БЕРНАЛЬ ДИАС ДЕЛЬ КАСТИЛЬО
ПРАВДИВАЯ ИСТОРИЯ ЗАВОЕВАНИЯ НОВОЙ ИСПАНИИHISTORIA VERDADERA DE LA CONQUISTA DE LA NUEVA ESPANA
НАХОЖДЕНИЕ КЛАДА. ПЕРВЫЕ НЕУДАЧИ
Наш предводитель Кортес и монах из [Ордена Нашей Сеньоры] Милостивой [Бартоломе де Ольмедо] вполне убедились, что Мотекусома никогда не позволит на си [(пирамиде храма)] Уицилопочтли ни водрузить крест, ни построить часовню. Посему они решили построить часовню внутри нашего лагеря, потребовав для сего каменщиков. Мотекусома тотчас же согласился, и по прошествии двух дней у нас готова была часовня, с алтарем и крестом, в которой мы ежедневно молились и слушали мессы, чтобы внушить должное почтение Мотекусоме и его сановникам.
При постройке же случилось следующее. Когда мы выбирали место для постройки и старательно, как всегда, обшаривали стены и углы, двое из нас нашли след от недавно замурованной двери. Молва об этом быстро распространилась - тем более что мы уже слышали, что где-то здесь схоронены сокровища Ашаякатля, отца Мотекусомы, - и, в конце концов, дошла и до Кортеса. Тот велел произвести разведку, и, когда дверь была вскрыта, он с несколькими капитанами вошел в замурованное помещение. Действительно, это был великий клад! Всюду лежали кучками, в порядке, драгоценности в виде изделий, кирпичиков, листов; тут же находились и драгоценные камни. Вскоре последовали туда и солдаты, между ними и я. Помню, что наше восхищение было беспредельным: никогда никто из нас не видал такого сказочного богатства!.. Все мы: и капитаны, и солдаты - единодушно решили никому ничего не говорить, ничего пока не брать, а дверь заделать по-прежнему.
Но так как мы все были люди большой воли и решимости и так как среди нас было немало людей опытных и мудрых, то мы отрядили к Кортесу четырех капитанов и двенадцать солдат - среди них был и я - со следующими соображениями. Мы, дескать, сидим теперь в этом городе Мешико, точно в [142] западне; ведь стоит лишь вспомнить великие дамбы с их промежутками и мостами, а также те великие опасения, какие высказывались на наш счет всеми дружественными индейскими племенами! Никогда нельзя верить человеку, а индейцу тем более; сегодня Мотекусома светел и добр, а завтра все может измениться в обратное; пусть не будет даже прямого нападения, но он может нас легко лишить пищи и воды. Помощи извне, хотя бы из Тлашкалы, нам нечего ждать, ибо мы целиком отрезаны от внешнего мира. Что же делать?.. Чтобы обеспечить нашу жизнь, нам ничего иного не остается, как захватить самого Мотекусому, не откладывая этого ни на один день. Правда, он щедр и расположен к нам, но это лишь приманка, и нельзя из-за гор золота, окружающих нас, не видеть смерти, которая всех нас сторожит.
Кортес ответил: "Кабальерос 1! Не думайте, что я усыплен безмятежным покоем! Нет! Но достаточно ли мы сильны, чтобы предпринять неслыханное дело: арестовать могучего государя в его же собственном дворце среди множества телохранителей и неисчислимых войск? Как нам устроить это так, чтобы он не успел позвать на помощь и этим разрушить все наши планы?" Тогда четыре капитана, а именно: Хуан Веласкес де Леон, Диего де Ордас, Гонсало де Сандоваль, Педро де Альварадо, - единодушно заявили, что Мотекусому придется завлечь под каким-либо предлогом в наши палаты и здесь объявить его нашим пленником; если он окажет сопротивление или поднимет шум, то придется его тут же прикончить. Если сам Кортес затрудняется это сделать, то они готовы это взять на себя. Во всяком случае, времени терять нечего, ибо с минуты на минуту может разгореться борьба.
Указано было также, что чиновники Мотекусомы как будто зазнаются и снабжают нашу трапезу менее обильно, нежели раньше. А наши друзья-тлашкальцы прислали весточку, что мешики вот уже два дня как замышляют что-то недоброе.
Совещание наше длилось более часа. Наконец, решили: захватить Мотекусому именно хитростью. Решено было также вместе с падре Бартоломе де Ольмедо промолиться всю ночь, чтобы Бог послал нам удачу.
А на следующий день два тлашкальца прокрались к нам с письмом из Вера Круса. Известия были донельзя печальные: Хуан де Эскаланте - капитан в Вера Крусе и старший альгуасил Новой Испании, известный человек и друг Кортеса - погиб в бою с мешиками, а вместе с ним 6 солдат, один конь и множество наших друзей, индейцев-тотонаков. А было так, что великий Мотекусома держал множество гарнизонов [в крепостях] и отрядов воинов во всех провинциях, и также были они постоянно и по всей границе; так, находились они для защиты в Соконуско, у Гватемалы и Чиапы, а другие в Коацакоалькосе, иные в Мичоакане и другие на границе Пануко, возле Тушпана, в одном поселении - Наутле 2, что на северном побережье 3. И вот что там произошло. По примеру Семпоалы, и все горные поселения тотонаков тоже отложились от Мешико, перестали платить дань и принимать мешикских чиновников. Пока Кортес и мы были на побережье, это им проходило, но после нашего ухода военачальники ближайшего мешикского гарнизона, а именно в Наутле, что около Тушпана, объявили, что всякое поселение, не платящее дани, ими будет немедленно разрушено, и кое-где уже начали захватывать продовольствие и людей. Перепуганные тотонаки обратились к Хуану де Эскаланте, и тот послал гонца в Наутлу с указанием, [143] что Малинче [(Кортес)] и Мотекусома живут в дружбе, а посему всякое нарушение мира будет караться особенно сильно. Ответ был издевательский, и тогда храбрый Эскаланте, получив известие о новом набеге, выбрал мало-мальски подходящих людей из гарнизона Вера Круса, который, как сказано, состоял из слабосильных, стариков и малоопытных моряков, а также призвал некоторое количество наших друзей из всех горных поселений, прибывших со своим оружием - луками, стрелами, копьями и щитами. И вот с двумя пушками, но очень малым запасом пороха, тремя арбалетами и двумя аркебузами, а всего с 40 солдатами и около 2000 индейцев-тотонаков он двинулся против Наутлы. Отряд этот как раз наткнулся на мешиков, когда они жгли и грабили дружественное поселение; число мешиков вдвое превышало число наших друзей-тотонаков, и как обычно они наступали, нагоняя страх, начав столкновение стрелами, дротиками и камнями, и с криками они бросились в атаку. Началась битва, но в самом же начале наши друзья-тотонаки дрогнули, кучка же испанцев не только удержалась на месте, но и преследовала врага вплоть до Наутлы, где и запалила несколько построек. Хуан де Эскаланте, тяжко раненый, дал краткую передышку своим солдатам, а затем им пришлось вернуться в Вера Крус, тем более что и сам Эскаланте и еще шестеро солдат были при последнем издыхании, в Вера Крусе они и умерли в течение трех дней. Наконец, как говорилось, в этом же бою погиб еще конь. И еще один солдат Аргэльо, уроженец Леона, малый страшной силы и страшного вида, с огромной головой и густо вьющейся бородой, был захвачен в плен. Он тоже был весь изранен и скоро умер, но голова его была прислана Мотекусоме, который, как мы потом узнали, испугался его страшного лика и не позволил этот трофей преподнести ни в один си Мешико, но лишь иным идолам других поселений. И Мотекусома спросил своих военачальников, как случилось, что они, имея многие тысячи воинов, не победили столь малое число teules. А они ответили, что не смогли ничего сделать ни своими дротиками и стрелами, ни хорошо сражаясь, и, не удержавшись, отступили, так как великая tequecihuata Кастилии следовала впереди них, и эта сеньора вселила в мешиков страх и сказала слова своим teules, которые им прибавили силы. И Мотекусома счел, что этой великой сеньорой была Санта Мария, о которой мы говорили, наша заступница, которая вскоре отдала Мотекусому с его дорогим сыном нам в руки. Я сам этого не видел, поскольку был в Мешико, но об этом рассказывали некоторые конкистадоры, видевшие это, и дай Бог, чтобы это так и было, и конечно все солдаты, прибывшие вместе с Кортесом, поверили в это, и это правда, ибо божественная милость Нашей Сеньоры Девы Марии была всегда с нами, за это ее премного благодарим.
Последствием всего того дела было: в Пануко все горные поселения тотонаков отвернулись от нас; поведение Семпоалы стало тоже двусмысленным; доставка провианта прекратилась, индейцы-каменщики, достраивавшие нашу крепость [Вера Крус], разбежались. Всюду и везде вместо прежнего почтения и преданности появилось нестерпимое высокомерие. Таковы были новости! Они нас прямо-таки потрясли: ведь это была первая наша неудача в Новой Испании! Вот как фортуна быстро отворачивается! Только что мы мнили себя богатыми, ибо видели сокровища Ашаякатля и ежедневно почти одаривались Мотекусомой; только что нас называли teules, "божествами", и считали непобедимыми, и вдруг - мы такие же люди, как и все... слабые, беспомощные! При создавшихся условиях всякое промедление могло быть сугубо опасным; вот почему мы решили пленение Мотекусомы не откладывать ни на единый час, чего бы это нам ни стоило. [144]
ПЛЕНЕНИЕ МОТЕКУСОМЫ
Как было решено днем, перед пленением Мотекусомы всю ночь мы молились Богу, таким образом свято служа ему. Рано утром следующего дня началось осуществление задуманного. Взял с собой Кортес пятерых капитанов - Педро де Альварадо, Гонсало де Сандоваля, Хуана Веласкеса де Леона, Франсиско де Луго и Алонсо де Авилу, а также меня и наших переводчиков: донью Марину и Агиляра; и всем нашим, идущим с нами, приказал взнуздать и седлать лошадей и весьма хорошо вооружиться. Впрочем, согласно моим записям, мы постоянно и днем, и ночью не выпускали оружия из рук; когда же Кортес отправлялся к Мотекусоме, мы всегда были в полной боевой готовности. Кортес с пятью капитанами были в полном вооружении, но это не могло возбудить подозрения, так как в ином виде Кортес и его свита никогда не появлялись во дворце Мотекусомы 4.
Как всегда, так и теперь, Кортес наперед послал человека с просьбой об аудиенции. Мотекусоме было не очень по себе из-за истории под Наутлой, тем не менее он ответил, что очень рад посещению.
После обычных приветствий и поклонов Кортес обратился к Мотекусоме через наших переводчиков со следующими словами: "Сеньор Мотекусома, как мне понять, что Вы, монарх столь могущественный, назвавший себя нашим другом, повелели Вашим военачальникам на морском побережье возле Тушпана напасть с оружием на моих испанцев, захватить поселения, находящиеся под охраной нашего короля и сеньора, угнать оттуда индейцев и индеанок для жертвоприношения! Но мало того, Baши люди осмелились даже убить испанца, одного из моих братьев, а также одного коня!" О капитане Эскаланте и о других шести солдатах, скончавшихся от ран в Вера Крусе, Кортес ничего не сказал, ибо Мотекусома в то время не мог еще иметь сведений об их смерти. "Как непохоже Ваше поведение на наше, - продолжал Кортес, - я твердо верил в Вашу дружбу, а посему велел своим капитанам всячески идти Вам навстречу; Вы же Вашим военачальникам предписали как раз обратное: и в Чолуле они должны были нас убить, и сейчас, на взморье, они пытаются делать то же самое. Тем не менее я, [145] из любви к Вам, не алчу начать военные действия, не хочу разрушить этот город, но с условием: для сохранения мира Вы должны тайно вызвать Ваших виновных военачальников и вассалов и передать нам, а также Вы должны сейчас же вместе с нами, добровольно и спокойно, отправиться в наши палаты, где и будете впредь пребывать. Вам будут служить там столь же почтительно, как в Вашем собственном дворце. Но, не скрою, если Вы сейчас поднимете шум, то Вас немедленно убьют, и для сего я взял с собой этих моих капитанов".
В первую минуту Мотекусома от неожиданности и испуга не мог произнести ни слова. Затем он, несколько оправившись, торжественно заявил, что никогда не давал приказа о нашем уничтожении; он готов сейчас же вызвать провинившихся военачальников, чтобы наказать их примерным образом; и при этих словах он с руки поспешил снять кольцо с печаткой со знаком бога войны Уицилопочтли, что делалось только при приказаниях величайшей важности. Затем он стал жаловаться на наше дерзкое предложение отправиться к нам в плен из собственного своего дворца. Никто не смеет ему давать предписаний, а сам он добровольно пойти не желает.
Кортес привел ему немало резонов; но Мотекусома, со своей стороны, приводил не менее убедительные. Препирательства эти длились уже более получаса, когда у Хуана Веласкеса де Леона лопнуло терпение, и он громким и страшным голосом с возмущением обратился к Кортесу: "К чему Ваша милость теряет столь много слов? Или он сейчас же последует за нами добровольно, или мы его прикончим. В том-то все дело, скажите ему это. Ведь и наша жизнь на волоске!"
Суровый, необычный тон произвел впечатление на Мотекусому, к тому же он видел сильное возбуждение и всех остальных наших капитанов. Когда же поэтому донья Марина спокойно, но решительно посоветовала ему не перечить Кортесу и согласиться на его предложение, тем более что там ждет его почет и покой, здесь же, в случае отказа, угрожает неминуемая смерть, Мотекусома смягчился. Сперва он предлагал в заложники своих детей, одного сына и двух дочерей, но просил избавить его самого от позора плена: "Сеньор Малинче, что скажут мои приближенные, когда я сам дамся вам в руки в собственной своей столице?" Но Кортес настаивал, что только его особа даст нам достаточную гарантию мира и покоя, и вот Мотекусома решился! Как только он объявил об этом, сейчас же поведение изменилось: все капитаны наперерыв просили извинить их за невольную непочтительность. Но в то же время ему предложено было объявить приближенным и охране, что он идет с нами по собственной воле, ибо поселится временно у нас - таковы его желания и воля их идола Уицилопочтли, мол полученная papas [(жрецами)], которые служили тому, и что жизнь его будет в безопасности вместе с нами. Ему подали богатейшие его носилки, и вся процессия отправилась к нам. Конечно, мы сейчас же приняли все меры к наиболее надежной его охране. Во всем же остальном и Кортес, и мы все наперерыв старались ему угодить, развлекая его всячески, чтобы он не тяготился пленом.
Вскоре к нему явились все главные знатные мешики и его племянники, как бы для услуг, а на самом деле, чтобы узнать - не пора ли начать против нас военные действия. Но Мотекусома неизменно отвечал, что ему приятно провести с нами несколько дней, что переезд произошел по его собственному желанию и не следует верить слухам об обратном, тем более что их Уицилопочтли вполне одобряет это решение Мотекусомы, как было сказано papas [(жрецами)], которые слушали и передавали [146] волю идола. Великий Мотекусома и виду не подавал, что плен его огорчает. Такова правда о пленении могущественного Мотекусомы! Весь свой обиход великий Мотекусома перевел к нам: всех своих слуг и жен; по-прежнему продолжалось его ежедневное купание; неизменно при нем было 20 крупнейших сановников, советников и военачальников; по-прежнему к нему прибывали посланцы для рассмотрения тяжб из самых отдаленных земель и привозили дань, да и все важные дела шли прежним порядком.
Даже церемониал, и тот не изменился: ищущие аудиенции приходили теперь не через главные ворота, а через боковой вход с обязательным там ожиданием прежде, чем предстать перед великим Мотекусомой, даже великие касики дальних земель и заграничных поселений, какими бы великими сеньорами они ни были, переодевшись, сняв свои богатые накидки, в простую свежую одежду из хенекена сняв обувь; и приближались, устремив свои глаза на землю с положенными тремя поклонами и со словами: "Сеньор, мой сеньор, мой великий сеньор"; вслед за тем, как ему излагали тяжбу или проблему, по которой прибыли, она и решение изображались знаками на холстах, кусках материи из хенекена очень тонкими и отточенными палочками; вместе с Мотекусомой отправляли суд два мудрых старца - великих касика, принимая решение в немногих веских словах, которое выполнялось беспрекословно во всех землях и поселениях; выходить из залы требовалось не поворачиваясь спиной и с тремя поклонами; выйдя после аудиенции у Мотекусомы, они надевали свои богатые накидки и шли по Мешико.
Через несколько дней прибыли военачальники, сражавшиеся против Хуана Эскаланте, которых Мотекусома вызвал посылкой своего кольца с печаткой со знаком. Что Мотекусома им сказал - мне неведомо - знаю лишь, что он их передал Кортесу для суда. И вот эти несчастные во всем признались: что они действовали по особому приказу Мотекусомы, который велел им приступить к сбору дани, а ежели teules вмешаются, то немедленно их истребить. Об этом признании Кортес немедленно известил Мотекусому. Тот всячески старался оправдать себя, но Кортес не придал веры его словам, а заявил, что по закону нашего короля всякая персона, причинившая смерть другому, тоже должна принять смерть. Но по любви к Мотекусоме Кортес готов взять вину на себя. Зато с остальными подсудимыми Кортес уже не церемонился. Так, этих военачальников Кортес приговорил к смерти, и они были заживо сожжены перед дворцом Мотекусомы. Самого же Мотекусому Кортес велел, на время казни его военачальников, заключить в оковы; сперва тот всячески выражал свое негодование, но затем покорился, смолк и стал шелковым.
Вернувшись с казни вместе с пятью нашими капитанами, Кортес лично снял с Мотекусомы оковы, уверял, что он его любит не менее родного брата, обещал покорить ему еще больше земель, нежели у него было раньше, говорил, что Мотекусома свободно может посетить любой из своих дворцов, ежели это ему захочется. Слушал Мотекусома эти слова, и слезы потекли из его глаз; он отлично понимал цену подобных обещаний и все же поблагодарил Кортеса за его доброту. От выхода из нашего расположения он наотрез отказался, [147] ибо это послужит сигналом к резне: и сейчас ему трудно каждый день удерживать своих многих знатных, племянников и родственников от начала военных действий и захвата его из плена, при выходе же его они, несомненно, попытаются его освободить силой, поднимется весь город Мешико, и несчастье будет ужасное, а он не хочет видеть свой город, охваченный мятежом по своей воле, а также в случае войны они могут, пожалуй, поставить над собой другогo сеньора, и хотя он старается отвратить их от таких мыслей, но их бог Уицилопотчли уже объявил, что Мотекусома находится в плену. И также прибавлю, что сам Кортес через Агиляра постарался внушить Мотекусоме: хотя Малинче разрешил ему выход - разрешение Кортеса мало поможет делу, ибо все наши капитаны и солдаты воспротивятся такому выходу Мотекусомы. Сам же Кортес сделал вид, что ответ Мотекусомы - не выходить, для него неожиданность, и неоднократно обнимал его, уверяя в своей любви и преданности. Тогда же он уступил ему и своего пажа Ортегилью, который уже неплохо понимал по-мешикски. Этот юноша принес немало пользы как нам, так и Мотекусоме: много он ему рассказывал о Кастилии, нас же извещал, о чем говорили с Мотекусомой его приближенные. Служил он так хорошо, что Мотекусома искренно его полюбил. Да и вообще владыка Мешико все более и более привыкал к нам, охотно принимал наши услуги и зачастую пускался в разговоры. С другой стороны, и нам было разрешено отступать от этикета; даже вооружение и шлемы мы могли снимать в его присутствии, а ведь в то опасное время мы день и ночь не выпускали оружия из рук.
Сообщим имена тех военачальников Мотекусомы, которых сожгли по приговору. Главного звали Куаупопока 5, из других одного звали Коате и другого Куиавит 6; имена остальных мне не известны. Их казнь произвела свое полное действие; молва об этой неслыханной расправе быстро распространилась по всем провинциям: прибрежные поселения вновь покорились нам и покорно исполняли все приказы из Вера Круса. И должно признать заслуживающими уважения столь великие подвиги, которые тогда были совершены: уничтожив свои корабли, мы отважились вступить в укрепленный город, получив столько предупреждений, что там, внутри него, нас убьют, отважились пленить великого Мотекусому - монарха той земли в его великой столице, в его дворцах, имевшего такое большое число воинов, охранявших его, и отважились сжечь его военачальников перед его дворцами, и, заковав его в оковы, продержать в них, пока совершался приговор.
Сейчас, в старости, я много размышляю о героических делах того времени, которые я ясно вижу перед собой, и говорю, что наши свершения были бы невозможны, не будь на то воли Бога, потому что мыслимо ли каким-либо мужам в мире отважиться войти, числом - 400 солдат (не считая оставшихся [в Вера Крусе]) 7, в укрепленный город, каким был Мешико, что был больше Венеции, отдаленным от нашей Кастилии более чем на 1500 легуа, и пленить столь великого сеньора, и казнить по судебному приговору его военачальников перед ним? Так как есть еще многое, что следует рассмотреть, я продолжу свой рассказ. Пойдем вперед и расскажем, как Кортес назначил затем другого капитана в Вера Крус, так как Хуан Эскаланте умер. [148]
ПОСТРОЙКА МАЛОЙ ФЛОТИЛИИ
Когда после казни Куаупопоки и других военачальников и усмирения великого Мотекусомы все опять успокоилось, Кортес решил назначить в Вера Крус, вместо умершего Эскаланте, одного солдата по имени Алонсо де Градо, ловкого и изворотливого человека, хорошего музыканта, но горе-вояку. Он был один из главарей недовольных и немало красноречия потратил при тайных сговорах в Тлашкале, о чем я уже рассказывал 8. И вот, зная этого субъекта вдоль и поперек, Кортес обратился к нему с обычной своей подкупающей сердечностью и простотой: "Сеньор Алонсо де Градо, давнишняя Ваша мечта близка к исполнению; всегда Вы стремились вернуться в Вера Крус, теперь я Вас туда назначаю. Все Ваше внимание сосредоточьте на достройку укреплений, а не на военные предприятия, иначе с Вами может случиться такая же беда, как с Хуаном де Эскаланте". Говоря это, Кортес незаметно подмигнул нам, ибо отлично знал, что Алонсо де Градо ни за какие блага не захочет рисковать жизнью.
И вот тот направился к месту назначения. Но, увы, плохо он выполнил инструкции Кортеса. Сейчас же по прибытии он облек себя неимоверной важностью; весь гарнизон должен был оказывать ему разные личные услуги, а окрестные деревни обязаны были доставлять ему золото и красивых женщин. Крепостную стройку он совсем забросил, и все время уходило у него на застолье и игру. Вернулись и прежние его мысли, и он недвусмысленно старался склонить гарнизон передаться Диего Веласкесу, если появятся корабли с Кубы.
Конечно, Кортес был немедленно извещен; он немало скорбел о неудачном выборе, а опасность измены требовала скорого решения: вот Кортес и избрал Гонсало де Сандоваля, который немедленно отправился в Вера Крус, арестовал Алонсо де Градо и переправил его в Мешико. Здесь Градо потребовал аудиенции у Кортеса, но получил отказ и был заключен в новоотстроенный деревянный барак, от которого, помню и посейчас, так и разило чесноком и луком. Но уже через два дня ловкий парень сумел вновь заинтересовать Кортеса; его выпустили, даже примирились с ним, но военного командования уже никогда больше не поручали.
Что же касается деятельности Сандоваля в Вера Крусе, то она была отменной. Начал он с того, что позаботился о больных и немощных, чем сразу завоевал всеобщие симпатии, тем более что и к остальному населению относился мягко и справедливо. Достройку крепости он возобновил немедленно, подтянул дисциплину и вообще проявил себя отличным комендантом. [149]
Кортес, который обо всем помнил и думал, поручил Гонсало де Сандовалю так же, как раньше и Алонсо де Градо, тщательно собрать все железные части, оставшиеся от армады, и переправить их вместе с двумя кузнецами и их инструментом в Мешико. Алонсо де Градо этого не сделал, а Гонсало де Сандоваль все исполнил быстро и аккуратно, прибавив еще паруса, части такелажа, смолу и даже один компас, ибо знал, что Кортес вздумал построить две бригантины для плавания по Мешикскому озеру 9. Великий Мотекусома и вида не подавал, что плен его огорчает. Мы же, со своей стороны, всячески старались еще более облегчить его тяжелую долю. Уже ранним утром Кортес вчетвером, вместе с нашими капитанами, обыкновенно с Педро де Альварадо, Хуаном Веласкесом де Леоном и Диего де Ордасом, отправлялись к Мотекусоме, чтобы осведомиться об его здоровье, а также об его желаниях и повелениях. И так весь день мы были услужливы и почтительны, и сам пленный монарх как-то заметил, что "плен - не беда, тем более что боги допустили это". Нередко, то одному, то другому, особенно Кортесу и падре Ольмедо, удавалось вставить удачное поучение насчет пагубности их Уицилопотчли и других идолов, или истинности нашей святой веры, либо мощи и славы императора нашего сеньора. Часто Мотекусома играл с Кортесом и другими капитанами в особую игру, вроде наших костей, которую мешики называли totoloque 10. Проигрыш Мотекусома выплачивал золотом и разными драгоценностями, наши же - бусами и стеклянным сплавом. Помню, как однажды Педро де Альварадо вел счет игры Кортеса и при записи часто плутовал. Мотекусома заметил это и с улыбкой сказал: "Смотри, Tonatio 11, сколько ты делаешь ixoxol при записи!" Все мы на это громко рассмеялись, ибо и слово-то было комическое, да и Педро де Альварадо, тонкий кабальеро и красивый малый, действительно имел тот грех, что всегда ко всему что-либо лишнее прибавлял.
Впрочем, выигрыш чаще всего оставался не у играющих, а у окружающих; пример дал сам Кортес, распределив свой выигрыш между приближенными Мотекусомы, а тот и без всякой игры ежедневно щедро дарил направо и налево, а Хуан Веласкес де Леон, особо любимый им за обходительность и услужливость, почитай, каждый день получал то золото, то ценные ткани, то дорогие каменья.
Зато не менее чуток был Мотекусома к обидам и недостатку уважения. Помню, как один из наших солдат, здоровеннейший детина из матросов, которого звали Трухильо, вел себя не очень пристойно во время несения охраны, Мотекусома пожаловался, но паж Ортегилья сумел извинить солдата настолько, что монарх даже подарил ему несколько вещиц ценою в 5 песо. Столь неожиданный поворот сбил солдата с толку, и в следующее свое дежурство он уже нарочно повторил свою выходку. Конечно, он был сменен капитаном стражи Хуаном Веласкесом де Леоном и больше не назначался во внутренние покои.
Или еще случай с Педро Лопесом, великолепным арбалетчиком, но абсолютно неотесанным и грубым. Как-то ночью, стоя на страже у опочивальни Мотекусомы, он громко заметил разводящему: "Хотел бы я, чтобы этот собачий сын, этот язычник, околел скорее; из-за него добрым христианам приходится сокращать свою жизнь ночным бдением". Мотекусома слышал это, на следующий день пожаловался Кортесу, и тот подверг солдата бастонаде 12. С тех пор никто уже не нарушал должной тишины; а если спросить, прав ли был Кортес, налагая столь тяжкое взыскание, то не следует забывать, что сам Мотекусома всегда был приветлив и тих, а главное - в его руках все же была жизнь всех нас: выскажи он недовольство, сейчас же обрушились бы на нас бесчисленные его подданные, воинственный пыл которых он и без того еле-еле сдерживал.
Испытал и я на себе благожелательность Мотекусомы. Узнав, что я один из тех, которые первыми прибыли в эти места, еще до Кортеса, Мотекусома нередко заговаривал со мной, одаривал меня разными ценностями и даже особенно отличил тем, что однажды передал мне одну из прежних своих жен, донью Франсиску, в высоком происхождении которой никто не мог усомниться, кто ее видел хоть раз.
Так жил среди нас великий монарх, скромно и незаметно, в плену, но продолжал вершить все нужные дела, не исключая приемов многочисленных далеких сеньоров, военачальников и сановников. Но вернемся к прерванному нами рассказу. [150]
Когда весь тот груз для изготовления бригантин прибыл, Кортес сообщил Мотекусоме, что очень бы хотел для плавания по озеру построить два небольших корабля, а посему он просит отрядить мешикских плотников на помощь двум нашим мастерам Мартину Лопесу и Андресу Нуньесу. Строевой лес был лишь в четырех легуа от Мешико, а посему его быстро доставили; столь же скоро продвигалась и сама постройка, ибо мешикские мастера, получив модель, работали с изящной точностью, В короткий срок оба корпуса были готовы проконопачены и просмолены, мачты были поставлены, реи подвешены, и даже был сделан особый навес через весь корабль, надежно закрывающий, согласно погоде, Оба корабля удались на славу, точно Мартин Лопес работал целый месяц над моделью: да и вообще он был мастер своего дела, и им были построены те 13 бригантин, которые потом так сильно способствовали взятию Мешико, о чем будет рассказано впереди, и он был хорошим солдатом на войне. Как раз во время работ Мотекусома сообщил Кортесу, что хочет выйти и пойти в их святилища на совершение жертвоприношений и выполнить религиозные обряды для своих божеств, что для него было необходимо. Этим его выходом, прибавлял он, еще раз удастся показать, - его военачальникам и знати, особенно, конечно, его племянникам, которые каждый день приходили, говоря ему о желании освободить его и начать войну, прося его разрешения, направляемые их божеством Уицилопочтли 13, - что он не пленник, а добровольно проживает у нас, и всякие нашептывания должны поэтому прекратиться, в ином случае они поступят по-другому. И на просьбу Мотекусомы Кортес возражал вначале, но, в конце концов, согласился и сказал ему, что он, Мотекусома, потеряет жизнь, если при этом будет замечена какая-нибудь наглая выходка или его военачальники и papas [(жрецы)] попробуют силой отбить его, так как в таком случае капитаны и солдаты, посланные с ним стеречь его персону, тотчас его убьют; Кортес пожелал ему доброго пути, поставив условие, что не будет человеческих жертв - этого великого греха против нашего истинного Бога, что Мотекусома и обещал. Зато он мимо ушей пропустил наставление Кортеса, чтобы там [(в святилищах)] поставили наши алтари и изображение Нашей Сеньоры, перед которыми и следовало молиться. Шествие совершалось с великой помпой, как в прежние времена. Участвовало множество главных касиков; сам Мотекусома передвигался в своих богатейших носилках; перед ним несли жезл, или посох, знак власти его королевской особы, который, кстати, и до сих пор остался у наших вице-королей в Новой Испании. И с Мотекусомой были, чтобы стеречь его, 4 капитана - Хуан Веласкес де Леон, Педро де Альварадо, Алонсо де Авила и Франсиско де Луго - и 150 солдат, с ними был также падре [Бартоломе де Ольмедо] из [Ордена Нашей Сеньоры] Милостивой, чтобы не давать Мотекусоме учинять человеческие жертвоприношения.
По дороге господствовало то же преклонение, что и всегда, и таким образом передвигались к cu [(пирамиде храма)] Уицилопочтли, потом, достигнув входа в ограде проклятого храма, Мотекусому, по обычаю, на руках сняли с носилок его племянники и другие касики и вступили, поддерживая его под руки, на храмовую территорию. И я уже рассказывал, что видевшие его на улицах и знатные, несущие его особу, должны были свои глаза устремить на землю и не смели смотреть ему в лицо. И вознеся Мотекусому по ступеням к верхней площадке [пирамиды, на которой совершали жертвоприношения], где ожидавшие его во множестве papas [(жрецы)] помогли, взяв его под руки, подняться туда, и там уже находились зарезанные до этого, ночью, четыре индейца. А ведь наш предводитель его просил и монах [падре де Ольмедо] из [Ордена Нашей Сеньоры] Милостивой отказаться, не совершать таких дел, но были убиты мужчины и мальчики для совершения его жертвоприношения, а мы не могли в то время ничего сделать другого, кроме как лицемерить вместе с ним, потому что племянники Мотекусомы уже тогда все приготовили [154] к мятежу в Мешико и других больших городах, о чем будет рассказано впереди.
Находясь там, Мотекусома закончил свои жертвоприношения, не задерживаясь много при их совершении, и мы возвратились вместе с ним в наши палаты, и был он весьма весел и после наградил солдат, что ходили вместе с ним, ювелирными изделиями из золота. Но оставим это и расскажем о его другой поездке.
После того как две бригантины были построены и спущены на воду, и оснащены, и приготовлены все их мачты и реи с королевскими и императорскими флагами, и приготовлены команды из моряков, они плавали и на веслах, и под парусом, и были очень хороши и быстроходны. Когда Мотекусома узнал об этом, он сообщил Кортесу, что хочет отправиться по озеру к берегу, на охоту, в одно из своих угодий; в эти угодья никто не смел вступать под страхом смертной казни. И Кортес согласился, но с тем же условием, прежде оговоренным, когда тот ходил к своим идолам, что он, Мотекусома, лишится жизни в случае мятежа и чего-либо подобного и что поплывет он на бригантинах, так как плавание на них будет лучше, чем на их лодках и пирогах - самых больших из них. Мотекусома, довольный, отправился на бригантину, большее судно, поднялся на него со многими сеньорами и знатными, а на другую бригантину взошел в окружении касиков сын Мотекусомы; Мотекусома велел своим охотникам отправляться на лодках и пирогах. Кортес приказал Хуану Веласкесу де Леону, который был капитаном стражи, Педро де Альварадо, Кристобалю де Олиду отправляться вместе с ним и Алонсо де Авилой с 200 солдат; всем была внушена величайшая бдительность, особенно насчет особы великого Мотекусомы. И так все вышеназванные бесстрашные капитаны погрузили всех солдат, о которых говорилось, 4 бронзовые пушки вместе с порохом и всем необходимым и наших артиллеристов, которых звали Меса и Арбенга; под сделанным навесом, надежно закрывающим согласно погоде, разместился Мотекусома со своей свитой 14.
С самого начала нас подхватил попутный ветер, мы поставили все паруса, и Мотекусома впервые в жизни испытал, что значит лететь по водной поверхности. Туземные лодки, несмотря на множество гребцов в них, скоро далеко отстали; Мотекусома немало смеялся и выражал свое удовольствие по поводу преимуществ нашей оснастки и парусности. Мы быстро достигли цели; Мотекусома изрядно поохотился, истребляя во множестве зайцев и кроликов, а затем, очень довольный, пустился в обратное плавание. Он же, уже вблизи Мешико, попросил выстрелить из пушек. Гром выстрелов до чрезвычайности ему понравился, и вообще за все время поездки он был так прост и благорасположен, что мы наперебой старались оказывать ему разные услуги. Впрочем, и Мотекусома никогда не оставался в долгу. Стоило ему лишь мигнуть, как к нему уже тащили все, что он пожелает. Всякое хотение его было законом. Вот, например, такой случай. Сидели мы как-то раз вместе около покоев, где содержался Мотекусома, когда какой-то ястреб-перепелятник ринулся на домашнего голубя и унес его. И один из нас, Франсиско де Сауседо, "Щеголь" [(Pulido)], который был дворецким у адмирала Кастилии, не смог удержаться, чтобы не вскрикнуть: "Что за чудная птица! Какая сила, какая гордая осанка!" А мы, воспользовавшись случаем, стали говорить и спорить о приручении разных птиц к охоте. Услышав столь оживленный разговор, Мотекусома заинтересовался его причиной; паж Ортегилья рассказал ему, что, имей мы такую птицу, мы быстро бы выдрессировали ее, и она стала бы по приказу бить по любой птице, а в промежутках спокойно сидеть на рукавице охотника. "Если так, - сказал Мотекусома, - то я велю немедленно изловить и передать вам этого ястреба". И действительно, через минуту уже предстал главный птичий охотник, а к вечеру того же дня он принес того ястреба-перепелятника, которого мы видели утром и приметы которого хорошо заметил Сауседо.
Вот какова была власть великого Мотекусомы! И вот как любезно и мило он относился к нашим желаниям! Все это скоро изменилось: быстро вращается колесо фортуны, обстоятельства сплелись в ужасающий и угрожающий клубок! [155]
НЕУДАЧНЫЙ ЗАГОВОР. ПРИСЯГА МЕШИКО
Когда Какамацин, сеньор города Тескоко, второго по величине и значению города после Мешико, узнал о пленении своего дяди Мотекусомы, а также, что мы понемногу овладеваем всеми средствами государства и что клад Ашаякатля нами найден, но пока еще не взят, - он решил положить конец всему этому. Для этого он созвал всех вельмож Тескоко, своих вассалов, и сеньора Койоакана, который был его двоюродным братом и племянником Мотекусомы, и сеньора Тлакопана, и сеньора Истапалапана, и другого очень великого касика, сеньора Матлацинко 15, замечательного храбреца и столь близкого родственника Мотекусомы, что можно было поспорить, кто из них имеет больше прав на королевство и сеньорию Мешико.
Переговорив между собой, они призвали и кое-кого из мешикских вельмож, чтобы установить с ними день нападения. Но тут же начались и расхождения: сеньор Матлацинко требовал верховной власти для себя, а Какамацин считал себя более подходящим...
Мотекусома узнал об этом заговоре от одного из своей родни, поссорившегося с Какамацином. Дальнейшие расспросы, особенно у мешикских вельмож, получивших от Какамацина либо подарки, либо великие обещания, окончательно прояснили картину. И вот Мотекусома как исключительно умный человек, не желая, чтобы его столица превратилась в арену мятежа и бойни, обо всем известил Кортеса, который и сам о многом давно уже догадывался.
Кортес предложил тогда передать ему верховное командование: он немедленно двинется против Тескоко, возьмет и разрушит город и опустошит всю округу. Но Мотекусома на это не согласился. Тогда Кортес сам объявил Какамацину, чтобы он не смел создавать крамолы, иначе он погибнет. Но молодой и вспыльчивый сеньор дерзко ответил, что пора слов прошла и что угроз он не боится 16. Наш полководец, однако, вторично его увещевал одуматься и не оскорблять нашего короля и сеньора, иначе [156]
расплата будет ужасной. Но и на это получен был еще более дерзкий ответ: никакого, дескать, короля не знаю, да охотно не знал бы и Кортеса... После этого Кортес настоял перед Мотекусомой, чтобы тот всем своим авторитетом обрушился на ослушников, напоминая, что в самом Тескоко Какамацин создал себе немало врагов своим высокомерием и жадностью. Действительно, при дворе Мотекусомы жил родной брат Какамацина, прекрасный молодой человек, бежавший из Тескоко, так как брат покушался на его жизнь, видя в нем опасного соперника.
При таких обстоятельствах, советовал Кортес, желательно снестись с вельможами Тескоко и потребовать от них ареста и выдачи Какамацина; или еще: под каким-либо предлогом вызвать Какамацина из Тескоко, схватить его и до тех пор держать в темнице, пока он не одумается. В обоих случаях управление Тескоко передать его брату, ибо сама попытка к бунту уже лишала его престола.
Мотекусома избрал второй способ - вызов из Тескоко в Мешико, но выразил сомнение, насколько тот послушается; на этот случай он хотел послать особых людей для немедленного его ареста.
Кортес премного благодарил Мотекусому за столь великую готовность поддержать мир и настолько расчувствовался, что воскликнул: "Ныне, государь, если Вы того пожелаете, я не воспротивлюсь Вашему возвращению в прежний Ваш дворец, ибо искренность Ваших побуждений я теперь вполне уразумел. Правда, не от меня одного это зависит, да и безопасность Ваша гораздо лучше гарантирована у нас, чем где бы то ни было. Во всяком случае, я никогда бы не лишал Вас свободы, если бы этого не потребовали мои капитаны!"
Мотекусома, по-видимому, поверил Кортесу, тем более что и паж Ортегилья со своей стороны неоднократно рассказывал ему, что главные виновники его пленения - капитаны. Посему Мотекусома торжественно заявил, что предпочитает остаться под нашей охраной, пока дела с племянниками не распутаются...
И вот Мотекусома послал своего приближенного в Тескоко, приглашая Какамацина к себе будто бы для того, чтобы примирить его с Малинче [(Кортесом)], сообщая, что живет он не пленником у Малинче и его братьев, а гостем, по собственному изволению. Но Какамацин не пошел на эту приманку. Он собрал своих знатных и обратился к ним с горячей мятежной речью. С пришельцами будто бы он покончит дня в четыре, не больше; дядюшка по трусости этого не смел сделать, [157] а ведь удобных моментов было сколько угодно, хотя бы тогда, когда мы спускались в долину с гор у Чалько. Вместо этого, Мотекусома впустил нас в город, где и дал укрепиться, затем расточает для нас все доходы государства, не уберег сокровищ своего отца Ашаякатля, сам попался в плен и, кажется, готов отступиться от веры и убрать идолов великого Уицилопочтли. Беда великая! Чтобы она не увеличилась еще более, нужно нас немедленно уничтожить. На их помощь в этом деле он и надеется. Если же ему, Какамацину, придется вступить на престол Мешико, он всех их сделает большими сеньорами и одарит множеством драгоценностей и золота. Успех обеспечен, ибо все главнейшие сеньоры - и Койоакана, и Истапалапана, и Тлакопана - родственники Мотекусомы, согласны действовать с ним вместе, да и в самом Мешико есть много единомышленников. Овладеть столицей будет нетрудно: часть войск двинется по дамбам и будет впущена беспрепятственно, другая переправится на лодках. Мы им также не страшны: ведь недавно мешики перебили много teules под Наутлой, а голову одного teul, как и труп коня, долго показывали в Мешико. Не пройдет и часа, как все пришельцы будут перебиты и тела их переданы для праздничного жертвенного пира.
Речь эта не произвела ожидаемого впечатления. Особенно военачальники переглядывались между собой в нерешительности, пока некоторые из них не заявили, что, если это делается с согласия Мотекусомы, они не перечат; если же его не известили, они никогда не станут мятежниками, внося в столицу убийство и раскол.
Какамацин разгневался, и трое из говоривших были схвачены. Тогда другие, подстрекаемые и поддерживаемые такими же молодчиками, как он сам, вынесли решение: стоять крепко за Какамацина и принять его план. Мотекусоме же был отправлен ответ, что Какамацин удивляется его заступничеству за людей, которые до сих пор причинили ему лишь несчастье и позор; несомненно, они его околдовали, отняв у него и ум, и прежнюю энергию его великого сердца, и мощь; их боги, особенно их великая женщина Кастилии, снабдили пришельцев чарами, чтобы он послушно делал все, что они захотят. [158] Это было сказано, конечно, о великой милости Бога и его благословенной Матери Нашей Сеньоре, помогающей нам. А посему он, Какамацин, скоро навестит и дядю, и его новых друзей, для которых его прибытие будет смертным приговором.
Дерзкое это послание донельзя возмутило Мотекусому. Тотчас он велел позвать шестерых лучших своих военачальников, передал им свое кольцо с печаткой, со своей руки, дал подробные инструкции, а также дал им определенное количество золотых ювелирных изделий и приказал немедленно отправиться в Тескоко, там тайно предъявить его кольцо с печаткой верным военачальникам и родственникам, и при их помощи схватить Какамацина и его пособников, и отправить их в Мешико. Эти военачальники так и исполнили в Тескоко повеление Мотекусомы. Какамацин был захвачен в собственном дворце, вместе с пятью другими заговорщиками, как раз в тот момент, когда они обсуждали подробности похода. А так как этот город находился вблизи большого озера, захваченных погрузили в большую пирогу с навесами и таким образом доставили в Мешико. Здесь Какамацин держал себя еще более нагло, а посему Мотекусома, освободив остальных, передал его на суд Кортесу.
Кортес от сердца благодарил за столь высокое доверие и дружбу и советовал возвести на престол Тескоко брата Какамацина, того самого, который нашел убежище в Мешико, который к тому же был племянником Мотекусомы; но сделать это с соблюдением всех формальностей, так, чтобы сами знатные и народ этой провинции его избрали. Так оно и случилось; и молодой принц был провозглашен королем и сеньором большого города Тескоко, под именем - дон Карлос 17.
Судьба Какамацина немало напугала остальных касиков и корольков - племянников великого Мотекусомы - сеньоров Койоакана, Истапалапана 18 и Тлакопана; зная, что дядя извещен об их переговорах с мятежниками, они побоялись прибыть ко дворцу. Но Мотекусома, по совету Кортеса, велел их также схватить, и не прошло [159] и восьми дней, как они сидели на той же цепи, что и Какамацин...
Ясно, на сколь тонкой ниточке висела жизнь всех нас. Кругом только и было разговоров, как нас убьют, принеся в жертву, и съедят. Не будь великой милости Бога, не отнесся бы к нам с такой великой добротой Мотекусома, которому все подданные, несмотря на его плен, повиновались в совершенстве. Зато и мы всячески старались задобрить монарха и послужить ему даже тогда, когда после захвата этих сеньоров непосредственная опасность миновала. Впрочем, мы не только почитали Мотекусому, но и искренно его полюбили за простоту и щедрость. А тут еще он все чаще стал беседовать насчет нашей святой веры, и монах [из Ордена Нашей Сеньоры Милостивой - падре Бартоломе де Ольмедо] и паж Ортегилья уже выражали надежду на близкое его обращение. Столь же часто, положим, он спрашивал также о императоре, нашем сеньоре, о его вассалах, множестве великих сеньоров, что покорны ему, и о далеких землях, и о многих других вещах. И не менее охотно он вел и простой разговор, и садился играть вместе с Кортесом в totoliques, неизменно отдавая нам свой выигрыш с присовокуплением еще новых подарков. И он еще нас одаривал каждый день золотыми ювелирными изделиями и накидками.
Итак, вся страна была замирена. Тут-то Кортес и напомнил Мотекусоме о его давнем обещании, еще до прихода нашего в столицу, - платить дань Его Величеству, нашему королю и сеньору. Сообщил он ему также, что в таких случаях у нас в обычае сперва принести вассальную присягу. Мотекусома согласился созвать всех своих вассалов и сделать им надлежащие сообщения. Действительно, уже через десять дней состоялся съезд главнейших касиков; не хватало лишь того храбреца, ближайшего родственника и наследника Мотекусомы, о котором я уже говорил 19. Правда, и он в своем поселении, которое называлось Тула (Tula), чуть-чуть смирился и прислал гонца с извинениями, что не может ни прибыть сам, ни прислать дань, ибо страна его еле-еле перемогается. Мотекусома разгневался и отрядил за ним нескольких своих военачальников, но тот, как это всегда бывает с важными сеньорами, уже был извещен о грозе и отбыл куда-то в глубь страны. [160]
Съезд остальных главнейших касиков тем не менее состоялся. Никто из нас на нем не присутствовал, кроме пажа Ортегильи, от которого мы и узнали подробности. Сам монарх открыл съезд большой речью, в которой указал на давнишнее пророчество о приходе людей со стороны, где восходит солнце - с востока, которым суждено овладеть мешикским королевством и сеньорией; далее, что именно мы и есть те люди, как то объясняет и Уицилопочтли через своих papas [(жрецов)]; а посему следует, выполняя волю Уицилопочтли, принести присягу и давать дань королю Кастилии, чьими вассалами являются эти teules, как то требует Малинче, которому противоречить нельзя. Напомнил им также Мотекусома, что в течение всех восемнадцати лет его правления они были всегда добрыми и послушными, а он - милостивым и щедрым... Все согласились и со слезами на глазах обещали исполнить его повеления; прослезился и сам Мотекусома. Один из высших сановников немедленно сообщил о таковом решении Кортесу, и на следующий день назначено было торжество вассальной присяги Его Величеству, это было ... 20 месяца 1519 года. Присутствовали: Мотекусома со своими касиками, Кортес, стоящий впереди наших капитанов, большинство солдат, и Педро Эрнандес - секретарь Кортеса вел запись о подчинении Его Величеству. Мешики являли великую печаль, а сам Мотекусома несколько раз плакал; видя это, не могли удержаться и мы, ибо мы его любили и сердца наши наполнялись горячим состраданием 21.
Тем более увеличили мы свою о нем заботливость; Кортес и монах [Ордена Нашей Сеньоры] Милостивой [падре Бартоломе де Ольмедо] не отходили от него ни на секунду, всячески стараясь развеселить его; конечно, немало было и тут попыток отвлечь его от служения своим губительным идолам. [161]
ЗОЛОТО
Как-то Кортес, находясь во дворце, вместе с другими капитанами, среди прочего завел разговор с великим Мотекусомой, через наших переводчиков - донью Марину, Херонимо де Агиляра и Ортегилью, насчет месторождений золота и высказал желание узнать о местных жилах, россыпях и золотоносных реках, так как намеревался послать туда двоих из наших солдат, хорошо знакомых с рудным делом. Мотекусома ответил, что таких мест три: больше всего золота добывается в провинции Сакатула 22 на южном морском побережье, в 10-12 днях пути от Мешико, там оно добывается промывкой, и золотой песок оседает в особые лотки xicales; затем, недавно стали находить его и в другой провинции, которая называется Туштепек 23, на северном морском побережье, в двух реках, недалеко от тех мест, где мы высадились; наконец, изобильные месторождения находятся также у [поселений], которые называются - Чинантла и Сапотекас 24, которые, однако, не будут слушать их приказов, поэтому, когда отправятся солдаты Кортеса, он пошлет своих сановников вместе с ними.
Кортес очень благодарил и сейчас же воспользовался предложением. Он послал пилота Гонсало де Умбрию вместе с двумя солдатами-рудокопами в Сакатулу. Это был тот Гонсало де Умбрия, которого Кортес некогда присудил к отрубанию ноги, когда Педро Эскудеро и Хуан Серменьо были повешены, а другие публично биты палками за попытку тайно овладеть кораблем в Сан Хуан де Улуа и бежать на нем 25. Умбрия ушел, а возвратился через 40 дней. На северное морское побережье послан был молодой капитан, лет 25, некий Писарро, родственник Кортеса 26. О Перу тогда еще ничего не знали, а посему имя Писарро было еще не знаменитым. Вместе с ним пошли четыре солдата-рудокопа и столько же мешикских сановников; он ушел от Мешико на 80 легуа и вернулся, уложившись в сорок дней. Что же касается третьего пункта, то Мотекусома передал нашему полководцу большой холст из хенекена с рисунком 27, там были указаны и изображены все реки и небольшие бухты северного морского побережья от Пануко до Табаско - на расстоянии, равном 140 легуа; рассматривая его, Кортес обратил внимание на реку Коацакоалькос, изображенную очень подробно, и на гавани и небольшие бухты около нее, она была открыта во время плавания Грихальвы; и Кортес решил послать туда людей для обследования. Из наших капитанов вызвался Диего де Ордас, человек великого ума и большой храбрости, правая рука Кортеса, который посему неохотно с ним расставался, что видно из моих записок. Тем не менее Кортес ему разрешил. Мотекусома предупреждал, что за Коацакоалькосом земли вне пределов его сеньории, а народ там очень храбрый и решительный; легко может случиться беда, а посему он готов дать приказ, если нужно, своим войскам в гарнизонах на границе с этой землей сопровождать Ордаса; также Мотекусома дал и многие другие дополнительные сведения. И Кортес, и Диего де Ордас очень его благодарили, и Ордас отправился вместе с двумя нашими солдатами и сановниками, отправленными Мотекусомой.
Первым вернулся в город Мешико и доложил Кортесу Гонсало де Умбрия и его товарищи. Привезли они с собой золотого песку на 300 песо и рассказывали, что в Сакатуле промывка ведется вяло и примитивно; если же послать туда опытных людей и применять те способы, какие существуют на острове Санто Доминго или на острове Куба, то прибыток будет немалый. С ними прибыли также двое знатных из той провинции с подарком для Его Величества, золотыми ювелирными изделиями, эдак песо на 200. Как будто пустяки! Но Кортес так обрадовался, точно преподнесли дар в 30 000 песо; ибо состояние [162] золота уверило его в существовании изобильных и добротных залежей; и эти касики предлагали свои услуги Его Величеству. Кортес щедро одарил прибывших индейцев, и те с великой радостью вернулись восвояси. Много чудесного рассказывал также Умбрия о больших городах, что подвластны Мотекусоме, встреченных им на пути, а также о замечательной провинции Матлацинко. Ясно было, что ни он, ни его спутники не забыли себя и изрядную долю золота опустили в собственный карман. Но Кортес это даже предвидел, а посему и выбрал именно этого человека: таким путем он хотел смыть былую обиду и сделать его своим хорошим другом.
Вторым вернулся капитан Диего де Ордас, который побывал за рекой Коацакоалькос, приблизительно за 120 легуа от Мешико, и тоже не с пустыми руками. Прошел и он через много крупных поселений, и везде его встречали с великим почетом. Окраины же, по его словам, прямо стонали от невыносимых всяческих поборов мешикских сановников и военачальников гарнизонов Мотекусомы, и он пригрозил о всех их неистовствах донести их сеньору Мотекусоме, и с ними будет то же, что и с Куаупопокой и его товарищами. Затем Ордас направился за Коацакоалькос, а туда уже не могли вступать мешикские сановники. И касик той земли, которого звали Точель 28, вышел встречать наших со своими знатными, выказывая гостеприимство, поскольку в этой стране уже были мы известны с тех пор, когда открывали вместе с Хуаном де Грихальвой эту землю, о чем рассказано ранее в другой главе. И касики во всем Коацакоалькосе знали и принимали наших, встречая на многих больших лодках и, как касик Точель, со множеством своих знатных. Реку Коацакоалькос Диего де Ордас исследовал на большом протяжении и в разных местах находил золото. Кроме того, вся тамошняя страна чрезвычайно удобна для разведения овец и вообще для скотоводства, а гавань была бы хороша и соперничала с островами Кубой, Санто Доминго и Ямайкой, не будь она так далеко от Мешико. Кортес и все мы очень обрадовались его счастливому возвращению. [163]
Наконец, что касается капитана Писарро, то и он вернулся из Туштепека, но с одним лишь спутником. Насчет золота зато у него была наибольшая удача: он сдал приблизительно на 1 000 песо золотого песку из провинции Туштепек, из Малинальтепека 29 и из других поселений. Оказывается, что на месте он сам приступил к промывке и привлек множество индейцев обещанием двух третей добычи. В другом месте, называемом Чинантла, множество вооруженных индейцев, у них были копья, намного превосходящие по длине наши, луки, стрелы и громадные щиты, вдруг воспротивились проходу мешиков, заявив, что ни один индеец-мешик больше не вступит на их землю, зато охотно открыли свою страну teules, то есть нам; так что на границе пришлось расстаться нашим со всеми мешикскими сановниками. Оттуда Писарро привел с собой и двух касиков с подарками для Кортеса, которые хотели быть вассалами Его Величества и быть с нами в союзе, лишь бы избавиться от множества зла, творимого мешиками, которые так измучили эту провинцию своими поборами, что они не могут ни видеть их, ни даже слушать о них. Кортес их принял ласково, обнадежил, одарил стекляшками, и под его покровительством они свободно вернулись домой.
Когда же Кортес спросил Писарро, что случилось с его остальными спутниками-солдатами, а именно с Варриентосом, Эредией "Старым", Эскалоной "Молодым" и Сервантесом "Остряком" [(Chocarrerо)], он, после долгих вывертов, принужден был признаться, что оставил их там, дабы они, пользуясь чудесным климатом и почвой, громадным золотым богатством и полной мирностью края, могли организовать большую плантацию какао, маиса и хлопка, устроить внушительный птичий двор и не спеша обследовать золотоносные реки. Кортес воздержался от упреков, зато с глазу на глаз резко, говорят, обрушился на своего родственника за его низменный образ мыслей, который побудил его, забывая общее дело, заняться спекуляциями с какао и птичьими дворами. Сейчас же был отправлен солдат Алонсо Луис с письменным приказом всем остальным, которые были с Писарро, немедленно вернуться.
Со всех сторон, таким образом, посланные вернулись с образцами золота. Богатство страны было установлено, а посему Кортес, после всестороннего обсуждения, решил обратиться к Мотекусоме, чтобы тот повелел со всех касиков и поселений страны собрать дань для Его Величества, да и сам, как наиболее богатый вассал, показал бы пример. Мотекусома согласился, но предупредил заранее, что во многих местах такой приказ ничего не даст, ибо запас золота уже исчерпан, за исключением низкопробных украшений. Всюду были разосланы гонцы, особенно в те места, где добывалось золото; приказано было немедленно выслать столько же золота, сколько обыкновенно доставлялось Мотекусоме, и для образца приложены были два слитка 30. Прибыл гонец и к великому касику-храбрецу, родственнику Мотекусомы, провинция которого, согласно моим запискам, была расположена от Мешико в 12 легуа, но тот наотрез отказался не только от присылки золотых слитков, но и от послушания Мотекусоме вообще. Таким [164] ответом Мотекусома был настолько оскорблен, что сейчас же отрядил несколько лучших военачальников, снабдил их своим кольцом с печаткой со знаком и велел им схватить ослушника. Действительно они его захватили и привели пред очи Мотекусомы; но пленник не только не оторопел, но держал такие речи, что в них нельзя было не видеть припадка сумасшествия, чему, говорят, он был подвержен и раньше. Посему Кортес, узнав о приказе Мотекусомы немедленно казнить мятежного принца, выпросил его у Мотекусомы и всячески старался смягчить его участь, обещая вернуть и свободу. Впрочем, Мотекусома был иного мнения: он хотел, чтобы того, по крайней мере, примкнули к той же цепи, на которой сидели уже остальные бунтовщики.
Через 20 дней вернулись все сборщики дани, посланные по всем провинциям. Мотекусома пригласил к себе Кортеса, наших капитанов и кое-кого из нас, солдат, с которыми он познакомился во время наших дежурств, и держал следующую приблизительно речь: "Сеньор Малинче, и все вы, сеньоры капитаны и солдаты! Я давно уже должник вашего великого короля, хотя бы потому что он взял на себя тяготу послать своих людей в столь дальние страны. Примите посему сие золото в качестве дани, а недостаточность его извините кратковременностью сбора... Что же касается лично меня, то весь клад моего отца я предназначаю императору; я знаю - вы этот клад уже видели, но знаю также, что ничего из него не взято. Теперь берите его и пошлите вашему великому сеньору с указанием: вот что шлет Вам Ваш верный вассал Мотекусома. Кроме того, прибавлю еще несколько зеленых камней исключительной ценности, которые мы называем chalchiuis, а также три лука, усеянные драгоценностями, и один золотой самородок весом в две карги. И вообще, я готов бы дать все, что имею, но немного сейчас у меня осталось, ибо остальное передал я вам за это время в виде подарков и подношений".
Столь милостивые и щедрые речи привели Кортеса и нас всех в приятное изумление; мы почтительно сняли наши шлемы и сердечно благодарили великого Мотекусому. Действительно, Мотекусома не медлил с исполнением обещанного: через какой-нибудь час началась уже сдача великого клада. Сокровищ было так много, что на их извлечение и просмотр понадобилось три дня! Читатель получит достаточное впечатление, если я скажу, что клад этот, нагроможденный в три большие кучи, представлял ценность в 600 000 с лишком песо, причем серебро и иные драгоценности - не золото, не принимались во внимание. Не включено было также и то золото, которое оказалось [165] не в изделиях, а в виде золотых самородков, слитков и песка. Впрочем, вся масса целиком была перелита в золотые широкие бруски, величиной в три пальца; выполнили плавку индейцы-ювелиры из Аскапоцалько, поселения недалеко от Мешико. Уже после этого прибавилось еще много вещей, присланных Мотекусомой: много драгоценностей удивительной работы, замечательные самоцветы, роскошно украшенные луки, множество вышивок из жемчуга и перьев... Словом, никогда бы не кончить с точным перечислением всех этих прелестей! Кортес велел изготовить железное клеймо с королевским гербом, и все золотые слитки были таким образом перемечены, с согласия всех нас и от имени Его Величества, под надзором Кортеса и назначенного [казначея], которым был в ту пору Гонсало Мехия, и контадора Алонсо де Авилы; художественных изделий на сей раз не тронули, так как жаль было их разрушать. Настоящих весов и гирь у нас не было, и хотя по решению Кортеса и этих же чиновников Асьенды 31 Его Величества были изготовлены разновески: в одну арробу, и другие в половину арробы, и в две либры, и в одну либру, и в половину либры, и в четыре онсы, и несколько онс 32, - все же при взвешивании точности не было, да на какую-нибудь половину онсы никто и не обращал внимания. Вот после этого взвешивания и была объявлена та сумма, которую я ранее называл, - больше 600 000 песо; но мы считали, что подлинный итог куда выше. По нашему мнению, теперь нужно было лишь выделить королевскую пятину и все остальное поделить между капитанами и солдатами, не забывая и тех, кого мы оставили в Вера Крусе. Но Кортес хотел еще обождать с дележкой, ибо общая сумма скоро еще возрастет. Большинство же из нас, как капитанов, так и солдат, требовало не откладывать дележа, ибо нам казалось, что все три кучи как-то странно уменьшались изо дня в день, так что не хватало уже доброй трети. Подозрение высказывалось против Кортеса и его приближенных, а посему нельзя было более медлить.
Вот как происходил этот раздел. Из всей массы, прежде всего, взята была одна пятая для короля и другая - для Кортеса, такая же, как и для Его Величества, согласно тому договору, который мы заключили с ним на дюнах, выбирая его в генерал-капитаны и старшим судьей. Затем Кортес потребовал вычета тех расходов, какие он понес на острове Куба при снаряжении армады, а также возмещения Диего Веласкесу за суда, нами уничтоженные, наконец, [166] оплату издержек по отправке наших посланцев в Кастилию. Далее, скостили пай для 70 человек гарнизона Вера Круса, а также стоимость его коня, который пал, и кобылы Хуана Седеньо, которую убили у Тлашкалы. Только затем приступили к наделению непосредственных участников. Но и тут шли в таком порядке: сперва для монаха [Ордена Нашей Сеньоры] Милостивой [Бартоломе де Ольмедо] и для священника Хуана Диаса, затем для капитанов, всадников, аркебузников и арбалетчиков; всем предоставлялось по двойному паю. Когда же, после стольких надувательств, очередь дошла до нас, остальных солдат, по расчету - один пай на человека, то этот пай был столь мизерен, что многие его даже не брали, и тогда, конечно, и их доля шла в карман Кортесу! 33... Разумеется, тогда мы должны были молчать, ибо кому же было жаловаться на обман и у кого требовать справедливости! К тому же Кортес не жалел ни ласковых слов, ни обещаний, а наиболее опасным крикунам ловко умел затыкать рот сотней-другой песо. Доля товарищей в Вера Крусе была отправлена на хранение в Тлашкалу; большинство капитанов превратили свой пай, при помощи все тех же ювелиров из Аскапоцалько, в увесистые цепи, а Кортес, помимо того, велел себе изготовить еще большой золотой сервиз. Не отставали и солдаты, особенно те, которые сумели обеспечить себя еще до всякого раздела, и вскоре появилось множество слитков и других ценностей. Разумеется, тотчас пошла и игра с высокими ставками, особенно когда некий Педро Валенсиано из пергамента изготовил карты, столь удачные по разметке и разрисовке, что их нельзя было отличить от настоящих, испанских.
Как пагубно отразилась дележка золота, изображу на следующем примере. Был среди нас некто де Карденас, солдат, который был пилотом и хорошим моряком, уроженец Трианы или Кондадо [в Испании]. Нужда принудила его пуститься в приключение, а дома он оставил жену и детей в тяжкой бедности. Карденас вдоволь налюбовался несметным количеством золота и других ценностей до дележки, когда же на его долю, в конце концов, пришлось что-то около... 100 песо, он впал в настоящую меланхолию. На дружеские вопросы, почему он так подавлен, он неизменно отвечал: "Как же мне не убиваться, коль все золото, добытое великими нашими трудами, пошло прахом на разные пятины, корабли и лошадей, все прямо в карман Кортеса, в то время как моя жена и мои дети пухнут с голода! Ведь были же здесь средства, и мог бы я их им послать в свое время". - "Когда же это?" - полюбопытствовали мы. - "А тогда, когда мы отправляли наших посланцев к королю. Не отними тогда Кортес нашей доли - была бы помощь нашим семьям. А тут, извольте видеть, пошли разные хитросплетения, да подписи, да постановления: давай все золото целиком, с нашими долями, Его Величеству; и отцу своему Мартину Кортесу, небось, он послал 6 000 песо! А сколько он, кроме того, утаил - и сказать нельзя! А мы, бившиеся в Табаско и Тлашкале, Тисапансинго и Чолуле, днем и ночью, постоянно рискуя потерять жизнь или стать калеками, так и остались бедняками и только облизываемся, а Кортес, что твой король, тоже берет себе пятину!" И много еще кричал Карденас, доказывая, что нечего было давать Кортесу пятины, ибо никакого короля, кроме законного, нам не нужно. Да и с пищей та же история: Кортес и капитаны берут все самое лучшее себе, и это в такое время, когда каждую минуту мы можем, да спасет нас Бог, погибнуть в этом проклятом городе.
Конечно, Кортес узнал о подобных речах, и рост всеобщего недовольства не мог от него скрыться. Собрал он нас всех на переговоры, и полились медоточивые речи: все, дескать, сделали мы, а не он; пятины он никакой не требовал, а лишь ту долю, какую мы же сами ему обещали как генерал-капитану; всякому, кто [167] нуждается, он немедля готов помочь; наконец, только что поделенное богатство - пустяки по сравнению с теми, какие нас еще ожидают; ведь знаем же мы теперь, какие здесь великие города и изобильные золотые прииски - все это наше, и все мы станем богачами... Вот что говорил Кортес, а кого подобные речи не пронимали, тех успокаивал он ииначе: то сунет ему какую-либо драгоценность, то наобещает с три короба; а припасы с тех пор, по приказу Кортеса майордомам Мотекусомы, - шли все в общий котел, и Кортес получал то же, что и солдаты. Не забыл он и Карденаса: дал ему 300 песо и обещал с первым же кораблем отправить в Кастилию к его жене и детям. Впрочем, о Карденасе нам придется еще рассказать, когда у Кортеса возникнут крупные неприятности в Кастилии пред Его Величеством; но об этом - в свое время 34.
Теперь же прибавлю еще один факт. Конечно, к золоту, как всем известно, стремится все человечество; и чем больше его имеешь, тем меньше удовлетворяешься. Вот и случилось, что из трех куч сокровищ стали пропадать отдельные вещи, которые мы все отлично заприметили. Поэтому, когда Хуан Веласкес де Леон то и дело заказывал индейцам-ювелирам из Аскапоцалько то цепи из золота, то разные другие украшения, наш казначей, Гонсало Мехия, указал ему, что многие из его вещей принадлежали к королевской пятине и не могли попасть в частные руки. Но Хуан Веласкес де Леон, зная, как высоко ценит его Кортес, ответил, что ничего не вернет, ибо сам он ничего себе не брал, а всё получил от Кортеса. Гонсало Мехия этим не удовлетворился, и вскоре возникла жестокая перебранка, затем выхвачены были мечи, и они, ловкие фехтовальщики и силачи, несомненно, убили бы друг друга, если бы мы их не разняли силой. Тем не менее каждый из них получил уже по две раны.
Когда Кортес узнал об этом, он обоих велел арестовать и заковать в цепи. Впрочем, зная дружбу Кортеса к Хуану Веласкесу де Леону, мы не очень тревожились за его участь; а что касается Гонсало Мехии, то им и мы были недовольны, так как он должен был пойти дальше - требовать недостающее не только у Хуана Веласкеса де Леона, но и у самого Кортеса. Впрочем, не буду распространяться, а расскажу самый конец всей истории. Хуан Веласкес де Леон помещен был в комнату, недалеко от покоев Мотекусомы. И так как Хуан Веласкес, крупный и сильный человек, не слишком стеснялся тяжелой цепью и преспокойно тащил ее за собой, если хотел размяться и расправить затекшие члены, то Мотекусома услышал лязг и грохот и осведомился у пажа Ортегильи, кого это там засадили. Ортегилья и рассказал, что это Хуан Веласкес де Леон, тот самый, который еще недавно командовал стражей Мотекусомы, а в ту пору ею уже командовал Кристобаль де Олид, и что он арестован за какую-то недостачу золота. Вскоре появился и Кортес, чтобы, по обыкновению, осведомиться о желаниях Мотекусомы, и тогда тот спросил его, за что столь храброго капитана заковали в цепи. Кортес как бы в шутку ответил, что у Хуана Веласкеса голова не совсем в порядке, ибо он, считая себя обделенным при распределении золота, погрозился отправиться в разные города, чтобы вытребовать у тамошних касиков золото. Боясь, что он исполнит эту сумасбродную мысль и что могут пострадать при этом касики, Кортес и посадил его на цепь. Тогда Мотекусома стал просить за Хуана Веласкеса: он, дескать, отговорит его от странных планов, а что касается золота - он удовлетворит его из собственной казны. Кортес для вида согласился не сразу и только ради Мотекусомы. Оковы были сняты, и Хуан Веласкес де Леон послан был с мешикскими сановниками для сбора дани в Чолулу. Когда он через шесть дней вернулся, у него было золота больше, чем когда-либо. Что же касается Гонсало Мехии, он навсегда затаил обиду, и отношение к Кортесу так и осталось испорченным.
Я же рассказал эту историю, согласно моим запискам, чтобы показать, как ловко Кортес умел использовать любой случай, чтобы внушить всем представление о строгой и нелицеприятной своей справедливости. [168]
ГРОЗА НАДВИГАЕТСЯ
Мотекусома делал все нам в угоду. Одно только было выше его сил: отказ от человеческих жертвоприношений. Как ни настаивал Кортес, как ни упрашивал падре Ольмедо, не проходило и дня без этих гнусностей. Тогда Кортес решил прибегнуть к решительным мерам, но так, чтоб не вызвать немедленного возмущения всего города и papas [(жрецов)] Уицилопочтли. На особом совещания капитанов и солдат посему постановили: низвергнуть идолов с вершины святилища Уицилопочтли; если же мешики вздумают их защищать силой или поднять мятеж, то ограничиться требованием, чтобы на вершине этого главного си [(пирамиды храма)] был помещен и наш алтарь с распятием и изображением Нашей Сеньоры.
Кортес взял с собой семерых капитанов и солдат и отправился с ними к Мотекусоме, где указал, что все наше войско единодушно решило положить конец резне людей, что мы просим его распорядиться о снятии идолов и замещении их изображением Нашей Сеньоры Санта Марии и крестом, иначе может случиться несчастье, и многие из papas могут поплатиться жизнью.
По лицам окружающих Мотекусома увидел, что дело серьезно, и с великой горестью он воскликнул: "Ах, Малинче! Зачем ты хочешь принудить меня погубить весь этот город! Наши божества уже сейчас разгневаны, и трудно сказать, какая великая опасность ожидает вас. Разреши мне созвать всех papas, чтобы посоветоваться с ними". [169]
Тогда Кортес удалил всех остальных, кроме падре Ольмедо, и попросил Мотекусому еще раз выслушать их двоих. Это была тонкая хитрость, но не совсем безуспешная, как мы увидим. А именно, Кортес, как бы секретно, сообщил Мотекусоме, что есть еще одно последнее средство спасти город от мятежа и крови - разрешить нам, не трогая их идолов, построить на верхней платформе главного си [(пирамиды храма)] алтарь и поместить там изображение Нашей Сеньоры и крест. Конечно, не то требует войско, но он готов уговорить своих товарищей помириться на меньшем.
Но и на это предложение Мотекусома ответил с печалью и многими вздохами, что должен посоветоваться с papas [(жрецами)]. Тем не менее, после долгих споров и разговоров, мы получили разрешение, это было в ... 35 день ... 36 месяца 1519 года, И наш алтарь с изображением Нашей Сеньоры и крестом был размещен сбоку от святилищ-башенок проклятых идолов. Мы с большим благочестием все возблагодарили Бога, и падре [Бартоломе де Ольмедо] из [Ордена Нашей Сеньоры] Милостивой отслужил торжественную мессу с помощью священника Хуана Диаса вместе со многими нашими солдатами. И приказал наш предводитель остаться сторожем при алтаре старику-солдату, и просил Мотекусому, чтобы papas его не обижали, ибо на его обязанности лежит соблюдать чистоту, поддерживать вечно горящие свечи и украшать алтарь зеленью и цветами.
Никогда для нас не было недостатка в опасностях, теперь же, воистину, наступили тяжкие времена. Оказывается, Уицилопочтли и Тескатлипока вновь заговорили через своих papas: они, дескать, намерены оставить страну, ибо слишком пренебрежительно относятся к ним пришельцы, да и в одном месте с изображением Нашей Сеньоры и крестом они остаться не могут; ежели же Мешико желает их сохранить, то всех нас нужно перебить; таково их решение, пусть об этом узнают Мотекусома и все, ибо пришельцы -насильники и святотатцы: пятерых великих касиков они держат в цепях, священные предметы они перелили в слитки... Все это дословно было сообщено Мотекусоме, и тот пригласил к себе Кортеса для сообщения величайшей важности,
Приглашение это передал паж Ортегилья, который присовокупил, что Мотекусома находится в величайшем волнении и что весь предыдущий день до глубокой ночи он совещался со многими papas и знатнейшими военачальникам, да в такой тайне, что Ортегилья ничего не смог подслушать. Кортес взял с собой капитана стражи Кристобаля де Олида и еще четырех капитанов, и донью Марину, и Херонимо де Агиляра, и тотчас же вошел в покой Мотекусомы, который после обычных, приветствий сделал следующее неожиданное сообщение: "Ох, сеньор Малинче и сеньоры капитаны! Великим горем преисполнило меня повеление наших teules [(божеств)], переданное нашими papas мне и всем моим военачальникам. Наши божества: требуют, чтобы мы пошли на вас войной, чтобы всех вас истребить или изгнать из пределов страны. Лучше, конечно, если вы сами удалитесь еще до начала военных действий. Вот что я принужден вам сообщить! Не может быть спора, что жизнь ваша висит на волоске!"
Понятно, что Кортес и все присутствующие были немало поражены и потрясены. Такого оборота никто не ожидал, а Мотекусома говорил с такой мрачной решительностью, что сомневаться в ужасной для нас опасности было невозможно. Тем не менее, Кортес быстро овладел собой. Поблагодарив Мотекусому за предостережение, он высказал крайнее сожаление, что у него нет теперь кораблей, на которых мы бы могли уйти, тем более, что его, Мотекусому, в случае нашего ухода тоже придется прихватить, дабы представить его нашему великому императору. Посему он просит Мотекусому повлиять на papas и военачальников и дать нам время построить три корабля. Такой исход будет наилучшим, ибо всякая война несет с собой смерть многих и лучших. Решение его насчет постройки кораблей твердое: он сейчас же готов послать одного из своих капитанов и обоих наших мастеров на морское побережье для подготовки материала. [170]
Услышав, что он должен отправиться с нами, Мотекусома опечалился пуще прежнего. Тем не менее, он обещал нам отрядить дровосеков и плотников и советовал величайшую спешку, ибо, возможно, что божеств удастся успокоить на некоторое еще время.
Кортес откланялся, и все мы с минуты на минуту ждали начала военных действий. Все же немедленно позваны были наши мастера, Мартин Лопес и Андрес Нуньес, и Кортес совещался с ними о величине судов и о тех материалах, какие находились в складах Вера Круса. Скоро прибыли и мешикские мастера и их помощники, и на морском берегу закипела жизнь - валили деревья, набрасывали чертежи, строили модели, а затем начали постройку и самих кораблей.
Говорили, что Лопес получил тайный приказ не слишком усердствовать, но мне об этом ничего неизвестно, а сам Мартин Лопес, в минуту откровенности, говорил лишь о подлинной, безобманной стройке...
Таковы-то были дела! Не скрою, что жутко нам всем было в этом громадном враждебном городе, также и наши союзники из Тлашкалы ожидали немедленного нападения. Донья Марина полна была тяжких предчувствий; маленький Ортегилья то и дело плакал; все мы насторожились и ни на секунду не выпускали Мотекусому из виду. Спали и ели мы кое-как; ложем служила циновка да связки соломы; мы не только не [171] раздевались, но не снимали и доспехов. Караулы были так усилены, что на каждого из нас еженощно выпадало по смене. Так жили мы не день и не два, а все время, и я так привык к этой солдатской манере, что долго потом, после завоевания, не мог привыкнуть к постелям, подушкам и прочим тонкостям. Даже сейчас, в преклонном возрасте, мне душно в комнатах, и я охотно сплю снаружи, причем до сих пор осталась привычка несколько раз просыпаться и вставать, чтоб убедиться, все ли в порядке...
Пусть читатель узнает, как велика была опаска у нас, подлинных конкистадоров, как тяжела и неприглядна была наша жизнь!
А тут, еще более неожиданно, стряслось и второе страшное несчастье!
Напомню 37, что губернатор Кубы, Диего Веласкес, пылал ненавистью к Кортесу и к нам за то, что его миновала золотая казна, и что он, помимо великих почестей успел выхлопотать себе у епископа Фонсеки - президента Королевского Совета по делам Индий - разрешение снарядить против нас экспедицию.
Экспедиция эта теперь состоялась. В ней было 19 кораблей и более 1400 солдат; одних пушек было более 20 с громадным запасом пороха, ядер, кремней и двумя искусными артиллеристами (капитана артиллерии звали Родриго Мартин), всадников было 80, арбалетчиков - 90, аркебузников - 70. Как ни толст и неповоротлив был сам Диего Веласкес, он сам лично объехал весь остров, чтоб способствовать набору своего генерал-капитана Панфило де Нарваэса. Цель экспедиции, по его речам, была: схватить нас живыми или мертвыми.
Правда, Королевская Аудьенсия 38 на Санто Доминго восстала против сего, ибо до нее дошли вести о великих наших заслугах пред Богом и Его Величеством. Посему члены Королевской Аудьенсии, как люди мудрые и беспристрастные, оспаривали право Диего Веласкеса вмешаться вооруженной рукой, тем более, что от этого получится немалый ущерб делу завоевания. Послан был аудитор Королевской Аудьенсии - лиценциат Лукас Васкес де Айльон, чтобы задержать отправку флота, но протест его, выраженный по всей форме, не возымел успеха: Диего Веласкес потратил ведь на экспедицию почти все свое имущество, да и сильно он надеялся на поддержку всесильного епископа Фонсеки. Тогда Васкес решил примкнуть к экспедиции, дабы на месте помирить Нарваэса с Кортесом и не допускать дела до крайности.
Экспедиция отплыла, и вот теперь, нежданно-негаданно, прибыла, в Сан Хуан де Улуа, потеряв лишь один корабль, капитаном которого был идальго Кристобаль де Моранте, уроженец Медины дель Кампо; судно разбилось ночью около побережья у горы Сан Мартин, ибо не знали они губительной силы северных шквалов. Громадный этот флот замечен был нашими солдатами, которых Кортес отрядил на работу по промывке золота. Трое из них, именно: Сервантес "Остряк", Эскалопа и Алонсо Эрнандес "Каретник", немедленно отправились на корабль к Нарваэсу и, говорят, все время восклицали о великом своем счастье, что они избавились от тирании Кортеса и неминуемой смерти, какая грозила им в великом городе Мешико. [172]
Нарваэс велел их накормить и напоить, и от вина их язык окончательно развязался: "Вот это так жизнь! Стакан доброго вина вместо рабского состояния у Кортеса, где нельзя открыть рта, где нет покоя ни днем, ни ночью!" А Сервантес, шут по профессии, то и дело восклицал: "Счастливчик же ты, Нарваэс! Знаешь ли ты, что приходишь как раз вовремя: предатель Кортес накопил изрядную сумму в 700 000 золотых песо, а солдаты его крайне против него возбуждены, ибо он их жестоко обманул при дележе". Вот что болтали эти подлые и бесчестные дезертиры, а Нарваэс все наматывал себе на ус. Узнал он также, что в восьми легуа пути находится новопостроенный город Вилья Рика де ла Вера Крус, в котором не более 70 солдат гарнизона во главе с капитаном Гонсало де Сандовалем, - большинство из них старики и инвалиды.
О прибытии флота тотчас был извещен и Мотекусома, который, ни слова не сказав Кортесу, немедленно послал своих сановников к Нарваэсу с золотом и прочими подарками и строгим приказом, чтоб местные индейцы изобильно бы снабжали пришельцев. Посольству этому Нарваэс изобразил Кортеса и нас всех в ужасном свете: мы, дескать, кучка сброда и разбойников, бежавших из Испании без ведома нашего короля и сеньора; как только король узнал о нашем здесь грабительстве, о великом злодействе - пленении Мотекусомы, он сейчас же послал Нарваэса с большим флотом, чтоб прекратить эти безобразия, освободить великого Мотекусому, а нас всех либо убить, либо живьем привезти в Испанию, где нас ожидает заслуженная казнь.
Переводчиками служили все те же три солдата. Столь приятные речи Нарваэс подкрепил еще посылкой множества испанских товаров. Конечно, Мотекусома весьма обрадовался такому повороту дел, особенно, когда его, при помощи зарисовок, тщательно осведомили о величине и качестве экспедиции. Ему казалось, что Нарваэсу, при его огромных силах, легко будет справиться с нами; тем более, что его послы видели и наших дезертиров и слышали их подлые речи. Поэтому Мотекусома послал еще второе посольство, с еще большими подарками и с самым решительным приказом - во всем ублажать Нарваэса и его войско 39.
Трое суток Мотекусома знал уже о Нарваэсе, а Кортес не имел ни малейшего даже намека. Но вот однажды ему бросилось в глаза, что Мотекусома, в последнее время либо печальный, либо угрюмый, что-то очень повеселел. Он спросил его о причине, а тот ответил лишь, что с недавнего времени чувствует себя немного лучше. Странным это показалось Кортесу, и он решил навестить Мотекусому еще раз в этот день, чтоб выведать подлинную причину. А тот, со своей стороны, подумал, что Кортес получил, наконец, известия о флоте, и чтоб отклонить всякое подозрение, решил как бы добровольно сказать ему все, что знает по этому поводу: "Сеньор Малинче, сейчас я получил странное известие. В гавань, где и ты высадился, прибыл флот из 18 кораблей с большим количеством людей и коней. Вот изображение, которое мне прислали. Конечно, это для тебя не новость, и ты наверно пришел, чтобы мне сообщить об этом; я не сержусь на тебя за это секретничанье, наоборот - я радуюсь, что прибыли твои братья и с ними ты легко и без помех можешь отправиться на родину".
Кортес нагнулся над рисунками, увидел испанские флаги, и с великой радостью воскликнул: "Слава Богу! Вот помощь вовремя!.." Еще более возликовали мы все: нам не сиделось на месте, мы назначили турнир, и залп за залпом оглашал воздух.
Но вскоре радость наша улеглась. Первый пришел в себя Кортес, сообразив, что армада может быть только с Кубы, что она, значит, направлена против нас. Узнав еще кой-какие подробности и убедившись в этом печальном выводе, он собрал все войско и сообщил нам свои опасения.
С ними нельзя было не согласиться. Радость потухла. А Кортес мудро старался расположить к себе всех и каждого, щедро соря деньгами и обещаниями, чтоб все мы, как один, стояли за него. И это удалось, ибо имя Нарваэса никому из нас не было известно... [173]
НАРВАЭС ПРОТИВ КОРТЕСА
Три изменника-перебежчика, как мы знаем 40, разболтали Нарваэсу все, между прочим, также, что наш новый город Вилья Рика де ла Вера Крус в 8 или 9 легуа и что комендант его, Гонсало де Сандоваль, имеет у себя лишь 70 человек, в большинстве больных и инвалидов. Нарваэс посему послал туда священника Гевару, ловкого оратора, затем некоего Амайю, знатного человека, родственника губернатора Веласкеса, и эскривано Вергару с тремя лицами в качестве свидетелей. Они должны были известить Гонсало де Сандоваля о прибытии Нарваэса с армадой, посланной Диего Веласкесом, и потребовать сдачи города Нарваэсу, для чего и были снабжены копией его назначения.
Но Сандоваль уже знал от индейцев о прибытии большого флота и множества людей. Он сразу понял, откуда они и зачем пришли, а посему, как человек энергичный, немедленно принял свои меры. Прежде всего, он отослал всех увечных и больных в отдаленное индейское поселение; затем собрал оставшихся и взял с них клятву, что они никому и ни при каких условиях не сдадут города; в подкрепление, впрочем, он на холме велел воздвигнуть новую виселицу. Всюду были расставлены пикеты и посты, и приближение шести посланцев Нарваэса было вовремя замечено. Сандоваль велел никому не показываться, да и сам ушел к себе домой. Парламентеры были немало удивлены, что, кроме индейцев, работающих над укреплениями, их никто не встречает; осторожно вошли они в город, затем побыли в [христианском] храме, а потом направились в самый большой дом на площади, где действительно и находился Сандоваль. Приветствия были кратки и холодны. Священник Гевара сейчас же произнес речь, в которой говорил о великих расходах губернатора Кубы Диего Веласкеса, о неблагодарности Кортеса, о его измене и прочее, и в конце концов потребовал сдачи города Панфило де Нарваэсу, генерал-капитану Диего Веласкеса. Сандоваль слушал не моргнув глазом, но, наконец, не вытерпел и заявил, что Кортес и его люди не изменники, а лучшие слуги Его Величества, куда лучшие, нежели сам Диего Веласкес и его уполномоченный Нарваэс. За оскорбление генерал-капитана и старшего судьи Новой Испании - Кортеса следовало бы их всех немедленно арестовать, но из уважения к духовному сану он этого не сделает. Зато он очень и очень советует немедленно отправиться в Мешико, где и переговорить с самим Кортесом. Здесь же слов больше тратить нечего.
Но священник Гевара не унимался; он велел эскривано Вергаре вынуть копию назначения Нарваэса и прочитать ее во всеуслышание. Сандоваль, со своей стороны, запретил чтение каких бы то ни было бумажек. Когда же тот тем не менее принялся читать, он его грозно перебил, пригрозив сотней палок, ибо [174] неизвестно, чей он эскривано, да и эскривано ли вообще, как неясно также, что за бумагу он извлек - подлинную, и достоверную или обманную... Когда же гордый священник воскликнул: "Чего смотреть на изменников! Читай, как велено", - Сандоваль лишь ответил: "Врешь, святоша". Велел всех схватить и немедленно доставить в Мешико. Точно из земли выросли индейцы, и через минуту все шесть молодчиков были аккуратно связаны и перевязаны, взвалены на спины носильщиков и через четыре дня принесены в Мешико; индейцы их несли и днем, и ночью.
Немало пленники дивились быстроте и точности доставки, еще более изумлялись величине и благоустроенности городов по пути. Говорят, иногда они сомневались, во сне или наяву с ними все это происходит.
Кортес был уже извещен о транспортировке парламентеров и при их приближении к Мешико послал навстречу людей с тремя конями и отборной едой; они должны были освободить арестованных и извиниться перед ними. Наконец, Кортес сам выехал им навстречу и мог убедиться в ошеломляющем впечатлении, какое на них произвела громада Мешико.
Но дивиться пришлось им и дальше, не только обилию у нас золота и других драгоценностей, но и величию, а в то же время и товарищеской доступности самого Кортеса. Не прошло и двух дней, как все сии львы рыкающие стали послушнее ягнят; чудо сие свершило доброе обхождение, то есть хорошие обещания и большая толика золотых слитков и драгоценных камней. Возвращаясь в лагерь Нарваэса, все они горели желанием послужить Кортесу, и все их речи сводились к одному: нужно идти не против нас, а соединиться с нами.
Да, Кортес всех видел насквозь и обо всем думал вовремя. К счастью, он командовал столь же зоркими и рассудительными людьми, и всегда в его распоряжении были не только крепкие руки, но и умные головы.
Так, например, было решено, еще до отъезда парламентеров, послать письмо к Нарваэсу с приветствиями и предложением услуг, только бы он не гневался на нас, ибо наша с ним распря сейчас же поведет к повсеместному и общему восстанию индейцев. Надумали мы это письмо не только потому, что нас было слишком мало в сравнении с его силами, но и надеясь на то, что передатчик письма улучит минутку для душевного разговора с солдатами и капитанами Нарваэса, тем более что многие, как нас уверяли священник Гевара и эскривано Вергара, весьма его недолюбливали, и некоторое количество золота весьма решительно поможет определению подлинных симпатий. С письмом поехал наш падре Бартоломе де Ольмедо из Ордена Нашей Сеньоры Милостивой, которому и вручено было очень убедительное количество золота и драгоценностей, а также тайные письма Кортеса к известному уже нам 41 секретарю Андресу де Дуэро и к аудитору Лукасу Васкесу де Айльону, нашему доброжелателю с Санто Доминго, тоже с соответствующими приложениями - ювелирными изделиями из золота.
С великим высокомерием Нарваэс принял письмо Кортеса. Он его прочитал при всех, и тотчас посыпались недостойные шутки. Особенно отличался некий Сальватьерра, болтун и трус, несмотря на здоровенное телосложение; в угоду Нарваэсу он договорился до чертиков: нечего толковать с изменниками, не стоит читать и их писем, а взять их всех да перебить, а Кортеса еще поджарить, да разрубить и так далее. Но вот прибыл и священник Гевара со своими спутниками. Его обстоятельные сообщения были иного рода: Кортес - герой и верный слуга императора; государство Мотекусомы велико и обильно, всем [175] там достаточно места, тем более что Кортес готов решить дело миром. Не этого ждал Нарваэс, а свое недовольство он выразил тем, что отдалил от себя своих посланцев. Совершенно иное впечатление зато получилось у сотоварищей Нарваэса: жадно вслушивались они в рассказы о богатстве и привольной жизни Кортесова войска, как там любой солдат играет на чистое золото, как это же золото лежит целыми кучами и тому подобное. Сильнее еще, конечно, действовали слова и подарки падре Ольмедо, и вскоре наиболее видные капитаны и солдаты горели желанием присоединиться к нашему предводителю.
Не молчал и аудитор Лукас Васкес де Айльон, особенно после получения письма от Кортеса и золотого его поклона. Он открыто говорил о вопиющей несправедливости - идти войной против столь заслуженных людей; и, нужно сказать, слова его падали на подготовленную почву, тем более что Нарваэс ни с кем не поделился подарками от Мотекусомы.
Нарваэс заметил растущее недовольство своих капитанов и солдат, и, считая аудитора ответственным за это, он не велел ни ему, ни его людям давать какие-либо припасы. Наконец, подстрекаемый Сальватьеррой и другими креатурами, он отважился арестовать аудитора, посадил его на корабль и отправил на Кубу. Впрочем, туда аудитор не прибыл, ибо не то задарил, не то застращал капитана, и тот высадил его на Санто Доминго, где Королевская Аудьенсия сейчас же энергично вступилась за него, считая обращение с ним оскорблением для себя; дело направлено было в Испанию, но всесильный президент Королевского Совета по делам Индий - епископ Бургоса дон Хуан Родригес де Фонсека, не давал ему ходу, тем более что был тогда уверен в торжестве Нарваэса и гибели Кортеса. Помимо аудитора были и другие жертвы. Некий Гонсало де Обланка, высокоученый, храбрый и весьма знатный, как-то откровенно заявил Нарваэсу, что все мы с Кортесом верные слуги короля, чего нельзя сказать о тех, что арестовывают аудиторов Королевской Аудьенсии. Нарваэс так и загорелся: Гонсало был закован в цепи, и это на него, человека тонкого и чувствительного, так сильно повлияло, что на четвертые сутки он скончался. Еще брошены были в тюрьму и два солдата за то, что "хорошо отозвались" о Кортесе, один из них, Санчо де Барахона, потом стал жителем Гватемалы. Впрочем, неистовство Нарваэса ему немало повредило. Несколько родных и друзей Лукаса Васкеса де Айльона, видя, что за ними особо наблюдают, и опасаясь расправы, оставили Нарваэса и перешли к Сандовалю, который, понятно, принял их с распростертыми объятиями.
Между тем Нарваэс, со всем своим войском, скарбом и артиллерией, двинулся в Семпоалу и в этом большом и многолюдном городе и осел. Перво-наперво он отнял здесь у толстого касика все его запасы хлопчатобумажной ткани, украшений и драгоценностей; затем он захватил всех тех индейских девушек, которые были нам переданы касиком, но которых мы не взяли с собой, так как не хотели их подвергать опасностям военного похода. Касик неоднократно жаловался, что ни Малинче, ни его люди ничего не брали насильно, что они были добрые teules [(божества)], но Нарваэс, Сальватьерра и прочие издевались над ним и над его преклонением пред "каким-то Кортесом".
Отсюда, из Семпоалы, Нарваэс отправил эскривано Алонсо де Мату с несколькими другими лицами в Мешико, чтоб передать нам копию его полномочий и приказ немедленного подчинения; потом Мата был арбалетчиком, а по прошествии времени - стал жителем Пуэблы. Кортес ежедневно получал самые точные донесения; знал он и о насилии над аудитором Королевской Аудьенсии, и о переходе к нам пяти видных лиц, и об общем недовольстве. Посему он, по своему обыкновению, собрал всех нас, и мы решили немедленно двинуться против Нарваэса, оставив в Мешико Педро де Альварадо сторожить Мотекусому. К счастью, из Тлашкалы только что прибыло множество индейцев с маисом - ибо в Мешико урожай был плох, - а также со значительным запасом живности и фруктов. Все это осталось у Альварадо. Стены нашего дворцового комплекса были укреплены дополнительно, снабжены бойницами, несколькими фальконетами и бронзовыми пушками. Оставлен был почти весь порох, за исключением самой необходимой его доли, 14 аркебузников, 8 арбалетчиков и 5 всадников, а всего, считая и самого Альварадо, 80 человек 42 - в основном лица, считавшиеся сторонниками Диего Веласкеса. [176] Мотекусома, конечно, не мог не заметить этих приготовлений, но долгое время он не заговаривал об этом с Кортесом и только раз, во время обычного утреннего посещения, не удержался и высказал приблизительно следующее: "Сеньор Малинче! Вот уже несколько дней, как ты и твои товарищи проявляете большую деятельность. Паж Ортегилья сообщил мне, что вы идете против своих братьев, только что прибывших морем, а для моей охраны оставляете здесь Тонатио. Скажи же мне толком, в чем дело; может быть, я смогу чем-либо помочь. Я опасаюсь, как бы с вами не случилось беды, ибо прибывших впятеро больше, нежели вас. К тому же они тоже считают себя христианами, почитают те же изображения и те же кресты, и также служат мессу, и заявляют, что они тоже подданные вашего короля и что вы, наоборот, беглые и преступники, за что они и хотят вас либо захватить, либо убить. Право, не знаю, что и думать! Ясно одно: вам очень и очень нужно быть настороже!"
Кортес, приняв беспечно-веселый вид, ответил, с помощью наших переводчиков - доньи Марины и Херонимо де Агиляра, что, зная его любовь к нам, он не хотел его огорчать до поры до времени. Теперь же он готов ответить Мотекусоме на все вопросы. Конечно, прибывшие - такие же христиане и слуги и вассалы нашего великого императора. Но первая ложь: что мы якобы бежали из земель нашего короля и сеньора; нет, он-то и послал нас, как мы неоднократно уже заявляли. Что же касается великого их числа, то беспокоиться нечего: как мы считаем, наш Сеньор Иисус Христос и Наша Сеньора Санта Мария дадут нам нужную силу, ибо те - злые люди и дело их злое, а посему пропащее. Наконец, у нашего императора так много разных королевств и сеньорий и так много всяких народов, что друг на друга они мало походят: мы из подлинной Старой Кастилии и называемся кастильцы, а те и их предводитель, что находятся в Семпоале, из отдаленной провинции, Бискайи, и называются бискайцы, где и говорят-то по-чудному, вроде как племя отоми 43 около Мешико. Нечего, посему, за нас трепетать. Мы скоро справимся с незваными гостями и вернемся в столицу, и просьба к нему: помочь Тонатио, так они называли Педро де Альварадо, с 80 солдатами, следить, чтобы не было восстания и чтобы доставка провианта не прерывалась.
Дважды обнялись и облобызались Мотекусома и Кортес, причем ловкая донья Марина подсказывала, что повелителю Мешико приличествует высказать как можно больше печали по поводу разлуки с [177] нами... Предлагал Мотекусома также 5000 отборных воинов, но Кортес, по понятным причинам, отказался и благодарил за столь великое расположение. А затем просил извинить его, ибо много еще осталось дел и хлопот. Оба еще раз дружески обнялись и затем расстались.
Затем Кортес созвал Альварадо и всех остающихся и снабдил их самыми решительными инструкциями, и по возвращении обещал любого из них сделать богатым человеком. Оставлены же были отчасти колеблющиеся, ненадежные, подозрительные; также остался и священник Хуан Диас.
Мы же, совсем налегке, без обоза, женщин и слуг, двинулись в Чолулу. Прибыв туда, Кортес послал гонцов в Тлашкалу к нашим друзьям, Шикотенкатлю и Машишкацину, с просьбой выставить 5000 воинов. Ответ был: ежели дело идет о борьбе с индейцами, они готовы дать любое количество, ежели же против таких же teules, как мы, и против пушек и лошадей, то, да не прогневаемся мы, помощи они дать не могут; зато прислано было великое множество битой птицы.
Другой гонец послан был к Сандовалю, чтоб он со всем своим отрядом спешил на соединение с нами: мы, дескать, остановимся в 12 легуа от Семпоалы, около поселений Танпаникита и Митлангита 44, пусть идет быстро, но осторожно, чтоб не попасть в лапы Нарваэса.
Сами же мы продвигались тоже с особой осторожностью. Двое из нас, замечательные ходоки, шли на день пути впереди нас, держась тропинок, недоступных для конницы, и все время собирали сведения у местных индейцев; мы сами выслали вперед надежный авангард, чтобы в случае чего захватить кого-либо из людей Нарваэса.
Действительно, вскоре они наткнулись на некоего Алонсо де Мата, о котором уже говорилось, с четырьмя другими испанцами, которые ему, якобы королевскому эскривано, должны были служить в качестве свидетелей. Испуг их был немал; они приблизились с униженными поклонами, но Кортес, услышав громкий титул, даже сошел с коня. Тогда Алонсо де Мата значительно похрабрел и тотчас приступил было к прочтению разных там грамот. Но Кортес прервал его вопросом: королевский ли он эскривано? На утвердительный ответ он ему велел представить свои на сей счет полномочия; ежели их нет, то ему нечего трудиться; да и бумаги должны быть не копии, а подлинники за подписью Его Величества и с печатями. Тот замялся, ибо он не был королевским эскривано; молчали и его спутники. Кортес же пришел им на помощь: велел принести кушанья и рассказал, что мы направляемся в Танпаникиту, поближе к Нарваэсу, где мы и готовы вести с ним дальнейшие переговоры. Слова свои Кортес все время взвешивал и ничем дурным не помянул Нарваэса. Потолковал он со всеми также наедине, смазал их малой толикой золота, и они ушли от нас куда веселее, нежели прибыли. Своим, оказывается, они рассказали немало хорошего про Кортеса, тем более что мы, при встрече с ними, надели множество золотых цепочек, а кое-кто украсил драгоценностями и оружие. Все это поразило их, и в лагере Нарваэса много толковали о том, что обоим полководцам лучше бы все же помириться.
Но вот мы прибыли в Танпаникиту, где на другой день с нами соединился и Сандоваль со своим отрядом из 60 человек. При нем же находились и пятеро знатных перебежчиков, которых Кортес, конечно, всячески приветствовал. Затем Кортес удалился с Сандовалем, и тот детально доложил ему о всех бывших событиях, между прочим, о следующем забавном деле.
Послал он, Сандоваль, двух своих солдат, под видом индейцев, в лагерь Нарваэса. Взяли они по корзинке вишен как бы для продажи и благополучно проникли куда нужно. Одним из первых покупателей был горе-герой Сальватьерра, который, кстати, велел им принести корма для его лошади. Те пошли, приволокли охапку травы, и так как дело шло к вечеру, они замешкались и подслушали много разных разговоров, между прочим, довольный возглас Сальватьерры: "Вот что значит прибыть вовремя! У предателя Кортеса накопилось больше 700 000 [178] золотых песо, да у его команды, наверное, столько же. Всем нам суждено стать богатыми людьми!"
Когда же настала ночь, лазутчики тихо подкрались к коню, взнуздали и оседлали его и преспокойно ускакали, так как им удалось овладеть еще и другой лошадью. Конечно, и Сальватьерра, и Нарваэс на следующее утро поняли, что за продавцы их посетили. Беспечность их с тех пор значительно уменьшилась.
Так рассказывал Сандоваль, а Кортес порадовался лихой проделке...
Стянув все свои силы, Кортес решил снова послать к Нарваэсу падре [Бартоломе де Ольмедо] из [Ордена Нашей Сеньоры] Милостивой, человека тонкого и обходительного. С общего согласия составлено было следующее письмо. Сперва шли обычные комплименты, затем уверения, что мы несказанно рады возможности служить со столь прославленным героем Богу и Его Величеству; правда, на предыдущее наше почтительное послание не последовало еще ответа, а ответы его Мотекусоме создали великий мятеж в стране, тем не менее Кортес, которого он, по слухам, произвел в изменники, готов все забыть и предлагает ему выбрать для себя и своего войска любую провинцию; жаль также, что он до сих пор не удосужился предъявить нам, как мы просили, подлинные свои полномочия, а посему мы, дабы выполнить в точности волю Бога и короля нашего сеньора, вновь предлагаем ему в трехдневный срок предъявить нам сей документ с эскривано Его Величества; пришли мы в поселение Панганекиту 45 не ради чего-либо иного, а лишь чтобы быть поближе к нему, дабы передача писем и личные встречи могли упроститься; ежели же у него нет государевой бумаги, то мы не препятствуем ему вернуться на Кубу, но с условием, чтоб он не бунтовал индейцев, иначе придется открыть военные действия, захватить его и в цепях отослать в Испанию, как человека, возбудившего, на свой страх и риск, резню между своими; письменное же наше обращение объясняется тем, что никто из королевских эскривано, находящихся у нас, не рискует лично направиться к нему после его расправы с аудитором Лукасом Васкесом де Айльоном; а по сему печальному случаю Кортес, в качестве генерал-капитана и старшего судьи всей Новой Испании, принужден потребовать от него объяснений, ибо расправа с аудитором есть оскорбление Его Величества, как и отнятие имущества у толстого касика и захват знатных индейских девушек тоже являются делами уголовными; и что Бог свидетель всему сказанному.
Письмо это подписал Кортес, капитаны и несколько солдат, среди которых был и я. С падре Ольмедо отправился еще некий Бартоломе де Усагре, родной брат которого служил в артиллерии Нарваэса.
Прибыв в главную квартиру Нарваэса, монах [падре Бартоломе де Ольмедо] из [Ордена Нашей Сеньоры] Милостивой, точно следуя указаниям Кортеса, сделал ряд секретных сообщений целому ряду лиц, среди которых, кроме брата Усагре, был и еще артиллерист, Родриго Мартин; распределил он между ними и золотые слитки. Затем он тщательно переговорил с Андресом де Дуэро, секретарем Веласкеса, а потом уж направился к самому Нарваэсу. [179]
Несмотря на подчеркнутое подобострастие нашего монаха Ольмедо, Нарваэс все же почуял неладное и даже готов был арестовать его. Но Андрес де Дуэро, не только секретарь, но и родственник Диего Веласкеса, весьма любимый всем войском, а посему наиболее независимый, определенно воспротивился этому: арест монаха из [Ордена Нашей Сеньоры] Милостивой всегда может навлечь крупные неприятности; не беда даже, если он попытается кое-кого интриговать; с другой стороны, нужно вспомнить, с каким почетом и сдержкой Кортес обращался с послами Нарваэса; наконец, он сам уже поговорил с монахом Ольмедо и вынес впечатление, что все капитаны Кортеса горят желанием найти примирение с Нарваэсом, да и сам Кортес говорит о нем с исключительной похвалой.
Словом, Андрес де Дуэро сумел переубедить Нарваэса, о чем немедленно и сообщил падре Ольмедо, который вскоре был вызван Нарваэсом и принят с большой учтивостью. Наш монах, тонкий и хитроумный человек, высказал пожелание поговорить с Нарваэсом наедине и открыл ему следующее: "Отлично знаю, что Вы только что помышляли о моем аресте. Напрасно! Сеньор, в собственном лагере навряд ли у Вас есть столь же преданный слуга, как я. Ведь я глубоко убежден, что большинство рыцарей и капитанов Кортеса хотели бы видеть его в Ваших руках, да и вообще думаю, что не избежать нам быть под Вашим водительством. Как раз, чтоб ускорить это, они и заставили Кортеса написать Вам дерзкое письмо, которое мне дали для передачи Вам, но которое я хотел было бросить в реку". Конечно, Нарваэс выразил живейшее желание увидеть письмо. Ольмедо немного для виду поломался, но потом согласился пойти за ним на квартиру. На самом же деле он поспешил к Андресу де Дуэро, прося его сделать так, чтобы как можно больше видных людей присутствовало при прочтении письма. Сальватьерра, разумеется, был среди них.
И вот падре Ольмедо передал письмо Нарваэсу, прося его не слишком уже считаться с тоном этого послания, ибо, при благосклонном отношении к ним, Кортес и его войско охотно ему подчинятся... По требованию присутствующих письмо было прочитано вслух. Нарваэс и Сальватьерра так и сыпали ядовитыми замечаниями; другие просто потешались; но Андрес де Дуэро прикинулся удивленным: как это они, желая примириться с Нарваэсом, пишут такой вздор! Его поддержал старший альгуасил лагеря Нарваэса - капитан Агустин Бермудес и предложил совместно с Андресом де Дуэро, да еще с Сальватьеррой отправиться к самому Кортесу для выяснения всех этих странностей. Сальватьерра наотрез отказался (так и рассчитывал наш падре Ольмедо) посетить "изменника", а Андрес де Дуэро согласился, причем взял с собой также нашего Бартоломе де Усагре, чтоб он не проговорился как-нибудь. Нарваэс дал ряд секретных поручений, между прочим, уговорить Кортеса встретиться с Нарваэсом в одной индейской деревушке, посередке между обоими лагерями, дабы переговорить друг с другом о разграничении провинций.
(пер. Д. Н. Егорова; А. Р.
Захарьяна)
© текст
- Егорова Д. Н. 1924; Захарьян А. Р. 2000
© OCR - Ketzalcoatl. 2004
© сетевая версия - Тhietmar. 2004
© дизайн
- Войтехович А. 2001
© Форум.
2000