глава 26.

О возобновлении войны с Генрихом Английским.

Беспричинное высокомерие-хуже чем гордость. Поскольку, если гордость не оскорбляет более высокого, то высокомерие невыносимо и для равного. Как сказал поэт: “Цезарь не мог снести, чтобы быть вторым, Помпей не мог быть равным первому” (Лукиан, Фарсалия, I, 125-126). И поскольку “всякая власть нетерпима к разделению” (там же, I, 93-94), то Людовик, король франков, который находил удовольствие в том, чтобы быть выше Генриха, не мог снести положения с Нормандией. Он всегда обращался с английским королем так как будто бы тот был его вассалом. Но благородство его королевства и его огромное богатство делали такое приниженное положение нестерпимым для короля Англии. Поэтому он положился на графа Тибо и на многих других врагов Людовика, чтобы возмутить и королевство и королевский дом и после этого вывести себя из-под его сюзеренитета.

Так взаимная злоба привела к возобновлению всех бедствий войн прошлых времен. Поскольку Нормандия граничит с Шартром, то король Англии и граф Тибо объединились для нападения на ближайшую к ним границу королевства и направили Стефана, графа Мортена, который приходился братом Тибо и племянником Генриху, с войском на Брие (Brie), чтобы, при отсутствии графа, помещать королю внезапно занять эту землю. Людовик не охранял границу ни от нормандцев, ни от шартрцев, ни от людей Брие. Окруженный врагами и, из-за большой протяженности своих владений, вынужденный обращать свое внимание то на одно, то -на другое, он, тем не менее, в часто проходивших боях показал всю силу королевского величества

Но, благодаря благородной предусмотрительности английских королей и нормандских герцогов, нормандская граница представляла собой исключительно хорошую линию обороны, состоящую из недавно построенных замков и непроходимых вброд рек. Людовик это хорошо знал, и когда он решил проникнуть в Нормандию, то он подошел к границе с горстью людей, намереваясь двигаться очень скрытно. С осторожностью, он послал вперед переодетых под простых странников лазутчиков, у которых кольчуги были спрятаны под одеждой, а мечи висели по бокам. Они отправились по общей дороге к старому городу под названием Гасни (Gasny), который мог бы предоставить французам свободный и легкий доступ внутрь Нормандии. Там легко пройти через протекающую вокруг него реку Эпту (Epte), но на большом расстоянии, как вверх и вниз по течению, переправа уже невозможна. Внезапно лазутчики откинули свои одежды и выхватили мечи. Увидев это, жители города бросились к оружию и дрались с неистовством, но лазутчики выстояли и с величайшей храбростью отбросили их. Затем, когда они стали уставать, с горной стороны, подвергая себя опасности, на них обрушился король, оказав своим людям весьма своевременную помощь, и занял, не без потерь для себя, центральную площадь города и церковь вместе с ее укрепленной башней.

Когда он узнал, что английский король находится поблизости с большой армией, то Людовик, как он и привык, кликнул своих баронов и призвал следовать за собой. К нему поспешили молодой и изящный Балдуин, граф Фландрии, истинный рыцарь Фульк, граф Анжу и многие другие знатные люди королевства. Они сломили линию обороны Нормандии, а затем, пока одни укрепляли город, другие предавали грабежу и огню землю, разбогатевшую в течении долгого мира, опустошали и приводили в смятение все вокруг-дело почти невероятное, поскольку там же находился и английский король.

Тем временем, Генрих весьма поспешно занялся новым строительством. Он воодушевил рабочих и воздвиг замок на холме, ближайшем к тому, на котором французский король, перед своим уходом, оставил гарнизон. Генрих планировал, что из своего нового замка, с помощью большого войска рыцарей, и используя арбалетчиков и лучников, он отрежет доставку продовольствия неприятелю, заставит его испытывать нужду и тем отгородит его то своей земли. Но король Франции ответил по пословице “зуб за зуб” и, как в игре в кости, нанес ответный удар. Он собрал войско, внезапно вернулся и яростно атаковал новый замок, который его люди назвали Маласис (Malassis). С большим трудом и после многих нанесенный и полученных тяжелых ударов, которыми обменивались словно на своеобразном рынке, где они (удары) были чем-то вроде платы, он заставил замок сдаться, разломал на куски и полностью разрушил. И к славе королевства и к позору его врагов, он доблестно положил конец всем проискам против себя.

Но колесо фортуны никогда никого не щадит. Как говориться: “Если фортуна хочет, то ты из риторов станешь консулом, если она захочет-то из консулов станешь ритором” (Ювенал, Сатиры, VII, 197-8). Английский король, владея долгое и великолепное время самым приятным унаследованным достоянием, стал удаляться от наивысшего положения колеса фортуны и его мучила непрерывная цепь неприятностей. С одной стороны- король Франции, из Понтье (Ponthieu), что на фландрской границе-граф Фландрии, а из Мэна- граф Фульк Анжуйский-все они использовали всю свою мощь, чтобы доставить ему как можно больше хлопот и нападали на него всеми силами. И он испытывал все бесчинства войны не только из-за внешних границ, но и от своих собственных людей- от Гуго де Журнэй (Hugh de Gournay), от графа О (Eu) и от графа Омальского (Aumale), и еще от многих других.

Как коронованный злодей, он страдал от внутренней злобы. Страшась тайных заговоров среди своих камергеров и слуг, он часто менял кровать и увеличил число вооруженных телохранителей, которые, из-за его ночных страхов, дежурили около него. Он приказал, чтобы его щит и меч всегда бы лежали около него во время сна. Жил некий близкий друг короля по имени “H.”, который обогатился благодаря королевским милостям и был хорошо известен благодаря своему влиянию, но стал известен еще лучше благодаря своему предательству. Когда его заговор был раскрыт, то он был осужден на потерю своих глаз и гениталий-милостивое наказание, поскольку он заслуживал и повешения. Из-за этого и других заговоров король не мог наслаждаться чувством безопасности и примечательно, что будучи великодушным и храбрым, он стал осторожным в мелочах. Даже в своем доме он носил меч и запрещал своим самым верным слугам покидать свои дома без мечей, в этом случае, словно в игре на фанты, на них налагался штраф.

В это время человек по имени Энгерран де Шомон (Engerrand de Chaumont), по натуре сильный и благоразумный, смело пошел в наступление с маленьким отрядом и захватил замок Анделис (Andelys), предварительно скрытно разместив на стенах среди воинов гарнизона своих собственных. Заручившись поддержкой короля, он с великой храбростью укрепил его и полностью подчинил себе все земли вплоть до реки Андель (Andelle), и от реки Андель и реки Эпты (Epte) до Пон-Сен-Пьер (Pont-Saint-Pierre). Получил поддержку многих рыцарей выше его рангом он встретил короля Генриха на открытой местности, и, поскольку тот отступил, без всякого почтения преследовал его. И в упомянутых пределах, он распоряжался землей короля, как своей собственной. Что же до Мэна, то когда, после долгих проволочек, король Генрих решил объединиться с графом Тибо и освободить людей, осажденных в замке Алансон, то он получил отпор от графа Фулька. В этот бесславном деле он потерял много людей, замок и цитадель.

Сильно раздосадованный по поводу этой и других непрекращающихся долгое время неприятностей, он уже дошел по полного корыта несчастий, когда божественное провидение, бывшее до сих пор жестоким гончим псом, насланным на него в наказание (поскольку, хотя он и был щедрым жертвователем церкви и раздавал богатую милостыню, но при этом отличался распущенностью), проявило жалость, решило пощадить его и вызволить из глубокого уныния. Неожиданно, из несчастий и неудач колесо фортуны опять подняло его наверх, когда, скорее благодаря божественной помощи, чем из-за его собственных действий, те, кто досаждал ему и казались стоящими выше его, оказались брошенными на самое дно или же вообще перестали существовать. Так, Бог обычно милостиво простирает свою сострадающую десницу над теми, кто уже близок к отчаянию и отчаялся в помощи людей.

Граф Балдуин Фландрский, чьи частые бешенные набеги на Нормандию так сильно досаждали королю, во время бесшабашной и бурной атаки на замок О (Eu) и прилегающий участок побережья, получил неожиданный, хотя и достаточно легкий удар копьем в лицо, Он с презрением отнесся к столь легкой ране, но именно она и вызвала смерть. Смерть Балдуина позволила охранить английского короля и всех его союзников.

Энгеррана де Шамона, самого смелого из людей и неутомимого обидчика Генриха, охватил весьма опасный гнев, из-за чего он не преминул опустошить некоторые земли в архиепископстве Реймском, принадлежащие Деве Марии. После заслуженных им долгих мучений и сильной немощи в теле, он слишком поздно узнал, как следует относится к царице небесной, и умер. Граф Фульк Анжуйский, хотя и был связан с Людовиком узами оммажа, клятвами и многими заложниками, но все же прежде верности ставил стяжательство. Без совета с королем он, предательским образом, что говорило о его бессовестности, позволил своей дочери выйти замуж за сына короля Генриха, Вильгельма, и благодаря этим дружеским узам, он вступил с ним в союз и отрекся от всего того, что раньше обещал под клятвой.

Однажды, король Людовик уже заставил Нормандию молчать с своем присутствии. Он безжалостно грабил ее и малыми силами, и большими. Ими он дразнил английского короля и его людей так долго, что стал презирать их как людей из сделанных соломы. Затем, однажды король Генрих вдруг обнаружил, что французский король стал смел до опрометчивости, собрал большую армию и в боевом порядке скрытно приблизился к нему. Чтобы ошеломить Людовика, он зажег огни и спешил своих вооруженных рыцарей, поскольку они умели более храбро сражаться в качестве пехотинцев, и постарался насколько можно тщательно применить для войны все свое здравомыслие.

Людовик и его люди не удостоили себя приготовлениями к битве. Они просто бросились на врага с большой храбростью, но с малым умом. Люди Вексена, под командованием Бушара де Монморанси (Bouchrd de Montmorency) и Гуи де Клермона, были в авангарде и они очень сильно разбили наголову первую линию нормандцев, заставив их бежать с поля битвы, и храбро отбили первую линию всадников, развернув их против пехотинцев. Но французы которые намеревались следовать за ними, оказались в замешательстве, и наступая против очень хорошо устроенных и управляемых линий, они, как часто случается в подобных обстоятельствах, не могли, в полной мере, использовать свое оружие и отступили. Видя неудачи своих войск, изумившийся этому король, вел себя как обычно при неудачах- используя всю свою твердость, чтобы защитить себя и своих людей и, по-возможности, с честью, он отступил в Анделис, хотя и понес при этом большие потери в своей рассеянной армии. Эта неудача, вызванная его же собственной опрометчивостью, на некоторое время его подкосила. Но затем, чтобы не дать своим врагам возможности оскорбительно утверждать, что он больше не желает идти в Нормандию, и проявляя в несчастье еще больше смелости, чем обычно и, что характерно для людей, подобных ему, еще больше стойкости, он вновь созвал свою армию, призвал отсутствовавших, пригласил баронов со всего королевства и сообщил королю Генриху, что в определенный день он вторгнется в его землю и сразится с ним в славной битве. Он так спешил выполнить свое обещание, будто дал его под клятвой. Поэтому, во главе дивной армии, он бросился в Нормандию, разграбил ее, взял штурмом, после жаркого боя, хорошо укрепленный замок Иври (Ivry), который сжег дотла, а затем двинулся в Бретой (Breteuil). Хотя он еще некоторое время оставался в этой стране, он не видел английского короля и не встретил никого, кому бы мог отомстить за перенесенное унижение. Поэтому, он обратился в сторону Шартра, чтобы разбить графа Тибо, и начал ожесточенный штурм города, намереваясь сжечь его дотла. Но ему воспрепятствовала в этом депутация духовенства и горожан, которые несли перед собой лик преподобной Девы и которые молили его со всей преданностью, как главного защитника их церкви, пощадить их ради ее любви и не мстить своему собственному народу за то зло, которое было причинено другими. Перед их мольбами король преклонил свое королевское величие и, чтобы предотвратить сожжение и разрушение города и благородной церкви Богоматери, он приказал Карлу, графу Фландрии, отозвать свое войско и поберечь город ради любви и страха перед церковью. Когда они вернулись на свою землю, то еще долго и непрерывно продолжали отплачивать жестокой местью за свое временное поражение.

Глава 27.

Об антипапе Бурдене (Bourdin).

Около этого времени, преподобной памяти, суверенный понтифик Пасхалий покинул этот мир ради вечности. Его приемником стал канцлер Иоанн Гаэтский, канонически избранный и принявший имя Геласия. Но императором Генрихом, при поддержке римского народа, на апостолический престол был насильственно навязан Бурден. Низложенный архиепископ Браги. Он [император] сильно испытывал терпение Геласия и тираническом образом заставил его покинуть Святой Престол. Как это уже часто случалось с папами в прошлом, он бежал под защиту и покровительство его безмятежного величества короля Людовика и обратился к состраданию французской церкви. Поскольку, по свой бедности он сильно нуждался, то он сел на корабль и высадился на Магуэлонне (Maguelonne), маленьком острове, которым распоряжался один епископ с несколькими своими клерками и домашними слугами, и на котором располагался один уединенный городок с чрезвычайно хорошо укрепленными, по причине нападений сарацинских пиратов, стенами. Сеньор король, который был уже наслышан о прибытии папы, послал туда меня. Я передал письма, и поскольку, я был первым, кто предложил ему все блага королевства, то я был с радостью отправлен назад, с его благословением и с назначенной датой для встречи обоих мужей в Везелее (Vezelay).

Пока король готовился к встрече, было объявлено, что Геласий, давно страдавший от подагры, умер, предотвратив тем самым дальнейшие как французские, так и римские смуты. Среди многочисленных клириков и прелатов, спешивших на его похороны, находился, такой же почтенный как и все они, архиепископ Вьеннский Гуи. Он был благородного происхождения и приходился родственником как императорской, так и королевской фамилии, но еще более благородным он был в нравственном отношении. За ночь до этого ему был сон, бывший на самом деле предсказанием, хотя тогда он этого не понял. Ему приснилась какая-то важная персона, дающая ему из-под своей мантии корону. Он более ясно понял истинное значение своего сна, когда был избран папой присутствовавшими там прелатами Римской церкви, которые боялись, что из-за междуцарствия церковь может оказаться в опасности.

Достигнув столь высокого положения, он славно и скромно, но активно восстановил права церкви и еще более искусно занимался церковными делами благодаря содействию и доброжелательству сеньора короля Людовика и королевы Адели, которая приходилась ему племянницей. Во время знаменитого собора, который он проводил в Реймсе, он отсрочил сессию, чтобы встретиться на границе, в Музоне (Mouzon), и провести переговоры о мире с легатами императора Генриха. Но когда ему не удалось ничего добиться, он, как это уже сделал его предшественник, при полном соборе, перед французами и лотарингцами, отлучил императора. Затем, получив деньги, предоставленные ему церквями по обетам, он совершил славный поход на Рим, где и был торжественно встречен клиром и народом, и счастливо правил церковью, с умением большим, чем многие из его предшественников.

И он еще недолго пребывал на Святом Престоле, когда римляне, счастливо вдохновленные своим благородством и щедростью, схватили и заключили в тюрьму императорского антипапу Бурдена, который утвердился было в Сутри и заставлял всех клириков, направлявшихся по дороге к апостольскому престолу, сгибать перед собой колени. Они одели его в необработанную и еще сохранившую кровь козлиную шкуру, затем посадили этого горбатого антипапу, или скорее даже-антихриста, на горбатого верблюда и провели его по королевской дороге через центр города, чтобы все видели его позор и так отомстили ему за бесчестие церкви. Затем, по приказу владыки папы Каликста, они осудили его на вечное заточение в горах Кампании, около Монте Кассино. Чтобы сохранить в памяти столь поразительный акт возмездия, они нарисовали в дворцовой часовне картину о том, как он простирается ниц перед ногами папы.

Пока Каликст со славой стоял во главе церкви и смирял италийские и апулийские банды, свет Святого Престола воссиял вдаль, и не так как сияет из под земли, а как-с горной вершины. Сверкала церковь Святого Петра, а другие церкви, внутри города и вне его, находясь под покровительством столь великого сеньора, возвращали свои владения и с благодарностью наслаждались ими. Когда я был послан к нему королем Людовиком обсудить некоторые государственные дела, то встретился с ним в Битонто, в Апулии. Папа принял меня с почетом, из почтения и к королю, и к моему монастырю, а также благодаря представлению моих различных спутников, среди которых был аббат Сен-Жермен, мой собрат, а прежде-мой школяр. Таким образом, после успешного завершения дел короля, я уже спешил вернуться домой. Как и всякому другому пилигриму, мне оказывали гостеприимство на одной вилле. После заутрени я, в ожидании рассвета, прилег на своей кровати и в полудреме увидел сон- себя посреди моря, плывущим по волнам в одиночку на маленькой лодке без весел, опасно качающейся на волнах вверх и вниз. Испугавшись страшной перспективы крушения, я немилосердно обратился к Богу, и вдруг, благодаря божественному снисхождению, при безоблачном небе появился тихий приятный бриз, качка прекратилась, а мое утлое суденышко развернулось в нужном направлении и, с невероятной быстротой, я достиг тихой гавани.

Проснувшись от дневного света, я отправился в свой путь. Встав, я приложил большое усилие, чтобы восстановить в памяти сон и истолковать его. Я боялся, что раскачивание на волнах означает для меня серьезное несчастье. Вдруг я встретил одного из своих мальчиков-послушников, который узнал меня и моих спутников. И с радостью и с печалью, он отвел меня в сторону и сообщил, что мой предшественник, блаженной памяти аббат Адам умер, и что я был всем капитулом единодушно избран на его место. Но он добавил, что поскольку выборы прошли без совета с королем, то когда самые мудрые и благочестивые из братьев и самые благородные из рыцарей довели до короля, для его одобрения, сведения о выборах, то заслужили от него одни упреки и были брошены в тюрьму в Орлеанском замке. Из-за человеколюбия и благочестия я пролил слезы о страданиях моего духовного отца и учителя. Его земная кончина меня весьма огорчили, и я самым искренним образом молил Божественное милосердие охранить его от смерти вечной.

Я вернулся к себе, утешаемый многочисленными спутниками и своим собственным рассудком и мучимый тройной проблемой: если я приму избрание против воли сеньора короля, хотя и в согласи с правилами Римской церкви и волей папы Каликста, который любил меня, то что я принесу моей матери церкви, которая столь нежно взлелеяла меня у своей груди и напоила меня молоком человеческих добродетелей, которая будет теперь из-за меня подвергнута поношению и обману двух грабителей. Могу ли я допустить, чтобы мои братья и друзья испытали бесчестие и тяготы королевской тюрьмы только за то, что они любят меня? Не следует ли мне, по этим и другим причинам, отказаться от выбора, но подвергнуться из-за этого отказа всеобщему осуждению? Я уже решил послать одного из моих людей к папе просить его совета, когда вдруг ко мне пришел один мой знакомый знатный римский клирик, который поклялся , что сам сделает все, что я хотел бы сделать через моих людей, и через это я должен был бы быть вовлечен в большие расходы. Вперед служки, пришедшего ко мне, я послал одного из моих слуг к королю, чтобы разузнать и сообщить мне, чем кончилось это неприятное дело, поскольку сам я не хотел подвергаться гневу Людовика.

Двигаясь вслед за ними я чувствовал себя словно болтался без весел в открытом море, и из-за неизвестности очень беспокоился и тревожился чем все это закончится. Но благодаря щедрой милости всемогущего Бога, тихий бриз подхватил мое опрокинутое суденышко-неожиданно вернулись мои посланцы и сообщили, что король даровал мне свой мир, освободил заключенных и подтвердил итоги выборов. Приняв это как доказательство воли Господа, поскольку именно благодаря Его воле все случилось так, как я хотел, я, с Божьей помощью, вернулся к своей матери церкви, которая приняла своего блудного сына со сладостью, материнской любовью и великодушием. Там я испытал радость встречи со ждущим меня сеньором королем, чье лицо менялось от хмурого к веселому, с архиепископом Буржским, с епископом Санлиса и с многими другими благородными мужами церкви. К восторгу собравшихся братьев, они приняли меня торжественно и с большим уважением, а на следующий день, в субботу, перед страстной неделей, я, недостойный, был рукоположен в священники и на следующее воскресенье, перед наисвятейшими мощами Святого Дионисия, я был незаслуженно посвящен в аббаты.

Как привык делать Бог в своем всемогуществе, Он вознес меня из глубин к самым вершинам, “возвысив бедного человека из грязи и посадив его среди князей” (русский синодальный перевод: “Из праха поднимает бедного, ... Чтобы посадить его с князьями, ...” Псалмы, 112, 7-8-прим. пер.), меня, скромнейшего и благочестивого Его кроткая, но могучая длань, вознесла так, как только это могло быть допустимым по моей человеческой слабости. Зная мое несоответствие и по рождению, и по знаниям, Он милостиво облагодетельствовал меня, ничтожнейшего во всех смыслах. И также до меня снизошла Его милость в делах восстановления прежних церковных владений, приобретении новых, расширении храма во все стороны, в постройке и перестройке зданий, чтобы дать мне возможность завершить святое дело реформирования и устроения Его святой церкви, к чести святых, и особенно, в чести Его самого, а также в деле мирного установления, без скандалов и обычных склок между братьями, святого устава, по которому люди приходят возрадоваться Богу.

За этим могучим проявлением божественной воли последовало такой поток щедрот, доброй славы и богатств земли, что даже сейчас, поощряя мое бесстрашие, можно оценить насколько я уже получил свою земную награду. Папы, короли и принцы испытывали удовольствие, желая благ церкви, так что изумительный поток драгоценных камней, золота, серебра, мантий и других церковных облачений давал мне право сказать: “с ней (с мудростью) все остальные блага придут ко мне” (Екклезиаст, 7, 11. Русский синодальный перевод: “Хороша мудрость с наследством, ... Потому что под сенью ее тоже, что под сенью серебра, но превосходство знания в том, что мудрость дает жизнь владеющему ею”-прим. пер.). Испытывая будущую славу Господа, я умоляю и заклинаю братьев, которые благодаря Божьей милости и Его грозному суду наследуют мне, не допускать, чтобы росло равнодушие к тому святому закону, по которому соединился Бог и человек, подправить его, если он будет нарушен, восстановить его, если он будет утерян, обогатить его, если он оскудеет, поскольку те, кто боятся Бога, ничего не теряют, а кто не боится, будь-то даже король-потеряет все, даже власть над самим собой.

Год спустя после своего посвящения, чтобы избежать обвинений в неблагодарности, я отправился почтить святую Римскую церковь. Перед своим возвышением я с очень большой доброжелательностью получил, как в Риме, так и повсюду, множество различных советов, которые я учитывал, когда занимался делами своей церкви или делами других церквей. Я с готовностью к ним прислушивался и так достиг большего, чем заслуживал. Поэтому когда я вскоре оказался там, то был с большим почетом принят папой Каликстом и все его курией. Пока я оставался там, я был приглашен на великий собор в Латеране, на котором присутствовало триста или более епископов и который привел спор об инвеституре к мирному завершению. Затем я привел шесть месяцев в паломничествах к различным святым местам-к Святому Бенедикту в Монте Кассино, к Святому Варфоломею в Беневенто, к Святому Матвею в Салерно, к Святому Николаю в Бари и к Святым Ангелам в Монте Джаргано. Затем, с Божьей помощью, я благополучно возвратился назад, причем папа выказал мне свое расположение и любовь и дал мне соответствующие официальные письма.

В другой раз, несколько лет спустя, папа наилюбезнейше пригласил меня вернуться, чтобы оказать мне еще большую честь-так он обещал в своих письмах,-и еще больше возвысить меня. Но когда я приехал в Лукку, город в Тоскане, то доподлинно узнал, что папа умер. Поэтому, я отправился домой избегая старой, но всегда новой скупости римлян. Ему наследовал епископ Остии, степенный и суровый человек, принявший при посвящении имя Гонория. Он рассудил, что мое дело против женского монастыря Аргентой (Argenteuil), обесчещенного скандальным поведением его молодых монахинь, было справедливым, как это и было подтверждено свидетельством его легата Матвея, епископа Альбано, а также епископами Шартра, Парижа, Суассона и архиепископом Реймским Рено, а также и многими другими, и он, прочитал доставленные ему нашим посыльными грамоты древних королей Пиппина, Карла Великого, Людовика Благочестивого и прочих, подтверждающие права Сен-Дени. Затем, при единодушном одобрении курии, поскольку это было справедливым и поскольку поведение монахинь было ужасным, он вернул это место Сен-Дени и утвердил это решение.

Текст переведен по сетевому изданию: Abbot Suger: Life of King Louis the Fat http://www.fordham.edu/halsall/basis/suger-louisthefat.html

© сетевая версия - Тhietmar. 2003
© перевод - Раков. Д. Н. 2003
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Jean Dunbabin, St. Anne's College, Oxford OX2 6HS, England