Юст Юль. Записки... Часть 10.

Библиотека сайта XIII век

ЮСТ ЮЛЬ

ЗАПИСКИ ДАТСКОГО ПОСЛАННИКА В РОССИИ ПРИ ПЕТРЕ ВЕЛИКОМ

31-го. (Сделав) в этот день еще 4 мили, достиг Бара и в тот же вечер немедленно послал (оттуда) с одним драгуном письмо к генерал-майору leschow'y в Жванец (Swenitz), расположенный (уже) в Валахии, в двух милях за Каменец-Подольском. (leschow) с 2 000 драгун заготовлял там зерно и хлеб. Великий канцлер граф Головкин направил меня к нему, с тем чтобы я вместе с ним проследовал к армии. Ввиду этого я уведомлял его о моем приезде и просил, чтоб он подождал меня в (Жванце) лишний день, дабы оттуда я мог следовать вместе с ним (далее). Бар — большой, широко раскинувшийся, но (частью) разоренный и запустелый город. В нем до сих пор есть много каменных церквей и домов, которые впрочем по большей части того гляди рушатся. Населен он преимущественно евреями. В былые дни (Бар) был хорошею, сильною крепостью; (теперь от его стен) уцелело одно основание. (В городе) сохранилась однако небольшая цитадель с невысокими, хотя и толстыми каменными стенами, оберегаемая 70 польскими драгунами. Живет в ней комендант, полковник Snek, немец по рождению. Он проявил относительно меня крайнюю предупредительность и услужливость.

Август

1-го. Продолжал мое путешествие и к вечеру сделал еще три мили.

2-го. (Проехав) до полудня три мили, прибыл в Зиньков, большой город, окруженный каменными стенами, из которых большая часть еще сохранилась, хотя и в (полу)разрушенном (виде). В одном его конце на горе еще стоит большая трехсторонняя каменная цитадель с тремя высокими башнями, небольшим числом орудий и гарнизоном (из) 30 польских солдат. (Зиньков) принадлежит польскому коронному фельдмаршалу Сенявскому. Тут я провел день, чтобы дать отдохнуть моим лошадям. В это время (чрез Зиньков) проехал гонец; он сообщил мне, что между царем и турками после продолжительного боя заключен был мир, вследствие чего, когда этот же гонец проезжал назад к великому канцлеру Головкину, я написал (сему последнему?) (письмо с просьбою) доставить мне более подробные по этому предмету сведения.

3-го. Сделав до полудня полторы мили, я повстречался со вторым гонцом. Он подтвердил сообщенное первым (гонцом) известие [303] о заключении мира, (но) при этом сказал, что я напрасно еду в Жванец в расчете встретить там царя на обратном (его) пути (в Россию), ибо направляется он не на Жванец, а на Могилев, куда приказано прибыть и генерал-майору leschow'y. Тогда я послал одного из своих людей в Данкоуцы (Donowza?) разузнать обо всем толком у (стоящего) там русского поста. Данкоуцы большой город с маленькою цитаделью, окруженный наружными стенами. Населен он одними евреями. (Вообще) в здешних городах еврейское население преобладает над польским. Данкоуцы находились в расстоянии 2 1/2 мили от того места, где я расположился в поле. Посланный мой вернулся вместе с драгуном, которого, как сказано выше, я отправил из Бара в Жванец с письмом к генерал-майору leschow'y. Оба вполне подтвердили известие о заключении между царем и турками мира, ввиду чего я немедленно собрался (обратно) и в тот же вечер прибыл в Зиньков. Таким образом обстоятельства помешали мне видеть знаменитую крепость Каменец-Подольск, которую мне собственно очень хотелось осмотреть. Не доехал я до нее (всего) 4 с 1/2 мили.

4-го. (Сделав) до полудня 1 1/2 мили, достиг небольшого запустелого города Prosienkow'a (?). Тамошний воевода позвал меня обедать и угостил всем — так, как только можно было здесь (угостить) по местным условиям. После обеда к нам вышла его жена, которой, по его словам, еще нет 12 лет. Одета (она была) во французское платье и присела было по-французски, но притом (склонилась) так низко, что по польскому (обычаю) прикоснулась рукою до полу. (Сам) воевода, когда здоровался со мною, поклонился и притронулся рукою сначала к моим коленям, потом (к моим) башмакам; так по польскому обычаю кланяются мужчины.

Проехав пополудни еще полторы мили (по) обратному пути, я заночевал в одном большом лесу.

Здешний край сплошь весьма плодороден, (между прочим) природа богато оделила его лесом из липы, бука, березы, ольхи и лещины, (и) лишь здесь, в местности (по которой я проезжал), путешествие крайне затруднительно вследствие множества высоких скал, которые впрочем всюду поросли травою, и земли на них достаточно для посева.

Немало усилий стоило мне удерживать назначенных ко мне драгун от грабежей и разбоя. Своеволие их доходило до того, что ввиду моего запрещения грабить они часто напрямик угрожали покинуть меня, если я не позволю им делать что они хотят. За моею спиной они грабили всякого встречного, продавали жидам моих лошадей, которых потом, по получении денег, выкрадывали у жидов обратно, чтобы я их не спохватился; остановили между прочим одного еврея, (гнавшего) быков, на коих выжжено было царское [304] тавро, и, признав последнее, стали утверждать, что (быки) принадлежат царю, что (еврей) украл их у царя, ввиду чего требовали с него по рублю со штуки, грозя (в случае неуплаты) отобрать их у него; но так как еврей доказал мне чрез свидетелей, что он купил быков у одного русского офицера, то я запретил их отбирать. (Драгуны) совершали много воровских проделок в этом роде, и держать их в повиновении стоило мне порядочных хлопот.

5-го. Сделав три мили, приехал обратно в Бар. Вследствие безостановочного путешествия, сильных жаров днем, резкого холода ночью и часто (испытываемого нами) недостатка в необходимых припасах не только сам я, но и большая часть моих людей занемогли разными опасными болезнями, так что больных в моей свите было 6 драгун и 6 собственных моих людей. Камердинера своего, больного при смерти, я вынужден был оставить в Баре у тамошнего полковника. В Немирове один из моих людей умер, другой оставлен мною там больной и затем (по моему приказанию) отправлен назад в Киев.

6-го. Я продолжал путь на моих истомленных лошадях; сделал в этот день пять миль. Здешняя миля равняется 1 1/2 немецкой мили.

7-го. Рано утром достиг Шаргорода в 6 милях от Бара. (В Шаргороде) я рассчитывал съехаться с царем, но его еще здесь не было. Однако, так как гонцы, то и дело приезжавшие (в Шаргород), подтверждали слух, что он сюда будет, то я снова послал к великому канцлеру Головкину с одним их моих людей письмо, (прося) уведомить меня о подробностях вновь заключенного мира и (сообщить), где я могу съехаться с царем.

Некогда Шаргород был окружен стенами. В нем еще находится много больших каменных церквей и монастырей, (теперь) впрочем разоренных и пришедших в запустение. У каждого из трех углов города стоит по каменной пирамиде (sic) такого образца. (В пирамидах этих) сверху двойная сквозная дыра. (Имеют они) 6 локтей вышины и у основания 2 локтя в квадрате. В былые времена в них были вставлены распятия.

8-го. Вечером посланный мною гонец вернулся из Могилева и привез мне письмо от великого канцлера с приглашением безотлагательно ехать в Могилев, ибо царь находится там.

9-го. Оставив большую часть моих людей и вещей, я отправился в Могилев, отстоящий в 6 милях от Шаргорода. Приехал я туда в 6 часов пополудни. Это запустелый необитаемый город, расположенный у Днестра, на этом берегу. Я немедленно сел на паром, чтоб перебраться через (реку в лагерь), но сильным течением меня отнесло так далеко вниз по (Днестру), что в лагерь я прибыл слишком поздно и (потому) в тот вечер не мог говорить с царем.

10-го. Имел счастье беседовать с царем. Он подробно рассказал мне, каким образом был заключен мир между ним и турками. [305] Обстоятельства всего дела переданы в помещаемой ниже выписке из дневника генерала Алларта, сообщенной мне им (самим) и без сомнения заслуживающей веры, так как он с начала до конца лично участвовал в сражении.

Continuatio diarij ²⁹⁶

17/28 июня. Генерал Алларт с его дивизией, дивизия генерала фон Энсберга и несколько сот казаков, выступив из Сороки, прошли три мили до реки и деревни Кайнар. Что касается его царского величества, то в этот день он перешел с гвардиями реку Днестр; за ним (последовали) дивизия генерала князя Репнина и генерал Вейде.

18/29 июня. Его царское величество вместе с несколькими сотнями казаков выступил из Сороки и прошел три мили до Кайнара. Со своей стороны генерал Алларт прошел три мили до реки Реут.

19/30 июня. Генерал Алларт с двумя дивизиями продолжал свой марш вдоль Реута (и сделал) полторы мили. Царь же делал в этот день дневку.

20 июня/1 июля. Генерал Алларт со своими двумя дивизиями прошел 5 миль, (испытывая) недостаток в воде и не имея никакой возможности копать колодцы. Расположился он близ деревни Gerla (Гирла?) в двух милях от реки Прут, а его царское величество со своими гвардиями и другими двумя пехотными дивизиями достиг Реута. Тут гонец привез известие, что в трех милях от Ясс 15 000 татар напали на лагерь г-на генерал-фельдмаршала графа Шереметева, атаковали кавалерийский пикет, убили около 280 драгун и взяли в плен подполковника Петца, а равно одного драгунского капитана. Когда же г-н генерал-фельдмаршал выслал против татар полторы тысячи конницы, то неприятель понес потерю по крайней мере вдвое большую; татары обратились в бегство и отретировались за две мили до Laputzkin'a.

21 июня/2 июля. Генерал Алларт стоял на дневке, (а) его царское величество сделал небольшой марш.

22 июня/3 июля. Генерал Алларт дошел до Прута на расстояние двух миль от Ясс, а его царское величество до Gerla.

23 июня/4 июля. Генерал Алларт прошел одну милю вниз (по течению) Прута и стал в расстоянии полутора миль от Ясс, а его царское величество сделал дневку.

24 июня/5 июля. Ввиду полученного от г-на фельдмаршала приказания не особенно спешить и привезти из Ясс известное количество каменной соли генерал Алларт сделал дневку. Его царское величество дошел до Прута, чтобы распорядиться относительно (постройки) моста для перехода через Прут. (К переходу этому побуждал нас?) крайний недостаток в подножном корме, почти совсем уничтоженном в этой местности саранчою. [306] 25 июня/6 июля. Генерал Алларт прошел две мили вниз по течению Прута и остановился в урочище Zatzora, в трех милях от Ясс, а его царское величество с гвардиями, двумя пехотными дивизиями и тяжелою полевою артиллерией перешел Прут.

26 июня/7 июля. Генерал Алларт со своею дивизией и с дивизиею генерала фон Энсберга соединился с г-м генерал-фельдмаршалом графом Шереметевым; затем войска прошли еще милю вниз по течению Прута. Генерал-фельдмаршал поехал к его царскому величеству.

27 июня/8 июля. В лагере во всех частях войск (in allen lagern) праздновалась (die rejouissence... celebriret) одержанная два года тому назад победа под Полтавою. Был отслужен молебен и сделан салют по одному выстрелу изо всех орудий и мушкетов. Потом генерал Алларт угостил всех генералов обедом. В этот день в лагерь прибыл валашский полковник с восемью ротами и сообщил, что придут еще три роты. Далее, вернулись в лагерь восемь высланных вперед отрядов. Они рапортовали, что были в Lapunin'e (Lipoveni?), за две мили отсюда, и проходили дальше, что татары направились на Буджак, испортив и осквернив в этой местности все колодцы. Затем мы стали наводить мост через Прут.

28 июня/9 июля. Начали наводить через Прут и другой мост, чтоб ускорить доставку с того берега фуража, а также чтоб в случае надобности можно было [скорее] перейти Прут.

29 июня/10 июля. По случаю именин его царского величества сделан салют по одному выстрелу изо всех пушек и ручного оружия. После богослужения генерал Янус угощал у себя весь генералитет. В эту ночь прибыл в лагерь и генерал-фельдмаршал.

30 июня/11 июля. Генерал-фельдмаршал с частью кавалерии перешел Прут; за ним последовал обоз.

1/12 июля. Через Прут перешла также часть пехоты, но генералы д'Алларт и Янус, из коих первый командует пехотою, а второй кавалериею, остались при ариергарде. Генерал Ренне с 9 кавалерийскими полками отряжен в Молдавию; с ним от пехоты отпущено четыре полевых орудия.

2/13 июля. На рассвете показалась партия конных татар в несколько сот человек; впрочем ничего существенного не произошло. Пополудни татары показались в числе 3 000 человек. Они застрелили одного венгерского капитана и двух наших казаков. Капитан этот с 24 людьми слишком далеко зашел вперед. Ввиду его храбрости о нем сожалеют все. В этой стычке и татары потеряли несколько человек. После полудня они отступили обратно к Lubaskow'y. Мы же продолжали перевозить обоз через Прут по обоим мостам.

3/14 июля. Прут перешли: вся кавалерия с генералом Янусом и в заключение генерал д'Алларт с пехотою, после чего оба моста сломали. Пока мосты не были окончательно уничтожены, [307] в ариергарде оставался один подполковник с 500 человек при трех орудиях. Пополудни его царское величество с гвардиями достиг лагеря; за ним следовала остальная пехота.

4/15 июля. Выступила вся пехота, перешла реку (uber die flusze) ²⁹⁷ Балкуй, текущую от Ясс, и расположилась лагерем частью у Прута, частью у реки Балкуй. Генерал Янус с кавалерией составлял авангард; за ним стояли гвардии, далее дивизия генерала д'Алларта, затем дивизия генерала Вейде и, наконец, дивизия князя Репнина. В лагере расположились по отрядам (detachementsweise).

5/16 июля. Вся армия выступила одновременно и, пройдя три мили вниз по течению Прута, расположилась поотрядно в урочище Mogula-Dorogoluja.

6/17 июля. Прошли еще три мили вниз по течению Прута и расположились лагерем в урочище Gerla.

7/18 июля. Армия простояла на месте. Один генерал Янус и часть казаков прошли полторы мили далее.

Подполковник Feit, посланный к его царскому величеству генералом Янусом, привез достоверные сведения, что верховный визирь ²⁹⁸ стоит в урочище Gura Strambizeretzin (Gura Sarata, Staplinesti?), всего в расстоянии четверти мили от Януса, и уже навел через Прут два моста, что 3 000 янычар уже перешли реку и что перевезено несколько орудий. Feit тотчас же был послан обратно к генералу Янусу с приказанием, чтобы он безотлагательно, в ту же ночь, отступил со своим отрядом к нам.

8/19 июля. Рано утром держали у его царского величества военный совет, ибо не считали удобным ожидать неприятеля здесь: перед нами находились возвышенности, которые все представляли для него выгоду. К тому же нам было известно, что у неприятеля по крайней мере 40 000 янычар и 400 крупных и малых орудий. Поэтому сделали рекогносцировку местности в расстоянии одной мили за нами, но (и там) позиция оказалась для нас невыгодною. Когда мы прибыли обратно в лагерь, то кавалерийский обоз уже возвращался назад на полном скаку (im vollen lauff). Ввиду этого, чтобы прикрыть отступление кавалерии, нашли нужным выслать вперед, за полмили, навстречу к генералу Янусу генерала Энсберга с шестью полками без обоза. Части эти, несмотря на преследование со стороны неприятеля, соединились и, поддерживая все время перестрелку (in stetem charmutzel), ретировались к нам в полном порядке, без потерь, хотя их неотступно преследовало тысяч 15—16 татар и spahi ²⁹⁹. Неприятель не подходил ближе 200—300 шагов. Время от времени по нем стреляли из орудий. Так шло дело до двух часов пополудни. Тут его царское [308] величество решил атаковать. Сделана была диспозиция, по которой гвардии вместе с дивизиею генерала Алларта должны были двинуться против неприятеля, чтобы произвести рекогносцировку (um des feindes contenance zu sehen). Гвардии построились [фалангою] в виде: и пошли по низменности на неприятеля, а генерал Алларт со своею дивизией поднялся на высоты, образовав на своем правом фланге каре из одного батальона. Но когда по неприятелю открыли орудийный огонь и стали то здесь, то там с ним перестреливаться, он отретировался. Так протекло время до 6 часов пополудни. Ничего существенного не произошло. Наконец решено было снова устроить боевой порядок, отчасти чтобы прикрыть лагерь, отчасти для других целей. Кавалерия и дивизия генерала Энсберга дефилировали за нас и расположились между дивизиями генерала Алларта и генерала Вейде, чтобы отдохнуть в средине (прочих войск), ибо в течение всей прошлой ночи и сегодняшнего дня они находились в деле. Подполковника Feit'a нашли убитым в полумиле от нашего лагеря: он и бывшие с ним люди, его слуга и несколько казаков, зарублены, так что посланное с ним к генералу Янусу приказание доставлено не было. Тут неприятель выдвинул вперед свою конницу и занял одною ею все высоты против нашего фронта; окрестные горы густо покрылись ею. К вечеру военный совет принял решение отступить следующею ночью. Хотя некоторые генералы, руководствуясь многими вескими соображениями, советовали совершить отступление среди бела дня (bey hellem lichten tage), чтобы избежать беспорядка, тем не менее совет решил отступать ночью. По диспозиции войска должны были идти параллельно, с четырьмя батальонами на каждом фланге, а артиллерия и обоз имели следовать между линиями. Такой порядок признан за лучший. Во время движения войско, защищенное кругом рогатками, должно было со всех сторон представлять неприятелю фронт.

Guar Jen.

Gen. A Harts infanterie.

Gen. Janus vuuallerie.

Gen. Ensberg infanterie.

Gen. Weyde infanterie.

Gen. Repoin infanterie.

Остановившись против нас, неприятель развел перед нашим фронтом много костров. Решение совета было приведено в исполнение. Выступили мы в 11 ч. ночи и шли до утра.

9/20 июля. На рассвете, в то время как мы подвигались в вышеозначенном порядке, между дивизиею генерала Алларта и гвардиями образовался пустой промежуток, ибо с одной стороны князь Репнин с правым крылом двигался слишком быстро, с другой же гвардии находились в дефиле и несколько обозных повозок опрокинулись на неровном пути, так что произошло замедление. Тут турки так стремительно [309] напали на обоз, что генералу Алларту стоило большого труда образовать новый фланг. Нижегородский и Ропшинский (? — Rapsche) гренадерский полки выставили во фланг драгун, чем помешали неприятелю проникнуть далее между обеими линиями. Случаем этим воспользовались частью собственные наши люди и солдаты, частью денщики и извозчики и пограбили много повозок. Тем временем генерал Алларт послал между повозок несколько взводов, которые помешали туркам и татарам продолжать начатую работу, чему (помешали) также несколько пушечных выстрелов. На правом фланге движение войск было приостановлено до тех пор, пока гвардии снова не (при)соединились к корпусу генерал-фельдмаршала. Затем днем, несмотря на то что неприятель атаковал нас со всех сторон, мы продолжали марш в полнейшем порядке, пока правый фланг не прибыл в урочище Pagunluk и не достиг Прута. При упомянутых неприятельских атаках генерал-поручик фон Остен контужен в правое плечо, генерал-майор Долгорукий легко ранен в правую руку и несколько человек убито выстрелами:). У Прута князь Репнин снова остановился, причем корпус его оставался в равнине и только фланг с одною третью прочего равнения примкнул к реке. Расположившись как могли, мы воспользовались находившимися вблизи кустами и заняли их пехотою. Против нас, на горе по ту сторону Прута, тоже показались татары и польские люди (воеводы) киевского. Тогда его царское величество приказал собраться у него генералитету. В это время неприятель издали открыл по нашим огонь из четырех малых орудий и построился в боевой порядок, из чего мы заключили, что вероятно подошла и неприятельская пехота. Его царское величество сейчас же сел на коня, генералитет тоже, и каждый отправился к своему посту. Так как по причине условий местности и расположения реки дивизия генерала Алларта и драгуны образовали выступ и представили некоторым образом фланг, неприятель открыл по этому флангу артиллерийский огонь. Но когда генерал Алларт велел взвести на (возвышенность) большое количество пушек и в числе их несколько восьмифунтовых, то неприятель на этот раз отказался от задуманной атаки и отступил на несколько сот шагов, выйдя из (сферы) нашего орудийного огня. В 7 ч. вечера неприятель в полном составе своих янычар и spahi снова надвинулся на этот острый угол и открыл по генералу Алларту пушечный и ружейный огонь, но встретил сильный отпор. Наши войска не отступили ни на пядь, а неприятель, несмотря на то что дошел до рогаток, должен был наконец отступить на 50 шагов и залечь за небольшим возвышением, за которым мы не могли нанести ему особого вреда. Тогда прибыл генерал-фельдмаршал Шереметев и, так как из-за дыма ничего почти нельзя было видеть, приказал одному гренадерскому капитану с 80 человеками команды прогнать неприятеля ручными гранатами. Неприятель действительно отступил на 30 шагов назад; когда же наши гренадеры, кончив свое дело, стали [310] ретироваться, янычары преследовали их до рогаток, но тут мы отбили янычар сильными залпами. Оставив на месте много убитых, неприятель опять засел за тою же возвышенностью. Далее атаки с обеих сторон продолжались. Во время перестрелки генерал Алларт был ранен мушкетною пулей в правую руку, недалеко от локтя, и так как он более не мог владеть шпагою, то передал командование на этой позиции генерал-поручику фон Остену, приказав ему сделать все, что он может (mit ordre sein bestes zu machen ³⁰⁰), сам же поехал верхом к его царскому величеству и попросил его о присылке других полков на смену гренадерскому и Казанскому, которые были не только очень утомлены и ослаблены, но испытывали равным образом недостаток в патронах. Большая часть офицеров этих полков были ранены или убиты. Алларт попросил также о командировании туда другого генерала для удержания позиции, так как неприятель, окопавшийся за сказанною возвышенностью, несомненно будет продолжать свои атаки, — каковое и совершилось ³⁰¹. Генерал-майор князь Волконский был тоже ранен.

В ту ночь его царское величество и весь генералитет два раза собирались у генерала Алларта на военный совет и решили атаковать ночью неприятеля несколькими тысячами человек, чтобы сбить его с занятых позиций; быть может, этим путем удалось бы овладеть его пушками, а в таком случае a la pointe du jour ³⁰² представилась бы возможность атаковать его всеми силами и с помощью Божией одержать (над ним) победу. Но благое решение это, за которым последовали соответствующие диспозиции, его царскому величеству угодно было отменить по причинам, которые самому ему лучше известны. Далее, той же ночью, неприятель с криком и (открыв) сильный огонь, снова атаковал тот же пункт. Дошел он до рогаток, но благодаря стойкости и храбрости русских офицеров и солдат был снова отброшен и отретировался на прежнюю позицию.

10/21 июля. Как только стало рассветать, мы заметили, что неприятель укрепился и возвел высокие батареи. Вскоре он опять атаковал этот угол и часть нашего равнения, открыв пушечный и ружейный огонь, но встретил такой же отпор (как вчера), так что прорваться сквозь наши линии он не мог и, прекратив наконец атаку, отошел на прежние позиции. Тут он стал возводить высокие батареи и ретраншементы и обложил нас со всех сторон. В этом деле убит фальконетною пулей в голову, в лоб, генерал-майор Вейдеман.

Так как люди и лошади не отдыхали более трех суток кряду, к тому же всюду испытывался недостаток в боевых припасах и [311] провианте (ammunution de guerre et de bouche), то у его царского величества снова собрался военный совет, (на котором) решили: 1) предложить верховному визирю приостановку военных действий для заключения с великим султаном мира; 2) в случае же его отказа сжечь и уничтожить весь излишний обоз, из остальных повозок сделать вагенбург, поместить в нем валахов и казаков и прикрыть несколькими тысячами пехоты, а с прочею армией атаковать неприятеля не на живот, а на смерть (desperat attaquiren und alle extrema erwarten ³⁰³), никого не милуя и ни у кого не прося пощады. С предложением, значащимся в пункте первом, к верховному визирю послан был трубач. Визирь, пригласив к себе янычарского агу ³⁰⁴, сераскиров и пашей, в течение нескольких часов обсуждал оное и затем дал знать, что готов заключить перемирие на 48 часов и выслушать предложение (русских): пусть они присылают к нему уполномоченных. Тогда его царское величество принял твердое решение послать к верховному визирю с надлежащими полномочиями вице-канцлера барона Шафирова. В обеих армиях объявлено перемирие, и (в турецкий лагерь) действительно отправлен названный вице-канцлер в сопровождении нескольких офицеров, дабы ему можно было время от времени посылать кого-либо из них к его царскому величеству с отчетом о ходе переговоров. На той стороне армия короля шведского с известным количеством турок и татар и с людьми воеводы Киевского ³⁰⁵, занявшими горы, построилась в боевой порядок; мы же выставили перед нашею линией несколько обозных повозок и забросали их землею. Когда неприятель заметил это, то и сам начал деятельно окапываться (schantzte starck). Ввиду этого (на неприятельскую позицию) послан был генерал-майор генерал-квартирмейстер Бон для заявления находящемуся там паше, что такое окапывание противно перемирию. При этом генерал-майор Бон имел случай говорить в (неприятельском) ретраншементе с самим янычарским агою. По объяснению аги, (турки), заметив, что мы окапываемся, стали со своей стороны делать то же самое. (Ага) советовал нам торопиться (was mann thun wollte bey uns, sollte mann bald thun ³⁰⁶); ибо, сказал он, (турки) на все готовы. (Затем), угостив генерала Бона, по турецкому обычаю, кофеем и вареньем, он вежливо отпустил его. По объявлении перемирия турки стали очень дружелюбно (familiair) относиться к нашим людям, разъезжали кругом нас верхом, приближались даже к самым рогаткам и разговаривали с нашими людьми, так что под конец пришлось поставить часовых в 50—60 шагах от фронта, чтоб [312] (неприятель) так близко к нам не подъезжал. Часовых этих турки дарили табаком и печеньем, а те в отплату снабжали их водою, за которою туркам было далеко ходить.

11/22 июля. После полудня вице-канцлер Шафиров, прибыв обратно от верховного визиря, дал его царскому величеству отчет о своих переговорах и представил проект условий мира. Насколько известно, (условия) эти сводятся в главных чертах к следующему: устанавливается вечный мир; русские должны возвратить туркам Азов в том виде, в каком он находится теперь; морская гавань Таганрог, равно как и некоторые другие городки, не представляющие особой важности, должны быть разрушены; далее, королю шведскому предоставляется свободный проход в Швецию; (наконец) должен произойти размен всех пленных. В заложники верховный визирь потребовал самого вице-канцлера барона Шафирова и молодого графа Шереметева. Все эти (условия) его царское величество принял. Молодого Шереметева он пожаловал в генерал-майоры и подарил ему свой портрет стоимостью приблизительно в две тысячи ригсдалеров. Обоих заложников снарядили и немедленно отправили в лагерь к верховному визирю. Они должны оставаться (в плену — сначала) у него, (а) затем в Константинополе — впредь до исполнения всего, что было договорено. После этого в обеих армиях объявлено о заключении мира.

12/23 июля. Мирный договор (die Accordspuncten) обоюдно закреплен приложением печатей, и (подлинники его) разменены. (Турки) очистили нам проход со стороны нашего правого крыла, так что пополудни мы (могли) удалиться от них en bataille ³⁰⁷ в прежнем, описанном выше порядке. Верховный визирь, предостерегая нас от татар, велел сказать, что ничего существенного и прямо враждебного они против нас не предпримут, но что все же татары люди — и конокрады; тех, кого мы поймаем на месте преступления, (визирь) предоставлял нам, если мы желаем, казнить смертью. Однако, хотя мы и приняли против татар всякие предосторожности, они все-таки сумели увести у нас несколько лошадей и убили некоторых из наших людей, в том числе инженер-подполковника Taisan'a. (В то время как Taisan) продавал татарам пистолеты (mit ihnen Pistollen handeln wollen ³⁰⁸), один из них, взяв у него пистолет, бросился бежать. Тогда Taisan выхватил другой пистолет, чтобы выстрелить (в беглеца), но в эту минуту другой татарин пронзил (Taisan'a) сзади копьем, так что тот упал наземь мертвым. Мы немедленно пожаловались на такое бесчинство верховному визирю, который на другой день прислал к нам пашу с тысячью всадников spahi, имевших охранять нас до переправы через Прут, разгоняя татар. Шли мы не только эту ночь, но, сделав около полуночи привал часа на два, продолжали идти и (весь) следующий день. [313]

13/24 июля. За недостатком фуража (?) шли до полудня. Отойдя от неприятеля на четыре мили, мы расположились лагерем и простояли тут несколько часов, потом продолжали марш до одного места, находящегося в двух милях от Ясс. Здесь турки расстались с нами (...) ³⁰⁹.

При сем приводится набросок диспозиции царских войск 20 и 21 июля, когда они подвергались самым сильным атакам турок. Набросок [314] этот, как заверял меня генерал Алларт и другие генералы, правилен и точен.

Далее царь говорил мне, что если бы не послал генерала Ренне с 9 000 кавалерии в поход в Мунтианы или Молдавию, то ни за что не вступил бы в переговоры с неприятелем; но имея при себе всего около 36 000 человек (и) почти лишенный кавалерии, он не решился дать сражения туркам, коих было более 100 000, главным образом конницы ³¹⁰.

Как рассказывали мне (очевидцы), царь, будучи окружен турецкою армией, пришел в такое отчаяние, что как полоумный бегал взад и вперед по лагерю, бил себя в грудь и не мог выговорить ни слова. Большинство (окружавших его) думало, что с ним удар (припадок?). Офицерские жены, которых было множество, выли и плакали без конца. И действительно казалось, что предстоит неизбежная гибель: если б Господь Бог чудесным образом не устроил (так), что турецкого визиря удалось склонить к миру подкупом ³¹¹, (из царской армии) не могло бы спастись ни одного человека — ибо с одной стороны против нее стояли турки, более чем в три раза превышавшие ее численностью, (с другой же), в тылу, протекал Прут, на противоположном берегу (которого) находилось около 20 000 казаков, татар, турок, поляков и шведов. Так как местность на противоположном берегу была гористая и подъем от реки шел крутой и высокий, то взобраться туда не представлялось никакой возможности: даже ребенок при помощи простой палки опрокинул бы всякого (кто стал бы лезть наверх). Вообще (событие) это ясно доказывает, что Бог по желанию может и у мудрейшего человека отнять разум и затем устроить так, что (ему) послужит на пользу величайшая (его) оплошность. В самом деле, кто мог бы ожидать от такого умного и опытного в военном деле государя, участвовавшего в стольких походах против искусного врага, той ошибки, что не имея сведений ни о силах неприятеля, ни о его приближении — (эти сведения царь получил) лишь тогда, когда турецкая армия находилась от него уже в полумиле, — он вступит в такую пустынную страну как Валахия, где нельзя достать никакого продовольствия, и отошлет от себя генерала Ренне с 9 000 человек кавалерии? С другой стороны, можно ли было предположить, чтобы турки согласились на каких бы то ни было условиях заключить мир и [315] выпустить из рук христианскую (армию), когда имели ее в своей власти. Правда, султан ³¹² и верховный визирь получили деньги, Азов уступлен (туркам) и все условия, предложенные Оттоманскою Портой, приняты; но как все это ничтожно в сравнении с пленом, грозившим царю и всей его армии! А уже один голод вынудил бы русских к сдаче. Если бы даже допустить (предположение), весьма мало вероятное, что царь (в этот раз) одержал бы победу над турками, то война все равно чрез это не прекратилась бы. Она затянулась бы надолго; между тем (кампания) против шведов была бы на то время приостановлена или же действия ее лишились бы должной энергии. (Если принять в расчет) тяжелые обстоятельства, в которых находилась царская армия, то вела она себя удивительно доблестно. Царь передавал мне, что сам видел, как у солдат от (действия) жажды из носу, из глаз и ушей шла кровь, как многие, добравшись до воды, опивались ею и умирали, как иные, томясь жаждою и голодом, лишали себя жизни и проч. Словом, бедствия (русской) армии не поддаются описанию. Если судить по слышанным мною подробностям, в положении более отчаянном никогда еще не находилась ни одна армия.

Я попросил у царя и его совета позволения взглянуть на мирный договор, дабы узнать, насколько он касается короля шведского; но мне отвечали что мир этот — дело особое, не имеющее отношения к Северному союзу, и что никаких условий, направленных к пользе короля шведского или ко вреду Дании, (договор) в себе не заключает. Быть может (русские) стыдились открыть свою ошибку и понесенные ими потери. Все же в данном случае оправдать их нельзя, ибо для союзного и дружественного государя ничто не должно оставаться тайною, и (мне) посланнику такого государя нельзя было отказать в подобной (моей просьбе). Как (уже) сказано, на Пруте большая часть офицерских повозок и вещей была отбита и разграблена татарами, (а) то, что осталось, вынуждены были побросать сами офицеры за недостатком лошадей, (большинство) которых пало или было обессилено голодом. При этом из вещей, оставленных другими, всякий брал себе что ему нравилось. Когда же армия достигла Днестра, между офицерами возникли споры; один говорил, что такая-то (вещь) принадлежит ему, другой доказывал, что (это) bonum derelictum ³¹³, (что первый хозяин) потерял на него право с тех пор, как за невозможностью увезти его бросил его у Прута. Во время сражения царица раздарила все свои драгоценные камни и украшения (первым) попавшимся слугам и офицерам, по заключении же мира отобрала у них эти вещи [316] назад, объявив, что они были отданы им лишь на сбережение ³¹⁴. Короче, смятение среди русских было всеобщим и от страха большинство не знало что делает.

Относительно царицы надлежит отметить (следующее). Еще в Москве я слышал, что вечером в день своего отъезда из (этой столицы) царь объявил Екатерину Алексеевну своею (будущею) супругой, и потому, чтоб не провиниться в умалении ее чести, я осведомился у великого канцлера, справедлив ли переданный мне в Москве слух, желает ли царь чтоб (Екатерину Алексеевну) считали его будущею супругой, и какой титул следует ей давать? В ответе великий канцлер подтвердил подлинность слуха, что царь избрал себе в жены свою любовницу, и заявил, что ввиду этого ее должно именовать величеством. Чтоб не быть неприятным двору, я принял (слова канцлера) к руководству и стал давать Екатерине Алексеевне этот титул, хотя на самом деле он не подобал бы и принцессе крови, помолвленной с королем, пока она с ним не повенчана. (Впрочем) от подобного возвеличения новое величество вовсе не стало высокомернее. Когда я передавал ей в царском шатре свои поздравления, она была так же любезна и болтлива, как и всегда, (а) за царским столом, следуя русскому обычаю, собственноручно подносила мне и другим лицам вино в стакане на тарелке.

Ночь я провел в лагере, хотя по совету великого канцлера палатки свои разбил по ту сторону реки, потому что из-под Могилева вся армия должна была перейти через Днестр, лишь только окончится (постройка) понтонного моста, который наводили с величайшею поспешностью, так как немало опасались перемены решения со стороны турок. В постоянной готовности оказать отпор неприятелю, русские полки стояли защитившись рогатками и палаток почти никто не разбивал. В предупреждение нападений со стороны татар далеко выставлены были посты и пикеты.

11-го я перебрался обратно через Днестр по понтонному мосту, (который) был почти готов.

13-го. Полки один за другим перешли Днестр и расположились на том его берегу. Славный народ — хоть куда, но крайне (ослабленный) голодом. Я слег в постель от болезни, которою страдал целый месяц. Вследствие (этой болезни) я (все последнее) время путешествовал в русской спальной повозке. Состояние мое ухудшилось от поездок верхом в лагерь, которые я предпринимал через силу для свидания с царем. [317]

Могилев расположен по сю сторону Днестра, на самом его берегу. Он совершенно пуст; впрочем, иные дома еще уцелели. В прежнее время это был большой крепкий город, окруженный двойным валом, с обширным болотом, (облегающим его) почти кругом, так что подступиться к городу было весьма трудно. Но теперь все (в Могилеве) пусто и разорено: от прежних валов, стен и башен остались одни основания. (Город) этот построен Валашским князем Могилою, от которого и получил свое имя.

14-го. Ввиду продолжавшейся моей болезни я не мог лично съездить проститься с царем, а потому послал секретаря королевской миссии Петра Фалька принести (по этому случаю) его величеству всеподданнейшие мои извинения. (Я поручил) также (Фальку зайти) к великому канцлеру Головкину, чтоб попросить его о (назначении мне) достаточной охраны для безопасного (проезда) по Польше, куда я должен был следовать за царем. С большим трудом добился я наконец того, что со мной отрядили 10 драгун. Великий канцлер велел мне передать, что мне следует ехать на Лемберг в Ярослав (и что) там я получу дальнейшие указания относительно пути, который изберет царь.

Как только вся армия перешла через Днестр, царь приказал отслужить благодарственный молебен и торжествовать салютными залпами чудесное свое избавление на Пруте, устроенное Богом. Вечером царь уехал, никого по обыкновению о том не предупредив. (Перед отъездом) он распорядился, чтобы армия немедленно выступила на Немиров в Киев, откуда часть ее должна была направиться в Смоленск, а другая в казацкую Украину.

15-го. Армия выступила обратно в Шаргород. В этот же день прибыл туда и я, сделав шесть добрых миль.

16-го. Стоял под Шаргородом. Так как поход окончился и мне более незачем было иметь столь многочисленную свиту и такое количество лошадей, то я отправил 36 лошадей с некоторыми людьми и вещами обратно в Москву, при себе же оставил их лишь 28, ибо всего у меня было 64 лошади. Содержание такого множества лошадей и людей стоило мне очень дорого. (Но) в походе (лошади) были для меня необходимы. Собственные мои лошади везли в пути одни запасные оси и колеса, без которых в России можно попасть в крайне затруднительное положение, ибо здешние колеса и оси непрочно сработаны из дерева и легко ломаются. Помню, (однажды) в течение одного часа, несмотря на весьма порядочную дорогу, под моими повозками сломилось восемь колес и столько же осей, и не будь у меня запасных, положение мое было бы очень плачевно. Приезжая в такое место, где продавались новые колеса и оси, я всегда запасался ими на всякий случай. Сверх тех восьми повозок, что шли со мною из Москвы, мне пришлось купить в Киеве [318] еще четыре крытых повозки исключительно под сухари, так как меня предупреждали, что в армии нельзя будет (ни) за (какие) деньги достать ни крошки хлеба. Но, по изволению Божьему, вследствие заключения мира у меня оказалось столько лишних (сухарей), что я раздарил целых три воза нуждающимся генералам и другим служащим. (А я-то так) опасался испытать в походе недостаток в хлебе и припасах!..

Почва под Шаргородом имеет совершенно белый цвет от заключающейся в ней селитры. В этом я убедился, когда по моему приказанию копали глубокую яму для могилы моего дворецкого и толмача Христиана Эйзентраута, умершего в этот день. Погубили его беспрерывные переезды, которые расстроили и мое здоровье, а также здоровье многих моих людей.

17-го. Из Немирова мне сопутствовал майор Каргопольского полка Григорий Rosnow с конвоем из 50 драгун. (В этот день) он со мною распростился и по распоряжению великого канцлера Головкина оставил мне 10 драгун для сопровождения меня до Лемберга. Майор (Rosnow) природный русский. В России более обходительного и милого человека, чем он, мне встречать не случалось. Из Шаргорода я пустился во имя Господне обратно в Бар, (отстоящий отсюда) в 6 милях. В тот вечер не доехал до него полумили.

18-го. Прибыл в Бар и провел там день, чтобы сделать необходимые для дальнейшего путешествия закупки.

19-го. (Проехав) шесть миль, достиг Зинькова, где провел ночь.

20-г. Сделав две добрых мили, прибыл в Ярмолинцы. (Дорогою) проехал через пустой городок Солобковцы (Slopkow). Хотя (от Зинькова до Ярмолинцев) считается всего две мили, но их несомненно целых пять, ибо ехал я с 10 часов утра до 10 вечера — почти все время порядочною рысью. Так как приехал я поздно и город был опустошен, то (мне) с трудом (удалось достать помещение). Старый полковник, которому принадлежит город, приняв меня и моих людей за русских, сначала не захотел было пустить нас к себе на двор. Он говорил, что много русских у него перегостило и что ему наскучило их принимать. Впустил он нас лишь тогда, когда я удостоверил его, что я датский посланник. Подворье его укреплено, подобно цитадели, двумя башнями и валом и кроме того обнесено частоколом, так что овладеть им можно не иначе, как с помощью пушек. Полковник этот был курляндец Шеппинг. Во время шонийской кампании (он) служил в датских войсках.

21-го. Я провел день в Ярмолинцах (lermolaj), чтобы дать отдохнуть моим усталым, заморенным лошадям. Иные из них (окончательно) отказывались служить, ввиду чего я купил у Шеппинга четыре свежих лошади. В двух милях от Ярмолинцев стоял с полком русский полковник Waterang, родом швед. Я уведомил его письмом, что [319] назначенные ко мне драгуны, желая всюду воровать и грабить, угрожают покинуть меня в случае, если я буду им мешать, и вместе с тем просил, не будет ли он так внимателен сменить их десятью драгунами из своего полка для сопровождения меня до Лемберга, каковую (просьбу) он и исполнил.

23-го. Я пустился далее и, сделав три мили, прибыл вечером в деревню Кузьмине.

24-го. (Проехав) до полудня две мили, достиг Сатанова. (Это) хорошо обстроенный город. (Он) укреплен старинными стенами и башнями. После полудня сделал еще две мили (и прибыл) в деревню Окно (Osna).

25-го. (Проехав) три мили, достиг перед полуднем города Гаварова (Bawara), окруженного старыми пришедшими в разрушение стенами. Тут я обедал у польского полковника Баваровского (Гаваровского?), собственника этого города. Подобно всем полякам, (Баваровский) был болтлив и откровенен. По-видимому он не принадлежал ни к (партии) короля Августа, ни к (партии) Станислава, ибо (как) избрание одного, (так) и (избрание) другого считал незаконным.

(Сделав) пополудни еще две мили, (я) приехал в Тарнополь, большой, хорошо обстроенный и укрепленный стенами город.

Здесь стоит одна рота полка воеводы (feltherren) Сенявского. Капитан (этой роты) говорил мне, что недавно несколько солдат литовской армии, расположенной в незначительном расстоянии отсюда, напав на одного русского майора, везшего в сопровождении шести русских драгун большую сумму царских денег в дукатах и ригсдалерах, убили его самого и всех драгун, за исключением Майорова денщика, которому удалось уйти, хотя он и был смертельно ранен. Ввиду этого я обратился с письмом к начальнику, так называемому региментариусу, литовских войск Барановичу, прося его назначить мне для безопасности достаточную охрану. Он не замедлил отвечать мне письмом по-латыни, что (просимая) охрана будет прислана ко мне на следующее утро. Кроме полков на иностранный образец, под начальством Барановича состоит также известное число так называемых литовских хоругвей. Обыкновенно литовская или польская хоругвь заключает в себе сто человек. Командует ею офицер, называемый ротмистром. Лица, входящие в состав хоругви, суть дворяне-помещики. Зовут их “товарищами”. Каждый из них имеет при себе слуг (хлопов? — knegte) (в количестве) 10, 20 или 30 человек. Все (эти) слуги зачисляются в команду (хоругви) и тоже принадлежат к благородному сословию. Таким образом “товарищей” в хоругвь набирается столько, чтоб в совокупности со своими людьми они составили сто человек. (Подобная часть) имеет одно знамя. Движется (она) в таком порядке: впереди едет ротмистр, за ним [320] (несут) знамя, потом (следуют) “товарищи” и наконец их люди. Когда несколько хоругвей соединяются в один отряд, ими командует региментарий или генерал, имеющий под своим начальством двадцать хоругвей и более. Баранович командовал 27 хоругвями. Сперва за каждого всадника, которого “товарищ” выводил с собой в поход, Речь Посполитая платила ему ежегодно по тысяче тынфов (:тынф равняется 18 грошам или датским скиллингам:), то теперь (за всадника товарищ получает) всего 500, а в (хоругвях), стоящих близ Тарнополя, только 300 тынфов — вознаграждение весьма скудное. По вооружению “товарищи” отличаются от своих людей тем, что пистолеты держат в кобурах у передней части седла по обычаю, принятому и в Дании, тогда как их люди носят их на правом бедре в особого рода футляре. В Тарнополе, как и повсюду в Польше, живет множество евреев, которых чуть ли не больше, чем поляков.

27-го. (Баранович) прислал мне охрану из шести “товарищей” и 14 хлопов. Все они были красивы собою и имели хороших лошадей. Я немедленно пустился с ними в путь. Ехали они смешавшись, не соблюдая строя. (Сделав) четыре мили, я прибыл в большой, хорошо обстроенный город Зборов. Вечером послал вперед себя человека к литовскому каштеляну, стоящему с литовскою семитысячною армией под городом Злочовом (? — Sotskowa), просить его о смене назначенной ко мне охраны.

28-го. (Проехав) еще две мили, достиг Злочова. Это большой, хорошо обстроенный и хорошо укрепленный город с очень высоким и сильным замком. После полудня я снова пустился в путь: в полумиле за Злочовом (проехал мимо) семитысячной литовской армии, состоящей из пяти кавалерийских и двух пехотных полков. Полки эти, сформированные по иностранному образцу, имеют французский мундир. Солдаты (в них) хорошие. (В армии) помимо полков есть несколько сот кирасир, называемых гусарами и составляющих почетную охрану. (На кирасирах) шлемы, панцири и налокотники; многие в кольчугах. Навстречу ко мне вышел сам каштелян и ввел меня в свою палатку. Он назначил мне конвой из 12 человек. Каштелян этот есть вместе с тем и региментарий, командующий всею (армией) в качестве помощника главнокомандующего (underfeltherre). Зовут его Рейнгольтом Жадовским (Rheinholt Zadowskij). За отсутствием немца генерал-лейтенанта Бема ³¹⁵, принадлежащего к этой армии, начальствует немецкий генерал-майор Неттельгорст. Последний оказал мне вежливость, велел всем войскам выйти ко мне (навстречу) с распущенными знаменами и музыкой. [321].

(Проехав) еще три мили, (я) достиг вечером одной пустой деревни.

29-го. Утром, (сделав) одну милю, прибыл в Глиняны (Glina) — город, окруженный хорошим валом и сохранивший свое население. Проехав еще пять миль, достиг в тот же вечер Лемберга, где остановился на посаде.

30-го. Я подвинулся со своим багажом ближе к городу и поселился в посаде же, (но) у самых городских ворот. Посад имеет прежалкий вид, так как три года тому назад его сожгли шведы, когда взяли Лемберг приступом ³¹⁶. Город окружен большим высоким валом: стеною же — небольшою, старинною, с башнями — укреплена только внутренняя его часть. Самый город прекраснее всех прочих городов подобного размера. Здесь много красивых дворцов: почти все дома пятиэтажные, с большими колоннами из кубических камней и украшены прекрасными изваяниями; окна снабжены железными ставнями или решетками. Впрочем, там и сям дома пришли в разрушение, так как война разорила важнейших обывателей и они домов своих более не в состоянии поддерживать. Особенным великолепием отличается здание Иезуитской коллегии с (ее) церковью. Говорят, будто король шведский, которому при взятии и разграблении Лемберга досталась богатейшая добыча, сказал, что во всем его государстве нет такого количества золота и серебра, какое он нашел в одном этом городе. Шведы взяли между прочим золотые и серебряные украшения изо всех церквей и монастырей и (всюду) производили насилия; впрочем, (после) штурма жизнь людей щадили. Мужчины в Лемберге носят польский костюм, женщины французский. Вообще в местных женщинах ничего польского незаметно. В Лемберге есть замок; стоит он на чрезвычайно высокой горе, превышающей высочайшие церковные шпицы, окружен стенами и башнями и может обстреливать все городские улицы.

Во время моей стоянки (в Лемберге) царский генерал Янус напечатал и обнародовал в Польше манифест (patent), в котором под страхом конфискации имущества, (лишения) чести и смертной казни запрещал обывателям присоединяться к шведской партии. (Но в сущности) даже сам король не имеет права обнародовать подобного рода манифесты без (предварительного) согласия Речи По-сполитой. (Мера) эта, равно как и многое другое, вызвала в большинстве поляков крайнее озлобление против русских, так что они не скрывают своих симпатий к шведам, хотя и отнявшим у них вежливыми (приемами) гораздо более, нежели русские силою. [322] Поляки следующим образом объясняют причины, по которым они более озлоблены против русских, чем против шведов. Шведы явились (в Польшу) как враги и взяли с поляков большие поборы, но получив что следовало, предоставили им владеть прочим их имуществом спокойно, в безопасности, как в самые мирные времена. Напротив, русские явились в качестве друзей, однако тоже потребовали с поляков налогов, а теперь, получив их, все-таки по-прежнему разбойничают, грабят, воруют, открыто производят всевозможные насилия, уносят все из занимаемых ими домов; безо всякой совести даже во время поста, когда не могут есть мяса, убивают скот только затем, чтоб продать с него шкуру, а тушу бросают собакам и производят многие другие (бесчинства), исчисление которых заняло бы слишком много (времени и места). Поляки (жаловались) и на своего короля, который-де не оказывает им в данном случае защиты, позволяет царю распоряжаться в Польше по своему усмотрению (и предоставляет ему) без суда и расправы сажать в тюрьму важнейших особ, чего не бывало с самого основания Речи Посполитой.

Комендантом в Лемберге состоит Каппингхаузен (Cappinghausen), природный швед, принявший католичество.

Прежде чем ехать далее, я должен был остановиться здесь на несколько дней, чтобы дать поправиться моим людям, которые почти все были больны и в таком состоянии продолжать путешествия не могли.

Сентябрь

6-го. Я снова пустился в путь в сопровождении стражи из четырех драгун, которую назначил мне лембергский администратор, весьма учтивый поляк Озелинский (Oselinski). (Сделав) три мили, я приехал вечером в городок Янов; близ него находится озеро, спускаемое каждые три года, причем (всякий раз) ловится рыбы на двадцать с лишком тысяч польских злотых.

7-го. (Сделав) до полудня две мили, достиг источника, имеющего три обильных ключа минеральной воды, сильно отзывающейся и пахнущей селитрою. В дождливую пору — (а) мне случилось быть там именно в дождь — вода вытекает (из земли) весьма мутная, с песком; (но) если зачерпнуть воды (в сосуд), то песок сейчас же садится на дно и она становится совершенно прозрачною. Летом, особенно в сухую пору, источник бьет на высоту человеческого роста. К нему собираются многочисленные больные, пьют эту воду и получают исцеление. Свойство воды послабляющее без болей. Как мне передавали, сюда нередко приезжают доктора из Италии, Англии, Германии и других стран, чтобы испробовать воду источника и исследовать ее свойства и (целебную) силу. [323] Проехав полмили за деревню Шкло, достиг Язова. В одной миле за Язовом около большого озера стоит город Завадов (Zawarow). Проехав в близком расстоянии от этого города (и сделав) еще полторы мили, прибыл вечером в деревню Кохановску, где переночевал.

8-го. Проехав до полудня в дурную дождливую погоду 1/2 мили, достиг Коржницы. После полудня (сделал) еще две мили (и прибыл) в Ярослав. Чтоб попасть в этот город, пришлось перебраться на паромах чрез узкую, (но) быструю речку Сан.

9-го. Я послал своего секретаря в собравшийся в Ярославе трибунал уведомить вице-маршалка о своем приезде и просить его о назначении караула к моим дверям, так как все гостиницы были заняты лицами, имевшими дело до трибунала, и я вынужден был поселиться на самом краю города в домишке, не внушающем доверия. Вице-маршалок немедленно прислал мне караул из четырех человек, имевших каждый по ружью и сабле и по топору на плече. Как мне объясняли, такого рода (воины) принадлежат к польскому дворянству и содержат каждый по слуге или холопу (knegt), которых называют сынцами (? — sonets).

Царь назначил мне свидание в Ярославе, но потом уехал оттуда, а его министерство, по русскому обычаю, не оставило мне ни письменного, ни (словесного) извещения о том, куда он направляется. Добыть лодки и людей, чтоб плыть вниз по реке Сан (вдогонку) за царем, стоило мне больших хлопот. Наконец мне удалось купить одно судно, впрочем не совсем готовое. Пока его снаряжали для продолжения моего путешествия, я осмотрел Ярослав. Вследствие (съезда) трибунала, который собрался здесь временно ввиду чумы, свирепствующей в Люблине, город был полон народа. Вдобавок в то время в Ярославе происходила ежегодная ярмарка, длящаяся восемь недель, и это еще более увеличивало наплыв приезжих. Здесь попадались богатые лавки и продавалось все что угодно, но цены были дорогие. Город окружен старинными стенами с передовыми валами. Теперь и стены, и валы разрушены. (В Ярославе) много красивых домов. Расположен он на высокой горе.

Я купил здесь баржу за тысячу польских злотых. Штурману, который должен был (меня) везти, я обязался уплатить — доедем ли мы до Данцига или до Эльбинга (безразлично), — сто польских злотых и во время пути содержать его на моем продовольствии. Нанял я также восьмерых гребцов за 38 злотых каждого (при жалованье) в четыре злотых в неделю на харчи. Баржа, купленная мною неготовою, законопачивалась на польский манер. В пазы прежде всего засовывались небольшие, толщиною в палец, обмазанные дегтем волосяные жгуты в виде веревок; засовывались они в два или три слоя, смотря по глубине паза, и всякий слой обматывался [324] (перекладывался ?) зеленым древесным мохом, сверху паз закладывался рейкою из расщепленной лещинной палки, которая прибивалась двухшпильными гвоздями с плоскими шляпками, причем один шпиль гвоздя вгонялся в один край рейки, а другой в другой край. Баржа эта — без мачты, паруса и якоря — была плоска и имела всего восемь весел. Длина ее равнялась 50 футам, а ширина 20-ти.

13-го. К вечеру баржа была готова. Я тотчас погрузил на нее вещи, (поставил) шесть повозок и четырех своих лошадей — остальных я продал за четверть цены; затем во имя Господне пустился в дальнейший путь водою. В тот вечер я проплыл вниз по Сану всего полмили. Сан не очень глубок, но довольно быстр; в ширину шагов полтораста; у Сандомира он впадает в большую реку Вислу. На ночь гребцы всякий раз ошвартовывали баржу у берега.

14-го. (Сделав) полторы мили, достиг в полдень города Синявы. Течение (Сана) так извилисто, что иной раз где сухим путем всего одна миля, там рекою приходится плыть две мили. Впрочем, расстояния и здесь рассчитываются сухопутные независимо от расстояния по воде. (В Синяве) мне необходимо было запастись на дорогу пивом как для себя, так и для моих людей; но в этот день у евреев был “Праздник Труб”, а так как без посредства евреев в Польше ничего купить нельзя, то добыть нужное (пиво) стоило мне больших хлопот, и на баржу оно было доставлено только к вечеру. Одна еврейка, отвечая моим людям, просила их не воображать, что евреи станут, подобно христианам, оскверняться работою в субботу или в праздник за незначительное вознаграждение, и в посрамление христианам наговорила много вещей в том же роде.

15-го. Вследствие свежего противного ветра я сделал в этот день всего четыре мили.

16-го. Погода стала (несколько) лучше. (Проплыв) милю, я достиг города Кржешова (Kelschow), а еще через милю города Уланова (Ulina) с последнею (на моем пути) греческою церковью в Польше. От Уланова я проплыл до наступления вечера еще пять миль, после чего заночевал, ошвартовавшись у берега.

17-го. Утром проплыл одну милю (и достиг) устья Сана, впадающего в большую реку Вислу. (Висла) течет гораздо быстрее Сана, не так извилиста и имеет в ширину по крайней мере 600 шагов. Выше слияния Вислы и Сана, в (какой-нибудь) миле или меньше, на левом ее берегу расположен большой город Сандомир. Проплыв вниз по Висле с добрую милю, я достиг города Завихоста (Zeigwoda); милею (ниже) подошел к понтонному мосту, наведенному поляками с целью установить свободное сообщение между польскою и литовскою армиями. Мост этот оборонялся пятью ротами. Караульный офицер долго отказывался развести его для меня, однако напоследок согласился. Вечером я прошел еще шесть миль до Котлисан (? — Kolschincowsky). [325]

18-го. (Сделав) одну милю, (достиг) города Петравина на правом берегу Вислы: насупротив его, на левом берегу, стоит городок Солец. (Петравин) окружен стеною. (Проплыв) еще четыре мили, прибыл в Казимерж (Casimir). (Когда-то) это был прекрасный город с каменными домами и тоже окруженный стеною; но теперь в нем не уцелело ни одного здания, он сожжен неприятелем, и одни дымовые трубы на площади да фундаменты домов свидетельствуют о его прежних размерах и красоте. Немного выше по течению и ближе к (берегу) реки расположен городок Янов (Яновец?), возле которого на очень высоком холме заложена прекрасная цитадель. Не доезжая одной мили до Казимержа иа правом берегу (Вислы) находился великолепный замок воеводы (feltherren) Синявского, (в последнее время) сожженный неприятелем; теперь от него остались одни стены. Вечером того же дня я прошел еще две мили.

19-го. (Сделав) одну милю, (достиг) Стенжицы (Stentnitza); затем проплыл пять миль и прибыл в Reschow (Ричиволь?) на левом берегу Вислы. Вечером, пройдя еще две мили, (остановился) у того места, где в эту реку с левой стороны впадает Пилица.

20-го. Проплыл две мили (и достиг) Черска; потом (сделал) еще милю до (Горы-) Кальварии. (Черск и Кальвария) старинные разрушенные, пустые города на левом берегу (Вислы).

В 4 часа пополудни пришли в Варшаву, великолепный город с пяти- и шестиэтажными домами. Перед Краковскими воротами Владиславом воздвигнут (памятник) его отцу Сигизмунду III, королю шведскому и польскому. (Это) высокая мраморная колонна, на которой стоит Сигизмунд с мечом в одной руке и с крестом в другой. Варшава — постоянная столица королей польских. Расположена (она) на высокой горе на левом берегу Вислы. Евреям проживать в Варшаве воспрещено. (Приезжать сюда они могут) только в том случае, если снабжены удостоверением, что их кто-нибудь прислал по важному делу на столько-то часов. Если (еврей с таким свидетельством) пробудет в Варшаве дольше назначенного срока, то он подвергается денежному взысканию смотря по обстоятельствам.

21-го. Проплыл одну милю (и достиг) красивого монастыря Биеланы (? — Bielowa) на левом берегу реки. Говорят, в монастыре этом много прекрасных вещей. В непосредственной от него близости король Август давно уже начал постройку великолепного замка, окончание которого отложено впредь до прекращения войны. В трех милях оттуда в Вислу с правой стороны впадает река Буг. (Сделав) одну милю, прибыл в город Закрочим, (после чего) в тот же вечер проплыл еще милю.

22-го. Милею дальше достиг города Червинска (Schernetza) на правом берегу (Вислы). Потом проплыл еще милю (и прибыл) в Выш-город, расположенный на высокой горе тоже на правом берегу и снабженный цитаделью с простою каменною стеной. Вечером, (сделав) [326] семь миль, достиг Плоцка на правом же берегу; большой город с хорошими постройками; обнесен высокою каменною стеной, (пришедшею теперь) в разрушение.

23-го. (Проплыв) до полудня еще пять миль, прибыл в Добржин, маленький пустынный городок на правом берегу Вислы. Затем (достиг) Малого Бреславля или Breslawka (Влоцлавск?) на левом берегу, в двух милях (от Добржина). (Breslawka) большой город с хорошими каменными постройками, однако сильно пострадавший от неприятеля. Вечером сделал еще две мили.

24-го. Проплыл милю (и прибыл) в небольшой городок Нешаву, а в полдень (достиг) польского вольного города Торна в четырех милях (от Нешавы). Тут я немедленно велел доложить о себе будущей супруге царя, в то время собиравшейся на обед к знаменитому изгнаннику князю Рагоцкому, главе так называемых венгерских malcontents ³¹⁷. (Екатерина Алексеевна) тотчас же попросила князя Рагоцкого послать пригласить к обеду и меня. Я действительно (был позван и) явился. За столом князь беседовал со мною о различных предметах, (рассказал между прочим), как венгерский граф Карольи, которого он уполномочил на время своего отсутствия командовать армиею и управлять делами в Венгрии, превысил эти полномочия, заключив без его согласия мир с императором; что он, Рагоцкий, такового мира никогда не признает и что поэтому он поддался теперь покровительству царя. Так как в Торне пребывал чрезвычайный посланник Голландских Штатов при его величестве короле польском, lohan van Hartsholt господин фон Краненбург, то я известил его о своем приезде. В ответ он прислал секретаря (голландской) миссии, monsieur Van der Bie, поздравить и приветствовать меня по этому случаю.

25-го. Голландский посланник фон Краненбург первым посетил меня в занимаемой мною гостинице “Три короны” и позвал на сегодня обедать. Я отправился к нему и отдал ему (таким образом) визит.

27-го. Будущая супруга царя Екатерина Алексеевна пригласила меня к себе обедать. (На обеде этом) участвовали также вышеупомянутый князь Рагоцкий и голландский посланник фон Краненбург.

Я снарядил в Кенигсберг гонца за письмами, адресованными на мое имя, так как еще из Варшавы написал к моему тамошнему поставщику, чтоб впредь до дальнейшего распоряжения он хранил их у себя.

Принцу Рагоцкому очень хотелось, чтоб я первым сделал ему визит, (но) я на это не решался, ибо находил, что напротив, как последний прибывший сам имею право на первое посещение с его стороны. Вследствие того мы виделись только in loco tertio ³¹⁸, где он постоянно заводил со мною длинные разговоры, для меня [327] впрочем неинтересные, потому что речь всегда сводилась к его союзу с Франциею, который меня не касался.

29-го. В ночь принц Рагоцкий тайно выехал в Данциг, (куда отправился) вниз по Висле. Это был весьма обходительный и замечательно видный мужчина. Помимо природного языка он очень хорошо объяснялся по-латыни, по-немецки, по-французски, по-польски.

30-го. Я осмотрел находящуюся при здешней гимназии библиотеку. Она весьма красива, хотя и мала и особого значения не представляет, если не принимать в расчет некоторых старинных рукописей.

Октябрь

Торн — старейший изо всех польских и прусских вольных городов. (В прежнее время) он был защищен сильными, опрятно (выведенными) валами, но (когда) тому несколько лет король шведский (взял его) после 22-недельной осады, (то) срыл его укрепления. Шведы были настолько грубы, что сожгли великолепную городскую ратушу, благодаря которой Торн изо всех прусских вольных городов (один) назывался прекрасным. Пожар этот истребил также дома многих важных лиц ³¹⁹.

Городом управляют президент-бурграф, постоянно (ежегодно?) назначаемый королем польским и заседающий в думе, четыре бургомистра и двенадцать советников. Аугсбургское исповедание religio dominans ³²⁰, и заседать в думе может только лютеранин. (Впрочем, кроме) четырех лютеранских церквей в городе есть (и) четыре католических, а также иезуитский монастырь. Имеется здесь и гимназия с шестью профессорами. Из числа городских привилегий следует отметить одну, коею прочие вольные города в Пруссии не пользуются. (Она дарована Торну) Речью Посполитою (и заключается в том), что его горожане могут покупать по всей Польше имения и жить в них свободными (людьми) на правах прочих польских дворян. Город владеет также огромным пространством земли, облегающим его со всех сторон (полосою) в четыре мили. [328]

Оставив в Торне свою будущую супругу Екатерину Алексеевну, царь для ее безопасности расквартировал в (этом) городе значительную часть своей гвардии, т. е. Преображенского полка. Подполковник этой гвардии, генерал-майор князь Долгорукий ³²¹, командующий ею в отсутствие царя, отобрал у горожан ключи от городских ворот, (хотя) находится здесь лишь в качестве постороннего и гостя. Таковы обычаи у русских. Каждому русскому солдату город должен был платить по тынфу в день. Тынф равняется приблизительно 18 датским скиллингам. Притом горожане платили за большее число солдат, чем сколько их было на самом деле; излишек шел в карман офицерам. Всякий из офицеров завладел квартирою (и пользовался ею) даром. Так же поступила и сама будущая царица, ко двору которой город должен был сверх того доставлять все нужные припасы и напитки; когда же чего-нибудь — хотя бы самой малости — недоставало, президент и (члены) совета получали выговор, точно были царскими подданными, тогда как (в действительности) они ни к чему обязаны не были, даже могли не впустить к себе русских солдат, (тем более что) превосходные высокие городские стены уцелели: шведы срыли только наружные валы. Некогда (в Торне) чрез Вислу был прекрасный мост, на постройку которого пошло много труда и денег; (но) несколько лет тому назад русские сломали (его) назло шведам. Таким образом, этому прекрасному городу пришлось платиться за вражду воюющих сторон, по пословице: “Delirant reges, plectuntur Achivi” ³²². В числе других насилий, причинявшихся русскими торнским горожанам, было и следующее. Если будущая царица хотела куда-нибудь выехать, город должен был доставлять ей не только упряжных лошадей и экипажи, но и как можно больше верховых лошадей для (ее свиты из) Преображенских солдат, увеличивавших (таким образом) на чужой счет пышность ее выездов. Бедные горожане помирились бы и с этим, как мирились со многим иным, если бы только их предупреждали вовремя. Но обыкновенно солдаты никого не предупреждали и перед (самым) выездом царицы бегали из двора во двор и забирали нужных лошадей (:точно они составляли их собственность:). Но кто перескажет все проявления русской грубости?

3-го. Вернулся из Кенигсберга мой гонец (и) привез (оттуда) множество залежавшихся писем, которые долгое время путешествовали (по свету), не настигая меня.

4-го. В этот день со мною случилось довольно любопытное происшествие, которое ввиду забавного его характера нахожу нелишним сюда занести. [329]

Пополудни я был в церкви у вечерни (Aftensang) и пел вместе с остальною паствой; вдруг я заметил, что церковные двери отворились и в них появилась будущая супруга царя с (лицами) своей свиты. Уже стоя на пороге, они долго еще раздумывали, войти ли им в церковь или не входить. Наконец, увидав меня, вошли и поместились в занимаемую мною скамью, одно из обыкновенных мужских отделений, — чем привели меня в крайнее смущение. Я имел по две женщины с каждой стороны: по одну руку стали царица и жена бригадира Balkis'a ³²³, по другую короткое время спустя две других женщины. Когда же вслед за ними ко мне устремилось еще несколько женщин, я вышел из моей скамьи как бы затем, чтобы уступить им место, а сам занял другую. Вне отделений стояло много русских гвардейских офицеров; они говорили, кричали и шумели, как будто (находились) в трактире. Когда священник, взойдя на кафедру, начал говорить проповедь, женщины, успевшие к тому времени соскучиться, вышли из отделений и стали обходить церковь, осматривая ее убранство, (причем) громко болтали о всевозможных вещах. Напоследок они снова заняли прежнее отделение. Однако так как проповедь затягивалась, то царица послала на кафедру сказать священнику, чтоб он кончил. Но священник, хотя и немало сбитый этим с толку, все-таки продолжал говорить. По окончании проповеди царица, которая от кого-то слышала, будто бы в этой церкви похоронена Пресвятая Дева Мария, послала просить президента о том, чтоб останки (Божией Матери) были выкопаны и переданы ей (царице) для перенесения в Россию. (Но) президент отвечал, что хотя церковь и называется церковью Марии, однако никакая Мария в ней не похоронена. Этим царице пришлось удовольствоваться. Из вышеприведенного (примера) можно заключить, как плохо царица наставлена в началах своей превратной веры; ибо, согласно учению (самих) русских, после кончины Божией Матери тело Ее было взято на небо, — и таким образом (Екатерина Алексеевна) не могла рассчитывать обрести ее останки где бы то ни было на земле.

5-го. Я дожидался (здесь) извещения от великого канцлера, где мне настичь царя, так как, по словам Екатерины Алексеевны, с минуты на минуту должен был приехать от него гонец. Гонец действительно прибыл, но мне никакого письма не привез. Перед отъездом отсюда (русские министры) тоже не оставили для меня никаких указаний (на этот счет), хотя в сущности и должны бы были это сделать. Здесь (равным образом) никто не знал, в Дрездене ли царь или в Торгау по случаю женитьбы царевича, недавно помолвленного, [330] на одной Вольфенбюттельской принцессе ³²⁴, — едет ли он лечиться на воды в Карлсбад, отправляется ли в лагерь под Штральзунд или же в скором времени возвращается прямо в Торн. Ввиду подобной неизвестности я решил ехать в Данциг, с тем чтобы там дождаться приказаний от его величества моего всемилостивейшего государя и короля относительно того, не будет ли мне дозволено, пользуясь близостью расстояния, съездить в (наш) лагерь под Штральзунд, осаждаемый королем, ибо я предвидел, что царь пожелает где-либо с ним съехаться. Всеподданнейше написал я об этом его королевскому величеству из Торна и, собираясь выехать в Данциг на следующий день, велел доложить царице, что желаю ей откланяться.

Застал я ее в обществе 12 или 16 Преображенских офицеров, которые сидели кругом нее, пили, кричали и играли. Царица сказала мне, что ни за что меня не отпустит до годовщины победы под Лесным, одержанной царем над генералом Левенгауптом; что в этот день в память означенной победы она задает пир. Я стал всячески отговариваться, но Екатерина Алексеевна многими любезными просьбами и ласковыми словами убедила меня отложить отъезд. Когда же я обещался остаться, царица прибавила, что если бы ей не удалось меня уговорить, она велела бы караульным офицерам у всех городских ворот не выпускать меня из города.

Здесь неизлишним будет привести некоторые подробности о польских деньгах. Самая мелкая монета в Польше — скиллинг, (равняющийся) одной шестой датского скиллинга. Это единица (здешней монетной системы). Три скиллинга составляют грош, т. е. пол датского скиллинга. 30 грошей составляют польский злотый (Gylden), равняющийся 15 датским скиллингам. Но и эта (система) не имеет твердых оснований, ибо шестак или прусский Sexer, т. е. шесть датских скиллингов, в одном месте, например в Подолии, стоит 13 грошей, а в другом, как, например, в Варшаве, 15, вследствие чего в (Варшаве) два сексера или 12 скиллингов составляют польский злотый. Один тынф или прусский Achtzehener всегда и всюду представляет собою три шестака или Sexer'a. Ввиду этой постоянно и повсеместно одинаковой их ценности покупать что-либо выгоднее всего на тынфы. Трояк, соответствующий прусскому Drittener'y или трем датским скиллингам, всегда равняется полшестаку, т. е. пол-Sexer'y. Расчет ригсдалера-courant на злотые находится в зависимости от стоимости в данном месте шестака. (Вообще) ригсдалер-courant заключает в себе шесть злотых и стоимость его исчисляется сообразно стоимости в том или другом месте шестака; в Лемберге (же) и Подолии ригсдалер представляет восемь тамошних злотых; в [331] Варшаве и Торне он равняется шести тынфам, что на шестаки составит тот же расчет. Дукат заключает в себе 14 тынфов. В Торне шестак содержит только 12 грошей. Как в Варшаве, так и в Торне расчет почти всегда ведется на прусские деньги; так, под (словом) гульден всегда разумеется прусский гульден, (заключающий в себе) 30 прусских или 60 польских грошей.

В Торне евреи могут проживать лишь под условием уплаты в пользу города по одному тынфу в день с человека, и то не иначе как испросив сначала разрешение.

6-го. Я съездил верхом в Brischek, небольшую принадлежащую Торну деревню. Остановился я (там) у немецкого лютеранского священника Helt'a. Этот (последний) рассказал мне обо многих невероятных и невозможных случаях колдовства и наваждений, которым, по его словам, он сам был свидетелем; когда же увидал, что я ничему этому не верю, то для большей убедительности сообщил, будто в одной деревне его прихода, Bruk'e, диавол нагнал на жильцов дома, (принадлежащего) одному крестьянину, а именно старшине, такой страх и трепет, что они не знают что делать. (В доме этом) днем и ночью (преимущественно, впрочем, ночью:) летают и падают (предметы), (что-то) стучит, (раздается) крик и шум и проч. Он (Helt) четыре месяца кряду всякое воскресенье всенародно с кафедры молил Бога об избавлении бедняков от такого наваждения. Если я и этому так же мало верю, как (всему) остальному, то могу лично осведомиться (и убедиться в) действительности (рассказанного им случая), съездив верхом в Bruk, находящийся в расстоянии менее одной мили от его дома.

Мне любопытно было доведаться, в чем собственно дело, а потому я таки поехал верхом в (Bruk) и явился в тот дом, куда поселился черт. Первою встретила меня хозяйка и рассказала то же, что и священник. Я спросил ее, слышала ли она черта прошлою ночью. Она отвечала, что с самого Крещения не проходило ночи, чтобы она его не слыхала. (Правда) в той комнате, где спала сама она с мужем, шума больше не было с тех пор, как она прикрепила над дверью несколько прутиков черной смородины; но зато в прочих комнатах, несмотря на положенные там черносмородиновые прутья, (шум продолжается). Хозяйка показала мне между прочим на дверях следы ударов и царапин, произведенных, как она утверждала, призраком. Заметив, однако, что я смеюсь как над этим рассказом, так и вообще над подобными вещами, она до некоторой степени рассердилась. Я попросил у нее (позволения) провести в ее доме одну ночь, чтоб быть свидетелем (рассказанных ею вещей). Хозяйка (хотя и) нашла, что это с моей стороны весьма смело, (тем не менее) сказала, что очень рада и что усердно молит Бога о том, чтобы нынешнею ночью диавол непременно посетил ее жилье и (чтоб) я чрез это уверовал в наваждения. Ночевал я в этом доме сам-восемь со своими людьми, не считая [332] находившегося со мною торнского горожанина, (того самого), у которого я жил в Торне; он наивно и твердо верил толкам священника и здешних крестьян. Я велел своим людям лечь спать на солому в той же комнате, в которой ночевал сам; (тут же приказал лечь) и крестьянину, жене его, детям и всем домочадцам; кроме того, распорядился, чтоб до наступления ночи все двери были хорошенько заперты и дом осмотрен, дабы убедиться, что на чердаке нет никого чужого. (Затем) более безмятежной ночи я никогда еще не проводил, так тихо было все. Поэтому я полагаю (одно из трех: или) что диаволыцину затеяли живущие кругом иезуиты, подкупившие нескольких мошенников для ее выполнения, с тем чтобы впоследствии изгнать воображаемого диавола, который по их желанию сам прекратил бы свои проказы, и чрез это (способствовать) совращению местного населения в (католичество); или (во-вторых) что известные обманщики задались мыслью завладеть домом этих бедных людей, (напугав их) небывалыми страхами наваждений (и тем) выжив их из дому; или же (наконец, в-третьих, что) девушка, ночевавшая с детьми в передней части жилья, находилась в любовной связи с работником, который подобными (штуками) прогонял от девушки детей, чтобы (оставаться) с нею наедине. Как бы то ни было, но наваждения (в ту ночь) не было. На следующий день перед тем как уехать я объяснил крестьянам их неразумие, а своего торнского домохозяина попросил рассказать при случае священнику (Helt'y), в чем собственно заключается чертовщина, о которой он мне сообщал, и убедить его впредь не кощунствовать (и не) обращаться к Богу со всенародными молитвами по вопросам, где скрывается одно фокусничество. Я должен, однако, отметить любопытное обстоятельство, из которого можно заключить об упрямстве нашего доброго священника, не пожелавшего сознаться в том, что он был обманут. Так как после ночи, которую я провел в упомянутом доме, никакой диавол там более не появлялся, то священник всенародно с кафедры вознес благодарение Богу за то, что Он избавил бедных крестьян от этого креста, — тогда как на самом деле это был лишь обман, прекратившийся сам собою, ибо (производившие его люди) стали опасаться, как бы не было сделано более тщательного расследования. Если б не так, то священнику Helt'y оставалось бы признать за мною (известную) святость, благодаря которой я могу изгонять бесов; но подобной (оценки) я отнюдь не заслуживаю.

8-го. Два Преображенских офицера передали мне приглашение на пир, заданный царицею по случаю победы, которую царь одержал в 1708 году над шведским генералом Левенгауптом. Как здесь, так и повсюду шла веселая попойка и раздавалась пальба. Вечером сожжен фейерверк, в коем между прочим замечался шифр царя и будущей царицы — буквы “Р. С.”, увенчанные короною. Швермеров и ракет пущено было множество. [333]

9-го. Простившись с царицею, я пустился во имя Господне в путь в Данциг вниз по Висле. В тот вечер отплыли от Торна на одну милю.

10-го. Прошел еще две мили до города Solesko на левом берегу Вислы. В расстоянии одной мили оттуда с той же стороны впадает в Вислу небольшая речка Bigosca. За милю далее на левом же берегу расположен город Фордон.

Вечером я проплыл еще пять миль.

11-го. (Сделав) одну милю, прибыл утром в Кульм. (Это) большой город с круговыми стенами и красивыми домами, расположенный на правом берегу Вислы. Оттуда (прошел) милю до Швеца (Svitz) на левом берегу. (Швец — город) с красивыми кирпичными домами и круговою стеной. Здесь устроена таможня, к которой должны приставать и (где должны) платить пошлину все проходящие и прибывающие суда. Меня тоже там остановили, но вещей моих не досматривали.

От (Швеца) прошел две мили до Грауденца на правом берегу; большой красивый город с хорошими круговыми стенами, кирпичными домами и замком. В одной миле оттуда в Вислу с правой стороны впадает река Woza. В одной миле от (устья Возы) на левом берегу Вислы расположен большой, хорошо выстроенный и окруженный стенами город Nowa.

11-го. (Сделав) одну милю, прибыл в город Guidentz или Мариенвердер на правом берегу, тоже окруженный стеною. В одной миле от Мариенвердера на левом берегу расположен Gniewa, большой, хорошо построенный город с круговыми стенами и замком. В миле от (Gniewa) Висла разветвляется на два рукава, из которых правый, Ногат (Noga), протекает мимо Эльбинга и впадает в так называемое Пресное море ³²⁵, (а) левый, сохраняя название (Вислы), впадает у Данцига в Балтийское море.

(Проплыв) оттуда две мили, прибыл в Schowa на левом берегу Вислы, хорошо обстроенный город с круговыми стенами.

12-го. Прошел еще три мили. Тут Висла опять разветвляется на два рукава: левый течет к Данцигу, а правый к Мариенбургу. От (разветвления) прошел еще четыре мили (по направлению) к Данцигу. Далее прошел еще четыре мили и достиг данцигской заставы, но (было уже) так поздно, что в город я в тот вечер пройти не мог.

(пер. Ю. Н. Щербачева)
Текст воспроизведен по изданию: Лавры Полтавы. М. Фонд Сергея Дубова. 2001