33. Я начинаю общий рассказ о Ноткере ¹, Ратперте и Туотилоне ², учениках Изо и Марцелла ³, ибо у них, несомненно, было одно сердце и одна душа, как мы слышали это от отцов, словно трое составляли одно целое. Основательно обучившись у Изо божественным вещам, перешли они, как я уже сказал, к Марцеллу. А он, владеющий знанием божественных вещей, равно как и человеческих, направил их к изучению семи свободных искусств, особенно же к музыке. И поскольку это искусство естественнее других и хотя труднее осваивается, но в применении доставляет истинное наслаждение, то овладели они им в конце концов настолько, что это проявилось в некоторых соченениях, о которых я уже упоминал недавно ⁴. Но хоть эти трое и были единодушны в их стремлениях, по натуре, как это случается, меж собой различались. Ноткер — телом, но не духом, хилый, голосом, но не в душе, заика, в божественных делах возвышенный, в неблагоприятных обстоятельствах кроткий, ко всему снисходительный, был строгим блюстителем нашей дисциплины; перед внезапным и неожиданным он робел, не считая демонов, с которыми он обычно отважно сражался. В молитвах, в чтении, в сочинении стихов был весьма прилежен. И был он, чтобы мне все дарования его [159] святой личности вкратце выразить, воистину сосудом Духа ев я того, полнее которого не было в его время.

34. Туотилон же был хорош и полезен совсем по-иному, человек, который мускулами и всеми членами тела был таким, каких Фабий ⁵ рекомендовал выбирать атлетами. Он был красноречив, имел звучный голос, был искусен в резьбе и мастером в живописи; музыкант, как и его товарищи, он, однако, превосходил всех игрой на различных струнных инструментах; ведь он обучал даже сыновей сановников игре на струнных инструментах, в месте, установленном аббатом. Искусный предвьщатель далекого и близкого, в зодчестве и других своих занятиях преуспевающий, умел он слагать стихи на обоих языках ⁶ и к тому был одарен природой; и в серьезном, и в шутке столь изящен, что наш Карл ⁷ как-то упрекнул того, кто человека с подобным дарованием сделал монахом. Но при всем том был он, что важней прочего, в обществе деятельным, в уединении склонным к слезам; наделенный даром слагать стихи и мелодии, он был целомудрен, как истинный ученик Марцелла, который перед женщинами опускал глаза.

«Мы слушаем хорошую мессу, в то время как учим ее служить». И хотя он считал величайшим злом монастыря безнаказанность, он приходил в капитул ⁸, лишь когда его призывали, потому что, как он говорил, ему должна быть доверена эта важнейшая обязанность — исправлять и наказывать.

35. Таковы были эти три сенатора нашего общества; между тем терпели они — что всегда бывает уделом ученых и ценных людей — лишения и постоянные оскорбления от тех, кто вел праздную и беззаботную жизнь, в особенности же Ноткер, святой (я уверен в этом), потому что он совсем не привык защищаться. Правда, Туотилон и Ратперт, которые подобным людям резко возражали и менее всего подходили для оскорблений, преследовались ими реже. Ноткер же, кротчайший из людей, на себе самом испытал, какими бывают оскорбления. Из этих многих обидчиков я хочу рассказать по крайней мере об одном, чтобы ты по нему мог судить и обо всех ⁹, так как именно такими повелевает сатана. Был этот человек, по имени Синдульф, служащим рефектория ¹⁰, и за свою притворную услужливость, за то, что обвинял братьев в вымышленных преступлениях, был в конце концов поставлен Саломоном ¹¹, поскольку ни в каком ином месте не мог быть полезен, старшим над работниками ¹². Действительно, в должности рефекторария ¹³ он оказывал некоторым, кому осмеливался, предпочтительно же Ноткеру, вместо услуг одни неприятности. [160]

36. Был у этих трех неразлучных обычай: в ночной перерыв между хвалебными песнопениями собираться, с разрешения аббата, в скриптории и проводить сравнение сочинений, которые для подобного часа более всего подходили. И вот Синдульф, зная о часе и об их собеседованиях, однажды ночью тайком подкрался к застекленному окну, у которого сидел Туотилон, и, прижав ухо к стеклу, стал подслушивать, не удастся ли чего-нибудь подхватить, что бы он мог, извратив, передать епископу. Его заметил Туотилон, человек непреклонный и полагавшийся на силу своих мускулов, и сказал товарищам по-латыни, чтобы тот ничего не понял и мог оставаться скрытым: «Этот здесь и прижался ухом к окну. Ты, Ноткер, так как ты робок, вернись в церковь. Ты же, мой Ратперт, возьми плеть братьев, что висит в зале собраний ¹⁴, и подбеги с той стороны, потому что я, лишь только заслышу твои шаги, мгновенно распахну окно, схвачу его за волосы и, притянув с себе, буду крепко держать. А ты, душа моя, проникнись мужеством, будь твердым и накажи его плеткой изо всех сил, пусть бог покарает его!» Тот послушно вышел, ибо всегда был весьма строг к дисциплине, схватил плеть и, быстро подбежав, изо всех сил стал осыпать ударами спину человека, голова которого была втянута внутрь помещения. И вот Синдульф, отбиваясь руками и ногами, поймал вскинутую плеть и крепко зажал ее, но Ратперт, схватив замеченную поблизости розгу, стал наносить ему сильнейшие удары. А этот, после того как уже жестоко был наказан и напрасно молил о пощаде, сказал: «Я вынужден звать на помощь»,— и завопил во весь голос. [161]

52. Разведчики шли день и ночь по знакомым местам, желая предупредить братьев, не веривших в возможность нападения на Санкт-Галлен варваров, о приближении врага, чтобы они могли бежать в крепость. Даже и сам Энгильберт ¹⁵, думая как и они, чуть было не опоздал перенести в крепость драгоценности Санкт-Галлена; вот поэтому и остался врагам киборий ¹⁶ св. Отмара.

Враги наступали не все разом, но, поскольку никто не оказывал им сопротивления, отрядами вторгались в города и села [162] и, разграбив, сжигали их; и так внезапно нападали они, когда хотели, на неподготовленных. Иногда они скрывались в лесах по сто человек, или меньше, и нападали потом оттуда; но дым и красноватое от костров небо выдавали, где находились отдельные отряды. Был тогда среди наших братьев весьма простодушный и чудаковатый брат, по имени Герибальд, чьи слова и поступки часто подвергались осмеянию. И вот когда ему, при первом отходе братьев в крепость, некоторые объятые страхом братья сказали, чтобы он тоже бежал, он ответил: «Право, бежать должен тот, кто хочет, я же никуда не побегу, потому что кастелян ¹⁷ не выдал мне еще на этот год ремней для башмаков». А когда братья в последний момент силой хотели заставить его отправиться с ними, он стал отчаянно сопротивляться и поклялся, что никуда не двинется, пока не дадут ему в руки годовой ремень. И так бесстрашно он ждал нашествия венгров. Наконец, совсем поздно, бежали братья с другими маловерами, потрясенные ужасным известием «враги в угрожающей близости»; он же, оставаясь при своем решении, без страха праздно прохаживался взад и вперед.

53. И вот наконец вторглись сюда носящие колчаны враги, угрожая пиками и острыми стрелами. Они тщательно обыскали все вокруг, так что ни пола, ни возраста не пощадили бы, это уж точно, и нашли одного его, бесстрашно стоящего в середине. Они удивились: что бы это значило? и почему он не убежал? Предводители, приказав убийцам не трогать его до поры до времени, стали допрашивать его через переводчика, и лишь только увидели, что он невероятно глуп, смеясь, оставили его в покое. Мраморного алтаря св. Галла они и не подумали касаться, потому что до этого не раз были обмануты подобными алтарями, не найдя внутри их ничего, кроме костей и пепла. В конце концов они стали выпытывать у дурака, где спрятаны местные сокровища. И когда он бодро привел их к сокровенным дверям сокровищницы и они, взломав их, ничего там не нашли, кроме подсвечников и позолоченных венков ¹⁸, в спешке оставленных бежавшими, то пригрозили они обманщику оплеухой. Двое из них забрались на колокольню, думая, что петух на ее верхушке золотой, потому что, по их мнению, божество места, которое так называлось ¹⁹, могло быть сделано только из благородного металла. И тут один здоровенный мужчина, вытянувшись, чтобы сорвать петуха копьем, свалился с высоты во двор и испустил дух. Тем временем другой, взобравшись на верх восточного щипца с намерением на поругание бога святилища, освободить там свой желудок, упал навзничь я разбился насмерть. Герибальд потом рассказывал, что в то время, как этих двух сжигали между дверными косяками, сильный, пламя извергающий костер охватил дверную притолоку и перекинулся на потолок, и многие тогда наперебой стали шестами мешать головешки, однако поджечь храм Галла, как и Большой храм, не смогли. Но были в общем подвале братьев два бочонка вина [163] полные еще до самой пробки. Они остались там потому, что в тот момент никто не рискнул запрячь быков или погонять их. Однако никто из врагов не открыл их, не знаю благодаря какому счастливому для монастыря случаю, разве только потому, что такой добычи было на их повозках в изобилии. Ведь когда кто-то из них, замахнувшись топором, собирался срубить один из обручей, Герибальд, который уже совсем по-домашнему обращался с ними, сказал: «Оставь это, добрый человек! Что же, по-твоему, должны мы пить, когда вы уйдете отсюда?» И тот, услыхав через переводчика эти слова, засмеялся и попросил товарищей не прикасаться к бочонкам их дурака. И так были они сохранены, пока не нашел их аббат, после того как венгры покинули монастырь.

54. Но разведчиков, которые должны были обыскивать леса и все тайные места самым тщательным образом, высылали они одного за другим и ждали, не принесут ли эти каких-либо новостей. В конце концов они расположились в атриуме и на лугу для богатого пира, когда Виборада ²⁰ уже приняла мученическую смерть. А серебром покрытый киборий св. Отмара, который при внезапном нападении венгров беженцы не могли унести, они оголили. Вожди, разумеется, заняли ровное место внутри монастыря и пировали со всей пышностью. Также и Герибальд наелся у них досыта, больше чем когда-либо, как он сам потом говорил. Когда они по своему обычаю порознь и без стульев растянулись на зеленом сене для пиршества, принес он себе и клирику, которого они захватили как добычу, по маленькому стулу. После того как венгры, без ножей, а зубами, растерзали лопатки и прочие части убитого зверя и жадно проглотили их полусырыми, стали они, развлекаясь, перебрасываться обглоданными костями. Вино в полных чанах, поставленное посредине, каждый черпал себе без разбора, сколько ему было угодно. Когда же они, разогретые неразбавленным вином, стали взывать ужаснейшим образом к своим богам, то заставили делать то же самое клирика и своего дурака. Клирик, хорошо зная их язык, благодаря чему и была сохранена ему жизнь, принялся громко кричать вместе с ними. И вот когда от их языка он совсем было обезумел, затянул он, заливаясь слезами, антифон ²¹ из службы святому Кресту (открытие которого должно было праздноваться на следующий день ²²) «Sanctifica nos», это запел с ним и сам Герибальд, хотя и сиплым голосом. Все, кто там был, собрались на необычное пение пленников и в необузданном веселье стали плясать и состязаться в борьбе перед вождями. Некоторые сбежались сюда даже с оружием, чтобы показать, как они владеют военным искусством. Тем временем клирик, сочтя такую веселость благоприятным моментом для того, чтобы просить о своем освобождении, бросился, несчастный, в слезах, вождям в ноги, призывая крест святой на помощь. А эти, озлобившись, свистом и каким-то отвратительным хрюканием дали понять своим приближенным, чего бы они хотели. И они в неистовстве налетели, схватили человека быстрее, чем [64] это сказано, и обнажили ножи, чтобы сыграть шутку, которую немцы называют picchin ²³, на его тонзуре ²⁴, прежде чем отсечь ему голову.

55. В то время как они к этому готовились, разведчики из леса, лежащего против крепости, спешили сюда, подавая неожиданные сигналы трубами и голосами. Они объявили, что совсем близко находится крепость, охраняемая вооруженными отрядами. Клирик и Герибальд были оставлены одни в монастыре, а воины, каждый сам по себе, бросились бегом за ворота и выстроились, как были приучены, в боевом порядке, прежде чем кто-либо мог подумать об этом. Когда же услыхали они о природном положении крепости, о том, что она не может быть осаждена и что Место это из-за его длинного и очень узкого горного кряжа может быть доступно нападающим лишь с огромными потерями и непременной опасностью, а его защитники по своей численности, хотя это были только мужчины, никогда не уступали противнику, пока у них были съестные припасы, то отказались они от монастыря; а поскольку Галл, его бог, был владыкой огня ²⁵, подожгли несколько домов в деревне, чтобы можно было видеть (ведь уже близилась ночь), и отправились, после того как трубы объявили призыв к молчанию, по дороге, что ведет на Констанцию. Но так как люди в крепости подумали, что горит монастырь, и услышали об отходе венгров, то окольным путем последовали они за ними, схватили разведчиков, которые шли вдали от общей массы воинов, спереди, и нескольких убили, одного же, раненого, взяли в плен. Прочие, кому едва удалось спастись бегством, дали главному отряду сигнал трубами, чтобы они были настороже. А венгры быстро, как только они могли, овладев полями и равнинами, поспешно расставили в боевом порядке войско, в соответствии с возможностью; повозки и прочий багаж разместили вокруг, ночь разделили на вахты и, расположившись на лугу, молча предались вину и сну. А на рассвете вторглись в ближайшую деревню, выискивая, не оставили ли чего-нибудь бежавшие, и грабили и сжигали все жилища, мимо которых проходили. Но Энгильберт, который был предводителем в наступлении на врага, распорядился, чтобы большая часть людей снова вернулась в крепость, а сам с немногими, подобными ему смельчаками, избегая опасности, пробрался в монастырь разведать, не оставлен ли там кто-нибудь в засаде. И так как ему было жаль простака Герибальда, который был, однако, хорошего происхождения, то стали они тщательно искать, не удастся ли найти хотя бы его тело для захоронения. Когда же его нигде не нашли — потому что он, с трудом убежденный клириком, поднялся с ним на вершину ближайшей горы и спрятался в зарослях кустарника — стал жалеть его Энгильберт еще сильнее, если только враги увели с собой раба такого простодушия. Он удивился также, что враги, большие охотники до вина, оставили без внимания бочонки с вином, и возблагодарил бога. [165]

67. Был, как я уже сказал, праздничный день св. Марка ²⁶. Обычно случается, что в праздничные дни младшие школьники заслуживают наказания на следующий день, на этот же раз, благодаря заступничеству, они получили прощение, или, чтобы вернее написать, отсрочку до второй ферии ²⁷. Но на третью ферию, после того как надзиратели, которых мы называем обходчиками ²⁸, напомнили школьному наставнику о виновниках, всем было приказано раздеться. Одного из тех, кого собирались наказать, послали на верхний этаж принести хранившиеся там розги. А он, чтобы освободить себя и товарищей, быстро выхватил головню из печурки и закинул ее на сухое дерево рядом с крышей и раздул огонь, насколько хватило времени. Когда же ему крикнули надзиратели, что он там медлит, он громко прокричал в ответ, что горит дом. Когда сухая кровля ²⁹ воспламенилась, ибо дул еще и северный ветер, дом скоро был объят пламенем. Быстрее, чем это сказано, ученики оделись, отстранив учителя, сорвались с мест, взобрались на крышу. Северный ветер подхватил разбросанные обломки кровли и вместе с огнем занес их на лету на щипец ближайшей башни церкви св. Галла. Это была та самая башня, которую Гартмут ³⁰ окружил некогда, имея в виду ее огнеопасность, тремя защитными стенами, с тем чтобы, в случае пожара в монастыре, можно было быстро перенести в нее, при надобности, через крипту ³¹, имевшую туда проход, церковные сокровища. Тем не менее эта башня, покрытая поверх черепицы деревянной кровлей, загорелась, как я уже сказал, и сильный огонь, как это до сих пор видно, сжег абсиду ³² св. Девы, там, где она примыкает к башне. Удивительно было, как мы слышали это от стариков, бывших тогда молодыми, замедление пожара перед тем, как воспламенилась верхняя кровля. Ведь они сняли все колокола и стащили их, вместе со всей церковной утварью, вниз. Разбили решетки и свалили их на алтарь св. Галла, чтобы останки его от огня не распались. Наконец вынесли они мощи св. Отмара и отнесли все, что вынесли, под охраной в жилище усадьбы аббата, которое едва уцелело от пожара. В таком бедствии и несчастье Фиет, очевидец, преисполненный страха, бегал туда-сюда.

68. По окончании пожара с наиболее близких стен церкви был тщательно собран пепел и счищен смывной водой, и золотые таланты [украшения?] Гартмута, которые сверкали в них каплями, извлечены. Пестрая толпа живущих по соседству людей, как это бывает, сбежавшись, многое тайком унесла с собой. Мало того, сами сторожа, как рассказывали, не хранили верность своему долгу. Многие книги были похищены, потом и прочее. После такого бедствия, причиненного пожаром, представился братьям, которые долгое время не имели ни крова, ни средств пропитания, случай к испытанию. Так как братьям не запрещалось искать местожительство [166] за горами и долинами и в ближайших поселениях, где только было возможно, то пошли, как это случается, частично верные, частично ложные, дурные слухи. Ведь Фиет просил, как этого требовала необходимость, то сам, то через вестников из подходящих братьев, если он только мог надеяться на чье-то сочувствие, о помощи потерпевшему бедствие монастырю. Около пожарища и пепла Галла остались старики с учениками, которые не очень-то повиновались приказаниям. У хижин, которые были построены близ пожарища, собирались вместе кто и когда хотел. Дисциплина сохранялась только согласием, нарушалась раздорами. Ибо некоторые, а именно те, на кого в таком несчастии нельзя было положиться, противились дисциплине, сбрасывали с себя ярмо и отбивались от него.

(пер. Т. И. Кузнецовой)
Текст  воспроизведен по изданию: Памятники средневековой латинской литературы X-XII веков. М. Наука. 1972

© текст - Кузнецова Т. И. 1972
© сетевая версия - Тhietmar. 2002
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Наука. 1972