ОТ РЕДАКЦИИ

ОТ РЕДАКЦИИ

Публикуемая работа доктора исторических наук П. П. Иванова “Хозяйство джуйбарских шейхов. К истории феодального землевладения в Средней Азии XVI-XVII вв.” написана покойным историком в 1938-1940 гг. в качестве введения к русскому переводу хозяйственных документов “Из архива шейхов Джуйбари”. П. П. Иванов — имя, хорошо известное в советской историографии. В 30-х годах им был выпущен ряд работ по истории Средней Азии XVI-XIX вв., которые впервые по существу раскрыли основные линии развития среднеазиатского феодализма указанного выше периода. Перед П. П. Ивановым стояла большая и заманчивая задача — составить ненаписанную еще историю Средней Азии после XV в. Существовавшие до П. П. Иванова немногие работы по частным вопросам этой истории не давали возможности написать сводную работу по Средней Азии XVI — первой половины XX вв. П. П. Иванову предстояло самому проделать ряд исследований как по сбору нового фактического материала, так и по разным вопросам политической, экономической и культурной жизни народов Средней Азии после XV в. Как историк-марксист П. П. Иванов понимал, что изучение хозяйственной жизни народа является основой истории общества. Вот почему он подавляющее большинство своих работ посвящает истории землевладения и крестьянства в Средней Азии после XV в. Широко известны работы П. П. Иванова: “Из области среднеазиатской хозяйственной терминологии”, ¹ “”Удельные земли” Сейид-Мухаммед-хана Хивинского (1856-1865)”, ² „Восстание китай-кипчаков в Бухарском ханстве в 1821-1825 гг. (источники и опыт их исследования)” ³ и особенно “Архив хивинских ханов XIX в. Исследование и описание документов с историческим введением”. ⁴ Немало трудился П. П. Иванов и над написанием общего труда “Очерки по истории Средней Азии XVI-XIX вв.”, который был им закончен в начале 1941г. и за смертью автора не был напечатан. Очерки эти были написаны лучшим знатоком истории Средней Азии времени позднего феодализма. Характерно, что П. П. Иванову были близки вопросы периодизации, которые тщательно проработаны в этих „Очерках”, о чем подробно было изложено чл.-корр. АН СССР А. Ю. Якубовским в его статье „Павел Петрович Иванов как историк Средней Азии”. ⁵ „Очерки” П. П. Иванова были использованы при написании “Истории Узбекистана”, т. II. Одной из лучших работ П. П. Иванова является предлагаемая читателю монография “Хозяйство джуйбарских шейхов”. Она составлена на обширном материале первоисточников, большая часть фактов которых публикуется им впервые. Достаточно взглянуть на оглавление монографии, чтобы убедиться, что через поднятые в ней вопросы можно проникнуть в самое существо феодальных производственных отношений в Средней Азии XVI-XVII вв.

Нельзя не поставить вопроса — не устарела ли она? Ведь работа написана более 14 лет назад. Нет, не устарела. “Хозяйство джуйбарских шейхов” П. П. Иванова — книга нужная как по огромному фактическому материалу для истории феодального общества Средней Азии XVI-XVII вв., так и по углубленно проведенному анализу этого материала. Однако за 14 лет, прошедших со времени смерти П. П. Иванова, советская историография в области изучения феодализма на Востоке, в Средней Азии, ушла по сравнению с 30-ми годами значительно вперед. Появилось много работ, на которые у автора не могло быть ссылок, так как они вышли в свет уже после его смерти. Конечно, зная эти работы, П. П. Иванов более детально разработал бы некоторые частные вопросы, особенно в области социальной терминологии. Конечно, это недочеты работы в настоящем ее виде, однако они не могут подорвать огромной ценности труда, который станет настольной книгой для тех, кто будет интересоваться историей народов Средней Азии XVI-XVII вв.

Настоящее издание было задумано как второй том публикации архива джуйбарских шейхов. Поскольку в связи с Отечественной войной выход в свет данного тома сильно задержался (текст. — документы был издан в 1938г.), ⁶ возникла необходимость в проверке и новом редактировании русского перевода документов, выполненного еще в 1937г. коллективом научных сотрудников Института востоковедения Академии Наук СССР. Это редактирование, под углом зрения тщательной проверки терминологического значения ряда слов и технических выражений, было проведено Ю. П. Верховским. Весьма кропотливая работа по подготовке авторского текста и исследования П. П. Иванова была проведена вдовой покойного О. К. Ивановой.

ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ

Возникшее в середине XVI в. крупное хозяйство бухарских духовных феодалов, известных в литературе под именем джуйбарских шейхов, — явление в истории среднеазиатского феодализма не новое. Факты концентрации значительной земельной собственности в руках представителей высшего мусульманского духовенства наблюдались в местных условиях и ранее, находясь обычно в тесной связи с той исключительной ролью, какую играло духовенство в деле управления так называемыми вакуфными землями, т. е. землями мусульманских религиозных и благотворительных учреждений. Иногда роль духовной знати усиливалась настолько, что в руки ее переходила вся полнота политической власти, что, разумеется, возможно было лишь в тех случаях, когда притязания духовенства встречали поддержку со стороны влиятельных землевладельческих или торговых кругов, вступивших по тем или иным причинам в оппозицию к центральной ханской власти.

Такое положение наблюдалось, в частности, во второй половине XII в. в Бухаре, когда представители местного высшего духовенства, известные садры, сосредоточившие в своих руках огромные земельные и прочие имущества, выступили в роли носителей не только духовной, но и высшей политической власти. ⁷

Власть бухарских садров представляла собою своеобразную форму диктатуры верхушки феодальных землевладельцев, поддерживаемую связанными с феодалами торговыми верхами Бухары, значительно ухудшившую положение широких трудящихся масс и вызвавшую поэтому резкую оппозицию со стороны последних. Тот факт, что все садры, кроме первого, погибли насильственной смертью, с достаточной определенностью указывает на резкое обострение классовой борьбы внутри городского и окрестного сельского населения в данный период. В результате вспыхнувшего в начале XIII в. массового восстания власть садров была уничтожена. Вместе с садрами потеряли свое значение и прочие поддерживавшие их “почетные люди”.

В качестве другого чрезвычайно яркого примера, показывающего, до какой степени могло возрастать экономическое и политическое влияние духовенства в Средней Азии, можно привести известного представителя среднеазиатского дервишества и суфизма (мусульманского мистицизма), а вместе с тем крупного феодала и реакционного политического деятеля второй половины XV в. ходжу Ахрара (1403-1490), главу того же дервишеского ордена накшбандиев, к которому [8] принадлежали и джуйбарские шейхи. Он пользовался почти неограниченной политической властью при последних тимуридах, хотя и „с негодованием” отверг сделанное ему предложение занять ханский престол. ⁸

Ходжа Ахрар уже неоднократно привлекал к себе внимание исследователей, хотя сколько-нибудь исчерпывающей работы о нем до сих пор не появилось и даже материал для составления ее еще не подготовлен.

Не задаваясь здесь целью суммировать или повторять встречающиеся в литературе общие данные о ходже Ахраре, я коснусь вкратце лишь вопроса о его хозяйственной деятельности, поскольку это не может не представлять известного интереса с точки зрения избранной мною темы.

Пути развития крупного феодального землевладения при тимуридах известны лишь в общих чертах.

Взгляд на государство как на частную собственность правящего феодального дома, все члены которого имеют право на управление теми или иными областями или уделами, соответствовал процессу роста феодальной раздробленности, в результате которого Средняя Азия и Хорасан, входившие в состав государства Тимура, вскоре же после его смерти (1405) распались на целый ряд полунезависимых владений.

Экономические связи между отдельными областями ввиду преобладания в большей части районов натурального хозяйства были крайне незначительны, что и явилось определяющим моментом для победы политической раздробленности.

Производившиеся со стороны отдельных представителей династии тимуридов, начиная с султана Шахруха (1405-1447), попытки к объединению территории и укреплению центральной власти прочного успеха, как известно, не имели и влекли за собой лишь дальнейшее обострение феодальных войн между отдельными правителями.

По отношению к служилой военно-феодальной знати тимуриды следовали прежней, унаследованной ими от монголов системе земельных пожалований, обозначавшихся прежде термином „икта”. Институт икта’, таким образом, существовал и в XV в., хотя термин, его обозначавший, по-видимому, в это время не употреблялся. Ему соответствует введенный еще при монголах термин „союргал”, а также впервые появившийся в XV в. термин „тийюл”.

Несмотря на то, что все этого рода пожалования носили условный характер и рассматривались официально лишь как право на получение с земли ренты — налога за выполняемую тем или иным лицом службу, фактически они превращались постепенно в наследственные феоды, что особенно часто наблюдалось в периоды ослабления или упадка центральной власти. [9]

Среди крупных землевладельцев-феодалов в тимуридском государстве второй половины XV в. весьма заметное место занимает группа так называемых „тарханов”, пользовавшихся своими привилегиями по наследству и сосредоточивших в своих руках вместе с правами крупного землевладельца также власть правителя.

Некоторые из наиболее влиятельных тарханов управляли весьма значительными областями (Мианкаль, Ташкент, Бухара и т. д.), пользуясь почти полной независимостью, особенно в периоды ханских междоусобиц.

Возникшее на основе ханских пожалований феодальное землевладение расширялось иногда за счет дополнительной скупки земельных имуществ, как это наблюдалось, например, в отношении Алике-Кукельташа (воспитателя Улугбека), скупавшего в большом количестве земли не только в разных районах Средней Азии, но и далеко за ее пределами. ⁹

Таково же было, по-видимому, происхождение значительной части земель, принадлежавших сановнику султана Ахмеда (1469-1494) ‘Абд аль-Кериму Ашрату, ¹⁰ сыновья и наследники которого выступают в роли крупнейших землевладельцев даже в XVI в., как это видно из публикуемых здесь документов архива джуйбарских шейхов.

Наряду с крупным землевладением военно-феодальной знати значительное число земель поступало при тимуридах также в руки духовных лиц, в первую очередь в виде вакуфных земель, официально находившихся в собственности религиозных учреждений, фактически же принадлежавших управлявшему ими духовенству. Насколько велики были размеры вакфов, видно из того, что доходы с них в некоторых случаях составляли, по словам В. В. Бартольда, „гораздо большую сумму, чем сколько могло быть израсходовано” на нужды учреждения. ¹¹

Впрочем, обогащение духовенства не всегда было связано с вакуфами, иногда наряду с пожалованиями военно-феодальной знати ханы жаловали земли и отдельным лицам из духовенства. Так, известный сейид Береке, наставник Тимура, получил от последнего в качестве лена город Андхой, который и в следующем, пятнадцатом столетии продолжал оставаться во власти потомков этого старца. ¹²

Из „Материалов к исторической географии Самаркандского вилайета” В. Л. Вяткина ¹³ известно, что среди значительного числа старых среднеазиатских документов бывшего Самаркандского областного правления находилось также несколько грамот, относящихся к имуществам ходжи Ахрара. Имелись, в частности, копии вакуфных документов на имущества, пожертвованные ходжой Ахраром в пользу мечетей и медресэ в Ташкенте, Кабуле и Самарканде, а также одна из грамот на имущества, завещанные названным лицом в пользу своих потомков, и некоторые другие. ¹⁴ [10]

Определяя местоположение, границы, состав и размеры жертвуемых земель и прочих имуществ, грамоты, конечно, могли бы дать ценный материал о хозяйственной жизни знаменитого среднеазиатского мистика.

Полагая, что документы находятся в настоящее время в Центральном архиве УзССР, куда поступили, насколько известно, после 1917г. все дела бывшего Самаркандского областного правления, я в бытность свою в Ташкенте в начале 1936г. предполагал приступить к их изучению, однако грамот в архиве не оказалось. Не обнаружены были эти документы также в Рукописном отделе Государственной Публичной библиотеки УзССР в Ташкенте, где они будто бы одно время хранились. В Самарканде, где мне случилось побывать весною 1937г., документов отыскать также не удалось.

Не имея, таким образом, возможности обратиться к интересующим нас документам, мы вынуждены будем ограничиться теми общими, чрезвычайно краткими данными, какие сообщает нам о хозяйстве ходжи Ахрара его ученик и биограф ‘Али ибн Хусейн аль-Ва’из аль-Кашифи, автор известного жития ходжи Ахрара — „Рашахат-и ‘айн аль-хайят” („Капли источника жизни”).

Рассказав о том, что ходжа Ахрар в возрасте 22 лет прибыл из Ташкента в Самарканд, для того чтобы получить здесь обычное для того времени образование в медресе, и о том, что, известный более под именем ас-Сафи, он предпочел официальной науке наставления различных представителей среднеазиатского суфизма, в беседах с которыми юноша и провел два года, автор сообщает далее следующее. ¹⁵

„В возрасте 24 лет [ходжа] направился в Герат, где провел пять лет в беседах с шейхами своего времени. Достигнув 29-летнего возраста, он возвратился на свою возлюбленную родину ¹⁶ и, войдя здесь в компанию с одним человеком, ¹⁷ стал заниматься совместно с ним земледелием, обрабатывая участок, какой можно было вспахать одной парой (= упряжкой) волов.” ¹⁸

“После этого всеславный бог ниспослал свою великую благодать на землепашество ишана. Да не будет скрыто, что состояние и имущество святого ишана (как-то): его земли, поля и поместия, а также стада и табуны скота и прочие имущества, движимые и недвижимые, ¹⁹ были чрезвычайно велики и неисчислимы.” [11]

“Когда автор этих строк вторично явился для лобызания порога святого ишана, он слышал от некоторых управителей (саркардар) ишана, что общее количество возделываемых участков этого святого превышает 1300, и в то же время пришлось заметить, что была произведена покупка нескольких [новых] участков. Хазрет-и махдум-и маулана Hyp ад-Дин ‘Абд ар-Рахман Джами, ²⁰ да освятит аллах его тайну, намекает на это богатство, святого ишана, когда в книге своей “Юсуф и Зулейха” говорит: “У него засеяна тысяча полей, что является [лишь] путевым запасом для прохождения пути в рай”.

„В то время, когда автор этих строк, направляясь для лобызания порога [ишана], прибыл в Карши и остановился однажды на ночлег у одного из управляющих, последний сказал [следующее]: “В моем ведении находятся поля, расположенные по оросительным каналам (джуйбар) в районе Карши, что составляет только часть из 1300 участков святого ишана”. Я спросил: “Сколько плужных участков возделываемой земли расположено на этой оросительной системе?”. — [Управляющий] сказал: “Ежегодно на ремонт оросительных каналов выходит по одному человеку от каждого плужного участка ²¹ и таким образом собирается (в данном районе) три тысячи человек”.

„Однажды святой ишан в беседе сказал: “В качестве ‘ушра ²² со своих самаркандских полей я вношу ежегодно в диван султана Ахмед-мирзы 80000 самаркандских манов зерна”. ²³

„[Далее] он сказал: “Всевышний бог ниспослал свою благодать на мое имущество, так что каждое [мое] гумно, которое опытными оценщиками оценивается в тысячу манов зерна, при взвешивании дает тысячу четыреста — тысячу пятьсот манов”.

„Один из приближенных [ишана], имевший в своем ведении некоторые из амбаров святого ишана, рассказывал, что иногда расход зерна был больше, чем приход, однако в конце года мы все же наблюдали большой остаток зерна. Наблюдение над этими фактами еще более увеличивало уверенность [в святости] ишана. И по этому поводу обратился однажды за разъяснением к ишану. Он [мне] сказал: “Мое [12] имущество — для бедняков, ²⁴ поэтому оно и обладает такими [чудесными] свойствами”.

Таковы те немногие крайне общие сведения, какие дает нам современник о хозяйстве ходжи Ахрара. Из приведенных отрывков видно, что основным видом имущества знаменитого ишана являлась земля, разбросанная в виде огромного числа отдельных участков в различных частях Средней Азии. Не случайно одно из преданий, сохранившихся среди местного населения, указывает, что ходже Ахрару принадлежали „все земли на юг от Самарканда до гор Шахрисябза”. ²⁵

Вопрос о том, каким образом удалось ходже Ахрару сосредоточить в своих руках такие огромные земельные богатства, пока не поддается достаточному освещению, хотя из приведенного текста видно, что значительную роль играла здесь скупка, как это имело место столетием позже и у джуйбарских шейхов.

Пытаясь проследить возникновение крупной земельной собственности в руках представителей духовенства, один из современных исследователей склонен утверждать, что главную роль играли здесь вакуфы, ²⁶ что вообще, конечно, достаточно общеизвестно. Однако в отношении земельной собственности ходжи Ахрара подобного рода общее объяснение вряд ли могло бы считаться приемлемым, поскольку о причастности ходжи к каким-либо популярным мусульманским святыням, богатствами которых он мог бы воспользоваться для целей личного обогащения, наши источники ничего не говорят. Купленные земли не могли принадлежать к категории вакуфов.

Таким образом, вопрос о том, при каких обстоятельствах и каким именно путем происходило накопление земельных богатств в руках ходжи Ахрара, остается пока открытым и требует специального исследования. Помимо скупки, о которой вполне определенно говорит наш источник, могло иметь в данном случае значение, разумеется, и пожертвование в пользу ишана земли со стороны его последователей, к числу которых принадлежало немало богатых землевладельцев во главе с высшими представителями государственной власти.

Приблизительные данные о размерах земельной собственности ходжи Ахрара, как видно из приводившегося выше текста, даются автором „Рашахат” только в отношении районов Каршинского и Самаркандского. В первом из указанных районов ходжа имел около 3 тысяч кошей земли, что составляет около 150 тысяч танапов, или около 28 тысяч гектаров. О размерах землевладения в Самаркандском районе можно судить на основании следующего приблизительного расчета, вытекающего из приведенных выше (по видимому, преувеличенных) данных о размерах выплачивавшегося ‘ушра (= десятины с урожая): если ‘ушр, исчислявшийся обычно в размере одной десятой из валового урожая, составлял 80 тысяч батманов, или 640 тысяч пудов, то, очевидно, общая сумма валового сбора должна была выразиться числом в 10 раз большим, т. е. 6400 тысяч пудов. Принимая среднюю урожайность с 1 танапа в Самаркандском районе (в переводе на пшеницу) в 32 пуда ²⁷ [13] и разделив на это число указанное выше количество валового урожая, мы получим 200 тысяч танапов, или, принимая самаркандский танап за 1/6 десятины (400 кв. саж.), ²⁸ мы должны будем определить земельную собственность ходжи Ахрара в Самаркандском районе в размере около 35 тысяч гектаров.

О крупных размерах земельной собственности ходжи Ахрара в Самаркандском районе говорят отчасти и документы, насколько можно судить об этом по случайным и кратким извлечениям В. Л. Вяткина. Так, в одной из вакуфных грамот описываются границы целого ряда селений в бывшем Анхарском тумане, составлявших собственность ходжи. ²⁹ В Каттакурганском районе еще в XIX в. встречались в разных местах небольшие участки земли, представлявшие собою „клочки обширных поместий” ходжи Ахрара, подробно описывавшихся в соответствующих документах. ³⁰ В районе Ургута документами отмечается много земель и виноградников, пожертвованных в вакуф одной из медресэ; ³¹ некоторые из отдельных участков, составлявших часть пожертвованных ходжою земель еще в XIX в., достигали величины свыше 300 десятин ³² и т. д. К числу отдельных селений, составлявших собственность ходжи Ахрара, принадлежало также сел. Варсин, расположенное в окрестностях Самарканда; ³³ здесь же в окрестностях города ходже принадлежал „большой загородный сад” ³⁴ и т. д.

Характерно также, что земельные имущества ходжи Ахрара находились не только в средней, наиболее заселенной части долины Зеравшана, но и в горных районах в верхнем течении этой реки. Так из документов видно, что в долине Магиан-дарьи находились обширные земли, составлявшие собственность ходжи Ахрара и пожертвованные им в свое время в качестве вакуфа в пользу одного из религиозных учреждений. Насколько велики были размеры данных владений, видно из того, что на их территории могли располагаться два селения. ³⁵ Часть земель в долине Магиан-дарьи орошалась посредством кяризов, ³⁶ устройство которых народным преданием приписывается ходже Ахрару.

Следует, впрочем, заметить, что приводимые здесь на основании работы В. Л. Вяткина краткие справки о землях ходжи Ахрара в Самаркандском районе ни в какой мере не являются исчерпывающими и могут рассматриваться лишь в качестве некоторой иллюстрации к приводившимся выше словам автора „Рашахат”. [14]

Таким образом, несмотря на неполноту доступного нам пока материала, можно все же утверждать, что земельная собственность ходжи Ахрара в районах Карши и Самарканда была чрезвычайно обширна, далеко превосходя по своим размерам все наши позднейшие представления о крупном землевладении в Средней Азии в более близкий к нам период ее истории. ³⁷

Документы, использованные в одной из работ В. Л. Вяткина, ³⁸ показывают, что ходжа Ахрар владел землями также в районе Ташкента. Возможно также, что земельные имущества ходжи были разбросаны и в других районах Средней Азии, однако сведения об этом в доступных нам материалах отсутствуют. Не встречается данных также и о методах эксплоатации сидевшего на землях ходжи крестьянского населения, хотя вряд ли можно сомневаться, что барской запашки и крупного помещичьего хозяйства основанного на принудительном труде лично зависимых крестьян, не существовало, как не существовало такого типа хозяйств в Средней Азии и в более позднее время. Основной формой, определявшей собою взаимоотношения между землевладельцами и непосредственными производителями, являлась, по-видимому, наследственная испольная аренда, широко практиковавшаяся, как известно, не только в Средней Азии, но и в большинстве стран Передней и Средней Азии вплоть до самого последнего времени. Иначе говоря, имело место сочетание крупного феодального землевладения с мелким крестьянским землепользованием.

Для подтверждения высказанной здесь мысли об отсутствии на землях ходжи крупного помещичьего хозяйства в обычном понимании этого термина можно было бы сослаться на сообщение автора „Рашахат” о том, что управление огромным количеством земель в Каршинском районе, в количестве не менее 3 тысяч плужных участков, находилось в руках одного управляющего, что, разумеется, было бы немыслимо, если бы здесь существовали поместья, управление которыми значительно сложнее, чем простое наблюдение за своевременным поступлением определенной доли урожая от крестьян-издольщиков, а потому было бы не под силу для одного лица, хотя бы и с соответствующим штатом помощников. На отсутствие крупного помещичьего хозяйства в Каршинском районе указывает также рассказ управляющего о порядке ежегодного ремонта оросительных систем, выполнявшегося, как видно, путем обычной разверстки рабочих рук между отдельными хозяйствами крестьян-издольщиков, на общих основаниях по всему району.

Приводившееся выше сообщение автора „Рашахат” об уплачиваемом ходжой ‘ушре показывает, что земли его, по крайней мере в большей своей части, целиком от налога-ренты не освобождались.

Богатства ходжи Ахрара заключались не в одной только земельной собственности в виде пахотных земель, садов, виноградников и пр., а состояли, как указывает автор „Рашахат”, также из огромного [15] количества скота, что подтверждается народными преданиями, записанными позднейшими исследователями в Заравшанской долине. ³⁹

Кроме того, ходжа Ахрар являлся собственником торговых бань в Самарканде и, по-видимому, ряда других торговых предприятий, может быть, частью унаследованных им от своего отца, торговца по профессии. ⁴⁰ Народные предания говорят также о крупной торговле, которую вел ходжа Ахрар в различных городах Средней Азии. ⁴¹

Таким образом, представляя в своем лице и крупнейшего землевладельца и купца, ходжа Ахрар располагал огромной властью над массой окружающего его неимущего населения, сидевшего на его земле и потому находившегося в постоянной феодальной зависимости от „святого” ишана. Не меньшее значение имело также то обстоятельство, что ходжа в течение 40 лет пользовался неограниченным влиянием при дворах двух государей, ⁴² что способствовало его обогащению и укреплению его власти над населением. ⁴³

Рост популярности ишана был связан также с его широкой показной благотворительностью, характерной для крупного духовного феодала. Благодаря его огромному богатству, эта благотворительность не только была возможна для „святого”, но в сущности ничего не стоила для него ибо расход его на благотворительность с избытком покрывался постоянным притоком пожертвований со стороны последователей шейха. Между тем, таким путем ишан укреплял свое влияние. О милостыне ишана бедным говорят как автор „Рашахат”, ⁴⁴ так и сохранившиеся предания. ⁴⁵ Во многих городах ходжой были выстроены мечети, медресэ и другие религиозные и благотворительные учреждения, обеспеченные значительным количеством вакуфов, на доход с которых эти учреждения и состоявший при них штат содержались. ⁴⁶ С целью укрепления своей популярности среди населения, а также для окончательного завершения своей победы над своими политическими противниками в лице шейх аль-ислама и другой придворной и духовной знати ⁴⁷ ходжа не останавливался перед демагогией. Помимо систематических подачек в пользу низшего духовенства (устройство различного рода общежитии и т. д.) и неимущей части населения (раздача хлеба бедным), ходжа Ахрар в противоположность пышной жизни придворного духовенства вел необычайно скромную жизнь дервиша и даже будто бы принимал личное участие в обработке одного из своих полей. ⁴⁸ Это были показные демагогические приемы, рассчитанные на укрепление за шейхом репутации святого и на рост его духовного авторитета и политического влияния. Росту популярности ишана способствовало усиленное прославление его массой последователей в качестве одного из величайших святых своего времени. [16]

Созданное ходжой Ахраром своеобразное огромное феодальное хозяйство оказалось недолговечным. Часть земельного и прочего имущества была передана Ишаном еще при жизни его в вакуф некоторым религиозным учреждениям, как это видно из указанных выше документов.

Необходимо при этом заметить, что передача того или иного имущества в вакуф не всегда была связана с полным его отчуждением, и завещатель имел право назначить распорядителем вакуфа одного из своих сыновей или ближайших родственников и выделить в их пользу определенную долю дохода от завещанного имущества. Один из вакуфных документов на земли, пожертвованные ходжой Ахраром в пользу ташкентских мечетей и медресэ, прямо указывает, что мутаваллиями (попечителями) вакуфных земель „должны быть потомки двух сыновей жертвователя”. ⁴⁹ Из сообщения Л. Н. Соболева о самаркандских вакуфах видно, что потомки ходжи Ахрара на основании документов имели право отчислять в свою пользу 1/3 дохода с некоторых вакуфных имуществ, ⁵⁰ фактически же почти каждый мутавалли распоряжался вакуфным имуществом бесконтрольно и мог повышать свою долю до неограниченных размеров. Подобного рода способ закрепления имущества за мужским потомством, представлявший собою своеобразную форму майората европейских стран, практиковался в Средней Азии довольно широко в форме так называемого вакф-и авлядэ, т. е. потомственного вакуфа. Такого рода потомственными вакуфами, юридически обязанными отдавать ту или иную долю своего дохода в пользу религиозных учреждений, являлись и указанные выше вакуфы ходжи Ахрара.

Автор „Рашахат” рассказывает, что ходжа Ахрар перед смертью назначил своим заместителем и наместником (кашьмакам-аймакам) своего сына Мухаммеда Яхья и поручил ему попечительство (тавлият) над своей „священной гробницей”. ⁵¹ Это фактически должно было обозначать признание Мухаммеда Яхья единственным наследником всего оставшегося после отца имущества. В течение десяти лет (1490-1499) ходжа Яхья владел имуществом своего отца, унаследовав от него также выдающееся положение при дворе последних тимуридов.

Зимой 1499/1500 г., когда кочевые узбеки улуса Шейбани под предводительством Мухаммеда Шейбани-хана заняли Бухару и стали приближаться к Самарканду, ходжа Яхья пытался организовать активное сопротивление завоевателям и вызвал в Самарканд Бабура. ⁵² Сопротивление оказалось, однако, безуспешным, узбекские шейбанидские феодалы овладели Самаркандом и захватили дома и прочее имущество ходжи. Ходже было сначала дано разрешение удалиться, но затем он был схвачен и убит в селении Ходжа Кардзан. ⁵³

Таким образом, все огромные богатства, оставленные ходжой Ахраром в наследство своему единственному сыну, перешли в руки [17] узбекского хана и военно-феодальной знати, оказавшихся теперь господами всех тимуридских владений.

Наряду с представителями высшего духовенства в процессе вооруженной борьбы подверглись уничтожению также важнейшие представители правящей знати тимуридского государства. Их земельные и прочие богатства также перешли в руки узбекской феодальной знати. ⁵⁴

Начавшаяся с момента победы Шейбани-хана повсеместная замена прежнего состава господствующего класса феодалов новым составом — победителями — неизбежно влекла за собой и перераспределение земельных имуществ.

Формирование нового состава класса феодальных землевладельцев совершалось постепенно, причем вначале оно было обусловлено, конечно, военными успехами узбекских шейбанидских предводителей. В первую очередь и сразу подвергалось захвату имущество наиболее видных тимуридских сановников, оказывавших активное сопротивление завоевателям. Что касается имущества и земель массы прежних средних землевладельцев, не игравших особенно заметной роли при тимуридах, то перераспределение их земель не могло произойти так быстро и продолжалось, по-видимому, на протяжении всего XVI столетия.

В процессе взаимной борьбы различных феодальных групп между собою и происходившей на протяжении XVI в. замены одних землевладельцев другими и формировалось новое крупное землевладение джуйбарских шейхов.

Однако, прежде чем перейти к рассмотрению истории возникновения и развития джуйбарского хозяйства, попытаемся хотя бы в самых общих чертах остановиться на наших источниках, а также дать характеристику того социального строя, который установился в Средней Азии с приходом шейбанидских узбеков и в условиях которого протекала хозяйственная деятельность интересующих нас лиц. Такого рода попытка необходима тем более, что имеющиеся на этот счет в литературе сведения ничтожны.

ИСТОЧНИКИ ДЛЯ ИЗУЧЕНИЯ ИСТОРИИ ХОЗЯЙСТВА ДЖУЙБАРСКИХ ШЕЙХОВ

Основным источником, систематически освещающим историю дома джуйбарских шейхов с момента их возвышения в середине XVI в. до начала их упадка в середине следующего, семнадцатого, столетия, является сочинение „Матлаб ат-талибин” („Цель стремлений ищущих”). ⁵⁵ Автором сочинения является один из представителей дома джуйбарских шейхов — Абу ль-’Аббас Мухаммед Талиб, сын ходжи Тадж ад-Дина, внук ходжи Ислама, сведения о которых приводятся нами ниже. Дата составления сочинения до сих пор точно не установлена. В. В. Бартольд, впервые упомянувший в печати о сочинении „Матлаб ат-талибин”, отметил только, что „сочинение написано при аштарханидах”. ⁵⁶ В. Л. Вяткин, частично воспользовавшийся данным сочинением при составлении биографии ходжи Ислама, относил составление труда ко времени около [18] 1056г. x. — 1646 г. н. э. ⁵⁷, что, однако, не может быть принято, так как в сочинении описываются события 1061 г. x. — 1651 г. н. э. ⁵⁸

Наконец, А. А. Молчанов в своем описании рукописей коллекции В. Л. Вяткина относит составление данного сочинения к 1661-1663 гг. ⁵⁹

Более точная дата составления труда может быть, по нашему мнению, установлена на основании одного из сообщений автора „Матлаб ат-талибин”, где он, между прочим, отмечает, что „в настоящее время (т. е. время, когда писалось сочинение, — П. И.) хан ‘Абд аль-’Азиз уже 20 лет правит в Мавераннахре и Туркестане и чеканит монету от своего имени”. ⁶⁰ Принимая во внимание, что хан ‘Абд аль-’Азиз вступил на престол в 1645г., время составления сочинения должно быть отнесено к 1665г. Автор родился, по-видимому, около 1608г., так как в момент смерти его отца Тадж ад-Дина, в октябре 1646г. (рамазан 1056г. x.), ему было 39 лет (по мусульманскому счету лунных годов). ⁶¹

Рукописи сочинения „Матлаб ат-талибин” чрезвычайно редки. В настоящее время известно всего лишь два списка данного сочинения, поступившие из коллекции покойного В. Л. Вяткина в Государственную Публичную библиотеку УзССР в Ташкенте, ⁶² откуда оба они были присланы временно в Институт востоковедения Академии Наук СССР для автора настоящей работы.

Одна из рукописей, числившихся в коллекции В. Л. Вяткина под № 61, переписана в 1205г. х. — 1790/91 г. н. э. на 187 листах, ⁶³ другая за № 60 той же коллекции, более новая — переписана в 1320г. х. — 1902 г. н. э. на 559 страницах обыкновенной пагинации. Несмотря на свое более позднее происхождение рукопись № 60 отличается большей полнотой и исправностью, вследствие чего она берется нами в качестве основной. ⁶⁴

Если не считать общего краткого введения, представляющего интерес лишь с точки зрения генеалогии, основным содержанием сочинения являются жизнеописания главнейших представителей рода джуйбарских шейхов, начиная с ходжи Ислама (ум. в 1563г.) и кончая ходжой Юсуфом (старшим братом Мухаммеда Талиба), умершим в 1061г. х. (1651г. н. э.). Описывая, таким образом, жизнь всего только трех-четырех поколений, автор имел возможность для большей части своего труда пользоваться рассказами и показаниями непосредственных свидетелей и участников событий, за исключением, может быть, времени ходжи Ислама, сведения о которых могли быть получены, по-видимому, уже через посредство отдельных лиц последующего поколения. Вряд ли при таких условиях может оказаться приемлемым утверждение одного из советских историков Средней Азии о том, что Мухаммед Талиб „скомпилировал свой труд на основании нескольких десятков [19] дервишеских источников”, ⁶⁵ тем более, что автор о своих источниках нигде ничего не говорит, если не считать имен лиц, устными показаниями которых он иногда пользуется.

Представляя собою своего рода семейную хронику, труд Мухаммеда Талиба отличается всеми особенностями, свойственными подобного рода сочинениям. С одной стороны, неоспоримым достоинством такого рода сочинения является необычайно детальное знакомство автора с жизнью описываемых им лиц, что для постороннего человека являлось бы во многих случаях совершенно невозможным, с другой стороны, мы вправе сомневаться в объективности автора по отношению к описываемым им событиям и лицам. Использование труда Мухаммеда Талиба без необходимой критической проверки может повести к ошибочным выводам, что отчасти и произошло с В. Л. Вяткиным. ⁶⁶

Необходимо, впрочем, отметить, что значение рассматриваемого труда Мухаммеда Талиба во многих отношениях выходит за рамки узко семейной хроники. Наряду с описанием деятельности тех или иных своих предков автор часто дает ряд ценных сведений о политической или общественной жизни эпохи. Трудно представить себе область современной автору культуры, которая так или иначе не была бы им попутно затронута. Автор сообщает, в частности, ряд интересных данных о современной ему мусульманской школе, низшей и высшей (медресэ), ⁶⁷ говорит о различных проявлениях общественной и литературной жизни своего времени, ⁶⁸ экономическом быте населения и т. д. Небезынтересны также сведения автора о современной ему медицине: дается описание лечебницы (дар аш-шифа), указываются применявшиеся лекарства и т. п. ⁶⁹

Впрочем, все подобного рода сведения даются автором лишь попутно, мимоходом. Главное внимание в сочинении уделяется восхвалению достоинств действующих лиц — предков автора, описанию якобы совершавшихся ими чудес, а также подробному перечислению почестей, оказывавшихся ходжам со стороны ханов и прочих высокопоставленных лиц. Видное место занимает также перечисление муридов отдельных шейхов, их поучения и т. п. В этой же связи автор говорит и о богатствах своих родственников-ходжей, как современных ему, так и умерших. Данные об имущественном положении тех или иных ходжей автор использует по существу лишь в качестве одного из дополнительных, хотя и весьма существенных средств подчеркнуть высокое положение того или иного лица в обществе. Рассуждения автора о богатстве его родственников и описание почестей, оказывавшихся им различными правителями, иногда составляют главное содержание его рассказов, вытесняя собой целиком рассказы о их „чудесах” и вообще духовных делах (ходжа Абди, Юсуф и некоторые другие).

Данные автора о хозяйстве носят слишком суммарный характер с точки зрения нашей темы и не всегда содержат в себе достаточно [20] конкретный материал. Несмотря на указанные недостатки, сообщения автора все же для нас имеют значение, так как содержат не только указания на основные виды имуществ, из которых слагалась хозяйственная мощь джуйбарских шейхов, но и некоторые иногда весьма ценные количественные показатели. Приводимое ниже сопоставление данных Мухаммеда Талиба о богатствах его предков с другими доступными нам сведениями показывает, что сообщения его, по-видимому, не страдают особенно заметным преувеличением.

Из прочих нарративных источников представляет для нас интерес история бухарского хана ‘Абдуллы (1583-1598), составленная его придворным историком Хафиз-и Танышем и известная в литературе под названием „‘Абдулла-намэ”. ⁷⁰ Сведения „ Абдулла-намэ”о джуйбарских шейхах, ходже Исламе и сыне его ходже Са’де, являвшихся современниками и сотрудниками хана ‘Абдуллы, довольно обширны. Уже во введении к своему труду Хафиз-и Таныш помещает довольно многословное восхваление достоинств обоих названных шейхов, приводит их родословную, физическую и духовную, говорит о их выдающихся заслугах перед ханом, а также о необычайных милостях к ним со стороны хана ‘Абдуллы и т. п. ⁷¹

Говоря о высоких достоинствах ходжи Са’да (ходжи Калан-ходжи), автор в чрезвычайно витиеватых выражениях упоминает о его несметных богатствах, не приводя, однако, каких-либо конкретных данных. ⁷² По размерам своих богатств ходжа Са’д сравнивается автором с ходжей Ахраром. ⁷³ Описывая различные эпизоды, связанные с борьбой хана ‘Абдуллы за власть в 50-х годах XVI в., Хафиз-и Таныш довольно подробно говорит при этом о поддержке, оказывавшейся хану со стороны ходжи Ислама. ⁷⁴

Еще более подробны сведения ‘Абдулла-намэ о сыне и наследнике Ислама — ходже Са’де, игравшем, по словам Хафиз-и Таныша, весьма выдающуюся роль при дворе ‘Абдуллы и оказывавшем значительное влияние на политическую жизнь этого времени.

Ходжа Са’д является видным советником хана во многих государственных делах ⁷⁵ и пользуется необычайным вниманием и почетом со стороны ‘Абдулла-хана. ⁷⁶ Хафиз-и Таныш утверждает даже, что хан „ни одного важного дела не предпринимал без одобрения со стороны его святейшества ходжи мира, т. е. ходжи Калана”. ⁷⁷ Не ограничиваясь общей ролью наставника и советника, Са’д иногда принимает и непосредственное участие в политических событиях, выступая в качестве политического руководителя или дипломата. ⁷⁸

Сказанного, пожалуй, достаточно для того, чтобы утверждать, что как ходжа Ислам (ходжа Джуйбари), так и в особенности сын его, ходжа Са’д (ходжа Калан-ходжа) занимали выдающееся положение при [21] бухарском дворе в течение всей второй половины XVI в. и оказывали весьма сильное влияние на политическую жизнь этого времени. В соответствии с политическим весом обоих названных лиц росло и их богатство, состоявшее главным образом из земли, обладание которой давало шейхам вполне реальную власть над окружающим, феодально зависимым населением и способствовало повышению влияния их среди современников.

Из сказанного следует также, что приведенные выше слова официального историографа второй половины XVI в. по поводу роли и значения джуйбарских шейхов в период правления ‘Абдулла-хана не только не противоречат сообщениям автора „Матлаб ат-талибин”, но, напротив, служат в высшей степени ярким их подтверждением.

Это обстоятельство в свою очередь не позволяет нам согласиться с утверждением одного из современных нам исследователей о том, что „Матлаб ат-талибин” представляет собою главным образом „хвалебное жизнеописание” и отражает „пафос” автора. ⁷⁹ Тот факт, что автор „украшает” свое сочинение множеством различного рода метафор и высокопарно-изысканных выражений, еще не может служить доказательством недостоверности сообщаемых им сведений вообще. Нельзя не учитывать, что в своей манере изложения автор „Матлаб ат-талибин” следовал обычному стилю современной ему феодально-придворной историографии, образцом которой может служить „‘Абдулла-намэ”. Следует, впрочем, отметить, что в отношении пышности в многословности восхвалений Ислама и Са’да автор „Матлаб ат-талибин” далеко уступает официальному историографу ‘Абдулла-хана, что, разумеется, ни в какой степени не исключает необходимости критического подхода со стороны исследователя к каждому из этих источников.

В заключение следует отметить, что сочинение „‘Абдулла-намэ имеет значение больше для характеристики эпохи вообще, чем для изучения истории хозяйства джуйбарских шейхов, о чем в данном сочинении встречаются лишь самые общие и скудные сведения.

Весьма важное место среди наших источников занимают публикуемые здесь в переводе документы архива джуйбарских шейхов, описанные Е. Э. Бертельсом в предисловии к первому тому (текст).

В огромном большинстве своем эти документы представляют собою купчие на землю и прочую недвижимость, приобретавшуюся джуйбарскими шейхами в течение второй половины XVI в., преимущественно в Бухарском районе. Несмотря на то, что все документы относятся к одному, сравнительно небольшому отрезку времени между 951-985 гг. х., т. е. 1544/45 — 1577/78 гг. н. э., и по основному своему содержанию довольно однообразны, значение их для изучения аграрных отношений Средней Азии, в первую очередь Бухары, весьма велико, разумеется, если в помощь им будет привлекаться соответствующий дополнительный материал. Наряду с большим количеством фактических данных, характеризующих размеры землевладения джуйбарских шейхов, документы попутно сообщают также ряд общих сведений, имеющих важное значение для знакомства с социально-экономическим строем Бухарского ханства в целом, хотя, к сожалению, далеко не в том объеме, в каком это было бы желательно с точки зрения всестороннего изучения интересующей нас темы. [22]

Имеет значение для наших целей также сборник разных документов (ярлыков и пр.), издававшихся, начиная с султана Шахруха и кончая последними шейбанидами, т. е. с начала XV до конца XVI в. Единственная известная рукопись данного сборника (так называемая инша), переписанная, по-видимому, в конце XVI — начале XVII вв., хранится в Секторе восточных рукописей Института востоковедения Академии Наук СССР (шифр А 210). ⁸⁰ Содержание документов чрезвычайно разнообразно. Наряду с ярлыками на назначение казиев, мударрисов, сборщиков податей и правителей (даруга и хаким) и пр., встречается также много документов на пожалование земли или отдельных видов налогов с нее, а также вакуфные грамоты, льготы отдельным ремесленникам и торговцам и т. д. Встречаются также грамоты на освобождение от пошлин имущества (по-видимому, товаров) паломников (хаджжи), направляющихся на поклонение в Мекку. Здесь же имеется жалованная грамота джуйбарским шейхам, освобождающая их земли и имущество от обложения (см. ниже).

Сборник содержит весьма важный материал для изучения социально-экономической терминологии интересующего нас времени — второй половины XVI в.

Из прочих использованных нами документов отметим вакуфную грамоту ‘Абдулла-хана от 982 г. х. (1574/75 гг. н. э.), выданную по случаю пожертвования ханом земель в районе Керминэ в вакуф гробницы ходжи Ислама. Подлинный документ, написанный почерком дивани, хранится в Государственной Публичной библиотеке УзССР в Ташкенте. ⁸¹ В распоряжении автора находилась копия, изготовленная по его просьбе научным сотрудником библиотеки Ибадуллою Адиловым.

Остальные использованные для настоящей работы источники и материалы будут указаны в тексте.

К ИСТОРИИ АГРАРНЫХ ОТНОШЕНИЙ В БУХАРЕ В XVI в.

В период завоевания Средней Азии в начале XVI в. шейбанидские узбеки являлись кочевниками-скотоводами, еще незнакомыми ни с земледелием, ни с городской жизнью. Вся масса народа разделялась на ряд племен, в свою очередь делившихся на более мелкие подразделения. Во главе племени стояли наследственные предводители, носившие звание биев, или беков, и составлявшие высшую прослойку военной знати своего племени. Наряду с биями и беками внутри каждого племенного деления находились также второстепенные представители военной знати, носившие титулы бахадуров, тарханов, огланов и пр.

В процессе почти постоянной борьбы за власть между отдельными племенными предводителями среди шейбанидских узбеков иногда выдвигались и играли значительную роль потомки Чингиз-хана, носившие в степи титул султанов. Некоторые из султанов принимали на себя ханский титул, подчиняли своему влиянию ту или иную группу племен вместе с их предводителями и распространяли таким образом свое господство на довольно значительную часть степной территории. [23]

Таков был известный узбекский шейбанидский хан Абульхайр (1428-1468), сумевший временно объединить под своей властью узбекские и отчасти ногайские племена улуса Шейбана и Белой Орды на территории от Урала до бассейна Иртыша. Со смертью Абульхайра основанное им в степи государство, объединившее кочевые узбекские племена, распалось.

В конце XV в. среди шейбанидских узбеков выдвинулся внук Абульхайра — Мухаммед-хан Шейбани, под предводительством которого, как уже указывалось выше, эти узбекские кочевые племена в начале XVI в. подчинили себе тимуридские владения. Завоевав в промежуток между 1499 и 1507 гг. территорию Средней Азии, нынешнего афганского Узбекистана ⁸² и северного Хорасана, ⁸³ Шейбани разделил всю завоеванную им территорию между своими многочисленными родственниками. ⁸⁴

Не были забыты также и наиболее видные из узбекских племенных вождей-биев, оказавших, по-видимому, наиболее важные услуги хану в период завоевания. Так, известный Джан Вафа-бий получил в качестве ленного пожалования (союргал) Херат с областью, Конбар-бий из племени найман получил Мерв, бий Аль-Аман — Туршиз, ⁸⁵ Кепек-бий — Хорезм ⁸⁶ и т. д.

Если масса узбеков двигалась в оазисы Средней Азии под влиянием недостатка скота и пастбищ, то ханский род и вся связанная с ним феодализирующаяся военно-кочевая знать явилась сюда для того, чтобы увеличить свои богатства за счет военной добычи. Насколько большое значение имел захват военной добычи, видно из свидетельства шейбанидских историков, считающих этот момент основным признаком успеха того или иного похода. Так, описывая действия Шейбани в 1505-1506 гг., один из современных ему историков каждый раз отмечает многочисленность доставшейся хану добычи в виде золота, серебра и других драгоценностей. ⁸⁷

Тот же автор в другом случае указывает, что доставшаяся на долю завоевателей добыча была настолько велика, что „все разбогатели”. ⁸⁸ Стремление во что бы то ни стало овладеть как можно большей военной добычей явилось, по-видимому, одной из причин гибели хана в битве с шахом Исмаилом в 1510г. под Мервом. Будучи окружен иранскими войсками, Шейбани-хан вступил в сражение, не дождавшись помощи со стороны своих родственников-султанов только потому, что это вынудило бы его уступить им часть добычи. ⁸⁹

Начавшаяся еще при жизни Шейбани вражда между членами ханского рода особенно обострилась в дальнейшем на почве распределения завоеванной территории.

Попытки мирного разрешения споров, возникавших на почве раздела добычи и областей не приводили к удовлетворительным результатам, а потому дело нередко решалось оружием. При ведении войн [24] враждующие между собой члены ханского дома во многом зависели от представителей узбекской феодализованной военно-кочевой знати — биев, беков и пр., которых они всячески старались привлечь на свою сторону. В награду за оказанную помощь узбекские вожди получали различные подарки и земельные пожалования и таким образом постепенно усиливались, нередко за счет своих государей. В какой мере политическая обстановка того времени способствовала обогащению узбекской племенной знати, будет видно в дальнейшем, при рассмотрении джуйбарских документов, а пока посмотрим, насколько велики были размеры собственности членов ханского рода в первые же годы после завоевания ими Средней Азии. У нас имеется один чрезвычайно важный документ, так называемая вакуфная грамота медресэ Шейбани-хана, написанная от имени Михр Султан-ханум, жены Тимур-султана, сына Шейбани-хана, в 1514г. Огромный фонд пожертвований достаточно ярко характеризует то исключительное богатство, каким располагала жена Тимур-султана после смерти своего мужа. В состав завещанных в пользу медресэ имуществ входит большое количество (свыше 140) земельных участков в виде полей, садов, виноградников и прочих земельных угодий, разбросанных в районах Самарканда, Карши и Шахрисябза и иногда по размерам своим равняющихся площади целых селений. Сюда же входит большое число лавок, каравансараев, мельниц, писчебумажных мастерских, крытых базаров и прочих видов недвижимости, представлявших в общей сложности колоссальную ценность. ⁹⁰

Уже один этот краткий перечень имуществ с достаточной убедительностью показывает, насколько велики были размеры землевладения главенствующей части шейбанидской знати, сумевшей уже в течение первых 10-14 лет обогатиться за счет побежденных тимуридов и поддерживавшей их прежней местной феодальной знати, в том числе, по-видимому, и духовной. Вряд ли можно сомневаться, что конфискации, полной или частичной, подверглось также имущество наследников ходжи Ахрара.

Помимо конфискованных имуществ, в руки родственников Шейбани-хана перешли также значительные фонды государственных земель, так называемых мемлекэ-и падшахи, за счет которых ханы также могли увеличивать свои личные земельные владения. Играли роль, наконец, и мероприятия отдельных ханов по орошению пустующих земель. Васыфи рассказывает, что Кучкунджи-хан проводил в районе Туркестана оросительные работы, на которых он пользовался трудом 95 индийских рабов. ⁹¹ Все орошенные таким образом земли также переходили в личную собственность ханов.

К более позднему времени относятся наши сведения о землевладении узбекской феодальной племенной знати, игравшей, как мы уже видели, весьма крупную роль как в период перехода власти в Средней Азии к шейбанидам, так и во всех последующих событиях.

Довольно ярким материалом для характеристики этого рода феодального землевладения являются материалы опубликованых Институтом востоковедения АН СССР документов архива джуйбарских шейхов. Из этих документов видно, что значительная часть узбекской племенной знати уже в первой половине XVI в. являлась собственником [25] довольно крупных земельных фондов как в сельских местностях, так и в городах. В числе видных землевладельцев второй половины XVI в. в Бухаре документы называют целый ряд биев и других представителей узбекской феодализованной военно-кочевой верхушки. Таков, например, Дуст Мухаммед-бий, сын уже упоминавшегося выше известного полководца Шейбани-хана Джан Вафа-бия, выступающий в наших документах в качестве собственника и продавца крупной недвижимости. ⁹² Подобную же фигуру представляет сын другого известного узбекского полководца начала XVI в. Аль-Аман бия ⁹³ — эмирзадэ Турсун Мухаммед, продающий ходже Исламу каравансараи и прочую недвижимость в Бухаре, также оцениваемую весьма значительной суммой, а также ряд других видных узбекских сановников времен первых шейбанидов.

Характерно, что среди крупных землевладельцев-феодалов второй половины XVI в. встречаются представители не только узбекской господствующей верхушки, но и некоторое число лиц из старинной тимуридской знати, сумевших, как видно, сохранить, если не полностью, то хотя бы в значительной части, свои земельные имущества и после перехода власти к шейбанидам. Среди крупных владений бывших тимуридских сановников выделяются, как мы уже отмечали, земли эмира ‘Абд аль-Керима, бывшего эшик-агасы (церемониймейстера) тимуридского султана Средней Азии Махмуда, перешедшие в наследство его сыновьям.

Как бы ни была значительна сама по себе отмеченная нашими документами безусловная земельная собственность (мульк) узбекских феодалов в районе Бухары и ее окрестностей, не она одна являлась основой могущества этих представителей класса феодалов. Главная сила биев и прочих представителей узбекской знати заключалась в условных военно-ленных земельных пожалованиях им со стороны ханской власти. В число такого рода ленных владений входили нередко довольно обширные области и районы.

Выше отмечалось, что институт условного военно-ленного землевладения, существовавший под названием „икта” в Средней Азии еще в IX-XII вв., получил дальнейшее свое развитие при монголах (XIII-XIV вв.), от которых он под названием “союргал” был унаследован и тимуридами.

Социальный строй шейбанидских узбеков в начале XVI в. был в основных чертах тот же, что и среди господствующего тюрко-монгольского (чагатайского) кочевого и полукочевого населения тимуридских владений. Говорить поэтому о разрыве со старыми феодальными традициями после прихода шейбанидских узбеков не приходится.

Овладев верховной политической властью в Средней Азии, господствующая военная верхушка кочевых узбеков вынуждена была постепенно приспособляться к существовавшим в Средней Азии ранее производственным отношениям, основанным на обладании землей и водой. Необходимость такого рода приспособления ощущалась тем более, что кочевое скотоводческое хозяйство шейбанидских узбеков и связанные с ним производственные отношения должны были под влиянием недостатка пастбищ постепенно исчезнуть. Основная масса этих узбеков продолжала и с приходом в Среднюю Азию вести по-прежнему свое [26] кочевое скотоводческое хозяйство. Однако для феодализованной кочевой знати в качестве основного средства производства вместо пастбищ постепенно начинает выступать орошенная пахотная земля, на захват которой теперь и направляется энергия господствующей верхушки кочевых узбеков.

Феодализованная кочевая знать, не разрывая с кочевым скотоводством, становится и феодальным эксплуататором оседлого крестьянства. Существовавший в тимуридском государстве институт наследственного условного (обусловленного службой хану) лена — союргал — вполне соответствовал классовым интересам узбекской военной знати и, будучи ею принят, способствовал процессу феодализации внутреннего строя кочевых узбекских племен.

Терминология, существовавшая при шейбанидах для обозначения различного рода ленных пожалований, пока не изучена, вследствие чего нам придется коснуться ее впервые и, по необходимости, лишь в самых общих чертах.

Наиболее универсальным термином, обозначавшим различного рода ленные пожалования, в том числе и земельные, являлся в рассматриваемый период термин “союргал”, известный, как указывалось выше, целому ряду стран в послемонгольскую эпоху.

Данный термин употребляется уже в первом десятилетии XVI в. в рассказе о распределении областей Шейбани-ханом между отдельными предводителями.

В „‘Абдулла-намэ” термин “союргал” чаще всего употребляется по отношению к пожалованиям уделов представителям ханской фамилии. Сообщается, например, что вилайеты Карши и Сагардж являлись союргалом Клыч Кара-султана ⁹⁴ или что Фергана после подчинения ее ‘Абдулла-ханом была передана в качестве союргала султану Хосрову и Искендеру ⁹⁵ и т. п. Однако тот же термин “союргал” применяется и к пожалованиям узбекской феодально-родовой знати — биям. В „‘Абдулла-намэ” встречается, например, сообщение о том, что город Пскент вместе с его округом составлял удел (союргал) бия Назара из узбекского племени карлук. ⁹⁶

Последнее обстоятельство важно в том отношении, что оно указывает на значительный политический вес узбекской феодальной знати даже в период наибольшего усиления ханской власти, как наблюдаем мы за время правления ‘Абдулла-хана.

Встречается в рассматриваемое время в Средней Азии также более ранний средневековый термин „икта’”, не употреблявшийся, по-видимому, при тимуридах.

Рассказывая о восстании в недавно завоеванном ‘Абдулла-ханом Бадахшане, ⁹⁷ автор „‘Абдулла-намэ” сообщает, что ханом была направлена против восставшего населения та часть войск, которая имела свои икта’ в Бадахшанской области. ⁹⁸

Речь идет, следовательно, о так называемых военных икта’, имевших широкое распространение в Иране при монголах, как это видно из многих сообщений Рашид ад-Дина, в частности, из приводимых им ярлыков [27] Газан-хана ⁹⁹ Монгольские военные икта’ передавались по наследству и пользовались рядом льгот, даже своего рода иммунитетом в налоговом отношении. ¹⁰⁰ В какой степени обладали этими свойствами бухарские икта’ второй половины XVI в. сказать трудно за отсутствием соответствующих указаний в наших источниках, однако следует полагать, что во время правления хана ‘Абдуллы, когда централизация власти в государстве шейбанидов достигла наивысшего предела, права владельцев икта’ не могли быть особенно широкими.

Усиление власти владельцев икта’ над пожалованной им территорией и ее населением относится главным образом к XVII в., ко времени упадка власти при аштарханидах, с появлением которых процесс роста феодальной раздробленности в Средней Азии начинает развиваться усиленными темпами и достигает высшей точки к первым десятилетиям XVIII в.

Наряду с терминами “союргал” и “икта’”, в Средней Азии в XVI в. встречается также впервые появляющийся здесь в это время термин “танха” (***), по-видимому, вполне тождественный с предыдущими. Рассказывая об одном из походов ‘Абдулла-хана против Карши в 959 г. х. (1552 г. н. э.), Хафиз-и Таныш сообщает, что, заняв область Кесби, хан обратил некоторые из селений Несефа (Каршинского округа) в танха своих воинов. ¹⁰¹

Сопоставляя приведенное здесь сообщение с изложенным выше рассказом о раздаче воинам икта’ в районе Бадахшана, мы можем установить, что речь идет о пожалованиях одного и того же типа. Некоторым подтверждением сказанному может служить также тот факт, что начиная с XVII в. термин „икта’” в среднеазиатских источниках уже не встречается, уступая целиком свое место термину „танха”, из чего можно заключить, что и в XVI в. термин “икта’”, по-видимому, сохранялся главным образом в качестве традиционного пережитка книжного выражения. ¹⁰²

Необходимо отметить также, что термин “икта’” встречается в Средней Азии во второй половине XVI в. не только в значении военного лена икта’, как указывалось выше, но и в смысле условно-ленного владения вообще. Так, продолжая свой рассказ о событиях в Бадахшане в 1584-1588 гг. Хафиз-и Таныш, между прочим, сообщает, что Куляб в это время принадлежал одному из представителей ханствующего дома, Узбек-султану, будучи передан этому царевичу в качестве дополнения к прочим его икта’. ¹⁰³ В этом широком смысле термин “икта’” соответствует более общему выражению “союргал”, обозначавшему пожалование вообще, в том числе и пожалование уделов. В последнем своем значении термин “союргал” встречается в XVI в. неоднократно, так же как он встречается и при тимуридах. [28]

К терминам “союргал” и “икта’” по своему значению близко примыкают выражения “алуфэ” ¹⁰⁴ и “дерубест”, ¹⁰⁵ также официально обозначавшие в рассматриваемый период право того или иного лица пользоваться доходами с той или иной местности, фактически — право феодального владения вообще.

Начавшийся, таким образом, на основе ленных пожалований процесс роста феодальной раздробленности не получил, однако, в XVI в. широкого развития, так как представители ханского рода, несмотря на почти постоянные войны между собою, имели еще достаточно сил, чтобы сдерживать центробежные стремления узбекской родо-племенной знати. В соответствии с усиливающимся ростом экономической мощи узбекских племенных предводителей — биев и султанов — их политическая роль возрастала. Уже во второй половине XVI столетия узбекская аристократия в Бухаре не могла довольствоваться одной только ролью военных предводителей, несущих ханскую службу, тем более, что удельный вес ханов, как указывалось, постепенно начинал падать в связи с постоянной их взаимной борьбой за уделы. Автор “Абдулла-намэ”, Хафиз-и Таныш, сообщает об одном из восстаний узбекских родовых феодалов из рода уйгур против Худайберды-султана, владевшего в начале 50-х годов XVI в. Каршинским вилайетом. ¹⁰⁶ Другое подобное же восстание узбекских „эмиров” в более крупном масштабе произошло весной 962г. х. (1554г. н. э.) в Каракульском районе, принадлежавшем правителю Бухары Бурхан-султану. ¹⁰⁷ Как в том, так и в другом случае восставшие бии пытались свергнуть власть управлявшего ими царевича из шейбанидов или по крайней мере отложиться от него, Правда, и в том и в другом случае эти попытки успеха не имели. Выйдя из повиновения одному хану, восставшие вынуждены были признать власть другого, соперничавшего с ним султана, в данном случае ‘Абдуллы.

‘Абдулле же принадлежит исключительная роль в деле укрепления ханской власти. Выступив в 50-х годах XVI в. на политическом поприще, ‘Абдулла кровавыми мерами сумел не только взять верх над всеми своими родственниками из ханского дома, но и подчинить своему влиянию наиболее видных представителей узбекской племенной знати. В борьбе за власть как с той, так и с другой группой своих противников ‘Абдулла-хан опирался на наиболее влиятельную часть мусульманского духовенства, среди которого к середине XVI в. довольно видную роль играли джуйбарские ходжи в Бухаре, владевшие, как это будет показано ниже, к этому времени уже довольно значительной земельной собственностью и пользовавшиеся в связи с этим заметным влиянием на окружающую их массу населения.

Отмечая близость некоторых узбекских ханов к духовенству, В. В. Бартольд объяснял этот факт религиозными мотивами, [29] рассматривая его как идейное стремление, „более сближавшее государей с народными массами и ее (?) идейными представителями(?) — дервишами, чем с высшим сословием”. ¹⁰⁸ Такого рода непонимание классовой природы ханской власти и идеализация и ханов, и духовенства не может считаться научно приемлемым. Можно указать на то, что даже такие яркие представители дервишества XV в., как известный уже нам ходжа Ахрар и его сын ходжа Яхья, оказались типичными духовными вельможами, как только им удалось овладеть достаточными богатствами и укрепить свое положение при дворе. Их отношение к народным массам ничем не отличалось от отношения прочих представителей господствующего класса феодалов; пресловутая „благотворительность” шейхов преследовала по существу чисто демагогические цели и нисколько не мешала им выступать в роли столь же жестоких эксплоататоров своих зависимых крестьян, как и остальные феодалы.

Если так обстояло дело с наиболее выдающимися представителями дервишества, то еще менее оснований приписывать возвышенные побуждения официальной духовной знати — улемам, основной целью которой являлось исключительно обладание богатством и властью. Этими именно побуждениями и вызвано сближение между джуйбарскими шейхами и ханом ‘Абдуллой, искавшим в период своей борьбы за власть опоры вне правящих узбекских кругов, не заинтересованных в укреплении централизованной ханской власти.

Уже с первых веков распространения ислама в Средней Азии Бухара являлась, как известно, средоточием богословской учености, в соответствии с чем удельный вес духовенства был здесь особенно высок. На это, между прочим, указывают и приводившиеся в начале настоящей работы сведения о бухарских садрах XII-XIII вв., об этом же говорят и источники XV в., указывающие, что Бухара являлась в это время “центром влияния духовенства”. ¹⁰⁹

Публикуемые в настоящем издании переводы документов архива джуйбарских ходжей показывают, что подобное же положение наблюдалось в Бухаре также и в XVI в. Ценность этих документов заключается, между прочим, в том, что они свидетельствуют также о чрезвычайно высоком удельном весе духовенства в местном феодальном землевладении, вскрывая, таким образом, ту основную экономическую базу, на которой строилось влияние местных духовных деятелей. Документы показывают, что наряду с большим количеством вакуфных угодий и крупным феодальным землевладением джуйбарских шейхов в Бухаре во второй половине XVI в. существовала также обширная категория земель, принадлежавших целому ряду других духовных фамилий. Чтобы убедиться в этом, достаточно обратить внимание на социальный состав лиц, выступавших в документах в качестве продавцов земельной собственности. Нередки случаи, когда бухарские ходжи или иные представители местного духовенства выступали в роли продавцов земель, составлявших наделы целых селений. ¹¹⁰

Общее число землевладельцев, носящих те или иные духовные титулы, как видно из документов, чрезвычайно велико. Документы показывают также, что бухарские ходжи владели не только значительным количеством орошаемых земель в окрестностях города и других [30] районах Бухарского ханства, но также крупной недвижимостью в городах в виде лавок, каравансараев, дворов и пр. Обращает на себя внимание некий ходжа Кутб ад-Дин ибн ходжа ‘Али ибн ходжа Ахмед, выступающий в одном из наших документов в качестве продавца трех дворов в городе Бухаре, оцениваемых суммой в 7500 теньге. ¹¹¹

Обширный материал публикуемых документов подтверждает высказанную выше мысль о чрезвычайно значительном удельном весе духовенства в экономической жизни страны в XVI в. В связи с этим становится понятна и та огромная роль, какую должно было играть духовенство среди массы сельского и городского трудящегося населения, лишенного в большинстве собственных средств производства и целиком зависевшего от крупных землевладельцев, в том числе и от землевладельческой духовной знати.

В истории Бухары XVI в. известны случаи, когда местные ходжи, не удовлетворяясь своим значительным влиянием на духовную и экономическую жизнь общества, прибегали к непосредственному захвату политической власти в отдельных районах и управляли здесь в качестве обыкновенных светских правителей. Примером подобного рода духовного княжества XVI в. являлся Чарджуй с его районом, где ходжи являлись носителями политической власти. ¹¹²

К происходившей борьбе за власть внутри класса феодалов, именно между членами ханского рода, с одной стороны, и ханами и узбекской кочевой знатью — с другой, местное духовенство не могло оставаться безразличным. Происходившие в различных районах военные действия нередко сопровождались избиением и грабежом оседлых мирных жителей, особенно земледельцев, разрушением ирригационных систем и т. п., что вызывало упадок производительных сил в сельском хозяйстве, обесценение земли и бегство земледельцев со своих наделов. При этом иногда разорялись и земли, принадлежавшие духовенству, что, разумеется, влекло за собой крупный экономический ущерб также и для этой категории землевладельцев. Иногда отдельные военные феодалы захватывали земли духовных феодалов, если они были расположены на территории враждебных им уделов. ¹¹³ Таким образом, внутри класса феодалов имели место столкновения между феодалами военными и духовными, особенно в борьбе за землю.

С другой стороны, духовенство было тесно связано с интересами не только крупного землевладения, но и купеческо-ростовщической верхушкой городов (см. ниже), вследствие чего оно не могло оставаться равнодушным к начавшемуся после Шейбани-хана процессу феодального дробления территории, когда торговые караваны подвергались насилиям и поборам со стороны многочисленных враждебных друг другу правителей. Если одна группа класса феодалов — военная знать — была заинтересована в независимости своих ленов и в поддержке феодальной раздробленности, то другая группа класса феодалов — духовенство, которое не могло защищать свои земли, вакуфные и мульковые, силою оружия, — была заинтересована в сохранении сильной центральной власти хана. Поэтому духовенство вместе с купеческо-ростовщической верхушкой городского населения внимательно присматривалось к каждому из борющихся между собой военных феодалов и оказывало поддержку тем [31] из них, кто имел больше шансов на успех и вместе с тем мог бы гарантировать защиту интересов крупного землевладения духовных феодалов и связанных с ним представителей торгово-ростовщической верхушки. Было бы, разумеется, недопустимым упрощением рассматривать бухарское высшее духовенство как единую компактную массу, всегда и во всем действовавшую единодушно и чуждую различного рода внутренним противоречиям. Такие противоречия внутри высшего духовенства были, хотя скудный материал не позволяет нам пока останавливаться на их подробном анализе. В основе внутренней борьбы среди духовенства лежали, по-видимому, борьба за землю и вакуфные имущества отдельных святынь, а также борьба за муридов, как это отчасти будет показано ниже. Как пример проявления этой борьбы в середине XVI в. можно указать, например, на отношение бухарского духовенства к личности ‘Абдулла-хана накануне захвата им г. Бухары летом 1557г. В то время как джуйбарские шейхи в лице ходжи Ислама оказывали всяческую поддержку ‘Абдулле, другая часть ходжей отнеслась к нему безучастно, насколько можно судить об этом по молчанию источников. Расчеты противников ‘Абдуллы, однако, не оправдались — хан победил всех своих соперников и постепенно утвердил свою власть на территории всей Средней Азии.

Таким образом, джуйбарские ходжи, оказывавшие свое предпочтение ‘Абдулла-хану еще задолго до его окончательной победы над противниками, оказались теперь в чрезвычайно выгодном положении, которое, как будет видно из дальнейшего изложения, они широко сумели использовать для укрепления своего экономического благосостояния и политического веса.

Говоря о крупных размерах землевладения бухарских феодалов, как светских, так и духовных, мы были бы, однако, не вправе утверждать, что мелкая земельная собственность в Бухаре в рассматриваемое время совершенно отсутствовала. Документы архива джуйбарских шейхов показывают, что в числе продавцов, а следовательно и собственников, земли встречается немало лиц, не носивших каких-либо феодальных титулов, а значит, и не принадлежавших к господствующему классу феодалов. Сюда относится значительное число лиц, упоминаемых в наших документах или в качестве ремесленников-мастеров (устад), или названных по своей профессии (мисгер — медник и т. п.), или упомянутых только по имени (Баба-мир Ахмед, сын Мамура). Размеры владений этих лиц большей частью не велики, часто даже крайне мизерны, например ¹¹⁴ танап земли и 70 тутовых деревьев, 3 танапа земли, ¹¹⁵ небольшой участок с тутовыми насаждениями стоимостью в 10 теньге ¹¹⁶ и т. д. Некоторые из документов показывают, что продажа такого рода мелких участков производилась иногда из-за отсутствия у их владельцев средств для уплаты налога. Так, некий Султан Мухаммед продал свой маленький виноградник ходже Исламу с таким расчетом, чтобы из 10 теньге, причитающихся за землю, можно было 2 теньге уплатить в качестве налога. ¹¹⁷ В состав мелких землевладельцев входили также вольноотпущенники, как это видно из некоторых публикуемых здесь документов. ¹¹⁸ [32]

Необходимо, впрочем, подчеркнуть, что удельный вес рассматриваемой группы мелких землевладельцев был крайне ничтожен.

Чтобы закончить наши краткие замечания по поводу группы мелкого мулькового, ¹¹⁹ т. е. безусловного землевладения, следует отметить, что сюда следовало бы включить также значительное количество участков, принадлежавших беднейшей части ходжей и также некоторым другим категориям низшего духовенства, о чем достаточно ярко свидетельствуют наши документы. Таким образом, группа мелкого мулькового землевладения по своему социальному составу была в рассматриваемое время далеко не однородна.

Наряду с различного рода сведениями о социальном составе землевладельцев документы архива джуйбарских шейхов содержат, между прочим, также значительное число данных о различных категориях земельной собственности, являющихся характерными для рассматриваемой эпохи. Данные эти, к сожалению, не настолько обширны, чтобы на основании их можно было характеризовать все виды земельной собственности с исчерпывающей полнотой, однако они дают значительно больше, чем вся имеющаяся на этот счет литература и нарративные источники вместе взятые.

Документы показывают, что наибольшей распространенностью на всей территории Бухарского ханства пользовалась категория земель, обозначавшихся термином „мемлекэ-и падшахи”, ¹²⁰ или „мемлекэ-и султани”, ¹²¹ часто для краткости называвшаяся просто „мемлекэ”. ¹²²

Под этим названием в Бухаре XVI в. были известны государственные или казенные земли (земли дивана, по средневековой терминологии), основным верховным собственником которых юридически являлся глава государства — хан, рассматривавшийся с точки зрения мусульманского права в качестве „наместника аллаха на земле”.

Как видно из документов, в состав земельных фондов мемлекэ входила не только значительная масса земель сельскохозяйственного значения, расположенных в сельских местностях, но также часть земель городских, занимавшихся под базары и другие места общественного или частного пользования. ¹²³

Один из документов показывает, что термин „мемлекэ-и падшахи” включал в себя не только понятие земель определенной категории, но также и то, что на них сооружалось, например осушительные каналы (зейкеш), ¹²⁴ что, впрочем, может рассматриваться, по-видимому, лишь в качестве частного случая.

Следует заметить, что термин „мемлекэ-и падшахи” для обозначения государственных земель употреблялся в среднеазиатских ханствах и в более позднее время, до XIХ в. включительно. ¹²⁵

Владельцы земель мемлекэ являлись юридически как бы их арендаторами, пользовавшимися своим правом владения временно, хотя бы и пожизненно. Земли эти нельзя было ни продавать, ни дарить, ни завещать в вакф. Фактически, однако, сделки купли-продажи земель [33] мемлекэ совершались постоянно, как об этом свидетельствуют наши документы. В целях узаконения такого рода порядка, при наличии которого только и могла быть обеспечена беспрерывная обработка земель мемлекэ, а следовательно, и поступление с них налога-ренты, мусульманскими законоведами была выдвинута, как известно, концепция, согласно которой все сделки на куплю-продажу такого рода земли рассматривались в качестве сделок не на самую землю, а на то, что сделано было на ней личным трудом владельца, например произведена посадка деревьев, возведены постройки, проведены оросительные каналы и т. д. Все такого рода постройки, сооружения, насаждения, вплоть до посевов многолетних трав (люцерна) и даже пшеницы, на непринадлежащей юридически владельцу государственной земле обозначались в наших документах „сукнийат”. ¹²⁶ Таким образом, в понятие „сукнийат” включается не только тот или иной материальный объект, но и право на пользование землей, без которой данный объект не имеет ценности. Передача сукнийат другому лицу за то или иное вознаграждение и составляет существо сделок на земли мемлекэ-и падшахи. Подобного же рода сделки совершались и с вакуфными землями, о чем речь будет ниже.

Такого рода толкование существа сделок на куплю-продажу государственных земель являлось, конечно, особого рода юридической уловкой, возникшей под влиянием экономической необходимости и лишь отчасти в целях подкрепления того положения, что „земля принадлежит аллаху” и государю как его наместнику на земле.

Насколько обычным явлением было отчуждение земель мемлекэ-и падшахи в рассматриваемое нами время, показывают документы джуйбарского архива, на основании которых можно судить также о социальном составе владельцев (не собственников в юридическом смысле) земель этой категории.

Наряду с часто встречающимися в наших документах указаниями ва то, что земли мемлекэ были заняты селениями и находились, следовательно, в пользовании массы крестьян, мы видим по тем же документам, что скупка земель мемлекэ в больших размерах производилась и джуйбарскими шейхами, ¹²⁷ уже, очевидно, от своего имени предоставлявшими затем эти земли непосредственным производителям — крестьянам-издольщикам. Итак, мы можем убедиться, что и на данной категории земель, составлявших формально собственность верховной власти, между этой властью и непосредственными производителями существовало еще посредствующее звено в лице крупного землевладельца, уже от себя сдававшего государственные земли в держание крестьянам. Крестьяне, следовательно, обязаны были теперь помимо общих государственных феодальных повинностей, связанных с пользованием землями мемлекэ-и падшахи, нести еще новые дополнительные повинности в пользу фактического владельца земли. Таким образом, здесь налицо типичная для феодализма раздробленная и иерархическая форма земельной собственности. ¹²⁸ Наряду с джуйбарскими шейхами в качестве владельцев земель мемлекэ в документах упоминаются и другие крупные землевладельцы [34] из духовных и светских феодалов, ¹²⁹ также, очевидно, эксплоатировавшие сидевшее на данных землях крестьянство.

Сколько-нибудь подробных данных о характере феодальных повинностей, лежавших в рассматриваемое время на непосредственном производителе, документы джуйбарского архива, к сожалению, не сообщают, если не считать отдельного, крайне общего упоминания о налогах (маль) и „чрезвычайных повинностях” (‘аваризат). ¹³⁰

В литературе и доступных нам нарративных источниках эпохи шейбанидов достаточно удовлетворительных данных по этому вопросу также не встречается.

С целью выяснения данного вопроса хотя бы в самых общих чертах мы воспользуемся здесь одним из ярлыков хана ‘Абдуллы на имя ходжи Са’да, выданном в 982г. х. (1574/75 гг. н. э.). Ярлык выдан в связи с пожертвованием ‘Абдулла-ханом в вакф гробницы ходжи Ислама оросительного канала, носившего название Нахр-и чарбаг, а также самого чарбага ¹³¹ со всеми относящимися к нему хозяйственными угодьями и рабатом в районе Керминэ.

После чрезвычайно многословного цветистого славословия аллаху и восхваления достоинств покойного ходжи и его предков ярлык содержит обычное обращение к начальствующим лицам, сборщикам налога, финансовым агентам и прочим представителям администрации, а также ко всем жителям района Керминэ, кочевым и оседлым, доводя до их сведения, что указанное выше имущество должно считаться отныне пожалованием (дарубест) и вакфом гробницы названного лица и его потомков. Далее грамота подробно перечисляет те налоги, сборы в повинности, от которых освобождается пожертвованная в вакф земля и, следовательно, сидевшее на ней крестьянское население.

Не считая нужным задерживаться здесь на переводе и толковании ярлыка в целом, что отвлекло бы нас от нашей прямой цели, остановимся лишь на той части грамоты, которая касается непосредственно интересующего нас вопроса о налоговой терминологии. ¹³²

Предварительно необходимо, однако, остановиться на самом объекте пожертвования, названном в нашем документе без всяких пояснений чарбагом.

Значение термина „чарбаг” (буквально „четыре сада”), часто встречающегося в среднеазиатских источниках XV-XIX вв., до сих пор не определено. ¹³³

Вопреки мнению В. Л. Вяткина, переводившего слово „чарбаг” как „сад”, ¹³⁴ мною была высказана мысль о том, что под чарбагами „следует, по-видимому, понимать поместья бухарских феодалов, как светских, так и духовных”, и что „тщательное изучение вопроса о ханских чарбагах ... могло бы пролить свет на один из интересных и не исследованных [35] еще вопросов истории феодального землевладения в Средней Азии в послетимуридскую эпоху”. ¹³⁵

В качестве нового материала, раскрывающего понятие чарбага и вместе с тем подтверждающего отчасти высказанную выше мысль автора, сошлемся на один из документов из архива джуйбарских шейхов, публикуемый в настоящем издании. Документ представляет собою дарственную грамоту ‘Абдулла-хана, выданную в 978г. х. на имя джуйбарского ходжи Са’да в связи с пожалованием последнему трех чарбагов с прилегающими к ним угодьями. ¹³⁶

На основании текста документа понятие собственно чарбага может быть ограничено понятием сада с расположенными на его территории высокими зданиями. Однако дело не только в этом. Документ указывает, что вокруг чарбага располагаются виноградники, бахчи и огороды и, наконец, обширные земли, засеянные пшеницей, ячменем и клевером (люцерной) — иначе говоря, весь тот комплекс хозяйственных угодий, который с известной долей условности можно было назвать поместьем. Таким образом, чарбаг в узком значении этого слова может рассматриваться лишь в качестве барской усадьбы, располагавшейся среди окружающего ее поместья.

В таком же смысле приходится толковать понятие ханского „сада” (баг) в Хиве XIX в., как это было показано нами в другом месте. ¹³⁷

Как бы не был скромен сам по себе документ, на основании которого строится настоящее наше определение чарбага, необходимо все же заметить, что только при таком широком толковании данного термина вам будет понятен смысл того обширного списка налогов и повинностей, от выполнения которых освобождается упоминавшийся выше чарбаг с принадлежащим ему арыком в районе Керминэ, в связи с передачей его в вакф гробницы ходжи Ислама. Действительно, едва ли был бы какой-нибудь смысл приводить в ярлыке этот обширный список, если бы понятие чарбага ограничивалось понятием обыкновенного сада, хотя бы и достаточно обширного, с несколькими занятыми при нем садовниками. Речь идет, очевидно, об обширном поместьи, в обработке которого несомненно участвовала довольно значительная масса крестьянства, на которую и распространялись ранее все перечисляемые в ярлыке феодальные повинности.

Список этих повинностей определяется ярлыком следующим образом: ***

T. e.: „ ... в соответствии с постановленным, пусть они [сборщики налогов] не требуют ни маль ва джихат, ни ихраджат, ни таваджжи-хат, ни даругаги, ни закат, ни забитанэ, ни ..., ¹³⁸ ни мухассыланэ, ни хак-и, ¹³⁹ ни танабанэ, ни мушрифанэ, ни мир хезарэ, ни мадад-и [36] лешкер, ни хашар ва бигар-и кала, ни каких-либо других [налогов]. В случае если на территории чарбага будут останавливаться гонцы (эльчи), проезжие (йолчи), сокольничьи (мир шикар) или правители хезарэ (мир хезарэ), пусть они коналга [также] не требуют. [Словом], пусть знают, что [эта земля] освобождается и очищается от всех налогов и повинностей, как предписанных законом (хукми), так и налагаемых в силу обычая (иттифаки), а потому пусть никаких посягательств [на нее] не делают и не допускают”. ¹⁴⁰

Дать точное объяснение всех встречающихся в нашем ярлыке налоговых терминов ввиду полной неизученности вопроса невозможно. Ограничимся поэтому теми краткими замечаниями, какие возможны при современном состоянии источников.

Мы будем останавливаться на каждом из терминов в том порядке, в каком они встречаются в ярлыке.

Особого внимания заслуживает первый по списку термин „маль ва джихат”, неоднократно встречающийся также в сборнике документов XV-XVI вв., о котором мы упоминали выше, в обзоре источников. ¹⁴¹

В частности, в сборнике приводится копия грамоты хана ‘Абд аль-’Азиза, ¹⁴² согласно которой Бухарский вилайет передавался в качестве “алуфэ” (в кормление) какой-то части войск из чагатаев ¹⁴³ под начальством одного из беков. В соответствии с этим населению вилайета предписывалось весь причитающийся с него маль ва джихат вносить по требованию указанного бека или уполномоченных им сборщиков. ¹⁴⁴

На основании сказанного можно сделать вывод, что термин „маль ва джихат” включает в себя понятие основного налога-ренты, уплата которого относится к числу главнейших обязательств крестьян перед государством.

Такое же важное значение придается налогу маль ва джихат и другими ярлыками цитируемого сборника, неоднократно прибегающими к таким выражениям, как „маль ва джихат и другие повинности и налоги”, являвшиеся, очевидно, менее существенными по сравнению с первым. ¹⁴⁵

В указанном же значении термин „маль ва джихат” встречается в рассматриваемый период и в некоторых провинциях сефевидского Ирана, где этим термином, по словам И. П. Петрушевского, „обозначалась рента-налог, взимавшаяся всегда натурой, номинально в размере 1/10 части урожая (фактически же доходила до 30 % его)”. ¹⁴⁶ [37]

В каком размере взимался рассматриваемый налог в Бухаре, сведений не имеется, однако значительной разницы здесь, вероятно, не было.

Термин „маль ва джихат” встречается в Средней Азии и в XVII в., как это видно из опубликованного В. В. Бартольдом ярлыка 1634г., ¹⁴⁷ и, по-видимому, в том значении, какое имел он и в рассматриваемое время. ¹⁴⁸

Следующее место в ярлыке занимает группа налогов и повинностей, обозначающихся выражением „ихраджат” и „таваджжихат”. Первое из этих выражений обозначало „издержки”, а второе — „поступления” ообще. Понятия эти охватывали собою всю ту сумму сборов, налогов и повинностей, которые не имели, по-видимому, особого обозначения, но взимание которых еще с монгольских времен было установлено обычаем и законом. Термин „таваджжихат” часто встречается у Рашид ад-Дина и переводится В. В. Бартольдом как „поступления” вообще; „ихраджат” в значении „издержки”, „расходы” встречается также в позднейших бухарских документах. ¹⁴⁹ Оба указанные термина встречаются и в цитированном нами сборнике документов XVI в., где они применяются также по отношению к сборам с ремесленников, ¹⁵⁰ из чего можно заключить, что эти выражения в XVI в., как и при монголах, не имели специального значения, а употреблялись в общем смысле. В этом же, очевидно, смысле употребляются они в рассматриваемом ярлыке ‘Абдулла-хана.

Далее в ярлыке перечисляются следующие специальные налоги, сборы и повинности. Даругаги — сбор на содержание даруга — сборщика налога. Даруга иногда совмещал в своем лице также и функции правителя того или иного округа, на что указывают некоторые из документов цитируемого сборника. Так, в одном из ярлыков о назначении даруга в район Андижана (на староузбекском языке), жителям предписывается считать даругу своим правителем. ¹⁵¹

В некоторых случаях при шейбанидах сбор даругаги являлся предметом специального пожалования тому или иному лицу. ¹⁵² Даруга (дарга) в качестве сборщика налога и правителя небольшого сельского района упоминается в Бухаре и в XIX, и XX вв. ¹⁵³ Специальный сбор на его содержание в этот период назывался кафсан-дарга. ¹⁵⁴ [38]

Закат являлся, как известно, общераспространенным в мусульманских странах налогом со стад, имущества вообще и с товаров в частности. Размер заката устанавливался официально в размере 1/40 от стоимости (2.5 %), в действительности он взимался в больших размерах. В сборнике документов XVI в. закат упоминается наряду с другими налогами в связи с обложением торговли. ¹⁵⁵

Забитанэ, как показывает само название, должно было обозначать специальный сбор в пользу забита (***) — буквально „правителя”. Должность забита упоминается в одном из ярлыков сборника наряду с арбабом и другими должностными лицами в Бухарском ханстве.

Про некоего Мухаммеда ‘Али в одном из документов XVI в. говорится, что он был „забитом, диваном ¹⁵⁶ и особо уполномоченным лицом его величества” (Ноуруз-хана), из чего можно заключить, что звание забита присваивалось иногда довольно видным чиновникам, имевшим отношение к ханскому налоговому аппарату.

Под названием „мухассыланэ” подразумевался также специальный сбор в пользу финансовых агентов, называвшихся мухассылями. О должности мухассыля упоминается также в цитировавшемся уже сборнике документов XVI в. наряду с другими сборщиками налогов и представителями администрации, по-видимому низшей. ¹⁵⁷ Звание мухассыля сохранялось в XIX в. в Хивинском ханстве, где оно также присваивалось сборщику налогов. ¹⁵⁸

Под термином „танабанэ” („потанапный налог”) в Бухарском ханстве в XIX-XX вв. был известен денежный налог на сады, виноградники, клеверники и огороды. ¹⁵⁹ Этот же налог, как видно из рассматриваемой грамоты ‘Абдулла-хана, существовал в Бухаре и в XVI в.

Далее упоминается налог мушрифанэ, под которым следует подразумевать особый вид сбора на содержание налоговых сборщиков — мушрифов. Мушрифы упоминаются в XIX в. в Хиве. ¹⁶⁰

Мир-хезарэ — сбор на содержание правителей (мир) военно-административных районов (хезарэ), на существование которых в Бухаре в рассматриваемое время указывают документы джуйбарского архива. ¹⁶¹

На существование в Бухаре должности мир-хезарэ указывают и другие документы XVI в. ¹⁶²

Мадад-и лешкер — буквально „помощь войску”. Имеются ли здесь в виду какие-либо сборы на военные расходы, или посылка людей по определенной разверстке для службы в войсках – остается неизвестным. [39]

В XIX в. под названием „мадад-и лешкер” был известен в Бухаре особый денежный налог на нужды войны. ¹⁶³ Под названием „хашар ва бегар-и кал’а” подразумевалась натуральная повинность, связанная с участием населения в сооружении и ремонте стен крепости (кал’а). Такого же рода натуральная повинность, носившая характер принудительной работы в пользу государства, существовала в Бухаре и в XIX в. ¹⁶⁴

Термины „хашар” и „бигар” для обозначения различного рода натуральных повинностей сельского населения существовали, как известно, еще при монголах. Оба эти термина встречаются также в хивинских ярлыках XIX — начала XX в. ¹⁶⁵

Коналга — натуральное и, отчасти, денежное довольствие, которое сельское население обязано было предоставлять проезжающим должностным лицам (послам — эльчи, проезжим — йолчи и т. д.), останавливавшимся на отдых или ночлег в том или ином селении. В этом же смысле термин „коналга” встречается в сочинении „Матлаб ат-талибин”, где находим следующее выражение: “В каждом саркарстве, ¹⁶⁶ куда вы прибудете, пусть предоставят вам коналга и дадут средства на расходы, так чтобы вас доставили от этого саркарства до другого”. ¹⁶⁷

В этом же сочинении термин „коналга” встречается и в несколько ином значении — именно в смысле подарка от высокопоставленного лица другому менее значительному лицу по случаю благополучного прибытия к месту назначения. Когда джуйбарский ходжа Тадж ад-Дин прибыл в Балх, хан Надир Мухаммед послал ему коналга в виде 500 манов зернового хлеба. То же сделали и ханские сановники. ¹⁶⁸

В нашем документе коналга употребляется, конечно, не в этом последнем смысле, а в первом.

В заключение ярлык упоминает о прочих налогах и повинностях, названия которых не приводятся. Видное место среди неназванных в ярлыке налогов занимала, повидимому, группа „чрезвычайных налогов” (‘аваризат), о которой упоминают джуйбарские и прочие документы XVI в. (см. выше). ¹⁶⁹

Сюда же следует отнести еще два налога, названия которых нами не разобраны за неясностью начертания.

Вопрос о размерах или удельном весе отдельных налогов ярлыком, разумеется, не затрагивается, однако, несмотря на все остающиеся неясности, рассматриваемая грамота все же дает яркое представление о тяжести той феодальной эксплоатации, какой подвергалась масса крестьянства в период правления шейбанидов. [40]

Не вполне ясным остается также вопрос о том, в каком виде — натуральном или денежном — взимались указанные в списке налоги, хотя на основании приводимых ниже данных „Матлаб ат-талибин” о хозяйстве джуйбарских шейхов, можно установить, что рента в рассматриваемое время существовала смешанная — деньгами и натурой, включая и некоторые виды „отработок” (хашар-бигар).

Заканчивая на этом рассмотрение интересующей нас части грамоты, заметим в заключение, что целью ее являлось, по-видимому, лишь подтверждение тех льгот и привилегий, которыми данное поместье — чарбаг — ранее пользовалось в качестве личного привилегированного владения одного из членов ханствующего дома.

Вся тяжесть податного гнета лежала на той массе крестьянства, которая сидела на землях мемлекэ-и падшахи и прочих категориях земель, не имевших соответствующих „обельных” грамот, вроде настоящей.

К рассмотрению этих других категорий земель мы теперь и перейдем. Весьма существенный конкретный материал дают наши документы также для характеристики так называемых мульковых земель, под которыми подразумевались земли, составлявшие безусловную, т. е. не связанную службой хану, частную собственность отдельных феодалов и других лиц, свободно отчуждаемые и передаваемые по наследству. Подавляющее число мульковых земель во второй половине XVI в., как показывают документы, было сосредоточено в виде крупных земельных массивов в руках представителей высшей феодальной знати эмиров, эмирзадэ, биев, тарханов, беков и т. п., а также наиболее состоятельной части ходжей. ¹⁷⁰

Источники возникновения мулькового землевладения различны. Часть мульковых земель возникла вследствие ханских пожалований, о которых отчасти упоминалось выше, часть приобреталась путем оживления „мертвых” земель и покупкой, как это мы можем наблюдать на примере ходжи Ахрара в XV в. и на примере джуйбарских шейхов в XVI в. Те и другие виды мульковых земель могли передаваться по наследству.

О размерах крупного мулькового землевладения можно судить по землям уже неоднократно упоминавшихся сыновей ‘Абд аль-Керима. Улугбека и мирзы Мешхеди, хотя бы по той части их владений, которая в разное время была куплена у них джуйбарскими шейхами. Помимо большого числа крупных участков, сюда входили также обширные земли, составлявшие площадь целых селений, разбросанных в различных частях Бухарского ханства. ¹⁷¹ Здесь уже упоминается кишлак, составлявший мульковую собственность некоего ходжи Шаха, сына шейх аль-ислама. ¹⁷² Ходжа Хурд, по-видимому сын упомянутого ходжи Шаха , продал мульковые земли размером в 1300 танапов, ¹⁷³ что также могло бы составлять надел целого селения, тем более что судя по описаниям границ земля эта представляется в виде одного компактного массива.

К числу владельцев мульков относились также и высшие представители господствующего класса — ханы и прочие члены правящей династии. Являясь верховными собственниками всей земли, особенно земель, составляющих государственный фонд (мемлекэ), среднеазиатские ханы [41] имели в своем распоряжении и личные земельные имущества, также называвшиеся мульками и составлявшие как бы удельные земли правящей династии. ¹⁷⁴ Наши документы показывают, что бухарские ханы наряду с прочими крупными землевладельцами-феодалами занимались покупкой-продажей мульковых земель, оформлявшихся у казиев наряду с прочими сделками такого рода. Один из документов фиксирует, например, продажу отцом ‘Абдулла-хана, Искендер-ханом (тогда еще султаном), ходже Ахмеду значительного числа земель, находившихся в пользовании жителей селения Дихче, ¹⁷⁵ другие документы говорят о купле-продаже и дарении мульковых земель и чарбагов сыном Искендер-хана, ‘Абдулла-ханом. Другим примером участия членов ханствующего дома в распоряжении землями на правах личной собственности является уже упоминавшийся выше чарбаг и относившиеся к нему земли, составлявшие личную собственность брата ‘Абдулла-хана, султана ‘Абд аль-куддуса. ¹⁷⁶

Все эти данные указывают на то, что в ряду различного рода землевладельцев-феодалов, владевших неограниченным правом на мульковые земельные имущества, видное место занимали также представители правящего дома во главе с ханами.

Примеры продажи различными высокопоставленными лицами такого рода крупных мульковых владений слишком многочисленны, чтобы на них стоило подробно останавливаться. Мы не говорим здесь о размерах мульков джуйбарских шейхов, превосходивших своей величиной землевладение, по-видимому, большинства их современников, как это будет видно из дальнейшего. Было бы неправильно, однако, представлять себе на основании изложенного, что понятие мульковых земель ограничивалось исключительно крупным землевладением местных феодалов.

Следует иметь в виду, что среди владельцев мульков встречался ряд лиц, по всем известным нам данным не относившихся к классу феодалов. Таков, например, некто Баба Амак, сын мауляна Амака, продавший ходже Са’ду три отдельных небольших участка своей мульковой земли общим размером около 30 танапов. ¹⁷⁷ Таким образом, под мульком могла пониматься и земля непосредственного производителя, если она была его собственностью и ни от кого не зависела. К числу мелких владельцев мульков, находившихся на низших ступенях иерархической феодальной лестницы, относится некто Араб ибн мир Фур, производивший продажу десяти участков мульковой земли общей площадью около 101 танапа. ¹⁷⁸ Величина отдельных продаваемых указанным лицом участков колебалась от 1 до 31 танапа. Один из документов говорит о владельце мульков из числа вольноотпущенников. ¹⁷⁹ В связи с последним фактом можно утверждать, что владение мульковыми землями было основано не только на ханском пожаловании, но и на приобретении путем покупки. Наряду с этим наши документы показывают, что, хотя мелкое мульковое землевладение фактически и существовало, однако удельный вес его был крайне ничтожен и что процесс концентрации земельной собственности достигал в Бухаре в данное время довольно значительного [42] развития. Достаточно характерно также, что этот процесс не ограничивался одной только областью мулькового землевладения, но захватывал собою также земли государственные (мемлекэ), как это было уже указано выше. Особенно наглядно этот процесс концентрации земельной собственности можно проследить на стяжательской деятельности джуйбарских шейхов, как это будет видно из дальнейшего материала.

Наши документы подтверждают также тот достаточно общеизвестный факт, что понятие мулька иногда распространялось не только на землю, а и на протекавший по ней оросительный канал, составлявший личную собственность того или иного лица, ¹⁸⁰ что, впрочем, было вполне равносильно собственности и на землю, орошавшуюся данным каналом. На таком же положении мульковой собственности находились в рассматриваемое время и подземные водные сооружения — кяризы. ¹⁸¹

Следует отметить также, что мульковые земли не ограничивались одними только угодьями сельскохозяйственного значения. В состав мульковых фондов входили также земли, располагавшиеся в центре города, использовавшиеся для различного рода построек торгового и хозяйственного характера — лавок, мастерских, торговых дворов, усадебных построек и т. п. ¹⁸²

Изучая состав владельцев торговых помещений, как-то: лавок, караван-сараев, кустарных мастерских и пр., мы не можем не обратить внимания на тот факт, что в числе этих владельцев весьма значительную роль играли также виднейшие феодалы и земельные собственники второй половины XVI в. Так, среди продавцов, а следовательно и владельцев бухарских торговых заведений, наши документы отмечают таких уже известных нам крупнейших землевладельцев, как эмирзадэ мирза Мешхеди и брат его мирза Улугбек, ¹⁸³ сыновей эмира Тин Клыч-бахадура, упоминаемых под почетным титулом „мирза” и „эмирзадэ”, ¹⁸⁴ сына известного эмира Джан Вафа-бия Дуст Мухаммед-бия, одновременно продавшего джуйбарским шейхам 30 торговых помещений, ¹⁸⁵ и целый ряд других. ¹⁸⁶

Не говоря уже о том, что рыночная стоимость такого рода торговых заведений была во многих случаях чрезвычайно высока и превышала иногда стоимость земель целого селения, ¹⁸⁷ следует отметить, что сам по себе факт сочетания в руках одного и того же лица значительной земельной собственности и торговых предприятий представляет значительный интерес с точки зрения изучения взаимоотношений между крупным феодальным землевладением и торгово-ростовщической верхушкой города, объединившимися в данной исторической обстановке. Как показывают документы, нередко в лице одного и того же лица мы видим местного феодала и в то же время участника крупной оптовой торговли или ростовщика. Вполне понятно поэтому, что при наличии такого рода социальной структуры торговли нередко в состав торгового оборота, [43] как внутреннего, так и особенно внешнего, в качестве товаров входил преимущественно прибавочный продукт, поступавший в распоряжение господствующей феодальной верхушки от непосредственного производителя, крестьянина и ремесленника. ¹⁸⁸

Понятно также, что при таком состоянии торговли последняя не могла оказывать революционизирующего действия на местное производство, являясь одним из факторов (конечно не единственным) его застойного характера. Указанный порядок вещей в Бухаре второй половины XVI в. лишний раз подтверждает высказанную К. Марксом известную мысль о том, что разложение старого способа производства и замена его новым зависит не от торговли или от товарного производства, а от исторической ступени развития, на которой находится данное общество, что сколько-нибудь существенное изменение производственных отношений зависит не от торговли, а от господствующего способа производства.

В этом же смысле Маркс характеризует и роль торговца-ростовщика, занимавшего несомненно значительное место в торговле Бухарского ханства.

„При всех докапиталистических способах производства, — говорит Маркс, — ростовщичество оказывает революционизирующее действие лишь тем, что оно разрушает и уничтожает формы собственности, на прочном базисе и непрерывном воспроизводстве которых в одной и той же форме покоится политический строй (разрядка наша, — П. И.). При азиатских формах ростовщичество может существовать очень долго, не вызывая ничего иного, кроме экономического упадка и политической коррупции”. ¹⁸⁹

Таким образом, сложившиеся в Бухаре к концу XVI в. социально-экономические отношения, в частности отсталые формы феодальных отношений и система торгового обмена, были подчинены интересам местных феодалов и не содержали в себе того прогрессивного начала, в первую очередь в сфере производства, без которого, как указывает Маркс, невозможен переход на более высокую ступень исторического развития. Корни застойности общественных отношений в Средней Азии заключались также в отсталой форме феодальной эксплоатации (издольщина), ¹⁹⁰ в господстве кочевой знати, в существовании пережиточных патриархального и рабовладельческого укладов.

Подтверждением этой мысли может служить вся история Средней Азии в XVII и отчасти XVIII вв.

Выше уже отмечалось, что по вопросу о характере землепользования и методах эксплоатации крестьянства на мульковых землях крупных феодалов мы в наших источниках достаточно подробных сведений не находим и можем сделать некоторые заключения лишь на основании косвенных данных, притом частного характера.

При просмотре довольно значительного числа зафиксированных нашими документами сделок на куплю-продажу земли, мы только однажды встречаемся с фактом продажи земли вместе с сельскохозяйственным [44] инвентарем. Мы имеем в виду случай, когда некий сейид, выходец из Кермана, продал ходже Исламу свои мульковые земли, составлявшие надел селения Мудин ¹⁹¹ вместе со своим домом, двумя парами волов и сельскохозяйственным инвентарем — ярмо, омачи, лопаты и пр., за 2300 теньге. ¹⁹² Во всех прочих случаях, отмечаемых нашими документами, объектом купли-продажи является земля, без упоминания о каком-либо хозяйственном инвентаре. Это обстоятельство говорит, на наш взгляд, о том, что как продавцы, так и покупатели мульковых земель собственного крупного хозяйства на своих землях не вели, чем только и можно объяснить отсутствие упоминаний о хозяйственном инвентаре в наших документах.

Вполне понятно, что при таком положении вещей эксплоатация крестьянства могла производиться только путем сдачи земель в испольную аренду безземельным или малоземельным крестьянам за определенную долю урожая, что, по крайней мере в отношении джуйбарских шейхов, отчасти подтверждается имеющимися в нашем распоряжении материалами.

Уже часто цитировавшийся нами сборник документов XV-XVI вв. дает нам некоторые указания о том, что лица, получавшие те или иные земельные пожалования, сами на своих землях не жили и собственного хозяйства на них не вели, ограничиваясь лишь сбором причитавшегося с земли налога-ренты через своих приближенных и уполномоченных (мулазиман ва гумаштэган).

Так, объявляя об одном из такого рода пожалований (дарубест), один из ярлыков в обычном для такого рода грамот обращении к должностному лицу (калантар) и всему населению пожалованного района гласит следующее:

„Надлежит, чтобы все старшины, крестьяне, земледельцы, жители и обитатели названного района считали себя [т. е. свою землю] пожалованной (дерубест) брату указанного лица и все, что на них положено, вносили бы его приближенным (мулазиман) и уполномоченным (гумаштэган)”. ¹⁹³

Различного рода постройки и сооружения (сукнийят), возведенные собственным трудом крестьян на земле мульк, считались их владением, которым они были вправе распоряжаться по своему усмотрению. ¹⁹⁴ Следует, по-видимому, полагать, что продажа такого рода построек и сооружений их владельцем другому лицу должна была рассматриваться как передача права аренды, что, разумеется, могло производиться лишь при согласии со стороны собственника земли.

В случае продажи мулька его владельцем другому лицу, постройки крестьян (сукнийат) в сделку не включались, оставаясь за их владельцем. ¹⁹⁵ [45]

Чтобы закончить нашу краткую характеристику мулькового землевладения, нам остается сказать несколько слов о правовом положении владетелей мульков, именно о том, подвергались ли мульковые земли налоговому обложению со стороны государства.

К сожалению, наши документы оставляют этот вопрос почти совершенно незатронутым, если не считать некоторых общих указаний косвенного характера.

Для обозначения мульковых земель, освобожденных от налогового обложения, в Средней Азии в позднейшее время существовал, как известно, термин „мульк-и хурр”, или „мульк-и халис”, ¹⁹⁶ известный также, как будет указано ниже, и во второй половине XVI в. Непременным условием для перехода обыкновенного мулька в категорию мульков „очищенных” („обельных”) являлось специальное постановление верховной власти, обычно оформлявшееся в виде, особой жалованной грамоты, выдававшейся на имя владельца мулька. Судя по тому, что „очищенные” мульки упоминаются в литературе и документах довольно редко, можно полагать, что фонд земель этой категории был вообще невелик. Сравнительная малочисленность подобного рода земель объясняется, по-видимому, тем обстоятельством, что, перечисляя тот или иной участок земли в категорию земель мульк-и халис, государство тем самым отказывалось от своего права на распоряжение прибавочным продуктом от такого рода земельных угодий, передавая это право целиком землевладельцу, что, разумеется, могло делаться только в отдельных исключительных случаях.

Насколько высок был удельный вес прибавочного продукта по отношению к стоимости самой земли, можно видеть из одного документа, дошедшего до нас из архива самаркандского казия и относящегося также ко второй половине XVI в. (963 г. х. — 1555 г. н. э.). Содержание документа ¹⁹⁷ заключается в следующем: главный казий города Самарканда по имени ‘Абд аль-Вахид-ходжа являлся собственником мульковых земель площадью в 13 тысяч танапов орошенной земли и 400 танапов богары (неорошаемая земля с посевами под дождь). Желая „обелить” свою землю от налогов, иначе говоря перевести ее в категорию земель мульк-и халис, собственник земли по соглашению со специально уполномоченным ханом лицом закрепил за собой право собственности только на 3500 танапов пахотной земли и 100 танапов богары, а всю остальную землю передал в распоряжение государства, т. е. в категорию земель мемлекэ (см. выше). Лишаясь, таким образом, почти 3/4 всей принадлежавшей ему ранее земельной площади, владелец тем самым приобрел себе исключительное право на присвоение прибавочного продукта от оставшейся в его собственности части мулька, превращенной в “очищенный” мульк.

Рассматривая данное соглашение как акт, по существу фиксирующий одновременную уплату собственником мулька всех причитающихся с него в пользу государства налогов и ренты вперед на все будущее время, мы должны будем, таким образом, придти к заключению, что доля государства может доходить до 3/4 общей стоимости земли, а следовательно и приносимого ею урожая. [46]

В свете этого рода фактов для нас особый интерес будут в дальнейшем представлять те мероприятия джуйбарских ходжей, какие были направлены ими на освобождение принадлежавших им мульковых земель от общеустановленных государственных налогов и сборов.

Наконец, третью основную категорию земель в Бухарском ханстве в рассматриваемое время составляют земли вакуфные, которые принято иногда сравнивать с церковными или монастырскими землями западноевропейского средневековья. Подобное сравнение является, однако, крайне условным, прежде всего потому, что распоряжение вакуфными землями закреплялось самим жертвователем за определенным лицом — “попечителем” (мутавалли), обычно принадлежавшим к числу сыновей и потомков учредителя вакуфа, и таким образом земля фактически закреплялась за родом жертвователя, в то время как юридический ее собственник (религиозное учреждение) пользовался лишь определенной частью доходов с нее. Примером подобного рода пожертвований могут служить известные нам вакуфы ходжи Ахрара, а также многочисленные случаи учреждения вакуфов джуйбарскими шейхами, ¹⁹⁸ о чем подробнее будет сказано ниже. Другой характерной чертой, отличающей вакфы от западноевропейских или русских средневековых церковных и монастырских земель, является отсутствие на вакуфных землях крупного централизованного хозяйства, какое обычно вели западные и русские средневековые монастыри и церкви на своих землях; на вакуфных землях, как и на землях других категорий в Средней Азии, крупное феодальное землевладение сочеталось с мелким крестьянским хозяйством.

Бухарские вакуфы XVI в., так же, впрочем, как и более поздних столетий, представляются нам более или менее распыленными участками, сдаваемыми их распорядителями на тех или иных условиях в издольную аренду отдельным непосредственным производителям, а иногда в целым селениям. ¹⁹⁹ Роль мечети, медресэ (фактически же мутавалли) сводилась по существу к собиранию той или иной доли урожая, т. е. установленной феодальной ренты с сидевших на вакуфной земле крестьян и к распределению ее между заинтересованными лицами (мутаваллием и другими духовными лицами, получавшими пенсии с данного вакуфа) согласно воле завещателя, выраженной в соответствующей вакуфной грамоте. ²⁰⁰

Наряду с крестьянами-издольщиками, непосредственно и часто наследственно занимавшимися обработкой вакуфных земель, наши документы указывают также категорию съемщиков, занимавших настолько высокие ступени иерархической социальной лестницы, что непосредственное их участие в обработке земли должно быть, по-видимому, исключено. Сюда относились, например, Шах Атке, сын Агыш-бия, ходжа Тахир, сын ходжи Шах Мухаммеда и, наконец, джуйбарские ходжи, также являвшиеся владельцами многочисленных вакуфов, несомненно ими непосредственно не обрабатывавшимися. Это обстоятельство говорит, на наш взгляд, о том, что концентрация земельной собственности в руках феодалов не ограничивалась землями мульковыми и государственными (мемлекэ), о чем говорилось уже выше, но охватывала собою также земли вакуфные. Последние превращались, таким [47] образом, в той или иной своей части в средство обогащения одной группы класса феодалов — крупных духовных землевладельцев, выступавших в данном случае в качестве посредников между юридическими собственниками земли (мечеть, медресэ и др.) и непосредственным производителем (крестьянином-издольщиком). Такое положение достаточно отчетливо показывает, что юридическая принадлежность вакуфной земли тому или иному религиозному учреждению в ряде случаев являлась простой фикцией, прикрывавшей собой одну из форм сословно-иерархического частного феодального землевладения.

Нет, впрочем, ни оснований, ни надобности утверждать, что обогащение бухарского духовенства и светских феодалов за счет вакуфных земель всегда протекало в форме прямого захвата этих земель, на что отчасти указывают наши документы. По-видимому, более обычным путем являлся путь присвоения доходов с вакуфных земель их мутаваллиями, о чем свидетельствуют многие данные позднейшего времени. ²⁰¹

Результатом подобного же рода злоупотреблений со стороны мутаваллиев являлся и описанный выше переход вакуфных земель во владение частных лиц. Расхищению вакуфных фондов несомненно должна была способствовать также система сдачи сбора налогов с вакуфных земель их мутаваллиями на откуп отдельным лицам, в связи с чем также происходило множество злоупотреблений, а также насилий над крестьянами. ²⁰² Этим же обстоятельством отчасти можно объяснить и тот факт, что когда-то многочисленные и богатые вакуфы медресэ ходжи Ахрара в Самарканде к моменту присоединения Самарканда к России были представлены довольно жалкими остатками, учет которых к тому же был поставлен совершенно неудовлетворительно. ²⁰³

В заключение необходимо отметить, что наши документы указывают на необычайную многочисленность вакуфных земель в Бухаре во второй половине XVI в., что, с одной стороны, вполне подтверждает исключительное значение Бухары как религиозного центра Средней Азии, с другой — указывает на высокий удельный вес духовенства в местной политической и экономической жизни.

Помимо указанных категорий феодальной земельной собственности, надо иметь в виду также условно-ленное землевладение союргал, танха, о котором говорилось выше.

Чтобы завершить нашу краткую характеристику содержания джуйбарских документов и отметить их важность для целей изучения прошлого Средней Азии, в частности Бухары, необходимо указать, что изложенными выше сведениями содержание документов далеко не исчерпывается.

Акты джуйбарского архива дают возможность подойти к изучению также целого ряда других вопросов более частного характера, таких, например, как вопрос о состоянии земледелия и ремесла, историческая география и топонимика Бухары второй половины XVI в., местная метрология и т. д. Значительный интерес представляют также некоторые из документов (383 и сл.), касающиеся покупки-продажи земли в районах современной Туркмении. [48]

Однако сколько-нибудь детальная трактовка значительной части выдвигаемых здесь вопросов поставила бы нас перед необходимостью привлечения соответствующих сравнительных данных в более широких хронологических рамках, что, при наличном состоянии научной разработки истории Средней Азии, заставило бы нас попутно поставить ряд сложных вопросов источниковедного характера и вследствие этого в значительной мере отвлечься от непосредственно интересующей нас темы. Не считая возможным в такой мере расширять задачи настоящей работы, носящей к тому же характер сжатого вводного очерка к переводам документов архива джуйбарских шейхов, автор полагает, что публикуемые в настоящем издании документы послужат материалом для целого ряда специальных исследований, в которых затронутые здесь лишь вкратце вопросы получат детальное и разностороннее освещение.

На этом мы заканчиваем характеристику тех исторических, в частности социально-экономических, предпосылок, на основе которых возникало и развивалось феодальное хозяйство джуйбарских шейхов XVI-XVII вв.