Когда Его Величество Император Римский и Король Венгерский и Чешский, Всемилостивейший Государь наш, Повелитель и Господин, Божиею милостью, Рудольф II, по достаточном обсуждении (gnugsamer Berathschlaguug) заблагорассудил всемилостивейше ответствовать Светлейшему, Могущественному Королю (Koenig) и Повелителю Персии, Шах-Аббасу на его посольство, бывшее за несколько лет до сего, именно в 1600 году, и в котором состояли: во первых перс древнего, знатного рода, Гассан-Али-Бег, а во вторых, знатный англичанин Антон Ширль, (Schirle) то он милостиво удостоил избранием к свершению сего дела, благородного и доблестного (edlen und gestrengen) господина Стефана Какаша из Залонкемени, знатного Седмиградского дворянина, коего он, в 1602 году, и отпустил (abgefertiget), а тот отправился в путь 27 августа того же года, приняв 25 августа, пред отъездом, по рекомендации г-на Доктора Кремера, императорского аппеляционного советника (Kaiserl. Appellation Rath), меня, Георга Тектандера фон-дер-Ябель, к себе на службу. И так, мы направились из Праги ближайшим путем чрез Силезию, Польшу, Мазовию, Литву и Белую Россию и, перво на перво, прибыли в Швейниц (Schweidnitz) в Силезии, красивый город, украшенный прекрасными сооружениями, домами, стенами и рвами (Gebaeude, Haeuser, Mauern und Graeben). Хранится там также (auch) меч некоего древнего герцога, длиною около 4-х локтей (Ellen), так что один человек насилу может его поднять и, рядом с ним, громадная пушка (Stueck Geschuetz)

Отсюда мы отправились 31-го того же месяца в Бреславль, большой город, могущий считаться одним из выдающихся, красивейших городов Германии. Мы прибыли туда 1 сентября и в тот же день отправились дальше в Эльс (Oelsse), где живет князь Карл Мюнстербергский (Carolus, Fuerst zu Muensterberg). 3 сентября мы прибыли в Вартенберг, где проживает барон Авраам, бургграф города Доны, незадолго пред этим, бывший послом Его [8] Величества Императора Римского в Московию ⁴. Господин Какаш навестил его и всячески советовался с ним относительно путешествия, а также взял письмо от него к канцлеру ⁵ (Cantzlеr) Великого Князя Московская.

На другой день, 4 сентября, Императорский Посол прибыл в Велюнь (Welon), принадлежащую Польскому государству, а отсюда 5 сентября, в Ченстохово (Chyestacoam), близь которого, приблизительно в 1/4 мили от городка, находится весьма красивый монастырь (Stifft und Kloster), куда из разных мест приходит много людей на богомолье. Посол посетил здесь церковь и затем отправился, кратчайшей дорогою, дальше, в Краков, куда и прибыл 6-го сентября. Этот город — столица Польши и лежит на водной (Wasserflusz) реке Висле. В нем пребывает королевский двор. Дворец короля построен на укрепленной возвышенности, где находятся также три церкви. Одна из них — собор, где 300 каноников постоянно, утром и Вечером, обязаны пением отправлять различные богослужения.

При отъезде нашем из Смоленска, к нам отрядили двух приставов с несколькими другими лицами, которые должны были нам прислуживать и доставлять все нужное в дорог!.. Наши повозки были также наполнены разного рода припасами, как-то: пивом, медом, водкой, хлебом, мясом и рыбою. Эти провожатые долго водили нас зря по разным местам, дабы мы не скоро прибыли в Москву. По моему мнению, они делали это, опасаясь чумы, ибо мы ехали из мест, где она свирепствовала. Они же лживо [13] (ибо сей народ от природы склонен ко лжи, обману и всякого рода порокам) уверяли Посла, что им так повелено от Великого Князя, дабы не очень тревожить господина Посла и не слишком утомлять его путешествием, хотя мы совершенно свободно делаем по 7 миль в день, а тут делали не более трех или четырех. Господин Посол ясно понимал, что это — одни пустые отговорки их, но, тем не менее; должен был удовольствоваться ими и предоставить им действовать, по их воле. Путь отсюда и до Москвы весь весьма ровен, но, на каждом шагу, встречаются гати, глубокие болота, камыши, и, весьма часто, леса, а также и большие озера, на половину замерзшие, однако не на столько, чтобы по ним можно было ездить. — Следующею ночью мы прибыли к монастырю Бернардинского ¹⁰ ордена, в котором монахи — московиты, и провели у них ночь, при чем случилось, что, так как монахи, в это время пели Вечерние молитвы (Horas) в церкви, (которые они обыкновенно строят вышиною в несколько этажей) то Императорский Посол отправился за просто, наверх в церковь, помолиться, полагая, что туда может входить всякий, кто хочет, как это делается у нас. Но монахи, заметив его, посмотрели на него довольно косо и один из них, по окончании службы, подошел к нему, чтобы узнать чрез толмача, за каким де он делом находится в церкви, и кто ему приказал или позволил войти в это святое место; при сем случае он также спросил, есть-ли на нем крест и христианин-ли он? Императорский Посол Велел ему ответить, что он твердо был убежден, что церковь открыта всем для молитвы, и что он постоянно носит в сердце крест, хотя и не сделанный из какого либо земного вещества, но духовный. А чтобы монах видел, что он христианин, то он показал ему золотой крест, который он обыкновенно всегда носил на шее. Увидев это, монах совершенно удовлетворился, поцеловал крест, попросил у Посла милостыни и удалился восвояси.

На четвертый, после сего, день мы прибыли к первому городу в Московии, называемому Дорогобужем (Daragobusa), где имеется деревянное укрепление (Blockhaus), а затем к другому городку, по имени, Царево-Займище (Corvo-Saymisia); третий, куда нас привезли 27 октября, был немного лучше, нежели прежние два, и назывался Боровском (Borissowa). Во время всего путешествия нам нигде, ни разу, не отводили квартиры в самом городе, но всегда, в [14] предместъи и, ни под каким видом, не дозволяли выходить куда-либо, или осматривать что либо, вне нашего помещения.

Что касается, далее, устройства поверхности и качества почвы сей страны, Московии, то большая часть ее представляет дикую пустыню, покрытую кустарником и топкими болотами с гатями ²¹. Она до того строго охраняется, что проникнуть в нее или убежать из нее тайно, без Великокняжеского пропуска или паспорта, невозможно. Зимою там страшно холодно, и выпадает глубокий снег. Плодов всякого рода и винограда там очень мало, кроме яблок в городе Москве, разведенных там одним немцем, но и те довольно редки. Хлеба — ячменя, овса и пшеницы, у них иногда бывает в изобилии; если же он как-нибудь не родится, то для Московов (Moscis) наступает такой голод, какой случился при нас, что многие тысячи людей в городе и окрестностях Москвы умерли от голода ²². Почти [19] невероятно, но нам доподлинно известно, что печения (Kuchen), называемые у них пирогами, приготовляемые приблизительно так же как у нас пфанкухены (Pfannkuchen) и которые обыкновенно начиняются разного рода мясом, неоднократно продавались в городе у булочников с человеческим мясом; что они похищали трупы, рубили их на куски и пожирали. Когда это обнаружилось, то многие из них подверглись судебному наказанию за это. Другие ели, хотя этому почти нельзя верить, но это действительно было так, с большего голода, нечистых животных — собак и кошек. В деревнях также никто не был в безопасности ²³; мы сами, по дороге, видели много прекрасных сел, совершенно обезлюденных, а кто не умер голодной смертью, те были убиваемы разбойниками. Об этом можно было бы написать еще очень много. Вообще же эта страна велика и пространна; она тянется вместе с землями Татар, Черемисов и Ногайцев, которых московиты отчасти подчинили себе, почти на 550 немецких миль в длину, до Каспийского или Гирканского моря, а в ширину до гор Гордийских, но мало возделывается, и городов в ней немного; большей частью все это — пустыня, так что на расстоянии 20 или 30, а у Ногайцев даже и 300 миль, не встретишь ни одного города или села, кроме трех пограничных укреплений, воздвигнутых московитами в ногайской земле при реке Волге для отражения Татар, о чем будет сказано ниже.

Относительно вероисповедания и богослужения московитов, я скажу, что, насколько мне удалось узнать о сем, они считают себя и тех, кто придерживается с ними одной веры, самыми настоящими и лучшими христианами; нас же они не признают вовсе за христиан, а называют прямо погаными (paganos) т. е. язычниками. А между тем, они такие сластолюбцы, безбожники, обманщики и лжецы, что нельзя и описать, в чем мы достаточно убедились, прожив среди них полгода. На мой взгляд, едва ли найдется где, в свете, другая страна, где бы господствовал такой разврат и бесстыдство. Насколько я мог заметить, они ни во что не ставят десять заповедей и слегка наказывают нарушающих их. Убийца, или другой какой преступник, наказывается за свое злодеяние заключением в тюрьму на два, или на три года. Отбыв это наказание, он становится еще худшим, нежели был раньше. Большая часть парода находится в полной крепостной зависимости, и если кто-либо из них поднимет руку на своего господина или вообще [20] как-нибудь провинится перед ним, то тот имеет право убить его или поступить с ним по же татю. Они называют себя Павлинами (Pauliner) и исповедуют греческую веру в извращенном виде (Graecam fidem corruptam). Они строят свои храмы и церкви (Templa und Kirchen) преимущественно в вышину, как я раньше уже указывал, и почти, на турецкий лад (auf die tuerckische Art) с пятью или тремя круглым башнями, (Thuermen) с большими, тройными (dreyfache) крестами на них, намекая сим на Пресв. Троицу. Проходя мимо какой-либо церкви, они крестятся или ударяют себя по голове, наклоняя ее. Колокола у них в большому употреблении, но они звонят в них совсем иначе, нежели это делается у нас, а именно, ударяя языком колокола то в один бок его, то в другой. В церквах у них нет ни лавок, ни стульев, а только наверху, кругом всей церкви, снаружи, идет крытый ход; сама же церковь снабжена многими маленькими и узенькими оконцами (Fensterlein). Народ стоит перед дверями церкви, или заглядывает извне в эти оконца, крестится и, таким образом, они молятся. Люди побогаче покупают для церкви собственные изображения ²⁴, украшают ее этими расписанными дощечками, прилепляют к ним свечи и, зажигая сии последние, нередко зажигают и всю свою усадьбу ²⁵ (Haus und Hof). Каждый домохозяин — будь он беден или богат — имеет также у себя в доме своего особого святого ²⁶, нарисованного на доске и висящего сзади стола, либо св. Николая, либо Василия, либо четырех Архангелов, либо еще кого-нибудь, так как они поклоняются бесчисленному количеству святых. Когда эти изображения освящены, то они почитаются как бы живыми существами. Таким образом, каждый может купить себе своего особого бога; на рынке их продают в большом количестве. У них существует обычай, войдя в комнату, прежде чем поздороваться, трижды перекреститься, наклоняя при этом голову и произнося следующие слова: Господи, помилуй меня грешного (Hospodi promilui mne grechni). В этом заключается вся их молитва [21] и вообще, они плохо умеют молиться. Если из упомянутых изображений, какое либо упадет со стены, то никто не смеет поднять его, но священник должен поднять и снова освятить его. Это нам показалось весьма странным, равным образом и то, что мы неоднократно испытали, именно, что нам не позволяли трогать этих икон, когда видели, что мы хотим сделать это, говоря, что это — большой грех. Они также не признают христианином того, у кого нет на шее серебряного, золотого, или, если человек беден, медного креста, на котором вырезано несколько слов на московском наречии.

Их священники не получают никакого образования, как и вообще науки у них не распространены, как у нас. Они — грубые, необразованные люди и утверждают, что если у нас, немцев, существует столь много религиозных сект и идолопоклонство (Abgoetterei) то это именно благодаря наукам. Кто умеет читать и писать, тот считается у них вполне годным, чтобы быть священником или светским чиновником. Проповеди у них нет, и они лишь поют и бормочат скороговоркою наизусть (plappern), не понимая смысла, псалмы Давида в искаженном виде на своем наречии и иные московские канты (Gesaenge). Священники посвящаются не иначе, как по вступлении в законный брак, согласно словам Апостола Павла: "Подобает убо Епископу быти мужу единыя жены" ²⁷. Не верно толкуя значение сих слов, они не дозволяют священнику вступать во второй брак, а светским людям в третий. Священник, по смерти жены, должен поступить в монастырь и там поститься и молиться о благополучии Великого Князя и всей страны до конца дней своих, но одному Богу известно, каким образом большинство из них исполняет это. С другой стороны бывает, что люди простого или иного какого звания, если они набожны, уходят в монастырь, когда им угрожает тюрьма за долги или они не захотят долее состоять в браке с женою, и освобождаются совершенно от всего. Мало того, подобный поступок еще восхваляется, как святое дело: он, де, все оставил ради Христа. Мы могли бы еще привести много подобных пустых отговорок по сему случаю. — И так, они освобождаются от всего и никто уже более не властен над ними. Они должны лишь оставаться на всю жизнь в этом звании и обязаны с той поры совершенно отказаться от употребления мяса, и жить согласно с прочими монастырскими [22] правилами и обычаями (в этом заключается главным образом их святость; в прочем они живут, как им заблагорассудится). Нарушить эти правила считается смертным грехом, и другие монахи жестоко наказывают виновного розгами. Строго соблюдает посты и простой народ, который даже за большие деньги не согласится есть мяса, масла и творога, в среду или пятницу, даже в том случае, думаю, если этим можно было бы спасти жизнь человеку. Помянутых священников можно отличить от прочих мирян и узнать лишь по их головному убору и длинным волосам, которых они не имеют права стричь после своего посвящения, но должны отпускать очень длинными, а также и по их посохам, которые они всегда берут с собою, куда бы они не шли, и которые служат им единственным орудием защиты. Они имеют своего особого Папу (Pabst), в Москве, которого они называют Патриархом и которого московиты почитают как Бога и держат в строгом заключении (gar eingesperret halten). Его можно видеть лишь три раза в год в известном месте, где он служит обедню в главные праздники. В эти дни бывает такое стечете народа, что нельзя и рассказать, и всяк, кто его увидит, твердо убежден, что теперь ему отпущены все его грехи за этот год. Они имеют также, в разных местах, четырех митрополитов, в честь четырех Евангелистов, а также и епископов своих, архиепископов, монахинь и много другого духовенства. Что касается крещения детей, то они крестят их не в церквах, а в проточной воде (im flieszendem Wasser), причем они приводят в пример Христа, что он был крещен Иоанном в Иордане. После крещения, священник мажет ребенка муром, точно также, как и у папистов, а крестный отец дарит ребенку, вместо обычного денежного подарка (Pathengeld), смотря по состоянию, серебряный, золотой, или медный крест, которые продаются совсем готовые на рынке, и поздравляет при сем ребенка с крещением и принятием христианства; крест этот ребенок, как мы уже упоминали выше, должен всю свою жизнь носить постоянно на шее. А так как мы не носим крестов, то они и считают, что мы не получили настоящего крещения. Они не позволяют также никому из наших жениться на ком-нибудь из них, разве что он вторично подвергнется крещению и примет участие в их кривляньях и служении идолам (Gauckeley und Goetzendienst). При браках и свадьбах они придерживаются следующих порядков: они не позволяют молодому человеку подойди к молодой девице, беседовать [23] с нею, ухаживать за нею, или веселиться с нею где либо на пиру, — нет, брак устраивается исключительно родителями или близкими приятелями ²⁸. Жениху дозволяется видеть невесту лишь после того, как он крепко обяжется уплатить известную сумму денег в случае, если брак не состоится. Дети обязаны подчиняться выбору родителей. Когда жених достаточно крепко обяжется, то невесту приводить к нему и вручают ее ему, в присутствии родных с его стороны и со стороны невесты, хотя бы она ему и не нравилась. Затем невесту всю покрывают шелковым платком, и две женщины из наиболее близких друзей ведут ее в церковь, где священник венчает их. Часто венчают детей (особенно у богатых людей) весьма рано, 9-ти или 10-ти лет, и, весьма редко, двадцати лет или более, как у нас. Это весьма странно, ибо такие дети не могут вполне понимать значение брака и он обращается в игру. Богатые и знатные люди держат своих жен взаперти в особых комнатах, откуда им редко дозволяется выходить. Если кто придет к мужу, то жена не смеет показаться ему, хотя бы то был родной браг мужа; еще менее смеет она вступить в разговор с чужим человеком. Они содержатся в заключении, точно птицы в клетке.

Пробыв в Москве около четырех недель, мы 7-го декабря (после того как нам вторично, как и в первый раз, прислали от имени Великого Князя сто человек с яствами и питиями всякого рода) отправились дальше на Казань, главный город [24] Черемисских Татар, отстоящий от Москвы на 200 немецких миль, что составляет 1000 московских верст, или итальянских миль, и прибыли сперва в город, называемый Владимиром Wlodimir). Этот город довольно велик, и Москвы (Mosci) считают его одним из древнейших и главнейших городов в их стране. По их словам, он получил свое название от царя (Koenig) Владимира, по имени, (это имя употребляется московитами при крещении) и в нем похороненного. Он расположен в очень красивой и приятной местности, близ прекрасной, покрытой от сего места и до Каспийского моря, судами, реки Волги, имеющей в этом месте в глубину до десяти саженей и в ширину более четверти мили. Сей город, весьма достоин похвалы и находится от Москвы в 10 днях пути; рыба, дичь, и иные жизненные припасы имеются здесь в большом изобилии. Отсюда мы отправились дальше и в Филипповский пост (im Advent) прибыли в другой город, по имени Муром, лежащий почти на полдороге между Москвою и Казанью, при реке Оке (Оrа) которую можно сравнить с Эльбою в Германии. Из Мурома мы прибыли в довольно большой город, Нижний, или Малый Новгород, находящейся на самой границе Черемисских Татар, а оттуда самую страну их, крайне негостеприимную, покрытую кустарником, малонаселенную и болотистую, где нельзя найти ни приюта, ни пищи, ни чего иного необходимого, но надо все иметь с собою и устраивать пристанище в лесу. Там и сям попадаются лишь татарские шалаши; деревень же нет вовсе. Эти Татары сеют хлеба немного и мало занимаются земледелием, но питаются главным образом мясом лошадей и овец, коих они имеют в большом количестве, но все-таки они более сеют хлеба и более занимаются земледелием, нежели Ногайские Татары, вторым хлеб совсем неизвестен, и о которых будет сказано подробнее ниже. В этой стране путешествие было бы невозможно, если бы она не была окружена московитами и подчинена им. Чтобы добиться чего либо от обитателей сей страны приходится их силою и побоями (Zwang und Streichen) принуждать к работе; они жало чем отличаются от диких зверей. Проехав с большими затруднениями и удивлением эту страну, мы прибыли опять в московский город, по имени Свияжск (Schviasko), а 24-го декабря, накануне св. Рождества Христова, в Казань, довольно большой город, который, по Величине, можно сравнить с Бреславлем, и который, лет 30 тому назад, был взят тираном, Великим Князем Иваном Васильевичем (von dem Tyrannen dem Grosfuersten Ivano Basilovitzsch) и присоединен к Московскому [25] государству. Он весь построен из дерева и окружен деревянными укреплениями (Bollwerck). В этом городе находится прекрасный замок, окруженный двойною стеною, выстроенный вышеупомянутым Иваном Васильевичем, после взятия города на довольно высокой горе (Berg), у подножия которой протекает река Казанка, (der Flusz Cassan) от которой город получил свое название, и которая впадает в реку Волгу, в миле от него. Здесь нам пришлось провести всю зиму до 11 мая, так как путешествовать сухим путем в этих местах совершенно невозможно, во-первых, по причине Татар, а также и потому, что на протяжении около 300 миль встречается всего лишь 3 городка, построенных на берегу реки Волги. Помянутого же 11 мая мы отправились по реке Волге на Астрахань, главный город Ногайцев, и расположенный в 300 милях от Казани, в сопровождении 70 московских судов, которые везли жизненные припасы (so Proviant gefuehret); мы ехали, большей частью, днем и ночью, и прибыли 16 того же месяца в Самару, первый пограничный город, 21 мая в Саратов, также пограничный город, находящийся, приблизительно в 150 немецких милях от Казани, затем, 23 мая, в третий пограничный город, по имени Царицын (Zaritzona), отстоящий от Астрахани (Astarcan) на 70 миль, и наконец, Слава Богу, благополучно достигли Астрахани 27 мая, проведя в дороге весь этот день и ночь на него. Тут нам тоже пришлось ждать более двух месяцев, пока приготовили суда и все нужное для плавания, причем не обошлось без затруднении и неприятностей, хотя мы и жили на счета Великого Князя. Город этот, Астрахань, не особенно Велик и не сильно укреплен; большей частью постройки все деревянные, за исключением замка (Schlosz), окруженного обыкновенного плохою стеною, но река Волга окружает его, когда разливается, на подобие острова, на пространстве почти целой немецкой мили. Город этот был недавно, лет тридцать тому назад, отбит у Турок, неоднократно уже упоминавшимся Иваном Васильевичем и находился, в то время, не на этом месте, но одною милею дальше, где и доселе еще можно видеть развалины его и остатки прежних стен. По разорении же его вышеназванным Великим Князем, он был вновь заложен (fundirt) и выстроен на теперешнем месте. В нем живут несколько тысяч Татар, подчинившихся московитам, и находится много древних Татарских памятников и усыпальниц, которые мы осматривали с большим вниманием. Между ними есть несколько таких, где похоронены знаменитые стародавние Татарские князья, и где Татары [26] до настоящего времени возжигают большое количество лампад и свечей. Они похожи на наши небольшие часовни (Capellen), выстроены в виде круглых, сквозных башенок и покрыты внутри Татарскими надписями, высеченными на камне.

Эта страна Ногайских Татар представляет равнину, гладкую, лишенную растительности и мало населенную, не имеющую ни сел, ни городов. В ней встречается мало лесов в пресной воды, которая большею частью солона и горька. В Астрахани находится много соляных колодцев (Salzbrunnen), и вся Московия снабжается отсюда солью. Великий Князь имеет ежегодно большой доход от соли. Четверик (Scheffel) соли продается весьма недорого, именно за 6 алтын, что составляет 6 дюркенов (Duercken) на наши деньги. Сеянием хлеба и разведением иных плодов там занимаются мало, хотя почва там так хороша и плодородна, как нигде у нас в Германии, и там в изобилии растут полезные травы н. п. лаванда и многие другие. Это плодородие почвы служит причиною тому, что Татары не имеют постоянного места жительства, а перекочевывают из одного в другое, получая все нужное для своего существования, также как и Черемисы, о которых я уже упоминал, от своих лошадей и овец, которых они обыкновенно имеют в громадном количестве. Они едят конину и пьют молоко, лошадиное и овечье, которое они кипятят, квасят и возят за собою в кожаных мешках (in ledernen Saecken). Хлеб им совершенно неизвестен, и нередко бывает, что многие Татары, взятые в плен московитами, умирают, прежде чем привыкнут питаться хлебом. У них нет также ходячей монеты; если же они желают что-либо продать или купить, то они предлагают лошадей или овец, смотря по стоимости предмета. Если же им достанутся, от московитов, путем грабежа, золотые или серебряные деньги, то они обвешивают ими своих женщин ради украшения (behaengen und schmuecken ihre Weiber damit). Свои жилища, очень красиво сделанные из войлока и хлопчатобумажной ткани разных цветов и похожие на небольшие палатки (только что верхушки их совершенно круглы), они возят за собою на повозках о двух колесах, куда впрягаются Верблюды. Когда трава кругом вся съедена, то они двигаются на несколько миль дальше, пока не найдут нового удобного места. У них, один продает другого: отец своих детей, или жен, если они бесплодны, господин своих рабов, или пленников, и за небольшую, к тому еще, цену. В Астрахани, во время нашего пребывания, можно было, по причине господствовавшего [27] голода, купить Татарина за 4 — 5 флоринов, а то и дешевле. Я сам, на возвратном пути из Персии, выкупил таким образом и привез с собою обратно в Прагу, одного пленного христианина, по имени Фридрих Фидлер, сына портного из Грос-Глогау. Несколько лет тому назад он был захвачен в плен Татарами перед городом Керештеш (?) ²⁹ в Венгрии и уведен ими, но бежал от них и попался московским казакам. Он был семь лет в плену у этих варваров и вполне узнал их варварский образ жизни и их бесчеловечную жестокость по отношении к бедным христианам. Они (Ногайские Татары) поочередно снабжают своих мурз или князей всем необходимым, доставляют им все в изобилии и выбирают себе в начальники того из них, кто отличился на войне, или одержал несколько побед. Каждый имеет столько жен, сколько может прокормить, причем они и продают их, если они бесплодны. Точно также они поступают и с дочерьми своими, обменивая их на скот и, вообще, это — народ жестокой и коварный. Жара (Hitze) в этой стране невыносима, зима в ней непродолжительна, и дожди идут весьма редко. Путешествовать по ней совершенно невозможно, по причине большего количества громадных змей и иных разных гадов, так что спокойно расположиться можно, только зажегши кругом траву, которая очень высока, и горит иногда на протяжении нескольких миль. Только этим способом можно отогнать этих гадов (Ungeziefer).

Мы были уже готовы к дальнейшему путешествию, и корабль и все необходимое для плавания по морю были готовы, и мы хотели уже отплыть, как к нам явился польский дворянин, по имени Христофор Павловский, хорошо знающий польский, немецкий, латинский, испанский и другие языки. Он желал вернуться в Польшу с острова Ормуса ³⁰ (Ormusz), через Московию, а так как здесь никого кроме посольств, не пропускали, а задерживали, то он и просил моего господина, Императорского Посла, помочь ему продолжить свой путь. Мой господин принял его к себе на службу, и он отправился с нами обратно в Персию. В день Св. Марии Магдалины ³¹ мы сели на персидское торговое судно и отправились в [28] Персию через Каспийское море, которое имеет в ширину 300 немецких миль и находится на расстоянии двух дней пути от вышеупомянутого города Астрахани, откуда можно проехать до самой морской гавани по реке Волге, которая впадает десятью рукавами в море. Мы плыли 31 день и прибыли, несмотря на то, что выдержали сильную бурю и грозу, продолжавшиеся два дня и две ночи, 8 августа в Ленкоран, отстоящий на одну милю от моря, в персидской провинции Гилян. Эта местность красива и приятна на вид, но климат в ней слишком тепел и нездоров, благодаря близости моря. Мы тут пробыли около 10 недель, в крайне бедственном положении, ибо ничего не имели для нашего пропитания и должны были есть исключительно одну невкусную баранину и хлеб из риса и пить нездоровую воду из Каспийского моря. Виноград и другие плоды там растут в изобилии, но Персы не смеют приготовлять вина и, еще менее, пить его. Они вялят виноград и продают его в таком виде, или же едят сырым (год). Вследствие сего мой господин и все бывшие с нами, в количестве 8 человек, заболели, а Павловский, первый, скончался. Отсюда мой покойный господин послал гонца в Испагань к Шаху Персидскому, находящемуся тогда в походе против Тавриза, и к патеру Франциску ди Коста, папскому посланнику, незадолго до нас сюда присланному, с письменною просьбою о вызволении нашем из этого места. Испагань, ныне столица Персии и местопребывание Шаха, находится в древней Парфии и отстоит от Ленкорана более чем на 14 дней верховой езды, т.-е. около 120 немецких миль. Дон Роберт Ширль (Don Rhobert Schirle), брат того англичанина, который был здесь, и оставшийся заложником, вероятно, навсегда, явился тогда к моему господину, чтобы увезти нас оттуда, но мы могли донести моего господина на носилках, вследствие его слабости, лишь до Ланцена, не далее двух миль, где пришлось остановиться, и где он прожил еще три дня. Перед смертью он дал мне и другому моему товарищу подробное наставление, как поступить с грамотами Его Величества Римского Императора, причем приказам мне сдать их с рук на руки, согласно его завещанию и как это изложено в нижеследующем наказе его. А за сим он, в полном сознании и вполне по-христиански, скончался 25 октября 1603 года и похоронен нами, 26 октября, согласно с его желанием, под деревом, в саду при нашей квартире, в Ланцене. [29]

Наказ г-на Стефана Какаша, данный им, незадолго до его смерти, его слугам ³² (Dienern) Георгу Тектандеру и Георгу Агеласту, как им, по его кончин, поступить с Императорскими Грамотами и вообще вести себя.

В-четвертых: я написал письмо патеру Франциску де-Коста, папскому послу; передайте ему аккуратно. В моем красном кошельке вы найдете 3 дуката золотом и 5 дукатов серебром; употребите из них, сколько понадобится, для вашего пропитания. [30]

Так как Шах потребовал меня к себе тотчас же, как я слез с коня и не успел еще, ни поставить лошадей в конюшню, ни подкрепиться чем-либо, ни переменить платья, а только что послал моего слугу купить мне что либо съестного на рынке, то я все свои вещи оставил без присмотра, и меня повели в Тавризский дворец (palatium), где я застал Шаха, сидящим на земле со всеми своими придворными и советниками. Шах был одет хуже остальных, так что я не узнал его, переводчика же у меня не было, и посему я остановился в смущении, как бы лишенный языка. Тогда один старый Перс взял меня за руку и подвел к Шаху, пред которым я пал на колени, целуя его руки, согласно тому, как меня раньше учил, находившийся при мне пристав. Шах сделал мне знак рукою, чтобы я встал, а некий итальянец, ренегат, обратился ко мне на итальянском языке. Я спросил его, понимает ли он латинский язык, и рассказал ему по латыни, что Римский Император послал к его Величеству Шаху моего господина, который и прибыл со свитою в 8 человек в Ленкоран, в провинции Гилян, но вследствие недостатка съестных припасов и вина, там скончался с тремя другими, ибо, как уже было выше сказано, мы ничего не могли получить, кроме дурной воды и невкусного овечьего мяса, а четверо наших людей остались там полумертвыми, о чем я уже говорил раньше; покойный же [32] господин мой приказал мне передать Императорские грамоты Шаху. Шах потребовал грамоты, а, так как они остались у меня в чемодане, то я хотел было отправиться за ними, но мне этого не позволили, а я должен был отдать ключи одному из знатнейших советников Шаха, который, таким образом, принес грамоты и вручил их мне в присутствии Шаха. Одна грамота Его Величества была на латинском языке, другая на итальянском, третья же, от Великого Князя московского, и приветственная речь на том и другом языках. Грамоты эти я почтительно передал Его Величеству Шаху такт, как это у них принято и как меня учили т. е. стоя на коленях и целуя его руки. Шах Величаво принял от меня грамоты и лобызание, по ложи л мне руку на голову и велел мне сесть у него в ногах; затем он сам распечатал грамоты. По распечатании же, прежде чем было приступлено к их чтению, в дворец (palatium) привели пленного, связанного Турка, упавшего на колени пред Шахом, которому подали две сабли, которые он внимательно осмотрел. Одну из них, с рукояткою и ножнами, обделанными арабским золотом (mit arabischem Golde) он, несколько дней спустя, прислал мне, другую же он обнажил, поднялся с места и совершенно спокойно, ничуть не изменяясь в лице, отрубил ею голову, распростертому пред ним, Турку, не взирая на его мольбы. Я не мало был испуган этим и не знал, надеяться ли мне, или бояться (intra spem et metum), ожидая, что другою саблею лишать жизни и меня, полагая, что Его Римское Величество, либо заключил мир с Турками, или говорить что либо о мире в своих грамотах, и что посему и я поплачусь своею головою. Но Шах сел снова на свое место и сказал, с легкою усмешкою, что-то, чего я не понял, а затем Велел об явить мне, что вот как должны поступать христиане с Турками, и что за ним де дело не станет. После сего он препоручил меня одному из своих кравчих (Truchsesz). Когда же я с этим кравчим прибыл к нему в дом, то Шах прислал вышеупомянутого итальянца ко мне на квартиру, с грамотами, и этот при мне перевел грамоту, написанную на итальянском языке, а равно и речь, которую предполагал произнести мой господин, на персидский язык, хотя причины посольства уже были им известны из грамоты Московита.

На другой день, рано утром, Шах почтил меня, прислав мне на квартиру, в подарок, прекрасного арабского коня, а на третий день после сего, 18 ноября, Его Величество покинул [33] Тавриз, со всем своим войском, в 120 000 чел., и всеми своими женами, которых я, правда, не видал, но которых было, говорят, до 500, а также и с двумя своими сыновьями от одной грузинки, ныне уже умершей, христианки и дочери царя Грузинского. Старшему, по имени Софи Мирза, было приблизительно 17 лет, а младшему, по имени Султан Магомет, около 7-ми. Тавриз — очень большой город с прекрасными домами, садами, храмами и банями, разукрашенными в турецком вкусе. Имея в окружности 5 немецких миль, он совершенно не укреплен и открыт для нападения, не имеет стен и выстроен весь, как уже было сказано выше, из камня и глины и немного раззорен. Посреди города находится большой старинный замок, окруженный двойною стеною и рвами” Шах оставил в Тавризе сильный гарнизон из своих солдат. Все города и села, затем, куда бы мы не пришли, подчинялись Персам добровольно, без всякого противодействия, как н. п. города Маранд (Marant) в Мидии, Нахичевань, Джульфа (Nachtzschiruan, Sulpha) в Армении и многие другие, чему я сам был свидетелем. Где бы его Величество Шах ни проезжал, в городе ли, или деревне, повсюду простой народ, мужчины, женщины и дети, сбегался со всех сторон и становился е круги, держась за руки, и пели и плясали, то припрыгивая, то приседая при каждом слове, согласно их обычаю. Посреди же каждого круга двое и трое играли на их бубнах, похожих на решета, обтянутые с одной стороны кожею, и снабженных четырьмя медными кружками. Они играют на них очень своеобразно и таким образом приветствовали Шаха пением и пляскою.

Что касается, далее, религии и богослужения Персов, то, насколько я мог сам видеть и узнать из расспросов, они считают и называют одних себя истинными мусульманами, а прочих не [34] признают за таковых, между тем как разница между ними и Турками, в этом отношении, чрезвычайно мала и незначительна. А тому, что они так враждебно и с такою ненавистью относятся друг к другу, причина следующая: несколько лет тому назад, Турецкий Султан, при помощи измены двух родных братьев Шаха и главных начальников войска его, отнял у отца теперешнего Персидского Шаха, слепого старика, которому уже надоело царствовать и которого не особенно уважали, всю Мидию, Армению и другие знатные страны, принадлежащие Перми, а также увел в плен одного из братьев теперешнего Шаха. По кончине старого Шаха, называвшаяся Шах Худабеном (Schach Chudabent), второй сын его, ныне царствующий Шах Аббас, достигши совершеннолетия, узнал об этом предательстве и приказал главных военачальников казнить, а двум братьям своего отца выколоть глаза, от чего один из них умер, а другой еще жив. На все должности во всей стране были назначены новые лица, а года три тому назад, Великий Князь Московский, по наущению Его Римского Императорского Величества, убедил ныне царствующего Шаха открыто об явить войну Туркам, и до нынешнего дня сей последний все одерживал над ними победы.

Храмов или мечетей (Meskiten) у них очень много; они делятся, каждая, на две части, из которых одну посещают мужчины, а другую — женщины, которые никогда не открывают своих лиц. Мечети обыкновенно выстроены в два этажа, с небольшими круглыми, сквозными башенками наверху; с этих башенок, их священник (Priester) три раза в день, утром при восходе солнца, в полдень, и Вечером, кричит следующие слова: Halla Halla Halla Heckvvar, Rachmanne, Rachim, lai, lai, illa lai, которые служат им вместо колоколов, употребляемых у христиан. У них нет нет часов, ни чего либо подобного, так что я, как -то раз, сбился в числах и жил целые полгода до возвращения моего в Московию, изо дня в день, не отличая одного дня от другого. Перед храмами у них устроены водоемы или водометы (Quell oder Springbrunnen), в котором они моют себе руки и ноги, прежде чем переступят порог храма. Они снимают обувь и входят в храм босыми. Затем, есть у них восьмиугольный камень коричневого цвета, похожий на мрамор и обернутый в прекрасный, шелковый плат. Они кладут этот камень на, устланный превосходными коврами, пол храма, в котором нет на скамеек, ни лавок для сидения, стены же вокруг все покрыты турецкими (tuerckisohen) письменами, падают [35] ниц, целуют этот камень, встают и повторяют это несколько раз. То же самое они проделывают и в дороге и у себя дома: омывают руки и ноги и молятся с обнаженными руками и ногами. Головы они никогда не обнажают, даже если молятся, или являются к Шаху, и удивлялись каждый раз, когда я снимал свою шляпу. У них есть разные праздники в году, когда они страшно изрезывают себе головы и все туловище бритвами и обжигают себе руки зажженною хлопчатого бумагою, пропитанною жиром. Они не терпят волос и бреют себе головы и сокровенные части тела. Пятница у них считается воскресеньем; они соблюдают обрезание так же как и Турки; в комнатах у них постоянно горят лампы и поклоняются они тому же самому, что и Турки. Относительно просвещения они находятся все в том же положении, как много лет назад; у них нет типографий, и все их книги — рукописные. Но в истории они очень сведущи, и им ничего нельзя сказать о их предках такого, чего бы они не знали. Их священники или духовные лица (Priester oder Geistliche) носят коричневые чалмы вместо белых и суконные кафтаны (Roecke) из верблюжьей шерсти; для путешествий они (т. е. священники) употребляют не лошадей, а мулов. Простой народ оказывает им божеские почести.

Трупы или тела их усопших (Leichen oder Todten verstorbene Coerper) они хоронят следующим образом: как только кто умрет, тотчас же, будь то днем или ночью, все домашние умершего, его дети и друзья, отправляются по всем улицам и жалобно кричат и оплакивают покойная в течете двух часов. Первое время, пока мы не знали сего, мы часто думали, что случился где либо пожар, или бунт, или убийство. На другой день, труп выносится из дома в гробу, в котором покойник лежит, убранный как и у нас. Если покойник был военного звания, то на гроб кладут его платье, чалму, обувь, саблю, словом, Весь тот наряд, который он носил при жизни. Спереди и сзади несут большие зажженные, медные лампы. Пройдя несколько шагов, они приподнимают и опускают покойника раза три или четыре и кричат что-то на их языке, и поступают таким образом пока не достигнуть могилы. На большом расстоянии сзади гроба следуют женщины, родственницы покойника, завешанные черными, тонкими покрывалами, так что их нельзя разглядеть, и которые плачут и воют до самой могилы. Как они поступают далее, мне не удалось видеть. По окончании же похорон, в головах покойника ставят каменный столб, вышиною в четыре или пять локтей, с высеченной на нем персидскою надписью. Их [36] кладбища находятся довольно далеко от города, среди чистого поля и издали похожи на город, полный башен. Ежегодно, в день кончины, родственники покойного отправляются на его могилу, оплакивают и поминают его, ставят свечи и лампы на могилу и производят разные, подобные сему, кривлянья.

Брак у них считается совершенно ни во что: они берут или покупают себе жен, сколько кто может прокормить, как я уже говорил это раньше про Шаха. Что же касается их нравов и поведения, то они, хотя и язычники, но гораздо приличнее Московитов, которых они превосходят во всем. Они не употребляют при еде ни ножей, ни тарелок — это я видел сам — даже за обедом у Шаха, куда я был приглашаем. Пол комнаты, а в походе, палатки, был устлан великолепными коврами; прежде чем войти туда, я должен был снять обувь, согласно их обычаю, и отдать ее, а затем уже пошел в одних чулках туда, где кругом на полу сидели во-первых, Шах, затем несколько знатных Персов и Пашей, в том числе и я, и, наконец, прочие знатные советники Шаха, с ногами, скрещенными так, что их не было видно. Мне, непривыкшему сидеть таким образом, было очень жутко (sehr bange) и я благодарил Бога, что обед скоро кончился. Есть я мог немного, а ноги, когда я встал, оказались до того затекшими, что я довольно долго не мог двинуться с места, пока не оправился. Шах неоднократно смеялся надо мною, пока я не привык. Когда все сели, каждый на указанное ему место, то на ковре разложили кругом шелковую ткань, длиною в несколько локтей, не шире полотенца, затем подали воду, каждому поочередно, почти так же, как и у нас, а потом положили пред каждым по большой, круглой тонкой лепешке из риса, заменяющей хлеб и тарелку. Наконец, кравчие Шаха, все знатные Персы, подали в больших серебряных, или стальных полированных чашах кушанья, состоявшие по большей части из густо сваренного риса, так что его можно было есть, не размазывая по рукам, и обильно приправленного различным образом, сахаром, медом, изюмом, миндалем и разными пряностями до того, что почти нельзя было есть. Подавалась также на блюдах вареная и жареная дичь с рисом, куропатки, фазаны, также баранина и конина. Пред Шахом ставились три или четыре блюда с этими кушаньями, а перед каждым из трапезующих по одному. Ели без ножей, тарелок и ложек, прямо руками. После того, два или три служителя ходили кругом с золотыми а серебряными сосудами, наполненными водой, в которой были отварены всякого рода пряности, и [37] предлагали каждому пить. Вино подается весьма редко и не иначе, как с разрешения Шаха, что бывает, когда он хорошо настроен. Вообще же оно запрещено у них под страхом смертной казни. Обыкновенно Персы не пьют с христианами, но на этот раз они не смели гнушаться мною, но ели и пили вместе, по приказанию Шаха. Я и впоследствии обедал раз двадцать с Его Высочеством Шахом, который, вообще говоря, человек ласковый и Веселого нрава. Он очень благоволит к христианам и питает большую склонность к военному делу и рыцарским занятиям. Ему около 31 года.

Прибыв туда, я был принята Армянами с царским почестями, и прежде всего они повели меня в церковь, где показали высохшую человеческую руку, обделанную в золото, и объяснили мне чрез моего переводчика, что это — правая рука Григория Назианзина, похороненного здесь. Сама церковь отлично выстроена из белого тесаного камня, с прекрасным сводом имеющим круглое отверстие наверху, но образов внутри ее совсем не имеется, и когда я спросил о причине сего, то мне ответили, что Турки не позволяют им теперь иметь образа и колокола, кои прежде у них были. После подробного осмотра церкви, меня повели в дом старшого патриарха (Obristen Patriarchen) и отлично угостили едой и питьем, причем ласково просили меня, как христианина, по возвращению моем, [38] ходатайствовать у Его Высочества Шаха, о предоставлении им свободно исповедовать их исконную религию со всеми их прежними правами и возвратить им то, что было отнято у них Турками. По окончании трапезы, я вернулся верхом снова в лагерь, в сопровождении провожатых Шаха и Армян. Прибыв в Еривань, к шатру Шаха, я должен был сойти с коня я доложить Его Высочеству о всем, происходившем у Армян. Мы пробыли здесь еще четыре недели, пока крепость не была взята Персами, и я был отпущен домой.

Расставшись с ним, мы продолжали наш путь чрез Гордийские и Мосхийские горы (Gordeos et Moschicos montes), которые чрезвычайно дики (rauh) и непроходимы (unwegsam) и составляют часть Тавра и Кавказского хребта. Ехать чрез них на лошадях чрезвычайно трудно и не безопасно, по причине Татар, там живущих, от которых я отделался при помощи персидского Посланника, отдав им коня, несколько талеров и персидский кинжал. Узнав, что я христианин, они отняли у меня чемодан (Portatera), где были мои вещи и вещи моего господина. Поэтому же я принужден был оставить там коня, подаренного мне Шахом. И так мы в январе 1604 года прибыли с персидским Посланником, с большими затруднениями и опасностью к московской границе, в Койс (Cois), небольшую крепость, расположенную по ту сторону Каспийского моря, у подножия вышеназванных гор и, таким образом, совершили с Божьей помощью, весьма тяжелый и опасный переезд в 300 немецких миль. Городок этот Койс ³⁶ выстроен недавно, [40] несколько лет тому назад, Московскими Великим Князем Иваном Васильевичем с тем, чтобы московиты имели безопасный от Черкесов или Кумыков проезд по морю в Персию, а также и ради полосы земли в этом месте, из-за которой московиты ежегодно ведут войну, и которая им уже стоила много тысяч людей. Эта страна весьма бедна, и в ней можно иметь только морскую рыбу, зимою — вяленую, а летом — свежую. Сюда ссылаются лица, совершившие какое-либо преступление в Москве, и здесь находится постоянный гарнизон в 1000 человек московских солдат, которым часто нечего есть. Солдаты получают в год несколько четвериков (Scheffel) овсяной муки, привозимой им из Астрахани и 6 рублей жалованья, что равняется 18 флоринам. Овсяную муку (Habermehl) они называют толокном (Tolokna), размешивают ее с небольшим количеством воды и едят это как хлеб; эта — пища весьма плохая. Тут нам пришлось ждать около 6 недель, так как еще стояла зима, и море было, у берегов во многих местах замерзши, а далее, неспокойно и покрыто льдинами; ехать же сухим путем нельзя было из-за Татар. Мы ничего не могли достать за деньги и должны были бы голодать, еслибы не зарезали несколько лошадей для пропитания. В феврале, когда нужда дошла до крайних пределов, и жизненных припасов оставалось у нас уже немного для снабжения корабля, мы снова пустились в путь, с большими опасностями. Корабль и около тридцати человек провожатых нам дал московский воевода. Мы могли легко, при неблагоприятном ветре, быть занесены в открытое море и погибнуть голодною смертью, или попасть в руки врагам, окружавшим нас со всех сторон; могли также, так как это не было настоящее морское судно и не имело балласта, легко опрокинуться и пойти ко дну. Мы направлялись к г. Тарки (Tereka), находящемуся приблизительно в 17 немецких милях, и оттуда в Астрахань, в 50-ти, приблизительно, милях, но исполнили это не без труда: приблизительно в 8 немецких милях от Тарки, мы пристали к небольшому острову, имеющему по одной миле в длину и в ширину. От него вплоть до самого города море было совсем замерзши, хотя встречались кое-где и открытые места, накануне же Ветром взгромоздило льдины сзади нас так, что нам пришлось 14 дней стоять здесь на [41] якорях, не имея возможности двинуться ни вперед, ни назад. Еслибы мы не взяли с собой на корабль нескольких лошадей посланника, коих мы убили и ели, то нам пришлось бы умереть с голоду, так как мы запаслись провиантом лишь до Тарки на 4 дня, а было нас всех до 50 человек. Вместо дров мы жгли, растущий здесь в изобилии, камыш и, таким образом, дождались более удобного временя.

Город Тарки находится на расстоянии приблизительно одной доброй немецкой мили от Каспийского моря, и двух дней пути от Дербента, турецкой крепости, причиняющей московитам и Персам большой вред, когда их корабли случайно заносятся к ней, и вообще, производящей грабеж на море. В этом месте мы пробыли 6 недель, пока море не очистилось совершенно от льда. Следующего же 18 марта мы опять пустились по морю, по направлению к Астрахани, куда благополучно прибыли 23 числа того же месяца. Здесь нам пришлось ждать до пятницы на Страстной неделе (по старому стилю) пока не были готовы корабли. В Страстную же пятницу мы отправились по, помянутой выше, реке Волге, вверх, в сопровождении московитов, в Казань. Здесь мы встретились с персидским посольством, возвращающимся из Московии в Персию, которое мой покойный господин встретил год тому назад, когда оно направлялось в Московию. Мы узнали от него ³⁷, что Великий Князь послал их государю, Персидскому Шаху, Несколько тысяч людей, в том числе, несколько хороших стрелков, и несколько крупных пушек для осады крепости Дербента. По словам посольства, Великий Князь убедил Шаха Персидского начать войну с Турками. Я полагаю, что по взятии сей крепости, и море и [42] сухопутные дороги станут гораздо более безопасными. Здесь же к нам присоединились и ехали с нами до Москвы два знатных князя из Ногайских Татар, по имени, один — Джан-Арслан (Ieroslan), а другой — Иштерек (Estreck), которые были захвачены в плен московскими казаками и привезены в Казань. Им пришлось отдать себя в подданство Великому Князю. Сын Иштерека принял крещение, был обвенчан с знатною московскою боярышнею и оставлен в виде заложника. До сего они служили в Венгрии, у Турок, против христиан и причиняли им большой урон и многих увели в плен, из которых и поныне еще многие страдают в рабстве, под их варварским игом. По благополучном прибытии моем в Москву, Великий Князь пожаловал мне сорок мехов собольих и куньих, а также несколько локтей бархата.

По прибытии господина Посла, немедленно были присланы на кухню многая разнообразная блюда и затем, ежедневно, доставлялось: по 1 целому быку, 7 овец, 30 кур, дичь, зайцы и оленина, утки, рыба, яйца, масла, два куска ³⁸ (Seiten) сала и иные припасы, а из напитков — тоже по несколько бочек меда, трех сортов, водки и пива. Кроме того поручено было трем приставам ежедневно [43] навещать Посла и хорошенько смотреть за тем, чтобы он ни в чем не нуждался.

По окончании обеда, нас опять тем же порядком, каждого на своем коне (indem man einem jeden sein Rosz gegeben), отвели в наше помещение, а по приезде домой опять угощали разного рода напитками. [45]

О том, что приключилось с нами далее, на пути из Москвы до Праги, как нас 2 шведских корабля захватили, когда мы отплыли из Нарвы по Балтийскому морю, направляясь к Грейфсвальду в Померании, и, против желания, отвели нас в Швецию, в Стокгольм, где нас, однако, великолепно принял герцог Карл, щедро снабдивший наш корабль припасами и давший нам большой шведский корабль для сопровождения до Грейфсвальда, равно и о большой буре, которую мы выдержали между островами Борнгольмом и Эландом, и которая развеяла ваши корабли, и как мы, благополучно прибыв в Грейфсвальд, были отлично приняты герцогом Филиппом Юлием Вольгастским а также и герцогом Штеттинским, — обо всем этом, Ваше Императорское Величество, без сомнения, узнаете со всеми подробностями от господина Посла, Генриха фон Логау.

(пер.  А. И. Станкевича)
Текст воспроизведен по изданию: Какаш и Тектандер. Путешествие в Персию через Московию 1602-1603 гг. М. Императорское общество истории и древностей Российских. 1896.

© текст - Станкевич А. И. 1896
© сетевая версия - Тhietmar. 2004
© OCR - Николаева Е. В. 2004
© дизайн - Войтехович А. 2001 
© ИОИДР. 1896