Библиотека сайта XIII век

Библиотека сайта XIII век

ВВЕДЕНИЕ

В предисловии к изданию бурят-монгольского текста хроник мы указывали на значительный интерес, который эти сочинения представляют для историков Бурятии. Наш перевод делает хроники доступными теперь всем, и нужно надеяться, что со стороны специалистов в области истории Бурятии этот материал будет признан заслуживающим внимания.

Авторы хроник принадлежали к господствующему классу феодальной Бурятии второй половины XIX ст. Тобоев был с 1859 до 1878 г. главным тайшей агинских бурят, а Юмсунов был головою цаганского рода хори-бурят. Считаем нужным это здесь отметить и указать, что в силу этого обстоятельства далеко не все утверждения авторов хроник могут считаться объективными. Как лица, принадлежащие к господствующему классу, авторы наших хроник излагают разные события и освещают их со своей классовой точки зрения. Получая различные награды от властей в виде орденов, чинов и денежных подарков, тайша Тобоев не имел никаких оснований выступать против колонизаторской политики царизма. Исключительно верноподданническими являются также высказывания родового головы Юмсунова.

Бурятские тайши и другие сайты являлись активными проводниками колонизаторской политики царизма. Так, напр., известно, что тайша Дамбадугар Ринцеев оказал командированному в 1802 г. Сенатом чиновнику Лаба всяческое содействие в деле отчуждения бурятских земель для поселенцев. Между тем Тобоев очень кратко говорит лишь о том, что Ринцеев был за усердие пожалован чином надворного советника. Это усердие выразилось, как это можно установить на основании других источников, прежде всего в уступке принадлежавших бурятскому народу земель, но Тобоев – иного было бы и трудно ожидать – не расшифровывает употребленного им слова “усердие". Точно так же Тобоев не говорит нам, в чем выразилось усердие тайши Жигжитова, удостоившегося в 1850 г. серебряной медали, а в 1852 г. пожалованного почетным кафтаном и, наконец, в 1857 г. чином коллежского регистратора. Впоследствии он был за какие-то неблаговидные поступки от должности отстранен, что вынужден был упомянуть в своей хронике и Тобоев, Нужно полагать, что и усердие Жигжитова выразилось в каких-нибудь действиях, направленных, в сущности, против интересов бурятского народа. Тот же Тобоев говорит дальше, что тайша Очиров “имел от природы доброе сердце, вследствие чего он в 1858 г. удостоился серебряной медали, в 1859 г. – золотой медали и кортика, в 1861 г. – золотой медали и в 1863 г. удостоился чина коллежского регистратора". Опять-таки мы ничего не узнаем о том, в чем выражалась сердечная доброта Очирова. Не подлежит, однако, никакому сомнению, что награды эти он получал не за свое доброе сердце, но за нечто более существенное для властей.

Со своей, классовой точки зрения “добросердечным" был и автор хроники Тобоев. Прежде всего, он происходил из весьма добропорядочной, с этой же точки зрения, семьи. Его предок Хабанши служил [6] в 1705 г. проводником при полковнике Скрипицыне, и за разные услуги, которые он оказал Скрипицыну в пути его следования, он получил, по представлению воеводы Головина, награду – льготы по податям и другим повинностям, при соответствующей высочайшей грамоте. Потомки Хабанши и предки Тобоева составляли своеобразный правящий дом, ибо большинство предков Тобоева были зайсанами. Так, напр., зайсаном был уже Хидан, сын Хабанши, зайсаном были и сын и внук Хидана. Тобоев происходил, таким образом, из семьи потомственных зайсанов. Свою карьеру он начал рано: в 1814 г. он был писарем главного агинского зайсана, а с 1819 г. стал зайсаном восточно-хуацайского рода. Вторым тайшей он стал в 1842 г.

Себя самого Тобоев тоже причисляет к лицам, “усердным в службе". Поэтому он еще в 1849 г. удостоился награды в виде серебряного кортика. В виду того, что он и в дальнейшем исполнял свои обязанности с неукоснительным “усердием" и, в частности, осуществил ряд мероприятий в области развития земледелия, он получил серебряную медаль на анненской ленте, чин коллежского регистратора и был произведен в 1858 г. в “кавалеры ордена Станислава третьей степени за то, что исполнял хорошо службу". Получал он также денежные награды. “Кроме того, он получает ежегодно благодарности от высшего начальства за неукоснительность в податях, повинностях, а также различных прочих казенных делах", – говорит он о самом себе.

Нам кажется, Тобоев довольно ясно, хотя и помимо своего желания, раскрывает нам, в чем заключалось его усердие: во-первых, неукоснительность в податях и повинностях, другими словами жестокая эксплоатация трудящихся масс путем усиленного выколачивания налогов; во-вторых, различные мероприятия в области развития земледелия, как, напр., сооружение сенохранилищ и т. д. Последнее, казалось бы, должно рассматриваться как факт положительный не только с классовой точки зрения тайши Тобоева, однако, мы знаем, что этого рода мероприятия были направлены исключительно на усиление мощи крупных хозяйств бурятских нойонов и народившегося уже в конце XIX в. бурятского кулачества. Тобоев, точно так же как и представители другого правящего дома хоринских бурят – Шодо Болторикова, был верным проводником политики царизма. Усердие и различного рода проявления добросердечности этих представителей господствующего класса бурятского нойонства расшифровываются поэтому самым определенным образом.

Как бы тенденциозны и односторонни ни были хроники Тобоева и Юмсунова, они все же сообщают ряд сведений, являющихся ярким материалом для разоблачения деятельности некоторых тайшей и других представителей господствующего класса Бурятии второй половины XIX в. Хроники содержат множество данных, рисующих нам чудовищную коррупцию тайшей и прочих власть имущих. Особенно отличились в этом отношении тайши Дэмбил Галсанов (был тайшей с 1815 по 1818 г. и с 1819 по 1822 г.) и его сын Ринчиндоржи Дэмбилов (был тайшей с 1838 по 1849 г.). Тобоев говорит, что Галсанов был за усердие удостоен серебряной сабли и чина титулярного советника, что он, однако, оказался грубого и жестокого нрава и подвергал побоям безвинных, забирал силой чужое имущество и произвольно взимал подати. Особенно возмутительный факт, являющийся ярким проявлением самодурства тайши Гадсанова, описывается у Тобоева в связи с рассказом об освящении Агинского дацана. Тобоев сообщает, что ночью Галсанов, верхом на коне, избивал плетью прибывших на торжество. Этот же Галсанов занимался вымогательством, о чем свидетельствует тот же Тобоев, сообщающий, что у некоего Нэлбэнова он силой взял коня и дал заседателю [7] Решетникову взятку конями, принадлежавшими Нэлбэнову. Сын Галсанова – Ринчиндоржи – унаследовал все непривлекательные черты своего отца. По словам Тобоева, он был корыстолюбив и занимался незаконными поборами. Чтобы упрочить свое положение, несколько поколебленное поданными на него жалобами, он отправился в Петербург, представился Николаю I и окрестился. Впоследствии, однако, за совершенную растрату казенных денег и поджог степной думы Дэмбилов был смещен и предан суду. Эти факты, не скрываемые авторами наших летописей, – их было бы впрочем трудно скрыть – вносят существенные коррективы в то, что говорится о тайшах в других местах летописей. Вместе с тем факты, сообщаемые нашими летописцами, на общем фоне исключительно благожелательного отношения авторов к описываемым действующим лицам становятся еще более яркими.

Таким образом летописи, авторы которых являются представителями господствующего класса феодальной Бурятии, дают, несмотря на их тенденциозность, интересный материал для суждения о нравственном облике бурятских нойонов XIX ст.

Авторы летописей уделяют много внимания истории буддийской церкви в Бурятии: они прослеживают проникновение туда буддизма, дают краткую историю строительства дацанов и сообщают некоторые сведения о наиболее крупных деятелях ламайской церкви Бурятии прошлого. Являясь и здесь необъективными, авторы хроник некоторые исторические факты даже искажают. Говоря о верованиях, Юмсунов, напр., утверждает, что сначала хори-буряты исповедывали буддизм и что лишь впоследствии они переняли шаманство от западных бурят. Это, конечно, неверно. Стремясь, очевидно, доказать приоритет буддизма, а следовательно, его преимущества как исконной хори-бурятской религии, Юмсунов здесь искажает факты. На самом деле все буряты были первоначально шаманистами, и лишь с конца XVII ст. некоторые из восточных бурят могли познакомиться впервые с буддизмом. И Тобоев и Юмсунов относятся резко отрицательно к шаманству. Шаманов они называют лжецами и обманщиками и приписывают им различные пороки. Так, напр., Тобоев говорит, что они “завистливы, злобны и привержены к водке и табаку". Тобоев даже отказывается признавать шаманство религией. Говоря в отрицательных тонах о шаманах и шаманках, авторы хроник, конечно, правы. Но они ничего не говорят об отрицательных сторонах ламства. Наоборот, они его всячески превозносят и говорят все время о пользе, которую приносит буддизм живым существам. Конечно, нельзя отрицать того, что буддизм в известный момент истории Бурятии явился прогрессивной силой. Дацаны развивали переводческую и, вообще, литературную деятельность, при них существовали школы, которые, при отсутствии светских школ, являлись некоторыми рассадниками грамотности. Наконец, ламы занимались врачеванием. Мы не желаем преувеличивать значение всего этого и переоценивать, в частности, значение ламской медицины. Однако мы не можем не согласиться с тем, что, по сравнению с примитивным шаманством, ламство было более культурным и что буддизм, явившийся на смену шаманизма, принес с собою зачатки каких-то знаний, литературы и т. д. Вместе с тем мы, однако, не забываем об эксплоататорской роли ламства. Авторы наших хроник делают упор на то, что положительным образом отличает ламство от шаманов. Однако, они не говорят о том, что в одном пункте ламы и шаманы принципиально ничем не отличаются друг от друга: имеем в виду их эксплоататорокую сущность. Постройка дацанов и содержание лам стоило бурятскому народу даже гораздо больше, чем подношения шаманам. Если шаману давалась овца или устраивалось [8] жертвоприношение в виде нескольких голов скота, то эти расходы были эпизодическими. Между тем ламы и дацаны содержались постоянно, не говоря уже о размерах единовременных затрат на дацаны.

Так, напр., постройка в 1808 г. Анинского дацана была осуществлена на пожертвования тайши Ринцеева в сумме 33162 р. 50 к. и тайши Мардаева в сумме 12103 р. 12 к. Впоследствии на обновление его было израсходовано свыше 25 тыс. рублей добровольных пожертвований разных лиц. Среди жертвователей были и тайши и другие богачи, однако происхождение их богатств во многих случаях достаточно известно, чтобы не сомневаться в том, что на подобные предприятия расходовались огромные народные средства. Почти исключительно на народные пожертвования был построен в 1816 г. Агинский дацан, на что было израсходовано 49630 р. Между тем, по данным 1823 г., агинских бурят было всего 7830 душ мужеского пола. Таким образом, средний расход на дацан на одного человека приходился по тем временам не малый. Кроме того, общеизвестным фактом является то, что приходилось содержать лам, не говоря уже о разных единовременных подношениях и о плате за лечение, за разного рода молебствия и т. д. Наконец, известны также факты возмутительных злоупотреблений и даже преступлений в ламской среде. Об этом ни Тобоев, ни Юмсунов ничего не пишут. В разных архивах сохранились, однако, любопытные документы, проливающие свет на разные стороны деятельности лам в дореволюционной Бурятии. В частности, имеются документы, доказывающие, что ламами нарушался обет безбрачия и что их безнравственный образ жизни не мог действовать облагораживающим образом на дикость и первобытность нравов шаманистов.

Довольно характерным является в этом отношении дело некоей “дочери ясашного Унура Хураева Бальжит", начинающееся отношением Забайкальского областного управления от 20 января 1854 г. за № 4: (Центральное архивное управление Бурят-Монгольской АССР). Отношение это послано пандита хамбо ламе. Содержание его следующее:

“Хоринского ведомства, зун-хараганайского рода, ясашного Унура Хураева дочь Бальжит Унурова вошла ко мне с просьбою, в коей описывает, что отец ее Унур Хураев, еще в малолетстве просватав ее за сына засула зун-кубдутского рода Бадмы Занданова Одуя и по бурятским обрядам получив в подарок несколько голов скота, в 1851 году, летом, для отдачи в замужество за означенного Одуя, доставил ее с юртою и другим имуществом к упомянутому засулу Занданову, у которого, отпировав и устроив в его дворе юрту, оставил ее тут, как сделавшуюся невесткою Занданова.

“Со времени прибытия ее к этому Занданову она не видала женившегося на ней Одуя, но второй сын засула Занданова, лама Онинской кумирни, мэдэчи Самдав Занданов, имеющий у себя жену и детей, решился ей говорить, что муж ее, приняв христианскую веру, нанялся в солдаты и что будто бы мужем будет этот лама, а она будет его второю женою.

“Но как она на это не согласилась, то он нанес ей разные дерзости, ругательства и побои. Весною 1852 г. она, съездивши в гости на родину, обеременела, а зимою того же года родила девочку. Сделавшись с дитятей без мужа и считая себя в этом случае нарушительницей закона, она оставила малютку у свекра своего, засула Занданова, а сама отправилась прошедшею осенью на свою родину и не возвращалась назад.

“В начале же нынешней зимы лама Занданов, приехав к ней, приказывал ей ехать к нему, объявив при том, что она будет жена его [9] и что он свяжет и увезет ее. Назад тому полмесяца ламы Занданова старший брат, ясашный Зедбо Занданов, с двумя товарищами, приехав также к ней, объявил, что он, будто бы по словесному приказанию главного тайши и распоряжению родового старосты, послан нарочным для взятия ее, а между тем, сделав сам собою обыск в юрте ее родных, взял три вещи из ее имущества и, всячески обругавши ее, хотел было связать, но она, при темноте ночной, скрылась от него тайным образом, убежала.

“А потому она, Унурова, просит моего распоряжения, дабы она была свободна от насильного принуждения ламы Занданова быть его второй женой против ее желания и чтобы было предоставлено ее воле выходить или не выходить ей за другого мужа; приданное же имущество, поступившее от отца ее, и ее родную дочь отдать ей.

“Просительницу Унурову, оградив от всяких стеснений в прожитии у отца своего, а поступок ламы Онинской кумирни мэдэчи Самдан Занданова прошу Вас рассмотреть и поступить с ним по всей строгости законов, о распоряжениях же Ваших по сему предмету мне донести в непродолжительном времени.

Военный губернатор, генерал-майор П. Закомельский".

Этот документ, с содержанием которого мы имели возможность познакомиться при любезном содействии В. Д. Якимова, начинает собою целую серию бумаг, образующих дело Унуровой. В одном из документов хамбо лама предлагает засулу Занданову воздействовать на своего сына-ламу. Однако, засул, возмущенный вмешательством в его семейные дела, написал военному губернатору, что сын его поступает так же, как все другие ламы, и привел список женатых лам. Губернатор запросил по сему вопросу хамбо ламу. Хамбо лама ответил: “ ...означенный проситель есаул Занданов есть человек неблагонамеренный и, можно сказать, самый ябедник…, потому... покорнейше прошу Ваше Высокоблагородие за таковое ябедничество с Зандановым поступить по всей строгости законов, с подтверждением, чтобы он на будущее время до дел дамского духовенства не касался". (Приводится по копии В. Д. Якимова.)

Таким образом, хамбо лама приложил усилия к тому, чтобы как-нибудь замять это дело и не придавать широкой огласке тот факт, что ряд подведомственных ему лам живут своими семьями, этим самым нарушая все правила монашеской жизни.

Если Тобоев и Юмсунов наиболее вопиющих фактов, характеризующих деятельность некоторых представителей светской власти феодальной Бурятии, не обошли молчанием, то в отношении ламства они гораздо более сдержанны и, отделавшись общими рассуждениями на тему о пользе и благе живых существ, каких-либо фактов, характеризующих деятельность лам или, во всяком случае, верхушечного ламства, не сообщают.

Как Тобоев, так и Юмсунов придерживаются исключительно лойяльного тона по отношению к царской власти. Прибавляя к именам должностных лиц все их чины и титулы, авторы хроник говорят о них “пожаловал" вместо “прибыл", “соизволил утвердить" вместо “утвердил", используя соответствующие выражения монгольского языка феодального делопроизводства. Несмотря, однако, на такое пристрастное отношение [10] к представителям царизма, несмотря на верноподданическое уважение к властям, авторы хроник не могут умолчать о вопиющих злоупотреблениях ряда представителей русской административной власти.

Так, напр., Тобоев, говоря о том, что заседатель Верхнеудинского земского суда Решетников “пожаловал" с целью обозрения магазинов, сообщает, что во время этой поездки ему была дана главным тайшей Галсановым взятка – четыре коня из чужого табуна и 4000 р. деньгами. Зимою того же года Решетников получил еще 2000 р. и шубу. Такими же взяточниками были исправник Верхнеудинского земского суда Геденштром и заседатель Сахаров, которые впоследствии были отстранены от должности. В связи с этим следует указать, что употребляемое Тобоевым в отношении Решетникова выражение “пожаловал" в этом контексте звучит несколько странно.

Таким образом авторы хроник, при всем своем пристрастии, при всей своей лойяльности по отношению к власти, не могут обойти молчанием злоупотребления ее представителей.

Хроники Тобоева и Юмсунова односторонни и во многом тенденциозны.

Содержа довольно много интересных данных, относящихся, между прочим, к быту бурят XVIII – XIX ст., хроники эти рисуют все же в гораздо большей степени господствующий класс, нежели народ. Народные массы заслоняются фигурами тайшей и крупных лам, и о массах мы узнаем немного. Говоря о хоринском народе, наши летописцы сообщают, что хоринские буряты в результате издания указа 1703 г. стали жить “в мире и радости охотой на дичь, разведением скота и т. д. Они разбогатели скотом, размножились и стали богаты потомством" (Тобоев, стр. 17), что после утверждения в звании тайши Очирова “хоринский народ зажил в благополучии и пребывает в нем поныне" (там же, стр. 27). Однако, Тобоев и Юмсунов вынуждены упомянуть также страдания хоринского народа, имевшие своими причинами стихийные бедствия, главным же образом притеснения со стороны собственных тайшей и колонизаторскую политику русских властей. Особенно интересна в этом отношении глава XI хроники Юмсунова, в которой перечисляются огромных размеров повинности хоринского народа, которые он нес.

Юмсунов, конечно, не исчерпал всех повинностей и тягостей, однако, даже то, что он сообщает, является весьма внушительным. Но бурят-монгольские массы не только пассивно испытывала те или иные лишения и страдания. От времени до времени они восставали, против произвола и гнета тайшей и представителей русских административных властей. Те прошения и жалобы на противозаконные действия тайшей, разных заседателей и т. д., о которых вскользь говорится в летописях, являются свидетельством упорной борьбы хоринского народа со своими угнетателями. Тобоев говорит очень туманно и в общих выражениях, что выборы Ринчиндоржи Дэмбилова на должность главного тайши привели к столкновению двух разных точек зрения: “хоринские сайты и народ оказались двух разных мнений, – говорит Тобоев, – и были друг с другом несогласны" (стр. 26). Далее, он говорит, что в связи с этими выборами “возникли нелады", “среда хоринского народа распространились тяжбы" и т. д. Иными словами, вокруг этого факта выборов Дэмбилова вопреки воле значительной части хори-бурят разгорелась отчаянная борьба, борьба класса угнетаемого с его угнетателями. Об этой классовой борьбе ни Тобоев, ни Юмсунов прямо не говорят, но факты, свидетельствующие о такой борьбе, ими сообщаются в изрядном количестве. [11]

К хроникам Тобоева и Юмсунова нужно подходить с учетом их классового характера. Как произведения авторов, принадлежавших к господствующему классу Бурятии XIX ст., они отражают идеологию именно их класса. С этой точки зрения, они являются интересными памятниками идеологии высшего класса феодальной Бурятии. Летописи сообщают, в основном, такие факты, которые доступны изучению на основании других материалов. С этой точки зрения, они едва ли могут дать что-нибудь такое, что не могло бы быть изучено иными путями. Однако, они содержат много любопытных деталей, в частности хроника Юмсунова сообщает ряд подробностей, относящихся к быту бурят XVIII и XIX ст., в особенности из области шаманства и т. д. Поэтому наши хроники должны представлять известный интерес для историков. Хроники были составлены Тобоевым и Юмсуновым на основании кратких исторических записок их предшественников, лично собранных древних преданий, собственных воспоминаний и архивных дел степных Дум.

Тот факт, что для составления хроник были использованы подлинные дела и что в хрониках делаются ссылки даже на номера соответствующих бумаг, сообщает хроникам несколько более наукообразный характер, по сравнению с монгольскими летописями типа летописи Саган Сэцэна. Хроники частично дублируют друг друга, но вместе с тем они дополняют одна другую, поскольку сообщают детали, присущие только каждой из них в отдельности. Хроники содержат довольно ясные указания на использованные авторами их источники: Тобоевым были использованы записки ламы Цэбэнова 1843 г. и записки эмчи-ламы Сахиева 1845 г., а Юмсунов использовал записки Сахиева и хронику Тобоева. То обстоятельство, что обоими авторами были использованы записки духовных лиц, объясняет нам причины относительной полноты сведений, сообщаемых по истории буддизма. Кроме того, Вандан Юмсунов, как нами установлено с несомненностью, использовал летопись Саган Сэцэна. Остальные источники обоих авторов – дела степных дум, личные воспоминания и записанные ими рассказы и предания.

Летописи Тобоева и Юмсунова входят в серию аналогичных сочинений, принадлежащих другим авторам и написанных во второй половине XIX ст., и являются среди них по размерам наиболее крупными, уступая в этом отношении лишь летописи Хобитуева.

Отличаясь от сочинений большинства авторов, летописи Тобоева и Юмсунова имеют много общего с ними не только со стороны содержащегося в них фактического материала, но и со стороны их идеологической направленности, ибо подавляющее большинство бурят-монгольских исторических сочинений XIX ст. принадлежит представителям господствующего класса – тайшам, их помощникам и представителям ламской верхушки. Таковы: 1) небольшая история цонгольских бурят, доведенная до 1830 г. и написанная цоржи ламой Эрхэтуевым, внучатным племянником хамбо ламы Заяева; 2) историческая записка о хори-бурятах 1843 г. главного ламы хори-бурят Цэбэнова; 3) историческая записка о хори-бурятах 1845 г. хоринского эмчи-бакши Сахиева; 4) история селенгинских бурят, написанная в 1868 г. главным тайшей селенгинских бурят Ломбоцэрэновым; 5) летопись хори-бурят помощника главного тайши зайсана Хобитуева, составленная в 1887 г.; 6) история баргузинских бурят главного тайши Сахарова 1887 г. К названным сочинениям можно было бы прибавить еще ряд менее крупных и известных. Этот факт, что авторами подавляющего количества исторических сочинений бурят XIX ст. являются представители светских и церковных властей, [12] заслуживает быть здесь еще раз особо отмеченным. Большинство бурят-монгольских летописей излагает официальные точки зрения на различные исторические события, классовые точки зрения тайшей, зайсанов и представителей духовной власти. При пользовании этими источниками необходимо это постоянно иметь в виду.

Текст воспроизведен по изданию: Летописи хоринских бурят // Труды института Востоковедения XXXIII. М-Л. АН СССР. 1940