Библиотека сайта  XIII век

ЛИВОНСКИЕ ПРАВДЫ

Редакция Т

Редакция представлена тремя списками, найденными нами в архивах Таллина и Риги. К ней же, судя по описанию, относится список второй половины XVIII в., найденный П. Иогацсеном и упомянутый в работе Л. Арбузова ²⁶⁰.

По формулировкам статей редакция Т более сходна с редакцией К, чем с редакцией Р, но отличается в композиционном плане и имеет некоторые текстологические особенности. Приводим описание этих списков.

Список Т находится в сборнике привилегий рыцарства Эстляндии и Лифляндии, составленном в конце XVII в. или самом начале XVIII в. ²⁶¹ В предисловии к сборнику отмечено, что в него вошли привилегии, полученные рыцарями земель Харьюмаа и Вирумаа от королей Дании и магистров Ордена и записанные в одном месте при магистре Германе фон Брюгенау в 1546 г., а также привилегии лифляндскому рыцарству XVI — XVII вв. По составу источников сборник четко делится на две части. В первой — те же документы, что в «Красной книге», и документы 50-х [75] годов XVI в. — 1617 г., относящиеся главным образом к территории Северной Эстонии. Во второй — документы, касающиеся Рижского архиепископства и Лифляндии в период польского и шведского господства, один документ относится к Курляндскому герцогству ²⁶². Список ЛЭП в этом манускрипте помещен между документами «ливонского» и «шведского» периодов первой части рукописи. Текст составлен на раннем новонемецком языке. Статьи выделены, но не пронумерованы. Заголовок короткий: «Folget Nun das Lieflandische Bauwer Recht», т. е. этот заголовок почти дословно повторяет заголовок списка R редакции К (в последнем нет только слова «Lieflandische»).

Порядок расположения статей в списке следующий: статьи, назначающие денежные штрафы за увечья, ранения, побои и непреднамеренное убийство (статьи 1 — 17), причем статьи о ранении мечом, копьем и боевым топором отсутствуют, что объясняется, видимо, дефектом списка. Вместо статьи о ранении кинжалом — положение о ранении палкой («steken»). Скорее всего, здесь сказалось вытеснение средненижненемецкого «stekmeste» («кинжал»), новонемецким «steken» («палка»), происшедшее после перехода к раннему новонемецкому языку в Прибалтике в конце XVI в. Кроме того, в статье добавлена фраза «и рана не смертельна».

В новом виде положение статьи также могло иметь применение в судебной практике. Хотя не исключено, что ст. 10 Т донесла текст, целиком восходящий к древнему праву ливов (об этом см. в гл. III).

Далее следуют положения о штрафе за нарушения права частной собственности (статьи 18 — 20, 24 — 28). Эта группа статей разрывается на две части тремя статьями об ответственности за лжесвидетельство о ранах, за повторное обвинение и несправедливое обвинение (статьи 21 — 23). Вместе собраны установления, [76] назначающие смертную казнь за наиболее тяжкие преступления (статьи 30 — 36). Некоторые статьи имеют формулировку, отличную от принятой для тех же статей в редакции К (статьи 10, 13, 20, 22), но при этом изменяется смысл только в ст. 10. В остальных статьях списка Т формулировка такая же, как в редакции К. В ст. 39 о нарушении приказа господина и ст. 40 о ложном обвинении недописаны слова, которые определили бы назначавшиеся за это наказания.

Общей чертой списка Т и списков редакции R является сохранение выражения «по обычаю» («aly gewohnheit»), которое может восходить ко времени записи права ливов.

Размер штрафа за расчистку чужого лесного участка, за перепашку чужого удобренного поля и за увод чужой скотины из хлева в залог за потраву в списке Т — 11 марок, т. е. столько же, сколько в списке R редакции К. После текста в списке Т такая же приписка о размере гака, как и после списка R. Есть также сходные черты в конструкции статей списков R редакций К и Т. Так, ст. 11 Т (ст. 13 R) выглядит следующим образом: «Wer einen wundet mitt...», а в других списках редакций К и в редакции P: «Wer den aendern wundett mit...». В ст. 18 T (ст. 18 R) — «Wer in des andern roethe», а в других списках редакции К — «Wer des aendern Ro-eth...», что несколько меняет смысл статьи. Таким образом, можно говорить о взаимовлиянии протографов этих списков.

Список ТМ входит в сборник «Privilegia, Rechte und Recesse ver Ritterschaft ver Herzogthum Ehsten in Liefland», содержащий правовые документы середины XVII в. Рукопись составлена не ранее самого конца XVII в. ²⁶³

Текст кодекса всеобщего крестьянского права Ливонии написан на раннем новонемецком языке с примесью средненижненемецкого. Заголовок короткий — «Die Alte beschribne Baur Rechte». Статьи выделены, но не пронумерованы. Порядок расположения статей в списке ТМ почти такой же, как в списке Т, однако полного совпадения нет (ср. расположение статей 10, 11 Т и статей 11, 10 ТМ, статей 13, 14 Т и статей 17, 16 ТМ, ст. 24 Т и ст. 21 ТМ, статей 34 — 40 Т и статей 33 — 36 ТМ).

В списке ТМ осталось всего 37 статей. В нем отсутствуют положения о краже десятины, о сожжении еретиков, об уходе наемных работников, о насилии над женщиной и четыре статьи, связанные с порядком судопроизводства. В списке ТМ нет статей о штрафе за расчистку чужого лесного участка, предназначенного под пашню. Вместо статьи о перепашке удобренного поля говорится просто о перепашке поля. Отсутствие названных статей в списке скорее [77] случайное, список — дефектный. Хотя изъятие статьи о сожжении еретиков могло произойти в период господства лютеранской Швеции в Прибалтике, как и в списках L, Z, RT редакции К. С господством Швеции следует связать и упоминание в ст. 34 ТМ «наместника короля».

Особенностью списка Т является наличие в нем лишней статьи (ст. 26) в группе статей об уводе скота в залог. Статья появилась, видимо, под влиянием кодекса права эстонцев Сааремаа и Ляэнемаа (ст. 9 главы 7). В списке Т этой статьи нет. Однако в списках Т, ТМ и ЭП понятие «взять в залог скотину» обозначено одним термином «schuechteren», обычно не употреблявшимся в этом значении. В данном случае предпочтительнее предположение о заимствовании этого термина в ЭП из редакции Т ЛЭП. Не исключено, правда, что употребление слова «schuechteren» в указанном выше значении — диалектная особенность немецкого языка XV — XVI вв. в районах Восточной Прибалтики, граничивших с Сааре-Ляэнеским епископством.

В списке ТМ, как и в списке Т, за перепашку поля и за увод взятой в залог скотины штраф в 11 марок и такая же приписка о размере гака. Начало ст. 11 в списке ТМ такое же, как в Т. Однако в списке ТМ выражением «Wer einen wundet mit...» «начинаются все статьи о ранении различным оружием. А в списке Т в ст. 10 начало такое же, как в списках редакции К, — «Wen einer dem aendern wundett...». Заголовка перед статьями о ранении в списке ТМ нет.

Список N находится в рукописном сборнике документов, составленном историком К. Э. Напиерским. В рукопись вошли копии 6 документов, хранившихся в Стокгольмской королевской библиотеке: эстляндское рыцарское право XVII в. и значительно сокращенный текст ЛЭП, насчитывающий всего 28 статей ²⁶⁴. Перед списком ЛЭП помещено предисловие Напиерского о том, что копия снята им с текста, датированного 1690 г. и находящегося в сборнике «Des Fuerstenthumbs Ehsten Ritter-und Landt recht», Стокгольмская библиотека, е, 31, 17. Перед текстом права — надпись, приравнивающая 1 старую марку к 1 имперскому талеру ²⁶⁵.

Текст права написан на раннем новонемецком языке с примесью средненемецкого. Порядок расположения статей практически такой же, как в списках Т и ТМ. По сравнению с ними в списке N переставлены местами только статьи 21 — 23 и статьи 24 — 27.

Заголовок в списке N «Beschriebene Bauer-Rechte» лишь одним словом отличается от заголовка в списке ТМ. За расчистку чужого лесного участка в списке N (ст. 18), за перепашку удобренного поля и увод из хлева взятой в залог скотины штраф 11 марок, как и в списках Т, ТМ. Формулировка ст. 18 N такая же, как в [78] списке Т. Кроме того, в списке N, как и в списке R редакции К, есть заголовок «Von Verwundung» («О ранении»). Но, в отличие от списка R, этот заголовок помещен перед статьями о ранении разным оружием. Такое расположение заголовка представляется более логичным, чем в списке R.

О списке второй половины XVIII в., найденном П. Иогансеном, известно, что он состоял из 44 статей, имел значительно измененный порядок расположения статей, причем статьи об укусе и расчистке лесного участка в тексте кодекса находились на том же месте, что и в списках редакции Т. Заголовок списка Иогансена и приписка о приравнивании старой марки к имперскому талеру совпадают с заголовком и припиской в списке N. Статья о расчистке имеет ту же формулировку, что и в списках Т и N. Размер штрафа, как и в них, 11 талеров ²⁶⁶. Таким образом, с достаточной долей уверенности можно отнести список Иогансена к редакции Т, к одной группе со списком N. Архетип этой группы, судя по приравниванию марки к талеру, был составлен в годы шведского господства в Прибалтике и имел в это время практическое применение.

Суммируя сказанное выше, отметим характерные для редакции Т особенности: 1) значительно измененный порядок расположения статей по сравнению с редакциями К и Р; 2) штраф в 11 марок (или талеров) в тех статьях, где в остальных списках ЛЭП (кроме списка R редакции К) — 9 марок; 3) формулировка статей о ранении различным оружием и статьи о расчистке чужого лесного участка отличается от формулировки тех же статей в редакциях К и Р; 4) отличительными чертами редакции Т могут быть также заголовок перед статьями о ранениях разным оружием и приписка о размере гака после текста, хотя последнее, возможно, является особенностью не редакции, а только группы списков, восходящей к архетипу, составленному в Лифляндии (скорее всего, в Южной Эстонии) в период польского господства: после 1583 г. и до 1629 г., когда Лифляндия перешла к Швеции.

Сходные с редакцией Т черты в списке R редакции К объясняются влиянием на его протограф какого-то списка группы Т — ТМ редакции Т, очевидно, протографа списка Т. В свою очередь, протограф списка R оказал влияние на начало ст. 10 в протографе списка Т.

Хотя все три известных нам списка редакции Т дефектные, сопоставление их позволяет примерно восстановить архетипный текст этой редакции. Кодекс редакции Т состоял, видимо, из 44 — 45 статей, т. е. стольких же, сколько в списке Иогансена ²⁶⁷. Кроме того, архетип редакции Т должен был содержать особенности текста, встречаемые в обеих группах списков этой редакции. [79]

По расположению статей в редакции Т кодекс довольно четко делится на два. В первом (условно статьи 1 — 33) помещены статьи об увечьях, ранах, укусе, синяках (статьи 1 — 20), статьи, связанные с хозяйственной деятельностью (статьи 21 — 25 и 29 — 32), статьи процессуального права (статьи 26 — 28), статья о наказании за кражу (ст. 33). Во втором кодексе положения уголовного права, за которые полагалась смертная казнь (статьи 34 — 40) или розги (ст. 41), положения процессуального права, устанавливающие размер судебного взноса за различные преступления, идущего господе (статьи 42, 43), и розги за повторную подачу жалобы на уже разобранное дело (ст. 44). Последняя статья — об оплате ушедших раньше срока наймитов (ст. 45). Таким образом, в каждой части есть положение уголовного, гражданского и процессуального права, причем первая часть содержит нормы, почти все восходящие к местному донемецкому праву. Из таких же статей, расположенных почти в таком же порядке, состоят КП и ЛП.

Как отмечалось выше, примерно такой вид, как первая часть редакции Т ЛЭП, мог иметь древнейший кодекс права ливов. Правда, статьи 21 — 23 редакции Т о перепашке полей и межевой полосы, возможно, заменили в XIV в. статью, сходную со ст. 25 КП, а статьи 24, 25 о краже сена — статью, сходную со ст. 18 КП и ст. 21 ЛП, статьи 29 — 32 — со ст. 19 ЛП, ст. 22 КП. Происшедшие с этими статьями изменения соответствуют изменениям в хозяйстве коренного населения в связи с развитием мызного хозяйства в Ливонии, а также «приучением к суду» крестьян, т. е. запрещением внесудебного сговора. Ст. 33 о доказательстве причастности к краже, возможно, заменила статью, сходную со статьями в КП и ЛП, хотя не исключено, что в ней запечатлелась и норма донемецкого времени ²⁶⁸.

Вторая часть кодекса состоит целиком из правоположений, возникших в период немецкого господства и отражающих усиление феодальной эксплуатации местных жителей, расширение прав ленников на жизнь крестьян, постепенное подчинение им судопроизводства в крестьянских судах.

Возникает предположение, что текст ЛЭП в редакции Т отражает последовательно два этапа в кодификации местного права. Кодекс в объеме статей 1 — 33 с некоторыми изменениями сложился в начале XIII в., возможно, при записи права ливов после восстаний 1206, 1212 гг. В таком объеме кодекс был подтвержден магистром Хане в 1324 — 1328 гг. Вторая часть кодекса была добавлена при кодификации права после восстания Юрьевой ночи. Тогда же были внесены изменения и добавления и в древней части кодекса, т. е. вполне можно допустить, что архетипный текст ЛЭП [80] в середине XIV в. выглядел так же, как редакция Т ЛЭП. Архетип редакций К и P с измененным порядком статей относится к более позднему времени — к концу XIV — XV в. Другое предположение, которое также кажется нам достаточно вероятным, заключается в следующем. Один из переписчиков кодекса, имея древний список, восходящий еще ко времени кодификации Хане, дополнил и исправил его по какому-то списку редакции К. Это могло произойти не позже середины — второй половины XVI в., поскольку в списках ТМ и N редакции. Т есть примесь средненижненемецкого языка, так что редакция Т составлялась, скорее всего, на средненижненемецком языке, до официального перехода к раннему новонемецкому языку в конце XVI в. И наконец, на рубеже XV — XVI вв. произошла систематизация рыцарского права, в результате чего появился кодекс «Переработанного рыцарского права» ²⁶⁹. Хотя в редакции Т ЛЭП систематизация норм по отдельным областям права проведена не полностью, все же нельзя целиком отвергать предположения, что переработка крестьянского права проводилась одновременно с переработкой рыцарского права.

Подведем итоги. Сопоставление известных нам списков ЛЭП позволяет выделить три редакции кодекса, а также по мере возможности объяснить появление ЛЭП и его редакций определенными политическими событиями в Ливонии середины XIV — первой четверти XVI в. Архетипный текст ЛЭП середины XIV в. выделить пока не представляется возможным. Он мог быть сходен как с редакцией Т, так и с архетипом редакций К и Р. Последний по формулировкам статей больше соответствовал, видимо, редакции К, хотя некоторые черты архетипного текста, отсутствующие в редакции К, сохранились в редакции P (статьи 19, 34). Определить, какой порядок расположения статей в конце кодекса больше соответствует архетипному тексту редакции К и Р, в настоящее время невозможно.

Установления ЛЭП, в основу которого было положено древнейшее право ливов, действовали в крестьянских судах Латвии и Эстонии с середины XIV до первой половины XVII в. (включительно), хотя, видимо, на последнем этапе применения некоторые статьи уже утратили правовую силу, но по традиции продолжали оставаться в кодексе. Вместе с тем расположение списков ЛЭП в некоторых манускриптах среди документов первой половины и даже середины XVII в., среди документов, разрабатывавших на рубеже XVI — XVII вв. проекты окончательного закрепощения крестьян, косвенно свидетельствует о том, что и в это время ЛЭП рассматривалось как все еще действующее право. Более определенные выводы о времени появления ЛЭП и его редакций и длительности использования их установлений могут быть сделаны [81] лишь при наличии документов, сохранивших конкретные указания на кодификацию, подтверждение кодексов или применение их статей в судебной практике. Пока же нам известно лишь одно такое указание конца XVI в., которое со значительной долей вероятности можно отнести к ЛЭП270. Кроме того, упоминание о ЛЭП есть, видимо, и в «деревенском праве» (гл. 62 ДРП, ст. 90 СРП).

КОДЕКС ПРАВА ЭСТОНЦЕВ СААРЕМАА И ЛЯЭНЕМАА (ЭП)

Право эстонцев Сааремаа и Ляэнемаа дошло до нас в составе викэзельского (сааре-ляэнеского) ленного рыцарского права конца XIV — начала XV в., представляя четвертую книгу этого кодекса. Когда произошло объединение существовавших сначала отдельно кодексов (или просто разрозненных положений) права для Сааремаа и права, действовавшего на территории Ляэнемаа, точно определить не представляется возможным.

ЭП состоит из 12 глав. В него включены нормы тех же областей права, что и в трех рассмотренных выше кодексах уголовного, семейного, наследственного, процессуального, положения гражданского права, связанные с хозяйственной деятельностью. Как и в ЛЭП, в этом кодексе довольно четко выделяются положения, которые могли основываться на нормах обычного донемецкого права, которые появились после завоевания, в результате утверждения землевладения немецких ленников, но не несут еще явных следов усиления феодальной эксплуатации. Три последние главы ЭП свидетельствуют о росте феодальной зависимости эстонских крестьян и тенденции к их закрепощению.

В ЭП значительно больше, чем в ЛЭП, чувствуется влияние права завоевателей. Так, редактированию в соответствии с кодексом рыцарского права — «Ливонским зерцалом», без сомнения, подверглись главы, содержащие нормы уголовного права. В гл. 2 ЭП говорится об изгнании из страны на определенный срок за убийство. Изгнание за тяжелое преступление предусматривается и по ст. 3 договора 1255 г. Ордена с сааремаасцами и может отвечать донемецкой правовой норме ²⁷¹. Вместе с тем порядок принесения выкупа родственникам убитого и судье явно заимствован из рыцарского права (гл. 9 книги 2 «Ливонского зерцала») ²⁷². Не исключено, что убийство при самообороне было известно эстонскому праву донемецкого времени. Такое убийство могло рассматриваться как один из частных случаев простого (непредумышленного) убийства. Однако положение ст. 1 главы 4 ЭП об ответственности человека, убившего в результате самообороны и бежавшего с места преступления, в значительной степени соответствует [82] ст. 1 главы 9 книги 2 «Ливонского зерцала» и появилось в праве эстонцев под влиянием этого кодекса. Хотя в деталях ст. 1 главы 4 ЭП и ст. 1 главы 9 «Ливонского зерцала» полностью не совпадают ²⁷³.

«Ливонское зерцало» считается переработкой «Саксонского зерцала» для рыцарства Сааремаа, произведенной между 1322 и 1337 гг. ²⁷⁴ Надо полагать, что редактирование глав 2, 4 ЭП произошло не ранее появления «Ливонского зерцала». Видимо, на основании ст. 3 главы 40 книги 2 «Ливонского зерцала» ²⁷⁵ был зафиксирован в ЭП (гл. 11) и порядок сбора десятины. Из того же кодекса было заимствовано и положение ст. 8 главы 9 ЭП о наказании за кражу, если украденное найдено в запертом помещении, от которого есть ключ у обвиняемого (гл. 23 книги 2 «Ливонского зерцала») ²⁷⁶.

Главы 1 — о порядке заключения церковного брака и праве наследования крестьян, находящихся в зависимости от феодала, 3 — о выкупе вины за преднамеренное убийство и долговом рабстве виновного, 5 — о групповом убийстве, 6 и 8 — о «приучении к суду», в случаях вражды между двумя лицами и взятии вещи в залог, хотя и не имеют прямых аналогий в рыцарском праве, восходят или к немецкому времени, или имеют местную основу, но очень сильно видоизменены под влиянием завоевателей. Местную основу, по-видимому, имеет и ст. 2 главы 4, также отредактированная во время составления кодекса в соответствии с правом завоевателей.

Установления названных глав ЭП, а также гл. 9 (кроме ст. 8) и гл. 7 ЭП, очевидно, употреблялись в судебной практике еще до восстания Юрьевой ночи. Главами же, устанавливающими порядок ухода крестьян от помещиков (главы 10, 11), кодекс ЭП дополнился уже после восстания, возможно одновременно с включением ЭП в кодекс рыцарского права. Тогда же, надо полагать, появилась и гл. 12 ЭП, также связанная с уходом крестьянина от господина. Само же это включение кодекса крестьянского права в состав рыцарского ленного права может свидетельствовать об [83] укоренении взгляда на эстонских крестьян как на объект права помещиков.

Сохранившийся заголовок ЭП восходит ко времени не ранее последней четверти XIII в. Об участии в кодификации старейшин эстонцев уже не упоминается, но зато указано на согласие помещиков с записанными в кодексе нормами. Этот заголовок перекликается с предисловием к установлению 1284 г. епископа Германа эстонцам Сааре-Ляэнеского епископства. В нем отмечено, что епископ действует «по совету и согласию прелатов и каноников», «комтура и братьев дома Тевтонского в Леяле, вассалов и старейшин эзельской церкви» ²⁷⁷. «Вассалы эзельской церкви» — те же землевладельцы, ленники Сааре-Ляэнеского епископства, о которых говорится в заголовке ЭП.

Добавим, что положения ЭП оставались в силе до падения Сааре-Ляэнеского епископства, а также и после перехода в 1560 г. островной и Западной Эстонии под власть Дании, а затем и Швеции (получившей Ляэнемаа после окончания Ливонской войны в 1582 г.), поскольку немецкое землевладение и права немецких помещиков сохранились здесь без особых изменений и после ликвидации епископства.

Л. Арбузову были известны пять списков ЭП ²⁷⁸. Из этих списков нам удалось найти только список из упомянутого выше рукописного сборника «Кодекс Александров» (список С А) ²⁷⁹.

Список СА составлен на верхненемецком языке. Главы не разделены на статьи, но каждая новая смысловая часть в главе начинается словами, написанными более крупными буквами, чем остальной текст, причем эти смысловые части не всегда совпадают со статьями, на которые разделил главы Л. Арбузов. На полях рядом с текстом права — короткие немецкие и латинские надписи, отражающие основную мысль статьи или главы.

Кроме того, отрывки из кодекса ЭП находятся среди правовых документов в рукописном сборнике, составленном Г. Лоде во второй половине XVII в. и входящем в коллекцию рукописей имения Кукерс (список L) ²⁸⁰. В рукописи собраны отрывки из эстляндских документов правового содержания в основном XIV — XVII вв., скопированные Лоде с рукописи Брандиса, опубликованной К. Ю. Паукером ²⁸¹. В манускрипт вошли главы 8, 9 (целиком) и 7, 11 (частично) ЭП. Текст написан на верхненемецком языке в виде коротких статей о нападении, кражах и грабеже и значительно отличается как от списка Эверса, так и от списка СА. Заголовки статей в тексте по содержанию напоминают надписи, [84] сделанные на полях рядом с соответствующими статьями в списке СА. Точных указаний на то, откуда Брандис взял статьи, нет. Дана только ссылка на какое-то лифляндское земское право. В публикации работы Брандиса Паукер отметил, что ни в одном из сборников лифляндского рыцарского права этих статей нет ²⁸². Но поскольку название «лифляндский» распространяли иногда на всю территорию бывшей Ливонии, Брандис мог назвать так и сааре-ляэнеское ленное право, причем статьи эстонского права взяты Брандисом из какого-то более древнего, чем известные, списка, относящегося ко времени не позже второй половины XVI в., т. е. фрагмент текста Брандиса — Лоде — наиболее древний из сохранившихся списков ЭП.

В работе использован также список ЭП (список Е), опубликованный И. Д. Эверсом в упоминаемом в гл. I (сн. 11) издании.

Хотя право эстонцев является самостоятельной книгой сааре-ляэнеского ленного права, оно представляет собой составную часть этого кодекса, а посему для наиболее правильного понимания интересующих нас правоположений предстоит в дальнейшем всестороннее изучение памятника как единого целого.

«ДЕРЕВЕНСКОЕ ПРАВО» (ДП)

Для изучения вопросов, связанных с общинным землевладением и землепользованием местного населения Латвии и Эстонии, большое значение имеют статьи ДП, входящие в состав «Древнейшего» (главы 61 — 67) и «Среднего» рыцарского права (главы 89-95).

Появление ДРП относится к первой половине XIV в. ²⁸³ Право предназначено в первую очередь для ленников Рижского архиепископства. При составлении ДРП учитывалось Вальдемар-Эрикское рыцарское ленное право, составленное в 1315 г., и «Саксонское зерцало». Однако ни в том, ни в другом глав об общине нет.

Включение статей об общине-марке в кодексы рыцарского права объяснялось тем, что, подчинив себе местное судопроизводство, немецкие феодалы установили контроль и над решением внутриобщинных и межобщинных конфликтов. Кроме того, владея общинными землями, феодалы были непосредственно заинтересованы в том, как решались эти споры.

Конфликты, разбираемые в ДП, видимо, частично имели место и в донемецкое время. Так, очевидно, уже до завоевания возникали нарушения установленного порядка пользования поделенным и неподеленным фондом общинных земель (гл. 65 — 66 ДП), споры из-за земельных наделов между отдельными общинниками и большей частью членов общины (гл. 67). Не исключено, что в донемецкое время общине приходилось решать вопросы, связанные с тем, что отдельные участки земли внутри общинных владений попадали во владение членов другой общины (например, [85] если наследники этих участков жили в другой общине) ²⁸⁴.

Вместе с тем в ДП представлена деревенская община, уже находящаяся под властью завоевателей. Это сказалось на процессе судопроизводства, отраженном в названных главах (участие в разборе дел людей епископа, выплата штрафа проигравшей стороной господину). Кроме того, представляется, что главы 61 — 64 ДП в том виде, как они были записаны, в первую очередь призваны урегулировать земельные споры, вспыхивавшие в результате раздела общинных земель между ленниками Ордена и Рижского архиепископства уже в XIII в. В источниках сохранились сведения о том, что в XIII в. и позже наделение землей вассалов происходило без учета уже существовавших границ между марками. Не учитывались также границы наделов отдельных общинников. В результате поля некоторых членов общины или даже части поля оказывались в ленном владении одного феодала, а двор — во владении другого ²⁸⁵ . Это создавало трудности и путаницу при сборе налогов как для самих крестьян, так и для ленников. Поэтому уже в конце XIII в. было принято постановление о том, что крестьяне должны платить налоги тому господину, в марке которого находится его двор, а не пашни. Участки земли, оказавшиеся за пределами их общины, крестьяне могли сдавать в заклад членам той марки, в границы которой попало такое поле или луг. При этом налог с участка получал феодал, в чьи владения он входил ²⁸⁶, т. е. практически происходило перераспределение части земельных владений между феодалами.

Главы 61 — 63 ДП о праве сдачи в заклад и получения выкупа за земельные наделы, оказавшиеся за пределами марки, членами которой были обрабатывавшие их общинники, или вообще вне границ какой-либо общины, в известном нам виде могли появиться также в конце XIII в. В это время было в основном закончено завоевание страны и началась интенсивная раздача земель в лены вассалам ливонских сеньоров. Можно предположить, что земельные обмены, происходившие между общинами, совершались с согласия или даже по желанию самих феодалов, а также с санкции феодального сеньора данного ливонского государства. О прямой заинтересованности феодалов и их участии в решении земельных вопросов подвластных им крестьян свидетельствует гл. 64 ДП, связанная с межевыми конфликтами между членами двух общин. По положению этой главы, если спор не могли решить сами господа — владельцы деревень, епископ присылал трех членов межевого суда, которые не состояли с ним в кровном родстве ^287-288.Члены суда путем опроса крестьян соседних[86] со спорящими общин выясняли, какая из двух деревень владела опорной землей дольше на год и день и, следовательно, имеет на нее больше прав. Господин той деревни, права которой на землю подтвердило больше свидетелей, становился господином этой земли.

Положения ДП действовали, видимо, с XIII в. до XV — XVI вв., когда в результате насильственного разрушения сельских общин и деревень в Ливонии они постепенно утратили свое первоначальное значение.

Разрушение общины шло неравномерно в разных районах Восточной Прибалтики. В СРП, составленном в конце XIV в. или в первой четверти XV в. и применявшемся в основном в землях Рижского архиепископства ²⁸⁹, главы о деревенской общине включены в полном объеме (но, может быть, здесь сказалась дань традиции: кодекс был опубликован в 1537 г. в своем первоначальном виде ²⁹⁰, хотя некоторые положения уже утратили правовую силу). В ПРП же, составленном на основе СРП для нужд земель Северной Эстонии между 1422 и 1538 гг. ²⁹¹, осталось в несколько измененном виде четыре из семи глав о деревенской общине (главы 64 — 67). Из кодекса были исключены положения о праве общины и ее членов выкупать и закладывать искони принадлежавшие им земли, т. е. нормы, которые указывали на правомерность общины вести некоторые земельные операции (главы 61 — 63). Возможно также, что составитель ПРП, переписывая главы 64 — 67 (92 — 95 СРП), интересы самой общины вообще не брал в расчет. В главу 67 включены положения о порядке доказательства прав на недвижимое имущество и о возмещении долгов, не имеющие отношения к сельской общине.

Исследователи рыцарского права пользовались при изучении правовых норм списком СРП 1537 г., а также некоторыми списками ДРП и СРП, сохранившимися в рукописях ²⁹². Из этих списков нами использован только список 1537 г., перепечатанный Будденброком в указанной выше (гл. 1, сн. 9) работе (список Bud). В изданиях Паукера, Бунге, Арбузова ДП напечатано или с исправлениями публикаторов, или текст скомбинирован из нескольких списков. Поэтому оригинальный текст выделить почти невозможно, так же как и восстановить те списки, которые приведены в разночтениях. Кроме списка 1537 г., к исследованию [87] привлечены еще четыре списка ДРП и шесть списков СРП, найденные нами в архивах Прибалтики. До настоящего времени эти списки в научный оборот не вводились.

Ниже приводим краткое описание этих списков.

Списки «Древнейшего рыцарского права» (ДРП)

В библиотеке Тартуского университета хранятся копии с двух рукописных трудов М. Брандиса, в приложениях к которым помещены тексты кодексов «Древнейшего рыцарского права».

Как отмечал А. Швабе, Брандис первым из историков и юристов видел текст ДРП, уже не употреблявшийся на рубеже XVI — XVII вв., и перевел кодекс со средненижненемецкого на ранний новонемецкий язык ²⁹³.

Обе копии сделаны не ранее второй половины — конца XVII в. Одна — с рукописи Брандиса «Uhralter Lyuischen Relation Erster Theil», датируемой 1606 г., находилась в коллекции Рейнгольда Иоганна Людвига фон Самсон (список BS) ²⁹⁴. Другая копия сделана с работы, озаглавленной «Der erste Theill Liefl. Geschichte» (список В) ²⁹⁵.

Текст в этих списках написан на раннем новонемецком языке. В списке В рядом с номерами глав стоят номера соответствующих глав по СРП. Списки имеют значительные орфографические и некоторые текстологические различия. Последние, однако, не влияют на смысл правоположений.

Третий найденный нами список кодекса ДРП (список S) находится в рукописном сборнике, принадлежащем П. Шивельбайну, второй половины XVIII в. вместе с уже упоминаемым списком ЛЭП редакции P ²⁹⁶. Список S имеет значительное сходство со списком BS и отличается от него написанием отдельных слов и формулировкой некоторых выражений. В тексте списка S неоднократно встречается написание двойного «nn» как «n» (binen, man, brenet) — особенность, известная и по другим рукописям XVIII в.

Со списком BS имеет сходство и список ДРП из бывшей коллекции баронов фон Россилон (список R) ²⁹⁷. Манускрипт называется «Ehstlands Ritter und Land-Recht». На первом листе рукописи находится пометка о принадлежности ее Вильгельму фон [88] Россилону. Манускрипт составлен, очевидно, не ранее второй четверти — середины XVIII в. ²⁹⁸

Список R отличается от списков BS и S только написанием отдельных слов и некоторыми изменениями в тексте, не влияющими на смысл положений права.

В тексте этих трех списков есть общие черты, характерные лишь для них. В списке BS в конце гл. 61 над строкой вставлены слова, так что фраза приобрела такой же вид, как в списке R. В гл. 63 в списках BS и S зачеркнуто слово «seind» (BS), «seinst» (S) и вместо него над строкой написано «weilen» (BS), «weile» (S). В списке R в этом месте текста также стоит слово «weilen». В гл. 67 в списке S в этом месте текста также стоит слово «weilen». В гл. 67 в списке S слово «daran» исправлено на «davon» — как в списках BS и R. Приведенные сопоставления позволяют заключить, что список BS уже после составления корректировался по списку R или по идентичному с ним списку. Список же S также уже после составления исправлялся по списку BS.

Списки «Среднего рыцарского права» (СРП)

Из известных нам списков СРП наибольшее сходство с текстом, опубликованным Будденброком, имеют два списка. Первый находится в уже упоминаемом манускрипте из коллекции Шивельбайна (список MS) ²⁹⁹. Другой список входит в сборник правовых документов, составленный, по-видимому, в последней трети XVIII в.

(список М) ³⁰⁰.

Тексты обоих списков имеют между собой большее сходство, чем со списком Bud. Они составлены на позднем средненижненемецком языке с примесью раннего новонемецкого. Друг от друга и от списка Bud они отличаются написанием некоторых слов. Кроме того, в списке M несколько изменен конец гл. 92. Текстологическое сравнение списков позволяет предположить, что оба они имели общий протограф, сходный со списком, положенным в основу публикации 1537 г., или их составители пользовались печатным текстом 1537 г., переписывая его с некоторыми изменениями.

Еще один список СРП находится в неоднократно упоминаемом сборнике «Кодекс Александров» первой половины XVII в. (список СА) ³⁰¹. В языковом отношении список СА стоит как бы посередине [89]между средненижненемецкими и новонемецкими текстами. Он написан на раннем новонемецком языке, но примесь средненижненемецкого здесь несравненно больше, чем в других новонемецких списках.

Отдельную группу новонемецких списков СРП составляют три списка из рижских архивов. Первый из них входит в рукописный сборник «Livlaendische Ritter Rechte», составленный в 1807 г. (список F) ³⁰². Некоторые слова в тексте написаны сокращенно.

Второй список найден в ГБЛ им. В. Лациса, в манускрипте, включающем правовые документы и составленном, видимо, в XVIII в. (список VL). Он отличается от списка F только написанием некоторых слов ³⁰³. И, наконец, третий список входит в рукописный сборник XVIII в. вместе с привилегиями рыцарства и помещиков Лифляндского герцогства, относящимися к 1449 — 1712 гг. (список L) ³⁰⁴. Кодекс СРП помещен на листах меньшего формата, чем остальные документы. Вероятно, обе части рукописи составлялись первоначально отдельно, а затем были сшиты. Текст СРП написан на новонемецком языке, почти не отличающемся от современного. Формулировки глав в этом списке не всегда совпадают с двумя предыдущими списками, хотя различия не влияют на общий смысл. Только для этого списка характерна замена во всех главах слова «wiese» на «heuschlag», а также особое написание слова «возмещение» как «Loosung».

Сопоставление этих трех списков позволяет отнести их к одному протографу. Они более схожи между собой в написании и порядке слов, а также в формулировке некоторых выражений, чем с другими списками.

Завершая обзор списков «деревенского права», отметим, что для выявления их взаимосвязи и наиболее плодотворного использования содержащихся в них исторических сведений необходимо сравнительно изучить не только семь глав об общине, но все главы списков соответственно ДРП и СРП, рассматривая каждый кодекс как единый памятник. [90] Итак, источниковедческое исследование кодексов древнейшего местного права народов Латвии и Эстонии, объединяемых общим названием «Ливонские Правды», позволяет примерно определить время их возникновения, период действия и ареал норм каждого кодекса и отдельных редакций. Первоначальная запись права для местного населения на немецком языке произошла в первом десятилетии XIII в. и была связана с процессом утверждения власти завоевателей в Восточной Прибалтике, создания административного аппарата орденских и епископских государств в Ливонии и с борьбой за независимость ливов, латышей и эстонцев. По мере продвижения в глубь Прибалтики и покорения коренных народов возникала потребность в составлении правовых кодексов для ливов, латгалов, эстонцев, куршей, селов, земгалов. Сложность обстановки в Прибалтике в условиях непрекращающегося сопротивления населения агрессорам заставляла завоевателей идти на компромиссы с местной феодализирующейся знатью и привлекать их к кодификации права, имеющего местную обычноправовую основу и учитывающего интересы этой знати.

В XIV в. редактирование права для коренных жителей и составление нового, единого для всех народов Ливонии кодекса было вызвано окончательным установлением немецко-католического господства, расширением ленного землевладения, резким усилением феодальной зависимости общинников и вспышкой в результате этого классовой и национально-освободительной борьбы масс. Рост феодальной эксплуатации отразился в двух использовавшихся в судопроизводстве после середины XIV в. памятниках крестьянского права ЛЭП и ЭП. Дальнейшее редактирование и подтверждении древнего права для латышей, ливов и эстонцев обуславливалось политическими событиями в Прибалтике начала XVI в. и происходило постольку, поскольку прибалтийское крестьянство рассматривалось как объект права немецких феодалов.

Постепенное закрепощение латышей, ливов и эстонцев приводило к отмиранию правовых норм, восходящих к местному донемецкому праву и относящихся к лично свободному населению. К третьей четверти XVII в. — времени окончательного закрепощения ³⁰⁵ — кодексы ЛЭП и ЭП, видимо, полностью утрачивают значение действующих правовых документов, хотя отдельные их положения сохраняют правовую силу ³⁰⁶.

Проведенное исследование «Ливонских Правд» позволяет использовать эти памятники как источник по истории Прибалтики XIII — рубежа XVI — XVII вв., и в первую очередь — по истории более бедных источниками XIII — первой половины XIV в. [91]

Глава III

«ЛИВОНСКИЕ ПРАВДЫ» КАК ИСТОЧНИК ПО ИСТОРИЙ СРЕДНЕВЕКОВЫХ ЛАТВИИ И ЭСТОНИИ

В данной главе анализируются известия «Ливонских Правд» о хозяйстве, о социальных отношениях и различных областях права у коренного населения средневековых Латвии и Эстонии, об элементах политического строя Ливонии.

Для некоторых аспектов жизни латышей, ливов и эстонцев (например, о хозяйственной деятельности, политическом строе) кодексы сохранили лишь незначительные сведения, которые, однако, дополняют, а иногда и уточняют аналогичные сообщения других прибалтийских источников. Для изучения же семейных отношений, обязательского и уголовного права, процесса у местного населения в средневековье «Ливонские Правды» являются едва ли не основным источником, к тому же достаточно точно датированным (в отличие, например, от народных песен — дайн).

Исследование проводится в сравнительно-историческом плане. Последнее позволяет выявить сходные черты в «Ливонских Правдах» и «Правдах» средневековой Европы (в первую очередь в «Русской Правде»), а также выделить нормы, восходящие к местному обычному или раннеклассовому праву латышей, ливов и эстонцев донемецкого времени.

Сравнение установлений «Ливонских Правд» с ливонским рыцарским правом и феодальным правом Германии — «Саксонским зерцалом» дает возможность определить степень влияния немецких правоположений на правовую жизнь прибалтийских народов. Кроме того, кодексы отражают изменения в социальном, экономическом и юридическом положении латышей, ливов и эстонцев по мере усиления феодально-крепостнической зависимости этих народов от иноземных завоевателей.

ХОЗЯЙСТВО

В связи со спецификой «Ливонских Правд», определяющих в основном нормы уголовного и процессуального права, сведения о хозяйственной деятельности в них весьма немногочисленны. О ремесленном производстве в этих источниках специально вообще не упоминается, что характерно для памятников подобного типа. Значительно больше данных о различных отраслях сельского хозяйства, о торговле и ремесле содержится в постановлениях епископов, Ордена, ландтагов и городов XIV — XVI вв. Тем не менее кодексы дают небезынтересный материал для некоторых суждений об уровне развития хозяйства коренных народов Ливонии в более раннее и хуже освещенное в источниках время — XIII — первая половина [92] XlV в. Кроме того, отдельные известия восходят к донемецкому времени, представляя тем самым особую ценность.

Хозяйственной единицей у латышей, ливов и эстонцев (наряду с сохой) был «дым» — дом, усадьба. Дом в кодексах упоминается, во-первых, как жилое помещение и комплекс хозяйственных построек, обнесенных забором и представляющих недвижимую собственность малой семьи, передаваемую по наследству; во-вторых, это домашний очаг, место проживания семьи, неприкосновенность которого, как и у других народов раннесредневековой Европы, охранялась повышенным штрафом. Так, по праву латгалов (ст. 24) и куршей (ст. 19), за нанесение побоев или ран хозяину дома виновный был обязан внести наиболее высокое денежное возмещение (9 марок или 6 озерингов). Таким же штрафом наказывался человек, устроивший погром во дворе, сломавший ограду и ворота (ст. 3 главы 7 ЭП; ст. 46 ЛЭП в списке Паукера). По ст. 1 главы 7 ЭП за оскорбление, раны, побои, нанесенные хозяевам дома, преступник платился жизнью. В последнем случае смертная казнь была добавлена, видимо, после установления власти завоевателей, хотя сама норма права, особо охраняющая человека в его доме, является пережитком патриархально-общинных порядков и восходит к местному праву донемецкого времени ³⁰⁷.

В комплекс построек крестьянского двора, характерный для разных районов Прибалтики, по данным этнографии, входили жилой дом (или жилая рига), одна или две клети для хранения зерна и одежды, летняя кухня, в некоторых районах — баня, в зажиточных хозяйствах — хлев или конюшня и помещения для телег и саней ³⁰⁸. Упоминания почти о всех вышеназванных постройках встречаются в кодексах местного права. Хотя сведения эти весьма скудны, они представляют значительный интерес, так как относятся к значительно более раннему времени, чем основная масса этнографических источников.

О самом доме («Hause», «Huse») как о жилье сведений в праве чрезвычайно мало. Совершенно определенно комната в качестве жилого помещения («zimmer») упоминается только один раз в гл. 10 ЭП. Зато в праве эстонцев (гл. 9) говорится о специальной «древесине для плотницких работ» («Zimmerholz»), за кражу которой штраф назначался в три раза больший, чем за кражу дров для топки («brenholz»).

Как справедливо заметил Л. Лесмент, здесь речь идет о древесине особого качества, отобранной для различного рода работ [93] внутри дома ³⁰⁹. Кстати, упоминание о «Zimmerholz» косвенно указывает на развитие плотницкого ремесла у эстонцев в XIII — XIV вв. и раньше.

В праве упоминается также двор, огороженный забором с воротами (ст. 3 главы 7 ЭП; ст. 46 ЛЭП в списке Паукера). За поломку забора или ворот полагался штраф в 9 марок, такой же, как за кражу скота или перепашку чужого удобренного поля. Глава 7 ЭП предусматривает специальный штраф за кражу бревен, предназначенных для ограды и строительства. Эти статьи могут быть отнесены к серии положений об охране неприкосновенности дома, восходящих к донемецкому времени.

Во дворе находились хлев, клеть, баня. Клеть («Kleytenn», «klethe») упоминается в статьях 12 — 14 ЛП и ст. 14 КП. В клети в сундуках («kisten») хранились различные ценные вещи, за кражу которых, в зависимости от их стоимости, полагался или денежный штраф, или «шея» (ст. 13 ЛП; ст. 14 КП). В клети же находились большие глубокие сосуды — «kumme». Об их назначении в праве не сказано. Но, на наш взгляд, прав А. Швабе, который переводит «kumme» на латышский язык словом «tine» ³¹⁰. Так в Латвии назывались большие деревянные сосуды — кадки, в которых в клетях хранили зерно и муку ³¹¹. Видимо, способ хранения зерна в XIII в. и, вероятно, ранее был такой же, как в XVIII — XIX вв.

Хлев и конюшня («stalle») упомянуты в ЛЭП (ст. 21 редакции К, ст. 22 редакции Р, ст. 29 редакции Т) и гл. 10 ЭП. В первом случае это упоминание можно достаточно точно датировать временем не позже XIII — начала XIV в. (см. с. 42, 54). Насколько известно, в последний период действия положений ЛЭП (XVI — XVII вв.) под «stalle» могли подразумевать вообще помещение или навес, где держали скот, так как хлев и конюшня в этот период встречались лишь в зажиточных хозяйствах. В бедных же скот обычно держали зимой на гумне ³¹².

В ЭП «stalle» встречено в главе, восходящей к концу XIV — началу XV в., что, однако, не исключает существования подобного хозяйственного помещения у островных и западных эстонцев и раньше этого времени.

В ст. 42 редакции К, ст. 38 редакции Р, ст. 40 редакции Т ЛЭП говорится о краже «in der stouen» (или «in der stube»). Словом «stube» (редакция P — «Stube»), имеющим общий индоевропейский корень (русское «изба», «истобка», латинское «stuba», латышское «istaba»), обозначается зимнее жилое помещение с печью ³¹³. В древних и средневековых германских диалектах под [94] словом «stoue» («stube») подразумевали также помещение с печью, предназначенное для мытья ³¹⁴.

При первоначальной записи рассматриваемой статьи ЛЭП в XIV в. под «stouen» понимали скорее «избу» с печью, в которой, кстати сказать, могли и мыться.

Грабеж в избе приравнивался по статье всеобщего крестьянского права Ливонии к грабежу в церкви и карался «шеей» (по спискам редакций К и Т) или же допускалась возможность замены «шеи» денежным штрафом в 40 марок (по редакции Р). Суровое наказание за грабеж в избе, очевидно, восходит еще к местному праву донемецкого времени и отражает наиболее тяжелую форму «нарушения мира в доме», хотя смертная казнь была введена, как и в других статьях кодексов, завоевателями.

В списке RT редакции К слово «stouen» заменено на «Badstube» («баня»). Не исключено, что так перевел этот термин со средненижненемецкого уже Брандис. В редакции Т «Badstube» добавлено после «Stube».

В однотипных памятниках других народов средневековой Европы положения о грабеже в бане нам неизвестны. Но в прибалтийских письменных и этнографических источниках есть сведения об использовании бань в XVII — XIX вв. не только для мытья, но и в хозяйственных целях. В них сушили зерно, лен, солод на пиво, валяли сукно и коптили мясо ³¹⁵. Вполне допустимо, что именно с таким использованием бань связано и упоминание об ограблении их в праве крестьян Эстляндии и Лифляндии. Если наше предположение верно, то можно говорить о хозяйственном использовании бань не позднее середины XVI в.

Статьи права дают возможность предположить и наличие помещения для хранения транспортных средств, бывших в распоряжении крестьянского хозяйства, — саней («schieden») и воза или телеги («foder») (ст. 21 ЛП, ст. 18 КП, статьи 39, 40 ЛЭП). Это могли быть или отдельные постройки на дворе, или отгороженные части гумна, о чем известно по этнографическим материалам ³¹⁶.

Таким образом, сведения о комплексе построек сельской усадьбы, несмотря па свою отрывочность, подтверждают предположение исследователей о том, что состав деревенского двора в XIII — XVI вв. в основных своих частях практически не отличался от двора XVIII — XIX вв., известного по данным этнографии ³¹⁷.

Упоминания о земледелии и скотоводстве в «Ливонских Правдах» также весьма скудны, но некоторое представление об этих отраслях сельского хозяйства они все же дают. [95]

Почти во всех статьях, каким-либо образом связанных с земледелием, употребляется термин «acker», т. е. «пашенное поле». «Acker» является наследственным владением малой семьи (ст. 10 ЛП;; ст. 27 КП). Потрава поля практически приравнивалась к стоимости совершившего ее животного (ст. 19 ЛП; ст. 17 КП; статьи 23 — 24 редакции К, ст. 23 редакции Р, статьи 27 — 28 редакции Т ЛЭП; ст. 5 главы 7 ЭП). Положения этих статей имеют некоторое сходство с нормой ст. 43 «Помезанской Правды», восходящей к помезанскому обычному дофеодальному праву и гласящей, что за потраву, о которой не было заявлено хозяином животного, следует отдать это животное ³¹⁸. Исходя из этой параллели, можно предположить, что указанные статьи «Ливонских Правд» также восходят к местному праву донемецкого времени.

Специальными статьями охранялись межи между полями, за нарушение и перепашку которых назначался высокий денежный штраф (6 озерингов — ст. 25 КП; 6 марок — ст. 20 редакций К и Р, ст. 22 редакции Т ЛЭП; 9 марок — ст. 3 главы 7 ЭП). Положения этих статей имеют аналогии в русском праве (ср. со ст. 72 Пространной «Русской Правды»: «Аже межю... ролейную разореть... 12 гривен продажи»). Поэтому не исключено, что основное их содержание было сформулировано в местном обычном праве донемецкого времени. Инциденты, разбирающиеся в них, происходили между общинниками. С утверждением же иностранного господства в Прибалтике в кодекс права для местных крестьян было внесено положение, карающее за нарушение границы господского поля (ст. 20 списка СА редакции К ЛЭП и ст. 20 редакции Р ЛЭП).

Кроме «пашенного» поля в «Ливонских Правдах» упоминается «удобренное поле» («Mestacker»). По ст. 19 редакции К, ст. 19 редакции Р, ст. 23 редакции Т ЛЭП за перепашку такого поля полагался высокий штраф в 9 марок. Эта правовая норма применялась в местном судопроизводстве, видимо, уже в XIII — начале

XIV в. В гл. 12 ЭП, добавленной в право эстонцев не позже начала XV в., также говорится об «удобренном поле» в крестьянском хозяйстве. В средневековых прибалтийских документах «Mestacker» встречается довольно часто, но в более позднее время (конец

XV — первая половина XVI в.) ³¹⁹. По мнению исследователей, этот факт свидетельствует о том, что в указанное время удобрения применяли значительно чаще, чем раньше ³²⁰. Статьи «Ливонских Правд» позволяют заключить, что удобрение полей в крестьянских: хозяйствах началось не позднее конца XIII — начала XV в.

С земледелием связаны и ст. 18 редакции К, ст. 18 редакции Р и ст. 21 редакции Т ЛЭП о штрафе за расчистку («Roeth») чужого лесного участка (под пашню, луг, выгон). Слово «Roeth», всячески искажаемое переписчиками в XVII — XVIII вв., исследователям оставалось непонятным, что приводило к различным толкованиям [96] содержания статьи ³²¹. Смысл этого термина проясняется в списке Т редакции Т, где «Roeth» передано как «Rodung» («раскорчевка», «расчистка леса под поле»). Содержанию статьи соответствует и то, что в кодексе она помещена в группе статей, связанных с охраной полей и границ между полями. Повышенный штраф за расчистку чужого лесного участка такой же, как за перепашку чужого удобренного поля. Увеличение штрафа могло быть связано как с сохранением большого значения подсечной системы земледелия в хозяйстве латышей и эстонцев в XIII — XVI вв., так и с охраной фонда земель для внутренней колонизации.

Помол зерна, по КП (ст. 21), производили на мельнице, являвшейся собственностью феодала. После завоевания Прибалтики рыцари и церковь монополизировали право строительства мельниц, тем самым используя их в качестве одного из орудий закабаления местных жителей ³²².

Из мер зерна, известных в средневековой Прибалтике, в «Ливонских Правдах» названы немецкая — фунт («pfundt») и древне-эстонская — кюльмет ( «kulmet» ). Обе эти единицы упомянуты в кодексе права крестьян Тартуского епископства. В кюльметах еще в XVI — XVII вв. измерялось количество зерна, отдаваемое крестьянами церкви (так называемое "кюлимитное зерно"), а в годы польского правления — и управляющему фольварком ³²³. По сведениям других документов, кюльмет был наиболее употребителен именно в Тартуском епископстве, что нашло отражение и в кодексе права.

«Ливонские Правды» дают представление о большом значении скотоводства в хозяйстве раннесредневековой Прибалтики. Об этом в первую очередь позволяет судить количество статей, связанных со скотоводством, — не меньшее, чем статей, касающихся земледелия. На роль животноводства указывают и правовые нормы, вошедшие в кодексы. Луга и сеножати, точно так же как и пашни, охранялись от потравы. Нарушение межи между сеножатями или поломка ограды вокруг них каралось так же, как и нарушение межи между пашнями. По ст. 27 КП сыновья наследовали луга наряду с пашнями и бортями. За увод скота, взятого в залог за потраву, штраф, по положениям ЛЭП (статьи 20 — 24 редакции К, ст. 22 редакции Р, статьи 29 — 30 редакции Т), такой же, как за перепашку удобренного поля (9 и 11 марок) и межи между полями (6 марок). Как правило, в кодексах говорится вообще о скоте («Queck» — статьи 19, 20 ЛП, ст. 17 КП, статьи 20 — 24 редакции [97] К, статьи 22 — 23 редакции Р, статьи 29 — 33 редакции Т ЛЭП, ст. 5 главы 7 и ст. 1 главы 10 ЭП). Конкретно названа только лошадь (статьи 12, 19 ЛП; ст. 5 главы 9 ЭП). В праве эстонцев указывается на использование лошади для перевозки грузов (ст. 5 главы 9 ЭП). Использование лошади в тех же целях (их впрягали в сани и в воз) подразумевается в ст. 21 ЛП, ст. 18 КП, статьях 39 — 40 редакции К, ст. 36 редакции Р и статьях 24 — 25 редакции Т ЛЭП. О большом значении лошади в хозяйстве местных жителей свидетельствует включение в ЛП положения о наказании за ее кражу (ст. 12), восходящего к донемецкому времени.

Содержание правовых норм «Ливонских Правд» позволяет предполагать развитие как стойлового, так и пастбищного животноводства. О первом говорят упоминания хлева («stalle»), статьи об охране сеножатей от потравы и наказании за кражу сена в кодексах; о втором — охрана пастбищ («Weiden») и лугов. На пастбищное содержание скота указывают также частые потравы полей, совершенные свободно пасшимися животными.

Почти все перечисленные статьи, касающиеся скотоводства, восходят к праву донемецкого времени (о чем подробнее будет сказано далее в главе). Представляется, что в период немецкого господства были видоизменены статьи 39 — 40 редакции К и аналогичные статьи других редакций ЛЭП о наказании за кражу сена. Хотя содержание их находит аналогии в ст. 82 Пространной «Русской Правды», упоминаемая в них «господа» относится, как кажется, к немецким феодалам.

Кроме земледелия и скотоводства, в «Ливонских Правдах» нашло отражение развитие в Восточной Прибалтике бортничества, хмелеводства, рыболовства, а также огородничества.

Включение в кодексы права латгалов и куршей положений о наказании за поломку бортных деревьев (ст. 12 ЛП и ст. 14 КП), а также о передаче их по наследству (ст. 27 КП) соответствует важной роли бортничества в хозяйствах как рядовых общинников, так и местной феодализирующейся знати. По предположению исследователей, бортные деревья перешли в собственность отдельных общинников раньше, чем пашни и сеножати ^324-325. Это отразилось в ст. 27 КП, по которой в малой семье борти переходили по наследству на тех же основаниях, что поля и сеножати.

О местном происхождении правоположений, связанных с бортничеством, свидетельствует сопоставление их со статьями русского и прибалтийско-немецкого права.

Норма ст. 12 ЛП и ст. 14 КП о наказании за порубку бортных деревьев аналогична норме ст. 75 Пространной «Русской Правды». Совпадает и размер штрафа (3 марки в ст. 12 ЛП и 3 гривны в ст. 75). [98]

О штрафе за поломку чужих бортей говорится также в сборниках прибалтийского рыцарского права: в «Ливонском зерцале» ³²⁶ (гл. 16, кн. 2) и в «Среднем рыцарском праве» (гл. 140). Указанные главы в этих сборниках заимствованы из «Саксонского зерцала» (гл. 28 «Земского права») ³²⁷, но о бортных деревьях в последнем не упоминается. Следовательно, в «Ливонском зерцале» и в СРП штраф за поломку бортных деревьев был введен под влиянием прибалтийских условий и по аналогии с кодексами права латгалов и куршей.

Отсутствие положений о поломке бортей в ЭП, в отличие от «Ливонского зерцала», действовавшего на той же территории, можно объяснить стремлением феодалов монополизировать бортный промысел как весьма важную статью дохода. То же самое происходило и в землях ливов и латгалов, которые уже в XIII — XIV вв., практически лишились права на владение бортными деревьями и передачу их по наследству ³²⁸. Этим, возможно, отчасти объясняется тот факт, что охрана бортей крестьян совсем не отразилась во всеобщем крестьянском праве Ливонии.

Не исключено, что в праве латгалов первоначально (как и в праве куршей) было упоминание о наследовании бортей, исключенное из кодекса в начале XIV в. Сохранение же положения о бортях в КП соответствовало тому, что в районах действия этого права бортничество еще в XVI в. имело крестьянский характер. В мызных хозяйствах оно отсутствовало ³²⁹.

Хмелеводством, судя по данным источников, латыши и эстонцы начали заниматься еще до немецкого завоевания ³³⁰, но после установления власти Ордена и церкви феодалы ограничивали право крестьян собирать дикорастущий хмель на свои нужды. Это отразилось в ст. 26 КП, назначающей штраф в 1 озеринг за преждевременный сбор хмеля. Сходное содержание имеет жалоба комтура Вентспилса епископу Курсы от 1445 г. на то, что крестьяне епископа без разрешения собирают хмель в орденской части, хотя по старому обычаю хмель прежде всего собирался на нужды господы ³³¹. Положение ст. 26 КП указывает на то, что подобные [99] инциденты происходили и в более раннее время (возможно, уже с конца XIII в.).

Сведения о занятии местных жителей рыболовством сохранились в праве эстонцев (ст. 2 главы 8, ст. 6 главы 9) и «деревенском праве» (гл. 65). Из текста гл. 9 ЭП следует, что рыбные ловли («vischerie») делились на участки, находившиеся в наследственном владении малых семей, и, видимо, наследовались так же, как поля и сенокосы. Но по ДП (гл. 65) рыбные ловли оставались в общинном пользовании. Ловили рыбу неводом, крючком, корзиной (гл. 8ЭП).

Огород (капустный) упомянут только в гл. 12 ЭП. Судя по содержанию главы, огороды находились на территории приусадебного участка и окружались изгородью. В документах капустные огороды упоминаются начиная с XIV в. и в основном в имениях феодалов ³³². Гл. 12 ЭП свидетельствует об устройстве огородов во второй половине XIV — начале XV в. и в крестьянских хозяйствах.

Данных о торговом обмене в «Ливонских Правдах» также чрезвычайно мало. Непосредственно о торговле говорит только ст. 22 ЛП. В ней речь идет о том, что два человека складывают части своего имущества для совместной торговли. Такой вид торговли А. Швабе назвал неполным торговым обществом ³³³. По смерти одного из членов «общества» компаньон выплачивал долю покойного его родственникам, причем последние должны были с двумя свидетелями доказать участие своего сородича в складчине. Следует отметить, что форма торговли, описанная в ст. 22 ЛП, сходна со складничеством, широко распространенным на Руси XIII — XVII вв. ³³⁴ Можно с уверенностью сказать, что норма этой статьи восходит к донемецкому времени, поскольку завоеватели всячески ограничивали свободную торговлю местных жителей. Членами торгового общества, о котором говорится в ст. 22, могли быть как рядовые общинники, так и представители местной знати или их доверенные лица и купцы. О существовании купечества у народов Латвии и Эстонии уже в XI — XII вв. свидетельствуют находки в погребениях (особенно часто у куршей) весов и разновесков для взвешивания серебра ³³⁵. Косвенно на участие местного населения во внешней торговле указывает большое значение бортничества, дающего предметы экспорта. [100]

С торговлей можно связать и упоминание в ЛЭП (ст. 41 редакции К, ст. 37 редакции Р, ст. 39 редакции Т) о грабеже на дороге на 6 пфеннигов, каравшемся смертной казнью или штрафом в 40 марок (в списках редакции Р). Анализируя аналогичную статью в «Помезанской Правде», В. Т. Пашуто предположил, что повышение наказания за ограбление в дороге служило поддержанию безопасности торговли ³³⁶. Подобное заключение можно сделать и на основании статьи ЛЭП. Следует добавить, что здесь речь идет скорее о безопасности немецких купцов от нападения местных жителей. Эта статья появилась и была вставлена в кодекс завоевателями уже в XIII — первой половине XIV в. и была направлена на охрану их частной собственности.

Кроме просто «дороги» («weg») в кодексах упоминается общественная, «большая дорога» («heller strasze» — ст. 3 главы 6 ЭП; «freye strasz» — ст. 1 главы 8 ЭП; «gemeiner strasze» — ст. 3 главы 11 ЭП) и дорога, ведущая к церкви («Kirchenweg» — ст. 3 главы 6 ЭП). Человек, отнявший что-либо у другого на «большой дороге» и не вернувший отнятого в течение установленного срока, считался грабителем (ст. 1 главы 8 ЭП). За умышленное ранение на «большой дороге» виновный отвечал «шеей», то же его ждало за нанесение ран на дороге, ведущей в церковь. «Kirchenweg», судя по содержанию статьи, — проселочная дорога. Проселочная же, очевидно, и «gemeiner strasze». Эта дорога, видимо, проходила через деревню или соединяла несколько деревень (или хутор с деревней) одной сельской марки или разных общин. Нападение на «gemeiner strasze» приравнивалось к нападению на двор. Таким образом, забота о безопасности передвижения на дорогах во всех перечисленных статьях также налицо.

В «Ливонских Правдах» названы две денежно-весовые единицы: марка весом около 200 г серебра, имевшая хождение в соседних странах бассейна Балтийского моря (в марках начислялись штрафы в ЛП, ЛЭП, ЭП, ДП), и озеринг — единица местного происхождения (в КП).

Судя по археологическому материалу, озеринги представляли собой серебряные слитки весом примерно 100 и 200 г. Последние появляются с X в. и в XIII в. полностью вытесняют первые ³³⁷ Увеличение веса озеринга до веса новгородской гривны и готландской марки указывает на деятельное участие жителей Прибалтики в международной торговле. Марки в связи с участием в балтийской торговле были известны в Латвии и Эстонии еще до завоевания ^337а. Но вытеснение маркой озеринга во внутреннем пользовании [101] произошло, скорее всего, в результате установления иностранного господства. В праве куршей озеринг по весу равен, по всей видимости, марке, хотя в Курземе озеринг размером в полмарки сохранялся вплоть до XVIII в ³³⁸.

В КП, кроме озеринга, названы его фракции — артауги. Марки, судя по другим источникам, также делились на артауги. В первой половине XIII в. в марке насчитывалось 24 артауга ³³⁹. Рассмотрев соотношение размеров штрафов в марках и озерингах (как 3:2 в большинстве статей с одинаковым содержанием), А. Швабе высчитал, что в озеринге права куршей содержится 36 артаугов ³⁴⁰. Кодексы дают возможность проследить и изменение количества артаугов в марке и озеринге. Тот же Швабе, анализируя ст. 14 КП, справедливо отметил, что положение ее о смертной казни за кражу на сумму больше 8 артаугов соответствует норме права, применявшейся в восточных районах Балтийского моря, по которой за кражу вещи дороже четверти марки серебра полагалась «шея». Но при 36-артауговом озеринге граница стоимости украденного составила бы 9 артаугов, а не 8, как в КП, т. е., полагает Швабе, в ст. 14 озеринг делился не на 36, а на 32 артауга. Это соответствовало сведениям источников о том, что между 1226 и 1259 гг. в готландской марке (а также, очевидно, и в рижской) было 32 артауга. Таким образом, можно сказать, что норма ст. 14 была записана уже в эти годы ³⁴¹.

Наблюдение Швабе заслуживает самого пристального внимания и кажется весьма правдоподобным. Вместе с тем оно наталкивает на следующие размышления. Данные источников показывают, что в течение XIII в. количество артаугов в марке изменяется: 24, 32, 36. 36 артаугов в марке насчитывается со второй половины — конца XIII в., очевидно, после 1259 г. Озеринг также содержал 32 артауга во второй четверти XIII в. и 36 артаугов во второй половине — конце XIII в., когда кодекс КП оформился в известном нам виде. Вполне поэтому можно предположить, что до 1226 г. озеринг, как и марка, делился не на 36, а на 24 артауга, о чем Швабе не упоминает. ЛП и древнейшее право ливов были записаны в то время, когда в обороте находились марки и озеринги по 24 артауга. Последнее отразилось в размерах штрафов ЛП, которые оставались [102] неизменными и после введения З6-артауговой марки, а также в статьях ЛЭП, входивших в древнейшее право ливов. КП окончательно сложилось в то время, когда марка и озеринг делились на 36 артаугов. Если принять, что фактические размеры штрафов, выраженные в артаугах, остались теми же, то соотношение их в КП и двух других кодексах должно быть выражено как 3 : 2. Это и отразилось в кодексах.

На практике озеринги в слитках серебра и серебряные марки использовались только в крупных торговых операциях. В повседневном обращении вместо слитков употреблялись мелкие монеты — любекские пфенниги или другие эквиваленты ³⁴². В 1. марке и 1 озеринге серебра было 4 марки или озеринга в валюте. Штрафы в суде выплачивались также в мелких монетах или других заменителях. Счетные марки — «marck muntze» названы в ЛЭП. Очевидно, марка валютой скрывается и за «marck not.» (notl.) в ЛИ. Точно неизвестно, как первоначально выглядело это сокращение. Хотя Бунге и Арбузов пользовались одними и теми же списками, они дали разное сокращение. У Бунге — «notl.», a y Арбузова — «not», в ст. же 12 полностью — «notdurfft». В списке Хеннинга приводится сокращение «notl», раскрытое в скобках как «notdurfft» (т. е. «нужда», «возмещение»). Расшифровка сокращения как «notdurfft» сделана, вероятно, переписчиками в XVI в. Арбузов, однако, сомневался в правильности такого толкования, считая, что «not» указывает на судебный штраф ³⁴³. Швабе полагал, что это сокращение соответствовало скандинавскому слову «nauta», имевшему тот же смысл, что и «pecunia» — «скот» или любой денежный эквивалент драгоценному металлу. От этого слова произошло и латышское «nauda» — «деньги». Таким образом, «marck not.» — это марка не в слитках, а в наличных деньгах или «счетная марка» ³⁴⁴. Предположение Швабе выглядит наиболее вероятным, но окончательный вывод можно будет сделать после дополнительного изучения других опубликованных и архивных источников, в которых упоминаются сходные денежные единицы.

Количество серебра в счетной марке с XIII в. постоянно снижалось. Весовая 200-граммовая марка содержала 16 лотов серебра. В результате же реформы 1420 г. в марке осталось только 2 лота серебра ³⁴⁵. Такая марка называлась «marck landguets». Расчет количества лотов серебра в «marck landguets» помещен перед текстом права в списке GA редакции К ЛЭП: «1 ? ist reines Silbers 32 loth.

1 mark landguets ist reines Silbers 2».

Такая же приписка, по сообщению Л. Арбузова, имеется после текста кодекса в списке RH редакции P ³⁴⁶. [103]

По гл. 90 в списках СРП 40 марок «landguets» равны трем маркам по земскому праву. Однако здесь явная ошибка переписчика, так как при данном соотношении в 1 марке должно быть почти 27 лотов серебра, а вес более 300 г, что абсурдно. В списках ДРП «dre marck» отсутствуют.

Представляет интерес название «landguets». Думается, что понять его можно как счетная марка, выплачиваемая сельскими продуктами ³⁴⁷. Очевидно, марка натурой при частом изменении в денежной системе была наиболее стабильной и наиболее доступной для крестьян ³⁴⁸.

В «Ливонских Правдах» встречается еще одна денежная весовая единица — фердинг, составлявший 1/4 марки серебра (ст. 5 главы 1 и ст. 1 главы 10 ЭП). Кроме того, в списке N редакции Т и в списке второй половины XVIII в., найденном П. Иогансеном, одна старая марка приравнивается к l «Rthr». Здесь речь идет о талере, денежной единице, введенной после перехода Северной Прибалтики под власть Швеции. Правда, в документах XVI — XVII вв. имперский талер сокращался обычно как «Rthlr» ³⁴⁹. Искажение могло быть внесено переписчиком в протограф указанных списков.

Таким образом, кодексы древнейшего местного права дают отчетливое представление об особенностях и изменениях в денежной системе Ливонии с начала XIII по конец XVI в. и уточняют некоторые детали в ее развитии.

Из тех отрывочных сведений о хозяйстве Латвии и Эстонии, которые имеются в «Ливонских Правдах», можно сделать следующие выводы.

«Ливонские Правды» донесли до нас упоминания о комплексе деревенской усадьбы, сложившемся уже в начале XIII в. и существовавшем практически без изменений вплоть до XIX в. (правда, надо учитывать, что все постройки усадьбы, названные в кодексах, после XV в. сохранялись лишь в наиболее зажиточных хозяйствах), а также об особенностях в использовании различных построек в хозяйственных целях. В кодексах отразились основные отрасли хозяйства, главное место среди которых занимало пашенное земледелие. Право подтверждает, что в XIII — XIV вв. интенсификация земледелия шла за счет удобрения полей и распашки лесных участков. «Ливонские Правды» свидетельствуют о значительном развитии скотоводства (пастбищного и стойлового) у народов Латвии и Эстонии в XIII — XIV вв., а также о развитии [104] промыслов, в первую очередь бортничества, торговли, наличии местной денежной системы и денежной единицы уже к началу XIII в., сосуществующей затем с введенной завоевателями маркой.

Нормы статей, содержащих упоминания об основных отраслях хозяйства, имеют аналогии в «Русской», «Польской», «Помезанской» правдах. Сопоставление этих положений в названных памятниках и в «Ливонских Правдах» указывает на то, что в последних они в подавляющей части восходят к донемецкому времени,

В кодексах отразились некоторые территориальные особенности в развитии хозяйства Латвии и Эстонии.

Немецкие феодалы и церковь использовали ограничения хозяйственной деятельности местного населения в качестве одного из способов подчинения прибалтийских народов своему господству.

СОЦИАЛЬНЫЕ ОТНОШЕНИЯ И КЛАССОВАЯ БОРЬБА

Общие замечания

Одним из наиболее важных вопросов, встающих при изучении «Ливонских Правд», является вопрос о том, на какие социальные группы распространялись записанные в них правовые нормы. Иначе говоря, необходимо выяснить, было ли это право первоначально всеобщим правом местного населения, аналогичным раннесредневековым «Правдам» Европы, или его нормы сразу были записаны исключительно для массы рядового населения — крестьян, уже находившихся в феодальной зависимости от немецких рыцарей и церкви, как полагали ученые остзейской школы.

Поскольку большинство остзейских историков придерживалось мнения об общественной, политической и экономической неразвитости прибалтийских народов до начала XIII в., поэтому и не ставился вопрос о том, есть ли в кодексах положения, относящиеся к разным социальным группам местного общества. Исключительно крестьянская принадлежность кодексов с самого начала их составления не подвергалась сомнению.

В предыдущей главе, говоря о древнейших записях права для латышей, ливов и эстонцев, мы высказали предположения, что кодексы первоначально составлялись для всего местного населения и в первую очередь учитывали интересы прибалтийской феодализирующейся знати.

Рассмотрим еще несколько моментов, связанных с решением этого вопроса.

В качестве одного из аргументов, подтверждающих мнение о том, что кодексы сразу составлялись для ливонских крестьян, немецко-прибалтийские историки указывали на выражение «Bur Recht» в заголовке ЛЭП ³⁵⁰. При этом термин «Bur» понимался как «крестьянин» — верхненемецкое и новонемецкое «Bauer». [105]

Как уже отмечено в гл. I, К. Дуцманис, А. Швабе, а в советское время Я. Земзарис подвергли вполне обоснованной критике определение социальной принадлежности «Ливонских Правд» остзейскими историками. Швабе отмечал, что в средневековых прибалтийских документах кодексы местного права неоднократно называются «земским правом» {«Landrecht»), а не «крестьянским». Слово «bur» в смысле «крестьянин» употребляется впервые только в конце XIV в. ³⁵¹ Добавим, что и в самих кодексах, как отмечалось в гл. II, право называется «земским» («gemeine Land-Recht» — в заголовке КП, «landt recht» — в заголовке нрава Тартуского епископства, «Landtrechte», «Landt-Rechte» — в главе 62 ДП), «правом жителей» («burgrecht» — в заголовке редакции P ЛЭП), «особым», «специальным» («vornemlichen» — в заголовке ЛП).

Земзарис полагает, что «Burrecht» следует переводить как «право жителей», так как первоначальное нижненемецкое «bur» — это «житель». «Burrecht», как и рижские городские «bursprake», предназначено не для крестьян, сословие которых складывается не ранее XIV в., а для представителей разных слоев местного населения ³⁵².

Дополняя приведенные замечания, обратимся к некоторым источникам, происходящим непосредственно из германских областей. В «Саксонском зерцале», записанном во второй четверти

XIII в., термин «bur» употребляется в смысле «житель», «сосед» («Земское право», кн. 2, гл. 40, § 5; гл. 48, § 3). Для обозначения сельского жителя в средневековой Германии обычно употреблялся термин «ackerman». «Bur» в значении «сельский житель», «крестьянин» в немецких документах встречается только с 60-х годов

XIV в. (Брауншвейгская хроника) ³⁵³. «Bauer» в этом смысле носит грубый, приниженный оттенок и известен в документах со второй половины XV в. ³⁵⁴ Следовательно, и в Прибалтике слово «bur» в смысле «крестьянин» вошло в обиход не ранее этого времени. Как «зависимые крестьяне» «buren» встречается впервые в соглашении о крестьянах ливонского рыцарства в Вемеле в 1482 г. ³⁵⁵ Документы же еще середины XV в. крестьян называют не «buren», a «landtlude» (т. е. «сельские жители») ³⁵⁶. [106]

Очевидно, что и в правовых кодексах, составленных в ХIII в. (даже в редакциях первой половины XVI в.), термин «bur» имел значение не «крестьянин», а только «житель».

Первоначальное предназначение права для разных социальных групп местного населения подтверждается и содержанием ряда статей «Ливонских Правд».

В статьях 2, 3, 7 ЛП и статьях 2, 9, 12 КП за ранение, нанесенное мечом, кинжалом или топором, штраф (3 марки и 3 озеринга) такой же, как за рану или синяк, нанесенные дубиной, и в два раза меньше, чем за рану хлебным ножом (или вообще ножом, применяемым в домашнем хозяйстве). Еще более дифференцирован штраф за нанесение ран различными видами оружия в ЛЭП. Наименьший штраф в этом кодексе полагался за рану мечом и боевым топором (1 марка — статьи 12, 15 редакций К и Р, статьи 13, 14 редакции Т). За рану копьем виновный платил штраф в 3 марки (ст. 14 редакции К и Р, ст. 12 редакции Т). Столько же полагалось платить за рану кинжалом (ст. 12 редакции К, ст. 11 редакции Т) ³⁵⁷ и в 2 раза больше (6 марок) — за рану хлебным ножом (ст. 13 редакций К и Р, ст. 10 редакции Т).

Обращает на себя внимание тот факт, что наименьший штраф полагался за рану мечом и топором, являвшимися основным оружием дружинника. О существовании военных дружин и постоянно действующих военных отрядов упоминается в источниках с конца I тысячелетия н. э. Созданию таких отрядов, особенно на побережье Балтийского моря, способствовало то, что уже с VI — VIII в. эти районы подвергались частым нападениям скандинавов ³⁵⁸. Кроме того, курши и западные эстонцы в XI — XIII вв. неоднократно совершали опустошительные набеги на побережье Дании и Готланд ³⁵⁹. Дружины местных князьков и представителей феодализирующейся знати, а также дружинники князей латгальских княжеств явились военным ядром при обороне городов и замков Латвии и Эстонии во время немецко-датского завоевания. Естественно предположить, что именно к этой категории населения в первую очередь относятся статьи о ранении мечом и боевым топором ³⁶⁰. [107]

Наше предположение подтверждается и данными археологии. Исследования самых больших могильников IX — XI вв. в Латгалии — Лудзенского и Нукшинского — показывают, что мечи и боевые топоры встречаются в погребениях представителей верхушки феодализирующейся знати и дружинников, причем в дружинных погребениях мечи находят чаще. Копья есть также и в погребениях рядовых общинников ³⁶¹.

В период борьбы с иностранными завоевателями количество оружия, очевидно, значительно увеличилось и у рядовых членов местного общества. Однако в указанных статьях «Ливонских Правд» записаны нормы, восходящие еще к праву донемецкого времени. Аналогии им есть в Пространной «Русской Правде». По положению статей 30 и 31, в ней за рану мечом полагалось такое же возмещение, как за удар палкой, — 3 гривны. Объясняя, почему за удар батогом и палкой в «Русской Правде» бралось столь высокое возмещение (в сравнении с возмещением за другие преступления), Л. В. Черепнин полагал, что в данном случае правонарушителем выступает смерд, нанесший оскорбление действием дружиннику ³⁶². Подобное объяснение приемлемо и для статей «Ливонских Правд». Особенно отчетливо это проявилось в праве ливов, где возмещение за рану более доступным для рядовых членов общества оружием в три и в шесть раз выше, чем за рану, нанесенную оружием знати и дружины.

В сохранении при записи права соотношений штрафов, принятых у латышей и ливов, сказалось стремление завоевателей наладить контакты с социальной верхушкой покоренных народов.

Интересам дружинников и знати отвечает и положение ст. 6 ЛП. Человек, нанесший увечье без злого умысла, должен был или просто извиниться (если происшествие случилось ночью), или извиниться и принести клятву в непреднамеренности действия (если это случилось днем). Отметим, что в статье специально оговаривается оружие, которым нанесено увечье, — меч и боевой топор, т. е. оружие, постоянно носимое при себе воинами-дружинниками. Увечья, нанесенные при тех же условиях, но каким-либо другим предметом, оценивались, видимо, по какому-то иному принципу и наказывались более строго. [108]

Укажем также на ст. 8 ЛП, рассматривающую случаи убийства во время турнирного поединка, непосредственно связанную с дружинно-аристократической средой.

Со складывающимся купечеством связана ст. 22 ЛП. Как уже отмечено выше, компаньоны, ведущие торговлю вдали от дома, о которых идет в ней речь, — скорее местные купцы или представители раннефеодальной знати, участвующие в торговых операциях, нежели рядовые общинники.

В ст. 18 ЛП, восходящей, как и все вышеназванные, к донемецкому времени и имеющей аналогии в русском праве (например, в ст. 52 Пространной «Русской Правды»), речь также, видимо, идет не о рядовом общиннике, а о ростовщике, постоянно берущем вещи в залог.

Таким образом, перечисленные статьи «Ливонских Правд» также указывают на то, что в первый период после завоевания Прибалтики кодексы сохраняли характер всеобщего права, предназначенного для разных слоев населения, но по мере того, как сокращался слой местной раннефеодальной знати (за счет истребления, ухода в Литву и на Русь) и усиления феодального гнета латышей, ливов и эстонцев, земское право превращалось в право для феодально зависимого крестьянства. В кодекс для местного населения Ливонии были включены положения об ответственности за «кражу» десятины и «господской границы», о порке за нарушение приказа господина и т. п.

Те из представителей бывшей социальной верхушки, которые перешли на службу к Ордену и епископам, владели землей на ленных правах (лейманы, куршские «короли»), но в правовом отношении они стояли, видимо, ниже, чем мелкие ленники-немцы. Крепостных крестьян у лейманов и куршских «королей» не было. Землю они обрабатывали сами или с помощью батраков-наймитов, которые могли быть и у зажиточных крестьян. Однако в отличие от этих крестьян в число «людей пагаста», т. е. крестьян, плативших десятину и выполнявших барщину, они не входили ³⁶³. Очевидно, их можно отнести к низшей группе господствующего класса. Видимо, положения кодекса права для феодально зависимого крестьянства уже во второй половине XIV в. в полном объеме на них не распространялись. Хотя при разборке судебных дел лейманов и куршских «королей» могли использоваться те нормы уголовного, гражданского и обязательского права, которые были записаны в XIII в. и первоначально распространялись на все слои местного населения, но не были включены в кодекс всеобщего крестьянского права в XIV в. В сохранившихся ленных грамотах указывается на то, что они получали землю во владение «по праву куршей» или «по праву ливов» ³⁶⁴. Эта категория населения [109] упоминается и в ст. 24 КП, в которой говорится, что свободные курши, земгалы и селы должны иметь «свое право, как и другие жители, которые находятся в зависимости от господы».

Сельская община

Сельской общине-марке посвящены статьи «деревенского права». В самих кодексах местного права упоминаний об общине нет.

«Деревенское право» показывает общину-марку, состоявшую из одной (главы 61, 64) ³⁶⁵ или нескольких деревень (гл. 65). О размерах общины сведений нет. Можно предположить, что количество дворов, входивших в общину, было обусловлено размерами деревень и типом поселения, преобладавшими в разных районах ³⁶⁶. Косвенно показателем числа дворов общины может служить применение в судебной практике клятвы сам-7 и сам-12 (гл. 61). Однако в качестве соприсяжных могли выступать не только члены данной общины ³⁶⁷. Следует заметить, что число членов общины сократилось после завоевания, особенно в районах мелкого ленного землевладения, где соответственно размеру лена изменялись и размеры марки.

Представляет интерес гл. 65 ДП. В ней говорится о совместном пользовании пашнями, лугами и различными угодьями двух или более деревень. В данном случае речь идет, очевидно, о родственных деревнях, образовавшихся в результате роста населения и возникновения новых дворов на свободных землях по соседству от старой деревни. В документах XIII в. о существовании подобных родственных поселений свидетельствует упоминание находящихся невдалеке друг от друга- деревень с одинаковыми названиями ³⁶⁸. Такие деревни составляли одну общину, их жители имели равные права при пользовании пашнями и угодьями.

Видимо, членами общины могли становиться и пришельцы из других мест, поселившиеся в пределах марки с разрешения всех членов общины. В гл. 66 говорится о том, что никто не должен без разрешения других селиться на общинной земле. Не исключено, что здесь имеются в виду не только общинники, которым в результате роста их семьи стало тесно на старом дворе, но и люди, пришедшие извне. Новым членам общины для обработки выделяли, скорее всего, участок новины ³⁶⁹. [110]

Община, о которой идет речь в ДП, уже находится под властью феодала и фактически утратила право собственности на свои земли (хотя термин «eigenthum» — «собственность» сохранился), но еще не подверглась насильственному разрушению. Поэтому в праве получили отражение взаимоотношения между общиной и ее членами, имевшие место еще в донемецкое время. Право сохраняет представление о сочетании коллективной собственности всех членов общины с индивидуальной собственностью отдельных семей. При решении споров между маркой и ее членами право в первую очередь охраняет интересы всей общины (главы 66 — 67). В то же время в кодексе защищаются права рядовых общинников как на участие в совместном владении общинной землей, так и на свободное распоряжение (правда, без возможности продавать) индивидуальным участком семьи (гл. 66).

С утверждением ленного землевладения завоевателей на землях латышей и эстонцев община стала значительным препятствием для немецких феодалов при расширении барской запашки за счет общинных земель. Последнее обусловило политику завоевателей, направленную на уничтожение общины.

Текст воспроизведен по изданию: "Ливонские правды" как исторический источник // Древнейшие государства на территории СССР. 1979 год. М. Наука. 1980

© текст - Назарова Е. Л. 1980
© сетевая версия - Тhietmar. 2004
© OCR - Ксаверов С. 2004
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Наука. 1980