Иоанн Камениата. Взятие Фессалоники. Главы 41-79

Библиотека сайта XIII век

Ввиду большого объема комментариев их можно посмотреть здесь
(открываются в новом окне)

ИОАНН КАМЕНИАТА

КЛИРИКА И КУВУКЛИСИЯ ИОАННА КАМЕНИАТЫ

"ВЗЯТИЕ ФЕССАЛОНИКИ"

41. То же самое творилось и у вторых ворот, называемых Литейскими. Как мы уже рассказали, варвары еще раньше заняли ворота, которые вели к морю; те же, которые были на востоке, мы сами закрыли, опасаясь хитрости с огнем, испытанной ранее у ворот переднего укрепления; впоследствии напуганные горожане, не имея здесь возможности бежать, толпились на улицах и гибли на каждом шагу. Лишь немногие, считанное количество наших, спрыгнув в залив с западной части стены, избегли опасности. Сохранил себе жизнь также кое-кто из тех, кому удались незаметно, до того как случилась беда, спастись через ворота акрополя, в первую очередь предводители славян, давно задумавшие бегство и заблаговременно завладевшие ключами от этих ворот. Им, видевшим самые ужасные страдания нашего города, следовало выпустить наружу каждого, кто им встречался: ведь таким образом многие, стоящие поблизости, могли бы бежать до того, как варвары ворвались в город. Славяне ни о чем подобном не хотели даже и думать; всегда преследуя только собственную выгоду, они и в. этом случае заботились, как бы отвести от себя опасность, поэтому лишь немного приоткрыли ворота и покинули город, оставив здесь одного человека, чтобы после их бегства он снова запер эти ворота. Так эти люди злоумыслили против общего блага, но придумали хитрую отговорку, что ушли не с целью спасения, а для того, чтобы встретить союзников — стримонитов, так как стратиг будто бы приказал им это ¹⁰⁸. [186]

42. Немного времени спустя вооруженные варвары стали караулить и эти ворота, так что уже невозможно было безнаказанно даже выглянуть наружу, не то что бежать. Я, мои отец я братья (у меня двое младших братьев, которые по сей день разделяли со мною и плен и все остальные невзгоды) были тогда вместе со многими другими у этих ворот. Когда нам стало известно вероломство славян (мы узнали о нем после их бегства), все врассыпную бросились назад в город, и каждый бежал, как только мог, быстро, словно несчастие подхлестывало его призраком ужаса. Мы с отцом решили, пока варвары не успели нас настигнуть, укрыться в какой-нибудь башне внутренней стены и не смешиваться с остальной толпой горожан, чтобы при появлении врагов, обособленные ото всех, мы одни попались им на глаза, смогли договориться с варварами и спасти себе жизнь. Так оно по божьей воле и вышло. Я сейчас расскажу тебе, как все было и какой невероятной настойчивостью мы этого достигли.

43. Быстро поднявшись на стену, мы добежали до какого-то укрепления напротив обители святого Андрея Первозванного ¹⁰⁹. Нас было пятеро: мой отец, я с двумя братьями (о них уже шла речь) и еще один наш родственник, все клирики и все принадлежащие к составу чтецов ¹¹⁰. Некоторое время мы молчали, раздумавшись о грозящей нам страшной смерти, а потом начали стенать; каждый оплакивал свою душу и разлуку друг с другом. Отец первый стал причитать, как человек пожилой и умудренный искусством говорить речи. «Увы мне, чада многострадальные,— говорил он,— сколь жалостна моя судьба ! Неужели суждено мне, горькому и злосчастному, в один день увидеть кончину тех, кого я родил и кому в разное время даровал жизнь. В отличие от прочих, сраженных бедствиями, я даже не могу — так торопит меня время — подобающим образом оплакать свое несчастие. О, я охотно созвал бы в час этого общего безутешного страдания даже не одаренных душой тварей, чтобы они приняли участие в моем горе и разделили со мной мою печаль. То же чувствуют и все жители нашего города, ибо каждый нуждается в ком-нибудь из близких и испытывает потребность в сочувствии другого человека. Мне разом грозят два несчастия: погибель души (ибо жизнь свою я провел в грехе) и эта нечаянная разлука с вами; я никогда не думал, что лишусь вас столь нежданным образом, но постоянно молил бога, чтобы вы закрыли мои отягченные печалью глаза и ваши руки положили меня в гробницу отцов, чтобы я оставил вас невредимыми, опорой матери и заботливыми опекунами двум малолетним братьям. Теперь на это больше нет надежды: застигнутый бедой, я вместе с вами до времени жду смерти. [187] Из-за множества своих прегрешений я сохранен невредимым и дожил до того, чтобы на моих глазах возлюбленные дети стали жертвой вражеских мечей и их милые тела достались безжалостным палачам; увы, я не. уверен даже в том, что убийца сразит меня, злосчастного, первым. Но в час общей беды я сумею вытерпеть свою; ибо ваш юный возраст и ваши цветущие лица позволяют думать, что враги сначала познакомятся с вашим оружием, а потом уже я, помнящий много смертей, сражаясь рукой каждого из вас, смешаю свою кровь с вашей.

44. Но неприметно для себя самого я, возлюбленные дети, далеко отклонился от подобающего в таких случаях и примешал к своему плачу многое, что совсем сюда не идет. Ведь я сражен горем, и общая для всего города погибель побуждает меня против воли оплакивать этот злой час и нашу беду. Кто, если бы он и обладал каменным сердцем, в горестях, подобных вашим, не оплакивал бы себя и своих близких, раздавленных тяжестью несчастия? Однако бог всегда желает и дает людям только то, что устрояется к их же благу. Нам, наверное, за прегрешения наши предназначен такой плачевный конец,— и вот заслуженная расплата уже у всех перед глазами и жестоко разит мечом наши сердца. Но справедлив допустивший это и уготовивший нам вынести насильственное расставание с телом и претерпеть кару за прегрешения по всей строгости грядущего суда. Будьте поэтому стойки духом, уповая только на него, ибо он один может отпускать грехи, совершенные на земле. И, если суждено пострадать за веру, пусть.не вырвется у нас ни единого стона, пусть не убоимся мы плотской смерти, которую, если и не в таких муках, каждому все равно суждено претерпеть, исполняя предначертанное природой. Расставаясь с жизнью, да возблагодарим бога. дабы умереть с надеждой на загробное блаженство». Такими словами мой отец приуготовлял всех нас к страшной смерти и внушал нам решимость.

45. Пока все это говорилось и мы, обнявшись, прощались друг с другом, появилась большая толпа врагов; эфиопы, совершенно голые, с обнаженными мечами в руках, неслись вперед, оскаливая зубы, подобно диким кабанам. Остановившись здесь, они начали с того, что зарубили тех, кто вместе с нами бежал от коварно запертых ворот и находился теперь вблизи стены. Им не оставалось ничего другого, как подставить голову под меч палача и приготовиться к удару, мы видели это страшное злодеяние. Если убийцу трогала покорность человека, не сопротивлявшегося гибели, он наносил смертельный удар и этим скорее освобождал его от мучений, если же его каменное сердце не смягчалось и он желал насытить свою [188] ярость, еще больше распаляясь при виде мучений своего пленника, постепенно отрубал ему члены и заставлял несчастного пережить ужас множества смертей. В этой густой толпе ничего не было слышно, кроме звона мечей и бульканья крови, льющейся из ран.

46. Вскоре все эти люди лежали бездыханные — зрелище, достойное стенаний и плача. Когда же очередь дошла до нас (варвары заметили, что мы притаились в укреплении), все они. как один бросились туда, предвкушая легкую добычу. Приблизившись к нам, они, однако, замедлили свой бег. Ведь мы были отделены от них упомянутой уже мною башней, через которую следовало пройти, чтобы добраться до нас; ее пол был некогда выстлан бревнами, а теперь прогнил от времени, провалился; и ступать по нему было опасно, потому что в целости остались только два средние бревна, по которым варвары могли пройти лишь с величайшим риском. Наши враги, увидев это опасное место, убоялись, как бы, когда они будут на середине пути, не-обнаружилось, что мы устроили здесь ловушку, чтобы сбросить их вниз, так как башня была высокой и падение грозило тяжелыми последствиями. Творящий чудеса господь внушил им такие мысли. Ведь если бы эфиопы сразу, как только они приблизились к нам, без колебания отважились перейти по бревнам на нашу сторону, мы погибли бы так же, как и те, кто пал на наших глазах. Пока враги стояли в нерешительности, мы побороли страх и стали думать, нельзя ли чем-нибудь Помочь делу. Я, как только мог, быстро выскочил из своего укрытия, презирая смерть и забыв о том, что мгновенье назад. свершилось на моих глазах-, бросился к входу в башню, собираясь по бревнам перейти туда, где стояли варвары. Увидев, что я, безоружный, смело приближаюсь к ним и спешу что-то сообщить, они в свою очередь подошли и, став друг за другом рядами, движением протянутых вперед рук показывали, что готовы мечом поразить меня. Когда и это не заставило меня оробеть (ум мой был занят только тем, что я собирался сказать), один из эфиопов, самый бесстрашный и дерзкий, превосходящий их всех ростом, приблизился ко мне и пытался ударить мечом по голове. Я поднял руки и сказал: «Не делай этого, потому что лишишь и себя и своих товарищей больших денег».

47. С этими словами я свободной рукой отразил движение эфиопа, чтобы он не мог нанести удара, и, сунув за пазуху левую руку, быстро вынул кое-какие золотые украшения, положил.ему в ладонь и сказал: «Пусть это будет тебе наградой за мое спасение; если же ты желаешь получить большую, обещай сохранить жизнь моему отцу и братьям, а также дяде, — при [189] этом я повернулся, показывая пальцем на то место, где они находились,— и я дам тебе сокровища, которые мы в страхе перед вашим приходом спрятали в тайнике, известном нам одним. Мы охотно откроем его вам, едва окажемся в безопасности, если же погибнем, эти ценности также погибнут, не попав вам в руки; с нашей смертью пропадут для вас и они». Этими словами я смирял гнев эфиопа, а обещанное золото заставляло его задуматься над тем, что я успел сказать, пока на разные лады старался его умолить. Однако, будучи варваром, он не понимал, что я ему говорю, и, казалось, только удивлялся моему спокойствию и с трудом обретенному напускному хладнокровию.

48. В это время подошел какой-то человек и сказал: «Зачем ты пытаешься уговорить этого эфиопа, когда надо обратиться ко мне, и я тебе помогу во всем». Я окончательно осмелел и, успокоившись благодаря его присутствию, воскликнул: «Кто бы ты ни был, в этих несчастиях посланный нам всевышним, спаси нас и избавь от погибели! За это ты получишь достойный благодеяния выкуп, равного которому тебе не взять ни у кого другого во всем городе». Он ответил: «Будьте спокойны, не думайте о смерти, не падайте духом, ибо,— так он сказал,— я сумею уговорить эфиопов и отведу вас к самому предводителю, чтобы и он заверил вас в этом. Сговоритесь только друг с другом о том, чтобы выполнить свои обещания. Ведь если что-нибудь из того, что вы посулили, не будет исполнено, вот этими мечами осуществится расправа». Не успел он кончить, как приблизились мой отец с двумя братьями, о которых я уже упоминал, и, пав к его ногам, молили о спасении, подтверждая, что готовы выполнить все, о чем я говорил. Мой собеседник быстро передал наши слова остальным и прежде всего тому, кого я встретил первым и кому уже обо всем сказал. Убедив их дать клятвы, он стал увещевать нас не бояться за свою участь.

49. Едва мы попали в плен, варвары заставили нас покинуть стену, окружили тесным кольцом и повели к морю, шагая прямо яо трупам. Миновав внутренние ворота, мы шли дальше не по прямой дороге, но повернули к лежащему здесь холму и поднялись по его склону. Вскоре показались другие-идущие сюда эфиопы, тоже вооруженные мечами. Заметив среди пленников нас, они исполнились прежнего гнева и бросились вперед, еще издали выказывая необузданную ярость. Однако, приблизившись и увидев, что те, кто нас захватили, обходятся с нами бережно, они поспешно рассеялись и отступили; лишь один, как видно, самый бессовестный и дерзкий, злобно преследовал нас по пятам, как бешеная собака, и упорно [190] старался пронзить кого-нибудь своим мечом. Выдав себя за одного из тех, кто нас пленил, он каким-то образом отвел меня в сторону и хотел убить. Я закричал, и отец в тревоге обернулся (он находился тут же), увидев, что мне грозит смерть и что свирепый палач схватил меня за волосы и собирается пронзить мечом горло, толкнул давешнего нашего спасителя, шедшего рядом, и, торопливо показывая на меня, воскликнул: «Что же это такое? Почему вы, забыв собственные обещания, осудили на смерть моего сына? Если он погибнет, жизнь и для меня станет ненужной. Отними его у палача, если ты хоть немного-думаешь обо мне, а не то пролей и мою кровь, ибо мы не можем умереть порознь!» Человек этот, испуганный словами отца, тотчас бросился бежать и отвел руку варвара, уже протянутую для удара и держащую меч наготове. Злодей же, которому помешали, не позволив осуществить его намерение, пришел в еще большую ярость: дико вращая глазами, стиснув зубы и скрежеща ими (как обычно делают варвары), с видом свирепым и кровожадным, он пытался вырваться и вновь броситься на меня. Однако тот, кто в те дни самим богом был послан нам спасителем, не допустил до этого, но пытался всячески улестить его. Когда же он ничего этим не достиг и варвар, пришедший в полное неистовство и жаждавший крови, неожиданно и незаметно для всех занес над моей спиной меч и вонзил его движением, исполненным огромной силы (до сих пор у меня на теле сохранился шрам), этот достойный удивления человек возмутился, с силой оттолкнул эфиопа, схватил меня, уже поникшего к его ногам и обливающегося кровью, и быстро вернулся к товарищам.

50. Когда я снова оказался в толпе и, избежав опасности, возносил благодарность всевышнему и принялся думать о своей ране, внезапно последовал новый удар, который причинил мне еще более острую боль. Все тот же безумец, неизвестно откуда появившийся, со страшным криком, выдававшим его неудержимую ярость, сзади вонзил мне меч в ребра. Тогда я обратился к защитившему меня человеку, который, как я говорил, шел рядом: «Почему, скажи, только мою жизнь вы не хотели пощадить и, — тут я обернулся и указал на эфиопа, — отдали меня ему на расправу? Знайте, что лишь если избегнем смерти все мы, кого вы обнадежили своей клятвой, наши обещания будут исполнены; если же хотя бы один из нас погибнет по вашему недосмотру, все мы из-за этого простимся с жизнью, и вы ничего не получите. Так что, если данная вами клятва истинна, всеми средствами защитите нашу жизнь и будьте уверены, что и мы в свою очередь исполним все, что обещали». Выслушав мои слова и передав их всем, кто находился рядом, [191] он склонил их напасть на моего врага и подальше отогнать его Варвары окружили нас кольцом и стали двигаться медленнее.

51. Наконец мы пришли туда, где находится монастырь посвятивших себя служению господу девственниц, издревле зовущийся Акруллион ¹¹¹. Натолкнувшись у входа в него на другой варварский отряд, наши стражники немного постояли с ним, а потом вошли внутрь, надеясь, что там найдутся какие-нибудь ценности. Мы, глядя на всех с подозрением и не оправившись еще от пережитого испуга, последовали за ними. Войдя в преддверие храма святого Георгия ¹¹³, мы увидели сидящего на скамье варвара с насупленными бровями и обнаженным мечом; рядом с ним стояли люди, которые не спускали с него глаз и всем своим видом выражали готовность выполнить любое его, приказание.

Когда мы подошли, он спросил наших стражей, кто мы такие и почему нас помиловали. Они коротко все ему объяснили и, взяв нас сзади за плечи, заставили пасть к его ногам. Тогда он повернул меч, что держал в руке, тупой стороной его коснулся головы каждого из нас, а затем велел нам подняться с колен,. приободриться и добавил: «Получив такое доказательство безопасности, вы впредь не должны — я ручаюсь вам в этом — тревожиться за свою жизнь».

Окружавшим его варварам нечестивец приказал отворить двери храма, до того запертые, и, поднявшись со своего места, взял левой рукой моего отца, а правой — одного из братьев и ввел их в святой храм, полный захваченных ранее пленников; их, как мы узнали впоследствии, было свыше трехсот человек..

52. Вместе с этим нечестивцем туда вошло много варваров; одним прыжком он очутился на святом алтаре, где священнослужители совершают таинства. Скрестив, по обычаю варваров, ноги, он сидел, исполненный гнева и злобы, оглядывая толпу людей перед собой и обдумывал свои коварные планы. Он по-прежнему держал моего отца и брата, нас велел сторожить у входа, а всех остальных кивком головы приказал умертвить. Варвары, словно свирепые волки, напавшие на добычу, быстро и безжалостно перебили всех несчастных и, еще не остыв от гнева, глядели на этого грозного судью, ожидая, как он распорядится нашей судьбой. Однако он не позволил им схватить нас, и мы, томясь под стражей, решили, что отец и брат убиты в храме вместе с другими пленниками и мы одни удостоились помилования. А они в свою очередь, стоя у алтаря, то же самое думали о нас, и не было предела нашему страху друг за друга. Когда закончилось истребление несчастных и весь под покрылся телами убитых, между которыми текли реки крови, изверг, не имея возможности выйти, приказал сложить трупы [192] друг на друга вдоль стен храма. Когда это было сделано, он спрыгнул с алтаря и, вновь взяв за руки отца и брата, подошел к нам. Настолько велик был охвативший нас теперь ужас (лица наших близких были смертельно бледны, и сами мы, вероятно, были не краше), что мы, единственные уцелевшие среди этого всеобщего уничтожения, печальные и потрясенные, смотрели друг на друга, не решаясь произнести ни слова. А наш надменный знакомец, покинув варваров, сел на подведенного ему коня и исчез, приказав вновь взять нас под стражу и, как можно быстрее, двигаться к гавани. Туда же, по его словам, направляется и он.

53. Итак, они повели нас очень быстро, тщательно охраняя и обезопасив со всех сторон. Много раз в пути мы сталкивались с огромными толпами варваров, причем все они пылали жаждой убийства. Нелегкое было дело спастись от них, хотя наши эфиопы и отличались исключительной телесной силой, и ничто не могло их ни испугать, ни отвратить от раз принятых намерений. С немалым трудом и тревогами мы достигли гавани. Там оказался и предводитель вражеского войска; сопровождавшие нас варвары доложили ему обо всем и объяснили, по каким причинам именно нас из всех захваченных в плен греков они пощадили. Выслушав их, он приказал одному из своих приближенных присоединиться к отряду и отдал ему следующее распоряжение: если все, что мы посулили варварам на городской стене, будет исполнено и мы действительно выполним уговор — пощадить нас и вновь привести к нему; если же окажется, что наши слова не соответствуют истине и мы в страхе перед смертью солгали, уже давно лишившись своих ценностей, или, вынужденные обстоятельствами, сочинили вес это ради того, чтобы отвратить первую угрозу опасности, он велел, поразив каждого из нас мечом, лишить таким способом жизни.

Тут варвары вновь окружили нас и приказали вести, их туда, где спрятаны обещанные нами ценности; они сообщили также и о вынесенном нам приговоре, о том, что, если хоть что-нибудь из того, что мы пообещали, не обнаружится, мы погибнем от меча.

Сильнее прежнего нас мучил страх, как бы кто из слуг ¹¹³ или знавших тайник людей, попав в такое же, как мы, безысходное положение и также желая избегнуть смерти, не упредил нас, отдав варварам наши богатства, и как бы не оказалось, что мы напрасно прибегали к стольким ухищрениям, тщась сохранить свою жизнь.

54. Итак, не зная о судьбе нашего клада, мы-поспешили-к тайнику; застали мы его в том же виде, в-каком оставили, [193] когда прятали свое добро. Однажды все мы, сколько было нас близких родственников, словно провидя будущее, благоразумно решили спрятать свои богатства в общем тайнике. Теперь, показав варварам ход, который был завален каменной плитой, мы все стояли вокруг, облегчив душу от бремени тягостных сомнений: ведь благодаря обещанию пощадить нас, нам нечего было больше страшиться, более того, размер выкупа сулил нам даже расположение варваров.

Как только они добрались до тайника, гнев их сменился радостью, и варвары призывали нас воспрянуть духом: «Этими сокровищами, — сказали они, — вы купили себе помилование и благодаря им вам сегодня дарована жизнь ! Отправимся же к предводителю, чтобы вы уверились в своей полной безопасности». Нас опять повели к нему; по пути мы были свидетелями неслыханных и невиданных ужасов: в лужах крови лежали тела убитых (страшное зрелище) — здесь были люди всех возрастов, общим приговором осужденные на смерть от меча и, в довершение всего, лишенные даже погребения. По улицам рекой лилось вино и, смешиваясь с кровью, пропитывало землю. Подойдя ближе, мы стали внимательно вглядываться и, если замечали среди убитых кого-нибудь из близких или друзей, сдавленными стонами указывали на него друг другу; не было времени ни оплакать покойника, ни сделать для него что-нибудь во имя прежней дружбы. Беспомощно погоревав над убитым, мы вновь возвращались к своим заботам,

55. Достигнув гавани, мы предстали перед тираном в то самое время, когда он, собрав начальников кораблей, исполнял нечестивый обряд, который они называют молитвой. По окончании его он велел привести нас и стал расспрашивать отца:

«Не епископ ли ты этого города?» (по одеянию он заключил, что таков его сан). Отец ответил: «Нет, я клирик, нуждающийся в епископском благословении». Некто, стоящий поблизости, предводительствовавший другим отрядом, сказал: «Этот человек не епископ, но облечен саном ничуть не ниже. Я знаю, что он экзарх всей Эллады и достоинством не уступает епископам» ¹¹⁴ — «А кто это?» — спросил тиран, указывая пальцем на меня. «Это сын его, — вновь вмешался тот же предводитель, — тоже клирик, притом из числа служивших в царских палатах ¹¹⁵. А это его братья, — добавил он, указывая на моих младших братьев, — оба сыновья экзарха, рожденные им позже и не сверстники друг другу». — «А кто этот сопровождающий их старик?» — вновь спросил наш грозный судья. «Мой брат», — прервав его, ответил отец, знаком призывая дядю подтвердить его слова. После того как предводитель выслушал [194] это, он приказал всем сесть и, выйдя вперед, спокойным голосом обратился к нам: «Я хочу, чтобы вы были далеки от дурных подозрений. То, что вы безоружными встретили тех, кто захватил вас в плен, и сейчас у меня на главах отдали большие ценности, сохранило вам жизнь (что для большинства безнадежно); в будущем вам не грозит опасность погибнуть от злого умысла, и вы не претерпите какой бы то ни было обиды со стороны моих людей. Идите теперь, подумайте и своих делах и исполнитесь добрых надежд. Ведь мы спешим в Сирию, и я очень скоро отправлю вас в киликийский город Тарс ¹¹⁶; в ожидании обмена вы будете содержаться вместе с тамошними пленниками ¹¹⁷. Выкупом за вас будут агаряне, захваченные в разное время ромеями, и, как только их доставят, вы будете освобождены от оков и вернетесь на родину». Вновь обратившись к своим, он стал говорить о нас, изъясняясь преимущественно на варварском языке. От нас, однако, ничто не укрылось, так как человек, пощадивший нас вначале, все еще был здесь и мы от него все узнали.

56. Предводитель велел надежно охранять нас, поместив невдалеке от моря. Лишь оказавшись там, мы впервые освободились от страха смерти и вверили свое будущее господней воле. Тут, словно мы лишь теперь познакомились с бедой, нашими помыслами овладела тревога за близких, ранившая сердца больнее, чем обнаженные мечи, думы о том, при каких обстоятельствах и какой смертью они погибли, и кто из них, избегнув казни, был, подобно нам, осужден на разлуку с отчизной. Однако мы ничего не могли узнать о них, ибо варвары недавно ворвались в город, и там все еще гудело И волновалось: гавань была забита варварами и взятыми в плен горожанами; одни из агарян хвалились добычей, другие силой влекли из каждого угла и из каждого дома женщин и грудных младенцев, жалобно рыдавших и горестно оплакивавших потерю матерей; иные безжалостно тащили архонтов ¹¹⁸ и известных в городе богачей, избегнувших гибели по тем же причинам, что и мы. Сам императорский посланец Никита и даже стратиг округи были схвачены и находились под стражей на варварских кораблях. Поэтому мы нисколько по сравнению с прежним не преуспели в розысках близких.

57. Вдобавок ко всему происходившему невиданный зной палящего солнца усиливал наши страдания, так что лица за короткое время почернели и изменились; все одинаково нуждались хотя бы в капле воды — и люди зрелого возраста, и совсем еще юные; и все думали только о том, как бы утолить непрестанную жажду, но никто не мог этого сделать. В таких мучениях и прошел весь день, причем по приказу злобного [195] изверга все пленники были группами размещены в разных местах, и приставленные к ним стражники всю ночь напролет следили, чтобы никто не мог бежать. Туда, где мы находились, тиран велел привести еще человек пятьдесят пленников, большинство которых оказались ранеными; лица их уже были отмечены печатью смерти, и несчастные не надеялись остаться в живых.

Выбрав человек десять раненых, варвары прикончили их; у остальных не было уверенности в своей судьбе, и они метались в полном бессилии, ожидая такой же участи. А когда ночь прервала их горестные размышления, варвары подняли шум, стали расхаживать взад и вперед, ударяя в кимвалы¹¹⁹ и испуская крики. Это длилось вплоть до рассвета, возобновившего тягостное ожидание людей, трепетавших за свою судьбу. Но гибельная жажда уносила пленников так же, как смерть от меча; нестерпимо страдая от нее, мы просили стражников позволить нам зачерпнуть протекавшей поблизости воды и получить хотя бы краткую передышку от своих мучений. Варвары согласились на это не потому, что почувствовали к нам жалость (да и как могли испытывать ее те, кто наслаждался убийством и дышал смертью), но потому, что вода эта, неся с собой нечистоты со всего города, сама по себе могла погубить всякого, кто ее пил. Однако каждый с наслаждением, какое доставляют только прозрачные и свежие потоки растаявшего. снега, пил эту грязную воду, наслаждаясь глотком такой, жижи, как глотком меда.

58. В это время от тирана вновь пришло распоряжение: если кто-нибудь из пленников имеет спрятанные где-либо деньги, пусть объявит об этом и купит себе спасение. Если же-выяснится, что он лжет, такой человек должен быть обезглавлен ¹²⁰.

Тиран отдал этот приказ, узнав, что варвары с того часа, как вошли в город, не пощадили никого, за исключением людей, утверждавших, что они имеют в тайниках деньги, которых. не обнаружат никакие поиски:

Итак, те из пленников, кто точно знал о судьбе спрятанных денег, тотчас об этом объявили, торопясь отдать их как выкуп за сохранение жизни.

Те же, кто знал, что денег у него нет, и брал на себя подобные обязательства только под влиянием тщетных надежд, ожидали неминуемой казни, сужденной всем, кто был беден..

Тут некоторым варварам было дано приказание отвести пленников, которые выразили желание выдать свое имущество, в их дома, и, если оно на опытный взгляд окажется достаточным, сохранить им жизнь и вновь вернуть к остальным; если [196] же скудным, так что не сможет, по мнению посланных, удовлетворить предводителя, — предать пленников казни. В этом таилась новая опасность, ибо многие сомневались в ценности своего имущества. Поиски выкупа растянулись на целых десять суток, причем из города непрерывно доставлялись в гавань груды денег и разного добра: дорогих шелковых тканей и льняных, которые по тонкости соперничали с паутиной; кучи этих вещей, сваливаемых друг на друга, покрывали всю землю, образуя целые горы. Медной и железной утварью, а также шерстяными тканями варвары пренебрегали, не стремясь к их приобретению. Если же кто тайно приносил что-нибудь подобное, они бросали в море, тем самым карая и тех, кто избегнул опасности, чтобы и они, познав все возможные наказания, изведали вкус зла.

59. Среди прочих пленников был захвачен также евнух императора, видный при дворе человек по имени Родофил ¹²¹. Незадолго до нападения варваров он был послан на запад и, оказавшись по делам в Фессалонике ¹²², попал в плен и вместе с нами терпел все невзгоды. При нем было много денег ¹²³, которые он, по его словам, вез для нужд сицилийского войска, постоянно воевавшего с африканскими варварами и нуждавшегося в значительной поддержке ¹²⁴. И вот Родофил ночью накануне того дня, когда все мы впервые изведали горе, не знаю, каким образом, сам со своими слугами тайно переправил деньги из Фессалоники к стратигу Стримона с письмом, в котором просил сохранить их до окончания войны ¹²⁵. Взятый в плен, он был приведен к тирану. Последний, изменившись в лице и с большей против прежнего суровостью, обратился к Родофилу и стал его расспрашивать: «Где деньги императора, те два таланта, которые тебе было приказано отвезти в Сицилию?» — Родофил в ответ: «Они там, куда я их спрятал, опасаясь осады города и полагая, что оказавшись здесь, нe смогу во время такой опасности бежать и скрыть доверенные мне деньги, ибо все будут следить за мной, как за человеком, который может в подобных обстоятельствах доставить им выгоду. По этим соображениям (ведь заранее было неизвестно, как все обернется) я переправил деньги императора из Фессалоники; сейчас я твой пленник и предлагаю тебе большой выкуп из собственных средств, если ты сохранишь меня целым и невредимым». Разгневанный такими словами, наш надменный повелитель, и взглядом и голосом выдавая обуревавшую его ярость, грозно закричал: «Раз этого прислужника гинекея все происходящее не приучило к мысли, что смерть неминуема для всякого, кто не отдаст свое имущество как выкуп, и он вопреки собственной пользе ломается, словно в театре, и разыгрывает [197] героя, пусть его спина отведает ударов, чтобы он прежде всего понял, перед кем стоит и о чем рассуждает, и перестал, споря о чужих деньгах, подвергать опасности собственную жизнь».

Исполнители неправедных приговоров, как только увидели, сколь грозным голосом и в каком неистовстве тиран отдал этот приказ, тотчас повалили Родофила и подвергли таким побоям, которые несчастный недолго мог выносить; тело его, иссеченное в клочья, обагрило землю потоками крови, и Родофил, обессилев от нестерпимых мук, испустил дух.

Когда он стих и жестокие палачи, не переставшие избивать его и после смерти, убедились, наконец, что он мертв, этот чудовищный злодей, едва справляясь со своим бешенством, крикнул: «Пусть он сгинет вместе со своими деньгами) Они, кажется, не пошли бы нам па пользу, если бы и нашлись! ¹²⁶»

60. Начальникам кораблей предводитель приказал готовиться к отплытию, взяв в первую очередь самых молодых пленников, как мужчин, так и женщин, отнюдь не считаясь с родством, чтобы они понесли необычное наказание — разлуку друг с другом. Затем он велел перенести золото и остальную ценную добычу и нагрузить каждый корабль в соответствии с его размерами. Тут повели всю молодежь, единственная вина которой состояла в цветущем возрасте и красоте. Если даже непрестанные несчастия омрачали какое-либудь из этих лиц, присущие каждому свойства сообщали им благородство. Для многих красота была причиной обрушившихся на них бедствий.

О чем же мне рассказать прежде всего? Что считать самым жалостным? Поднялся общий отчаянный вопль, словцо разделяли единое по природе, родные взывали друг к другу, оплакивая расставание. Можно было видеть сломленных страданиями мужчин, женщин, цветущих юношей, издававших жалобные крики и терзавших свое тело, бессильных далее переносить отчаяние и столь великие горести и плачем выражавших муку сердец, которые словно сгорали, в огне этих испытаний.

Пленников, насильственно разлученных друг с другом, как попало посадили на корабли; хотя последние были просторны и могли вместить много народа, никто не имел, как следовало бы думать, места, достаточного для человеческого тела, но каждый оставался там, куда случайно был помещен, не находя возможности в течение всего плавания добыть себе местечко даже с ладонь, чтобы прилечь и хотя бы немного отдохнуть.

61. Так были нагружены все пятьдесят четыре корабля. Кроме того, оставалось еще много пленников, достойных, по [198] суждению варваров, отправки. Поэтому пошли в дело и корабли, принадлежавшие городу, на которых у вас купцы прежде возили хлеб ¹²⁷, и были подняты из воды те, которые мы затопили у входа в гавань ¹²⁸. Это варвары сделали, использовав весьма удачное приспособление — блоки, которые приводились в движение и при помощи канатов поднимали со дна корабли. Получив, таким образом, дополнительно много кораблей, они погрузили всех пленников, не оставив в городе никого из предназначенных к отправке. Я не знаю, сбрил ли хоть один из всех этих юношей первый пух и достигла ли зрелости хотя бы одна девушка. Все они были еще очень юными, а большинство — даже совсем младенцами.

Думая о каждом из них, хотелось плакать, ибо невозможно было вынести зрелища их страданий.

62. Относительно же нас, т. е. тех, кто по разным причинам избег смертного приговора, было вновь объявлено решение тирана: чтобы всех, в особенности тех, кто, по его мнению, в силах был вынести трудности пути, начальники разделили между собой и, группами по пять человек посадив на корабли, содержали там под охраной перед отправкой в Тарс с целью уже упоминавшегося.обмена. Остальных же, кто не мог доставить никакой выгоды, и, будучи отправлен, составил бы лишний и бесполезный груз, он решил оставить в Фессалонике не из милости и не по обету, какие необдуманно любят давать варвары, но с известным расчетом и коварным умыслом: чтобы ни в чем не показаться непредусмотрительным и не допустить поступков, которые бы не сулили ему прибыли. Предвидя, что через короткий срок в результате обмена все пленники получат свободу, предводитель варваров измыслил хитрость, чтобы и эти не обрели ее безвозмездно. Подумай, Григорий, как подло он поступил. Среди людей, которым удалось бежать и которые возвращались в город после его захвата, чтобы выкупить из плена своих родных, находился некто Симеон, человек редкого ума и умудренный житейским опытом ¹²⁹, незадолго до того посланный императором в Фессалонику по важному делу, о котором сейчас нет нужды говорить.

Этим людям, прибывавшим ежедневно вплоть до самого отплытия, злобный Лев и сообщил свое решение относительно упомянутых уже пленников, обратись к ним с такой речью:

63. «С самого начала настроенный к вам враждебно, я не намеревался сохранять жизнь никому из пленников. К чему это божеское благодеяние: одержать победу и не наказать врагов смертью, которую они еще более усердно уготовляли нам? Но, поскольку мне нужно, чтобы они, если все кончится благополучно, остались в живых, подумайте о моих словах. [199] Мне недосуг здесь медлить, так как время призывает меня отплыть на родину. Вы можете взять этих двести пленников под залог письменного поручительства, что при обмене мы получим за них равное число агарян, и склонить императора ромеев подтвердить ваши действия. Может быть, вы боитесь взять обязательство, не имея на то права и сомневаясь, согласится ли на это император или нет? Или вы ни во что не ставите столь великую беду и своей нерешительностью обрекаете гибели сограждан? Скажите же, какое решение вы принимаете, чтобы и я вынес свое, назначив им жизнь или смерть».

Упомянутый мною Симеон, который был на голову выше всех, ответил: «Я один беру на себя это поручительство, ибо хорошо знаю и человеколюбие нашего императора, и то, что он без колебаний освободит ради этих людей столько же находящихся у него в плену агарян, сколько здесь окажется Фессалоникийцев. Я самолично доставлю агарян в Тарс, чтобы условия поручительства опять выполнялись в моем присутствии и чтобы ты не имел оснований за что-нибудь пенять мне, когда все будет выполнено. Пусть только эти люди будут освобождены, чтобы общими усилиями предать погребению тела погибших, которые разбросаны по всему городу и самый воздух побуждают к сочувствию».

Выслушав это, низкий Лев заставил Симеона дать письменное, скрепленное клятвой поручительство и приказал затем освободить пленников, которые не попали на корабли ¹³⁰.

64. После того как к удовлетворению Льва этот план увенчался успехом, он замыслил нечто новое, не уступающее прежнему в коварстве: велел поджечь весь город, чтобы и из этого поступка тоже извлечь выгоду. Он ведь был уверен, что люди, выкупавшие пленников, никоим образом не допустят до этого и скорее предпочтут сами сгореть, чем перенесут хотя бы угрозу пожара для Фессалоники.

И действительно, не успели еще варвары донести пламя до центра города (горели только расположенные вблизи моря дома), как горожане уже решили уплатить выкуп.

Вскоре во все концы было разослано новое распоряжение: остановить пожар, так что и этот замысел осуществился к выгоде Льва. Горожане, не располагая нужным количеством денег, вместе с Симеоном пообещали варварам те два таланта, которые забитый насмерть евнух послал в Стримон. Фессалоникийцы быстро достали деньги (к тайнику, где они хранились, были посланы скороходы) и, отсчитав варварам, таким образом спасли город от пожара.

65. К тому времени, когда и эта хитрость принесла плоды и не осталось больше ничего, что не стало бы для алчных глаз [200] варваров предлогом к вымогательству, они не могли дольше задерживаться в Фессалонике. памятуя об опасностях, с которыми сталкиваются те, кто в такую пору пускается в путь; и вот в полдень на десятый день после захвата города мы покинули гавань и поплыли к уже названным Римским воротам, чтобы там провести остаток дня. Нас было пятеро, как и в день пленения, и мы находились на одном из кораблей предводителя египетского флота. Отец через переводчика (так как сам предводитель не понимал нашего языка). попросил его дать приказ, чтобы привели наших рассеянных повсюду родственников; это осуществилось бы, если бы бесчисленные несчастия и нерадивые слуги не оказались помехой и тут: подчиненные этого предводителя привели к нам только мою мать и одного из братьев, который не был с нами, когда мы сдались в плен, а вскоре также жену брата; мою же супругу с тремя детьми, младшую сестру и многочисленных других родственников не то не пожелали разыскивать, не то, разыскав, не захотели привести к нам. Они были затеряны в толпе и горько оплакивали разлуку с нами. Однако, как всегда бывает в несчастиях, мы перенесли и расставание друг с другом, хотя наше горе и превосходило самые тяжелые испытания.

66. Еще перед тем как отправиться в путь, варвары сковали нам ноги колодками и, словно кули, одного за другим бросили на корабли, не давая даже воздухом дышать вволю и вынуждая постоянно задыхаться. Мы были посажены так тесно друг к другу, что наша толпа походила на единое тело, неспособное разделиться и разорвать свою нерасторжимую связь. Когда солнце стало приближаться к закату и дневной свет сменился вечерней темнотой, варвары затянули победную песнь, стали ударять в кимвалы и тимпаны, прорезая мрак взмахами своих сверкающих мечей, и с наступлением ночи под громкие и нестройные клики подняли якоря и отчалили от берега. Слышно было, как все мы тихо оплакивали отчизну, и каждый в глубине души возносил всевышнему мольбу, чтобы, изведав горести, какие господь пожелает послать нам в назидание, он позволил вновь возвратиться на вскормившую нас-землю, не покинул и не лишил надежды на избавление от печалей.

67. Уже на рассвете нас стали одолевать многие тяготы: голод, жажда, ломота в теле вследствие тесноты (ведь на одном только корабле, на котором плыли мы, было восемьсот пленных, не считая двухсот варваров); к этому присоединялся жалобный плач малых детей, которые не в силах были вынести сразу столько лишений, ничего, кроме преждевременной гибели, им не суливших. [201]

Самыми мучительными были для всех, однако, потребности желудка, с которыми ничего нельзя было поделать, так как природа настойчиво требовала своего. Многие считали этопостыдным, но, не в силах воздерживаться, подвергали себя постоянным мучениям.

Когда занялся день, мы миновали Эквол ¹³¹ и поздним вечером причалили к Волвону ¹³²; мы тут увидели скачущих нам навстречу всадников; они уже были в Фессалонике и теперь хотели выкупить нескольких женщин. Варвары сразу же сняли их с кораблей и выдали всадникам за большие деньги.

Отчалив от Волвона, мы пристали к оконечности острова Паллина ¹³³; здесь мы немного отдохнули, а к вечеру, когда подул попутный ветер, вновь подняли паруса; надутые мощным напором ветра, они быстро несли нас до тех пор, пока на рассвете следующего дня мы не достигли места, которое мореплаватели зовут Диадромами ¹³⁴. Два длинных острова лежат здесь один против другого, и море, словно река, узкой лентой протекает между ними, отделяя друг от друга расстоянием всего в один стадии ¹³⁵

Попав сюда, мы так внезапно столкнулись с каким-то злосчастным кораблем, груженным хлебом, что команда его из-за неожиданного появления врагов не смогла ничего предпринять для своей защиты. Хотя она и решила пристать к близлежащему острову и спастись бегством, попытка эта ни к чему не привела, ибо варвары, мгновенно сойдя с кораблей, захватили их и всех, за исключением одного-единственного человека, перебили. Пустившись снова в путь, мы через двое суток дошли до большого острова Евбея ¹³⁶ и, держась северного берега моря, в сильную бурю достигли оконечности Андроса ¹³⁷.

Мы плыли кружным путем и не имели постоянного направления, но по решению начальников наших кораблей от времени до времени меняли свои планы и курс, ибо варвары на море избегали встречи с ромеями, боясь, как бы они не предприняли враждебных действий. Поэтому-то мы, как скитальцы, блуждали от одного острова к другому.

68. Продолжая свой путь, мы причалили к острову, носящему имя Патмос ¹³⁸. Там мы пробыли шесть дней, терпя всяческие лишения: место это совершенно безводно, всех изнуряла жажда, а пить нам давали так мало, что мы могли не столько поддержать свою жизнь, сколько отсрочить наступление близкой смерти. Отхлебнув этой воды, человек, если только он сразу же не зажимал носа, чтобы уберечься от зловония, не мог к ней прикоснуться, ибо, едва взглянув на нее, еще не пригубив, естественно, отвращался. Пищей нам служил только кусок хлеба, и то испорченный и совершенно несъедобный. [202]

Ведь большие запасы продовольствия, которое враги много дней назад захватили с собой, протухли, так что даже животные не стали бы на них глядеть; варвары, однако, кормили нас этой несказанно зловонной и отвратительной, кишащей червями, гнилой и совершенно непригодной для поддержания наших сил пищей. Можно себе представить, какое бесконечное число людей каждый день уносила смерть из-за последствий голода и жажды, сколько умерших сбрасывалось в море и долгое время носилось по волнам; несчастные дети, вследствие своей нежности страдали больше остальных, да и взрослые, кто остался в живых, лишь немногим отличались от мертвецов, и видели перед собой тот же конец.

Больше всего пришлось вынести нам, скованным колодками-Брошенные, словно мешки, друг на друга, на скамьи, израненные и стесненные своими колодками, мы терпели невыразимые, несказанные муки, не будучи в состоянии ни подвинуться, ни дать себе отдых; мы могли лишь-слегка приподнять головы и вдохнуть немного свежего воздуха, чтобы, в добавление ко всему этому ужасу, не задохнуться от тяжелых испарений.

69. Другим мучением были вши; ползучие твари буквально съедали нас, и из-за этого мы так изменились, что совершенно перестали походить на живых. А сколько побоев враги в исступленном ожесточении нам наносили, какими упреками и бранью осыпали нас всечасно, сколькими способами показывали нам, что в них еще не остыл гнев; чей рассказ сумеет это передать, и чьи уши в состоянии выслушать? Меня по крайней мере всякий раз, как я вспоминаю неисчислимые муки, которым мы подвергались на протяжении этого плавания, охватывает изумление перед тем, как у нас достало сил вытерпеть столько испытаний, ибо жизнь наша протекала дотоле в роскоши и неге и мы не были знакомы с пленом; как мы снесли этот нестерпимый двойной жар — жгучую жажду и летний зной, иссушающий всю природную влагу? Еще более жалостного удивления достойно то, как мы выдержали все это и остались в живых; по ночам враги весь корабль закрывали кожами, так что вдобавок ко всему остальному нас пытали и лишением света, дабы мы окончили жизнь из-за двух безысходных зол — мрака и зноя.

Я думаю, что воля всевышнего, пекущегося обо всем, закалила нас сверх всякого человеческого разумения, чтобы впоследствии, поняв, от каких несчастий, вопреки надежде, спаслись, мы не только себя самих, но и других наставляли на путь истинный своим примером.

70. Так как время торопило варваров с возвращением, мы [203] вновь отправились в путь и причалили к острову Наксосу ¹³⁹, жители которого платят дань Криту ¹⁴⁰.

Они встретили начальников кораблей подношениями, главным образом вещей, нужных в плавании. Пробыв на острове всего два дня, мы продолжали свой путь на Крит (к этому побуждал попутный ветер), пока не причалили к местности, которую здешние жители зовут Зонтарием ¹⁴¹; нам, напротив, она показалась нс соответствующей своему названию ¹⁴², ибо многих этот Зонтарий лишил жизни и обрек смерти. Из-за того что корабли не должны опасаться здесь дующих с юга и юго-запада ветров, наши варвары также предпочли пристать тут, а не в городской гавани. Только когда мы подошли, критяне узнали варваров; они видели нас еще далеко от берега и сначала решили, что на остров идет флот ромеев, и испугались, ибо не были готовы к обороне. Но лишь только мы приблизились, и можно было разглядеть корабли, они радостно высыпали на берег и приветствовали своих ликованием. Ведь, как говорит пословица, подобное всегда стремится к подобному.

Тут все варвары впервые сошли на землю, позволили нам немного отдохнуть от тесноты и дали воды, так как она здесь была в изобилии и щедро изливалась в море.

Всю эту ночь, освобожденные от обычных тягот, мы ждали, что утром чего-нибудь поедим, — ведь Крит богат и обладает великим изобилием продовольствия. Мы не знали, что здесь нам предстоят те же лишения, что и раньше, если не большие, я что мы терпели прежние страдания лишь для того, чтобы сохранить себя для новых.

71. Когда ночная мгла рассеялась и занимающийся рассвет возвестил наступление утра (это было воскресенье) ¹⁴³, со всех кораблей послышался шум, — варвары в один голос радостно кричали и били в кимвалы, и казалось, что все вокруг было встревожено и взволновано этими звуками. Затем, когда нестройный и наводящий ужас гул смолк, принялись выгружать свой груз; для этого они разделили на участки по числу кораблей всю прилежащую полосу земли; сюда они стали сносить весь груз; имущество каждого корабля должно было храниться отдельно, не смешиваясь с грузом остальных.

Весь этот день варвары употребили на разгрузку, а на следующий начальники кораблей сошли на берег, чтобы вновь разделить и всех пленных и добычу, размерам которой критяне беспредельно дивились, не в состоянии ни с чем сравнить то, что увидели перед собой ¹⁴⁴.

Когда варвары впервые пришли к мысли смешать всю толпу несчастных, чтобы все, кто были связаны каким-либо родством [204], могли повидать друг друга, послышался громкий » страшный общий плач; люди словно из одного источника лили реки слез и тихими голосами спрашивали, нет ли кого из их близких, дабы этот отведенный на розыски день не миновал и они не лишились надежды на встречу с родными,

Повсюду бродили женщины, несчастные, с распущенными волосами, лихорадочно озираясь мокрыми от слез глазами, в ожидании, кого из детей найдут раньше. Дети же, кто не погиб на море, словно молодые бычки, отторгаемые от маток и жалобно ревущие, неутешно и горько плакали, бродя в этой толпе и разыскивая матерей.

Бедные матери, встречаясь с ними, изливали на них свою любовь, обнимали, покрывали их тела поцелуями и обливали потоками слез, считая великим и удивительным благом, что дети, вопреки всякой надежде, спасены и вновь возвращены им живыми. Так было с теми, кто уже держал своих детей на руках или хотя бы точно знал, что они целы. Что же сказать. о других, чьи младенцы погибли в море, и кто ничего не знал об их участи? Какими словами описать, как они разрывали на себе одежду, не в силах вынести сердечной мухи, как, нигде не находя себе места и напрасно гонимые своим страданием, то в одну то в другую сторону обращали взоры в надежде-увидеть, кого искали, или хотя бы услышать о них, чтобы этим утишить пожирающее душу пламя? Так они томились иногда два или три дня, пока кто-нибудь из знакомых не рассказывал им, уже вконец измученным, о гибели разыскиваемых, о том, что их любимые дети стали жертвой голода или жажды. С этих пор, отчаявшись еще больше, они громкими рыданиями и стонами выражали спою любовь к погибшим.

Но зачем я тщетно принимаюсь рассказывать об этом? Ведь все равно невозможно передать хотя бы ничтожную» часть того, что мы пережили. Нужен сам Иеремия, написавший плач по Иерусалиму ¹⁴⁵, чтобы пролить неутешные слезы над множеством людей, мучимых столь тяжкими бедствиями. Ведь и Рахиль, по слову писания, когда оплакивала разлуку с детьми, не столь громкий вопль испустила в Раме ¹⁴⁶, какой. слышался в долине, где мы томились, громким гулом отзывавшейся на стенания пленных.

72. Какое ужасное зло было вновь содеяно этими нечестивцами ! Варвары с самого начала знали, что пленные, если смогут соединиться с родственниками, перестанут так убиваться и с большим спокойствием перенесут грозящее им рабство; теперь, когда эти изверги увидели, сколь неразрывной цепью связывает несчастных кровная близость и сколь им невыносима разлука, они в согласии со своим решением по-новому распределить [205] добычу и пленных между кораблями замыслили постыдное и противное природе дело: велели, чтобы все воссоединившиеся родственники вновь были разлучены, и только, если в числе пленных была мать, имеющая грудного младенца, позволили оставить ребенка с ней, так как он был неприспособлен к жизни. Всех же остальных родственников приказали снова как попало распределить по кораблям.

Какие слова в состоянии выразить всю неизмеримость этого бедствия? Какая, даже самая искусная, речь может передать эти разнообразные несчастия? Новым, бессмысленным в своей жестокости приказанием варваров разрывались самой природой созданные связи, разделялись люди, единственной виной которых была общность крови и родственная близость; ведь отрывали сына от отца, дочь от матери, брата от брата!

Что же могли они чувствовать, когда их угоняли в рабство в чужие края, где попирается наша святая вера, чтятся неслыханные пороки, где превозносится позор и прославляется исступление, бесстыдство удостаивается великой почести, где мужская сущность насильственно обращается в женскую и оскорбляется природа, где все противоестественно и все обращено ко злу?

Каким из всех несчастий больше всего были потрясены пленники? Какому они не предпочли бы петлю? Однако мы переносили все, ибо бог даровал нам стойкость и смягчал все наши муки.

73. Пленники, согласно приказанию разлученные с родными, находились под стражей в разных местах, пока не пришло новое распоряжение: пересчитать их всех и в равном числе, согласно красоте и возрасту рассадить по кораблям, чтобы ни на одном не оказалось ни избытка, ни недостатка, но чтобы каждый корабль в соответствии с числом находящихся на нем варваров получил свою долю и нигде не было бы народу больше или меньше, чем следует.

И вот прежде всего пересчитали всю толпу. Она составляла двадцать две тысячи человек; за исключением нас, которых держали для обмена, здесь не было никого, кто уже брил бы бороду, и ни одной пожилой женщины. Все отличались молодостью и красотой и словно стремились превзойти друг друга цветущим возрастом или привлекательностью, несмотря на то что тяжелые телесные страдания изменили их облик ¹⁴⁷.

Когда пленники, разбитые на группы, были вместе с добычей погружены на корабли (ведь одновременно была разделена и добыча), критяне купили многих из них, не торгуясь, заплатили большие деньги, но не по простоте своей, а в предвидении выгод, ибо знали, что выручат значительно больше, [206] как только наступит срок, и они будут обменивать их на своих соплеменников, захваченных ромеями. Обмен пленными в этих местах происходит не так, как в Сирии: здесь господствует старинный, освященный временем обычай, согласно которому критяне получают варваров любого племени в обмен на тех, кого держат в плену, из расчета двух человек за одного. По этой причине критяне и купили многих пленников, обращая наши бедствия к своей выгоде.

Все это длилось целых десять дней, причем корабли критян непрестанно отвозили купленных людей на берег. Среди них оказалась и жена моего брата, что доставило нам немалое горе. А моя мать и супруга с двумя детьми (третий стал добычей морских волн), а также несчастный брат и младшая сестра по божьей воле попали на один сидонский корабль ¹⁴⁸ для отправки в Сирию.

Нас же всех, предназначенных для обмена и содержавшихся прежде в разных местах, варвары соединили, поместив на одном из военных кораблей, которым они завладели, и приставили для нашей охраны надежных людей.

74. Варвары готовились на следующий день отправиться. в путь: дело шло к зиме, и это подгоняло их, не позволяя задерживаться..

Начальники кораблей вместе с предводителем флота сели на коней и поскакали в город, чтобы рассказать критянам, как они обошлись с нами, выполнить свои гнусные обряды и передохнуть, погостив на Крите.

Проведя следующий день в городе, они быстро возвратились, торопясь отплыть при попутном ветре. Итак, на рассвете двенадцатого дня с той поры, когда мы прибыли сюда, варвары пустились в путь по направлению к расположенному напротив Крита острову Дия ¹⁴⁹ и бросили якорь у самой его оконечности; здесь мы запаслись водой и после недолгой стоянки, увидев, что дует попутный ветер, отчалили, держа курс в открытое море. Я уже рассказывал, что мы находились на военном корабле ромеев; так как корабль этот был диерой ¹⁵⁰, варвары заняли верхние скамьи, предназначив нам нижние, где было темно и зловонно. Как иначе назвать это наше помещение, как не плавучим гробом?

Если бы я захотел рассказать все, что мы перенесли за время этого плавания, и в какой тесноте находились, многие, конечно, подумали бы, что я рассказываю сказки и уклоняюсь от истины, в полном соответствии с которой я обещал писать. Поэтому я сознательно опускал большинство событий, останавливаясь до сих пор только на том, что у меня доставало-умения передать, чтобы поведать тебе, ученейший и любомудрый [207] Григорий, только самое вероподобное; так же я буду поступать и впредь, ибо мой рассказ и без того сможет тронуть. даже черствое сердце, а не то что твое, которому более всего присуще сострадание. Ведь оно побуждало тебя просить, чтобы я приступил к этой повести и против воли отважился на дело, превышающее мои силы.

75. В то время как мы боролись со столь разнообразными горестями, внезапно поднялась сильная буря, взволновавшая море и грозившая нам гибелью. Неистовый ветер рассеял корабли, и, отнесенные далеко друг от друга, они сбились с пути. Не знаю, по воле какого злобного демона слева от нас очутился этот беспощадный изверг — Лев, сидевший на корме своего корабля и отдававший приказания кормчим. Позади Льва плыл еще один корабль, несколько меньших по сравнению с другими размеров; он был уже разбит бурей, и всем на нем находившимся грозила неизбежная смерть. Варвары с этого корабля кричали: «Подойди и спаси нас, повелитель, не дай погибнуть стольким агарянам, которых ты доселе оберег от многих опасностей!» и тому подобное — и в коротких словах объяснили ему, в чем дело. Лев тотчас приказал подплыть к ним и стал подробно обо всем расспрашивать. Терпящие кораблекрушение вновь в один голос закричали и, показывая на пробоину, требовали, чтобы всех нас бросили в море, а их приняли на наш корабль, говоря, что постыдно в час столь тяжелой опасности спасать врагов, а своих отдать произволу бури, предпочтя сохранение вражеских жизней их безопасности.

Лев сразу же согласился на это и велел остановить корабль, сбросить нас в море, а варваров принять на борт. Пока шли эти переговоры, мы оказались на довольно большом расстоянии, ибо корабль гнали мощные и высокие волны, так что оттуда, где мы оставили варваров, нельзя было слышать не только крика, но даже и более громких звуков. Заметив, что мы уже далеко, оставшиеся позади стали знаками приказывать. варварам, которые были на нашем корабле, остановиться. Последние же то ли не понимали, для чего-подаются знаки, то ли умышленно вводили своих в заблуждение, делая вид, что ничего не замечают, а может быть — и это самое вероятное — по внушению всевышнего, несказанно милостивого к нам, и продолжали путь, не обращая внимания на отставших и прилагая все усилия для спасения от неистовой бури как своего собственного, так и нашего.

76. Когда гибнущие увидели, что мы далеко и замысел их не может осуществиться, они, едва уже держась на поверхности, так как корабль постепенно стал погружаться в воду, обратились [208] к своему предводителю с другой просьбой, чтобы он взял их на свой корабль, а пленников со всей добычей разрешил бросить в море. Он и тут согласился, хотя обстоятельства этого не позволяли, общее отчаяние все возрастало и корабль Льва и без того был достаточно нагружен. Однако ему казалось невыгодным, сохранив жизнь варваров, бросить пленных, поэтому он, конечно, под влиянием своего корыстолюбия, а отнюдь не движимый состраданием к жестокой участи несчастных (да и как можно было ждать сострадания от того, кто только что упивался неправедными убийствами!), принял более человечное решение: вместе с варварами взять на корабль и пленных, чтобы увеличить свою прибыль и удовлетворить страсть к стяжательству, хотя предприятие это было тяжелым л в высшей степени рискованным.

После того как все очень быстро были переведены на корабль Льва, поврежденное судно затонуло на глазах варваров я наших стратигов, содержавшихся на корабле предводителя; они-то, изумленные спасительным человеколюбием всевышнего, и рассказали мне впоследствии обо всем. Оказывается, здесь было больше тысячи душ варваров и пленных, часть которых была посажена сюда еще на Крите, остальные же присоединились по названной мною причине позднее, так что корабль лишь на ширину ладони возвышался над водой.

Однако господь, ведающий скрытое и прозревающий тайное, не допустил его гибели; и, видя, что сердца всех отказались от какой бы то ни было надежды и ему одному, всесильному сделать все по своей воле, выплакали свое отчаяние, он обратил взоры на них и, сменив вихрь на мягкое дуновение и свирепость бури на затишье, спас от злой напасти, являя свое могущество во всем, так что дела его только голосом не говорили о том, каким удивительным образом бог чудес сохраняет тех, кто со страхом и от всего сердца призывает его.

77. Через пять дней мы причалили в пафосской гавани на Кипре ¹⁵¹. Здесь был краткий отдых, чтобы варвары могли сойти на берег и помыться. Затем мы вновь снялись с якоря и по прошествии суток, в праздник крестовоздвижения ¹⁵², достигли Триполи, где нам впервые удалось отдохнуть от тягот плавания.

Когда мы подошли к городской стене, жители огромной толпой высыпали на берег, встречая своих и дивясь нам. Едва корабли успели причалить, с каждого из них стали выгружать столько золота и прочей добычи, словно это был целый город; все сносилось в заранее приготовленные помещения, так что вскоре весь Триполи был полон разного добра. Варвары и нас всех выставляли напоказ как победный трофей и глумились над нами, устраивая потеху из нашего несчастия. Как [209] они кричали и прыгали, упиваясь нашим унижением, когда достигли городских ворот! Это огорчало нас больше всего, ибо мы не в состоянии были дольше терпеть непрестанные муки и превышающий все позор.

Когда после этого было отведено помещение, где нас должны были держать под стражей до отправки в Таре, найдя здесь отдых от тягот и пав на землю, мы со слезами молили всевышнего прекратить наши бедствия и сделать так, чтобы не повторились многочисленные несчастия; мысль о них была мучительной, ибо они превзошли всяческие пределы. Такова была судьба тех, кого держали для обмена, и пленных, которые вместе с нами очутились в Триполи.

78. Те же, кто плыли на других кораблях и расстались с нами на Крите, рассеялись по всему побережью Сирии. Некоторые купцы, купив их, вновь продали в разные места и до сих пор продолжают торговать ими, так что иные попали даже в Эфиопию и к варварам, живущим на крайнем юге.

Если бы кто пожелал описать их бедствия, он уподобился бы человеку, безрассудно пытающемуся исчислить морской песок. Во всяком случае и сам ты, любомудрейший из мужей, если встречал кого-нибудь из них в Дамаске ¹⁵³ или в ближайших к нему городах, а ты — я знаю — видел там многих, так как тирские корабли ¹⁵⁴ [доставили] своих пленников в эти места ¹⁵⁵... Я скажу, что и наша встреча в Триполи, когда я познакомился с тобой, впервые туда попавшим, достаточно убедила тебя в этом, и, несмотря на молчание, вид наш изобличал наше положение и душевные муки. Поэтому ты тогда сострадал нам и, познакомившись с нашими бедствиями, в стремлении узнать их все, исполнился скорби и сверх всякой меры гopeвал в своем сердце.

Однако нам, перенесшим столь многочисленные и тяжелые испытания, нисколько не легче пришлось и в Триполи, пока мы там находились; кажется, мы познакомились тогда даже с большими горестями (там я потерял своего дорогого отца, и это было для меня началом новых бедствий); однако вскоре после твоего отъезда по приказу тирана все мы вместе с частью сопровождавших нас варваров были посажены на прежний корабль и прибыли в Таре, где должны были содержаться.

Здесь мы живем в ожидании, что либо освободимся благодаря давно обусловленному обмену, либо будем призваны смертью, ежедневно грозящей непрестанными болезнями и всегда близкой для того, кто живет в неволе. Однако нам нс дано знать, что нам предстоит.

79. Итак, я исполнил свое обещание и неустанно дивлюсь твоей добродетели и тому, с какой ревностью ты к этому [210] относился, как в письме своем побуждал изложить тебе подробно все, что случилось в моем городе. И вот я решил исполнить твою просьбу только для того, чтобы описание моих бедствий напоминало тебе о твоей ко мне дружбе и, постоянно. тревожа твое сердце картинами страданий, побуждало стремиться к добру. Ибо воспоминание о горестях обращает к добродетели ревностные души, и рассказ об ужасах внушает спокойствие духа. Но не презри из-за моей необразованности назидания, содержащегося в этом сочинении, и, памятуя, что правдолюбие свойственно человеку неискушенному и непривычному к сочинительству, вознагради наш труд молитвами, прося владыку всех оберечь нас от бедствий или удостоить мужественно их переносящих дара долготерпения в день своего суда.

Конец достопамятной повести кир-Иоанна Камениаты, кувуклисия святейшей фессалоникской митрополии, повести, которую всякий, в особенности же фессалонкиец, должен прочитать раздумчиво и внимательно, так как она послужит к величайшей духовной пользе.

(пер. С. В. Поляковой и И. В. Феленковской)
Текст воспроизведен по изданию: Две византийские хроники. М. Изд-во вост. лит-ры. 1957