Библиотека сайта  XIII век

А ученики сих блаженных пребывали в узах внутри города. И вот, пришел какой-то старший палач и вывел их прочь из города. Из этого же города он вывел сирийских христиан, пять мужей, ибо и они пребывали в узах ради имени Христова. Допросил их словами, и они не согласились поклоняться солнцу. Мучил их палками, и они еще более утвердились в той же мысли. Отрезал им носы и уши и приказал отвести в Сирию, чтобы пребывали они в царском мшакстве. Отправлялись они с большой охотой, так, словно получили от царя великие дары.

Итак, тот же главный палач явился к ученикам святых, преданных смерти, выбрал двоих из них, наиболее скромных, отвел в сторону от других и говорит им: «Как ваши имена?»

Один из них дал ответ и сказал: «От родителей меня зовут Хорэн, а его Абрахам, а по чину благодатному мы рабы Христовы и ученики блаженных, которых вы убили».

Дал ответ глава палачей и говорит им: «А теперь чем вы занимаетесь и кто вообще привел вас сюда?»

На это дал ответ Абрахам и говорит ему: «Это следовало вам узнать от наставников наших, ибо то были не какие-либо ничтожества, но владели отцовским имуществом в подобающем количестве, подобно же [имели] и служителей, как таких, как мы, так и получше нас. С теми, кто нас воспитал и обучил, с ними мы и пришли. Посему имеем мы веление от наших богоданных законов [317] любить их, как святых родителей, и служить им, как духовным владыкам».

Разгневался старший палач и говорит: «Говоришь, словно неразумный и дерзкий упрямец. Пока вы в мире пребывали в [своей] стране, это было хорошо. Но когда те стали преступниками, [повредив] царским делам, и оказались повинными смерти за свои деяния, вам не следовало вовсе приближаться к ним. Разве вы не видели в большом этом войске: когда кто-либо из начальствующих впадет в опалу царскую, он надевает одежды скорби и отделенно, отлученно сидит одиноко в стороне, и никто не осмеливается подойти к нему близко. А ты говоришь с гордостью, словно ученик невинного!»

На это дал ответ Хорэн: «И ваш порядок праведен и наш не лжив. Если нахарар провинится, ему надлежит быть покорным тому, от кого он получил почести, ведь кроме почета он еще и великие дары принял. И тот, кто поступает иначе, наталкивается на неблагоприятные последствия. Так вот, если бы наши наставники провинились перед Богом или согрешили в чем перед царем, мы поступили бы по отношению к ним подобным же образом: не подошли бы к ним в [нашей] стране и не последовали бы за ними сюда, в чужую страну. Но поскольку по отношению к обеим сторонам они жили в праведности, и вы зря и безвинно убиваете их, — мы еще более станем служить святым костям их!»

Говорит ему глава палачей: «Я уже раньше сказал, что ты совершенно неисправим. Вот и стало явно, что во всех их вредных деяниях и вы замешаны».

Абрахам спрашивает: «В каких вредных деяниях?»

Глава палачей говорит: «Во-первых, в смерти могов, а затем — во всех других».

Абрахам говорит: «Это [исходит] не только от нас, но соответствует и вашим законам. Когда цари дают вам повеление, и вы действуете через ваших служителей».

Глава палачей говорит: «Клянусь богом Михром, ты еще дерзостнее говоришь, чем твои наставники. Ясно, вы еще более зловредны, [чем они]. Итак, вам не спастись от смерти, кроме как если поклонитесь солнцу и исполните волю законов наших!» [318]

Хорэн говорит: «Доселе ты злословил, как человек, а теперь лаешь, как негодная собака. Если бы у солнца были уши, ты бы велел и его бранить. Но оно по природе лишено чувств, и ты в своей злобе еще более бесчувствен, чем оно. В чем ты видел, что мы хуже наших отцов? Не хотите ли вы испытать нас словами? Открыто сравни твою злобу и нашу доброту, и окажется посрамленным отец твой сатана — не только нами, более совершенными, но и теми, что кажутся тебе незначительными: и тот нанесет ужасные раны твоей душе и телу!»

Когда глава палачей услышал это, он страшно разгневался на них. Повелел волочить еще более, чем прежних [жертв], и их так ужасно волочили, что многим показалось — они умерли.

А когда прошло три часа, снова начали говорить оба и сказали: «Незначительным нам кажется это поношение и за ничто считаем телесные боли по сравнению с великой любовью божьей, в которой скончались отцы наши духовные. Так не медли и не останавливайся, но то, что ты им содеял, то же соверши и с нами. Если их дела кажутся тебе злейшими, то сосчитайте наши вдвойне. Ибо они словами приказывали, а мы делом исполнили их повеление».

Тогда тот еще более разъярился против них и приказал до смерти бить их палками. И на каждом из них сменилось по шесть мужей из палачей. И когда уже они, упав на землю, лежали полумертвые, приказал, чтобы обоим коротко отрезали уши. И так срезали, как будто и не было их на месте. Очнулись, как от сна, от ужасных побоев, начали просить с мольбою и говорить: «Молим тебя, доблестный воин царский, или прикончи нас, как отцов наших, смертию, или твори свою кару по образцу последних. Ибо уши наши выздоровели [и приобрели] небесную неуязвимость, а обоняние при этих мучениях все еще на месте. Не делай нас одаренными небесной благодатью лишь наполовину. Очистил ты тела наши волочением и уши наши отрезанием, очисти и носы наши усекновением, ибо насколько ты безобразишь нас в земном [облике], настолько украшаешь в небесном!»

Дал ответ приниженно старший палач и говорит: «Боюсь, если, пребывая около вас, я еще помедлю, вы обратите меня в ученика [319] вашего упорного заблуждения. Ибо теперь я выдам намерения царские в отношении вас. До сих пор было поведено о вашем наказании, и сверх этой кары — идти вам в Сирию и быть вам царскими мшаками, чтобы кто на вас ни взглянул, уже не упирался в этом заблуждении против веления царского».

Говорят ему блаженные: «Ты нашу землю оставил полувозделанной, мы на царской земле не сможем трудиться нашими полутелами» ¹.

Когда глава палачей услыхал это, он начал умолять воинов, которые их уводили, и говорил: «Только бы отсюда вы их забрали и ушли, а достигнув Сирии, пусть бродят там, где пожелают».

Это и есть армянские исповедники, которые с радостью приняли на себя увечья и муки. И так как они избегли святой смерти, то в скорби и печали направились по долгому пути. Не оковы на ногах и руках казались им тяжелыми, а [дума]: «Почему не оказались мы достойными сравняться с доблестными мучениками?»

И когда доставили их в страну вавилонян, в область, которая называется Шапух ², хотя они и были под царским наказанием, но и открыто, и тайно, весьма торжественно были приняты жителями страны. Но блаженные и этим были крайне опечалены, мол, мы мало потрудились и много отдыхаем. И всегда оставались в той же скорби.

[Придя на место], они там старались видеть священные оковы нахараров, быть служителями их телесных нужд. Сообщили об этом вельможам той страны, которые принадлежали тому же святому обету христианства. И с одобрения всех великих и малых оповестили всю страну, чтобы, [поднося им] необходимое, принять участие в судьбе святых узников на далекой чужбине.

И так из года в год собирали, по возможностям каждого, кто — немного, а кто — много, у кого что было в запасе, драмы либо дахеканы ³, собирали, укладывали и давали блаженным, чтобы доставили тем [нахарарам]. И так они пробыли служителями, пока не исполнилось десять лет этого служения.

И так как они весьма строго содержались в жаркой стране и непрерывно странствовали через тот же Шапух, Мешов и через Кашкар и всю Сирию и Хужастан, сражаемые ужасным зноем, [то] [320] от солнечного удара умер святой Хорэн и был погребен жителями той страны вместе со святыми мучениками.

А блаженный Абрахам пребывал непрерывно в той же добродетели и, кружа [повсюду], собирал все подношения верующих и отвозил в отдаленные места, и сам доставлял по потребностям каждого. И так продолжалось до двенадцатого года осужденных, пока не умолили его все единодушно, чтобы он согласился отправиться в страну Армянскую. Ибо когда он придет [армянам], в нем увидят [одного] из доблестных мучеников, которые скончались от меча, в нем увидят и святые оковы мученичества.

А когда мученики, исповедники и узники через него станут видимы, — через него получит благословение вся страна, через него получат благословение и сыны их для взрастания, через него станут скромными старцы в собственной мудрости. Через него будут научаться князья их человеколюбию, через него западет жалость от Бога в сердце царя — устроять и устанавливать мирную жизнь для всей страны. Через него церкви прославятся, как доблестный и совершенный воин, через него мартирии украсятся, через него и мученики, радуясь, возликуют. Через него и поле Аварайра, заблистав, наполнится цветами — не от дожденосных туч, но от [останков] святых, проливших кровь мучеников, рассеявших и рассыпавших болезни [своих] святых костей. Когда исповедник своими многострадальными стопами пройдет по обширным бранным полям, которые по природе не что иное, как земля, когда живой мученик будет странствовать по ним, живой, пришедший к живым, — вся страна оживет вдвойне.

«Мы знаем, — говорят, — когда увидят его все монахи страны Армянской, через него вспомнят духовные полки воителей, которые за нас, говорят, отдали себя на смерть и пролили кровь свою, принеся ее в жертву Богу. Благодаря ей будут помянуты святые иереи, которые замучены на чужбине и утишили распаленный гнев царя. Этим, быть может, вспомнят наши оковы и, творя молитвы, испросят у Бога, чтобы нам, пленным, вновь вернуться в родную страну нашу.

Ибо очень истомились мы, не только телесно, но еще более стремясь увидеть святые наши церкви и святолюбивых священнослужителей [321] наших, которых мы в них утвердили. И если в другой раз поможет нам Бог пойти и утешить оставшихся, знаем, что и для нас откроет Бог врата милосердия своего, чтобы пойти по той же дороге, по которой [следуют] стопы сего святого».

Когда у нахараров, наделенных благодатью Божьей, родился этот замысел, они многими уговорами привели исповедника к согласию. И так как он привык никогда не противиться благому, по прежней привычке и в этом случае он поспешил немедленно исполнить решение единодушно согласившихся во имя Божественной добродетели. Пришел и вступил в страну Армению Великую.

Поспешили и немедленно вышли навстречу ему мужи и жены, великие и малые, и все множество азатов и шинаканов. Падали ниц перед святым и, простирая к нему руки, говорили: «Благословен Господь Бог в вышних, направивший к нам ангела с небес — доставить нам весть о воскресшем, чтобы унаследовали мы Царство [небесное], ибо в тебе мы видим воплощенными всех отчаявшихся с надеждой о воскресении, а скованных — в уповании на свободу от пут. В тебе мы видим и устроение страны нашей в мире. Ибо церкви наши в ликовании радуются, и через тебя святые мученики наши беспрерывно предстательствуют за нас перед Богом. Благослови нас, святой отец наш, ты — уста усопших, говори с нами с открытым благословением, дабы в душах наших мы тайно слышали благословение святых.

Ты открыл дорогу тем, что желали вернуться в свою страну. Молим Бога, чтобы неотступно шли вслед за тобой, святым проводником. И как открыл ты закрытую дорогу в [нашу] страну, отвори и на небесах двери для молитв наших, дабы моления и от нас, грешных, достигли Бога для предстательства за этих узников. И пока пребываем мы в смертном теле, как видим мы твою божественную святость, пусть увидим и любимых наших страдальцев, [ведь] мы давно разбиты и раздавлены душой и телом. Итак, уверуем в истинную надежду — как исполнилось наше великое ожидание твоей святой любви, так и вблизи мы увидим истинных свидетелей Христовых, по поводу небесной красоты которых мы пребываем в горячем ожидании». [322]

Но блаженный исповедник, хотя и был принят всей страной со столь великой любовью, никак не хотел приблизиться к кому-либо для удовлетворения [жизненных] телесных нужд, но избрал себе место вдали от всех многочисленных толп людей и вместе с тремя братьями кончил жизнь свою в великом подвижничестве.

Если кто пожелает изложить это, с трудом сумеет рассказать о благочестивых делах его. Заговоришь ли о бодрствовании — словно лампада неугасимая горел он все ночи напролет. А что до умеренности в еде, считай, что он был похож на обходящихся без пищи ангелов. Говоря о скромности, среди живых не найдешь ему равного. Пожелаешь ли заговорить о бескорыстии, то, как мертвый не соблазняется имуществом, таким же точно считай и блаженного.

Не умолкая, постоянно пребывал он в служении бесконечными молитвами, всегда беседовал с Богом в вышних. Был он солью для утративших вкус и взбадривающей шпорой для всех ленивцев. Через него была посрамлена жадность и весьма пристыжено чревоугодие. Он принес выздоровление стране нашей Армянской, и множество раненых с его помощью обрели здоровье. Был он совершенным учителем для [бывших] учителей своих и святым отцом-наставником для [бывших] отцов своих. Прислушиваясь к его славе, умудрялись невежды, а, видя его вблизи, одумывались дерзкие. Он проживал телесно в тесной келье, и слава о святости его достигла дальних и близких. Бесы, преисполнившись страха, убежали от него, спустились ангелы и поселились возле него.

Греки через него считали блаженной страну Армянскую, и многие варвары спешили видеть его во плоти. Он был любезен возлюбленным Бога и многих из врагов истины обратил на сторону святой любви. Он стал благочестив с самых отроческих лет своих и в том же благочестии завершил жизнь свою. Как не вступил он в святой брак в мире сем, так же оказался не подвержен земным благам, исходящим от всяческих тленных предметов мира сего. И если следует высказаться открыто: как променял он телесные нужды на пользу духовных вещей, так и переместился с земли на небеса. [323]

Имена нахараров, которые по доброй воле ради любви Христовой отдали себя в оковы царские:
из рода Сюни два брата, Бабгэн и Бакур;
из рода Арцруни Мершапух, Шавасп, и Шнгин, и Мехружан, и Паргев, и Тачат;
из рода Мамиконеан Хамазаспеан, и Хамазасп, и Артавазд, и Мушел;
из рода Камсаракан Аршавир и Тат, Вардз, Нерсех и Ашот;
из рода Аматуни Вахан, и Арандзар, и Арнак;
из рода Гнуни Атом;
из рода Димаксеан Татул и Сатой, вместе с двумя другими сотоварищами;
из рода Андзеваци Шмавон и Зуарэн и Араван;
из рода Аравелеан Папак и Вараздэн и Дат;
из рода Арцруни Апрсам;
из рода Мандакуни Сахак и Парсман;
из рода Ташраци Врэн;
из рода Рапсонеан Бабик и Йохан.

Эти тридцать пять мужей, кто из старших нахараров, а кто из младших, но все телом [воистину] нахарарские отпрыски, а по духовной доблести — все небесные граждане. И много еще других азатов — кто из царского удела, а кто из уделов тех же нахараров, сотоварищи и соратники доблестных витязей. И все они по своей воле вошли в священные оковы мучения.

Но мы сейчас удивлены не только тем, что они по своей воле отправились и вступили в испытание, но еще больше мы изумлены, что люди изнеженные, как они, воспитанные среди снежных гор, стали жителями знойных равнин. Те, что наподобие свободной дичи бродили среди изобилующих цветами гор, были брошены в сожженную страну Востока со связанными ногами и руками. Мучимые голодом и терзаемые жаждой, во мраке днем и без света ночью, без покрывала и без ложа, подобно зверям, спали на земле девять лет и шесть месяцев. И с такой великой радостью переносили лишения, что вовсе никто не услышал из уст ропота и брани, но обильные выражения удовольствия, подобно благоденствующим, пребывающим в богопочитании людям. [324]

И пока они были в таких лишениях, возникла мысль у царя, что от великих страданий тяготятся они горькой жизнью своею. Послал к ним великого хазарапета и [тот] сказал: «Хоть впредь подумайте о себе и не пребывайте в том же упорстве, поклонитесь солнцу и будете освобождены от злейших оков ваших, и каждый вновь обретет свою [свободную] жизнь на родине».

Дали ответ блаженные и говорят: «Для какого испытания, ты, придя, спрашиваешь нас, и действительно ли сам царь послал тебя?» Поклялся хазарапет и говорит: «В этом нет ни слова больше или меньше, что не вышло бы из уст его!» Тогда они говорят ему: «Те, что однажды научились истине, никогда не отступят от нее, но остаются теми же, что они есть. Неужели тогда мы уперлись по какому-то неведению, а ныне лишения вразумили нас чему-то? Это не так, но в мыслях живет лишь то сожаление, что как это мы не закончили нашу жизнь с прежними [мучениками]! Но теперь мы умоляем тебя и через тебя великого царя: больше уж по этому делу не спрашивайте нас, а что вы замыслили о нас — совершите!»

Когда великий хазарапет услыхал это, весьма похвалил в мыслях своих их твердую стойкость и после этого стал проявлять к ним расположение как к возлюбленным Божьим. И многими словами увещания склонял царя к согласию, чтобы тот освободил их от оков. Ибо хотя он и был отстранен от царского хазарапетства и во многих делах был признан вредным, [да и] сам в душе своей лелеял [мечту] о разрушении страны Армянской, почему и с великим поношением его вернули домой, — до конца своей жизни он никогда не желал злословить об этих узниках.

А многие из блаженных, что были моложе, научились грамоте своей родной страны, и было им это пищей духовной, которою они себя ободряли и товарищей утешали. Настолько восхитились в мыслях и думах своих, что и те [из блаженных], что были постарше, смягчились, освежели, помолодели. Ибо, хотя для них времена учения прошли, но они, распевая совместно множество псалмов, духовно сливались с новооперившейся стаей отроков.

И так возвышали святое служение, что, очарованные их сладким пением, некоторые из суровых палачей делали им послабления, [325] насколько это было в их руках безотносительно от царского веления, проявляли ко всем любовь и часто помогали им в их телесных нуждах. Особенно же потому, что через них удавались исходящие от Бога чудеса врачевания, так что в том городе, где были узники, многие из одержимых очистились. Поскольку не было у них вовсе священников, к ним обращались больные и хворые того города, и каждый получал от них выздоровление от своих болей.

Даже и тот, кто был великим ишханом той страны, которого именовали Харевшлом Шапух и ему были поручены все подлежащие наказанию, проявлял ко всем великую заботу и любовь. Старцев из их числа воспринимал как отцов и самых молодых из них ласкал как любимых сыновей. Много раз писал и докладывал [царскому] двору о страданиях и лишениях узников и указывал на благородный образ жизни каждого мужа. Перед вельможами старался, тщился различными способами, пока долгими уговорами не привели царя к согласию. Повелел разбить их оковы и снять с них траурные [одежды] карательные и облачить их в одеяния, подобающие нахарарам.

Установил им содержание и распорядился [выдать] от дворца полное снаряжение. Написал и поручил великому хазарапету, чтобы они с царскими войсками отправились на войну.

И когда это так было установлено, и было составлено новое повеление царя, во многих местах, куда прибыли, они преуспели в делах мужества, так что относительно их послали ко двору даже грамоту с похвалой. Поэтому царь смягчился в мыслях, повелел всех привести пред лицо свое. Пришли и представились Йазкерту, царю царей. Он с удовольствием посмотрел на них, поговорил с ними словами мирными и обещал вернуть каждому его княжение соответственно отцовскому титулу и отпустить их всех в страну в христианской вере, за которую они и были мучимы.

И пока там, в армии, в великой радости выступали перед царем, в то именно время царя постиг конец жизни, в девятнадцатый год царствования его. И два его сына, противостоя друг другу, воевали за [царскую] власть. Жестокая война свирепствовала два года. [326]

А пока они пребывали в этой вражде, восстал и царь Алвании, ибо он был их племянником по сестре и, согласно отечественной вере, прежде был христианином, но Йазкерт, царь царей, насильственно сделал его могом. И, улучив удобное время, он решил отдать себя смерти: почел за лучшее погибнуть на войне, чем ценою отступничества править царством. Вследствие всего этого возвращение их в свою страну задержалось. А воспитатель младшего сына Йазкерта по имени Рахам из рода Михрана, хотя и видел, что арийцы разделились надвое, но с [одной] половиной зверски напал на старшего сына царя. Поразил, истребил отряд и, взяв в плен царского сына, приказал там же на месте убить его. А остальные войска привел и уговорил, и установил единодушие по всей Арийской стране, и поставил царем своего воспитанника, имя которого было Пероз ⁴.

Но хотя в Арийской стране и установился великий мир, царь Алвании не желал вновь покоряться, окопал крепость Чора и провел по эту сторону войска маскутов ⁵, объединил одиннадцать царей горских и противостал войной полку Ариев. И великий ущерб нанес войскам царским. Хотя они и дважды и трижды давали грамоту с мольбою, никак не могли привести этого мужа к согласию, а в письмах и через посланцев он порицал их за напрасное разорение страны Армянской. Напоминал им смерть нахараров и мучения узников. «В ответ на такую любовь и заслуги, вместо того, чтобы лелеять, вы лишаете их жизни», — говорил он. «Лучше пусть я, — говорил, — приму на себя их мучения, чем оставлю [без защиты] христианство!»

И когда увидели, что ни силой, ни любовью не смогли привести [его] к согласию, отправили огромные сокровища в страну хайландуров, открыли Аланские ворота ⁶, выставили многочисленное войско изхонов и сражались в течение года с царем Алвании. Хотя и поколебались и рассеялись его войска от войска хонов, но его не смогли покорить. К тому же и телесные поражения постигли хонов, частью в боях, частью и от мучительных болезней. И когда настолько затянулась осада, большая часть страны пришла в разорение, но никто из [жителей], усомнившись, от [царя] не откололся. [327]

Вновь послал к нему царь персов [требование]: «Мою сестру, что у тебя, и племянника отправь прочь, ибо они изначала были могами, хоть ты их обратил в христиан, — и страна твоя тебе да будет!» Но этот замечательный муж сражался не за господство, а за богопочитание. Мать (?) и жену отправил и отказался от всей страны, и сам взял Евангелие и пожелал уйти прочь из той страны.

Когда об этом услышал царь, горько раскаивался он и сожалел, и весь вред от этого дела он свалил на своего отца. Нерушимую клятву скрепил печатью и дал отнести к [царю Алвании]. «Только не уходи из твоей страны, и что ты скажешь, я сделаю». Но тот выпросил собственность, [причитающуюся ему] как отроку, которую отец его пожаловал ему в детстве его, — тысячу ердов ⁷. Взял это у царя и поселился вместе с монахами. И каждодневно так [подчинял] себя служению, что и не вспоминал вовсе, что прежде он был царем.

И вся эта долгая вражда, которая происходила до пятого года царя царей Пероза ⁸, явилась причиной задержания нахараров армянских. Но в отношении содержания и права входить во дворец Пероз [все это] весьма умножил по сравнению с многолетними обычаями.

И не только в душах своих утешались невидимой силой надежды на вечность, но и в телесных лишениях [легко] переносили тяжкую ношу. Ведь хотя и имела каждая ею самою воспитанных служительниц, никто из них не обнаруживал, которая — госпожа, а которая — служанка, — одинаковая одежда была у всех, и одинаково обе спали на земле. Никто никому не стелил постель, ибо они даже не выбирали соломы: тот же был темный цвет у циновок, тот же черный цвет — у подушек изголовья.

Не было у них поваров для изысканных яств и отдельных пекарей для услужения, как это принято у азатов, но были только общие. Начало субботы [отмечали] как отшельники, проживающие в пустынях. Никто никому не лил воду на руки, и младшие старшим не подавали полотенце. Не попадало мыло в руки вскормленным в неге женам и не подавались умащения для приятности. Не ставились перед ними чистые блюда, и не появлялись кубкодержатели при пире. Ни у одной не стоял у дверей слуга, и почтенные мужи не приглашались в их дома. Не вспоминался им вовсе кто-либо из детских воспитателей или любимых родных.

Покрылись пылью и закоптились пологи и завесы молодых новобрачных и паутиной затянулись их брачные покои, разбиты были высокие кресла их зал и полопались сосуды их пиршества. Рухнули и разрушились дворцы их, и, будучи разорены, пришли в разрушение их замки-пристанища. Высохли и увяли сады и цветники их, и вырваны были виноносные лозы их виноградников.

Собственными очами увидели они разграбление их имущества и своими ушами услышали [стоны] мучений и страданий своих любимых. Их сокровища взяты были в царскую казну, и вовсе не осталось украшений на их лицах.

Жены нежные страны Армянской, взращенные в ласках и неге, на своих подушках и ложах, [отныне] на босу ногу и пешком шли они в дома молитвы, неустанно вымаливая, как бы им вытерпеть великие лишения. Те, что с детства своего были вскормлены мозгом телят и яствами из дичи, [ныне], существуя травоядением, как дикие животные, принимали [обычную] пищу с великой радостью и вовсе не вспоминали привычную изнеженность. [329] В черный цвет окрасилась кожа их тел, так как днем они были палимы солнцем, а всю ночь напролет лежали на земле. Непрестанное бормотание уст, — то было пение псалмов, а высшим утешением [им были] чтения из пророков. Объединялись по двое, составляя дружные и равные упряжки, прокладывали борозду к царствию [небесному], чтобы, не сбиваясь, довести ее до пристани [вечного] покоя.

Забыли они женскую немощность, обрели в духовной войне мужество и добродетель; дали бой и сразились с превеликими грехами, отсекли, отрезали и отбросили смертоносные корни [греха]. Искренностью победили коварство и святою любовью смыли синюю окраску зависти, они отсекли корни жадности, и усохли ее смертоносные плоды. Смиренностью одолели [чужую] гордыню и тем же смирением достигли небесной высоты. Молитвами отворили запертые двери небес и чистыми прошениями склоняли ангелов ко спасению. Услыхали благовестие издалека и восславили Бога и вышних.

Бывшие среди них вдовы стали вновь невестами добродетели и сняли с себя проклятие вдовства. А жены узников по воле своей надели путы на телесные желания и приобщились к мучениям святых кандальников. Они при жизни уподобились доблестным мученикам убиенным, и издали стали наставниками и утешителями узников. Своими перстами зарабатывали и питались, и на установленное им от дворца содержание из года в год приобретали пищу и отправляли [узникам] в утешение. Уподоблялись бескровным травяным кобылкам, которые без пищи живут сладостью песни, живы только вдыханием воздуха и являют подобие бестелесных.

Многих зим растаяли льдины. Настала весна и прилетели новые ласточки, увидели [их] и возрадовались жизнелюбивые люди, но [эти] никогда не увидели своих любимых. Весенние цветы напомнили верных, возлюбивших подвиг мученичества супругов, и очи затосковали по желанной красоте их лица. Утомились охотничьи псы, сорвались набеги охотников. Память о них [осталась жить] лишь в письменных сказаниях, и никакие годовые праздники не смогли вернуть их из чужбины. Взглянули [любящие] на место их за столом, посмотрели и прослезились и во всех собраниях [330] помянули их имена. Многие памятники были водружены в их честь, и имя каждого было на них обозначено.

И хотя так, со всех сторон, [бушующие] волны налетали на их думы, они нисколько не ослабели в небесной добродетели. Сторонним [людям] они представлялись вдовами в печали и страданиях, а в душе своей были украшены и утешены небесной любовью.

Они оставили привычку спрашивать прибывшего издалека: «Когда же нам доведется повидать любимых наших?» И о том были их молитвы к Богу, чтобы, как начали, с той же доблестью закончили, исполненные небесной любви.

И мы, и они все в равной мере да унаследуем [небесную] столицу добра и да достигнем того, что обещано возлюбленным божьим — во Христе Иисусе, Господе нашем!