В 1616 году в России царствовал Царь Михаил Феодорович, а в Польше Король Сигизмунд III.

Россия, испытавшая при самозванцах все роды бедствий, постигнувших ее от внутренних и внешних неприятелей, начинала уже в cиe время несколько забывать свои домашние несчастия.

Со Шведами, при посредничествe Английского Короля, велись переговоры для заключения мира. С прочими Европейскими Державами, с коими Россия была в сношениях, а равно с Персиею, Крымом и Турцией, продолжалось доброе согласие.

Войска, сколько можно видеть из разных описаний, встречаемых отрывками в Польских историях , участвовали в сей войне следующие.

Роты тяжелых Гусар:

1. Мартина Казановского.

2. Уровецкого.

3. Гневоша.

4. Коссаковского.

5. Карсиньского.

6. Ледоховского.

7. Плихты.

8. Журавинского.

9. Петра Опалинского.

10. Якова Собиевского ⁵ и

11. Литовских Гусар Хоругва ⁶.

Xopугвиu Панцерников:

1. Жардецкого.

2. Витославского.

3. Рудского.

4. Рожнятовского. [8]

5. Костки.

Кроме сего, еще были какие-то 4 роты Панцерников ⁷.

Рейтары:

1. Хоругва Денгофа.

2. Медема

3. Рота Клебена.

4. Гадена ⁸.

Копьеносцы:

1. Хоругва Гонсевского.

2. Гимбульта ⁹.

Конные полки (неизвестно какого оружия и названия):

1. Полк Кишки, Старосты Перновского.

2. Зеновича Кастелана Полоцкого.

3. Гетманский, Ходкевича.

4. Королевича ¹⁰.

5. Лисовского (род Казаков). [9]

Пехота:

Квасвицкого - 400 чел.

Апельмана и Кохановского - 2000 или 1200 ч. ¹¹

Лермунта Бушлера, Невяровского и Бартоломея Новодворского - 1000 или 1500 человек ¹².

Полагая средним числом каждую хоругву в 300, а роту в 150 человек, во всех вышеисчисленных войсках не могло быть более 10,800 человек ¹³.

Принимая же во внимание, что часть из сих войск находилась долго с Гонсевским под Смоленском, и следовательно была обессилена в числе людей, а другая часть, [10] отделенная Владиславом на поход, как увидим ниже, к Гетману Жолкевскому, присоединилась обратно к армии уже близ Можайска, чрез год почти, и вероятно также понесшая потерю в людях; то все число боевой Армии Владислава, когда она была в самом сильном состоянии, можно предполагать от 8 до 10,000 человек; при них находилась часть полевой артиллерии, но сколько именно орудий, неизвестно.

Главное начальство над войсками Сигизмунд сначала хотел поручить Гетману Жолкевскому, бывшему тогда на Турецкой границе; но как Жолкевский, под предлогом грозящей со стороны Турции опасности, отказался, то предводительство армиею поручено Великому Гетману Литовскому, Яну Карлу Ходкевичу.

Весь 1616 год прошел в приготовлениях к войне; Сигизмунд [11] между тем употреблял тайно разные средства для склонения некоторых Русских Бояр на свою сторону. Он поручал Вельможам своим уговорить удержанного в Польше пленником, присланного Послом из России, Князя Василия Голицына, написать от себя к Боярам в Москву, дабы они объявили Владислава Царем. Голицын, не смотря на свое суровое заточение, решительно отвергнул сие предложение, однако в конце года 19 Декабря являлись к Владиславу в Варшаву с приглашением его от имени Бояр на Московский престол Князья Трубецкой и Старый Гошикон и Дьяк Осипович ¹⁴.

Так пишет Нарушевич, но сие совершенно неправдоподобно; не может быть, чтобы с таким приглашением прислали Бояре, которые, [12] как увидим ниже, с удивительною твердостью и даже с грубостью, отвергали всякие предложения Поляков, если только они упоминали о правах Владислава на Московский престол; а вероятно прибывшие с означенным приглашением лица, помня еще столь недавние примеры Шаховского и Болотникова, подвизавшихся за Тушинского Самозванца, явились из собственной доброй воли к Владиславу, думая заблаговременно снискать его расположение.

В следующем 1617 году все приготовления к войне были окончены. 5 Апреля ¹⁵ юный Владислав, на 22 году своей жизни ¹⁶, получив торжественно от Примаса Гембицкого в Костеле Св. Иоанна освященный меч и [13] знамя, отправился из Варшавы в Россию, сопровождаемый кликами восторженных зрителей. Король и Королева сопутствовали ему до четвертого ночлега, бывшего в Вильчиске.

Здесь, расставшись с родителями, Королевич продолжал свой путь чрез Люблин в Луцк, куда некоторые части его армии собирались для смотра ¹⁷. Прибывши 1 Maя в сей город, Владислав оставался в оном до 22 Июня, потом переехал в Кременец, к коему потянулось и все войско.

В Кременце Королевич получил от Гетмана Жолкевского неутешительные известия о намерении Турков вторгнуться в пределы Польши; cиe тем более было для него неприятно, потому что Гетман просил отделить ему часть войск.

Владислав вследствие сего первоначально решился [14] идти к Збаражу ¹⁸ (ныне в восточной части Галиции), укрепленное место, откуда, в случае нужды, удобно было подать руку Жолкевскому — и там ожидать дальнейших повелений Короля.

Полученные письма от Льва Сапеги и Гетмана Ходкевича, которые просили поспешить прибытием к Смоленску, переменили предначертание Владислава. Он вместо Збаража, двинулся 10 Июля чрез Ямполь, Ляховицы и Мельницы ¹⁹ к Могилеву Белорусскому.

В Ямполе, 11 Июля произошли между Начальниками в войске несогласия, которые Духовник Королевича Лешевский и Проповедник Ксендз Фабиян едва, с Распятием в руках, успели прекратить и тем отклонить грозившее кровопролитие ²⁰. [15]

На следующем переходе, т. е. в Ляховицах, Владислав получил повеление от Короля отделить часть войск под начальством Мартина Казановского на усиление Жолкевского, а с остальными идти к Смоленску на соединение с войском Ходкевича ²¹.

Владислав на основании сего отправил к Жолкевскому 6 рот тяжелых Гусар, 5 рот Панцерников и 400 человек пехоты, что по вышеупомянутому расчету могло составлять около 2000 человек, с остальными же, более 4 тысяч человек ²², следовал далее.

В Мельницах на 4 переходе от Кременца, Королевич, получив известиe, что от его Двора Сигизмунд намерен удалить Адама Казановского, поспешно отправился в [16] Варшаву для оправдания своего любимца.

Из Варшавы Владислав уже прямо проехал в Могилев Белорусский, куда лично с Двором своим [17] прибыл 4 Августа, а войско стянулось к сему городу от Кременца двумя неделями позже, т. е. 18 Августа.

Около сего времени Гетман Ходкевич с своими полками выдвинулся от Смоленска к Дорогобужу и обложил оный.

Коммиссары Владислава, видя измену некоторых Русских Бояр, — которые при первом движении Поляков в пределы России, или оставили свои посты, или явились в Польский стан, пытались одними переговорами произвести то, что не в состоянии были сделать потом силою,—отправили Королевского Секретаря Риздица ²³ в Москву к Боярам, для склонения их присягнуть на подданство Владиславу, но Ридзица далее Вязьмы не пустили; ему приказано было от имени Царя и Бояр возвратиться в свой лагерь. [18]

Сие неуспешное посольство Ридзица и известие, полученное от Ходкевича, о приближении значительного подкрепления Русским к Дорогобужу, побудили Владислава со всеми своими силами поспешить из Могилева к Смоленску, откуда при первой надобности удобно было подкрепить Ходкевича. Сей последний 30-го Сентября явился лично в стан Королевича, расположенный на берегу Днепра, дабы склонить его двинуться к Дорогобужу, уверив, что город сей легко взять и что овладение оным сделает чрезвычайное влияние на умы в России.

Владислав оставив 4-го Октября Смоленск, потянулся к Дорогобужу ²⁴, куда, как говорят Польские Историки, пришел шестым лагерем и соединился с облегавшими сей город войсками Ходкевича. [19]

Дорогобуж, говорят современные писатели, лежит над Днепром в 18 милях ²⁵ от Смоленска, некогда многолюдный город; в нем два замка, один на возвышении, а другой на равнине, снабженные весьма достаточно пушками, порохом и ядрами.

Бояре, начальствовавшие в сем городе, по малодушию своему, не решились защищать вверенный им пост, могший выдержать сильное нападение, но тотчас вступили в переговоры и 2-го Октября сдали город. По уверению Польских писателей, оба Главноначальствовавшие Бояре Иван Ададуров и Федор Сумов, окруженные множеством других Бояр, стрельцами и воинами разных оружий, сопровождаемые Дорогобужскими жителями с хлебом-солью и Духовенством с крестами, явились пред [20] Владиславом, сидевшим на возвышенном кресле пред шатром, и, повергшись к стопам его, просили о помиловании ²⁶.

Королевич целовал по Русскому обычаю крест, принял их милостиво, потом отпустил от себя, обещав покровительство и одарив Бояр каждого двумя червонцами. Из них Иван Ададуров присягнул Владиславу на верность и стал под его знамена, а Федор Сумов с прочими возвратился в Москву.

По взятии Дорогобужа, Владислав поместил в нагорном замке: Невяровского с пехотою, а в низшем - Генерала Апельмана ²⁷; с остальными же войсками, вопреки мнениям Епископа Липского и Канцлера Сапеги, предлагавшими идти к Вязьме, Королевич предполагал, в уважение [21] Совета Гетмана Ходкевича, расположиться зимними квартирами в окрестностях Дорогобужа. Но скоро прибыли Депутаты из Вязьмы с известием, что начальствовавшие там Бояры Князья: Петр Пронский, Михаил Белосельский и Гагарин ²⁸, оставив свои посты, уехали в Москву, и что войско предназначавшееся для вспомоществования Дорогобужа, воротилось к столицe ²⁹, почему и просил Королевича пожаловать в Вязьму.

Владислав, оставив Дорогобужский лагерь 23-го Октября, на пятый день явился с войском под стенами Вязьмы (до коей только 75 верст) и пославши, вперед Шеина, Евдокимова и Вяземского воеводу Евгельзея ³⁰ привести город к присяге, на следующее [22] утро, т. е. 29 Октября, вступил в оный лично.

Польские писатели говорят, что Владиславу само счастье открывало путь в Москву; недоставало только одной поспешности, с каковою он долженствовал ринуться подобно быстроте потока, и тогда нигде не встретил бы сопротивления; но мы увидим ниже, справедливы ли сии заключения. Коммиссары, руководители Владислава, советовали ему отправить немедленно отряд для взятия Можайска, составлявшего ключ устрашенной Москвы, и вероятно экспедиция на Можайск состоялась бы; Бог знает была ли бы она успешна или нет; но ропот и даже явный бунт в Польском войске, не получавшем долго жалованья и терпевшем нужду, голод и холод, угасили блестящие надежды Польских Коммиссаров. Здесь, говорят современные писатели, был [23] предел счастью Владислава.

Надобно было успокоить войско и, расположив его по квартирам, ожидать денежных пособий из Варшавы.— В самой Вязьме поместили лучших солдат, выбранных из пехоты и конницы, составлявших род телохранителей Королевича; а прочие войска расположили по окрестностям, которые обеспечили многими отдельными укрепленными постами; один из сих последних, самый передовой, для наблюдения за Можайском, устроен был по дороге к сему городу в 42-х верстах от Вязьмы, в селении Царево-Займище, и снабжен гарнизоном из легкой конницы под начальством Полковника Рожицкого ³¹ и Опаровского. Русские между тем, видя [24] успехи Владислава, дешево ему доставшиеся, решились, кажется, Можайск продать дорого: они усилили в нем гарнизон и самый город укрепили стенами и глубокими рвами. Князь Борис Лыков, преданный Царю и храбрый Воевода, там начальствовавший, узнав чрез лазутчиков, что Поляки на наблюдательном посту в Царево-Займище стоят оплошно и что Полковник их Рожицкий с солдатами занимается чаркою ³², ударил на них неожиданно с 11 тысячами войска, разбил на голову и обоих начальников взял в плен.

Знатный Русский Боярин по имени Конюх ³³, бывший, как казалось, приверженцем Владислава, взялся пособить сему горю; он выпросил у Королевича позволение построить городок (укрепленный пост) [25] вблизи Можайска, наказать Лыкова и жителей Можайских за поражение Рожицкого. Едва городок сей был окончен и вооружен 200 чел. пехоты и конницы Польской, Конюх, подговоривши их всех, передался своим соотечественникам.

Сии события произвели в Польском стане чрезмерный страх; Ходкевич сосредоточил все войска в Вязьме, притянув конницу к самому городу, а пехоту Венгерскую и Немецкую поставил в открытом поле, держа всю армию в боевом порядке, как будто бы Русские подступали уже к Вязьме ³⁴. Обстоятельства сии поколебали всех вообще приверженцев Владислава, тем более на Конюха многие из них надеялись, считая его человеком самым преданным Королевичу. [26]

В это же время Русское Духовенство со своей стороны не переставало действовать, дабы поселить в Россиянах единодушие. Оно видело пример при первом Самозванце, какие замыслы имела Римская Церковь на Российскую и страшась повторения сего и при Владиславе, старалось всеми мерами отклонить от него предрасположенных в его пользу Русских Бояр, коих при всяком случае увещевало гласно в церквах и рассылало к ним письма. Когда в Вязьме и Можайске происходило вышеописанное, жители Калуги, страшась прибытия из Вязьмы знакомых им уже по Самозванцам гостей, били челом Царю Михаилу Феодоровичу о защите их. Царь охотно исполнил сии просьбы, тем более, что занятием Калуги, делалось развлечение силам Владислава, устремлявшегося преимущественно на Можайск, [27] и потому отправил к Калужанам в Октябре месяце Князя Дмитрия Михайловича Пожарского ³⁵ с отрядом, повелев ему присоединить к оному мятежных Казаков Заруцкого, по р. Угре рассеянных, даровав им всепрощение.

Князь Пожарский, по свидетельству Польских Историков, занял Калугу с семи тысячным отрядом, в составе коего было четыре тысячи Казаков Заруцкого, весьма по тогдашним обстоятельствам неблагонадежного войска.

Владислав, по получении известия о занятии Калуги, желая прикрыть себя с сей стороны, послал немедленно против Пожарского легкие отряды Лисовцев под командою Чаплинского, ³⁶ который [28] со свирепыми своими шайками, с непостижимою быстротою распространял везде ³⁷ огонь и опустошение ³⁸, настигал и убивал везде Казаков Заруцкого, не успевших присоединиться к отряду Князя Пожарского и загнал их в Мещевский замок; потом, вырезав окрестных жителей и отняв у осажденных в Мещевске воду, принудил замок сей к сдаче. Упоенный своими варварскими успехами, Чаплинский отправил в Польский стан донесение о покорении Мещевска и при оном послал взятого в плен Мещевского Воеводу.

Владислав, надеясь сделать еще более важные приобретения_; отделил в Мещевск с частью войск Старосту Шремского Петра Опалинского, коему приказал, соединясь с [29] Чаплинским, принять главное начальство над всем отрядом и тревожить Русских беспрерывными поисками; а в случае выступления к Москве, или Можайску Князя Пожарского, насесть на него и с боем преследовать ³⁹. К этому времени, кажется, надобно отнести и занятие Козельска ⁴⁰; впрочем, сколько можно заключать по неясным описаниям, встречаемым в Польских Историях, отряд Опалинского располагался главными силами между нынешними Вяземскою и Московскою дорогами. В Товаркове (один переход от Калуги) Поляки устроили городок, где начальство поручено было Чаплинскому. Наездник сей делал чрезвычайный вред Калужскому гарнизону: беспрерывно тревожил оный неожиданными нападениями; врывался иногда в городские [30] предместия и зажигал оные, а однажды хитростью выманив Князя Пожарского из городских стен, стремительно на него напал, положил много на месте его воинов, и 50 человек взял в плен, захватив в том числе и племянника Князя Пожарского ⁴¹.

Вскоре однако Князь Пожарский, сведущий в военной науке и преданный своему отечеству ⁴², заплатил Полякам за ужасы и неслыханный бедствия, чинимые ими в окрестностях Калуги. Он напал на конный отряд, находившийся под командою Денгофа и Новоевского, на сообщениях его с Москвою, между Калугою и Боровском, и разбил его в прах; одиннадцать товарищей ⁴³ легло на месте; два тяжело ранены и [31] взяты в плен; а прочие спаслись бегством ⁴⁴.

Но вслед за сим, небольшой отряд победителя пострадал вновь где-то около Калуги, от Полковника Польского Рамульты, который с легкою конницею своею положил 200 человек Русских и сам заплатил за то на месте сражения собственною жизнью ⁴⁵.

Не любя оставаться в долгу, Князь Пожарский за нападение Рамульты, решился отплатить посещением Товарковского городка, где Поляки имели склады военных и продовольственных запасов; напав на сей укрепленный пост, Русские все в нем истребили, и, что не могли взять с собою, сожгли.

Сии самые, хотя и малые успехи Русского оружия, были с другой стороны причиною жестоких бедствий: Польские начальники, [32] ожесточенные неудачами, приказали грабить несчастных обывателей и дома их жечь и разорять; кроме Чаплинского с Лисовцами, какой-то Соколовский и Якушевский со своими шайками разбойничали и далеко в глубину Московского края внесли тяжкие опустошения.

На левом крыле театра военных действий Поляки в cиe время также не более были счастливы: находившийся в их власти город Белой, где начальствовал Воевода Хилков, поддался Царю и был немедленно занят Русскими войсками. Боярин Князь Мещерский, преданный Владиславу, взял на себя утешить своего повелителя: он построил городок против Белого и так усердствовал при сем случае, что вопреки воли Гетмана, назначавшего местo для городка в некотором отдалении от Белого, выстроил оный только в полмили от города и поисками своими [33] наводил страх на жителей; причинял много вреда Российским отрядам и часто доставлял Владиславу знатных пленников.

Частные успехи cиu, как пишет Немцевич ⁴⁶, а мы скорее скажем, сии общие неудачи не были утешительны для Ходкевича, более и лучше всех в Cтане Владислава разумевшего военное искусство. Гетман, находя нужным, блестящим каким-либо подвигом возвысит дух в войске, начинавший сильно упадать, и зная всю важность овладения Можайском, предназначил сделать на него экспедицию. Он предполагал, приблизившись неожиданно к городу, напасть ночным временем на передовую стражу и за нею ворваться в городские ворота, или же выбить оные петардою и овладеть городом.

Надежда на успех лелеяла Гетмана, и тем сладостнее, [34] что лазутчики донесли ему, будто Можайск слабо укреплен и Русские стоят оплошно. Ходкевич думал произвести предполагаемую экспедицию с частью отборного войска под личным своим предводительством; но завистливые Коммисары, опасаясь, чтобы в случай удачи, честь и слава не пала на одного Гетмана, уговорили Владислава принять начальство над экспедициею на себя.

Сколько Ходкевичу ни было прискорбно слушать сию волю Владислава, но переменить ее не было возможности. Гетман предчувствовал, что если Королевич будет находиться при войсках лично, то главнейшее условие экспедиции, тайна — не будет соблюдена, что на самом деле последствия совершенно оправдали. Приготовления для сей экспедиции делались так явно, что в Вязьме знали об оной многие из жителей. [35]

Поляки между тем, дабы лучше усыпить Русских, отправили в Москву с разными предложениями гонца Бачинского ⁴⁷, тем временем снаряжали войско, из коего назначалось в Экспедицию ⁴⁸ восемь конных Хоругвий, три роты Рейтаров, что все долженствовало составлять около 2500 лошадей, сверх сего 150 человек пехоты с несколькими полевыми орудиями. [36]

8 Декабря, после молебствия в четыре часа утра отряд сей выступил из Вязьмы под личным предводительством Владислава, исполненного блестящих надежд. На другой день кормили лошадей под Царевым займищем, и оттоль отошли вперед еще четыре мили; но войска так тяжело двигались как будто на штурм, а не на поиск ⁴⁹, и это было причиною, что, приближаясь к Можайску, пехота с орудиями отстала от конницы. Не доходя пять миль до Можайска Ходкевич выслал партию для добытия языка, которая едва отъехав вперед, встретилась с Русскою партиею и напала на нее; несколько человек положила на месте и захватила в плен, а остальные спаслись бегством к Можайску. Поляки крайне изумились, узнав здесь свою ошибку; ибо разбитая ими Русская партия [37] составляла конвой гонца их, упомянутого выше Бачинского, коего в Можайске далее не пустили и заставили воротиться назад; но изумление их еще более увеличилось, когда Бачинский и все Русские пленные показали, что Воевода Лыков вовсе не дремлет, но ждет не званых гостей уже шесть дней, что Можайск, в коем сильный гарнизон, обнесен валом и окопан широким рвом, что кроме того, вокруг во многих местах поделаны завалы и палисады, и наконец, что на вспомоществование Можайску идет сильный Русский отряд ⁵⁰.

Рушились все надежды Владислава; оставалось или предпринять осаду Можайска, что во время суровой зимы, при недостатке продовольствия, не было [38] удобоисполнимыми, или пожертвовав самолюбием возвратиться в Вязьму. Королевич и Гетман решились на последнее.

Войска на том же самом месте, где сделалось роковое поражение Русской партии, были приостановлены, и всю ночь, чрезвычайно морозную и ветреную, без пищи и постели для себя и без фуража для лошадей, должны были расположиться в открытом поле, на голом снеге, без огней, и в боевом порядке беспрерывно ожидать нападения Русских ⁵¹.

На другой день по утру, Поляки не видя неприятеля пустились обратно к Вязьме; Ходкевич же дабы скрыть от Русских неудачу и присутствие Владислава при отряде, написал к Князю Лыкову письмо, в коем уведомлял, что получив чрез гонца Бачинского некоторые важные известия, [39] спешит с оными к Владиславу в Вязьму, и потому предназначенное мщение Можайску откладывает ⁵². Письмо cиe отправлено с тремя конвойными, захваченными накануне в плен. Оно не могло произвести желаемого действия, ибо Князь Лыков ясно знал все положение дела; при том же он сам задержал Бачинского, и приказал ему воротиться назад.

Экспедиция сия кроме неудачи памятна тем, что Польское войско на обратном пути в Вязьму весьма терпело от недостатка продовольствия и от жестокого холода; много людей, а особенно Немцев, померло на дороге.

Сигизмунду III об успехах Можайской экспедиции донесено было, как кажется, немного в лучшем [40] виде, нежели она была в самом деле; ибо он в письме своем к Коммиссарам ⁵³ укоряет их только за то, что не отклонили Владислава от личного начальствования сею экспедициею, но за самое исполнение оной неудовольствия своего не изъявлял.

К концу года Посполитая Речь, напомнила Коммиссарам, что лучше было бы окончить войну с Poccиею переговорами; ибо Турки угрожают вторжением в Государство. Владислав, отправлявший уже с мирными предложениями два раза Ридзица, коего раз из Вязьмы, потом в другой раз из Можайска воротили ⁵⁴, получил, чрез известного по Можайской экспедиции Бачинского, надежду, что в Москве, может быть, примут Польского [41] Посла.— По сим причинам Ридзиц 28-го Декабря отправился в третий раз в Москву. Ему поручалось заключить перемирие, склонить Бояр к переговорам, назначив для съезда обеих сторон трехмесячный срок, а именно от 20-го Января 1618 года до 20-го Апреля, и уговорить их сделать размен пленных.

На сей раз Ридзиц был счастливее — его пропустили в Москву; но Бояре были хладнокровны к его предложениям; они ответствовали, что, не видя верющей грамоты от Короля и Посполитой Речи, не могут начинать переговоров с Польскими Коммиссарами; что Московские уполномоченные до получения охранных листов от Владислава, не хотят входить с ними в сношения; что срок назначенный до Апреля месяца, как слишком короткий, должен быть продолжен; что пеpeмирия [42] не будет пока Поляки не оставят Российских пределов, иначе же всякое предложение о мире будет напрасно. Ответ сей Ридзиц получил на бумаге, с присовокуплением, что вскоре, по получении однако же вперед от Владислава охранных листов, будет прислан в Польский лагерь Посол, который условится предварительно с Коммиссарами о месте для переговоров и о числе для сего уполномоченных. Что же касается до обмена пленных, то с сим не надобно спешить, до тех пор, пока Поляки не отпустят отправленных к ним Послов и задержанных в Смоленске: Митрополита Филарета и Князя Голицына.

Вот с чем в начале следующего года возвратился Ридзиц к Владиславу, у коего между окружающими его Придворными, царствовал в высочайшей степени беспорядок, несогласие и раздоры, [43] доходившие иногда до неистовства ⁵⁵.

Таким образом прошел 1617-ый год и настал 1618-ый. Поляки занимали главными силами Вязьму, имея вправо сильный отряд около Калуги, и влево малые отряды к Белому.— Смоленск, как главнейшее место сообщения с Литвою и Польшею, составлял основную точку опоры, по коей рассчитывались все движения.— Москва была предметом всех усилий. Она, кроме народной любви к отечеству и многочисленного войска, располагавшегося в самом городе и ближайших окрестностях, защищаема была с фронта укрепленными постами: Можайском и Борисовым снабженными сильными гарнизонами; а с боку отрядом, занимавшим Калугу, который, в случае решительного наступления Поляков к столице, [44] мог действовать им в тыл. Частные сшибки происходили беспрерывно, не давая значительного перевеса ни одной стороне. Польские наездники не преставали по прежнему опустошать край и грабить тех жителей, которые до того времени были еще спасены от их губительных рук. Вся страна, заключающаяся в нынешней Калужской и Смоленской Губерниях, бедствовала и стонала.

Удрученная сими продолжительными несчастиями, Россия ⁵⁶ пожелала воспользоваться предложениями, деланными чрез Ридзица относительно мирных переговоров.

В начале Апреля явился в Польский стан Боярин Иван Кондырев с Дьяком Феодором Степановым ⁵⁷ для встречи коих Гетман Ходкевич выслал 200 человек Копьеносцев. Присланные [45] Бояре, на другой день своего прибытия, въехали торжественно в Вязьму, между рядами, расставленной с обеих сторон Немецкой и Венгерской пехоты, и расположились в доме, занимаемом Канцлером Сапегою, уезжавшим в то время в Варшаву на Сейм, для испрошения Владиславу помощи и денег для войска ⁵⁸. Кондырев объявил Польским Коммиссарам что он прибыл условиться с ними о месте и времени для переговоров и о числе уполномоченных с каждой стороны; потом просил, дабы Польские войска были выведены из Российских пределов, и что в таком случае последует согласие на 3-х месячное перемирие; наконец упомянул об имеющих вскоре прибыть Московских Уполномоченных: Шереметьеве, Князе Даниле Ивановиче Мезецком, [46] Артемие Васильевиче Измайлове и Дьяке Третьякове. Сим кончилось первое из свиданий, коих с Польскими Коммиссарами было еще два. На каждом из оных заходили споры о титуле Великого Князя, даваемом Поляками Владиславу, о котором он не хотел слушать, и не принимал ничего на письме, где только титул сей был помещаем ⁵⁹. После долгих проволочек, деланных Поляками с умыслом ⁶⁰, ибо они ожидали наставления из Варшавы относительно условий при заключении мира, Кондырев, не бравший, как уже выше упомянуто, ничего на письме, получил от Польских Коммиссаров словесный ответ: что войско их не выйдет из Русских пределов, тем более что не решено, будет ли мир или война. Для съезда на переговоры они предлагали [47] 16 число июня; касательно присяги о соблюдении условий, Поляки отвечали, что сие будет исполнено во время съезда Послов с обеих сторон, и что о месте для переговоров, о числе посольских конвоев и верующих Грамотах условятся особенные Коммиссары, кои должны быть высланы с каждой стороны, за две недели до переговоров.

Московские Бояре отправились в обратный путь, не имея надежды на мир; ибо в их еще присутствии было получено в стане Владислава с гонцом, известие из Варшавы, что Сейм согласился на продолжение войны с Poccиею и назначил деньги для удовлетворения войск жалованьем. Сию новость, дабы застращать Бояр Русских и вместе с тем удержать роптавших и вновь начинавших бунтоваться солдат, объявили немедленно по всему лагерю. [48] при пушечных выстрелах. Радость в войсках была всеобщая, которую не делил только Двор Владислава; ибо сейм тайным повелением, присланным Польским Коммиссарам, при Королевиче находившимся, назначил срок один год для непременного окончания с Poccиею войны оружием или трактатами, и сверх того, денег на войско было ассигновано весьма мало.

Причиною тому, что Сейм так хладнокровно принимал Московские дела, было худое положение политических обстоятельств в Польше, где кроме неудачи описываемой войны с Poccиею, и кроме того, что Жолкевский принужден был подписать с Турками весьма невыгодный мир, в Ливонии Вольдемар Фаренебах отдал изменнически Шведам Динамунд и Парнаву ⁶¹. Наконец, [49] финансы были весьма не в цветущем состоянии.

Настала уже весна, но Поляки ничего еще решительного не предпринимали. Полученные известия, что Сигизмунд III приказал войскам, отделенным Владиславом пред началом войны к Жолкевскому, вновь присоединиться к Королевичу, и что Запорожские Казаки, подкупленные золотом, обещали вторгнуться в Poccию, побудили Поляков приступить к военным действиям. Гетман Ходкевич отдал приказ по Армии, быть готовой к походу в начале июня.

Пока cиe происходило, из Москвы присылали несколько раз гонцов с предложением начать переговоры, никогда, впрочем, их не начиная. Русские [50] тогда хорошо уже знали настоящее положение дел в Польском лагере, а потому разными предложениями старались только продлить время, предвидя какая участь должна постигнуть Польское войско. В лагере Владислава также хорошо поняли умысел Русских, и потому прибывшего в последний раз пред начатием военных действий Московского Посла, нарочно несколько задержали, чтобы вместо ответа показать ему выступавшее из лагеря в большом порядке войско.

Cиe последнее, дабы поставить Русских в большее недоумение, потянулось первоначально, по указанию бывшего некогда Можайским воеводою Тимофея Микулина среднею дорогою между Можайском и Калугою, к какому-то Юркееву. Местечко cиe, пишут Польские Историки, лежит почти на самом соединении Калужской и Можайской дорог ⁶². [51] Здесь был собран военный Совет для решения куда броситься с главными силами. Ходкевич предлагал перенести центр военных действий на правое крыло к Калуге, где несколько менеe разоренный край, представлял более средств для содержания войска, и наконец, дабы противопоставить главные силы главному Российскому Вождю, Князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому, которого, не постигаем по какому странному предубеждению, Ходкевич полагал готовым перейти на сторону Владислава. Кроме сего, Гетман рассчитывал, что под Калугою удобнее будет присоединить шедшие чрез Украину от Жолкевского, упомянутые выше войска. Коммиссары отвергали предложение Ходкевича, [52] страшась, что с принесением главных сил к Калуге, Русские под защитою укрепленных постов своих—Можайска и Борисова, могут легко овладеть Вязьмою с окрестными замками и прервать главную линию сообщения Владислава с Литвою и Польшею, чрез Смоленск. Потом Коммиссары представляли, что не надобно терять времени в передвижениях, но приступить к решительным действиям. Они настаивали идти к Москве, полагая, что появлением своим под стенами столицы устрашат Русских и, подобно как во дни Самозванцев, присутствие нового Претендента на Преcтол, произведет волнение и междоусобие в народе.

По большинству голосов в Совете Владислава, решено было идти прямо на столицу; но предприятие cиe, как не казавшееся с первого взгляда [53] выгодным, делалось неудобоисполнимым, когда Коммиссары вспомнили, что в тылу их останутся, с одной стороны Можайск и Борисов с сильными гарнизонами, а с другой, Калуга, где находился значительный отряд, под начальством известного уже Полководца. Надобно было бы сначала овладеть Можайском, но Поляки не имели с собою осадных орудий и других нужных принадлежностей. Посему в следствие совета Ходкевича, решено было идти к соседственному с Можайском месту Борисову, которое, или взять открытою силою, или же заставить Можайский гарнизон выйти к нему на помощь, и принять сражение в поле.

Таким образом, армия Владислава переменила прежнее свое направление, она поворотив из Юркеева в бок, потянулась к Кременскому ⁶³, где [54] назначался сборный пункт. На дороге к сему месту присоединился к Владиславу отряд Опалинского из Козельска ⁶⁴, который Поляки оставили, не будучи в состоянии удерживать оный за собою, и начали подходить войска, следовавшие под начальством Мартина Казановского, с Турецкой границы.

28-го Июня, лагерь Владислава располагался под Кременском, 2 ^го Июля присоединились остальные части отряда Мартина Казановского.

Следующие два дня протекли в Польском стане в спорах и несогласиях, дошедших до того, что 5-го Июля, когда войско двинулось далее из-под Кременского, Ходкевич, за не исполнение приказаний своих, сбил Гетманскою булавою шапку с [55] головы Мартина Казановского ⁶⁵.

6-го Июля Владислав, продолжая движение свое, выслал передовой отряд к Борисову, на целую ночь, располагая с рассветом напасть на город. Замок Борисовский, как говорят Польские писатели, выстроен из дикого камня, вопреки обыкновению Русских, у коих большею частью укрепления делаются из дубовых брусьев и обсыпаются землею. Возле замка находилась церковь также из дикого камня, окруженная валом и широким рвом, и имеющая подземельные сообщения с замком. Сии тайные сообщения, посредством коих осажденные могли подавать друг другу взаимную помощь, соделывали Борисов еще более трудным к овладению. Гарнизона в нем находилось 1200 человек; но когда Русские узнали о приближении Владислава, то [56] усилили оный из Можайска 300 человек опытной пехоты; 800 собранными окрестными обывателями и, сверх того, присоединили упомянутого нами прежде Боярина Конюха со всем передавшимся с ним отрядом ⁶⁶.

В назначенное по предварительным распоряжениям время, Поляки двинулись на приступ к Борисову; Мальтийский кавалер Новодворский должен был высадить ворота петардою, а за ним долженствовало ворваться войско.

Сии надежды однако же не сбылись: ров так был широк, что действовать петардою не было никакой возможности. Ходкевич приказал войску броситься на приступ: оно два раза пыталось на сие и оба раза было отбито ⁶⁷.

Владислав огорченный сим неудачным возобновлением военных действий, [57] расположился с армиею на пушечный выстрел от Борисова, таким образом, что бы наблюдать оттоль и за Можайском, надеясь выманить в поле гарнизон оного. Не исполнилась и сия надежда. Поляки простояли три недели на биваках без всяких действий, кроме небольших стычек.

30-го Июля, для прерывания сообщений Москвы с Можайском, Поляки подвинулись ближе к сему последнему и расположились: Владислав с Гетманом и со всею конницею к стороне Рузы под Лужецким Монастырем; в средине между ними и Можайском стала пехота с пушками, а Лисовцы составляли сторожевой отряд за р. Москвою, около большой Московской дороги ⁶⁸.

Вслед за сим, на подкрепление Можайского гарнизона прибыли из Калуги, [58] где уже более не оставалось Поляков, Князь Дмитрий Михайлович Пожарский с 3 тысячами хорошего войска, а из столицы, присланные Царем Воеводы Князь Лыков ⁶⁹ и Маструх ⁷⁰. Лыков построил близ самого Можайска городок и укрепил стан свой большими брусьями накрест вязанными, откуда ему было удобно защищать город и выйти в поле. Маструх, с конными и пешими людьми, расположился с противной стороны.

Защищенный таким образом Можайск, не представлял Владиславу выгодной добычи; обе враждующие стороны стояли в виду друг друга, не начиная ничего важного. Малая война, производившаяся между ними, давала перевес на сторону Поляков. [59] Pyccкиe, потеряв в многократных стычках более 1000 человек, решились оставить Можайский лагерь. Князь Пожарский с воеводами Лыковым и Маструхом, усилив Можайский гарнизон свежими людьми, и снабдив город продовольствием, в одну темную бурную ночь, при проливном дожде и ужасном граде, вышли тихо из лагеря, и потянулись к столице. Маструх, пред выступлением присоединив к себе Борисовский гарнизон, забрал из замка, что можно было с собою взять, а остальное зажег.

Ходкевич, узнав об оставлении Русскими лагеря, занял тотчас Борисов и успел часть запасов спасти от огня.

После сего происшествия Поляки оставались спокойно в лагере, куда в Августе месяце возвратился из Варшавы Канцлер Лев Сапега, посыланный от Владислава для испрошения у [60] Станов денег. Вместо оных, Канцлер привез одни только обещания, от чего войско, не получавшее уже за несколько времени жалованья и терпевшее голод до такой степени, что многие люди двенадцать дней не имели куска хлеба, взбунтовалось; оно бросало лагерь целыми партиями и отправлялось восвояси. С большими усилиями Коммиссары успели успокоить возмущение, обещав к 28-му Октября заплатить следующее полкам жалованье; но за всем тем, кроме солдат, ушедших из лагеря по одиночке, оставили службу и разошлись целые хоругви: Карсинского , Плихты, Журавинского, и Опалинского.

Войско Владислава после сего события до такой степени уменьшилось, что по приведении в известность наличного числа, за исключением Лисовцев, высланных для добывания продовольственных припасов, оказалось всего [61] едва до 1000 человек конных; наконец и сии оставшиеся, терпя во всем нужду, отказывались от всякого повиновения.

В таком несчастном положении нельзя было думать об овладении укрепленным Можайском. Ходкевич предложил оставить Можайскую позицию и, углубившись к Оке, расположиться между Калугою и Боровском, где край представлял более средств для поправления изнуренных остатков Владиславовой армии. Коммиссары не соглашались на сие; они хотели, чтобы были употреблены все меры к поспешнейшему окончанию войны рывком ли на счастье или переговорами, подтверждая мнение свое тем, что из годичного срока, назначенного Королем и Сеймом на сию войну, осталось только четыре с половиною месяца, и что войско, удержанное Коммиссарами в службе, без позволения Посполитой [62] Речи, обязалось служишь только до Декабря месяца, а потому Коммиссары настаивали: двинуться смело к стенам столицы и храбростью искать счастья, которое некогда увенчало полным успехом Жолкевского.

Мнение Коммиссаров превозмогло. 16-го Сентября войско, тронувшись из-под Лужецкого Монастыря, потянулось к Рузе, замку обнесенному крепким палисадом, а оттоль к Звенигороду ⁷¹ в сорока восьми верстах от Москвы, где спокойно оставалось в продолжении восьми дней, в течении коих отдохнуло и значительно увеличилось собравшимися с разных сторон мародерами.

Царь Михаил Феодорович, получив известие от Можайского Воеводы [63] Феодора Волынского, что Поляки, оставив Можайск потянулись к столице, собрал 9-го Сентября (Ст. Стил.) ⁷² Собор, на коем говорил: "что Жигимонта Короля сын, Королевич Владислав, с Польскими и с Литовскими и с Немецкими людьми и с нарядом, идет под Царствующий град Москву и хочет всякими злыми умыслами и прелестью Москву взять." На сем Соборе было положено: против "недруга Королевича Владислава стоят на Москве и над ним промышлять"; распоряжено, где, в какой части города, каким войскам находиться, а так же посланы Воеводы в Ярославль и Нижний Новгород для собрания ратных людей против Поляков и Литовцев ⁷³.

В сие время счастье неожиданно вновь улыбнулось [64] Владиславу, а именно, в ту минуту, когда оно было нужно более, нежели во всякую другую эпоху его жизни. Казацкий Атаман Конашевич, известный под именем Сагайдашного, прислал гонца к Владиславу с донесением, что он с 20 тысяч. Казаков и Черкесов находится в сорока девяти верстах от Москвы в городе Бронницах, и ожидает дальнейших его повелений. Казаки cии, как уже выше сказано, склоненные золотом Сигизмунда ⁷⁴, ворвались в Русские пределы, истребляя огнем и мечем все им встречавшееся. Они на пути своем разорили Путивль. Ливны, Елец, Шацк (Заско) и Калугу ⁷⁵, захватили в плен находившихся в сих городах главнейших. Начальников, а в Ельце Российского [65] Посла Степана Хрущова, посланного Царем Михаилом Феодоровичем к Крымскому Хану, для склонения его вторгнуться в Польские владения; побили находившихся при Посольской свите Воеводу Палеева и Крымских Татар, а имущество их разграбили ⁷⁶.

По получении столь неожиданных, приятных известий, Королевич отправил немедленно Мстиславского Войского ⁷⁷ Якова Мадалинского к Сагайдашному поздравить с победами, одержанными сим последним, и просить о поспешнейшем присоединении к Владиславу; для лучшего успеха в сем Посольстве, Сагайдашному отправлена булава с Королевским гербом, знамя и серебряные литавры; сверх того, он принят в службу Посполитой Речи.

Войско Владислава оживленное прибывшим вспомоществованием, [66] выступило из Звенигорода; оно в три дня перешло в Тушино, где расположилось на том самом месте, которое прежде занимал Тушинский Самозванец ⁷⁸. На другой день на утренней заре Поляки были обрадованы, узрев густо движущийся лес копий, это были Казаки. Вскоре Сагайдашный, окруженный многочисленною свитою своих сподвижников, явился пред Королевичем, коему представил знатнейших Русских пленников, захваченных в городах, им разоренных, и в числе оных, вышеупомянутого Посла Степана Хрущова. Сагайдашный извинялся пред Владиславом в том, что прибыл днем позже против назначенного времени, ибо на пути от Бронницы к Тушину, он встретил высланный против него из Москвы Стрелецкий отряд, [67] с коим должен был драться. Атаман разбил сей отряд, захвативши многих Стрельцов в плен и убивши из собственных рук ударом булавы по голове отрядного Начальника Бутурлина.

Поляки, устроивши лагерь под Тушиным, решились подождать некоторое время присылки денег из Варшавы; а между тем, постараться разведать мнение Бояр относительно окончания войны переговорами.

Русские, хотя и видели весьма умножившееся число Польских войск новоприбывшими казаками; хотя, казалось, и желали начать переговоры: но во всех действиях их замечена была медленность, с тем умыслом, чтобы продлить время, пока не приблизятся, как они говорили, могущественные союзники их, долженствующие уничтожить Поляков - голод и холод. С таковыми мыслями Бояре, [68] всегда гордые и медленные ⁷⁹, долго условливаясь о месте переговоров, выслали наконец Григория Ланского с предложением начать переговоры, между Можайском и Боровском. Польские Коммиссары отвергнули оное, говоря, что под стенами столицы дела могут пойти скорее и лучше.

Наконец, чрез Ушакова ⁸⁰, посланного обратно из Тушинского лагеря в Москву, Владислав писал к Боярам, требуя повиновения, напоминая им присягу, данную некогда ему, и грозя, в случае не послушания, местью. Письма сего Бояре не приняли, но чрез посланных на обмен Польских пленных Опаровского, Витовского и Липского, возвратили оное назад к Королевичу, вымарав в титуле, Великий Князь [69] Московский, вместо чернил дегтем ⁸¹.

Видя же твердое намерение Владислава идти на Москву, Русские вслед за возвращением упомянутого письма, прислали еще своих Послов Григория Волкова и того же Ушакова с протестом, что в то время, когда они, со своей стороны, начинают мириться, Владислав продолжает неприязненные действия. Если Поляки желают мира, говорили Послы, соберите Казаков и Лисовцев, разоряющих нашу землю и отступите к Звенигороду, — там начнем переговоры. Волкова отпустили Польские Коммиссары с ответом, что не только не отступят от Тушина, но, напротив, приблизятся немедленно к Москве. Известие сие устрашило Бояр; они в тот же вечер прислали другого гонца с предложением не прерывать [70] начатых переговоров, но выслать с обеих сторон по три дворянина, на место между Ходынкою и Преснею, где они должны условиться о времени и о месте съезда Послов для окончательных условий, и присягнуть в безопасности лиц, имеющих вести переговоры.

Польские Коммиссары видя со стороны Русских одно только намерение продлить разными предложениями время, отвечали, что высылать Дворян совершенно не нужно; но что они немедленно поедут на назначенное место сами. Отправившись на оное, Коммиссары послали вперед себя товарища Силянку пригласить Русских на переговоры. Бояре отвечали сему последнему, что не могут приступить к оным без предварительных сношений посредством Дворян, и потому Коммиссары возвратились в свой лагерь без всякого успеха. [71]

Потеряв таким образом надежду на окончание войны переговорами, Владислав, коего войско отдохнуло и усилилось возвратившимися из-под Можайска и с грабежа, Лисовцами, вознамерился взять Москву силою оружия: для сего назначалась ночь с 10 на 11 Октября ⁸².

Москву древнюю Нарушевич описывает так: "город сей, говорит он ⁸³, называющийся от реки сего имени и дающий свое название целому Государству, лежит на обширной равнине, не имея вблизи лесов, кроме частого можжевелового кустарника. На ближайших полях видно множество каменных монастырей и церквей. Самая столица, украшенная бездною шпицов тех же святынь, монастырей, башен и ворот, представляет [72] зрелище одного из великолепнейших городов в Европе. Тройственный пояс замков, каменными стенами между собою разделенных: Бел-Города , Крым-города и Китай-города, являет взорам вид как бы трех городов, коим всем вместе дано великолепное название столицы. Обширность ее увеличивает примыкающая к самому городу стенами многолюдная Стрелецкая слобода, обнесенная деревянным забором и потому именуемая деревянным замком; здесь 6ыло жилище людей вооруженных мушкетами, коих в то время считалось до 15 тысяч человек, всегда готовых для стражи и обороны столицы. Как же велико было число обывателей в самой окружности тройственного замка, то можно судить потому, что во время бедствий, кои за несколько лет [73] пред тем Поляки на них низринули, в одном Бел-Городе, под развалинами погребено до 100 тысячи душ разного пола и возраста".

Войска Польские на приступ распределены были следующим образом:

К Арбатским воротам Мальтийский кавалер Новодворский, впереди пехота с топорами для вырубки палисада в предвратном городке; потом две пешие хоругви с мушкетами под начальством Бутлера и Бегле для действия во время вырубления палисада; а наконец, для взлома ворот, около 20 человек несли петарды, за коими следовали: начальник сей части атаки, помянутый Новодворский и более 50 человек охотников в кирасах. В резерве к сему отряду назначались: хоругви Лермунта, Сея и весь полк Лисовцев. По выбитии ворот, Венгерская пехота и хоругви [74] Бутлера и Бегле долженствовали лезть на стены, и полки Лермунта, Лисовского и Рейтары ворваться в город через ворота. С противоположной стороны города, к Тверским воротам, назначался Невяровский и Прилупский с пехотой, имевшей при себе топоры для вырубки у ворот палисады; за ними долженствовали следовать 200 человек Мушкетников, под начальством Бренне и Фалера; потом 20 петард, устроенных Французом Барбиером; при сих последних староста Заторский Мартин Лесниовольский с множеством товарищей своей роты и полка Казановского. В резерв сему отряду назначалась пехота Апельмана; 10 тысяч Казаков и 6 Хоругвий Рейтаров, под начальством: Клебека, Розена, Адеркаса, Соколовского, Потемкина и Плеттенберга ⁸⁴. [75]

В Москве, в сей достопамятный день, начальствовали у ворот: Арбатских Окольничий Никита Васильевич Годунов, Никитских Князь Иван Данилович Мезецкий, Стретенских Думный Дворянин Григорий Григорьевич Пушкин, Фроловских Воевода Григорий Акинфов, Яузких Боярин Петр Петрович Головин, Водяных Окольничий Артемий Васильевич Измайлов и Чертольских Воевода Феодор Васильевич Головин ⁸⁵.

Сколько с Русской стороны находилось в деле войска, неизвестно; но из Собора, держанного Царем 9-го Сентября, на коем было предварительно распределено, каким образом защищать Москву, видно, что на городские стены, ворота и на прочие места линии окружности, [76] назначалось 9780 ⁸⁶ человек войска и разного звания людей. Вероятно было что-нибудь оставлено для удержания порядка в городе и для общего резерва; следственно, во всяком случае, в Москве находилось войска гораздо более 10 тысяч человек.

В назначенное время, Поляки двинулись по данному знаку на приступ, но Русские, быв предуведомлены о сем чрез Французских Инженеров, находившихся в тайном совете Владислава ⁸⁷, приготовились к отражению: они усилили гарнизон у Арбатских и Тверских ворот, стены густо обставили пехотою с мушкетами [77] и бердышами, сделали новые насыпи, умножили число людей в предвратных укреплениях, одним словом: ожидали с большими осторожностями бури, не столь уже опасной, ибо предвиденной ⁸⁸. Кавалер Новодворский сделал уже пролом в предвратном городке, достиг наконец до самых Арбатских ворот ⁸⁹, но здесь, прикрепляя к оным петарду, ранен в руку из мушкета. Вслед за сим Русскиe бросились из ворот в неприятельские ряды с белым оружием, тогда как из-за стен, спереди и с боков, не переставал действовать мушкетный огонь. Поляки держались на сем пункте до света, но, не получая помощи из своего резерва, отступили. Приступ к Тверским воротам еще менее был удачен; ибо Поляки принесли [78] с собою короткие лестницы, a Русские, между тем, рассеяли охотников и отняли две петарды.

Судя по потере Поляков, при отбитом на обоих пунктах нападении, приступ не был отчаянный. По показанию Нарушевича, они при Арбатских воротах потеряли, в продолжении нескольких часов, только 30 человек убитыми и более 100 ранеными, в числе коих 8 человек из важнейших лиц; на счет же потери Русских переметчики их сказывали, пишет Нарушевич, что у них более погибло ⁹⁰! Царь Михаил Феодорович, в память достопамятной сей победы, соорудил в Рубцове (Дворцовом селе), церковь во имя Покрова Пресвятой Богородицы. Село cиe, бывшее прежде вне города, [79] вошло ныне в состав Лафертовской части и называется Покровским ⁹¹.

Вину неудачи Московского приступа приписывали в Польском стане, единогласно, Гетману Ходкевичу, за то, что тайна об оном не была соблюдена надлежащим образом; за легковерность, с каковою поверено лазутчикам, давшим ложное известие о высоте городских стен, для коих были приготовлены короткие лестницы; и наконец, за то, что Новодворскому не было дано вспомоществования; ибо у Арбатских ворот Русcкиe показали было тыл, но их удержала подоспевшая Немецкая пехота, стоявшая у Никитских ворот.

После сего события Русские, хотя и изъявляли, казалось, более готовности для ведения переговоров, но, видя, может быть, приближение зимы, всячески [80] старались замедлить начатие оных. Бояре настаивали, чтобы непременно сделать предварительные сношения чрез особенных чиновников, на что Поляки, быв принужденными согласиться, отправили с своей стороны Малинского, Неборовского и Ридзица ⁹², которые после нескольких дневных прений, избрали местo для переговоров под самыми стенами столицы, на берегу Пресни, назначив день для оных 1-го Ноября, и условясь о числе уполномоченных и их конвое. Для вящего удостоверения в непременном исполнении сего, обе стороны присягнули. Ходкевич, между тем, утомленный неудачами, не имея возможности, за недостатком продовольствия, держать войско в сборе на одном пункте и желая отмстить Русским за отражение Московского [81] приступа, послал Казаков и Лисовцев к Коломне и далее на Оку, к Переславлю Рязанскому, приказав им истреблять огнем и мечем селения и города ⁹³.

Во время сих грабительств погиб известный наездник Чаплинский, коего смерть поселила искреннее сожаление во всем Польском стане.

В назначенный день, у Тверских ворот явились для переговоров уполномоченные: с Русской стороны Феодор Михайлович Шереметьев, Данила Иванович Мезецкий; Артемий Васильевич Измайлов, Дьяк Иван Иванович Болотников и писарь Сумов. Конвой их состоял из 2 тысяч человек, которые стояли по обеим сторонам стены, как будто пред боем. С Польской стороны были: Епископ [82] Каменецкий, Адам Новодворский ⁹⁴, Константин Плихша, Канцлер Лев Сапега и Яков Собеский; при них находилось конвоя 500 человек пеших и конных.

Бояре первые приветствовали Польских Уполномоченных, а потом от них получили взаимное приветствие. Сии последние предлагали сойти с лошадей, но Русские ответствовали, что им “удобнее будет вести переговоры на лошадях”. Потом Шереметев выехал несколько шагов вперед, и, выговорив весь Царский титул, сказал, что мы прибыли сюда “с воли Царя и Великого Князя для переговоров о мире; но предупреждаем вас, если будете называть Владислава Царем, то переговоры немедленно прекратятся. Каково бы ни было избрание его на престол, но мы о сем давно уже [83] забыли. Вручив скипетр Царю Михаилу, мы не отступимся от него, хотя бы то стоило нам и потери жизни и имущества. Впрочем мы не жаждем мира, и находимся здесь потомy только, что вы первые домогались оного ⁹⁵.”

На сии слова Шереметева красноречивый Сапега с жаром отвечал, что не Поляки первые, но Русские чрез Посла своего ⁹⁶, просили мира; потом, доказывая выгоды, могущие произойти, если Владислав будет на Московском престоле, старался ласками и угрозами склонить Бояр к присяге Владиславу.

Шереметев на предложения Сапеги отвечал сими словами:

“Не опровергаем того, что Владислав был избран нами добровольно; [84] и мы ему присягнули как Царю и воссылали к небу горячие мольбы о сохранении и здравии его. Имя его употребляемо было на всех бумагах, печатях Государственных, золотой и серебряной монете. Столица, Великокняжеская держава, корона, драгоценные сокровища, все украшение, отдано было в руки Гетману Жолкевскому до прибытия Царя, коего мы с нетерпением ожидали: но он столь долгое время не явился среди нас; отправленные за ним послы, вопреки прав народных, взяты в неволю. Король ваш старается не о сыне, но собственно о себе: врученный Владиславу скипетр он хотел удержать собственно для себя. Может быть, для вас это тайна, но знайте, что Сигизмунд чрез поверенных своих, старался склонить наших Бояр, чтобы они отдали скипетр ему, [85] а не сыну его, еще несовершеннолетнему и не опытному. Содрогается душа при одном воспоминании о начале сих войн и об ужасах, с каковыми они производились. Для чего было к нам приводить Лже-Димитриев? Для чего мешаться в наши домашние споры? Вести наступательную войну со свирепостью, которая может быть едва простительна только при отражении несправедливого наезда! Развратные ваши солдаты не знали мер в оскорблениях и в расточительстве: отнявши все, что только находилось в доме, они мучениями и истязаниями добивались еще золота, серебра или других драгоценных вещей. Так мужья должны были смотреть на насилие своих жен, а матери на осквернение своих несчастных дочерей! У нас живо еще в памяти разврат и своевольство [86] ваше. Столица была свидетелем, когда днем, при солнечном блеске, и ночью, при свете пламенеющих факелов, солдаты, разгоряченные напитками, рыскали по улицам, нанося безоружным жителям побои, раны и бесчестье. Вы раздражали наши сердца обиднейшим презрением: никогда соотечественник ваш не был вами иначе называем, как собакою-москалем, злодеем, и изменником. Вы не могли воздержать рук даже от Божиих храмов. Столица вами обращена в пепел; сокровища, долго нашими Царями собираемые, расхищены вами; Государство наше огнем и мечем совершенно опустошено. Не довольно ли долго мы терпели все сии бедствия и несчастия? И ныне вы еще осмеливаетесь обольщать нас обманами: долго мы терпели; долго ожидали, просили Владислава, а когда наконец [87] исчезла надежда на прибытие его, то самое горестное положение Государства, принуждало нас избрать другого Царя. Мы избрали Михаила Феодоровича; присягнули ему и скорее кровь и жизнь нас оставят, нежели мы его. Бог, возложивший на него корону, сделал уже его равным всем Царям. Вам, послам, неприлично отзываться о Помазаннике Божием недобрыми словами; поудержитесь в них или подобное услышите и из наших уст о вашем Короле. Не хотим вашего ни братства, ни свободы, ни вольности; — правление, под коим столько веков живем, должно быть caмое лучшее; ибо Государство под ним возросло до такой высокой степени. И так перестаньте напоминать нам о вашем Владиславе; что не сделалось в свое время, то теперь уже [88] никак не может исполниться” ⁹⁷.

Не легко было, говорит Польский Историк, дать Полякам ответ на сии горькие истины: но, чтобы молчанием не признать справедливости упреков ⁹⁸, находчивый Сапега сделал несколько возражений, но бесполезно. Переговоры продолжались еще до 4 ^го Ноября без всякого успеха. Русские более всего раздражались за напоминание прав Владислава на Московский престол. Наконец, в удостоверение, что им весьма хорошо известно о настоящем положении дел в Польше, они показали Польским Коммиссарам перехваченное, около Можайска, письмо из Варшавы, в коем Луцкий Епископ Андрей Липский писал к Коммиссарам от имени Короля, что война с Турками близка [89] и неизбежна, а потому, чтобы, не пренебрегая предложениями Русских, старались заключить с ними мир. Напрасно Коммиссары отговаривались тем, что имеют позднейшие повеления, отменяющие прежние распоряжения; Бояре не хотели более продолжать переговоров. Войско Польское, располагавшееся биваком под открытым небом, начинало терпеть сильнее недостаток в продовольствии; наставало холодное время, морозы; солдаты, терпя нужду и не получая жалованья, бегали. Коммиссары, видя сии обстоятельства, и, руководствуясь волею Короля, желали со своей стороны окончить непременно войну переговорами: но Владислав и Гетман совершенно были сему противны; Ходкевич предлагал расположить армию на зиму по квартирам вокруг столицы, а в Варшаву отправить Коммиссаров на Сейм просить вспомоществования [90] деньгами и войском. Коммиссары, ни под каким видом не соглашались на сие, и убедили Владислава, показав ему секретное повеление Посполитой Речи и собственноручную подписку его, в коей он обязывался не уклоняться от честного мира.

Владислав наконец согласился на заключение мира с тем, чтобы Русские выслали послов своих просить у него прощения за бунт; чтобы уступили Полякам возвращенные от них в Царствование Александра и Сигизмунда 1-го города, и чтобы Владиславу отдали Псков с волостями и возвратили издержки, на войну употребленные, что сделано с Шведами для менее уважительных причин. При таковых условиях Владислав отказывался от прав своих на Царский Престол ⁹⁹. [91]

По сделании сих предложений Русским, они отвечали: “Напрасно желает ваш Владислав, чтобы мы от мнимых его прав откупались городами и деньгами.” ¹⁰⁰ Бояре предоставляли Полякам Смоленск с тем, чтобы они возвратили прочие города, и в таком случае соглашались на 20 летний мир. После долгих споров Русские уступали наконец Стародуб, Чернигов, Муромск, Почен, Невель и Себеж; но Поляки к сему требовали еще Брянск с Комаринскою Волостью, Новгород-Северский и Трубчевск, а уступали со своей стороны Вязьму и Козельск. Переговоры были прерваны.

Исчисленные уже выше недостатки и невыгоды, делавшие положение Польского лагеря бедственным, заставили Владислава оставить Тушинскую позицию, [92] тем более, что Русские выжгли соседние деревни, и, следовательно, не было возможности ни доставать дров, ни построить балаганов. Польское войско, получившее в сие время небольшое денежное вспомоществование ¹⁰¹, выступило из Тушина; оно в стройном порядке прошло под самыми стенами столицы, откуда не было сделано ни одного выстрела, и потянулось к стороне Переславля-Залесского.

Московские Бояре, видя предприятие Поляков, и опасаясь, дабы богатые Замосковские провинции не подверглись тем бедствиям, кои испытали окрестности Калуги и Коломны, выслали тотчас гонца к Коммиссарам, с просьбою возвратиться на старое место, и не прерывать начатых переговоров, давая надежду на лучшее окончание оных ¹⁰². [93]

Владислав был уже за Троицко-Сергиевскою Лаврой, далеко от столицы, почему не согласился возвратиться к Тушину, но выслал Сапегу (сына Витебского Воеводы), Карсинского и Ридзица, с тем, что, если Русские будут соглашаться на предложения, сими Коммиссарами объявленные, то уполномоченные Послы незамедлят явиться для окончания и подписания самого трактата.

Армию Владислав расположил между Троицко-Сергиевскою Лаврой и Переславлем-Залесским: Главная квартира Королевича и собственный его полк поместились в Рогачевой ¹⁰³. Епископ Новодворский, Канцлер Сапега и Гонсевский заняли вблизи оной Святковицы (нынешнее Сватково) ¹⁰⁴. Гетман же с частию Хоругвий расположился в [94] окрестностях Переславля-Залесского.

Войска на новых своих квартирах недолго оставались спокойными: привезенное под Москву жалованье, коим невозможно было удовлетворить всех сполна, было причиною негодования, ропота и наконец явного бунта, который между 19 и 22 числами Ноября, дошел до высочайшей степени.

Около половины Декабря, Королевич успел успокоить войско свое, грозившее бросить знамена и отправиться на родину. Литовские полки 13 Декабря обязались ожидать только 10 недель выплаты жалованья, оставаясь на службе в России, или в провинциях, которые в случае мира будут ею уступлены. Владислав отправил с сим известием двух нарочных к [95] Королю, прося его о повелении поспешить выслать недоплаченные войску деньги.

После сих событий, имевших дурное влияние на здоровье Гетмана, и без того уже слабого, собрался военный совет, который, не смотря на продолжавшиеся с Русскими переговоры, решил, чтобы Владислав и Гетман с частью войск отправились на зиму в окрестности Вязьмы, или Смоленска; и другая часть войска с Казаками и Лисовцами, под начальством двух Коммиссаров, долженствовала внести в глубину Государства огонь и опустошение ¹⁰⁵, и сими средствами принудить Русских к миру. Таковое решение Совета, объявленное армии, вновь произвело беспокойство: солдаты не хотели оставаться в России без Владислава, который, будучи сим доволен, совместно [96] с Гетманом, предлагал уже прервать переговоры и ожидать весны, дабы возобновить военные действия. Коммиссары, со своей стороны согласились на сие предложение, но с тем только, чтобы Владислав обязался письменно взять содержание войска или собственно на свой счет, или на счет имеющего принадлежать ему Московского престола.

Королевич не принял такового условия, и потому надобно было ожидать решения уполномоченных.

Вскоре сии последние прислали к Владиславу с известием, что Русские не хотят уступить Брянска и желают заключить мир более, нежели на 20 лет; Польские же Коммиссары, ведшие переговоры, настаивали о Брянске и мир предлагали только 10-летний. Канцлер Сапега ответствовал им на сие известие, что, домогаясь Брянска, они могут его уступить, [97] взяв в замен предлагаемый, как ясно видно из писем Огарева, Серпейск и, если можно, то сверх оного Масальск и Заволочье; мир предоставлял заключить не более как на 15 лет, а относительно прочих статей, поручал Коммиссарам отложить до общего съезда Послов для подписания трактата.

Сии предварительные переговоры кончились 3-го Декабря. Коммиссары возвратились в Польский лагерь и вскоре за ними прибыл в Троицкую Лавру Иван Васильевич Полеев условиться о месте для окончательных переговоров, с известием, что Русские уполномоченные не замедлят явиться в Польский лагерь, вслед за ним.

Таким образом, близок уже был мир, но свирепые Казаки Сагайдашного и Лисовцы, несмотря на продолжавшиеся переговоры, производили в нынешней Калужской и [98] Московской Губерниях, в местах, прилежащих к Оке, разбои и опустошения. Они взяли Серпухов ¹⁰⁶ и Калугу; жителей в сей последней вырезали, церкви пожгли ¹⁰⁷ и город совершенно разграбили. Обыватели из всех мест, где только являлись все истреблявшие шайки Сагайдашного, бросали свои жилища и толпами искали спасения бегством в Москву, куда собралась бездна подобных несчастных жертв.

Обстоятельство сие долженствовало сделать Русских менее упорными в заключении мира ¹⁰⁸, и, как уже выше сказано, Московские Послы, отправив вперед себя Полеева, прибыли вскоре и сами за ним. Деревня Деулино назначалась съездом для трактатов ¹⁰⁹. Собравшиеся [99] уполномоченные, за одним столом, говорит Нарушевич, трактовали с большею уже вежливостью и с большею друг к другу доверенностью.

11-го Декабря трактат подписан, приложены печати и уполномоченные с обеих сторон присягнули в точности соблюдения оного. Трактат сей заключал 18 пунктов, из коих важнейшие суть следующие:

Мир между обеими державами заключается на 14 лет, т. е. от 3 Января 1619 до 3 Января 1633 г.; в продолжении сего времени избираются 6 месяцев Июлей, в кои o6е стороны ¹¹⁰ сделают условия на счет дальнейшего [100] продолжения мира или войны. В течении всего вышеозначенного времени, наезды и вообще неприязненные действия не могут быть производимы ни под каким предлогом, а равно с обеих сторон не могут быть строимы новые крепости.

Россия уступает Польше: Белой, Дорогобуж, Смоленск, Серпейск, Рославль, Трубчевск, Новгород-Северск с окрестными землями по обеим берегам Десны лежащими, также Чернигов, Монастырище и Муромск. Поляки возвратят Русским Можайск, Мещовск, Козельск и Вязьму [101] с окрестными землями, и за оные получат от Русских в вознаграждение: Почеп, Стародуб, Попову-Гору, Невлю, Себеж, Красный, Торопец и Велиж со своими землями ¹¹¹.

Bсе сии города и; земли со своими обывателями, также пушки, оружие и другие военные принадлежности, а равно уезды и земли со своими поселянами отданы будут Полякам, исключая купцов, коим свободно перейти по их желанию в другие места.

Царь Михаил Феодорович обязывался исключить из титула своего: Ливонский, Смоленский и Черниговский, предоставляя сии названия Польскому Королю. [102]

Чудотворная икона Св. Николая, взятая Поляками в Можайске, будет возвращена Русским.

Важнейшие пленники, как-то: Ростовский Митрополит Филарет, Василий Голицын, Фома Луговский, Шеин с женою и сыном и Архиепископ Смоленский 25 Февраля имеют быть освобождены, также Шуйский, и Князь Трубецкой с прочим Московским Дворянством, получат позволение возвратиться в отечество, если пожелают. Русские с своей стороны отпустят в условленный день: Николая Струся, Харлинского, Хоцимирского и прочих, удержанных в плену по выезде Жолкевского из Москвы в 1612 году.

По объявлении мира, Польские Коммиссары отправили немедленно гонцов к Сагайдашному с известием о сем, и со строгим [103] повелением прекратить разбои.

24 Декабря 1618 года армия Владислава тронулась из-за Москвы в обратный путь, в свое отечество. Королевич с собственным своим полком пошел средней дорогой на Левантовский пустой Монастырь к Вязьме; Казановский с своим полком взял направление к Севержу, а Ходкевич с Литовским войском к Волге ¹¹².

Глубокие снежные насыпи, жесточайшие морозы и совершенный недостаток продовольствия в разоренных и оскудевших от продолжительных бедствий местах, по коим следовала армия Владислава, нанесли в рядах ее чрезвычайные опустошения, дороги устланы были трупами людей и лошадей, и те из воинов, коих пощадила смерть, навеки сохранили память о сей войне в страданиях и [104] мучительных увечьях ¹¹³, полученных ими от морозов на возвратном пути.

Королевич, оставивши войско лично с частью своего Двора, отправился вперед; 26 числа вечером прибыл в Вязьму, откуда после 6 Января следующего 1619 года переехал в Смоленск. Здесь, по случаю жестоких морозов, он пробыл до весны, отправив в Варшаву Епископа Новодворского, Льва Сапегу и Якова Собеского с подробным известием о мире и об условиях трактата.

Так кончилась сия последняя при Сигизмунде III война, продолжавшаяся год и 3 месяца.

Поляки, вследствие оной, приобрели Северское, Черниговское и Новгород-Северское Княжества ¹¹⁴, a Русские познали на опыте, что единодушие, твердость [105] характера и беспредельная и безусловная преданность к престолу, одни только спасают Государства в часы смут и бедствий, и возносят оные на высокую степень славы и народного благоденствия.