Библиотека сайта  XIII век

Немногословные записки «российского унтер-офицера» Филиппа Ефремова отличаются на редкость авантюрным сюжетом. Мы видим здесь сцены пленения и рабства, службу автора в гареме восточного вельможи, кражу печати и побег с переодеваниями — то в гонца, то в купца, то в благочестивого паломника, направляющегося в Мекку. Герой повествования преодолевает степи, пустыни, заснеженные горные перевалы, пересекает границы многочисленных, враждующих друг с другом государств и, наконец, через два океана благополучно возвращается домой. В коротком повествовании мелькают самые разнообразные персонажи: милосердный кочевник, излечивший автора от ран, нанесенных ему пугачевцами, а затем продавший его за четыре выделанные телячьи шкуры; самовластный бухарский правитель, подвергнувший его мучительной казни, дабы обратить в истинную веру, а после — пожаловавший офицерским чином и красным кафтаном; влюбленная персианка; армянские купцы, путешествующие между Астраханью и Калькуттой; немец-священник, живший некогда в Ораниенбауме, а ныне оканчивающий дни свои в североиндийском княжестве Ауд; просвещенный английский судья, выказывающий свою благосклонность лишь после того, как получил в подарок чернокожего мальчишку-раба. И на последней странице рукописи появляется екатерининский вельможа А. А. Безбородко, обрядивший автора в азиатское платье и демонстрирующий его самой государыне императрице. К этому надо еще добавить вставные новеллы о заговорах и коварных убийствах при бухарском дворе, а также о воинских доблестях русских солдат, оказавшихся там, по несчастью, в плену. Бесхитростный рассказ простого человека — и целая эпоха встает перед глазами. Восемнадцатый век, Европа и Азия — от Калькутты до Лондона и Санкт-Петербурга.

В одной из рецензий на издание «Девятилетнего странствования» оно названо «первой географией Узбекистана», в которой лаконично, но с острой наблюдательностью затрагивается почти полностью все разделы географического описания страны. Не менее существенными представляются и содержащиеся здесь исторические и этнографические сведения. Обращение к этому ценному источнику позволяет дополнить и уточнить характеристику политической ситуации в Средней Азии, отдельных сторон экономики (например, развитие шелководства), внешних особенностей быта (формы женской одежды).

Все биографические сведения об авторе — с его слов и по документам — содержатся в изданном тексте, характер человека легко угадывается по запискам. Сын стряпчего духовной консистории, Филипп Ефремов, конечно, еще дома был обучен грамоте. Мальчишкой тринадцати лет попал он в солдаты, а к девятнадцати годам дослужился до сержантского чина. Попав к бухарцам в рабство, и здесь отличился — за храбрость произведен в офицеры, командовал сотней всадников. После возвращения в Россию служил и переводчиком, и судебным заседателем, и директором таможни в разных городах. К величайшей его гордости, был пожалован грамотой на дворянское достоинство. [135]

В молодости Филипп Ефремов, несомненно, отличался физической силой и выносливостью. Будучи ранен и связан мятежниками, не только сам освободился от пут, но еще и помог товарищам; прошел зимою казахские степи там, где другие пленники умирали от голода и холода, вынес пытки и болезни, преодолел хребты Тянь-Шаня, Куэнь-Луня и Каракорума. Храбрый солдат, он предстает со страниц записок как человек прямой и честный, не склонный к россказням или повторению чужих выдумок. Долгие годы он помнит каждого, кто сделал ему добро, будь то казах, первый его хозяин, армяне Айваз и Симион, какой-то кашмирец, а на тех, кто мучил и преследовал его, как будто и зла не держит. К чужим нравам и обычаям он относится скорее с любопытством, чем с осуждением, а внешним особенностям быта подражает без особого труда — два месяца шел с мусульманами как паломник в Мекку, и те не заподозрили обмана. Но даже суровые пытки не принудили его отказаться от веры отцов, военной карьере и спокойной жизни на чужбине он предпочел жесточайшие опасности — лишь бы вернуться на Родину.

Каждый из русских дипломатов, посещавших Хивинское или Бухарское ханство, старался выкупить из рабства соотечественников. Записки путешественников того времени полны сообщениями о страданиях пленников. Павел Яковлев, бывший в Бухаре в начале XIX в. с миссией А. Ф. Негри, сообщает трогательные детали о жизни тех русских, судьба которых сложилась еще относительно благоприятно. Например, некий Андрей Родиков, капрал, захваченный под Оренбургом, командовал Бухарской артиллерией в чине топчи-баши. Он как «бухарский гражданин получал жалованье, каждую пятницу являлся к хану на поклон и завел молочную лавочку» [67, с. 366]. Но, рассказывает П. Яковлев, "почти каждую неделю сбираются к нему несколько земляков молиться, разговаривать о милом, отдаленном отечестве; в Светлое же Воскресение все русские, живущие в Бухаре, идут к Родикову; запираются в его тесную каморку и слушают заутреню, которую отправляют Родиков и Василий Егоров, пленный дьячок из Оренбурга" [67, с. 367, 368].

Завершая свой рассказ, автор отмечает, что «нет ни одного из русских пленников, который бы не покушался бежать из Бухарии... но большая часть жестоко наказана за побег. Киргизцы, сколько для собственной безопасности, боясь доноса на похитителей, столько и в надежде получить хорошую плату, не пропускают наших беглецов к русской границе» [67, с. 369].

Путь в Россию через казахские степи был крайне опасен. Ф. Ефремов, очевидно, не раз обдумывал возможность бегства через Кызыл-Кумы. Он записал маршрут, которым купеческие караваны шли из Бухары в Астрахань. Вероятно, и с туркменами, прибывшими в Бухару с п-ова Мангышлак, он познакомился с той же целью — разузнать дорогу в Россию через Хиву и Каспийское море. Расхождения в сроках пребывания в пути между упомянутым маршрутом и тем, что сообщили ему туркмены, очевидно, объясняются тем, что сведения получены из разных источников — в одном случае речь идет о караване верблюдов, а в другом — о конном походе. Расспрашивал он о пути в Бухару и кого-то, пришедшего из Оренбурга. Правда, сведения эти содержатся только в печатных изданиях «Девятилетнего странствия», и можно было бы заподозрить получение их в более позднее время, в тот период, когда автор служил в Азиатском департаменте. Однако упоминание о местах, где кочует хан Нурали, позволяет датировать текст временем ранее 1783 г. и, следовательно, запись маршрута скорее всего сделана тоже в Бухаре.

Эти вопросы должны были обсуждаться в беседах с теми русскими стариками, которые когда-то служили у хана Абул-Фейза и спаслись [136] бегством от гнева узурпатора Мухаммеда Рахима. Их рассказ об этих драматических событиях, по всей видимости, Ф. Ефремовым был — как и маршруты — своевременно записан. Характерно, что он воспроизводится практически без изменений от издания к изданию. Подробное описание того, как следует выращивать шелковичных червей, тоже представляется законченным сюжетом, своего рода практическим рецептом по шелководству. В Бухаре у Ф. Ефремова явно была тетрадка для памятных записей.

Внешний вид города, где автор жил годами, наряды и украшения женщин в гареме, который он охранял несколько месяцев, военное снаряжение и размер жалованья он, конечно, всегда мог вспомнить и спустя много лет. Но перечень названий городов с указанием их укреплений и расстояний между ними явно указывает на то, что автор вел путевой журнал. Записи в нем велись краткие, сухие, но регулярно и по определенной системе: после названия населенного пункта говорится обычно о числе ворот, о том, какая там вода — речная или колодезная, сообщается расстояние до следующего пункта (иногда — и характер дороги), кому подчиняется городи где проходит граница. Это то, чему учили солдата. Записи подобного рода появляются лишь после мервского похода, за два года до бегства — может быть, уже тогда и родилась у него сама мысль бежать не на север, а на юг. Систематическими они становятся сразу же после отъезда в Коканд. Не внутренняя духовная потребность и не пытливый интерес к окружающему миру заставляют Ф. Ефремова вести свой дневник. Цель его сугубо практическая — беглец хочет вернуться на Родину не с пустыми руками.

О путешествии Ф. Ефремова от Средней Азии до Индии есть некоторые сведения, дополняющие его собственные записки. Мы имеем в виду статью Вильфорда, опубликованную в 1808 г. в VIII томе журнала «Азиатские исследования», издававшемся Азиатским обществом в Калькутте. Автор — лейтенант инженерных войск Фрэнсис Вильфорд, которого упоминает картограф конца XVIII в. Джеймс Реннелл. Путешественник Георг Форстер [69, т. I, с. XIII] также говорит о нем как о знатоке географии. Ф. Вильфорд [82, с. 323, 324] описывает путь из Бухары до Кашмира, который, по его словам, в 1780 г. прошел русский по фамилии Чернышев. И далее: «Его журнал мне любезно предоставил П. Вендль (Р. Wendlе) из Лакнау. Чернышев был взят в плен калмыками на сибирской границе и продан в рабство узбекским татарам. Хозяин вместе с ним отправился торговать в Кашгар, Яркенд и Кашемир. Будучи доволен его поведением, он отпустил слугу на свободу. Вместе с несколькими армянами Чернышев прибыл в Лакнау, где ему помог сэр Эйр Кот, великодушно доставивший возможность вернуться на родину. П. Вендль отзывался о нем как о простом и честном человеке. У своего хозяина он достаточно научился по персидски, чтобы объясняться». На это место в статье Ф. Вильфорда уже более ста лет назад обратил внимание наш известный индолог И. П. Минаев *.

Здесь нам кажется уместным сделать экскурс о хронологии путешествий Ф. Ефремова. Некоторые существующие оценки ее представляются ошибочными: так, например, Н. И. Веселовский (8, с. 233] полагал, что мервский поход относится к 1780 г., а П. Кемп [79, с. VII] датировала пребывание Ф. Ефремова в Тибете зимою 1778/79 или 1779/80 г.

На заставу Ф. Ефремов отправился в июне 1774 г. Сражение с пугачевцами произошло вскоре (шел сенокос — беглецы прятались под скошенной травой). Два месяца он жил у казахов в ауле, но, видимо, [137] раньше он долгое время скитался, ибо дорога до Бухары занимает не более месяца, а между тем гнали его туда зимою, в самый мороз. Таким образом, у ходжи Гафура пленник мог оказаться в начале 1775 г., а уже весною сторожил вход в гарем аталыка Даниила. Так как посланник мулла Ир-Назар отбыл из России в самом начале 1776 г., в конце того же года он должен был прибыть в Бухару. К этому времени и может относиться эпизод с пыткой, присягой и назначением Ф. Ефремова на должность пензибаши.

Теперь можно начать отсчет с конца путешествия. В августе 1782 г. состоялось посещение А. А. Безбородко в Санкт-Петербурге. Следовательно, в Англию корабль из Калькутты мог прибыть в начале лета. Морское путешествие мимо Африки заняло в общей сложности пять месяцев. Пребывание в греческом монастыре в Калькутте, следовательно, относится к зиме 1781/82 г. Деревня Муагенч (Ноангандж) находится на том рукаве устья Ганга, который, по навигационной карте конца XVIII в. (см. 178) судоходен лишь часть года (т. е. осенью — в сезон дождей). От Лакнау до Калькутты путешественник ехал без задержки, торопясь с письмом к «мистру Чамберу», а общая сумма переходов [138] составляет около месяца. Путь Дели — Лакнау занимает около двух недель, но еще следует прибавить какое-то время на пребывание в доме Симиона, у голштинского священника, под стражей у коменданта Мидлтона и т. д. Месяц составляют также переходы между Шринагаром (Кашмиром) и Дели, а еще месяц — болезнь в Джамму. Вряд ли были другие длительные задержки в пути, так как богомольцы торопились в Мекку и не желали ждать даже выздоровления больного. По этому расчету пребывание в Кашмире должно относиться к весне 1781 г. Судя по описанию местного климата, сезон был прохладный. Заболевание риштой от бухарской воды свидетельствует о том, что с момента бегства из Бухары прошло лишь несколько месяцев.

Пребывание в Лехе (в Тибете) продолжалось около месяца. П. Кемп (79, с. VII] резонно предполагает, что путешественник выжидал, когда откроется дорога через перевал Зоджи в Кашмир. Речь, следовательно, должна идти о зиме 1780/81 г. Судя по описанию растительного мира Восточного Туркестана, путешественник был здесь осенью. Он месяц жил в Яркенде, месяц ушел на поездку в Аксу и обратно, месяц добирался до Тибета и еще месяц до Кашгара. В его интересах было как можно быстрее выбраться за пределы Бухарского ханства — в роли гонца он и не имел возможности останавливаться. Прожить какое-то время пришлось лишь в Кашгаре — по торговым делам. Судя по этим расчетам, бегство Ф. Ефремова произошло в середине 1780 г., очевидно, после летней кампании под Хивой (походы обычно устраивались летом, чтобы нанести ущерб посевам). Эта дата подтверждается и указом Екатерины II о дворянстве: «Продан в Бухарии, откуда, в 1780 году высвободясь, прошел многие страны в Азии...» Если же учесть, что мервский поход был за два года до бегства, следовательно, он относится к 1778 г., года через полтора после назначения Ф. Ефремова пензибашой.

Вернемся вновь к сообщению Ф. Вильфорда. Совпадают имя, которым назвался Ф. Ефремов в Лакнау («родственник генерала Чернышева»), и дата путешествия. Почти полностью совпадают маршруты, время в пути — только дорога из Ходжента в Коканд по журналу, цитируемому у Ф. Вильфорда, занимает два дня, а Ф. Ефремов говорит об одном дне. Однако надо учитывать, что сам город Коканд «гонец» предпочел объехать стороною. Изложение у Ф. Вильфорда чуть подробнее — упоминается, например, местечко «Гхераба», или «Чалсатун», накануне прибытия в Ош и местечко «Гиррел» после выхода на равнину, за день до Кашгара с его «глинобитной крепостью». Вероятно, Ф. Ефремов из осторожности не совсем точно поведал священнику о своих злоключениях, превратив побег в отпуск на волю. Приход же в Лакнау с армянскими купцами вполне согласуется с тем. что шел он из Дели от армянина Симиона. Вендль и был, конечно, тем самым «голштинским священником». Дж. Реннелл использует карту Северо-Западной Индии, которая составлена была неким «Реrе Wendell». Речь идет об иезуите Ф. Кс. Венделе (1726—1803), о котором поныне напоминает закладной камень католического храма в Агре [74. с.70]. Преподобный Франц Ксавье Вендель и выпросил журнал у несчастного русского беглеца, едва не взятого насильно в британскую колониальную армию.

Сейчас уже невозможно проверить, принимал ли в этом деле участие знаменитый британский военачальник и политик Эйр Кот (о чем со слов патера Венделя говорит Ф. Вильфорд), но видно, что в Индии проявили живейшую заинтересованность в путешествии «российского унтер-офицера». Дело в том, что Бухара и Хива — те районы Азии, которые с XVII в., со времен путешествия Антони Дженкинсона, почти полностью были закрыты для европейцев. Карты конца XVIII в. очень [139] ярко иллюстрируют состояние географических знаний: район севернее Кашмира — Китайский Туркестан и Средняя Азия — представлял собою практически белое пятно. Путь, которым прошел Ф. Ефремов, не только чрезвычайно труден — для западного человека он был запрещен китайскими властями. Не случайно поэтому известный путешественник Георг Форстер, в 80-е годы частично повторив маршрут Ф. Ефремовa по Индии — от Калькутты до Кашмира, далее вынужден был свернуть к Кабулу (а затем через Персию добрался до Каспийского моря и из Астрахани приехал в Санкт-Петербург). Территория Кашгара и Бухары и для него оставалась неведомой. Рукопись Ф. Ефремова, переданная им Ф. Венделю, хранилась в Азиатском обществе в Калькутте. Судя по

цитате, приведенной у Ф. Вильфорда, это был типичный путевой журнал, то, что в старину называлось «дорожник». Другую копию журнала автор захватил с собою и привез в Санкт-Петербург.

У русского консула в Лондоне, у вице-канцлера А. А. Безбородко в Санкт-Петербурге, да и у самой императрицы Ф. Ефремова расспрашивали о виденных им странах и пережитых приключениях. Видимо, кто-то проявлял научную любознательность, а кто-то простое любопытство, приходилось и просто отчитываться о годах, проведенных унтер-офицером на чужбине,— восстановлен на службе он был в звании прапорщика почти через год.

Бухарский пленник явно пользовался успехом, а его возвращение пришлось как нельзя кстати. В екатерининскую эпоху в России уделялось серьезное внимание изучению географии Азии и быта восточных народов. Экспедиции направлялись главным образом в труднодоступные районы самой Российской империи — в Сибирь и на Камчатку, на Северный Кавказ, в монгольские и киргиз-кайсацкие степи. О странах, расположенных в центре Азии, к югу от границ империи, составлялось представление лишь по случайным сведениям. Разнородные и отрывочные данные поступали с перерывами в десятилетия: то отчет о Бухаре посла Флорио Беневени в начале века, то сообщение самарского купца Данилы Рукавкина в середине века.

Значительно больше стало появляться сочинений о государствах зарубежной Азии в последние годы правления Екатерины II, затем при Павле I и Александре I — но это уже было позже первого издания записок Филиппа Ефремова. Назовем лишь несколько примечательных путешествий, имен и судеб. В 1793—1794 гг. в Хиве побывал майор Бланкеннагель, приглашенный для излечения больных глаз ханского родича. Он составил отчет о том, что видел и слышал. Вернулся в Россию Герасим Степанович Лебедев, основавший в 90-е годы в Калькутте первый бенгальский театр. Он, как и Ф. Ефремов, но уже при Александре I, служил переводчиком в Азиатском департаменте. Г. С. Лебедев опубликовал книгу о верованиях и обычаях брахманов Восточной Индии.

Со слов армянских купцов Григория и Данилы Атанасовых делались записи о пройденных ими в 1790—1791 гг. маршрутах от Средней Азии до Индии через Восточный Туркестан. Грузинский дворянин Рафаил Данибегашвили рассказал в небольшой книжице о своих странствиях по Индии начиная с 1795 г. Купец Исмаил Бекмухамедов описал (на татарском языке) свои многолетние путешествия по Хиве и Бухаре, Ирану и Индии, Аравии, Палестине, Турции. Другой татарин, Губайдулла Амиров, подобно Ф. Ефремову, был захвачен казахами во время Пугачевского бунта, а затем через Бухару попал в Мера, Герат, Кандагар и проехал всю Северную Индию. Вернувшись наконец в Россию, он служил переводчиком в Оренбурге и оставил записки о «тракте чрез Бухарию до Калькутты». [140]

Есть сообщения и о русских пленниках, добравшихся до родины через несколько десятилетий пребывания в рабстве. С одним из них Ф. Ефремов мог быть даже знаком. Некий Ларион Кашлев, солдатский сын из Железинской крепости, был продан в рабство в Бухару в 1775 г., а вернуться ему удалось лишь через полвека, в 1821 г. Многих, кто побывал на Востоке, расспрашивали о том, что он смог повидать, во далеко не всегда таким образом удавалось получить хоть сколько-нибудь ценные сведения.

Информации о среднеазиатских ханствах явно не хватало. Отчеты полувековой давности устарели, расспросы восточных торговцев были малорезультативны. И. Бекмухамедов, специально отправленный из Оренбурга с караваном А. Хаялина для налаживания постоянной торговли с Индией, вернулся лишь через 35 лет. Майора Бланкеннагеля в Хиве содержали почти как пленника, взаперти. Он был переполнен эмоциями, но мало что мог рассказать о стране. С большой предупредительностью принимали в России бухарского посланника муллу Ир-Мазара, всячески стараясь через него наладить контакты. Воспользовавшись его визитом, в 1781 г. из Оренбурга в Бухару отправили переводчика Мендияра Бекчурина. Оренбургский губернатор Иван Рейнсдорп дал ему обстоятельный наказ разузнать поподробнее о "политическом и физическом тамошнем состоянии", «содержать всей тамошней бытности повседневный журнал или же инако хотя и краткую записку и замечания». Но М. Бекчурин принят был плохо, вскоре отправлен обратно и почти не видел даже сам столичный город.

И вот удача — именно в это время в Санкт-Петербург и приехал Филипп Ефремов, сотник-юзбаши бухарской армии, по собственной инициативе ведший тот самый журнал или "хотя бы краткую записку". Его рукопись довольно точно отражала те требования, которые должны были ставиться перед путешествующими по малоизвестным странам. Отправляя Джорджа Богля в Тибет, Уоррен Хастингс давал ему инструкцию записывать в путевом дневнике, каковы там дороги, климат, еда, и нравы жителей. Будто следуя такой же инструкции, строит свое повествование и наш соотечественник.

Ф. Ефремов начинает традицию географических и этнографических описаний, достойно продолженную уже в следующем веке трудами Е. Мейендорфа и Н. Ханыхова о Бухаре, Н, Муравьева и Г. Данилевского о Хиве и многими другими. Но и спустя десятилетия после его путешествия У. Муркрофт [76, т. I, с. ХШ—XIV] отмечал, что Средняя Азия хуже известна в Европе, нежели Центральная Африка. Так как для европейцев дорога в Бухару из Индии через Китайский Туркестан была закрыта, по его поручению ее разведал в 1812—1813 гг. местный уроженец Мир Иззет Улла. Но к тому времени уже забылось, что «российский унтер-офицер» описал этот путь тридцатью годами ранее.

Первая редакция «Девятилетнего странствия» датируется 1784 г. (очевидно, она составлена после возвращения автора из Оренбурга). В это время он служил в Азиатском департаменте. По всей видимости, Ф. Ефремов не пользовался никакими пособиями и даже географическими картами тех мест, которые посетил. В транскрипции названий не чувствуется ни малейшего влияния существовавших западных образцов. Характерно и ложное прочтение собственной записи: г. Илебаш вместо Илебат — беглого взгляда на любую карту Индии было бы достаточно для исправления названия города Илахабада. В основе этого варианта рукописи лежали путевой журнал-дорожник и, очевидно, те воспоминания, которыми он уже не раз делился со слушателями после возвращения. [141]

Тетрадь хранится ныне в рукописном отделе Пушкинского дома (ф. 265, оп. 2, № 1020). Текст написан аккуратным почерком того времени. Пунктуация весьма произвольна, но орфография правильна. Названия и термины, как правило, подчеркнуты теми же чернилами, а на полях названия повторены и выделены основные смысловые куски. Публикуя текст по рукописи, мы внесли в него значительную часть этих помет (выделены в начале абзацев). Предшествующая публикация в журнале «Русская старина» имеет ряд погрешностей, таких, как неверное деление на фразы, ошибочные прочтения слов, особенно имен собственных, пропуски текста.

В 1786 г. появилось первое издание. На титульном листе значилось: «Российского унтер-офицера Ефремова, ныне Коллежского Асессора, девятилетнее странствование и приключение в Бухарии, Хиве, Персии и Индии и возвращение оттуда чрез Англию в Россию. Писанное им самим. В Санкт-Петербурге, печатано с дозволения Указного у Гека» (видимо, в результате опечатки в оригинале: «десятилетнее»). Текст явно готовился на основе упомянутой рукописи, и нередко встречаются дословные с нею совпадения. В то же время объем сочинения был расширен и внесены существенные изменения. Добавлено вступление, содержащее восхваление Российской державы, а также мудрости и человеколюбия правящей императрицы — напыщенный книжный стиль его резко контрастирует с последующим изложением. Текст разбит на две основные части: в первой речь идет о судьбе автора, а во второй содержится описание посещенных им стран. Во второй части введена и более дробная рубрикация, впрочем не вполне согласующаяся с самим повествованием, так как содержание в основном осталось прежним. Мелкие добавления, очевидно, принадлежали автору — не существовало таких письменных источников, из которых можно было бы почерпнуть дополнительный материал об этих странах. Завершается основной текст двумя приложениями: маршрутами Бухара — Астрахань и Оренбург —Бухара, а также списком из 625 «бухарских слов» (в связи с этим были сокращены лексические материалы, имевшиеся в тексте рукописи). Словарик составлен Ф. Ефремовым так, что слова группируются по значению (например: телега, колесо, ось, оглобля и т. д.), он включает и несколько случайных фраз, напоминая примитивный разговорник.

Появился в печатном издании и довольно обширный новый раздел — о Тибете. Он написан необычным для автора стилем, употребляются иные слова (например, вместо «воздух» — «климат» и т. д.). Проявляется интерес к тем сюжетам, которые не занимают сочинителя в других частях его труда: отражены, например, верования и мифы тибетцев. Кроме того, здесь содержатся прямые ссылки на обширный труд француза Ж. де Гиня и на безымянных путешественников, посещавших различные районы Тибета. Э. М. Мурзаев замечает, что "автор основательно познакомился с литературой" и "это делает ему честь" [15, с. 73]. Раздел о Тибете действительно написан на основе литературы, но он вовсе не принадлежит Ф. Ефремову. Это буквальный перевод с немецкого статьи И. Ф. Гакмана [72]. Иоганн Фридрих Гакман (1756—1812), адъюнкт Академии наук по разряду истории, опубликовал ее в 1783 г. в журнале «Нойе Нордише Байтреге», издававшемся П. С. Палласом. В своем очень добросовестно выполненном обзоре И. Ф. Гакман пользовался главным образом тремя источниками: обширным трудом на латинском языке А. Георги «Альфабетум тибетанум» [70], статьей П. С. Палласа [77] и письмом Стюарта к сэру Джону Принглю, опубликованным в трудах Лондонского королевского общества в 1778 г. В свою очередь, А. Георги использовал рукописи католических миссионеров XVIII в.— главным образом капуцина Кассиано Белигатти [142] и иезуита Ипполито Дезидери. П. С. Паллас расспрашивал о Тибете буддистов-паломников во время путешествия в Селенгинск, в особенности хамбо-ламу, в молодости ездившего в Лхасу. Стюарт основывался на донесении Джорджа Богля, по поручению Уоррена Хастингса, ездившего в Тибет в 1774 г., чтобы уладить военный конфликт между англичанами и бутанцами. Надо сказать, что в России внимательно следили за новейшими публикациями и последняя статья была уже в 1779 г. издана по-русски в «Академических известиях»: «Новейшее и достоверное описание Тибетского государства, доселе европейцам столь мало известного, но столь часто ими упоминаемого, о Далай-ламе, его законах и его поклонении и пр.» [37].

Статья И. Ф. Гакмана воспроизводилась по русскому переводу, опубликованному в «Месяцеслове историческом и географическом на 1783 год», с. 52—121. При публикации в книге Ф. Ефремова она была сокращена за счет всего, что могло указывать на заимствование — обзор путешествий по Тибету, ссылки на источники, сведения по хронологии тибетской истории и т. п. Однако соединение описания Тибета с тем, что в рукописи самого Ф. Ефремова относилось к Ладаку, произошло не вполне гладко, да и в заглавии Тибет не нашел никакого отражения. В 1786 г. автора не было в Санкт-Петербурге, он служил сначала в Кавказском наместничестве, а с ноября — в Астрахани. Книга вышла, по указанию Ф. Ефремова во II издании, «без ведома и согласия автора».

В том же году книжная новинка была отмечена в журнале Федора Туманского «Зеркало света»: «Имея немного произведений собственно российских, каждая новинка не может не быть на примете, особливо же известие о земле и народах, которые мало знаемы россиянами и всеми европейцами» [19, с. 368]. Не был ли Ф. Туманский, переводчик книги П. С. Палласа, человек, активно занимавшийся популяризацией географических знаний, связан и с самой публикацией книги?

Второе издание появилось в 1794 г. Видимо, Ф. Ефремов, находившийся тогда в отставке, испытывал значительные финансовые трудности — у него была семья, не менее двух детей, тех самых, которые в 1811 г. числились на военной службе. Издательские расходы принял на себя литератор Петр Богданович. На титуле значилось: «Странствование надворного советника Ефремова... Новое, исправленное и умноженное издание. В Санкт-Петербурге 1794 года. Печатано на иждивении П. Б. и продается на Невской перспективе у Аничкова мосту в доме Графа Д. А. Зубова». Хотя издание и названо «исправленным и умноженным», в содержание существенных изменений внесено не было, дело ограничилось чисто стилистической правкой (возможно, проведенной тем же П. Богдановичем). Пожалуй, единственное исправление заключается в том, что вместо утверждения, будто «ключницу» автор взял с собою при бегстве от бухарского аталыка, теперь дается разъяснение, почему он не мог это осуществить.

Второе издание делает текст книги как бы авторизованным. Сохранилась и глава о Тибете — хотя П. Богданович, переводивший для «Академических известий» упомянутое выше письмо Стюарта, не мог не знать ее подлинного автора. В библиотеке МГУ хранится экземпляр издания 1794 г. с надписью «Подарок автора» и с мелкой правкой опечаток в словарике. Сама возможность появления второго издания всего через восемь лет после первого означала, что книга вызвала интерес читающей публики.

Книжка Филиппа Ефремова рассматривалась как сочинение по географии и этнографии малоизвестных стран Востока. Однако читала ее и не очень образованная публика. Последнюю привлекал рассказ о страданиях и превратностях судьбы, преодоленных как удачей, так и [143] силой духа «российского унтер-офицера», в конце концов вернувшегося домой и милостиво принятого государыней императрицей. В этом смысле «Девятилетнее странствование» можно поставить рядом с «Нещастными приключениями Василья Баранщикова...». Но по богатству содержания «Девятилетнее странствование» несравненно выше «Нещастных приключений...». Надо отдать должное Ф. Ефремову — он не стремился поразить читателя чудесами, нигде не сгущал краски, строго заботился о достоверности повествования. Манера изложения его, как правило, предельно лаконична — и нередко приходится даже досадовать, что автор столь деловит и сух. Ему кажется важным сообщить все этапы своего продвижения по службе (с точными датами по документам), а о переживаниях даже в самые драматические моменты жизни— ни слова. Сообщаются лишь факты, например пленение пугачевцами, а далее — «чувствования всяк может представить, кто вообразит себе...». Новый поворот в судьбе — и вот уже киргиз-кайсаки гонят связанных пленников по зимней пустыне. Есть что вспомнить через много лет! И Ф. Ефремов вспоминает... о том, как кочевники готовят сыр. И последние эпизоды — переход через огромные горы в самом сердце Азии. Двое русских товарищей автора гибнут на перевалах, не выдержав тягот пути. Ф. Ефремов рассказывает, что похоронил их тайком, ночью, по-христиански, а что это были за люди — опять ни слова. В довольно подробном описании пройденных стран почти всегда говорится о том, какие где почвы и фрукты, есть ли строевое дерево и из чего готовят крепкие напитки. Но ни одного упоминания цветов, ни одной картины, которую можно было бы счесть пейзажем. Путешественник не забудет сказать, сколько ворот в виденном им захудалом местечке, но он ухитряется проехать через Агру, даже не заметив Тадж Махала. Его сочинение лишено всякой лирики, оно напоминает деловой отчет, яркость сообщений которого обеспечивается прежде всего необычностью судьбы автора — благодаря ей оно приобретает и своеобразные литературные достоинства.

После многих перемен в служебной карьере Ф. Ефремов в сентябре 1810 г. как пенсионер поселяется с семьей в Казани. Здесь он знакомится с молодым магистром исторических наук Петром Сергеевичем Кондыревым (1789— после 1823), тогда помощником библиотекаря, читавшим в университете лекции по всеобщей истории, географии и статистике. Последний принял на себя подготовку третьего издания книги. Описание путешествия он частично заменил пересказом в третьем лице, добавив — очевидно, по желанию самого героя — изложение дальнейших событий в его жизни. Вторую же часть — описание стран Востока — П. С. Кондырев значительно расширил, превратив в своего рода общее пособие по географии. Стиль, отличавшийся прежде грубоватой выразительностью, стал тяжеловесно-ученым.

В предисловии П. Кондырев утверждал, что все дополнения восходят к устным рассказам автора. В большинстве случаев действительно речь идет о таких фактах, которые должны были быть известны Ф. Ефремову и тесно связаны с его повествованием. Трудно предположить, что П. Кондырев проделал основательную работу по внесению поправок буквально в каждый абзац текста на основе зарубежной литературы. В то же время отнюдь не все дополнения сделаны со слов Ф. Ефремова. П. Кондырев использовал и письменные источники, он упоминает карту («г. Пинкертона») и разные варианты географических названий, пытается устранить небольшие противоречия в предшествующих изданиях (и сам вносит порою еще большую путаницу). Скорее всего основным источником помимо рассказов Ф. Ефремова были не научные публикации, русские или зарубежные — таковые и найти было бы почти [144] невозможно, — а рукописи, хранившиеся в библиотеке Казанского университета.

Глухой намек на это содержится в предисловии, где упомянуто сочинение о Бухарии, написанное в царствование Павла I "двумя довольно образованными" русскими, находившимися там около полугода. Речь идет о Тимофее Степановиче Бурнашеве и Алексее Севастьяновиче Безносикове, которые совершили путешествие в Бухару в 1794—1795 гг., а оформили свой отчет, очевидно, уже в царствование Павла I. Записка Т. Бурнашева была опубликована лишь в 1818 г. в «Сибирском вестнике» [42], и сопоставление ее с кондыревским изданием показывает полное совпадение ряда абзацев в географическом описании страны. Правда, здесь приходится сделать оговорку: рукопись Т. Бурнашева при публикации была также «исправлена и из других источников пополнена» Григорием Спасским — таковы были издательская практика и отношение к литературной собственности!

П. Кондырев был явно осведомлен о подлинном источнике раздела о Тибете, так как он в начале и в конце его сделал примечание, что печатает данную часть без изменений. Прибег он и к весьма неуклюжей увертке, заявив, будто бы Ф. Ефремов написал о Тибете в 1782 г.— в этом случае публикация И. Ф. Гакмана оказалась бы переводом с русского. Однако последний делает сноски на использованную им литературу — и, между прочим, на издания 1783 г.

В ефремовский словарик П. Кондырев ввел алфавитный порядок, добавил переводы на татарский язык (впрочем, и эта работа выполнена довольно небрежно). Видимо, книга готовилась в большой спешке: знакомство с Ф. Ефремовым состоялось после сентября 1810 г., а первым января 1811 г. помечено уже предисловие к изданию.

Прослеженная нами история текста показывает, что никак нельзя согласиться с мнением Д. М. Лебедева, будто «переиздание сокращенной рукописи, публиковавшейся в "Русской старине", не представило бы интереса» [26, с. 361 . Напротив, именно рукопись Пушкинского дома и представляет собою свободный от добавлений отчет Ф. Ефремова о путешествии. Мы сочли возможным перепечатать и третье издание, учитывая, что некоторые любопытные детали были внесены в него со слов автора. Кроме того, казанское издание, по-видимому, сохранило сведения из других рукописей, и в целом оно характерно для уровня знаний в России о странах Востока в начале XIX в.

В середине века «странствование» Ф. Ефремова было почти полностью забыто. Некоторый интерес оно вызвало лишь в период русских завоеваний в Средней Азии. Тогда в «Еженедельнике Новое время» появился рассказ о нем, озаглавленный «Русский путешествователь поневоле в Азии» [47]. Судя по архивным материалам, И. П. Минаев предполагал подготовить новое, комментированное издание текста. В 1893 г. М. И. Семевский в «Русской старине» опубликовал рукописный вариант, но, к сожалению, это издание не привлекло внимания и впоследствии почти не использовалось исследователями. В 1950 г. в Географгизе вышла перепечатка «Девятилетнего странствования» по тексту 1786 г. с некоторыми сокращениями и комментарием Э. М. Мурзаева — преимущественно по части географии. Почти без изменений издание было повторено в 1952 г. Текстологическая работа при его подготовке не проводилась, некоторые ошибки вкрались и в комментарий. Откликом на публикацию явилась статья И. С. Рабиновича, посвященная «тибетскому разделу» книги, но автор не заметил, что имеет дело с переводным сочинением, и не обращался к его оригиналу. В сборнике «Русско-индийские отношения в XVIII веке» воспроизведена [145] значительная часть памятника по изданию 1794 г. Казанское издание легло в основу английского перевода, выполненного П. М. Кемп [79].

В справочной литературе о Ф. Ефремове повторяются обычно те сведения, которые были сообщены П. С. Кондыревым. Год смерти путешественника не установлен. Статья в недавнем (1988 г.) справочнике «Словарь русских писателей XVIII века» содержит ряд ошибочных утверждений: в ней, в частности, текст рукописи, опубликованный в «Русской старине», отождествляется с изданием 1786 г., отрицаются заимствования из литературы в первом и втором изданиях и т. д.

Не раз давались высокие оценки запискам Ф. Ефремова как источнику. П. С. Савельев когда-то в «Военно-энциклопедическом словаре» отмечал, что книга содержит «много известий, полезных для географа». И. В. Мушкетов писал, что из всех путешествий по Туркестану в XVIII в. наибольшее значение имело странствие Филиппа Ефремова (35, с. 84). На многих примерах можно показать достоверность тех сведений, которые он сообщал как очевидец. Как справедливо заметил автор статьи в «Еженедельнике Новое время», его наблюдательность сделала бы честь и современному европейскому военному агенту.

Следует подчеркнуть такую редкую особенность записок, как точная передача местных названий. Достаточно сравнить ефремовский текст с русскими или европейскими картами Азии конца XVIII — начала XIX в., чтобы убедиться в бесспорных его достоинствах. Ф. Ефремов тонко реагировал на фонетические особенности даже тех языков, которые были ему совершенно незнакомы. Он воспроизводит названия в точном соответствии с местным произношением: Патыала и Биянады — хинди, Бенголь и Калката — бенгальский, пенджабские имена по-пенджабски (ср. и английские слова — например, «мистр»). Поэтому мы полагаем, что и словарик его может быть любопытен — он показывает, как звучала разговорная речь в Бухаре в конце XVIII столетия. Те фрагменты кондыревского издания, где содержатся узбекские и таджикские слова в сильно искаженном виде, скорее всего являются интерполяциями. Да и по содержанию они подозрительны — вряд ли путешественник спустя тридцать лет вдруг вспомнил функции должностных лиц в Бухаре и обстановку того придворного приема, на котором, видимо, и не бывал. Искажения названий появляются также в тех дорожниках, которые записаны с чужих слов.

Ф. Ефремов нередко обобщает отдельные житейские происшествия, которым был очевидцем. Так, видимо, следует расценивать его сведения о бухарских «любителях», проникающих к чужим женам, переодевшись в женское платье. Это — какая-то история времен службы автора гаремным стражем. В Кашгаре он мог быть свидетелем того, как любовник угощал вином обманутого мужа. Эпизод, когда индийцы отказываются есть свою пищу после прихода постороннего человека, произошел едва ли не с самим автором в Калькутте.

Описания страны, особенно хорошо известной автору «Бухарии», исключительно многосторонни: здесь есть сведения о почве и климате, внешнем виде жителей и языках, сельском хозяйстве и торговле, о жилых домах и общественных зданиях, об одежде, транспорте, нравах и религии, о политическом строе и отношениях с соседними государствами. С особенным знанием дела говорится об армии, ее численности, вооружении, организации и тактике. Рассказ о технике шелководства является едва ли не самым подробным в старой русской литературе. В конце XVIII в. предпринимались различные меры по развитию хлопководства и разведению экзотических овощей и фруктов в южных областях России. Вполне возможно, что автор придавал своим сообщениям о хозяйстве Бухары практическое значение — и не только для развития торговых [146] связей. Наконец, исторические предания о временах Абул-Фейза и Мухаммеда Рахима являются редчайшими образцами фольклора, бытовавшего среди русского населения Средней Азии.

Но едва ли не главное, чем способна привлечь читателя эта небольшая книжица,— красочный образ стран Востока, когда они едва вступили в соприкосновение с Западом, и не менее яркий облик русского человека, на исходе XVIII столетия совершившего столь необыкновенное, хотя и невольное путешествие.

© текст -Вигасин А. А. 1995
© сетевая версия - Тhietmar. 2003
© OCR - Опаловский В. 2003
© дизайн - Войтехович А. 2001 
© Восточная Литература. 1995