Берналь Диас. Правдивая история завоевания Новой Испании. Ч. 3.

Библиотека сайта  XIII век

Ввиду большого объема комментариев их можно посмотреть здесь
(открываются в новом окне)

БЕРНАЛЬ ДИАС ДЕЛЬ КАСТИЛЬО

ПРАВДИВАЯ ИСТОРИЯ ЗАВОЕВАНИЯ НОВОЙ ИСПАНИИ

HISTORIA VERDADERA DE LA CONQUISTA DE LA NUEVA ESPANA

ДРУЖБА С ТЛАШКАЛОЙ

Так мы висели между миром и войной, деятельно готовя стрелы и исправляя свое оружие. Вдруг впопыхах прибежал солдат с передовых постов с сообщением, что по дороге из Тлашкалы показалось множество индейцев, нагруженных тяжелыми тюками. Вслед за ним прискакал всадник с тем же известием и прибавил, что караван совсем уже приблизился к нашему лагерю и лишь на время остановился для отдыха.

Кортес и все мы очень обрадовались доброй вести, твердо уповая, что это начало настоящего мира. Приказано было не бить тревоги и вообще сделать вид, будто мы ничего не ждем особенного.

При приближении к лагерю из рядов носильщиков вышло четверо знатных, приветствовали нас в знак дружбы наклонением головы и прямо направились к хижине Кортеса. Здесь они рукою дотронулись до земли, поцеловали землю у его ног, три раза поклонились, всего его окурили копалом и затем передали поручение великих касиков Тлашкалы и всех их союзников, друзей и сродников. Пусть отныне будет мир, полный мир; ибо войну они начали потому, что многие годы окружены обманом и хитростью Мотекусомы, а посему не могли поверить нашим заверениям, видя в них новую ловушку того же Мотекусомы, теперь же они просят прощения за все содеянное, и пусть примут принесенное ими продовольствие в знак мира и дружбы; через двое суток прибудет и Шикотенкатль с другими начальниками для выражения тех же чувств.

Закончив речь, они вновь преклонились до земли и вновь поцеловали землю у ног Кортеса. Но тот ответил им с великим достоинством и мрачным взором, что мало у него причин верить их мирным заверениям, что он уж совсем решился стереть с лица земли город их великих касиков, но раз уж они [91] явились с просьбой о прощении, он готов сменить гнев на милость, пусть только придут к нему сами их великие касики, а не подручные люди 1.

Затем Кортес велел вынести синие стеклянные бусы для передачи касикам; послы откланялись и отошли в ту часть лагеря, где уже были воздвигнуты хижины по-индейски, разложены припасы, притащены дрова и вновь прибывшие женщины готовили нам превкусную снедь.

Видя все это, мы наконец-то поверили в подлинность мира и с великой благодарностью обратились к Богу. Это было спасение в крайний срок: все мы окончательно изнурились и ослабели духом и телом.

Мир с Тлашкалой невероятно увеличил нашу славу. Уже раньше в нас видели teules, так называли они и своих идолов, теперь все преклонились окончательно, со страхом пред победителями гордой и сильной Тлашкалы.

Немедленно отозвался Мешико. Великий Мотекусома поспешил направить к нам в лагерь посольство из пяти сановников с приветствиями и поздравлениями, а также с подарками - разными драгоценностями на 1000 песо и 20 тюками тончайших материй. Эти же послы сообщили об его готовности стать вассалом нашего великого императора и платить ему ежегодную, какую положат, дань золотом, серебром, каменьями, тканями. Самим нам, впрочем, не следует утруждать себя приходом в Мешико, ибо путь далек, горист и безводен, и даже Мотекусома не в силах устранить эти препятствия 2.

Кортес высказал полное удовлетворение, но просил послов не уезжать до тех пор, пока он сам не войдет в столицу Тлашкалы.

Не успел Кортес отпустить этих послов, чтоб несколько отдохнуть ввиду нового приступа лихорадки, как пришла весть о приближении военачальника Шикотенкатля с множеством касиков и военачальников. Одеты они были все в мирные одежды и приветствовали Кортеса по обычаю своей страны. Затем Шикотенкатль, видный мужчина лет 30 - 35, с гордой осанкой, широкими плечами и лицом, изрытым шрамами, заявил, что пришел от имени своего отца и Машишкацина и всех касиков республики Тлашкалы с изъявлением покорности и послушания. Много времени Тлашкала окружена жадными и злобными врагами, привыкла отбиваться и не верить словам, а посему и получилось прискорбное столкновение с нами, о чем они теперь искренне сожалеют. Теперь же они убедились, что мы непобедимы, и хотят стать вассалами великого императора дона Карлоса, чтоб тем покойнее проживать со своими женами и детьми, не боясь коварного Мотекусомы и его союзников.

Кортес радушно приветствовал недавнего врага и торжественно признал в нем отныне вассала нашего короля и, следовательно, друга.

Затем Шикотенкатль просил немедля прибыть в столицу Тлашкалы, где великие касики и весь народ ожидают нас с нетерпением, но Кортес указал, что у него пока есть дела с послами Мотекусомы, а затем, вспомнив недавние нападения, омрачился и с горечью стал говорить о непостоянстве людей и ненадежности мира. Тогда Шикотенкатль выразил желание остаться со всеми пришедшими в качестве заложников...

При всех этих переговорах, столь внушительных и дружественных, присутствовали и послы Мотекусомы, и ясно было, что события сии весьма им не по вкусу. Когда же Шикотенкатль откланялся, они тонко намекнули, что нас хотят заманить в столицу, чтоб тем вернее уничтожить, на что Кортес ответил, что не страшится измены и все же пойдет в Тлашкалу. Тогда они просили его повременить хотя бы неделю, пока они пошлют кого-либо к Мотекусоме и получат его ответ. Кортес обещал им [92] это отчасти потому, что хотел сперва оправиться от лихорадки, отчасти потому, что в предупреждениях Мотекусомы надеялся найти немало полезного для нас.

В это же время отправлен был в Вилью Рику де ла Вера Крус и первый наш курьер, ибо все земли между нашим лагерем и нашим новым городом на побережье были теперь замирены. Кортес подробно сообщил Хуану де Эскаланте о всех наших победах и успехах, благодаря за это Бога, просил широко оповестить о них окрестные поселения тотонаков - наших друзей, устроить всеобщий праздник, а кстати доставить с курьером запасные гостии 3 и две бутылки вина, зарытые им в прежней его хижине. К великой нашей радости, курьер вскоре вернулся с добрыми вестями об Эскаланте и тех 60 старых и инвалидах, какие составляли гарнизон Вера Круса.

Наши новые друзья, касики Тлашкалы, с каждым днем все настойчивее звали нас в свою столицу, ежедневно присылая еду и лакомства в изобилии. Но Кортес не забыл своего обещания мешикам и под благовидными предлогами оттягивал срок нашего посещения. Наконец, в условленный срок, прибыло новое посольство из Мешико в лице шести высоко сановных людей с богатыми золотыми подарками на 3000 песо и 200 роскошных одежд. Мотекусома желал нам доброго окончания всех наших дел, но определенно просил не приводить с собой тлашкальцев, которым вообще нельзя верить: теперь, например, они только и ждут, как бы нас ограбить, тем более что были свидетелями богатых подарков великого Мотекусомы. Кортес благодарил и с беспечным видом уверял, что никакие козни ему не страшны, наоборот - теперь он еще более жаждет попасть в Тлашкалу, чтобы проверить все эти слухи на месте...

В эту же минуту примчались запыхавшиеся гонцы с известием о приближении великих касиков и их свиты, которые идут, чтобы самолично вести нас в свой город. Кортес просил поэтому мешикских послов обождать дня три, так как он сейчас будет занят важными делами с прибывающим великим посольством. Великие касики, старый, слепой Шикотенкатль, Машишкацин и другие, все почтенного возраста, прибыли в носилках и паланкинах, с громадной свитой знатнейших людей, и почтительнейше склонились пред Кортесом. Затем выступил старик Шикотенкатль со следующим обращением: "Малинче, Малинче! (Так отныне все индейцы стали звать Кортеса, так как его всегда сопровождала донья Марина, которую они прозвали "Малинчин".) Много раз просили мы у тебя прощенья за содеянное и объяснили тебе, почему мы так поступали. Знай мы тебя так, как мы теперь тебя знаем, мы поспешили бы тебе навстречу к самому берегу моря. Теперь же, когда ты простил нас, мы все, старые старшие касики, пришли к тебе, чтоб вместе с тобой направиться в нашу Тлашкалу. Оставь же все свои дела, иди с нами, сейчас же! Ведь мы очень боимся, как бы мешики не нашептали тебе всякой скверны. Не верь им, а верь нам!"

Кортес с большой сердечностью ответил, что тлашкальцев он почитает отважным, прямым народом и что в их столицу он не прибыл пока не по наущению мешиков, а лишь потому, что не было у него людей для переноса наших tepuzques (так туземцы прозвали пушки) и прочего скарба. [93]

Лицо слепца как бы просветлело, и он воскликнул: "Как, из-за таких-то пустяков ты не мог нас посетить! И что же ты нам раньше не сказал об этом!" И действительно, не прошло и получаса, как собрано было более 500 носильщиков, и мы обычной своей воинской колонной двинулись к Тлашкале. Послов Мотекусомы Кортес пригласил с собой, дабы они сами убедились в чистоте намерений тлашкальцев; на их опасения он ответил, что они будут жить вместе с ним и никто не посмеет их тронуть.

При приближении нашем к Тлашкале касики поспешили вперед, чтоб все приготовить к торжественной встрече, и действительно, все население, казалось, высыпало из города. Каждое племя и каждый род шли особняком со своими знаменами и в особых характерных одеждах; такими же красочными группами выступали и жители окрестных поселений. Хлопка у них не было из-за мешиков, но одежда была из местного полотна, из henequen 4, простого, но изящного и хорошо окрашенного.

Затем выступали длинной процессией жрецы с кадильницами и храмовыми барабанами, в белых длинных одеждах, но с ужасными космами; к тому же они были забрызганы кровью, которая текла по лицу, так как они только что кончили свои жертвоприношения идолам; ногти на руках у них были невероятной длины, а голову они не поднимали - все признаки смиренномудрия и святости. Кортеса тесным кольцом окружили наиболее знатные касики, образуя почетный его эскорт. Так мы вошли в Тлашкалу 23 сентября 5 1519 года, на 24-й день после перехода границы.

Улицы города были полным-полны народа; балконы и террасы ломились от множества ликующих женщин и детей. Нам преподнесли десятка два корзин чудесных роз, и каждый из нас, особенно Кортес, капитаны и всадники, сплошь украшены были цветами.

Лишь медленно продвигались мы к назначенным нам квартирам, где Кортеса встретили и под руки ввели старик Шикотенкатль и Машишкацин. Для каждого из нас приготовлены были опрятные упругие постели и накидки из полотна. Поблизости с нами расквартированы были и наши друзья из Семпоалы и Цаоктлана; а послов Мотекусомы Кортес поместил, как обещано, у себя.

Все было так хорошо и приветливо устроено, что мы невольно почувствовали себя у друзей, и невольно же ослабела наша бдительность, и караульный капитан счел возможным поговорить на сей счет с самим Кортесом. Но тот энергично воспротивился, ибо никакая любовь не должна затмевать рассудка и бдительности и многие знаменитые вожди гибли от своей беспечности. Старый Шикотенкатль и Машишкацин, впрочем, даже обиделись на наши меры предосторожности и предлагали заложников в каком угодно числе. Но Кортес их ласково успокоил, сказав, что он им целиком доверяет, заложников не возьмет, но что таков наш воинский обычай, отступать от которого мы не вправе.

В великом изобилии и покое прожили мы целых 20 дней в этом славном городе.

На следующий день после нашего въезда Кортес велел соорудить алтарь и справить мессу, ибо у нас опять были гости и вино. Падре Ольмедо из Ордена Нашей Сеньоры Милостивой был еще болен, поэтому его заменил священник Хуан Диас; все касики присутствовали.

После мессы Кортес ушел к себе, а мы, его обычная свита, а также великие касики последовали за ним. И начался дружеский разговор. Старый Шикотенкатль от имени всех касиков просил принять подарок и на разостланную циновку положил пять или шесть кусочков золота, несколько камней и несколько кусков полотна, всего на какие-нибудь 100 песо. "Знаю, Малинче, - сказал слепец с улыбкой, - что эта наша нищета мало радости тебе создаст, но все ведь у нас отняли коварные мешики, и ты смотри не на цену подарка, а на сердце дарящего". Но Кортес с великой сердечностью взял эти жалкие приношения и сказал, что они ему дороже целой горы золота. Много других теплых слов сказал он и окружил касиков знаками внимания и почтения.

Тогда старый Шикотенкатль начал вновь: "Малинче! Чтоб окончательно увериться в нашей дружбе, прими еще один дар от нас: мы решили дать тебе наших дочерей, чтоб они были вашими женами и чтоб у нас с вами выросло общее потомство. Мы хотим слиться со столь храбрыми и добрыми [94] людьми. У меня самого красивая дочь, девушка, ее я предназначаю тебе". То же сказали Машишкацин и другие великие касики, сопровождая свое предложение многими дружескими обещаниями... Шикотенкатль целый день провел с нами, и так как он ослеп от старости, но хотел иметь точное представление о Кортесе, он руками ощупал его волосы, лицо, бороду и все тело.

Кортес растроганно благодарил за высокую честь и мельком спросил падре Ольмедо: не пора ли теперь потребовать от них уничтожения идолов и кровавых жертв; ведь из страха перед мешиками они пойдут на все.

Но тот советовал не спешить, пока не найдется предлога, например, когда, они приведут к нам своих дочерей.

Впрочем, уже на следующий день приведены были пять девушек, очень красивых, богато одетых, все дочери или племянницы самых главных касиков. Кортес опять благодарил, но просил пока что оставить их еще в отчем доме. На изумленный вопрос касиков Кортес ответил длинной, красивой речью, где указал, что сперва всей Тлашкале придется отказаться от идолов и восславить Истинного Бога Нашего Сеньора и Его Матерь Нашу Сеньору Санта Марию, изображение которой он тут же показал им; уверял он их также, что они вскоре поймут и всю выгоду такой замены, ибо Бог даст им здоровье и удачу, а полям - хорошую погоду и урожай; их же проклятые идолы лишь дьяволы, а посему не могут дать, а лишь отнять, не спасти, а погубить... Все это, от слова до слова, быстро и уверенно переводили донья Марина и Агиляр, ибо подобные речи были за обычай и повторялись при всякой возможности 6. [95]

Но касики с великой серьезностью и единодушием ответили: "Малинче, все это и не раз мы уже слышали от тебя и охотно верим, что ваш Бог и эта великая сеньора - благие и добрые. Но не забудь, что ты всего несколько дней как пришел в нашу страну, а ведь чтоб узнать о вашем Боге и об этой великой сеньоре и весь ваш обиход, нужен немалый срок. Когда мы со временем все это узнаем, мы, конечно, изберем полезное и правильное. Если же теперь, из любви к вам, мы, старики, вдруг примем ваши обычаи, то что скажет наша молодежь? И сейчас уже жрецы грозят, что нас постигнут голод, мор и военные бедствия!"

По столь откровенному и бесстрашному ответу ясно было, что всякие настояния будут пока напрасны и что они предпочтут смерть отказу от идолов. К тому же и падре Ольмедо, солидный богослов, тоже заявил, что необходимо повременить, так как негоже силой привлекать к христианству, да и люди должны иметь хоть кое-какие предварительные сведения о нашей святой вере. К его мнению присоединились и мы, остальные, и Кортес ограничился пожеланием, чтоб один из новопостроенных cues [(пирамид храмов)] был очищен от идолов, вновь побелен и превращен в христианский храм, где были бы и крест, и изображение Нашей Сеньоры. Касики охотно согласились, и там-то и были окрещены индейские наши невесты. Дочь Шикотенкатля названа была доньей Луизой, и Кортес взял ее за руку и передал Педро де Альварадо, объяснив Шикотенкатлю, что Альварадо его младший брат и самый важный после него начальник. Дочь Машишкацина, большая красавица, наречена была доньей Эльвирой, и ее получил, если не ошибаюсь, Хуан Веласкес де Леон. Остальных передали Кристобалю де Олиду, Гонсало де Сандовалю и Алонсо де Авиле.

Вся Тлашкала участвовала в этом торжестве, особенно выделяя донью Луизу, как бы свою повелительницу. Она родила сына и дочь, донью Леонору, которая потом вышла за дона Франсиско де ла Куэву, знатного рыцаря, двоюродного брата герцога Альбуркерка. Ее сыновья, четверо или пятеро, все важные сеньоры и видные рыцари...

Неоднократно Кортес долго и дружески беседовал с касиками о мешикских делах, получая самые точные разъяснения, особенно от Шикотенкатля. Войско Мотекусомы достигало 150 000 человек 7, и отбиться Тлашкала могла лишь с величайшим напряжением, пользуясь ужасной ненавистью соседних племен, подчиненных Мешико и ограбленных им. Много беды Тлашкала видела и от соседней Чолулы, большого города, откуда Мотекусома обыкновенно обрушивался на Тлашкалу. Расположены войска гарнизонами в разных провинциях, из которых каждая платит тяжкую дань золотом, серебром, перьями, драгоценными камнями, хлопчатобумажными материями и особенно людьми. Дворцы Мотекусомы посему полным-полны сокровищами, ибо он владыка всех богатств подвластных ему стран, его желание - закон, и он берет себе все, что захочет.

Затем следовали рассказы о величине и блеске его придворного штата, о множестве его жен, которыми он иногда наделяет и других, о размерах и крепости его столицы, которую нельзя взять ни силой, ни измором, ибо проведена в город вода по трубам из обильного источника Чапультепек 8.

Оружие мешиков состоит из дротиков с наконечниками с двумя зазубринами, которые мечут при помощи копьеметалки 9, так что те пробивают любой панцирь; затем из копий и мечей с великолепно отточенными кремнями, прекрасных хлопчатобумажных панцирей и широких щитов; мешики отличные стрелки из лука, а в пращу вкладывают камни, старательно обточенные в виде пули.

Все это касики объясняли не только на словах, но показывали и рисунки, искусно выполненные на полотне. Коснулся разговор и более тонких материй, например, откуда пришли тлашкальцы и почему они, столь близко соседствуя с мешиками, извечно с ними враждовали. Сообщили они также о том, что до их прихода страну населяли великаны, грубые и дикие, которые потом либо вымерли, либо были уничтожены. В доказательство они показали бедренную кость такого великана. Действительно, она была размером в полный мой рост, а я ведь не мал. И таких костей было изрядное количество; мы дивились и ужасались такой породе прошлых времен и порешили образцы послать и Его Величеству в Испанию.

Но мы не только вели разговоры, хотя бы и интересные. Как раз в это время стал действовать вулкан подле города Уэшоцинко, извергая пламя и огненные реки. [96]

Ничего подобного мы никогда не видали, и Диего де Ордас попросил разрешение Кортеса взойти на гору, чтоб ближе рассмотреть это чудо природы. Он взял двух из наших солдат, а также предложил нескольким знатным из Уэшоцинко сопровождать его на Попокатепетль 10 - так звали огнедышащую гору. Те, правда, не отказались, но постарались ему внушить страх рассказами об извергаемом пламени, громадных падающих камнях, дожде из пепла, удушающих газах и прочих ужасах. Но он настоял на своем, а они оставили его на полпути, у нескольких cues [(пирамид храмов)] идолов, которых называли teules Попокатепетля; пришлось трем бесстрашным испанцам одним взбираться дальше.

Гора только дымилась, но как раз во время их восхождения началось новое извержение, земля затряслась, посыпались какие-то губчатые камни, и им пришлось пережидать с добрый час. Когда же стало потише, они продолжали свой путь, пока не добрались до самой вершины, в которой была совершенно крутая, громадная пропасть. Вид сверху был замечательный: как на ладони лежал, примерно в 12 или 13 легуа, великий город Мешико, посередине озера, окруженный многими поселениями и пригородами, Насытившись вдоволь этим зрелищем, Ордас и его спутники спустились благополучно, к великому удивлению индейцев и спокойно вернулись в Тлашкалу. Туземцы не могли надивиться такой удали, да и мы в то время сочли это геройством Впоследствии же немало испанцев и франсисканских монахов поднимались до того же кратера. Ордас был лишь первым, за что и получил потом, в Испании, вулкан в свой герб. Когда же мы побывали в Никарагуа и Гватемале, Попокатепетль показался нам игрушкой.

Да, вот еще один факт. Часто мы в Тлашкале натыкались на строения вроде клеток. В них содержалось множество индейцев, мужчин, женщин и детей, которые откармливались для жертвенного заклания. Ни минуты не думая, мы разрушали эти стойла и освобождали несчастных, которые жались к нам в страхе, боясь отойти хотя бы на шаг. Великое наше отвращение мы не скрывали ни перед касиками, ни перед остальными тлашкальцами и часто их урезонивали бросить этот скотский обычай. Обещаний было много, но стоило нам лишь отвернуться, как все шло по-прежнему, и жестокости совершались повсюду. [97]

ЗАПАДНЯ В ЧОЛУЛЕ

Рассказы о богатствах Мешико сильно нас раззадорили, и в 17-й день нашего пребывания в Тлашкале Кортес собрал общую войсковую сходку, чтоб обсудить дальнейший поход. Конечно, мнения разделились. Были и такие, которые указывали на безумие попытки - как может горсточка людей двинуться в столь прославленную столицу с ее множеством воинства. Но Кортес резко оборвал плаксивые речи, указав, что для нас существует лишь один лозунг - вперед; ведь не для смеха же мы столько раз оповещали Мотекусому о своем визите. От всего сердца мы все, старые вояки, согласились с ним, а кучка недовольных, все те же помещики с Кубы, больше не раскрывали рта.

Шикотенкатль и Машишкацин, видя наше твердое решение, немало обеспокоились. Они всячески старались переубедить Кортеса, умоляя его не доверять мешикам ни в чем: все их предложения, речи и подарки таят лишь измену. Нельзя ни верить им, ни щадить их, будь то юноша или старец; всех нужно уничтожить. Говорили они это не только из ненависти к мешикам, но и из любви и преданности к нам, и Кортес неоднократно одаривал их, между прочим, той тонкой материей, какую мы получили в дар от Мотекусомы.

Когда же Кортес заикнулся о том, что после его похода в Мешико всюду в этих краях настанет мир и тишина и что поэтому отношения между Тлашкалой и Мешико изменятся коренным образом, Шикотенкатль перебил его, сказав: "Заключать мир с мешиками - пустая затея и трата времени; вражда все же останется в самой глубине сердца..."

Насчет избираемого пути мнения также расходились. Послы Мотекусомы, все еще находившиеся у нас, указывали, что наиболее удобная дорога ведет через город Чолулу, подвластный Мотекусоме, а посему всегда готовый оказать нам помощь. На этот же путь согласились и мы. Но касики Тлашкалы советовали направление на Уэшоцинко 11, жители которого в родстве и дружбе с Тлашкалой; дорога труднее и голоднее, зато нет опасности измены, как в Чолуле.

Но Кортес избрал первый путь, настолько привлекал его большой город с множеством высоких строений и богатая его округа, изобилующая всякими припасами. Решив это, он тотчас сообщил о [98] своем намерении властям Чолулы, выразил одновременно удивление, как это они до сих пор не удосужили прислать ему, посланцу великого монарха достойного привета. Между тем доложили, что от Мотекусомы прибыло новое посольство с великими дарами, ибо Мотекусома считал недостойным своего сана посылать людей с пустыми руками. Действительно, дары на сей раз были изрядные: одного золота не менее чем на 10 000 песо, а кроме того, 10 тюков удивительных изделий из перьев. Послами же - их было четверо - оказались что ни на есть знатнейшие сановники, по уверению тлашкальцев. Речь их была проста и коротка: Мотекусома, дескать, дивится, что Кортес находит удовольствие в общении с бедной и грубой страной; пусть он лучше поспешит в Мешико, где встретит подобающий прием... Конечно, Мотекусома хотел нас поскорее выманить из Тлашкалы, тесная дружба с которой ему была очень не по душе.

Кортес ответил рядом учтивостей, благодарил за приглашение и просил пока что послов не уезжать, тем более что сам задумал послать в Мешико двух наиболее блестящих наших капитанов, именно Педро де Альварадо и Бернардино Васкеса де Тапию. Подробностей, к сожалению, не знаю, так как в это время тяжко заболел лихорадкой, к тому же вскрылись раны, и мне ведомо лишь, что Кортес их вернул с пути и что, с другой стороны, Мотекусома очень заинтересовался этой парой и у своих послов испросил точное их описание и даже рисунки с них. Тут-то впервые Альварадо и получил название Tonatio 12, что по-мешикски означает "солнце" или "сын солнца", ибо он был человеком очаровательной внешности и тонких, располагающих манер, всегда приветливый, точно сияющий. Впрочем, не менее приятное впечатление производил и Тапия, несмотря на громадную свою силу. Итак, их вернули, и никто из нас не скрывал, что посылка их - одно из наиболее неудачных мероприятий Кортеса.

В это же время касики Чолулы прислали "посольство", если его можно так называть: всего четырех человек, незнатных и плохоньких, без всяких подарков, даже без припасов. Речи их были вялы и неуклюжи: касики, дескать, не смогли сами прибыть по нездоровью.

Тлашкальцы очень удивились такому посольству, считая его за насмешку, а Кортес послал четырех индейцев из Семпоалы в Чолулу с требованием в трехдневный срок отрядить благопристойное посольство, иначе он будет считать, что вся их округа находится в бунте и восстании против него, Кортеса. Узнав это решение, касики Чолулы немедленно извинились, указав, что в Тлашкалу они не отваживаются прийти из-за давнишней вражды, но как только Кортес вступит в их пределы, он убедится, что Чолула не хуже других умеет исполнять свой долг.

Кортес удовлетворился этими разумными объяснениями, и на следующее утро было назначено наше выступление. Тогда великие касики Тлашкалы сообщили, что в помощь нам, зная нрав и предательство Мешико, они отряжают 10 000 отборных воинов. Кортес был растроган такой заботой, но согласился лишь на 2 000 человек, так как вторгнуться с большим войском в страну, с которой хочешь жить полюбовно, ему казалось нецелесообразным. [99] И вот мы двинулись в Чолулу обычной колонной, но с удвоенными предосторожностями. На ночь мы остановились у большого каменного моста через реку, где для нас уже были приготовлены хижины и навесы и где ожидали нас посланные от касиков Чолулы, все люди знатные, с множеством съестных припасов, извещая, что наутро прибудут и сами касики с papas [(жрецами)]. Так оно и было. Высыпало еще великое множество народа, и все казались весьма радушными и мирно настроенными. Об одном лишь просили касики и жрецы, чтоб наш отряд тлашкальцев, во всяком случае, не входил в их город, так как вражда их давняя и возможны крупные неприятности. Кортес внял этому и просил тлашкальцев расположиться вне города, объясняя им, особенно через Альварадо, разумность и необидность такого распоряжения.

Когда касики Чолулы узнали об этом, они несколько успокоились, а Кортес приступил к ним с иными речами: почему они до сих пор не обещали бросить своего идолослужения и не выразили подчинения нашему государю, ведь сделали это другие окрестные народы, и им не пристало бы отставать от них. Ответ был: отказаться от своих богов они не могут, тем более что с нашими они знакомы со вчерашнего дня, зато ничего не имеют против признания нашего монарха. Впрочем, совершили они это не по закону, без нотариальной записи и устно, после чего мы начали свое вступление в город. Народа было видимо-невидимо, крыши и балконы были битком набиты разряженными зрителями; да и понятно: никогда еще они не видали ни лошадей, ни белых людей.

Прием в Чолуле, несомненно, сперва был и сердечным, и искренним. Но, увы, вскоре все изменилось. А именно, Мотекусома предписал через тех своих послов, какие были при нас, чтоб Чолула потихоньку готовилась к бою, который откроется тогда, когда придет от него войско в 20 000 человек, и будет продолжаться этот бой беспрерывно днем и ночью, до полного нашего истребления. Подкреплялось это предписание многими подарками и наградами, например, золотым барабаном или обещанием двадцать из нас принести в жертву идолам именно здесь, в Чолуле.

Все было предусмотрено до мельчайших деталей: присланное войско спрятано в лесистых ущельях примерно в пол-легуа от Чолулы, оружие роздано в громадном изобилии, балконы снабжены брустверами, улицы перерезаны рвами и земляными насыпями, дабы затруднить действие конницы; некоторые дома, как оказалось, были даже наполнены особыми шестами, ошейниками и ремнями, чтоб крепко-накрепко связать нас и в таком виде доставить живыми в Мешико... Но Бог всемогущий решил иначе, как мы увидим...

Поместили нас в очень удобных квартирах, и пища шла нам изобильная. Но уже на третий день прекратили доставку еды, перестали появляться также всякие касики и жрецы. Если же показывался какой-нибудь индеец, он насмешливо хохотал и вскоре исчезал.

Кортес потребовал от послов Мотекусомы объяснений, почему прекращена доставка съестных припасов. Те ответили, что временно вышел весь маис в Чолуле.

На тот же третий день прибыло новое посольство от Мотекусомы, но уже с иным совершенно поведением: без всякого церемониала, прямо-таки нахально, они объявили, что Мотекусома не желает нашего прибытия в столицу, так как нечем нас там содержать; ответ должен быть дан сейчас.

Кортес сразу понял, что дела приняли скверный оборот, но с обычной вежливостью и сдержанностью выразил лишь удивление, как это великий Мотекусома столь часто меняет свои намерения; а что касается их отъезда, то он просит их несколько повременить, на что они и должны были согласиться. Нас же он сейчас собрал и внушил еще большую осторожность, ибо пахнет изменой. Наконец, он пригласил к себе самого важного из здешних касиков, но тот не пришел, объявившись больным. Опасные признаки накоплялись все больше, и Кортес велел нам возможно незаметнее извлечь, бережно и даже с почетом, из близлежащего cues [100] [(пирамиды храма)] парочку papas [(жрецов)]. Это удалось, и Кортес начал с того, что богато одарил их, и потом спросил с помощью наших переводчиков доньи Марины и Агиляра: почему с недавнего времени жрецов, касиков и прочих жителей обуял такой неожиданный страх пред иноземцами? Один из них, самый главный, ответил, что никакого особого страха нет и он готов пойти и пригласить касиков, что он и исполнил. Кортес к ним обратился с тем же вопросом, указав, что ему пора двинуться дальше, в Мешико, а посему они должны доставить носильщиков [(tamems)] для переноса пушек [(tepuzques)} и багажа. Ответ был какой-то странный, а один из касиков прямо проговорился, заявляя, что они давно бы прислали еды, если бы не было запрета Мотекусомы.

Еще во время этих переговоров трое из наших друзей из Семпоалы, которые, в отличие от тлашкальцев, вошли с нами вместе в город, тайно донесли Кортесу, что ближайшие к нам улицы уже перекопаны и что глубокие рвы, внутри которых торчат заостренные колья, искусно замаскированы досками и землей; что на крышах и балконах навалена масса камней; что ряд улиц закрыт сооружениями из толстенных бревен. Почти одновременно прибыли и восемь тлашкальцев со следующим указанием: "Малинче! Видишь, насколько мы были правы в своих предостережениях. Чолула готовит тебе ловушку; еще вчера они принесли в жертву своему идолу войны семерых, из них пятеро - дети, чтобы дал им победу над вами, и вчера же они вывели жен и детей из города". Кортес поблагодарил их горячо, просил вернуться в лагерь и быть особенно бдительными, чтоб при первом зове двинуться в город на соединение.

Местным же касикам Кортес посоветовал помнить их обещание испанскому королю и не беспокоиться, ибо на следующий день он порешил выступить в Мешико, для чего Чолула должна предоставить носильщиков и 2 000 воинов, то есть столько же, сколько и Тлашкала. Касики обещали точное исполнение и откланялись, весьма радуясь, по-видимому, что их так легко выпустили и что мы своей просьбой о воинах еще более облегчили им дело, ибо те могут внезапно напасть на нас и продержаться, пока не подоспеет войско Мотекусомы для окончательной расправы. О том, что мы почуяли измену, никто из них не догадывался.

Кортес же старался все более и более точно проникать в их планы, а посему обратился к донье Марине, чтоб она новыми подарками склонила жрецов на дальнейшие разговоры. Донья Марина ловко умела обделывать такие дела, и вскоре пред Кортесом предстали оба жреца. Кортес убедительно доказывал, что им, почтенным старцам, да еще священникам, менее всего пристало лгать, а посему он надеется, что они выложат ему всю правду, тем более что он завтра уходит и никому не скажет ни слова. Жрецы помялись немного, но постепенно разговорились: что Мотекусома несколько раз уже менял свои намерения, что раньше он приказал принять нас радушно в Чолуле и с почестями проводить в Мешико, а теперь мешикское жречество уверило его, что их Тескатлипока и Уицилопочтли порешили нашу погибель в Чолуле, а посему он послал большое войско на помощь этому городу...

Богато одарив жрецов и отпустив их, Кортес собрал войсковую сходку для изложения дел. Меньшинство стояло либо за избрание другого пути, либо даже за возвращение в Тлашкалу; мы же, большинство, указывали, что, не отомстив как следует за измену в Чолуле, мы в другом месте подвергнемся еще большей [101] напасти, что если уже начать военные действия, так именно здесь, в богатом и изобильном городе и что прежде всего нужно известить наших друзей тлашкальцев за городом, чтоб и они своевременно могли принять участие в нашем бранном труде.

Затем Кортес приказал нам приготовиться к походу на завтра, что было не трудно, ибо добра у каждого из нас было почти что ничего, а послам Мотекусомы объявил, что какие-то злодеи в Чолуле замышляют коварство и измену, что они даже готовы свалить вину на послов и самого Мотекусому, чему он, конечно, не верит, а посему просит их остаться у нас, прекратив всякие сношения с горожанами, а завтра, при походе, быть нашими проводниками в Мешико. Послы, разумеется, проявили большое изумление, уверяли в полнейшей своей лояльности, но все же к ним приставили стражу.

Всю ночь мы были начеку, так как предполагали именно ночное нападение. Наибольшую уверенность получили мы еще со слов старухи-индеанки, жены одного касика, которой донья Марина, молодая, красивая и богатая, настолько приглянулась, что она уговаривала ее бросить нас и перебраться к ней, ибо ночью нас всех перебьют по приказу Мотекусомы. Пусть она соберет все свои драгоценности - а у нее их было уже не мало, - и она ее сохранит, а затем выдаст ее за своего второго сына.

Умная донья Марина горячо благодарила старуху, но сказала, что сейчас не может с ней пойти, так как ей одной не снести всех своих вещей. Пусть она вместе с сыном останется в нашем лагере до ночи, и тогда они заберут все и уйдут вместе с ней. Старуха так и сделала, и донья Марина завела с ней длинные разговоры, понемногу вытягивая из нее все, что та знала. Оказывается, муж ее - начальник одного из кварталов; вот уже дня три, как идут подготовления к нападению; войско Мотекусомы прибыло и искусно спрятано, отчасти в самом городе; роздано много подарков и еще больше обещано; особые награды ожидают тех, которые живьем поймают испанца, чтоб он мог быть заколот на алтарях Мешико...

Донья Марина и глазом не моргнула при этих рассказах, а обнимала и гладила старуху; затем встала, говоря, что теперь пойдет собирать свои вещи. Сама же, конечно, пошла к Кортесу и все от слова до слова пересказала ему. Кортес велел привести старуху и извлек из нее еще немало ценных сведений.

Так прошла ночь. С наступлением же дня в наши квартиры привалила великая сила индейцев под видом носильщиков и двухтысячного вспомогательного войска. Занятно было видеть затаенную радость и глубокую скрытую насмешку касиков и жрецов, предполагавших, что мы уже крепко сидим в мышеловке, ибо людей они привели много больше, нежели мы потребовали. Они наполнили громадные дворы сиes [(пирамиды храма)], нашей квартиры, которая сохранилась и по сию пору в память того кровавого дня.

Как ни рано они пришли, но нас они уже застали готовыми к работе. А именно, наиболее надежные из нас были расположены вдоль ворот, чтоб у каждого проходящего отнимать его оружие. Сам же Кортес с охраной находился в глубине двора, верхом на коне. Узнав, кстати, что наши два жреца тоже стоят вместе с другими пред воротами, он велел им сказать, что в их присутствии сегодня не нуждается, дабы таким образом избавить их от опасности и чтобы не говорили, что за добрые услуги он заплатил недобром.

Тогда Кортес, сидя высоко на коне, а донья Марина была около него, гневно обратился к касикам и остальным жрецам, подробно изложил им всю их измену, все предательские приготовления в городе в [102] течение последних трех дней, прибытие отрядов Мотекусомы, и сказал им, что они должны заплатить нам, согласно сказанному Богом Нашим Сеньором и по велению короля, за то, что хотели убить нас и съесть наше мясо, ведь уже они приготовили горшки с [соусом чили] из соли, перца и томатов, и что все это вынуждает нас - самых лучших и храбрейших воинов - оружием наказать их, как до этого их соседи тлашкальцы. Касики, как один, ответили, что это так, но что вина падает не на них, а на послов Мотекусомы и на него самого. Но Кортес прервал их указанием, что по испанским законам они подлежат смерти, дал знак, и раздался выстрел - условленный сигнал для начала кровавой работы.

Множество индейцев было перебито нами 13, другие были заживо сожжены. Не помогли им лживые обещания их лживых идолов!.. Не прошло и двух часов, как к нам присоединились наши друзья из Тлашкалы, которые отважно пробились сквозь полчища жителей Чолулы, а теперь стали, несмотря на наши предостережения, разбредаться для грабежа и ловли людей. На следующий день, впрочем, прибыли новые отряды из Тлашкалы и совершили новые неистовства в городе, ибо взаимная их ненависть действительно была непомерной. С великим трудом Кортесу, при помощи Альварадо и Кристобаля де Олида, удалось ввести их опять в нужные границы и выпроводить из города в лагерь.

Во время этой расправы к Кортесу устремились касики и жрецы из других, более отдаленных кварталов города, уверяя, что они и их подвластные не причастны к измене, в чем им и можно было верить, так как кварталы города имели особые управления, независимые друг от друга. К их просьбам присоединились и оба известных уже нам жреца, а также старуха, сватавшая донью Марину.

Сперва Кортес не очень склонялся на эти просьбы, но потом, велев позвать послов Мотекусомы, заявил, что он готов переменить гнев на милость ради уважения к Мотекусоме, а посему приостанавливает дальнейшее возмездие. Одновременно он вызвал и начальников тлашкальцев из лагеря и повелел им отпустить на волю весь их полон, мужчин и женщин, что те и сделали, повинуясь воле Кортеса. Конечно, им это было нелегко; впрочем, богатств они унесли все же достаточно - золота, одежд, соли, рабов. Еще любопытнее, что отныне отношения между Тлашкалой и Чолулой не только поправились, но и ничем, насколько я помню, более не нарушались. Затем Кортес велел местным касикам и жрецам принять меры, чтоб в пятидневный срок вернулись все жители и по-прежнему бы действовали все tianguez 14, то есть рынки, со своей стороны ручаясь, что никто никакой обиды не претерпит. Жители опасались, между прочим, что Кортес, взамен убитого главного касика, участника заговора, сам назначит нового, [103] грозного; но Кортес поступил иначе, чем много способствовал возвращению мира и доверия, именно: узнав, что по законам страны наибольшее право имеет брат убитого, он ему и передал это место.

Когда город опять наполнился народом и сутолокой, Кортес велел созвать всех, особенно касиков и жрецов, и держал перед ними длинную речь о преимуществах нашей святой веры и о пакости и тщете идолослужения и человеческих жертв, напомнив, что недавнее обещание их идолов насчет победы было посрамлено. Посему он надеется, что вскоре они разрушат свои капища либо сами, либо попросят сделать это нас, а пока один из си должен быть отделан заново, и в него поместят алтарь и крест. Собравшиеся согласились на это, дали даже кучу обещаний, хотя потом их и не сдержали, но падре Ольмедо утешал нетерпение Кортеса указанием, что счастливое наше вступление в Мешико должно сильно изменить мнение всех здешних людей.

Прибавлю теперь, что город Чолула лежит на равнине, окруженный многочисленными цветущими поселениями. И земля эта обильна маисом и разными овощами, множеством aji 15, и вся покрыта агавами, из которых делают вино. Город же, вроде наших Талаверы или Пласенсии, знаменит своей посудой с красивыми рисунками, которая расходится и в Мешико, и по всем окрестным провинциям. В самом городе до сотни cues [(пирамид храмов)], из которых особенно замечателен один, величиной больше всех мешикских, с почти сотней дворов и колоссальным идолом, к которому устремляются паломники со всех сторон, принося жертвы и подарки и совершая 9-дневное служение...

Остается еще сказать о войске, посланном сюда Мотекусомой. Узнав о нашей расправе, они немедленно повернули обратно в Мешико, где Мотекусома, вне себя от огорчения, тщетно вопрошал богов, что ему следует предпринять: помешать ли нашему продвижению на Мешико или, наоборот, спокойно впустить нас в столицу. Лишь после двухдневных кровавых жертвоприношений оракул сказал, что он немедленно должен послать к нам посольство, чтоб извиниться за события в Чолуле, всячески способствовать нашему приходу в Мешико, а затем, когда мы прибудем туда, прервать все сообщения и уничтожить нас голодом, жаждой и постоянными атаками. Тогда-то бог Уицилопочтли и примет с великим удовлетворением великую жертву - всех белых людей, рассеченные тела которых будут съедены верующими и храмовыми животными...

Кроме того, понятно, весть о наказании Чолулы с невероятной быстротой распространилась по всей Новой Испании, и слава нашей непобедимости возросла больше прежнего; прослыли мы также вещими, так как всякое тайное дело для нас сейчас же становится явным. [104]

ПУТЬ В МЕШИКО

Две недели пробыли мы в Чолуле, которая успокоилась и оживилась, совсем как раньше. Затем мы выступили в Мешико 16. Но накануне еще прибыло новое посольство от великого Мотекусомы с обычными подарками тысячи в две песо: высказав свое сожаление за события в Чолуле и свой гнев по поводу того, что злое дело осмелились связать с его именем ("жаль, что вы этот народ лгунов не наказали еще сильнее!"), Мотекусома звал нас в Мешико. Все мы, и солдаты, и капитаны, несказанно обрадовались такому повороту дел, и жажда увидеть, наконец, сказочно богатый Мешико усилилась непомерно, особенно у нас, бедняков, участников прежних открытий, не имевших кубинских поместий.

Троих из этого посольства Кортес оставил у себя в качестве проводников, а остальных вернул в Мешико с известием о нашем туда приближении.

Стоит отметить также, что оба великих касика Тлашкалы сделали еще одну последнюю попытку удержать нас от гибельного, по их мнению, похода; и еще раз они предложили Кортесу вспомогательный корпус в 10 000 человек, снабженный всем необходимым, вплоть до провианта. Кортес был растроган, но опять-таки по указанным причинам отказался от столь крупной помощи, зато потребовал 1 000 человек для переноса грузов 17 и исправления дорог, которые тотчас и прибыли, все ловкие, сильные ребята.

Наконец, в самый последний момент наши друзья из Семпоалы заявили, что дальше они не пойдут, так как на каждом из них тяготеет много ответственности перед Мотекусомой, чиновников которого они захватили силой и самую власть которого они отвергли. Как ни успокаивал их Кортес, как ни уговаривала донья Марина, они стояли на своем, и Кортес с миром отпустил их, раздав им щедрые подарки из мешикских приношений и послав два тюка материи и толстому касику. С ними же он послал письмо к Хуану де Эскаланте в Вилью Рику де ла Вера Крус с изложением всех событий и просьбой поскорее закончить постройку крепости, быть бдительным и защищать окрестное население от возможных посягательств мешикских чиновников, не забывая и о строжайшей дисциплине в собственном отряде...

Шли мы, разумеется, с всевозможной осторожностью, а посему небольшими лишь переходами. К вечеру мы дошли до местечка Кальпан 18, в 4 легуа от Чолулы, где нас встретили касики и жрецы страны Уэшоцинко, соседей и союзников Тлашкалы. Подарки их были бедны, но еды они припасли нам много, и Кортес принял их с великим расположением. [105]

Но и они старались нас отговорить от похода, выставляя великие опасности от многочисленности и коварства врагов. Когда же они в этом не преуспели, они подробно описали нам дальнейший путь. Скоро, дескать, после выхода из гор, перед нами будут две дороги: одна - весьма хорошая и удобная; другая - загроможденная только что сваленными могучими деревьями. Первая, на Чалько, опасна, так как она нас приведет в искусственный тупик, где находится засада мешиков; вторая, на Тлалманалько 19, безопасна, и по ней мы должны пойти, так как и они сами, и наши тлашкальцы смогут освободить ее от деревьев.

Действительно, к полудню следующего дня мы миновали горное ущелье и увидели пред собой обе дороги. Кортес давно уже решил следовать совету касиков из Уэшоцинко, но все же надумал испытать мешикских послов, которые, конечно, высказались за дорогу на Чалько, удобную и обильную продовольствием. Но мы пошли на Тлалманалько, и нашим индейцам лишь с великим трудом удавалось расчищать путь, ибо деревья были так велики, что и по сию пору многие из них лежат вдоль дороги. Когда же мы поднялись на кряж, пошел такой густой снег, что покрыл все в один момент. Впрочем, скоро мы стали спускаться и на ночь укрылись в нескольких зданиях, служивших, вероятно, гостиницами для проезжающих торговцев. Еда была обильная, и, несмотря на сильный холод, мы хорошо провели ночь, а на следующий день спуск продолжался, пока мы не достигли Тлалманалько.

Здесь нас уже ожидало множество людей из Чалько, Чималуакана, Амекамека 20, Акасинго и других поселений, названий которых теперь не упомню. Сообща они поднесли нам подарок: золота на полтораста песо да два тюка материи. Были они приветливы и доверчивы, и Кортес благодарил их от сердца и спросил, не нужна ли его помощь, а падре Ольмедо из [Ордена Нашей Сеньоры] Милостивой, по его настоянию, должен был произнести краткое поучение о нашей святой вере и призыв к отказу от своих идолов. Те слушали весьма добродушно, а на призыв ответили, что - там видно будет; зато сообщение о величии нашего сеньора императора и его постоянное стремление установить повсюду мир и справедливость - привело их в восторг, и они, старательно наблюдая, чтобы мешикские послы их не услышали, наперерыв стали жаловаться на гнет и издевки Мотекусомы и его сборщиков налогов, которые забирали все, что у них было, красивых женщин и детей, а также они забирали их мужчин и принуждали их трудиться как рабов, заставляли грузить на лодки сосновую древесину, камень, хворост и маис и выполнять множество посевных работ на маисовых полях, обрабатывать их земли - служа их идолам, не говоря уже об обычной охоте на людей для жертвоприношений, и все это - уже многие годы. Кортес утешал их, сколько мог, а донья Марина с особой охотой переводила его слова; он уверял их, что им придется еще малость обождать, и тогда ему удастся освободить их от тяжкого ига 21.

Отсюда Кортес, между прочим, хотел послать двух местных касиков в сопровождении нескольких тлашкальцев, чтобы посмотреть, что делается на другой дороге, особенно там, где была расставлена засада. Но касики указали, что засада эта снята вот уж несколько дней, что уничтожен и завал пути, ибо великий Мотекусома получил новое прорицание Уицилопочтли - их божества войны - не препятствовать нашему [106] въезду в Мешико, так как именно в этом городе всему нашему войску суждено погибнуть. "Не ходи в Мешико, Малинче, - молили касики, - там тебе действительно несдобровать!" Кортес поблагодарил их за сведения и совет и с радостным лицом заметил, что никто у нас не сможет отнять жизнь, ни мешики, ни кто-либо иной, а только Наш Сеньор Бог. Посему-то мы и идём бестрепетно в Мешико...

Только что мы хотели пуститься в путь, как прибыло новое важное посольство с обычными подарками, но необычным поручением. Оказывается, Мотекусома обещал ежегодно платить нашему императору столько золота, серебра и драгоценных камней, сколько он пожелает, но лишь при условии, если Кортес повернет назад, за что Мотекусома готов ему заплатить четыре карги 22 золота, а каждому из нас по одной; дальнейшее продвижение в Мешико Мотекусома запрещал, и весь его народ готов вооружиться, да и к столице ведет лишь одна узенькая дорога, и съестных припасов в ней теперь совсем мало.

Кортес поразился этим известием, но не показывал вида. А, наоборот, обнял послов и с великой охотой принял подарки. Ответ же его был краток: Мотекусома слишком великий сеньор, чтобы так часто менять свое мнение, а посему он, Кортес, продолжит свой путь; Мотекусома слишком мудр, чтоб не понять, как сильно разгневается наш сеньор император, когда мы не выполним его приказа посетить Мотекусому и повидать Мешико; если же Мотекусоме не понравится наше пребывание в его столице, то сейчас же, по первому его приказу, уйдем оттуда; что же касается недостатка съестных припасов, то мы столь неизбалованны и привычны, что это не играет для нас роли 23.

С этими соображениями Кортес и отослал послов, а в нас, солдат, невольно, по слабости людской, стали закрадываться страх и дурные предчувствия; близостью смерти повеяло на нас, ибо не напрасными казались нам столь единодушные предостережения и тлашкальцев, и наших друзей из Семпоалы, и людей из Уэшоцинко, из Чалько и других местностей, но мы вверили себя Богу Нашему Сеньору и Божьей Благословенной Матери Нашей Сеньоре.

Впрочем, уже на следующее утро наше малодушие как рукой сняло. Именно великий Мотекусома, узнав о непреклонности нашего решения, вновь изменил свою тактику и послал нам навстречу своего племянника Какамацина, сеньора Тескоко 24. О его приближении известили нас запыхавшиеся сановники и вскоре прибыл он сам в невиданном доселе великолепии. Восемь знатных мешиков, все владетельные сеньоры, несли его в золотом паланкине с множеством драгоценных камней и ярких зеленых перьев. Одежда его была роскошна. Приблизившись к нашему лагерю, Какамацин покинул носилки, опираясь на двух свитских, а другие очищали пред ним дорогу, чтоб его нога не коснулась ни камня, ни Соломинки. Проделав обычные приветствия, он сказал Кортесу следующую речь: "Малинче! Я и вот эти сановники прибыли приветствовать тебя и сопровождать тебя весь остальной путь в нашу столицу; скажи, в чем нуждаешься ты и твои товарищи - все у тебя будет. А послал нас к вам наш сеньор, великий Мотекусома". При виде столь великого богатства наши сердца воспламенились: если таков племянник Мотекусомы, то каков же он сам? Кортес же спокойно обнял Какамацина, сказал ему и его свите ряд учтивостей [107] в ответ на преподнесенные ему три огромные жемчужины одарил их стеклом, и мы двинулись вперед. Со всех сторон бежал народ, чтобы посмотреть на нас, и на дороге становилось тесно и пыльно. Потом мы прибыли с этими индейцами-сановниками в другое поселение на озере, которое называлось Мискик 25, расположенное, как и Венеция, на воде, там были башни и большие сues [(пирамиды храмов)], сияющие белизной; и касик этого поселения со своими знатными преподнесли Кортесу золота и дорогих накидок на 400 песо. И наш Кортес благодарил их и, как обычно, говорил о нашей святой вере, и, как и в других поселениях, здесь втайне жители жаловались на Мотекусому и многие обиды от него. А Кортес им говорил, что скоро избавит их от этого - мы прибудем в Мешико, и Бог нам поможет исполнить это.

На другой день рано утром мы вступили на широкую дорогу и направились к Истапалапану 26. И видя многолюдные города и крупные поселения, одни - на воде, другие - на суше, и эту ровную мощеную дорогу, что дальше вела к Мешико, мы испытывали все возрастающее удивление и говорили, что все это похоже на [109] волшебные рассказы из книги об Амадисе 27 - большие башни cues [(пирамиды храмов)], строения, стоящие прямо в воде, и все каменной кладки; и некоторые из наших солдат говорили, что если все то, что они видят, не сон и не чудо, то я должен описать это, так как все это надо как следует осмыслить; не знаю, как и рассказать о доселе невиданных и неслыханных вещах, которые даже во сне не могут привидеться. Чем больше мы приближались к Истапалапану, тем больше росло наше преклонение пред мощью и богатством этой страны. Пред городом нас встретили опять новые высокие особы: сеньор этого города Куитлауак 28 и сеньор Кулуакана, оба в близком родстве с Мотекусомой. И потом, по прибытии в этот город Истапалапан, нас разместили в подлинных дворцах громадных размеров, чудной постройки, из прекрасного камня, кедрового дерева и других хороших ароматных деревьев, с большими внутренними дворами и помещениями, украшенными навесами из хлопчатобумажной ткани. Затем, хорошо все осмотрев, мы вышли в большой огород и сад, весьма великолепные, не насмотришься, не нагуляешься, полные роз и цветов иных, со множеством плодовых деревьев и розовых кустов на земле, и прудом с пресной водой и многим другим; и можно было видеть, как большие лодки проплывают из озера по каналу, искусно выложенному изразцами и каменной мозаикой; на деревьях, полянах, пруде всякая птица, цветноперая, яркая. Все было так необычно и красиво, что я смотрел на это и не думал, что в мире могут быть такие земли, как эти, поскольку в то время о Перу еще не было известно. Теперь же все это разрушено, заброшено и ничего не сохранилось.

Продолжим рассказ. Касики этого города и Койоакана 29 преподнесли золота более, чем на 2 000 песо, а Кортес выразил им благодарность за это и выказал большую благосклонность, и беседовал с ними, с помощью наших переводчиков, касаясь и нашей святой веры, и объявлял о великой мощи нашего сеньора императора. Истапалапан в то время был значительным городом, находился наполовину на воде, наполовину на суше. Ныне здесь уже нет озера; где раньше был канал и шли суда, там теперь сеют и жнут маис. Все изменилось настолько, что никто этому даже не верит. А ведь прошло так немного времени!..

На следующий день, рано утром, мы выступили из Истапалапана, в сопровождении тех великих касиков, о которых я раньше говорил; дальше шли мы по дороге [на дамбе], шириной в 8 шагов, ведущей прямиком в город Мешико. Но несмотря на такую ширину, вся она была наполнена множеством людей, одни из них шли в Мешико, а другие - выходили. Индейцы прибывали посмотреть на нас, и нам трудно было продвигаться, они толпились на башнях и cues и прибывали на лодках со всех сторон озера, и это было не удивительно, поскольку они никогда не видели ни лошадей, ни людей таких, как мы. С каждым шагом восхищение наше росло, а язык немел от удивления. Впереди появлялись, с одной стороны, на суше большие города, и на озере - множество других. И мы видели, что все озеро покрыто лодками, а на дороге [на дамбе], тут и там, много мостов, и впереди - великий город Мешико; а нас лишь 400 солдат 30, - и вспомнились нам наставления и предостережения друзей из Уэшоцинко, Тлашкалы, Тлалманалько и многих других, предупреждавших нас: беречься, не входить в Мешико, в котором нас перебьют. Пусть любознательные читатели, ознакомившись с тем, что описано, оценят сами: были ли когда-нибудь на свете мужи, проявившие такую же отвагу? [111]

МОТЕКУСОМА

Продолжим рассказ. Мы двигались своей дорогой [на дамбе из Истапалапана]; когда мы прибыли к месту, где от нее отделяется другая меньшая дорога [на дамбе], ведущая к городу Койоакану с несколькими святилищами наподобие башен, к нам приблизилось множество знатных и касиков в очень богатых и разнообразных накидках, заполнившие дорогу. И эти великие касики, посланные великим Мотекусомой встречать нас, подошли к Кортесу и сказали на своем языке: добро пожаловать; и в знак мира касались рукой земли, целовали землю и эту же руку. Таким образом, мы там задержались надолго, а оттуда ушли вперед Какамацин - сеньор Тескоко, и сеньор Истапалапана, и сеньор Тлакопана, и сеньор Койоакана встречать великого Мотекусому, уже приближавшегося в роскошных носилках, сопровождаемого своими вассалами - другими великими сеньорами и касиками 31.

Когда мы вплотную приблизились к Мешико, где были другие башенки, великому Мотекусоме помогли сойти с носилок и повели под руки те великие касики, под весьма драгоценным и изумительным балдахином из зеленых перьев, искусно украшенным золотом, с обилием серебра и жемчуга, и камней chalchiuis [(нефритов)], которые свисали, как бусы, что нельзя было оторвать глаз. Великий Мотекусома был очень богато одет, согласно их обычаю, и имел обувь, наподобие - cotaras 32, с подошвами из золота, а на верхней части были драгоценные камни; известные уже нам четыре сеньора, его родственники, ведущие его под руки, были уже не в прежней одежде - в которой [113] нас встречали, а, согласно обычаю, в особой, парадной, которую быстро накинули на себя по пути, для встречи своего сеньора Мотекусомы. И кроме этих четырех сеньоров были с ним четверо других великих касиков, которые несли тот балдахин над их головами; множество других сеньоров были впереди великого Мотекусомы, подметая землю, по которой он должен был шагать, и расстилая дорогие ткани, дабы его нога не коснулась голой земли. Никто, кроме этих четырех сеньоров-родственников, что вели его под руки, не смел смотреть в лицо великому Мотекусоме: у всех глаза были почтительнейше и благоговейно опущены. При приближении великого Мотекусомы Кортес соскочил с коня и пошел ему навстречу, и когда приблизился к Мотекусоме, каждый из них с великим почтением поклонился другому. Мотекусома сказал ему приветствие по случаю приезда, и наш Кортес ответил, с помощью доньи Марины, подошедшей вместе с ним, что он желает ему доброго здоровья; затем Кортес из надушенного мускусом платка извлек ожерелье, сделанное из разноцветного стекла, и возложил его на великого Мотекусому; когда же он при этом захотел его обнять, то те великие сеньоры, что шли вместе с Мотекусомой отвели руку Кортеса, чтобы не обнял его, поскольку это считалось оскорблением.

Затем было произнесено еще несколько ласковых и учтивых слов, и Мотекусома повелел двум своим племянникам, которые вели его под руки, - сеньорам Тескоко и Койоакана, сопровождать нас в отведенные нам квартиры. Сам же Мотекусома вместе с другими двумя своими родственниками - Куитлауаком и сеньором Тлакопана, которые его сопровождали, вернулся в город, а также вернулись все, кто был с ним, - касики и знатные 33.

Мы вступили в Мешико. Толкотня была невероятная; сверху и снизу, с улиц, с плоских крыш, балконов, лодок и плотов впились в нас тысячи тысяч глаз мужчин, женщин и детей. И сейчас я вижу пред собой всю эту величественную картину так ясно, как будто она происходила лишь вчера. Наше ничтожество нами сознавалось все сильнее, но сильнее же мы вознадеялись на мощь и помощь Нашего Сеньора Иисуса Христа. Все до единого мы свободно разместились в нескольких громадных строениях, которые были отведены для нас. Раньше они принадлежали Ашаякатлю 34, отцу великого Мотекусомы, а потом остались необитаемыми, и только часть их Мотекусома отдал под святилища идолов, да еще держал там потайной клад, как мы узнаем. Итак, сейчас там жили teules - так они называли своих идолов, а посему нас, как teules, туда и поместили, чтобы мы находились под одной кровлей с равными. Дворцовый комплекс Ашаякатля состоял из нескольких строений со множеством вместительных залов, и покои Кортеса сплошь быль покрыты дорогими коврами; но и нас не забыли - наши постели, с новыми матрасами, подушками, блестящими одеялами и занавесями, были таковы, что на них могли бы покоиться величайшие сеньоры. Все блестело чистотой и богатыми украшениями.

Когда мы вступили в большой внутренний двор этого дворцового комплекса, нас встретил великий Мотекусома, взял Кортеса за руку и собственной персоной проводил его во внутренние покои. Здесь он надел на него драгоценную цепь удивительно тонкой работы - каждое звено представляло рака - и все присутствующие, не исключая и мешиков, удивлялись столь неслыханной чести. Кортес благодарил за все, и Мотекусома ответил: "Малинче! Пусть ты и твои братья чувствуют себя здесь, как дома. Желаю вам хорошенько отдохнуть!" С этими словами он удалился в свой дворцовый комплекс, который был близко от нашего. Мы же немедленно приступили к расквартированию отдельных рот по залам, выбрали подходящие места для пушек и все устроили так, чтобы при малейшей тревоге все были бы вместе и в наивыгодной позиции. Нам была приготовлена великолепная еда, согласно их обычаю, которую мы затем съели. А вошли мы в великий город Теночтитлан-Мешико в 8-й день 35 месяца ноября, в год от Рождества Нашего Спасителя Иисуса Христа - 1519. Хвала и слава Нашему Сеньору Иисусу Христу! [114]

После того, как мы поели, в нашем расположении появилось множество сановников и придворных с сообщением, что и Мотекусома откушал и направляется сюда. Кортес вышел ему навстречу до середины зала, и Мотекусома вновь взял его за руку; принесены были драгоценные кресла мешикской работы, с богатой резьбой и позолотой; Мотекусома пригласил Кортеса воссесть вместе с ним и начал разговор длинной и хорошо обдуманной речью: выразив еще раз свою радость по поводу нашего благополучного прибытия, он сказал, что уже два года тому назад впервые узнал о нашем приходе с другим капитаном в Чампотон, а затем, на следующий год - о новом приходе с иным предводителем четырех кораблей; теперь, когда явился Кортес, он охотно исполнит все его пожелания, так как все более убеждается, что мы и есть те люди с восхода солнца, которые вернулись спустя много времени, чтобы править этими землями, о которых говорит древняя легенда, что подтверждают и наши доблестные победы в Чампотоне и Табаско и над тлашкальцами 36.

Кортес, с помощью наших переводчиков - особенно доньи Марины, учтиво ответил великой благодарностью за все те благодеяния, какие сыплются на нас теперь; что мы действительно пришли с восхода солнца, что мы подданные великого сеньора - императора дона Карлоса, и что мы все христиане и наш единый истинный Бог не похож на здешних идолов, о чем он позволит себе еще много и часто беседовать.

После этого Мотекусома велел принести разнообразные подарки и сам стал раздавать их - не только Кортесу, но и всем капитанам и солдатам. Да, он проявил себя как истинный великий сеньор, для которого дарить - радость... При этой раздаче он, между прочим, спросил - все ли мы действительно братья и близкие, на что Кортес ответил утвердительно, понимая это в смысле веры и подданства.

Непринужденная беседа, впрочем, продолжалась недолго, так как Мотекусома понял нашу естественную усталость от похода. Приказав посему еще раз своим майордомам всячески заботиться о нас и о наших конях, он распростился, а мы все высыпали его провожать. Кортес, правда, немедленно же приказал, чтобы мы ни под каким видом не покидали наших квартир. А на следующий день Кортес отдал визит Мотекусоме. Для этого он избрал четырех капитанов - Педро де Альварадо, Хуана Веласкеса де Леона, Диего де Орласа и Гонсало де Сандоваля, а также пятерых солдат, среди которых был и я.

Мотекусома тоже поднялся нам навстречу и прошел до половины зала, причем с ним были лишь его племянники, ибо все остальные сановники и придворные могли войти в его апартаменты только по особому зову. Он взял Кортеса за обе руки и дружески подвел его к возвышению, где и усадил его подле себя, по правую, то есть почетную сторону. Нас также посадили, и Кортес начал длинную искусную речь: "Все наши желания ныне исполнились, все приказания нашего государя соблюдены в точности. Но остались еще веления нашего Бога, о чем и хочу тебе сказать, как говорил в свое время и твоим послам Тентитлю, Куитлапильтоку и Кинтальбору". И затем Кортес тщательно изложил все по пунктам: что такое христиане и Христос, крест и вера, как сотворен был мир, об Адаме и Еве, как Бог хочет спасения всех [115] людей, ибо все они братья; как государь наш печалится, что столь славные и хорошие народы из-за своего язычества обречены на гибель, как он послал поэтому нас сюда, хотя мы - лишь первые вестники, а за нами присланы будут люди особой святости и чудных качеств, каковые обо всем нужном скажут лучше и вернее, и что таких людей у нас в Испании великое множество.

Кортес продолжал бы и дальше, но, убедившись, что Мотекусома хочет вставить и свое слово, замолк. Мотекусома ответил: "Ceньор Малинче! То, что ты говорил о своем Боге, я действительно уже слышал: раньше от моих людей, посланных к тебе на берег моря. Знаю я и о кресте, ибо ты всюду и везде водружал его. Мы не воззражали, так как и наши божества считаем добрыми и молимся им, совсем как вы, с незапамятных времен, так как и они, как и ваши, тоже сотворили мир. Посему не будем более говорить об этом. Зато относительно вашего государя я чувствую себя должником: уже два года тому назад, когда прибыли первые корабли, я очень хотел сам видеть прибывших людей, пригласить их к себе. Теперь наши божества исполнили мое желание: я вас вижу в своем дворце. Если же и пришлось однажды отсоветовать вам такое путешествие, то это было сделано с великой неохотой, ради моего народа, который тогда боялся вас, рассказывая всякие небылицы о ваших пожирателях людей, пушках и конях. Теперь же и я, и мы все убедились в праздности этих россказней, видим и знаем, что вы такие же люди, как и все, храбрые и разумные, а посему готовы с вами делить все наше достояние".

Кортесу оставалось только благодарить за столь лестное мнение. Но Мотекусома, несмотря на высокий свой сан, был весьма доступен шутке и продолжал: "Я отлично знаю, Малинче, какие бредни рассказывали тебе тлашкальцы, твои верные союзники: что я как божество или teul, и что в моих домах все золотое, серебряное и из драгоценных камней; им хорошо известно, что это не так, но они, не веря в это сами, желали обмануть; теперь, сеньор Малинче, видите, мое тело из костей и мяса, как и ваши, а мои дома и дворцы из камня, дерева и извести; скажу сеньор, я великий король, это так, имеющий богатство, доставшееся от моих предков, это не бред и ложь, которые обо мне они рассказывали, сравнимые с ложью, что я владею вашими громами и молниями". На это Кортес, вторя в тон, с улыбкой ответил: "Давно известно, что враг о враге добра не скажет. Зато глаза мои ныне говорят, что нет более щедрого и более блистательного монарха, и титул "император" ему дан не напрасно".

Мотекусома мигнул своему племяннику, и вскоре внесены были подарки для нас, каждому в отдельности, причем на простого солдата пришлось по две тяжелые цепи из золота да по два тюка ценных материй. И одаривал нас великий Мотекусома с радостным лицом и великим достоинством.

Мы простились и вернулись к себе, где рассказали все товарищам. А теперь следует и нам подробнее описать Мотекусому и весь его обиход. [116]

Мотекусоме в это время было лет под сорок. Он был высокого роста, хорошо сложен, хотя и несколько худ. Цвет кожи куда более светлый, нежели у прочих индейцев. Волосы не длинные; лишь над ушами, прикрывая их, оставлены были два пучка, которые курчавились. Борода негустая, черная. Лицо продолговатое, открытое, а глаза, очень выразительные и красивые, могли быть и серьезными, и шутливыми 37. Он был изысканным и чистоплотным; каждый день он купался по вечерам; и было много женщин-наложниц, дочерей сеньоров, и две законных его жены, дочери двух главнейших касиков 38, с которыми он исполнял супружеские обязанности скрытно, об этом знали только те, кто прислуживали. Был он чист от содомских грехов. Накидки и одежды, которые носил один день, приносили ему лишь через 3 или 4 дня. Вблизи его собственных внутренних апартаментов, в других залах всегда находилось 200 человек знати для охраны и услуг; но запросто он никогда с ними не разговаривал, а лишь давал приказы или выслушивал донесения, которые должны были быть изложены сжато, в нескольких словах. Являясь по вызову или с поручением, представляющийся должен был набросить на свою, хотя бы очень богатую, одежду другую, более простую, особого покроя и свежайшей чистоты; с ног снималась обувь, и я много раз видел, что это делалось при входе во дворец даже высшими сановниками и сеньорами. Говорили с ним всегда с потупленным взором, и никто никогда не смел ему смотреть в лицо. Уходя, нельзя было повернуться к двери, а нужно было пятиться назад; при входе и уходе они должны были трижды поклониться ему и сказать: "Сеньор, мой сеньор, мой великий сеньор". Наконец, никто не имел права, даже в экстренных случаях, сразу предстать пред Мотекусомой: придворный обычай требовал, чтоб каждый пришедший некоторое время провел у ворот 39.

Что касается трапезы, то количество мясных блюд разного вида и вкуса обыкновенно доходило до 30; сервировали еду в особых судках, с помещением для горячих углей, чтоб кушанье не стыло. Каждое блюдо готовили для великого Мотекусомы в количестве более 300 порций, не считая еще свыше 1000 порций для людей охраны. Пред трапезой он иногда осведомлялся, что сегодня изготовлено, и выбирал наиболее приятные для себя яства, какие и подавались к столу. В качестве особого лакомства, говорят, иногда готовили детское мясо. Так ли это - не могу сказать, ибо за великим множеством вкуснейших мясных блюд трудно что-либо различить, ведь ежедневно ему готовили блюда из кур, индеек, фазанов, куропаток этой земли, перепелок, домашних и диких уток, оленей, кабанов [(вероятно, пекари)] этой земли, тростниковых птичек, голубей, зайцев, кроликов и многих других видов птиц и иной живности, которая водится в этой земле. Знаю лишь, что с того момента, когда Кортес серьезно поговорил с ним насчет человеческих жертвоприношений и людоедства, Мотекусома запретил подавать себе что-либо подобное.

В холодную погоду покои Мотекусомы обогревались особыми углями из коры какого-то дерева, горевшими без дыма с весьма приятным запахом. При этом между ним и огнем ставили особые ширмы из золота, с изображениями разных богов.

Сиденьем Мотекусоме служила невысокая скамья с мягкой обивкой, прекрасной работы; немногим выше был и стол, покрываемый тончайшей белой материей. Пред началом трапезы являлись четыре женщины, [117] поливали ему руки из высокого сосуда, давали мягкие утиральники. Затем приносили ему лепешки из маиса, приправленные яйцами. Впрочем, до начала трапезы они же ставили перед ним ширмы с богатой резьбой и позолотой, чтоб никто его не мог видеть во время еды; около этой ширмы они и размещались, каждая на своем месте. Затем впускались четыре старца, из наиболее сановных, дабы Мотекусома, если захочет, мог с ними перекинуться словом. Ежели он, в знак милости, угощал их каким-либо кушаньем, они должны были есть стоя, не поднимая на него глаз. Вся глиняная посуда на столе изготовлена была в Чолуле, одна красного цвета, а другая почти черная. Во все время трапезы придворные и охрана в соседних залах должны были соблюдать полнейшую тишину.

После горячих блюд подавались фрукты, хотя Мотекусома их почти не ел. От времени до времени ему подносили золотой кубок с особым питьем, который они называют "какао" и который будто бы возбуждает.

Иногда к трапезе приглашались шуты, гадкие горбатые карлики, но большие ловкачи, иногда фокусники, танцоры или певцы. Такие увеселения Мотекусома очень любил и нередко потчевал их какао.

После трапезы женщины опять совершали ему омовение рук, снимали скатерти со стола и преподносили несколько трубочек, очень изящно позолоченных и расписанных, в которых находились амбра и особая трава, называемая "табак". Трубочки эти он брал в рот, затем их поджигали с одного конца, и он выпускал дым изо рта. Проделав так некоторое время, он отправлялся на покой.

После трапезы Мотекусомы наступало время еды и для его придворных; сперва для охраны и дежурных сановников, затем для остальных придворных, наконец, для всего дворцового штата, которого было видимо-невидимо, так что нужно удивляться быстроте их действий и доброму порядку. Ежедневно скармливалось несколько тысяч порций еды и питья, и нельзя не ужаснуться великим ежедневным расходам на этот счет. За всем смотрел главный майордом - великий касик, которому позднее [при крещении] было дано имя Тапия; он же вел и все счета, внося их [118] в толстую книгу из мешикской бумаги, называемой amal. Счета эти и книги наполняли целый зал!

И было у Мотекусомы два здания, заполненных всякого вида оружием, из которого много было с золотом и драгоценными камнями, там были большие и малые щиты,] [из дерева] палицы и другие, напоминающие наши двуручные мечи, со вставленными в них лезвиями из кремня, резавшими гораздо лучше наших мечей, и копья, более длинные, чем у нас, с наконечником в одну брасу 40, в него было вставлено много лезвий, которые, если даже копьями били по нагруднику или щиту, не выпадали и резали после как бритвы, которыми бреют головы; и были очень хорошие луки и стрелы, и дротики [с наконечником] с двумя зазубринами, а другие с одной, и копьеметалки, и множество пращей и обработанных вручную круглых камней, и огромные щиты, искусно сделанные, которые можно было, сложив, унести без помех, когда не сражались, а во время сражения, когда было нужно, их раскрывали, и таким щитом тело человека прикрывалось полностью. Также было много доспехов хлопчатобумажных стеганых, великолепно украшенных с внешней стороны перьями многих цветов в виде знаков отличий и принадлежности, и еще шлемов и касок из дерева и кости, также весьма украшенных перьями, было там и другое вооружение, изготовленное иначе, о котором, чтобы не перегружать рассказ, умолчим; там были свои ремесленники, которые постоянно работали и знали толк в этом, и майордомы, которым было поручено следить за оружием.

Особые помещения отведены были для птиц, и мне приходится сделать над собой усилие, чтоб не застрять надолго в этом удивительном учреждении. Ведь там держали все породы птиц, какие только встречаются в тех краях, начиная с различного рода орлов и кончая мельчайшими пташками. Все это сияло изумительным оперением, особенно мелкая птица; также там были птицы с зелеными перьями, из которых делают драгоценные головные уборы, телом они напоминают цесарок нашей Испании, называют их в этой земле quezales 41; были там, разумеется, и попугаи, у которых перья были пяти цветов: зеленого, красного, белого, желтого и синего; этих не знаю, как называли. Были попугаи и других различных цветов. Не мало было и домашней, убойной птицы... Большое число опытных и заботливых индейцев и индеанок смотрело за всеми этими птицами, следя за кормом, чистотой, здоровьем и правильным размещением по определенным гнездам и насестам. И у этого строения был большой пруд с пресной водой, и были в нем другого вида птицы - с длинными и голенастыми ногами, и все тело красное, и крылья, и хвост, названия их не знаю, а на острове Куба их называли ipiris; также там было много других водяных птиц.

Оставим это и перейдем к другой огромной постройке, где находилось множество идолов, говорили, что это свирепые божества, и вместе с ними были всякого вида хищники, наподобие тигров и львов 42, которые делятся по размеру на два типа, одни чуть больше волка, а другие - с лису, еще были схожие с теми, что мы называем лисами [(койоты)], и другие, еще меньшие хищники, все они были лютыми, и их кормили мясом, большинство из них было выращено в этой постройке, и их кормили оленями, курами, собачками и иной дичью, а еще и туловищами индейцев, которых принесли в жертву. Было это так, рассказываю то, что знаю: когда тех несчастных индейцев приносили в жертву, им рассекали кремневыми ножами грудь, рылись там, вырывали сердце, его и кровь преподносили [119] своим идолам, те, от чьего имени была эта жертва, после того, как отрезали ноги, руки и голову, съедали ноги и руки на празднествах и на пиршествах, а голову подвешивали [нанизав на шест] между столбами, туловище принесенного в жертву не ели, а бросали этим диким зверям. Еще было в той проклятой постройке множество отвратительных ядовитых и неядовитых змей, у одной на конце хвоста странные костяшки, вроде кастаньет 43, это самые худшие ядовитые змеи из всех; находились они в огромных глубоких корытах и ведрах из глины, которые были украшены множеством перьев, там они откладывали яйца и выводили своих змеенышей; их также кормили туловищами принесенных в жертву индейцев и мясом собачек, которых они обычно разводили; и еще достоверно известно, что когда нас заставили уйти из Мешико [в "Ночь печали"], у нас убили более 850 наших солдат, и этих мертвых расчленяя, кормили много дней хищных зверей и змей, об этом расскажу в свое время; и эти змеи и звери были посвящены тем свирепым идолам, и поэтому находились вместе с ними. В заключение об этих ужасных вещах скажу, когда раздавался рев тех тигров и львов, и вой лис [(койотов)], и шипение змей, это было неприятно слушать и становилось жутко.

Теперь же следует сказать и об искусных мастерах, каких в Мешико было много по любому ремеслу. Прежде всего, конечно, нужно упомянуть про резчиков по камню, а также золотых дел мастеров, ковкой и литьем создававших такие вещи, которые бы возбудили зависть их испанских товарищей 44. Великое их было множество, и самые знаменитые жили в Аскапоцалько, недалеко от Мешико. Вместе жили и ювелиры, удивительно опытные в шлифовке разных каменьев. Великолепны были также художники, скульпторы и мастера по резьбе. Ткачеством и вышивками занимались более женщины, достигая в этом невероятного искусства, особенно в изготовлении тончайших материй с прокладкой из перьев. Более простые, повседневные ткани доставлялись из поселений и провинции, которые были на северном 45 побережье, около Вера Круса, и назывались - Коташтла, вблизи от Сан Хуана де Улуа, где мы высадились, когда приплыли с Кортесом. И во дворце великого Мотекусомы все дочери сеньоров, его друзей, постоянно изготавливали самые лучшие вещи, и многие дочери жителей Мешико, которые жили в затворничестве вроде монахинь, также ткали ткани и все с пером. У этих монахинь были жилища около главного си [(пирамиды храма)] Уицилопочтли, и из-за преклонения перед ними и их женским идолом, они были посредницами в свадьбах, подготавливая с отцами [молодоженов] этот религиозный обряд до самой свадьбы, и участвовали в ее проведении. Было у великого Мотекусомы огромное число танцоров, акробатов, жонглеров и других увеселителей. Замечу, что они занимали целый квартал, ничем иным они не занимались, зато свои штуки, часто очень головоломные, они проделывали отменно.

Наконец, Мотекусома содержал еще, и только для себя, большое количество каменщиков, плотников, столяров, садовников. Особенно много было последних, ибо сады Мотекусомы были не только велики, но и чудны своим великолепием: всюду цветочные клумбы хитрых рисунков, везде душистые растения, масса искусственных гротов, ручейков, бассейнов, прудов.

Впрочем, всего не перескажешь!.. Ясно, как могуч и велик был Мотекусома! [121]

ЧУДЕСА МЕШИКО

Как говорилось, уже четыре дня мы находились в Мешико 46, и никто из нас, и даже предводитель, не выходил из нашего лагеря, лишь только в строения дворцового комплекса [Мотекусомы] 47. Кортес сказал нам, что было бы хорошо сходить на главную торговую площадь и осмотреть великое святилище Уицилопочтли и что хочет послать испросить на это разрешение у великого Мотекусомы. И для этого он послал вестником Херонимо де Агиляра и донью Марину, а вместе с ними своего пажа, понимавшего уже немного язык мешиков, которого звали Ортегильей. А Мотекусома, получив сообщение, ответил, что мы можем сходить, в добрый час, но, с другой стороны, опасаясь, что если его там не будет, то мы совершим какое-нибудь бесчестье их идолам, решил идти собственной персоной вместе со многими их знатными. И в богатых носилках отправился он из своих дворцов до середины пути; посещая святилища, следовало сходить с носилок, потому что было бы большим бесчестьем их идолам добираться к ним и святилищам на носилках, и его переносили под руки самые главные из знати; дальше шли с ним вассальные сеньоры, а впереди несли два посоха, как скипетры, поднятые вверх вертикально, что было знаком, что там шел великий Мотекусома, а когда он передвигался на носилках, несли один жезл наполовину золотой, наполовину деревянный, поднятый вверх, как жезл правосудия. И таким образом он добрался, и поднялся на их главный си [(пирамиду храма)], сопровождаемый многими papas [(жрецами)], и стал воскурять фимиам и совершать другие церемонии Уицилопочтли. [122]

Оставим Мотекусому, о котором уже будет речь дальше, и, как говорится, вернемся к Кортесу и к нашим капитанам и солдатам, которые постоянно держались правила: и днем, и ночью быть вооруженными, и такими нас видел и Мотекусома, когда приходили повидаться с ним, и то не было чем-либо новым. Говорю это, потому что наш предводитель на коне вместе со всеми остальными, у которых были лошади, и большая часть наших солдат, во всеоружии, отправились в Тлателолько 48. С нами пошло много касиков, посланных Мотекусомой, вместе с ними мы прибыли на главную торговую площадь, которая называлась Тлателолькской. Так как мы не ожидали увидеть что-либо подобное, то изумлялись множеству народа и товаров, которые на ней находились, великому порядку и организованности во всем. А знатные, что шли вместе с нами, по ходу все объясняли. Для каждого товара были свои торговые ряды, располагавшиеся на своих условленных местах. Вначале для товаров из золота, серебра, [123] драгоценных камней и перьев, и накидок, и узорчатых тканей, в других - товаром были индейские рабы и рабыни; замечу, что приводили так много их на продажу на эту главную торговую площадь, как приводили португальцы негров из Гвинеи 49, а скованы они были длинными палками с ошейниками на их шеях, чтобы не сбежали, а другие были оставлены свободными 50. Затем находились другие торговцы, продававшие более грубую одежду, хлопчатобумажную ткань, скрученные нитки, и продавцы земляных орехов 51, и торговавшие какао; и таким образом продавались все те виды имевшихся товаров во всей Новой Испании, точно таким же образом, как и в моем краю, в Медине дель Кампо, при проведении ярмарок всякий товар находится в своих торговых рядах. Так же на этой главной торговой площади они торговали и накидками из хенекена, и веревками, и cotaras 52 - обувью, которую они носят, а делали ее из того же растения, а также вареными весьма сладкими корешками и всем другим, [124] что извлекали из этого же растения 53, все это было на одной стороне торговой площади на своем условленном месте; а шкуры ягуаров, пум, нутрий и схожие с лисьими 54, и крупных зверей 55, и других хищных зверей 56, выдр и диких кошек 57, - одни из них выделанные, а другие без выделки, - находились на другом месте, как и другие виды всяческих товаров.

Продолжим осмотр дальше и расскажем, что в другом месте они продавали фасоль, чию 58, бобы и травы 59. Затем прошли мы к тем, что продавали фазанов и индюков 60, кроликов и зайцев, крупных зверей [125] [пекари, тапиров и оленей], уток и собачек 61 и все другое, относящееся к этому промыслу, на своем месте торговой площади. Скажем о плодах, которые продавали и в вареном виде, как и каши из кукурузной муки, и потрошки, также на своем месте. Поскольку весь гончарный товар был представлен тысячью видов, от огромных глиняных кувшинов до малюсеньких кувшинчиков, то он также находился отдельно; и также продавали мед и медовые коврижки и другие сладости, которые делались, как торт из меда и орехов. И также они торговали древесиной, досками, люльками, балками, колодами и скамьями, - и все отдельно. Затем мы прошли к тем, что торговали хворостом, щепой и прочими вещами этого вида. Но глаза наши уже устали, да и немыслимо было все обозреть ничего не пропустив. Ведь достаточно сказать, что в Мешико ничто не пропадало и все считалось товаром: даже человеческие отбросы собирались и перевозились куда нужно, ибо употреблялись в производстве, например, кожевенном. Вижу, что читатель улыбается, но это именно так, как я говорю: недаром в Мешико везде были уборные, особо для этого построенные, укромные. Да, ничто в этом городе не пропадало даром!.. Впрочем, всего не перечтешь, что было на этом величайшем в мире рынке. Достаточно указать еще, что в особом месте продавался amal, то есть здешняя бумага, в другом - искусные изделия для особого курения из табака, далее - благовония разные, пахучие мази и притирания, далее - великое множество семян, отдельное место для продажи соли, отдельный ряд для изготовителей кремневых ножей и иных изделий, для инструментов музыкальных и так далее, и так далее - без конца. Все битком набито народом, но везде порядок, да и на самой торговой площади были здания суда, с тремя судьями и другими, как альгуасилы; суд этот наблюдал за качеством товаров, а также решал все распри. И еще продавали [126] топоры из латуни, меди и олова, и небольшие сосуды из тыкв, и весьма разноцветные кувшины с одной ручкой, сделанные из дерева. Закончив рассказывать о всех вещах, продававшихся там в столь большом количестве и разнообразии видов, замечу, что для того, чтобы до конца осмотреть всю эту главную торговую площадь, заполненную множеством людей и огороженную оградой со входами, не хватило бы и двух дней. Мы направились к главному си [(пирамиде храма) Уицилопочтли], при нем были обширные дворы, вблизи которых была такая же торговая площадь, где находилось множество товаров, точно таких же, как я рассказывал, а перед выходом с нее был выставлен на продажу золотой песок с приисков; помещено же было то золото в прозрачные стержни перьев гусей той земли, и таким образом то золото просматривалось снаружи на просвет; этими наполненными длинными стержнями перьев они вели между собой расчет, как и накидками, или xiquipiles [(шикипилями), 1 шикипиль = 8 000] какао-бобов, или рабами, или другими любыми вещами, на которые обменивали. [127]

Как говорилось, прекратив осматривать главную торговую площадь, мы приближались к обширным дворам, огражденным стеной, где был тот главный си; прежде чем приблизиться к нему, мы вступили на большие дворы, периметр которых, по моему мнению, был гораздо больше, чем торговой площади в Саламанке, и был обнесен двойной стеной каменной кладки, а его внутреннее пространство было повсюду вымощено большими белыми каменными плитами, очень гладкими, не было на этих камнях шероховатости, они были отполированы, и все было очень чисто, на всем нем не нашли бы ни соринки, ни пылинки 62. И, подойдя близко к главному си, мы встретили, раньше чем поднялись хоть на ступень, посланных великим Мотекусомой с вершины, где совершались жертвоприношения, шесть papas [(жрецов)] и двух знатных для сопровождения нашего предводителя при подъеме по ступеням, которых было 114, они хотели взять [128] его под руки и помочь подниматься, чтобы он не утомился, как помогали своему сеньору Мотекусоме, но Кортес запретил даже приближаться к себе. Затем мы, взобравшись на верх главного си, обнаружили на вершине площадку, а на ней пространство в виде подмостков, где находились крупные камни, на которые помещали несчастных индейцев для жертвоприношения, и там был большой идол вроде дракона и другие дьявольские статуи, и - много крови, пролитой в тот день.

Так как мы прибыли, Мотекусома вышел из святилища [(башенки с помещением)], где были их проклятые идолы, которое было на вершине главного си [(пирамиды храма)], и вместе с ним подошли два papas [(жреца)], они выказали почтение Кортесу и всем нам, и Мотекусома спросил: "Утомительно было, сеньор Малинче, взбираться на [129] этот наш великий храм?" А Кортес ответил ему через наших переводчиков, которые были с нами, что ни его, ни нас ничто на свете не может утомить. Затем Мотекусома взял Кортеса за руку и предложил обозреть свой огромный город и все большие города, расположенные на воде, и другие многочисленные поселения вокруг этого же озера - на земле; и то, что нам не удалось хорошо рассмотреть на главной торговой площади, оттуда было видно гораздо лучше. И так мы стояли, все осматривая, поскольку этот громадный проклятый храм был столь высок, что господствовал надо всем; и оттуда мы видели все три дороги [на дамбах], ведущие в Мешико: та, что из Истапалапана, по которой мы прошли четыре дня назад; и из Тлакопана, по этой дороге мы отступали в ночь нашего большого поражения, когда Куитлауак, новый сеньор [мешиков], выбил нас из города, о чем дальше будет рассказано; и из Тепеяка. И мы видели акведук с пресной водой, проведенный из Чапультепека, снабжавший город, а на тех трех дорогах [на дамбах] промежутки с мостами, сделанные то тут, то там, чтобы таким путем въезжать и выезжать по озеру от одного места к другому; и мы видели на этом большом озере столь великое множество лодок, одни прибывали с продовольствием, другие возвращались нагруженные товарами; и мы видели каждый дом этого великого города и все дома [131] большинства городов, что были расположены на воде; от дома к дому было не пройти иначе как только по подъемным мостам, сделанным из дерева, или на лодках. И мы видели в этих городах cues [(пирамиды храмов)] и святилища в виде башен и крепостей, и все сияющей белизны, это было изумительно, а при дорогах [на дамбах] - другие башенки и святилища, которые были как замки. И потом, основательно осмотрев все, что мы могли увидеть, вновь стали обозревать главную торговую площадь со множеством людей, толпившихся на ней, - одни покупали, другие продавали, и только гомон и гул от криков и разговоров оттуда был слышен более чем за одну легуа, и среди нас были солдаты, которые побывали во многих местах мира: и в Константинополе, и по всей Италии, и в Риме - и они говорили, что такой торговой площади, настолько благоустроенной и таких больших размеров, заполненной таким множеством людей, они никогда не видели.

Перестав это обозревать, наш предводитель повернулся и сказал фрай Бартоломе де Ольмедо, как мне помнится, находившемуся там: "Мне кажется, сеньор падре, было бы хорошо сейчас попробовать нам получить у Мотекусомы разрешение разместить тут наш храм". И падре ему ответил, что было бы благо, если бы это удалось, но ему кажется, что не следует обращаться в такое время и что он не представляет, как Мотекусома сумеет дать на это разрешение. Но наш Кортес вслед за тем обратился к Мотекусоме, донья Марина переводила: "Вы - великий сеньор, и [133] Вы достойны стать величайшим! Сущее удовольствие обозревать все эти Ваши города! Вас еще прошу: окажите милость нам, находящимся здесь, на вашем храме, покажите ваших богов и teules". Мотекусома ответил, что сперва должен переговорить с главными жрецами. И затем, переговорив с ними, предложил войти в одну башенку [из двух], по верху крыши которой были очень богатые зубцы, а внутри ее, в помещении в виде зала, находились два подобия алтаря, и при каждом алтаре было по гигантскому идолу, с очень высокими туловищами и весьма массивных. Первый, находившийся по правую руку, сказали они, был идол Уицилопочтли, их бог войны, его лицо и нос были весьма широкие, а глаза безобразные и свирепые; все его туловище было покрыто столь многими драгоценными камнями, золотом и жемчугом, прикрепленными мастикой, которую изготавливали в этой земле из каких-то корней, и голова была покрыта этим же, а туловище его было опоясано несколькими по виду большими ужами, сделанными из золота и драгоценных камешков, и в одной его руке находился лук, а в другой - несколько стрел. Там вместе с ним был другой небольшой идол, сказали, что это его паж, он держал недлинное копье и щит весьма богатый, из золота и каменьев; и висело на шее Уицилопочтли несколько лиц индейцев и иное, вроде сердец тех же индейцев, из золота и серебра, вместе с множеством синих камешков; и там было несколько жаровен ладана, которым был их копал, с тремя сердцами индейцев, принесенных в жертву в тот день, их сжигали, и дым от того и от копала был тем жертвоприношением, совершенным ему. И были все стены и пол в этом святилище так залиты и черны от запекшейся крови, что все так сильно и скверно воняло. Затем, в другой стороне, по левую руку, рассмотрели находившегося [136] там же другого гигантского идола высотой с Уицилопочтли, а носом, как у медведя, а глаза его ярко сверкали, сделанные из их зеркал [из обсидиана], который они называют tezcal, а к туловищу были прикреплены мозаично драгоценные камни, наподобие как у другого - Уицилопочтли, поскольку, по их словам, они были братьями, и этот Тескатлипока был богом их преисподни и владел душами мешиков, и было опутано его туловище изображениями дьявольских карликов с хвостами в виде змей. И было на стенах столь много запекшейся крови, и весь пол был ею залит, и даже на бойнях Кастилии не было такого зловония, И там были преподнесенные этому идолу пять сердец, принесенных в тот день в жертву. И на вершине этого си [(пирамиды храма)] была другая башенка с помещением, весьма богато отделанная деревом, и был там иной идол 63 - получеловек-полуящерица, весь покрытый драгоценными камнями, а посередине [вдоль туловища] накидка. Они говорили, что тело его наполнено всеми семенами, что имелись во всей этой земле, и сказали, что это бог производства семян и плодов; но я не помню имени его. И все было залито кровью, как стены, так и алтарь, и было такое зловоние, что мы, не выдержав больше, выскочили наружу. И там находился огромный, колоссальный барабан; когда по нему били, звук от него был такой унылый и слышен оттуда на две легуа и, как они говорили, был похож на звучание инструмента из их преисподни; они сообщили, что кожа на этом барабане с исполинских змей. [139] Тут же находилось и множество других дьявольских вещей - большие и малые трубы, всякие жертвенные ножи из камня, множество обгорелых, сморщенных сердец индейцев. И всюду - кровь и кровь! Не мог поэтому наш Кортес удержаться, чтобы не сказать Мотекусоме, через наших переводчиков: ''Сеньор Мотекусома, не понимаю, как Вы, столь славный и мудрый великий сеньор, не убедились до сих пор, что все эти ваши идолы - злые духи, именуемые детьми дьявола. Чтобы убедить Вас и ваших papas [(жрецов)] в этом, разрешите на вершине этой башенки водрузить крест, а в ее помещении, где находятся ваши Уицилопочтли и Тескатлипока, поместить изображение Нашей Сеньоры [Девы Марии]; тогда вы сами увидите, какой страх обуяет ваших идолов". Но Мотекусома ответил очень немилостиво, тем более что подле находилось двое жрецов, явно разгневанных: "Сеньор Малинче! Если бы я знал, что ты здесь будешь поносить моих богов, я никогда бы не показал их тебе. Для нас они - добрые боги; от них идет жизнь и смерть, удача и урожай, а посему мы им поклоняемся, приносим жертвы. Тебя же очень прошу оставить впредь всякое дерзновенное слово".

Видя великую взволнованность Мотекусомы, Кортес не возражал, а с веселой улыбкой напомнил, что пора, дескать, нам честь знать и откланяться. Мотекусома нас не удерживал, а про себя сказал, что он еще останется, чтобы умилостивить богов, которые очень разгневаны всем случившимся, на что Кортес сказал: "Если так, сеньор, то очень прошу извинить нас!"

И сошли мы обратно по всем 114 ступеням, что для многих из нас, в виду паховых желваков, было делом мучительным...

О размерах главного си [(пирамида храма)] скажу еще несколько слов, хотя в чем-то могу ошибиться, ибо в то время мои помыслы, как и руки, были заняты военной службой и направлены на наилучшее исполнение приказов нашего Кортеса, а не написание реляций.

Весь этот главный си, как мне кажется, занимал огромную площадь, на которой могло бы поместиться сотен пять обычных домов. Все здание имело форму пирамиды с усеченной вершиной, на которой помещались [две] башенки с идолами; ступени, идущие уступами, не имели перил. Впрочем, внешний вид хорошо известен, потому что он много раз изображался, например, на "коврах завоевания" 64, один экземпляр которых находится и у меня. Зато сообщу, что я сам видел и слышал о построении его.

Все жители этого великого города должны были участвовать в постройке 65, жертвуя золото, серебро, мелкий жемчуг и драгоценные камни, эти дары и складывались в основание этого главного си, вместе со всевозможными семенами и плодами всей той земли, и все это обильно орошалось кровью множества пленных индейцев, принесенных в жертву. А узнали мы об этом следующим образом. Когда, уже после завоевания, на месте этого главного си решили воздвигнуть собор нашего покровителя и наставника Сеньора [140] Сантьяго [(святого Иакова)] и стали для этого разбирать часть того си, то в основании его нашли великое множество золота, серебра, chalchiuis [(нефритов)], крупного и мелкого жемчуга, и иных каменьев [драгоценных]; соседние поселенцы хотели это забрать, но власти воспротивились, и начался даже громкий и долгий процесс. О громадных дворах, где были другие меньшие cues с их идолами, окружающих главный си, я уже упоминал. Следует сказать лишь о небольшом здании в виде башни 66. Вход в него охранялся двумя разинутыми змеиными каменными пастями с огромными клыками, и воистину это был вход в адскую пасть, ибо внутри было множество идолов, а в соседнем помещении много посуды для варки мяса несчастных индейцев, принесенных в жертву, всякие ножи и топоры, точно у мясников; и все там, как и в других cues, было сильно залито кровью и черно от копоти и запекшейся крови. Вблизи же были заготовлены штабеля дров, а также емкости с чудесной чистой водой из снабжавшего ею город акведука из Чапультепека.

Вокруг одного из дворов шли жилища жрецов [(papas)] и прочих служителей их идолов, а в особом большом доме находилось множество знатных девушек, живших здесь в строгом затворничестве, вроде монахинь, с особым даже своим святилищем - си 67...

И помимо этого главного си всего Мешико, с его огромными дворами с меньшими cues, подобное было и в Тлателолько - большой си со своими дворами, а также в других четырех или пяти районах Мешико, но меньших размеров, не считая многих отдельных святилищ с их идолами. Впрочем, главный си в Чолуле был не меньше, чем в Мешико, и даже выше его, ибо имел 120 ступеней, и почитали его тоже не меньше; но архитектура обоих во многом разнилась. Третий громадный си, со 117 ступенями, был в городе Тескоко. Странно и даже смешно - как это каждая провинция и даже каждый город имел собственных своих идолов, все - разных, между собой враждующих!

(пер. Д. Н. Егорова; А. Р. Захарьяна)
Текст воспроизведен по изданию: Берналь Диас де Кастильо. Правдивая история завоевания Новой Испании. М. Форум. 2000

© текст - Егорова Д. Н. 1924; Захарьян А. Р. 2000
© OCR - Ketzalcoatl. 2004
© сетевая версия - Тhietmar. 200
4
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Форум. 2000