ЗНАМЕНИТЫЕ УДАРЫ КОПЬЕМ

Из замечательных ударов копьем мне пришлось видеть один, который нанес как-то рыцарь из франков, да покинет их Аллах, нашему всаднику по имени Сайя ибн Кунейб килябит. У него было рассечено три ребра с левой стороны и три ребра с правой стороны. Острие копья ударило ему в локоть и отделило его, как отделяет суставы мясник. Он тотчас же умер.

Один из наших воинов, курд по имени Майях, ударил копьем франкского рыцаря. Кусок кольчуги вонзился ему в живот, и он был убит. Через некоторое время франки произвели на нас набег. Майях тем временем женился и вышел в бой в доспехах, поверх которых было красное платье (часть свадебного наряда), делавшее его очень заметным. Один франкский рыцарь ударил его копьем и убил, да помилует его Аллах. “О, как близка была его тризна к свадьбе!”

Это напомнило мне рассказ о пророке, да благословит его Аллах и да приветствует. При нем произнесли слова Кайса ибн аль-Хатима ¹³³:

Я сражаюсь с ними в день ярости без кольчуги, и рука моя с мечом — точно жгут игрока. [101]

Пророк, да благословит его Аллах, спросил присутствовавших ансаров ¹³⁴, да будет доволен ими Аллах: “Был ли кто-нибудь из вас в сражении в день рощи?” ¹³⁵. Один из ансаров ответил: “Я участвовал, о посланник Аллаха, да благословит тебя Аллах и да приветствует. Кайс ибн аль-Хатим был тут же, хотя он недавно женился. На нем был красный плащ, и клянусь тем, кто послал тебя с истиной, он так действовал в сражении, как сам сказал о себе”. Вот еще один удивительный удар копьем. Один курд по имени Хамадат, наш давнишний друг, ехал с моим отцом, да помилует его Аллах, в Исфахан ко, двору султана Мелик-шаха ¹³⁶. Хамадат был уже стар, и его зрение ослабло. Сыновья у него были взрослые. Мой дядя Изз ад-Дин, да помилует его Аллах, сказал ему: “Ты уже состарился, о Хамадат, и ослаб. На нас по отношению к тебе лежит долг и обязанность. Что, если бы ты оставался в твоей мечети? (А у него была мечеть у дверей его дома.) Мы назначили бы твоих сыновей в совет, а ты бы получал каждый месяц два динара и куль муки, сидя в своей мечети”. — “Сделай так, о эмир!” — сказал Хамадат. Все это выплачивалось ему в течение короткого времени, а потом он пришел к моему дяде и сказал: “О эмир, клянусь Аллахом, не желает душа моя сидеть дома, и мне приятней быть убитым на лошади, чем умереть в постели”. — “Дело твое”, — ответил ему дядя и приказал вернуть ему прежнюю должность.

Прошло немного дней, и на нас сделал набег ас-Сардани, властитель Триполи ¹³⁷. Наши люди пошли против франков, и Хамадат был в числе тех, кто наводил страх. Он остановился на пригорке, обратившись лицом к кыбле ¹³⁸. Тут на него напал с западной стороны один [102] франкский рыцарь. Товарищи закричали Хамадату: “Эй, Хамадат!” Он обернулся, увидел всадника, направлявшегося к нему, повернул голову своей лошади влево, схватил рукой копье и направил его в грудь франка. Он ударил его и пронзил, так что копье прошло насквозь. Франк вернулся при последнем издыхании, повиснув на шее своей лошади. Когда бой кончился, Хамадат сказал моему дяде: “О эмир, если бы Хамадат был в своей мечети, кто бы нанес такой удар?”

О, что за прекрасный удар престарелого, дряхлого, изможденного старца!
Я помолодел от него, тогда как подобные мне питают отвращение к оружию.

А этот аль-Финд состарился, но участвовал в сражении. Он ударил копьем двух всадников, стоявших рядом, и сбросил их обоих вместе.

Нечто подобное произошло уже с нами раньше. Один феллах из верхней деревни прискакал к моему отцу и дяде, да помилует их обоих Аллах, и сказал: “Я видел отряд заблудившихся франков, которые пришли из равнины. Если бы вы вышли им навстречу, вы бы их захватили”. Мой отец и оба дяди сели на коней и выехали с войском навстречу обившемуся с дороги отряду. Вдруг появился ас-Сардани во главе трехсот всадников и двухсот туркополей (а это франкские лучники). Увидев наших товарищей, франки сели на коней и ринулись на них. Они обратили их в бегство и продолжали преследовать. Один из рабов моего отца по имени Якут Длинный упорно сражался с франками, и дядя с отцом, да помилует их обоих Аллах, смотрели на него. Он ударил одного из рыцарей, рядом с которым был другой, и оба они преследовали наших товарищей. Якут свалил и всадников и лошадей.

Этот слуга был большой путаник и проказник и постоянно совершал проступки, достойные наказания. Но каждый раз, когда мой отец собирался наказать его, дядя говорил: “Брат! Заклинаю тебя жизнью, отпусти [103] ради меня его вину и не забывай о том ударе”. И отец прощал его из-за слов своего брата.

Хамадат, о котором я упоминал раньше, был очень остроумен в разговоре. Мой отец, да помилует его Аллах, рассказал мне следующее.

“Однажды я спросил Хамадата ¹⁴⁰, когда мы ехали рано утром по дороге в Исфахан: “Ел ты что-нибудь сегодня, эмир Хамадат?” — “Да, эмир, — отвечал он, — я ел сариду ¹⁴¹”. — “Мы выехали вечером, не останавливались и не разводили огня, — сказал я, — откуда же у тебя сарида?” Хамадат ответил мне: “О эмир, я сделал ее во рту. Я жевал хлеб и запивал его водой, так что получилось нечто вроде сариды”. [104]

ОТЕЦ УСАМЫ

Мой отец, да помилует его Аллах, участвовал во многих войнах. На его теле были ужасные раны, но он все-таки умер на своей постели. Однажды он участвовал в сражении, надев доспехи; на голове у него был мусульманский шлем с забралом. Какой-то воин ударил его концом дротика (франки чаще всего сражались так с арабами в то время). Конец дротика попал в забрало шлема, оно согнулось и окровавило нос. Удар не причинил отцу вреда, но если бы Аллах, да будет ему слава, предопределил дротику отклониться от забрала, он бы его погубил.

Другой раз его ударила в ногу деревянная стрела и попала в сапог. А за сапогом у него был засунут кинжал. Стрела сломалась, ударившись о кинжал, и не ранила моего отца. Это случилось благодаря благому попечению великого Аллаха.

Мой отец, да помилует его Аллах, участвовал в сражении с Сейф ад-Даула Халафом ибн Мула'ибом аль-Ашбахи, владыкой Апамеи ¹⁴². Оно произошло в воскресение, двадцать девятого шавваля четыреста девяносто [105] седьмою года ¹⁴³ в области Кафартаба ¹⁴⁴. Отец надел панцирь, но слуга забыл второпях застегнуть боковые застежки. В отца попала пика и ударила его в то самое место над левым грудным соском, которое слуга забыл прикрыть. Пика вышла из его тела над правым соском. Причина его опасения в том, что божественная воля допустила совершиться удивительному, так же как и рана его случилась оттого, что Аллах, да будет ему слава, предопределил нечто удивительное.

В этот же день мой отец, да помилует его Аллах, ударил копьем одного рыцаря. Он потянул в сторону лошадь и, согнув руку с копьем, вытянул его из тела раненого. “Я почувствовал, — рассказывал он мне, — как что-то укололо меня в кисть. Я думал, что это происходит от раскаленных пластинок моего панциря, но копье выпало у меня из руки. Я поднял его, и оказалось, что я ранен в руку и она расслаблена, так как некоторые сухожилия рассечены”.

Я был при нем, да помилует его Аллах, когда Зейд, хирург, лечил его рану, а над его головой стоял слуга. Мой отец сказал: “О Зейд, вытащи этот камешек из раны”. Хирург ничего ему не ответил, и отец повторил: “О Зейд, разве ты не видишь этого камешка, что не вынимаешь его из раны?” Когда это надоело Зейду, он сказал: “Где же камешек? Это кончик сухожилия, которое разорвано”. А сухожилие было действительно бело и похоже на камешек из камней Евфрата.

В этот день отец получил еще одну рану, но Аллах хранил его, пока он не умер на своей постели в понедельник восьмого рамадана пятьсот тридцать первого года ¹⁴⁵, да помилует его Аллах.

Он писал красивым почерком, и рана в руку не изменила его. Он ничего не переписывал, кроме Корана. Однажды я спросил его: “О господин мой, сколько ты списал списков?” — “Придет время, узнаете”, — ответил он. Когда перед ним предстала смерть, он сказал: “В этом сундуке лежат списки, и для каждого из них я написал разные заключения. Положите их, эти списки, [106] мне под голову в могилу”. Мы их сосчитали, и оказалось сорок три списка.

Отец написал столько же заключений, сколько было списков. Одно из них, очень объемистое, он разукрасил золотом. В нем излагались коранические науки: разночтения, редкие слова, арабские обороты, отменяющие и отмененные стихи ¹⁴⁶, толкования, причины ниспослания Корана и его законы. Все это было написано чернилами, голубой и красной краской. Это заключение было озаглавлено: “Большой комментарий”. Отец написал золотом еще другое заключение, без толкования. Остальные заключения были написаны простыми чернилами, но десятые и пятые части Корана, начала стихов, сур и всех тридцати двух частей отмечались золотом.

Упоминание об этих подробностях в моей книге не вызывалось необходимостью, и я вспомнил про них только для того, чтобы тот, кто будет ее читать, призвал на моего отца милость Аллаха.

Возвращаюсь к предшествующему рассказу. В этот же день слуга моего дяди Изз ад-Даула Абу-ль-Мурхафа Насра ¹⁴⁷, да помилует его Аллах, по имени Муваффак ад-Даула Шим'ун, получил опасную рану; он принял ее на себя, защищая другого моего дядю, Изз ад-Дина Абу-ль-Асакир-султана, да помилует его Аллах. Случилось, что мой дядя впоследствии послал его гонцом в Алеппо к правителю Рудвану, сыну Тадж ад-Даула Тутуша ¹⁴⁸. Когда Шим'ун предстал перед ним, Рудван сказал своим слугам: “Пусть бы таковы были слуги и все честные люди по отношению к своим господам”. Затем он обратился к Шим'уну: “Расскажи им о том, что произошло с тобой в дни моего, отца и что ты сделал с твоим господином”. — “О господин наш! — [107] сказал Шим'ун. — Я участвовал вчера в бою вместе со своим господином. На него бросился один всадник, намереваясь ударить его копьем. Я встал тогда между ними, чтобы выкупить моего господина своей душой. Рыцарь ударил меня копьем и сломал у меня два ребра. Клянусь твоей милостью, они у меня в корзине”. — “Клянусь Аллахом, — воскликнул правитель Рудван, — я не отпущу тебя, пока ты не пошлешь принести эту корзину с ребрами!” Шим'ун остался у него и послал принести корзину, в которой действительно лежали две кости из его ребер. Рудван очень удивился этому и сказал своим приближенным: “Поступайте так же, служа мне”.

А происшествие, случившееся во дни отца Рудвана Тадж ад-Даула, о котором Рудван спрашивал Шим'уна, было такого рода.

Мой дед Садид аль-Мульк Абу-ль-Хасан Али ибн Мукаллад ибн Наср ибн Мункыз ¹⁴⁹, да помилует его Аллах, послал своего сына Изз ад-Даула Насра, да помилует его Аллах, на службу к Тадж ад-Даула, который расположился лагерем в окрестностях Алеппо ¹⁵⁰. Однако Тадж ад-Даула схватил моего дядю, заточил и поставил людей сторожить его ¹⁵¹. К нему никто не входил, кроме его слуги, этого самого Шим'уна, а сторожа оставались вокруг палатки. Мой дядя написал своему отцу, да помилует их обоих Аллах, чтобы он прислал ему в такую-то ночь (он точно указал ее) нескольких его товарищей, которых назвал по именам, и лошадей, которых надо было привести в определенное место. Когда настала указанная ночь, Шим'ун вошел к своему господину и снял свою одежду, тот надел ее и вышел ночью на глазах сторожей, и они его даже не заподозрили. Мой дядя пошел к своим товарищам, сел на коня и уехал, а Шим'ун проспал на его ложе. Шим'ун обыкновенно приходил к дяде на заре, ко времени омовения [108] (мои дядя был один из тех аскетов, что простаивают ночи, читая книгу великого Аллаха).

Когда настало утро и сторожа увидели, что Шим'ун не прошел, как обычно, в палатку, они сами вошли туда и увидали там Шим'уна, а Изз ад-Даула уже скрылся. Они донесли об этом Тадж ад-Даула. Он велел привести Шим'уна и, когда тот явился к нему, спросил: “Как ты это сделал?” Он ответил: “Я дал господину свою одежду, которую тот надел и ушел, а я проспал на его ложе”. — “И ты не боялся, что я велю отрубить тебе голову?” — воскликнул правитель. “О господин мой, — отвечал Шим'ун, — если ты отрубишь мне голову, а мой господин спасется и возвратится домой, я буду счастлив. Не для того ли он купил и воспитал меня, чтобы я пожертвовал за него жизнью?”

Тогда Тадж ад-Даула, да помилует его Аллах, сказал своему хаджибу ¹⁵²: “Отдай этому слуге лошадь его господина, его вьючных животных, палатки и все его вещи”. Он отправил Шим'уна вслед за господином и не питал против него злобы и гнева за то, что он сделал, служа своему господину. Это и есть тот случай, о котором Рудван сказал: “Расскажи моим приближенным о том, что ты сделал со своим господином в дни моего отца”.

Возвращаюсь к предшествовавшему рассказу о войне с Ибн Мула'ибом, о которой я уже упоминал. Мой дядя Изз ад-Даула, да помилует его Аллах, получил в этот день несколько ран. Один из ударов копья попал ему в нижнее веко со стороны внутреннего уголка глаза. Копье проникло от уголка до края глаза. Веко было совсем сорвано и висело на кончике кожи у края глаза. Глаз качался без всякой опоры, потому что только веки поддерживают глаз. Хирург зашил и залечил глав, и он стал таким же, как и прежде, так что раненый глаз, нельзя было отличить от здорового.

Мой дядя и отец, да помилует их обоих Аллах, были самыми храбрыми из своего народа. Я видел, как они однажды выехали на охоту с соколами около Телль-Мильха ¹⁵³, [109] где было много водяных птиц. Внезапно войско Триполи сделало набег на наш город. Франки остановились против него, а мы повернули назад. Мой отец еще не оправился после болезни, дядя же во главе незначительного отряда двинулся вперед навстречу франкам. Он переправился через реку вброд, на виду у франков. Мой отец поехал вперед, пустив коня рысью. Я, тогда еще почти мальчик ¹⁵⁴, следовал за ним. Отец держал в руке айву и посасывал ее. Когда мы приблизились к франкам, он сказал мне: “Ступай и войдя в город со стороны плотины”. Сам же он перешел реку напротив франков.

В другой раз я видел его, когда на нас сделала набег конница Махмуда ибн Караджи ¹⁵⁵. Мы были на некотором расстоянии от города, а всадники Махмуда оказались ближе к нему. Я присутствовал при сражении и сам участвовал в бою. Я надел кольчугу, сел на лошадь и взял копье. Отец же, да помилует его Аллах, ехал на муле. Я спросил его: “О господин мой, разве ты не сядешь на коня?” — “Сяду”, — отвечал он, но продолжал ехать, как прежде, не волнуясь и не торопясь. Я боялся за него и приставал к нему, чтобы он сел на коня. Наконец мы достигли города, а он все ехал на своем муле. Когда враги ушли и мы оказались в безопасности, я сказал отцу: “О господин мой, ты видел, что враг находится между нами и городом, и не садился на какую-нибудь запасную лошадь. Я говорил тебе, а ты не слушал”. — “Дитя мое, — отвечал он мне, — в моем гороскопе сказано, что мне не суждено испугаться”.

Мой отец, да помилует его Аллах, был весьма сведущ в звездах, несмотря на свою богобоязненность, благочестие, вечный пост и чтение Корана. Он усиленно побуждал меня изучать науку о звездах, но я не соглашался и противился этому. Он говорил мне: “Выучи хоть названия звезд, когда какие из них восходят и заходят”. Он показывал мне звезды и называл их имена. [110]

ВОЕННАЯ ХИТРОСТЬ ФРАНКОВ

Мне пришлось видеть такой пример храбрости наших людей и их самолюбия в бою. Однажды утром, во время утренней молитвы, мы увидели конный отряд франков человек в десять. Они подъехали к воротам нашего города, прежде чем их открыли, и спросили привратника: “Как называется этот город?” (А ворота были деревянные с перекладинами, и привратник стоял за ними.) Он отвечал им: “Шейзар”. Тогда они пустили в него через щели в воротах несколько стрел и повернули обратно, погнав коней рысью. Мы сели на коней, и дядя, да помилует его Аллах, первый вскочил в седло, я был с ним, а франки, не смущаясь, подвигались вперед. Нас догнало несколько всадников из нашего войска, и я сказал дяде: “Если ты прикажешь, я возьму нескольких товарищей, погонюсь за франками и опрокину их, пока они еще недалеко”. Мой дядя был опытнее меня в военном деле и сказал мне: “Нет, едва ли в Сирии найдется франк, который не знал бы Шейзара! Это хитрость”. Он позвал двух всадников из нашего войска, сидевших на быстрых конях, и сказал им: “Поезжайте, обыщите Телль-Мильх!” А это было обычное место засад франков.

Когда всадники приблизились к нему, на них выскочило все войско Антиохии. Мы поспешно двинулись к [111] франкам, желая воспользоваться случаем, прежде чем затихнет бой. С нами были Джум'а нумейрит и его сын Махмуд. А Джум'а был нашим героем и шейхом. Его сын Махмуд попал в середину франкского войска, и Джум'а закричал: “О доблестные всадники; мой сын!” Мы вернулись с ним с отрядом в шестнадцать всадников и поразили копьями шестнадцать франкских рыцарей. Мы вывели нашего товарища из их среды, но смешались с франками, продолжая бой до тех пор, пока кто-то из наших не схватил голову сына Джум'ы под мышку. Он был освобожден благодаря одному из хороших ударов копьем. [112]

НАСМЕШКА СУДЬБЫ

Несмотря на это, пусть никто не полагается на свою храбрость и не кичится своей смелостью. Клянусь Аллахом, я как-то совершил вместе с дядей, да помилует его Аллах, набег на Апамею ¹⁵⁶. Случилось так, что ее воины вышли из города, чтобы проводить караван. Они отправили его и вернулись, а мы встретили их и убили около двадцати человек. Я увидел Джум'у нумейрита, да помилует его Аллах, в теле которого засела половина копья. Оно ударило в подседельник, прошло через его край, вонзилось в бедро Джум'ы в его задней части и там сломалось. Я испугался, но Джум’а сказал: “Не беда! Я цел”. Он схватил копье за зубцы и вытащил его из тела. И он, и его лошадь были невредимы.

“О Абу Махмуд, — сказал я, — мне хочется подъехать поближе к крепости и посмотреть на нее”. — “Поезжай”, — сказал я, и мы с ним поехали, пустив коней рысью. Когда мы подъехали к крепости, то вдруг увидали восемь франкских рыцарей на дороге, проходящей над площадью: с возвышения нельзя было опуститься иначе, как по этой дороге. “Постой, — воскликнул Джум'а. — я покажу тебе, как с ними разделаюсь”. — “Это несправедливо, — возразил я, — мы [113] поедем на них вместе”. — “Поезжай!” — крякнул он. Мы бросились на них и обратили их в бегство. Потом мы вернулись, воображая, что совершили нечто такое, чего никто, кроме нас, не в состоянии сделать. Нас было двое, а мы обратили в бегство восемь франкских рыцарей!

Мы остановились опять на этом пригорке и смотрели на крепость, как вдруг какой-то человек неожиданно взобрался наверх по этому крутому подъему; у него в руках был лук и стрелы. Он стал пускать их в нас, а у нас не было к нему дороги. Мы бросились бежать и, клянусь Аллахом, не верили, что ускользнем от него благополучно и наши лошади останутся невредимы, Возвращаясь, мы въехали на луга около Апамеи и угнали оттуда большую добычу: буйволов, быков и овец. Мы вернулись, и сердце мое болело из-за этого пешего воина, который обратил нас в бегство, так как у нас не было к нему дороги. И как это один пехотинец обратил нас в бегство, когда мы сами заставили бежать восемь франкских всадников! [114]

ИСЦЕЛЕНИЕ БЛАГОДАРЯ РАНЕ

Однажды я присутствовал при том, как на нас напал небольшой отряд конницы Кафартаба. Мы ринулись на них, жаждая сразиться с ними, так как их было мало, но они спрятали против нас засаду, где были их главные силы. Те, кто напал на нас, бросились в бегство, и мы их преследовали, незаметно отдалившись от города. Тут засада выскочила на нас, а те, кого мы гнали, повернули обратно. Мы увидели, что, если мы побежим, они опрокинут нас всех, и встретили их лицом к лицу, и Аллах даровал нам победу над ними. Мы опрокинули восемнадцать всадников. Некоторые из них были ранены и умерли, а некоторые, получив удар копьем, падали с коня невредимыми. У других были ранены лошади, и они стоили на ногах. Те, которые оказались на земле и остались невредимы, обнажили мечи и держались на месте, ударяя мечом всякого, кто проезжал мимо. Джум'а нумейрит, да помилует его Аллах, проезжал мимо одного из них. Тот подбежал к нему и ударил его по голове, на которой была надета одна шапочка. Удар прорвал шапочку и рассек ему лоб; оттуда полилась кровь. Когда она остановилась, рана осталась открытой, точно рыбий рот. Я встретил его, когда сражение с франками еще продолжалось, и спросил: “О Абу Махмуд, отчего ты не забинтуешь рану?” — “Не время теперь бинтовать и перевязывать раны”, — отвечал [115] Джум'а. На лице у него всегда была черная тряпка: он страдал воспалением глаз, и жилки в них были красны. Когда же он получил эту рану, из нее вышло так много крови, что глаза перестали его беспокоить. Он больше не страдал воспалением глаз, и они не болели. Бывает, что тело становится здоровее от болезни.

А что касается франков, то они собрали свои войска после того, как мы убили тех из них, кого убили, и остановились напротив нас. Ко мне подошел мой двоюродный брат Захират ад-Даула Абу-ль-Кана Хитам, да помилует его Аллах, и сказал: “Брат, у тебя два запасных коня, а я сижу на этой разбитой кляче”. — “Подведи ему гнедую лошадь”, — крикнул я слуге. Слуга подвел ее, и мой брат, как только вскочил в седло, сейчас же бросился один на франков. Они расступились перед ним, так что он оказался в середине войска, и его ударили копьем и сбросили с лошади, которую тоже ранили. Затем они перевернули копья и стали колотить его ими. На нем была прочная кольчуга, и копья не могли ничего с ней поделать. Мы все принялись кричать: “Ваш товарищ, ваш товарищ!” — и, бросившись на франков, прогнали их от него. Мы освободили его невредимым, а лошадь пала в тот же день.

Да будет же слава сохраняющему и всемогущему! Это сражение принесло Джум'е счастье и исцелило его глаза. Да будет прославлен сказавший: “Может быть, вы чувствуете отвращение к чему-нибудь, а оно оказывается для вас благом” ^156а.

Нечто подобное еще раньше случилось со мной. Я был в Месопотамии в войске атабека ¹⁵⁷. Один приятель пригласил меня к себе в дом. Со мной был стремянный по имени Гунейм, больной водянкой. Его шея стала совсем тонкой, а живот раздулся. Он приехал вместе со мной в чужую страну, и я был признателен ему за это. Он вошел с мулом в конюшню моего приятеля вместе со слугами приехавших гостей. С ними был молодой тюрк, который много пил, и хмель разобрал его. Он вошел в конюшню, вытащил нож и стал бросаться на [116] слуг. Те разбежались, а Гунейм от слабости и болезни положил под голову седло и еще до этого заснул. Он не встал даже, когда все бывшие в конюшне выбежали. Пьяный тюрк ударил его ножом пониже пупка и рассек живот на четыре пальца. Гунейм упал на месте. Тот, кто пригласил нас (это был властитель крепости Башамра), велел отнести его ко мне домой; тюрк, ранивший его был доставлен туда же вместе с ним со скрученными руками. Я его отпустил, а к Гунейму ходил врач, и он поправился, начал ходить и двигаться, но рана его не закрывалась, и из нее продолжали выделяться в течение двух месяцев какие-то корочки и желтая жидкость. Потом рана закрылась, живот похудел, и он опять стал здоров, и причиной его выздоровления была эта самая рана.

Однажды я увидел, как сокольничий моего отца, да помилует его Аллах, пришел к нему и сказал: “О господин мой, у этого сокола выпали перья, и он умирает; один его глаз уже погиб. Поезжай с ним на охоту, это ведь ловкий сокол, а теперь он все равно пропадет”.

Мы отправились на охоту. С отцом, да помилует его Аллах, было несколько соколов. Он пустил этого сокола вслед за рябчиком. Сокол бросился в заросли, где рябчик подавал голос в чаще кустарника. Сокол полез туда же за ним. На глазу у него образовалась как бы большая точка; шип одного куста уколол его в эту точку и проткнул ее. Сокольничий принес его; глаз у него слезился и был закрыт. “О господин мой, — сказал отцу сокольничий, — глаз сокола пропал”. — “И весь он пропадет”, — отвечал отец.

На другое утро сокол открыл глаз. Он был цел, и сам сокол выздоровел и даже дважды сменил у нас перья. Это был один из самых ловких соколов.

Я упомянул о нем из-за того, что произошло с Джум’ой и Гунеймом, хотя здесь не место говорить о соколах.

Я видел одного больного водянкой, которому вскрывали живот, и он умер, а Гунейму этот пьяница проткнул живот, но он остался жив и выздоровел. Да будет же слава всемогущему! [117]

СРАЖЕНИЕ С ФРАНКАМИ

Однажды войско из Антиохии напало на нас. Наши товарищи уже вступили в бой с их отрядами, шедшими впереди. Я стоял у них на дороге, поджидая, пока они подойдут ко мне, и надеясь, что, может быть, и мне удастся помериться с ними. Но мои товарищи мчались мимо меня, убегая от врага. Среди них проехал с одним отрядом и Махмуд, сын Джум'ы. “Эй, Махмуд, остановись!” — крикнул я ему. Он остановился на мгновение, потом погнал свою лошадь и уехал от меня. Передовые отряды франков достигли меня, и я попятился, повернув свое копье против франков и следя за ними, чтобы какой-нибудь всадник не успел ранить меня копьем. Передо мной было несколько наших товарищей. Мы находились между садами, которые были обнесены стеной в человеческий рост. Моя лошадь толкнула грудью одного моего товарища. Я повернул голову лошади налево, пришпорил ее, подъехал к стене, перескочил через нее и сдержал лошадь, так что франки оказались против меня, а между нами была стена. Один из всадников быстро ехал мимо; на нем был плащ из зеленого и желтого шелка. Я думал, что под плащом нет панциря, и, дав всаднику со мной поравняться, повернулся, пришпорил коня и, приблизившись к стене, нанес ему удар копьем. [118]

Он согнулся так, что его голова коснулась стремени, щит и копье выпали у него из рук, а шлем слетел с головы. Тем временем мы соединились с нашей пехотой. Потом всадник снова выпрямился в седле: на нем была надета под плащом кольчуга, и мой удар не ранил его. Его товарищи подъехали к нему, но затем вернулись, а пехотинцы подобрали щит, копье и шлем.

Когда сражение кончилось и франки отошли назад ко мне подошел Джум'а, да помилует его Аллах, извиняясь за своего сына Махмуда. “Эта собака убежала от тебя!” — воскликнул он. “Что же из этого?” — сказал я. “Он бежал от тебя, и это ничего не значит?” — воскликнул Джум'а. “Клянусь твоей жизнью, о Абу Махмуд, — ответил я, — ты сам тоже убежишь от меня”. — “О эмир, — сказал Джум'а, — мне приятнее умереть, чем бежать от тебя”. [119]

СТЫЧКА С КОННИЦЕЙ ИЗ ХАМА

Прошло лишь немного дней, и на нас напала конница Хама ¹⁵⁸. Враги захватили у нас стадо быков и загнали его на остров пониже мельницы аль-Джалали. Их лучники поднялись на мельницу, чтобы охранять стадо. Я подъехал к ним вместе с Джум'ой и Шуджа ад-Даула Мади. Это был наш вольноотпущенник, очень храбрый человек. Я сказал им: “Переправимся через реву и заберем животных”. Мы переправились, но в лошадь Мади попала стрела и убила ее; я с трудом отвел его к товарищам. А мою лошадь ранили стрелой в шею, и стрела вонзилась в нее на пядь, но, клянусь Аллахом, она не ударила копытом и не забилась, словно не почувствовав раны. Что же касается Джум'ы, то он вернулся назад, боясь за свою лошадь. Когда мы возвратились, я сказал ему: “О Абу Махмуд, не говорил ли я тебе, что ты убежишь от меня! А ты бранишь своего сына Махмуда”. — “Клянусь Аллахом, — ответил Джум'а, — я боялся только за лошадь, так как она дорога мне”. После этих слов он извинился.

Мы столкнулись в тот же день с конницей из Хама, и часть всадников ушла вперед к острову вместе со стадом [120] быков. Мы сражались с ними, а в числе их были герои из войска Хама: Серхенк, Гази ат-Тули, Махмуд ибн Бальдаджи, Хадр ат-Тут и начальник отряда Хутлух ¹⁵⁹. Их было больше, чем нас, но мы бросились на них и обратили их в бегство. Я устремился на одного из их всадников, намереваясь ударить его копьем, и вдруг оказалось, что это Хадр ат-Тут. “Твой слуга, о Усама!” — закричал он. Я повернул от него к другому всаднику и ударил того. Копье попало ему под мышку, и если бы он не схватил его, то сам бы не упал, но он прижал к туловищу локоть, чтобы захватить копье, а меня лошадь умчала обратно. Всадник слетел с седла на шею лошади и упал. Потом он вскочил на берегу потока, спускавшегося к аль-Джалали, ударил свою лошадь и, погнав ее перед собой, спустился в долину. Я прославил Аллаха, да будет он превознесен, за то, что с ним не случилось беды из-за этого удара, ибо это был Гази ат-Тули, да помилует его Аллах, а он был человек выдающийся. [121]

ПОДВИГ ДЖУМ’Ы

Войска из Антиохии однажды ¹⁶⁰ двинулись на нас и расположились лагерем в том месте, где они разбивали его каждый раз, как шли против нас. Мы выстроились, сев на коней; между нами была река. Никто из франков не двинулся к нам; они разбили свои палатки и расположились в них. Мы вернулись и разъехались по домам и смотрели на франков из крепости. Человек двадцать наших воинов отправились к Бандар Камину, деревне поблизости от Шейзара, пасти своих лошадей, оставив дома копья. Два франкских всадника выехали из лагеря и подъехали к воинам, пасшим лошадей. Она встретили на дороге человека, который гнал перед собой корову, и захватили его вместе с коровой. Мы видели их из крепости. Наши воины сели на коней, но оставались на месте, так как у них не было копий.

Мой дядя ¹⁶¹ сказал: “Эти двадцать не могут освободить пленника, захваченного двумя всадниками! Если бы Джум'а, был с ними, вы бы увидали, что он сделал”. Он еще говорил это, а Джум'а уже облачился в доспехи и поскакал к ним. “Сейчас увидите, что он сделает!” — крикнул дядя. Когда Джум'а подскакал к рыцарям, [122] он натянул поводья лошади и поехал за ними шагом, стараясь не быть замеченным. Когда мой дядя, смотревший на это со своего балкона в крепости, увидел, что Джум’а не подъезжает к франкам, он в гневе сошел с балкона и сказал: “Это измена!” А Джум'а задержался, опасаясь пещеры, бывшей перед рыцарями, — нет ли там их засады. Когда же он подъехал к пещере и в ней никого не оказалось, он бросился на рыцарей, освободил человека и корову и погнал обоих франков к их палаткам.

Ибн Маймун, властитель Антиохии ¹⁶², видел все, что произошло. Когда рыцари вернулись, он велел взять у них щиты и сделать из них кормушки для животных. Он повалил их палатки и выгнал их, говоря: “Один мусульманский всадник гонит двух франкских рыцарей! Вы не мужчины, вы — женщины!”

Что же касается Джум'ы, то мой дядя выбранил его и рассердился за то, что он сначала держался вдали от франков, когда поехал за ними. “О господин мой, — ответил Джум'а, — я боялся, нет ли у них засады в пещере карматов ¹⁶³, чтобы напасть на меня, но когда я осмотрел ее и не увидел там никого, я освободил человека и корову и гнал обоих франков, пока они не вернулись в свой лагерь”. Но, клянусь Аллахом, мой дядя не принял его извинений и остался им недоволен. [123]

РЫЦАРИ У ФРАНКОВ

У франков, да покинет их Аллах, нет ни одного из достоинств, присущих людям, кроме храбрости. Одни только рыцари пользуются у них преимуществом и высоким положением. У них как бы нет людей, кроме рыцарей. Они дают советы и выносят приговоры и решения. Раз я просил у них суда относительно стада овец, которое захватил в лесу властитель Банияса ¹⁶⁴. Между нами и франками был тогда мир, а я находился в Дамаске ¹⁶⁵. Я сказал королю Фулько, сыну Фулько ¹⁶⁶: “Он поступил с нами несправедливо и захватил наших животных. А это как раз время, когда овцы приносят ягнят; ягнята умерли при рождении, а он вернул нам овец, погубив ягнят”. Король сказал тогда шести-семи рыцарям: “Ступайте, рассудите его дело”. Они вышли из его покоев и совещались до тех пор, пока все не сошлись на одном решении. Тогда они вернулись в помещение, где принимал король, и сказали: “Мы постановили, что властитель Банияса должен возместить стоимость их овец, которых [124] он погубил”. Король приказал ему возместить их цену, но он обратился ко мне, надоедал и просил меня, пока я не принял от него сто динаров. Такое постановление, после того как рыцари окончательно утвердят его, не может быть изменено или отменено ни королем, ни кем-нибудь из предводителей франков, и рыцарь у них — великое дело.

“О Усама, — сказал мне франкский король, — клянусь истиной моей религии, я вчера испытал великую радость”. — “Аллах да обрадует короля! — отвечал я. — Чему же ты радовался?” — “Мне говорили, — сказал король, — что ты великий всадник, а я и не подозревал, что ты герой”. Я ответил: “О господин мой, я один из всадников своего народа и племени”. Если всадник строен и высок ростом, он больше всего им нравится. [125]

ЖЕСТОКОСТЬ ТАНКРЕДА

Однажды Танкред ¹⁶⁷, первый властитель Антиохии после Маймуна ¹⁶⁸, пошел против нас ¹⁶⁹. Мы сражались, а потом заключили перемирие. Танкред прислал гонца, желая получить лошадь одного слуги моего дяди Изз ад-Дина, да помилует его Аллах. А это была отличная лошадь. Мой дядя послал ее Танкреду с одним из наших товарищей, курдом, которого звали Хасанун, чтобы он принял участие в скачке перед Танкредом на этой лошади. Это был один ив наших доблестных всадников, юноша приятной внешности, стройный станом; он скакал и опередил всех пущенных лошадей. Он явился к Танкреду, и франкские рыцари стали осматривать его руки и восхищаться его юностью и стройностью. Они убедились, что он доблестный всадник.

Танкред одарил его богатыми подарками, и Хасанун сказал ему: “О господин мой, я прошу у тебя обещания оказать мне милость — отпустить меня на свободу, если ты когда-нибудь захватишь меня в сражении”. Танкред [126] дал ему это обещание. Так, по крайней мере, полагал Хасанун, потому что франки говорят только по-франкски, и мы не понимаем, что они говорят. После этого прошел год или больше, и время перемирия истекло. Танкред пошел на нас во главе антиохийского войска ¹⁷⁰, и мы сражались у стен города. Наша конница вступила в бой с передовыми отрядами франков. Некий Камиль аль-Маштуб, наш сотоварищ курд, бился особенно яростно. Он и Хасанун соперничали в доблести. Хасанун был с моим отцом, да помилует его Аллах, и сидел на какой-то кляче, ожидая, пока слуга приведет ему лошадь от коновала и принесет кольчугу. Слуга запоздал, и Хасануна стали волновать удары копьем Камиля аль-Маштуба. Наконец он сказал моему отцу: “О господин мой, прикажи дать мне хотя бы легкие доспехи”. — “Вот стоят мулы, нагруженные оружием, — отвечал отец. — Что тебе годится, то и надень”. Я стоял в это время сзади отца. Я был еще мальчиком ¹⁷¹ и впервые в этот дань видел сражение. Хасанун осмотрел кольчуги, уложенные в кожаные мешки и нагруженные на мулов, но ни одна не подходила ему. А он горел желанием выйти в бой и действовать так же, как Камиль аль-Маштуб. На своей кляче он двинулся вперед, не надев доспехов. Один франкский рыцарь преградил ему дорогу и ударил его лошадь по крупу. Она, закусив узду, умчала Хасануна в самую середину франкского лагеря. Франки захватили Хасануна в плен и подвергли его разнообразным мучениям. Они хотели выколоть ему левый глаз, но Танкред, да проклянет его Аллах, сказал им: “Выколите ему правый глаз, чтобы он не мог ничего видеть, когда будет нести щит и закроет им левый глаз”. Они выкололи ему правый глаз, как приказал Танкред, и потребовали с него тысячу динаров и караковую лошадь, принадлежавшую моему отцу. Это была лошадь породы хафаджи ¹⁷², одна из чистокровных прекрасных лошадей, и мой отец, да помилует его Аллах, выкупил его ценой этой лошади. [127]

Из Шейзара в этот день выступило много пехотинцев. Франки бросились на них, но не могли выбить их с места. Тогда Танкред разгневался и сказал: “Вы — мои рыцари, и каждый из вас получает содержание, равное содержанию ста мусульман. Это “сердженды” ¹⁷³ (он разумел пехотинцев), и вы не можете выбить их с этого места!” — “Мы боимся только за лошадей, — ответили ему. — Если бы не это, мы бы их затоптали и перекололи копьями”. — “Лошади мои, — сказал Танкред, — всякому, у кого будет убита лошадь, я заменю ее новою”. Тогда франки несколько раз атаковали наших пехотинцев, и семьдесят лошадей у них было убито, но они не могли сдвинуть наших с места. [128]

РЫЦАРЬ БАДРХАВА

В Апамее ¹⁷⁴ был рыцарь, один из славнейших среди франков, которого звали Бадрхава ¹⁷⁵. Он постоянно говорил: “Увидите, что будет, когда я встречусь с Джум'ой в бою”. А Джум'а говорил: “Увидите, что будет, когда я встречусь с Бадрхава в бою”.

Войска Антиохии пошли на нас ¹⁷⁶ и разбили палатки там, где они обыкновенно располагались. Между нами и франками была вода. Один наш отряд стоял против них на пригорке. Один франкский рыцарь выехал верхом из лагеря и, приблизившись, остановился под нашим отрядом, но между ним и отрядом была вода. Всадник крикнул им: “С вами Джум'а?” — “Нет, клянемся Аллахом”, — отвечали ему. Джум'ы среди них не было. Этот всадник был Бадрхава; он обернулся и увидел четырех наших всадников на своем берегу. Это были Яхья ибн Сафи “левша”, курд Сахль ибн Абу Ганим, Хариса нумейрит и еще другой всадник. Он бросился на них, обратил их в бегство и, догоняя одного из них, нанес ему удар копьем, но слабый, так как его лошадь не могла настичь противника для настоящего удара. [129] Франкский рыцарь вернулся в лагерь, а эти люди в город. Они покрыли себя позором, их упрекали, бранили и презирали. “Четверых всадников, — говорили им, — обратил в бегство один рыцарь! Вы рассеялись перед ним, когда он ударил одного из вас, а трое остальных могли бы его убить. Вы же покрыли себя позором!” Сильнее всех на них нападал Джум'а нумейрит.

Это бегство как бы сделало их сердца другими, чем прежде, и придало им такую доблесть, о которой они сами даже и не мечтали. Они пришли в ярость, отправились в бой, сражались и прославились в войне и стали после этого бегства знаменитыми героями.

Что же касается Бадрхава, то он уехал после этого из Апамеи по какому-то делу, направляясь в Антиохию. По дороге на него напал лев в долине ар-Рудж ¹⁷⁷, сбросил Бадрхава с седла, унес в чащу и там съел его, да не помилует его Аллах! [130]

один стоит многих

В числе случаев, когда один человек нападал на многих противников, был такой. Полководец Маудуд ¹⁷⁸, да помилует его Аллах, расположился лагерем в окрестностях Шейзара в четверг девятого числа первого раби пятьсот пятого года ¹⁷⁹. Танкред, властитель Антиохии, двинулся на него с большими силами. К Маудуду вышли мой дядя ¹⁸⁰ и отец и сказали ему: “Лучше всего тебе сняться с лагеря (а он стоял к востоку от города, у реки) и расположиться в самом городе, а бойцы пусть разобьют палатки на крышах домов. Мы встретим франков после того, как наши палатки и обоз будут надежно укрыты”.

Маудуд снялся с лагеря и расположился там, где ему сказали. Наутро отец и дядя вышли к нему, а из Шейзара выступили пять тысяч воинов в снаряжении. Полководец обрадовался им и стал бодрее душой. С ним, да помилует его Аллах, были превосходные воины. Они построились к югу от реки, а франки были к северу [131] от нее. Наши мешали франкам пить из реки и спускаться к водопою весь день, а когда наступила ночь, они уехали обратно в город, и народ собирался вокруг них.

На другой день франки расположились у Телль ат-Тирмаси, но им не давали спуститься к водопою, как и накануне. Ночью они снялись с лагеря и расположились у Телль ат-Тулуля. Наши войска теснили франков и мешали им двигаться вперед. Они окружили реку и не давали им подойти к водопою. Ночью франки снова двинулись в путь, направляясь в Апамею. Наши войска преследовали их и окружали, а они двигались дальше. Из их рядов выехал всадник и напал на наших людей, так что оказался между ними. Они убили его лошадь и покрыли его самого ранами, но он продолжал сражаться, пока не пробился к своим. Франки между тем вступили в свою землю, и мусульмане вернулись, а полководец Маудуд, да помилует его Аллах, отправился в Дамаск ¹⁸¹.

Через несколько месяцев к нам пришло письмо от Танкреда, властителя Антиохии. Его привез рыцарь, с которым были слуги и товарищи. Письмо гласило: “Этот рыцарь пользуется у франков почетом; он совершил паломничество и собирается вернуться в свою страну. Он просил меня отправить его к вам, чтобы посмотреть на ваших всадников. Я послал его и прошу вас хорошо его принять”.

Это был юноша красивой наружности и хорошо одетый, на нем виднелись следы многих рая, а один удар меча рассек ему голову от темени до подбородка. Я расспросил о нем, и мне сказали: “Это тот, который напал на войско полководца Маудуда. Его лошадь убили, и он бился, пока не вернулся к своим”. Да будет прославлен Аллах, властный над тем, чего хочет и как хочет! Робость не отодвинет назначенного срока, а смелость не приблизит его.

Такой же случай рассказал мне поэт аль-Укаб, один из наших воинов из Магриба. Он говорил: “Мой отец [132] отправился как-то из Пальмиры ¹⁸² в Дамаск на базар. С ним было четыре всадника и четверо пеших, которые гнали туда восемь верблюдов на продажу. “Мы шли вперед, — рассказывал мне отец, — как вдруг увидали всадника, приближавшегося к нам из глубины пустыни. Он подвигался вперед, пока не подъехал к нам близко, и крикнул: “Отойдите от верблюдов!” Мы все закричали на него и стали его ругать, но он пустил на нас свою лошадь и ударил копьем кого-то из наших всадников, сбросил его на землю и ранил. Мы погнались за ним, но он умчался. Потом он опять вернулся к нам и крикнул: “Отойдите от верблюдов!” Мы закричали и обругали его, но он напал на нас, ударял копьем еще одного из наших и сильно его ранил. Мы бросились его преследовать, но он ушел от нас, а потом вернулся, когда двое из нас уже не могли сражаться. Он опять пустился на нас, и к нему бросился один наш товарищ и ударил его копьем. Удар пришелся в луку седла, и копье сломалось, а противник ударил его и ранил. Затем он бросился на нас и ударил копьем еще одного из наших, сбросив его на землю. “Отойдите от верблюдов, — крикнул он, — а не то я уничтожу вас всех!” — “Подъезжай, возьми половину их!” — закричали мы в ответ, Всадник сказал: “Нет, отделите четырех из них и оставьте их стоять, а четырех берите и отправляйтесь”. Мы так и сделали и не верили, что спаслись с теми верблюдами, которые у нас остались. Он погнал этих четырех верблюдов на наших глазах, а у нас не было ни возможности, ни желания помешать ему. Он скрылся с добычей, и он был один, а нас было восемь человек”.

Нечто подобное произошло, когда Танкред, властитель Антиохии, сделал набег на Шейзар ¹⁸³. Он угнал много вьючных животных и многих людей убил или взял в плен. Он расположился в деревне Залин, где была недоступная пещера, как бы подвешенная в самой середине горы. К ней не было ни спуска сверху, ни подъема снизу. Те, кто скрывался в этой пещере, спускались [133] туда по веревке. Это было в четверг двадцатого числа второго раби пятьсот второго года ¹⁸⁴. Один из их дьяволов-рыцарей пришел к Танкреду и сказал: “Сделай мне деревянный сундук. Я в него сяду, а вы спустите меня к врагам на цепях. Только прикрепите их получше к сундуку, чтобы их не разрубили мечом, иначе я упаду”. Ему сделали сундук и спустили на цепях в подвешенную пещеру. Он захватил ее и привел всех, кто там был, к Танкреду. Это произошло потому, что пещера была открытая, в ней не было местечка, где бы люди могли спрятаться. Этот франк пускал в них стрелы и всякий раз в кого-нибудь попадал, так как место было тесное, а людей было там очень много.

Среди пленных, взятых в этот день, была женщина, принадлежавшая к старинному арабскому роду. Ее расхваливали моему дяде Абу-ль-Асакир-султану, да помилует его Аллах, еще раньше, когда она была в доме своего отца. Мой дядя послал тогда старуху из своих близких посмотреть на нее. Старуха вернулась и принялась расписывать ее красоту и ум. Ей, может быть, сделали подарок, а может быть, показали кого-нибудь другого. Мой дядя посватался за нее и женился, но, когда она вошла к нему, он увидел совсем не то, что ему описывали. К тому же она была немая. Мой дядя заплатил ей сполна приданое и вернул ее обратно к своим. В этот день ее увели в плен из родной семьи. Мой дядя сказал: “Я не оставлю в плену у франков женщину, которую я взял в жены и которая сняла передо мной покрывало”. Он выкупил ее за пятьсот динаров и вернул к ее родным, да помилует его Аллах.

Нечто похожее рассказал мне аль-Муайяд ¹⁸⁵, поэт из Багдада. “Когда я был в Мосуле в пятьсот шестьдесят пятом году ¹⁸⁶, — говорил он, — халиф ¹⁸⁷ наделил моего [134] отца деревней, и отец часто наезжал туда. Вокруг было много бродяг, грабивших на дорогах, но отец ладил с ними, так как боялся их и пользовался иногда чем-нибудь, что они захватят. Однажды мы сидели в этой деревне; к нам подъехал на лошади молодой тюрк. С ним был верховой мул, несший дорожный мешок, на котором сидела девушка. Тюрк сошел с лошади, спустил на землю девушку и сказал: “Эй, молодцы, помогите мне снять мешок”. Мы подошли и сняли с таим мешок, и вдруг оказалось, что там одни золотые динары и драгоценности. Тюрк и девушка посидели у нас и поели, а потом, он сказал: “Помогите мне поднять мешок”. Мы с ним подняли мешок, и он спросил: “Где дорога в Анбар?” ¹⁸⁸ — “Дорога-то здесь, — сказал отец и показал ему дорогу, — да только на дороге шестьдесят бродяг, и я боюсь за тебя из-за них”. Но юноша стал смеяться над ним и сказал: “Стану я бояться бродяг!” Мой отец оставил его и пошел к бродягам. Он рассказал им про юношу и про то, что он везет с собой.

Они вышли и встретили юношу на дороге. Когда он увидел их, то вытащил лук, приложил к нему стрелу и натянул его, собираясь выстрелить в них, но тетива лука оборвалась, и бродяги бросились на него. Он пустился бежать, а бродяги забрали мула, девушку и мешок. Девушка сказала им: “О молодцы, ради Аллаха, не позорьте меня, а дайте мне выкупить себя вместе с мулом ценой ожерелья из драгоценных камней, которое у тюрка. Оно стоит пятьсот динаров. Возьмите себе меток и все, что в нем есть”. — “Мы согласны”, — ответили ей бродяги. “Пошлите со мной кого-нибудь, — сказала девушка, — чтобы я могла поговорить с тюрком и взять ожерелье”. Они послали с девушкой одного из своих для охраны; она подскакала к тюрку и сказала ему: “Я выкупила себя и мула ценой ожерелья, которое в голенище твоего левого сапога. Дай его мне”. — “Хорошо”, — сказал тюрк. Он отошел от них и снял сапог, и вдруг в нем оказалась тетива. Он натянул ее на лук и вернулся к бродягам. Они стали сражаться с ним, а он убивал их одного за другим, пока не перебил сорока [135] трех человек. Вдруг он увидел среди оставшихся моего* отца. “И ты с ними! — воскликнул он. — Хочешь, я дам тебе твою долю стрел?” — “Нет”, — отвечал отец. Юноша сказал тогда: “Возьми семнадцать оставшихся и отведи их к правителю города, чтобы он их повесил”. А бродяги до того перепугались, что побросали оружие. Тюрк погнал своего мула вместе со всем, что на нем было, и уехал. Аллах, да будет он превознесен, послал на бродяг в его образе беду и проявил великий гнев”.

Я присутствовал при таком же происшествии в пятьсот девятом году ¹⁸⁹. Мой отец, да помилует его Аллах, вышел с войсками к военачальнику Бурсуку ибн Бурсуку ¹⁹⁰, да помилует его Аллах. Этот последний по приказанию султана отправился в поход. С ним было много войск, и множество эмиров сопровождало его. В числе их были ¹⁹¹: “эмир войск” Узбек — правитель Мосула, Сункар Дираз — властитель Рахбы, эмир Кундугади, главный хаджиб Бектимур, Зенги ибн Бурсук ¹⁹² — истый герой, Темирек и Исмаил аль-Бекчи и другие эмиры. Они обложили Кафартаб ¹⁹³, где был брат Феофила и франки. Наши войска штурмовали город. Хорасанцы ¹⁹⁴ вошли в ров и стали подкапываться. Франки, убедившись в близости гибели, подожгли крепость. Они сожгли крыши домов, огонь перешел на лошадей, на вьючных животных, на мелкий скот, на свиней и на пленных, и все это сгорело. Франки остались как бы висеть в вышине, на стенах крепости.

Мне пришло на ум войти в подкоп и взглянуть на него. Я спустился в ров, — а стрелы и камни дождем [136] сыпались на нас, — и проник в подкоп ¹⁹⁵. Я увидел, что он замечательно устроен: от рва до бастиона прорыли галерею, а по бокам ее поставили два столба, на которых лежала перекладина, мешавшая обрушиться верхней части галереи. Стены ее выложили деревянными балками вплоть до основания бастиона.

Затем хорасанцы пробили его стену и, подперев ее, добрались до фундамента башни. Галерея была узка, но это был единственный путь к башне. Когда они подошли к ней, они сделали широкий пролом в стене башни, укрепили ее балками и стали постепенно выносить выломанные глыбы камней. Земля в галерее из сухой становилась глинистой; я осмотрел подкоп и вышел. Хорасанцы не узнали меня, а если бы узнали, то не дали бы мне выйти иначе, как за большой выкуп. Они принялись рубить сухой валежник и набили им подземный ход. Утром они подложили туда огня. Мы уже надели доспехи и направились ко рву, чтобы ворваться в крепость, когда башня обрушится. А стрелы и камни наносили нам большой урон. Под действием огня сначала стала выпадать прослойка из известки между камнями, затем стены треснули, трещина стала расширяться, и башня обвалилась. Мы полагали, что, когда она обрушится, мы сможем войти к ним, но башня обвалилась только с наружной стороны, а внутренняя сторона осталась, как была. Мы стояли, пока солнце не начало припекать, а потом вернулись в свои палатки. Камни франков причинили нам большие потери.

Мы провели так время до полудня. Вдруг из лагеря вышел пехотинец с мечом и щитом и направился к обвалившейся стене башни. Ее выступы были теперь похожи на ступеньки лестницы, и он взбирался по ним, пока не влез на верхушку стены. Когда наши воины это увидели, человек десять поспешили за ним, надев оружие. Они влезли на башню один за другим, а франки и не заметили их. Мы все тогда облачились и бросились из палаток. Наши люди столпились на башне, прежде чем франки успели собрать против них войска. Потом они двинулись на наших и забросали их стрелами, ранив [137] того бойца, который влез первым. Он спустился, а наши люди продолжали подыматься по стене. Они встретились с франками на одной из площадок стены башни. Против них была башня, в воротах которой стоял рыцарь, одетый в доспехи, со щитом и копьем. Он охранял вход в башню, на которой было множество франков, поражавших наших людей стрелами и камнями. Один тюрк влез на стену на наших глазах и пошел по ней под угрозой гибели. Он приблизился к башне и бросил в того, кто стоял у входа, сосуд с нефтью. Я увидел, как этот рыцарь скатился с камней к франкам, словно падающая звезда, а они бросились на землю, боясь сгореть.

Тюрк возвратился к нам, а затем влез на стену другой тюрк и пошел по площадке. У него были меч и щит. Из башни, у ворот которой стоял тот рыцарь, вышел навстречу тюрку один франк, одетый в двойную кольчугу и с копьем в руках, но без щита. Тюрк встретил франка с мечом в руках, а тот ударил его копьем, но тюрк отразил копье щитом и приблизился к франку на расстояние копья. Франк увернулся от него и стал к нему спиной; боясь за свою голову, он нагнулся, как человек, который кланяется при молитве. Тюрк нанес ему несколько ударов, не причинивших никакого вреда, и он вошел в башню.

Наши войска все усиливались и умножались против франков, так что они сдали крепость. Пленные были отведены в палатки Бурсука ибн Бурсука. Я увидел того рыцаря, который пошел на тюрка с копьем. Франков собрали в шатре Бурсука ибн Бурсука, чтобы они определили размер своего выкупа. Тот рыцарь стоял тут же, он был сердженд. “Сколько вы возьмете за меня?” — спросил он. Ему ответили: “Мы хотим шестьсот динаров”. Он рассмеялся им в лицо и сказал: “Я сердженд, мое жалование два динара в месяц, откуда мне взять шестьсот динаров?” Сказав это, он повернулся и сел среди своих товарищей. Он был огромного роста, и эмир ас-Сейид аш-Шериф, один из знатных эмиров, сказал моему отцу, да помилует их обоих Аллах: “О брат мой, посмотри на этих людей, да сохранит нас от них Аллах!” [138]

Аллах, да будет ему слава, предопределил, чтобы наше войско ушло из-под Кафартаба к Данису ¹⁹⁶. Войска Антиохии встретили его утром во вторник двадцать третьего числа второго раби ¹⁹⁷, а сдача Кафартаба произошла в пятницу тринадцатого числа второго раби. Эмир ас-Сейид аш-Шериф, да помилует его Аллах, был убит с множеством мусульман. Мой отец, да помилует его Аллах, вернулся в Кафартаб. Я расстался с ним, когда он уехал, и остался в Кафартабе. Наше войско было разбито, а мы были в Кафартабе, охраняли его и хотели отстроить, так как главнокомандующий отдал его нам ¹⁹⁸. Мы освобождали пленных из жителей Шейзара, которые были скованы по двое. У одного обгорела половина тела и было проткнуто бедро, другой умер в огне. Я видел в этом великое назидание. Мы оставили Кафартаб и вернулись в Шейзар вместе с отцом, да помилует его Аллах. Все, что было с отцом: палатки, верблюдов, мулов и обоз, — захватили враги, а наше войско рассеялось.

Все, что с нами случилось, произошло из-за козней евнуха Лулу, бывшего в то время правителем Алеппо ¹⁹⁹. Он заключил условие с властителем Антиохии ²⁰⁰, что хитростью разъединит наши войска, и тогда властитель Антиохии выступит оттуда со своими войсками и разобьет нас. Лулу послал передать военачальнику Бурсуку, да помилует его Аллах: “Направь ко мне кого-нибудь из эмиров с отрядом войска; я передаем ему Алеппо. Я боюсь, что жители города не подчинятся мне при передаче, и хотел бы, чтобы с эмиром был большой отряд, который мог бы поддержать меня против жителей Алеппо”. Бурсук послал к нему “эмира войск” Узбека с тремя тысячами всадников. Роджер, да [139] проклянет его Аллах, напал на них на заре и разбил во исполнение божественной воли. Франки, да проклянет их Аллах, вернулись в Кафартаб, отстроили его и стали там жить. Аллах великий предопределил, чтобы все франкские пленные, взятые в Кафартабе, получили свободу, так как эмиры поделили их между собою и оставили в живых, чтобы они могли себя выкупить.

Освободились все пленные, кроме бывших у “эмира войск”, так как воем тем, кто выпал ему на долю, отрубили голову, когда он собирался в Алеппо. Наше войско рассеялось, и те, кто уцелел под Даннсом, вернулись в свои земли. Таким образом, тот человек, который один влез на башню Кафартаба, был причиной взятия этого города.

Вот еще один похожий случай.

У меня на службе был некий Нумейр аль-Алярузи, человек храбрый, отважный и энергичный. Он с несколькими жителями Шейзара напал на франков у ар-Руджа ²⁰¹. Они наткнулись под городом на караван франков, скрывшийся в пещере. Люди спрашивали друг друга: “Кто войдет к ним?” — “Я!” — воскликнул Нумейр. Он направил на франков свой меч, закрылся щитом, вытащил нож и вошел к ним. Ему навстречу двинулся один из них, но Нумейр свалил его ударом ножа и наступил ему коленом на грудь, чтобы убить. Другой франк, стоявший за первым с мечом в руках, ударил им Нумейра. У Нумейра на спине был мешок с хлебом, который защитил его от удара. Когда был убит человек, лежавший под Нумейром, тот повернулся к франку с мечом, намереваясь приняться за него. Но франк успел ударить его мечом по лицу и рассек ему бровь, веко, щеку, нос и верхнюю губу, так что одна сторона лица свисла на грудь. Он вышел из пещеры, и товарищи перевязали его рану и привели его в холодную п дождливую ночь в Шейзар в таком виде. Ему зашили лицо и принялись лечить его рану. Она зажила, и он стал таким же, как прежде, только глаз его погиб. [140] Это был один из тех трех, которых исмаилиты сбросили с крепости Шейзар ²⁰², о чем рассказано выше ²⁰³.

Предводитель Сахри, который был на службе у эмира Шамс аль-Хаувасса Алтунташа ²⁰⁴, властителя Рафанийи ²⁰⁵, рассказал мне следующее (его господин враждовал и соперничал с властителем Хама Алам ад-Дином Али курдом): “Шамс аль-Хаувасс приказал мне поехать определить урожай в области Рафанийи и посмотреть ее посевы. Я выехал с отрядом воинов и определил урожай. Однажды вечером, перед наступлением ночи, я расположился в одной из деревень области Рафанийи. В этой деревне была башня; мы взобрались на ее крышу, поужинали и сидели там, а наши лошади были у ворот башни. Вдруг, совершенно неожиданно, перед нами показался среди башенных зубцов какой-то человек; он с криком ринулся на нас, держа в руке нож. Мы бросились бежать и опустились по первой лестнице, а он был сзади нас. Тогда мы спустились по второй, а он не отставал, пока мы не достигли ворот. Мы вышли, но оказалось, что он поставил у ворог своих людей. Нас всех схватили, связали веревками и отвели в Хама к Ала курду, и наши головы уцелели только потому, что судьба дала нам отсрочку. Мы были заключены в тюрьму и выкуплены, и все это сделал с нами один человек”.

Нечто подобное произошло в крепости аль-Харба, принадлежавшей Салах ад-Дину Мухаммеду ибн Айюбу аль-Ягысьяни ²⁰⁶, да помилует его Аллах. Начальником ее был хаджиб Иса. Это была крепость неприступная, на скале, возвышавшейся над землей со всех сторон. К ней поднимались по деревянной лестнице, а потом лестницу [141] убирали, и к крепости не оставалось никакого доступа. С правителем в крепости не было никого, кроме его сына, слуги и привратника. У привратника был приятель по имени Ибн аль-Марджи, который время от времени приходил к нему по делам. Он сговорился с исмаилитами, и те заключили с ним условие, обещая ему денег и поместья, если он передаст им крепость аль-Харба.

Ибн аль-Марджи пошел к крепости, попросил разрешения войти и поднялся. Он начал с привратника и убил его. Слуга вышел к нему навстречу, он тоже убил его. Потом он вошел к правителю, убил его, а затем вернулся к сыну правителя и убил также и его. Он передал крепость исмаилитам, и те выдали ему условленное. Когда люди твердо решат что-нибудь, они могут это сделать.

Отсюда и происходит отличие людей друг от друга по достоинству их мыслей и стремлений. Мой отец, да помилует его Аллах, говорил мне: “Всякую хорошую вещь, какого бы то ни было рода, можно оценить известным количеством дурных вещей такого же рода. Например, одна хорошая лошадь стоит сто динаров, а пять скверных лошадей стоят вместе сто динаров. Это относится и к верблюдам и к разным одеждам, но не к сынам Адама, так как тысяча негодных людей не стоит и одного хорошего человека”. И он был прав, да помилует его Аллах.

Как-то я послал своего слугу в Дамаск по важному делу. Случилось, что атабек Зенги, да помилует его Аллах, взял тогда Хама и обложил Хомс ²⁰⁷. Дорога, по которой должен был возвращаться мой слуга, оказалась закрытой, и он направился в Баальбек, а потом в Триполи ²⁰⁸. Там он нанял мула у одного христианина по имени Юнан. Тот довез его до условленного места, а потом простился с ним и вернулся. Мой слуга вышел с караваном, намереваясь добраться до Шейзара через горные крепости. Им повстречался человек, который [142] сказал владельцам животных: “Не двигайтесь дальше! На вашем пути в таком-то месте шайка разбойников в шестьдесят-семьдесят человек, они захватят вас”.

“Мы стояли, не зная, что делать, — рассказывал мой слуга. — Душа не мирилась с возвращением, но и двигаться вперед мы не решались из страха. Мы были в затруднении, как вдруг хозяин Юнан поспешно вернулся к нам. “Что с тобой, хозяин?” — спросили мы его. “Я услыхал, что на вашей дороге разбойники, — отвечал он, — и пришел проводить вас. Поезжайте!” Мы доехали с ним до указанного места, и вдруг с горы спустилось множество разбойников, предполагавших нас задержать. Юнан встретил их и сказал: “Эй, молодцы, на место! Я — Юнан и они под моей защитой. Клянусь Аллахом, никто из вас не приблизится к ним!” И он, клянусь Аллахом, прогнал их всех, и они не съели у нас ни одной лепешки. Юнан шел с нами, пока опасность не миновала, а потом простился и уехал”. [143]

ВЕРНОСТЬ БЕДУИНА

Этот слуга рассказывал мне со слов сына правителя ат-Тура ²⁰⁹ следующее (мой слуга приехал со мной в Египет в пятьсот тридцать восьмом году ²¹⁰): “Вот что мне рассказал сын наместника ат-Тура (ат-Тур — отдаленная область Египта вблизи владений франков, и когда аль-Хафиз ли-дин-Аллах ²¹¹ хотел удалить кого-нибудь из эмиров, он назначал его правителем в ат-Тур): “Мой отец был назначен правителем в ат-Тур, и я выехал туда вместе с ним. Я очень любил охоту и однажды выехал поохотиться. На меня напал отряд франков, которые захватили меня и отвели в Бейт-Джибриль ²¹², где заперли одного в подземелье. Властитель Бейт-Джибриля назначил за меня выкуп в две тысячи динаров. Я провел п подземелье целый год, и никто обо мне не опрашивал. Однажды я сидел в подземелье, как вдруг вход открыли и ко мне спустили бедуина. “Где тебя захватили?” — спросил я. “На дороге”, — отвечал он. Он провел со мной несколько дней, и за него назначили пятьдесят динаров. Однажды он [144] сказал мне: “Если хочешь знать, никто, кроме меня, не спасет тебя из этого подземелья. Освободи же меня, чтобы я мог освободить тебя”. Я подумал в душе: “Человек попал в беду и ищет для себя освобождение”, — и ничего ему не ответил. Через несколько дней он опять повторил то же самое, и я сказал себе: “Клянусь Аллахом, надо постараться освободить его. Может быть, Аллах освободит меня в награду за это”. Я крикнул тюремщика и сказал ему: “Передай господину, что я хочу поговорить с ним”. Он пошел, возвратился, вывел меня из подземелья и привел к господину. “Я сижу у тебя в тюрьме целый год, — сказал я, — и никто не спрашивал обо мне и не знает, жив я или умер. Ты посадил вместе со мной бедуина и назначил за него пятьдесят динаров. Прибавь их к моему выкупу и позволь мне послать его к моему отцу, чтобы он меня выручил”.

“Сделай так”, — ответил он мне. Я вернулся и рассказал об этом бедуину, он вышел из подземелья, простился со мной и ушел. Я два месяца ожидал, что из этого выйдет, но не видел никаких последствий и не слышал никаких вестей. Я уже потерял надежду на бедуина, но как-то ночью он вдруг проник ко мне через подкоп в стене подземелья и сказал: “Вставай! Клянусь Аллахом, я уже пять месяцев рою этот ход из деревни Харба, чтобы добраться до тебя”.

Я встал, и мы вышли через этот ход. Он сломал мои цепи и доставил меня домой. Не знаю, чему мне больше удивляться: замечательной ли верности обещания или точности, с которой он прорыл ход сбоку подземелья”. Когда Аллах, да будет ему слава, судит свершиться облегчению, как легки тогда пути к нему! [145]

ВЫКУП ПЛЕННЫХ У ФРАНКОВ

Я часто ездил к королю франков ²¹³ во время перемирия между ним и Джемаль ад-Дином Мухаммедом ибн Тадж аль-Мулуком ²¹⁴, да помилует его Аллах, из-за долга моему отцу, да помилует его Аллах, лежавшего на короле Балдуине ²¹⁵, отце королевы, супруги короля Фулько, сына Фулько ²¹⁶. Франки сгоняли ко мне пленных, чтобы я их выкупил, и я выкупал тех из них, кому Аллах облегчал освобождение. Один из франков, дьявол по имени Кильям Джиба ²¹⁷, выехал на своем корабле повоевать и захватил судно с магрибинскими паломниками, которых было около четырехсот душ мужчин и женщин. Ко мне приходили все новые пленные с их владельцами, и я выкупил тех, кого был в состоянии выкупить. Среди них был один молодой человек, который приветствовал меня и сел, не говоря ни слова. Я [146] расспросил о нем, и мне сказали, что это аскет и что хозяин его дубильщик.

Я спросил последнего: “За сколько ты продашь мне вот этого?” — “Клянусь истиной моей веры, — воскликнул он, — я продам его не (иначе как вместе с этим стариком, как я и купил их, за сорок три динара”. Я выкупил их и выкупил еще нескольких для себя, а нескольких для эмира Му'ин ад-Дина ²¹⁸, да помилует его Аллах, всего на сто двадцать динаров. Я отвесил сколько было со мной денег, а остальное обещал заплатить.

Приехав в Дамаск, я сказал эмиру Му'ин ад-Дину, да помилует его Аллах: “Я выкупил для тебя пленных и предназначил их тебе. Со мной не было всей их стоимости, но теперь я у себя дома, и если ты хочешь их взять, заплати их цену, а если нет, я заплачу сам”. — “Нет, — ответил эмир, — клянусь Аллахом, я сам заплачу их цену: ведь я больше всех людей хочу получить за них небесную награду”. А Му'ин ад-Дин, да помилует его Аллах, быстрее всех людей устремлялся к совершению добра и приобретению за него воздаяния. Он отвесил их стоимость, а я через несколько дней вернулся в Акку.

У Кильяма Джиба оставалось тридцать восемь пленных, и среди них была жена одного из тех, кого великий Аллах освободил моими руками. Я купил ее у Кильяма, но не мог тогда заплатить за нее. Теперь я поехал к нему, да проклянет его Аллах, и сказал ему: “Продай мне еще десять из них”. — “Клянусь истиной моей веры, — ответил он, — я продам только всех вместе”. — “У меня нет с собой денег, чтобы заплатить за всех, — возразил я. — Я куплю часть их, а в следующий раз куплю остальных”. Но он ответил: “Я продам тебе только всех сразу”, и я уехал, а Аллах, да будет ему слава, предопределил всем убежать в ту же ночь. Жители деревень вокруг Акки все были из мусульман, и когда к ним приходил пленный, они. прятали его и доставляли в области ислама. Этот проклятый преследовал [147] их, но ни один из них не попался ему в руки, и Аллах, да будет ему слава, облагодетельствовал их освобождением. На следующее утро Кильям потребовал у меня платы за ту женщину, которую я купил и не заплатил денег, а она убежала вместе с остальными беглецами. Я сказал ему: “Выдай ее мне и возьми ее цену”. — “Ее цена принадлежала мне со вчерашнего дня, прежде чем она убежала”, — сказал он в ответ. Он заставил меня заплатить ее стоимость, и я заплатил, и это показалось мне пустяком, так я был рад освобождению этих несчастных. [148]

ЧУДЕСНОЕ СПАСЕНИЕ

Вот удивительный случай опасения, когда его предрешит судьба и предопределит божественная воля.

Эмир Фахр ад-Дин Кара-Арслан ибн Сукман ибн Ортук ²¹⁹, да помилует его Аллах, несколько раз начинал действия против города Амида ²²⁰, когда я был у него на службе, но не достигал своей цели. Последнее предприятие его было таково: с ним завязал сношения один эмир из курдов, вербовавший 'войска в Амиде, с которым заодно было много его приближенных. Было решено, что войско Фахр ад-Дина подступит к городу в назначенную ночь и что эмир подымет солдат на веревках и Фахр ад-Дин овладеет Амидом. Фахр ад-Дин поручил это дело служившему у него франку, которого звали Ярук; все войско ненавидело этого слугу и питало к нему отвращение за его скверный характер. Ярук поехал вперед с частью войска, а за ним последовали остальные эмиры. Ярук замешкался в своем движении, и эмиры опередили его у Амида. Курдский эмир со своими сообщниками увидел войско с башни. Им спустили веревки я сказали: “Поднимайтесь”, — но ни [149] один из них не поднялся. Тогда они сошли с башни, сломали запоры у ворот города и сказали солдатам: “Входите”, — но никто не вошел. Все это произошло потому, что Фахр ад-Дин доверился в таком важном деле глупому юноше, а не старейшим эмирам.

Обо всем этом узнал эмир Камаль ад-Дин Али ибн Нисан ²²¹, жители города и его войско. Они бросились на воинов Фахр ад-Дина, часть их перебили, другие сами кинулись в пропасть, а остальных забрали в плен. Один из тех, что бросились в пропасть, протянул вперед руку, летя в воздухе, точно желая за что-то схватиться, и в руку ему попала одна из веревок, спущенных при наступлении ночи, по которым никто не поднялся. Он повис на ней и спасся, единственный из всех товарищей, только с его рук содрало веревкой кожу. Все это произошло в моем присутствии.

Утрам правитель Амида бросился преследовать тех, кто действовал против него, и перебил их. Этот воин был единственным, кто спасся. Слава тому, кто, предопределив опасение, вырвет человека из пасти льва, и это ведь истина, а не притча. [150]

В ПАСТИ ЛЬВА

В крепости аль-Джиср ²²² был один наш товарищ из племени Бону Кинана ²²³ по имени Ибн аль-Ахмар. Он выехал верхом из крепости аль-Джиср, направляясь в Кафартаб по какому-то делу, и проезжал мимо Кафар-набуза, когда оттуда шел по дороге караван. Ехавшие с караваном увидели льва и закричали Ибн аль-Ахмару, в руке которого было блестящее копье: “Эй, обладатель блистающего дерева! Возьмись за льва!” Устыдившись этих криков, он бросился на льва, и его лошадь споткнулась, и он упал. Лев подошел и присел над ним, но, так как Аллах пожелал спасти Ибн аль-Ахмара, лев был сыт. Он только укусил Ибн аль-Ахмара в лицо и в лоб, поранил ему лицо и стал лизать кровь, присев над ним, но не причиняя ему вреда. “Я открыл глаза, — рассказывал Ибн аль-Ахмар, — и увидел над собой пасть льва. Я выполз из-под него и снял с себя его лапу. Потом я ухватился за дерево, стоявшее поблизости, и полез на него. Лев увидел это и пошел следом, но я опередил его и взобрался на дерево, а лев разлегся под ним. На меня напало от этих ран множество [151] муравьев, так как муравьи ищут укушенных львами, как мыши ищут укушенных леопардами. Я увидел, — продолжал он, — что лев сел и навострил уши, как бы прислушиваясь, а затем поднялся одним прыжком и побежал. Оказалось, что по дороге приближался караван, и лев как будто услышал шум от него”. Ехавшие узнала Ибн аль-Ахмара и отвезли его домой. Следы зубов льва остались у него на лбу и щеках, точно клейма от огня, да будет же слава Хранителю! [152]

ХРАБРОСТЬ И НЕОСМОТРИТЕЛЬНОСТЬ

Продолжаю рассказ. Однажды мы разговаривали, вспоминая про сражения. Мой наставник, ученый шейх Абу Абдаллах Мухаммед ибн Юсуф, по прозванию Ибн аль-Мунира ²²⁴, да помилует его Аллах, внимательно слушал. “О учитель, — сказал я ему, — если бы ты сел на коня, надел кольчугу и шлем и опоясался бы мечом и взял бы копье и щит и если бы ты встал у площадки аль-Аси в теснине, где проходят франки, да проклянет их Аллах, ни один из них не миновал бы тебя”. — “Нет, — ответил он, — клянусь Аллахом, все!” — “Но ведь они боялись бы тебя, не зная, кто ты”, — возразил я. “Слава Аллаху, — сказал он в ответ, — но я-то сам себя знаю! О Усама, — добавил он, — разумный не станет сражаться”. — “Но, учитель, — воскликнул я, — ты, значит, считаешь сумасшедшими такого-то и такого-то?” И я пересчитал ему, имена доблестных героев из наших товарищей. “Я не то хотел сказать, — возразил он. — Я утверждаю только, что разум отсутствует во время сражения. Если бы ум не покидал человека, он бы не стал встречать лицом удары меча, а грудью стрелы и копья. Этого ведь не может требовать разум”. [153]

Мой наставник, да помилует его Аллах, был, однако, более сведущ в науке, чем в военном деле. Именно разум побуждает человека устремляться против мечей, копий и стрел из отвращения к действиям труса и бесславию. Доказательством этому служит то, что героем овладевает дрожь и трепет и он меняется в лице перед тем, как выйти в сражение, потому что раздумывает о нем и рассуждает сам с собой, что ему делать и какие опасности его ожидают. Душа пугается всего этого и чувствует отвращение, но лишь только он выйдет на бой и погрузится в его пучины, дрожь, трепет и изменение в лице проходят. Во всяком деле, где не участвует разум, обнаруживаются промахи и ошибки.

Вот случай такого рода: франки один раз обложили Хама ²²⁵, расположившись на ее полях, где были плодородные пашни, и разбили свои палатки среди этих пашен. Из Шейзара вышла шайка разбойников и бродила вокруг войска франков с намерением украсть у них что-нибудь. Они увидели в полях палатки, и на следующее утро один из них пошел к правителю Хама ²²⁶ и сказал ему: “Сегодня ночью я сожгу все франкское войско”. — “Если ты это сделаешь, — ответил ему правитель, — я щедро одарю тебя”. Когда наступил вечер, разбойник вышел с несколькими сообщниками. Они подожгли посевы к западу от палаток, чтобы ветер гнал пламя на них. Ночь осветилась огнем, как день. Франки увидели разбойников, устремились на них и большую часть перебили. Спаслись только те, кто бросился в воду и переплыл на другую сторону. Вот результаты глупости и ее последствия.

Я видел нечто подобное, хотя это было и не на войне. Франки обложили Банияс ²²⁷ большими силами, и с войском был патриарх. Он разбил большую палатку и [154] устроил там церковь, где франки молились. Он назначил присматривать за церковью одного старого дьякона; тот выстлал землю хальфой и тростником; развелось много блох, и дьякону пришло в голову сжечь хальфу и тростник, чтобы сгорели блохи. Он поджег траву, которая уже высохла, языки пламени поднялись, захватили палатку и превратили ее в пепел. У этого тоже не нашлось разума.

Вот нечто противоположное этому. Нам случилось однажды выехать в Шейзаре на охоту. С нами был мой дядя ²²⁸, да помилует его Аллах, и много воинов. На нас напал лев, выскочивший из тростниковых зарослей, куда мы вошли, охотясь за рябчиками. Один боец-курд, которого звали Захр ад-Даула Бахтиар аль-Кубруси (он получил такое прозвище за свое нежное сложение ²²⁹), бросился на льва. Он был один из мусульманских героев, да помилует его Аллах. Лев приблизился к Захр ад-Даула, его лошадь шарахнулась и сбросила его. Лев подошел к нему, а он поднял ногу, лежа на земле. Лев схватил ногу в пасть, но мы поспешили к нашему товарищу, убили льва и освободили его невредимым. “О Захр ад-Даула, — сказали мы ему, — почему гы протянул свою ногу к пасти льва?” Он ответил: “Мое тело, как вы знаете, слабо и худощаво, на мне надето только платье и плащ, и лучше всего прикрыта моя нога — на ней надеты наколенники, сандалии и высокие голенища. Я сказал себе: “Я отвлеку его этим от ребер, рук или головы, пока Аллах великий не пошлет облегчения”. Разум не покинул этого человека даже в таком положении, когда он обыкновенно исчезает, а у тех других разума не оказалось. Человек нуждается в разуме больше, чем во всем другом, и разум одинаково похвальное качество и в умном и в глупом. [155]

БЛАГОРАЗУМНОЕ ПРАВЛЕНИЕ

Примером этого является такой случай: Роджер, властитель Антиохии ²³⁰, написал моему дяде следующее: “Я направил одного из своих рыцарей в Иерусалим по важному делу. Прошу тебя, пошли своих всадников встретить его у Апамеи и проводить до Рафанийи” ²³¹. Мой дядя выехал сам и послал привести рыцаря к себе, и рыцарь, встретившись с ним, сказал ему: “Мой господин направил меня по делу, которое должно остаться в тайне, но я заметил, что ты человек умный, и расскажу тебе о нем”. — “Откуда ты узнал, что я умный человек, когда ты не видел меня до этой минуты?” — спросил его дядя. “Я оттого узнал это, — ответил рыцарь, — что во всех областях, где я проходил, я видел разорение, а твоя область благоустроена. Я понял, что только твой ум и надзор содействовали ее процветанию”. После этого он рассказал ему, по какому делу ехал.

Эмир Фадль ибн Абу-ль-Хайджа, правитель Ирбиля ²³², рассказал мне следующее: [156] “Мой отец Абу-ль-Хайджа рассказывал мне, что султан Мелик-шах, как только прибыл в Сирию ²³³, послал его к эмиру Ибн Мервану, правителю Диярбекра, передать ему: “Я требую тридцать тысяч динаров”. — “Я встретился с ним, — рассказывал Абу-ль-Хайджа, — и изложим ему послание”.

“Сначала отдохни, — сказал он мне, — а потом поговорим”. Наутро он приказал свести меня в баню и прислал принадлежности для бани, все из серебра. Он прислал мне также перемену платья, и принесшие сказали моему банщику: “Все эти принадлежности — ваши”. Когда я вышел из бани, я надел свое платье и вернул Ибн Мервану одежду и все остальные вещи. Он оставил меня на несколько дней, а потом велел приготовить для меня баню, не рассердившись за возвращение вещей. Мне принесли в баню все приборы для бани еще лучше первых, и перемену платья, которая была лучше предыдущей, и банщик Ибн Мервана сказал моему банщику то же самое, что говорил прежде. Я вышел из бани, надел свою одежду и возвратил ему принадлежности и платье. Он оставил меня дня на три — на четыре, а затем снова велел свести меня в баню, и мне принесли туда серебряные принадлежности, лучше предыдущих, и перемену платья, лучше прежней. Но когда я вышел из бани, я надел свое платье и вернул все Ибн Мервану. Когда я явился к эмиру, он сказал мне: “О сын мой, я послал тебе одежду, которую ты не надел, и принадлежности для бани, которые ты не принял и возвратил. Что за причина этому?” — “О господин мой, — ответил я, — я пришел с поручением султана по делу, которое еще не закончено. Что же, я возьму, что ты мне пожаловал, и вернусь, а дело султана останется незаконченным? Выйдет, как будто я пришел только по своей нужде!” — “О сын мой, — отвечал эмир, — разве ты не заметил, в каком цветущем состоянии моя область, как многочисленны ее богатства и сады и как благоустроенны ее селения? Можешь ли ты думать, что я погублю все это из-за тридцати тысяч динаров? Клянусь Аллахом, я уложил золото в мешки в самый [157] день твоего прибытия. Я ожидал только, чтобы султан проехал мимо моих владений и ты мог догнать его с деньгами, так как я боялся, что, если я предоставлю ему то, что он требовал, он потребует от меня вдвое больше, когда приблизится к моей области. Не тревожь же своего сердца, так как твое дело уже исполнено”. После этого эмир прислал мне три перемены платья, которые я возвращал ему, когда он их присылал, а также всю утварь для бани, которую он присылал мне в те три раза. Я принял все это, и, когда султан проехал через Диярбекр, эмир дал мне деньги, а я увез их и догнал с ними султана”.

В хорошем управлении большая польза для благосостояния страны. Это видно из следующего случая.

Атабек Зенги, да помилует его Аллах, посватался к дочери правителя Хилята ²³⁴; ее отец умар, и мать управляла областью ²³⁵. Хусам ад-Даула ибн Дильмадж тоже послал к ней сватов дли своего сына, правителя Бадлиса ²³⁶. Атабек с отличными войсками направился к Хиляту, избегая проезжих дорог, чтобы обойти Бадлис. Во время пути он проходил через горы, и мы делали привал, не разбивая палаток, и каждый выбирал себе место на дороге. Наконец мы достигли Хилята, и атабак расположился лагерем вокруг города.

Мы вошли в крепость Хилята и подписали, договор о приданом невесты. Как только дело было решено, атабек приказал Салах ад-Дину ²³⁷ взять большую часть войска и идти осаждать Бадлис. Мы вышли с наступлением ночи, а утром были у Бадлиса. Хусам ад-Даула, правитель Бадлиса, вышел и встретил нас на некотором расстоянии от города. Он поместил Салах ад-Дина на площади, прислал ему отличное угощение, выразил готовность служить ему и пил с ним на площади.

“О господин мой, — сказал он, — что ты мне прикажешь? Ты ведь недаром удалился от своих и затруднил [158] себя походом”. Салах ад-Дин ответил: “Атабек гневается за то, что ты посватался к девушке, которую он хотел взять в жены. Ты обещал ее родным десять тысяч динаров, и мы хотим получить их от тебя”. — “Слушаю и повинуюсь”, — ответил Хусам ад-Даула. Он тотчас же доставил ему часть денег и попросил отсрочить уплату остальных до назначенного им дня, и после этого мы возвратились обратно. Его область была в цветущем состоянии от хорошего управления, и он не потерпел никакого ущерба.

Это похоже на то, что случилось с Наджм ад-Даула Маликом ибн Салимом ²³⁸, да помилует его Аллах.

Жоселен ²³⁹ напал на ар-Ракку и на “Крепость” ²⁴⁰ и занял местности, расположенные вокруг. Он захватил пленных и угнал большие стада и расположился напротив крепости, от которой его отделял Евфрат. Наджм ад-Даула Малик сел в лодку вместе с тремя-четырьмя слугами и переехал к Жоселену через Евфрат. Между ними была давнишняя дружба, и Жоселен был многим обязан Малику. Жоселен подумал, что в лодке едет гонец от Малика, но один из франков подошел к нему и сказал: “Это сам Малик сидит в лодке”. — “Это неправда!” — воскликнул Жоселен, но к нему подошел другой воин и сказал: “Малик вышел из лодки. Он прошел мимо меня и идет сюда”. Тогда Жоселен встал и вышел Малику навстречу. Он оказал ему почет и возвратил все захваченные стада и пленных, и если бы не разумное поведение Наджм ад-Даула, его область была бы опустошена. [159]

ОТ СУДЬБЫ НЕ УЙДЕШЬ

Когда пройдет назначенное время жизни, не будет пользы ни от доблести, ни от силы. Однажды я был свидетелем того, как войско франков пришло к нам, чтобы сразиться. Часть из нас вместе с атабеком Тугтегином ²⁴¹ направилась к крепости аль-Джиср ²⁴², чтобы осадить ее. Атабек и Ильгази ибн Ортук ²⁴³ соединились с франками из Апамеи, чтобы воевать с войсками султана ²⁴⁴. Военачальник Бурсук ибн Бурсук ²⁴⁵ пришел с этими войсками в Сирию и остановился у Хама в воскресение девятнадцатого мухаррема пятьсот девятого года ²⁴⁶. Мы же сражались близ стен города с франками и, одержав над ними победу, отогнали их. С уходом франков мы успокоились. Я видел во время боя одного из наших товарищей, которого звали Мухаммед ибн Серайя. Это был юноша, отличавшийся большой силой. [160] На него напал франкский всадник, да проклянет его Аллах, и ударил копьем в бедро, так что копье проникло в тело. Мухаммед схватил копье рукой, когда оно оказалось в бедре, но франк стал тянуть его, чтобы захватить обратно. Мухаммед тоже тянул копье, не выпуская его из рук. Копье вертелось в бедре Мухаммеда, пока не пробуравило его. Мухаммед отнял у франка копье, погубив сначала свое бедро, и через два дня умер, да помилует его Аллах.

Я видел в этот день, находясь на одном из флангов нашего войска во время боя, как франкский рыцарь напал на нашего всадника. Он ударил копьем его лошадь и убил ее, так что наш товарищ оказался на земле пешим. Я не видел, кто это такой, из-за дальности расстояния между нами и направил к нему свою лошадь, боясь за него из-за франка, который его ударил. Копье застряло в теле лошади, и она лежала мертвой с вывалившимися кишками, а франк отъехал на некоторое расстояние, обнажил меч и стоял против нашего товарища. Когда я приблизился к нему, то увидел, что это сын моего дяди Насир ад-Даула Камиль ибн Мукаллад, да помилует его Аллах. Я остановился около него, вынул ногу из стремени и сказал: “Садись!” Когда он сел, я повернул голову своей лошади на запад, хотя город находился от нас к востоку. “Куда ты едешь?” — спросил мой двоюродный брат. “К тому, кто ударил копьем твою лошадь и ранил ее между ребрами”, — ответил я. Насир протянул руку, схватил поводья лошади и воскликнул: “Тебе нельзя сражаться, когда на твоей лошади сидят два человека в полном облачении! Когда отвезешь меня в город, возвращайся и сражайся с ним”. Я повернул назад, доставил Насира к своим и вернулся к этой собаке, но франк уже вошел в ряды войска. [161]

ПОМОЩЬ АЛЛАХА

Я был свидетелем такого проявления милости Аллаха и его благого попечения.

Однажды франки, да проклянет их Аллах, расположились против нас с конницей и пехотой ²⁴⁷ так, что их отделяла от нас река аль-Аси. Вода в ней поднялась на большую высоту, так что франки не могли переправиться к нам, и мы не были в состоянии переправиться к ним. Франки разбили свои палатки на горах, а часть их спустилась к садам, расположенным в стороне. Там они пустили своих лошадей на скошенное поле, а сами легли спать. Молодые пехотинцы из Шейзара сняли доспехи и, сбросив одежду, взяли мечи, переплыли к спящим франкам и перебили часть их. Остальные франки, в большем числе, бросились на наших товарищей, но те кинулись в воду и переплыли обратно, а франкское войско спустилось с горы, точно поток. Около них была мечеть, которую называли мечетью Абу-ль-Маджда ибн Сумейи. В ней находился человек по имени Хасан Аскет. Он стоял на крыше мечети и усердно молился; на нем была черная шерстяная одежда. Мы его видели, не у нас не было к нему пути.

Франки подъехали к мечети, сошли с коней у ее ворот и поднялись к нему. Мы все говорили: “Нет мощи [162] и силы, кроме как у Аллаха! Они сейчас убьют его!” Но Хасан, клянусь Аллахом, не прервал своей молитвы и не двинулся с места. Франки опустились на землю, сели на коней и уехали, а он все стоял на месте и молился. Мы не сомневались, что Аллах, да будет ему слава, ослепил их и скрыл его от их взоров. Слава всемогущему, милосердному!

Вот еще пример милости великого Аллаха. Когда царь румов ²⁴⁸ осадил Шейзар в пятьсот тридцать втором году ²⁴⁹, из Шейзара вышло несколько пехотинцев, чтобы сразиться с ними. Румы разбили их и часть перебили, а часть взяли в плен. В числе пленников был один аскет из племени Бену Кардус, очень добродетельный человек из вольноотпущенников Махмуда ибн Салиха, правителя Алеппо ²⁵⁰. Когда румы вернулись, они увели его с собой в плен, и он прибыл в Константинополь. Однажды его встретил там один человек и спросил: “Ты Ибн Кардус?” — “Да”, — ответил он. “Пойдем, — сказал человек, — приведи меня к твоему господину”. Он пошел с ним и представил его хозяину. Незнакомец стал его опрашивать о цене Ибн Кардуса, и они сошлись на сумме, удовлетворившей рума. Незнакомец заплатил деньги и дал Ибн Кардусу еще немного денег на расходы и сказал: “С этим ты доберешься до своих. Отправляйся и положись на великого Аллаха”. Ибн Кардус вышел из Константинополя и пробирался, пока не вернулся в Шейзар. Это пример освобождения, ниспосланного великим Аллахом, и его скрытой милости. Ибн Кардус так и не знал, кто выкупил и освободил его.

Нечто подобное случилось уже со мной, когда франки напали на нас по дороге из Мисра ²⁵¹ и убили Аббаса ибн Абу-ль-Футуха и его старшего сына Насра ²⁵². Мы [163] спаслись бегством на гору, находившуюся поблизости, и наши люди взобрались на нее, спешившись и таща лошадей за собой. Я сидел на разбитой кляче и не мог идти. Я стал взбираться на гору, сидя на лошади; склоны горы были покрыты впадинами и острыми камешками, и каждый раз, когда лошадь на них наступала, они осыпались у нее под копытами. Я ударил свою клячу, чтобы заставить ее подниматься, но она не могла и стала сползать вниз, увлекая за собой камни. Я сошел с лошади и поднял ее, а сам стоял на месте, так как не мог идти. Один из воинов спустился ко мне с горы и, схватив меня за руку, втащил наверх, а я тянул свою клячу другой рукой, и, клянусь Аллахом, я не знал, кто это такой, и никогда больше его не видел.

В это тяжелое время искали награды за малейшее благодеяние и требовали за все возмещения. Я как-то выпил у одного тюрка глоток воды и дал ему за это два динара. После нашего прибытия в Дамаск тюрок не переставал заявлять мне о своих нуждах и добивался своих целей благодаря глотку воды, тогда как тот, кто помог мне, был точно ангел, которого великий Аллах, смилостивившись надо мной, послал мне на помощь.

Вот еще пример милости великого Аллаха, о котором рассказал мне Абдаллах “надсмотрщик”.

“Однажды я был заключен в тюрьму в Хейзане ²⁵³, — говорил он. — Меня заковали в цепи и всячески притесняли, а у дверей тюрьмы поставили сторожей. Я увидел во сне пророка, да благословит его Аллах и да приветствует, который сказал мне: “Разорви цепь и выходи”. Я проснулся, дернул за цепь, и она упала с моей ноги. Я встал и пошел к двери, желая открыть ее, но увидел, что она уже открыта. Я прошел мимо сторожей к расщелине в стене и думал, что не смогу просунуть в нее даже руку, однако пролез через нее и упал на кучу навоза, на которой остались следы моего падения и отпечатки моей ноги. Я спустился в долину, окружавшую стены, вошел в пещеру на склоне горы с той же стороны и говорил себе: “Сейчас они выйдут, увидят следы и схватят меня”. Но Аллах, да будет ему слава, послал [164] снег, который покрыл эти следы. Сторожа вышли и ходили вокруг меня целый день, и я их видел. Когда же наступил вечер и я перестал опасаться погони, я вышел из пещеры и отправился в безопасное место”.

Этот человек был надсмотрщиком на кухне Салах эд-Дина Мухаммеда ибн Айюба аль-Ягысьяни ²⁵⁴, да помилует его Аллах.