Библиотека сайта  XIII век

ХРОНИКА ЭНГЕЛЬБРЕКТА

"ХРОНИКА ЭНГЕЛЬБРЕКТА" КАК ИСТОРИЧЕСКИЙ ИСТОЧНИК И ПАМЯТНИК ЛИТЕРАТУРЫ

Восстание 1434 - 1436 гг. под руководством Энгельбректа Энгельбректссона — одно из ключевых событий шведского позднего средневековья, всколыхнувшее и потрясшее современников и оставившее значительный след в национальной истории. Оно сыграло важную роль в формировании политических, правовых и идеологических традиций позднесредневековой Швеции, а в новое время стало символом борьбы шведов за социальные права, политические свободы и законность ¹. Что касается историографии, то для специалистов - как в самой Швеции, так и за ее пределами - восстание Энгельбректа стало своего рода зеркалом особенностей и ключевых проблем истории страны.

Документальные источники по истории восстания немногочисленны: это всего около двух десятков документов - писем, резолюций, шведско-датских соглашений ². Недостатком этих источников является то, что при всей своей информативности они отражают историю восстания в большинстве случаев односторонне - сквозь призму официальной пропаганды или политических требований восставших. И лишь единичные документы содержат [81] некоторые сведения непосредственно о ходе восстания, его организации, динамике, масштабе, тактике. Таким документом является стихотворная "Хроника Энгельбректа" — источник, содержащий подробный рассказ о движении 1434 — 1436 гг.

Уже в первых строках хроники содержится указание на то, что главное в ней — социально-политическая тематика. В подчеркнуто кратком вступлении автор хроники обещает рассказать о "бедствиях шведов" (swenska manna wanda). Бедствия эти были вызваны тем, что шведские аристократы призвали в качестве правительницы-регентши норвежскую королеву и правительницу Дании Маргариту (дат. Маргрету, в хронике — Маргарету), которая, придя к власти, стала проводить политику, ущемлявшую интересы шведов, а затем навязала им в качестве короля своего внучатого племянника — померанского герцога Бугислава, принявшего в Дании имя Эрик. Он был избран в Швеции в полном соответствии с местными законами и обычаями, принеся традиционную в таких случаях присягу. Через некоторое время стараниями Маргареты был заключен династический брак короля Эрика и английской принцессы Филиппы, дочери короля Генриха IV.

Притеснения одним из таких фогдов — датчанином Йоссе Эрикссоном [Люкке] — бондов области Даларна на северо-западе Швеции в конце концов привели к восстанию жителей этой области. Восставшие избрали своим вождем Энгельбректа Энгельбректссона — "достойного человека", ранее, по сообщению хрониста, взявшего на себя роль заступника бондов области перед королем.

Восстание вскоре перекинулось на соседние с Даларной области, признавшие власть Энгельбректа как военного и политического руководителя. К Энгельбректу присоединилась часть верхнешведской аристократии. Отряды повстанцев один за другим захватили замки, охраняемые гарнизонами фогдов и ленников короля. Наконец, в результате нажима и откровенных угроз со стороны лидера восстания, к движению примкнули члены Государственного совета Швеции, объявив о своем отказе от вассальной присяги королю.

В ответ на это Эрик Померанский с большими вооруженными силами прибыл морем в Швецию. Между ним и восставшими, осадившими вскоре Стокгольм, где обосновались датские войска, начались переговоры. Последующее подписание ряда соглашений (Хальмстадское перемирие и, после вынужденной для датского короля отсрочки заключительной стадии переговоров, Стокгольмский мирный договор) знаменовало конец первого этапа восстания. В обмен на соблюдение шведскими аристократами лояльности в отношении короля Эрик Померанский согласился выполнить ряд их политических требований — жаловать лены и замки в Швеции только уроженцам страны и не передавать верховное право распоряжения замками померанским герцогам, не вводить иноземцев в риксрод, назначить высших должностных лиц Швеции — дротса и марска из числа шведов.

Однако последующее несоблюдение королем обязательств, оговоренных в мирном соглашении, приводит к новой стадии конфликта. Отряды шведов, возглавляемые Энгельбректом и его временным союзником — марском Карлом Кнутссоном, идут походом на Стокгольм. При помощи городской бедноты, открывшей вооруженным шведам ворота, они занимают город и осаждают хорошо укрепленный, охраняемый датским гарнизоном Стокгольмский замок.

Вскоре обнаруживаются противоречия между Энгельбректом и Карлом Кнутссоном. В результате последовавшей борьбы за титул вождя-хёвитсмана оба лидера становятся соправителями. Первый в привычной для себя роли военного руководителя предпринимает новый поход в южношведские и пограничные, в то время датские, области. [83]

Между тем у Энгельбректа обостряется конфликт с Бенгтом Магнуссоном и Магнусом Бенгтссоном — отцом и сыном, представителями знатного шведского рода Натто-Даг. Причины конфликта хроника описывает отчасти конкретно (ссора из-за нарушения упомянутыми аристократами торговых привилегий ганзейских купцов, которым, как можно заключить из хроники, покровительствовал Энгельбрект), отчасти туманно (какие-то притеснения Нючёпингского монастыря Магнусом Бенгтссоном). Кульминацией хроники становится предательское убийство Энгельбректа Магнусом Бенгтссоном на одном из островов озера Ельмарен.

При чтении хроники заметны прежде всего очевидные симпатии автора к восставшим шведам и лидерам движения, а также откровенно пропагандистский характер повествования. Вместе с тем, как неоднократно отмечалось специалистами, это серьезный, подробный и заслуживающий внимания источник в первую очередь по социально-политической и военной истории восстания.

Источниковедческие представления об этом произведении претерпели значительную эволюцию ⁴. Долгое время, в силу того что несколько стихотворных хроник зрелого и позднего средневековья — "Хроника Эрика", "Хроника Карла", "Хроники Стуре" — были объединены и исследователям были известны именно эти, сведенные воедино рукописи, считалось, что существует единая, так называемая "Большая рифмованная хроника" (Stora rimkronikan). Лишь в 60-е годы XIX в. известный шведский ученый-источниковед Г. Клемминг сделал вывод о самостоятельности различных частей "Большой хроники" ⁵. Причем, если первая из них — "Хроника Эрика", созданная в XIV в., сохранилась лишь в позднейших списках XV в. ⁶, то следующая за ней "Хроника Карла" дошла в оригинале, в единственном экземпляре. Это кодекс D6 (Королевская библиотека, Стокгольм) — рукопись нестандартного формата, являвшаяся результатом работы нескольких авторов или переписчиков и содержащая многочисленные исправления ⁷. Хроника открывается перечнем шведских королей от Олафа Шётконунга до Карла Кнутссона (т.е. от рубежа X — XI вв. до середины XV в.), после чего следуют более [84] 9600 строк собственно стихотворного текста. Обратив, в частности, внимание на тенденциозность содержания хроники, в значительной степени посвященной прославлению Карла Кнутссона, Клемминг заключил, что рукопись являлась коллективной работой, созданной около 1452 г. (которым заканчивалось повествование хроники) под общим руководством одного редактора. Внесенная в текст правка, по мнению исследователя, являлась окончательной, и весь кодекс D6, таким образом, следовало признать отработанным образцом, с которого должны были переписываться уже чистовые экземпляры. Исходя из этого, Клемминг издал "Хронику Карла" с учетом всех сделанных в рукописи исправлений. Вычеркнутые и подвергшиеся изменениям места были опубликованы в приложении под рубрикой "авторские исправления" (forfattarens andringar).

Однако уже десятилетие спустя известный немецкий источниковед Г. фон дер Ропп, изучая кодекс D6, заключил, что "Хроника Карла", в свою очередь, не является единым произведением и была создана в несколько этапов. По версии фон дер Роппа, вскоре после смерти Энгельбректа один из его сторонников написал некую "Песнь об Энгельбректе" (Engelbrechtslied), характерной чертой которой была рифмовка типа ААВ ССВ, в кодексе D6 сохранившаяся только в одном, притом перечеркнутом фрагменте, состоящем всего из 45 строк. Эта "песнь", по мнению фон дер Роппа, попала в руки Карлу Кнутссону, по приказу которого она была использована для создания хроники, восхваляющей Карла Кнутссона. При этом изначальный метр был заменен на характерный размер "книттель" с парной рифмовкой, и лишь небольшой фрагмент по каким-то неясным причинам был сохранен в его первичном виде. Следующий этап редактирования был связан с приходом Карла Кнутссона на шведский трон в 1448 г. Целью изменений было преуменьшение заслуг Энгельбректа и еще большее возвеличивание Карла. Итогом этого редактирования и стала рукопись D6 — "Хроника Карла" ⁸.

В Швеции ведущие специалисты, в частности историк и литературовед Хенрик Шюк, безоговорочно приняли теорию фон дер Роппа ⁹. Более того, в развитие версии немецкого ученого Шюк, подметив формальное сходство упомянутого необычного фрагмента хроники и "Песни о свободе" епископа Томаса, поспешил заключить, что и последняя, в свою очередь, является фрагментом изначального произведения об Энгельбректе. Концепция, однако, подверглась критике со стороны историка Э. Йерне, справедливо усомнившегося в возможности и целесообразности поэтической [85] переделки, гипотезу о которой высказал фон дер Ропп, и показавшего, что упомянутое сходство является внешним ¹⁰.

Новый этап в развитии источниковедения шведского средневековья и, в частности, изучения данного памятника был связан с основанной Л. Вейбуллем так называемой Лундской школой, которая, стоя на позициях позитивизма, отвергала историографические представления, не базирующиеся на документальных источниках. Ученик Вейбулля И. Андерссон впервые показал, что автор первой части "Хроники Карла" использовал в своей работе текст средневекового общешведского законоуложения — Ландслага Магнуса Эрикссона (середина XIV в.), а также ряд документов по истории восстания — мирных соглашений, пропагандистских и политико-правовых документов ¹¹.

Критический анализ "Хроники Карла", проделанный Андерссоном, являлся частью фундаментального исследования нарративных источников по истории Швеции, в том числе знаменитой "Хроники Эрика". Следуя к этому времени уже наработанной схеме Лундской школы, он показывал (хотя, как доказали впоследствии, подчас опираясь на ошибочные рассуждения), что авторы средневековых хроник основывали свое повествование на сведениях более ранних источников, в частности анналов. В связи с этим Андерссон в большинстве случаев делал вывод о компилятивности и крайне относительной исторической достоверности этих произведений ¹². Похожие рассуждения содержатся и в главе, посвященной так называемой первой части "Хроники Карла".

К совершенно иным результатам привели осуществленные почти одновременно с указанными изысканиями исследования филолога Э. Ноймана, который, в отличие от Андерссона, уделил главное внимание сравнительно-лингвистическому анализу дискутируемых частей "Хроники Карла" ¹⁵. Изучая язык различных фрагментов хроники и сопоставляя его с языком шведских архивных документов XV в., Нойман пришел к открытию: различные части "Хроники Карла" были написаны по горячим следам соответствующих событий. При этом создатель текста, лежавшего в основе начальной части "Хроники Карла" — "Хроники Энгельбректа" (по терминологии, вошедшей в употребление в Швеции после выхода исследования фон дер Роппа) — являлся одновременно автором ряда писем на шведском и немецком языках за период с 1434 по 1439 г., в основном исходивших от шведского риксрода. С большой степенью достоверности была установлена личность этого человека — секретарь шведского риксрода Иоханн (Ханс) Фредерберн; его нижненемецкое происхождение, по мнению Ноймана, отразилось, в частности, на шведском языке "Хроники Энгельбректа".

Последнее соображение подверг в свою очередь критике филолог Н. Линдквист. Указав на сложность процесса "онемечивания" шведского языка в средние века, он отметил, что лексика "Хроники Энгельбректа", которую Нойман считал доказательством немецкого происхождения автора, в действительности была к тому времени уже ассимилирована шведскими диалектами ¹⁶. Аргументы Линдквиста по данному частному вопросу совершенно справедливы, хотя не опровергают основной концепции Э. Ноймана, как то подразумевал автор.

В результате возникновения двух различных концепций мнения ученых разделились. С новыми аргументами (как впоследствии выяснилось, ошибочными) в пользу единства "Хроники Карла" выступил еще один видный представитель Лундской школы Э. Лённрут ¹⁷. По итогам последовавших дискуссий ряд специалистов пришли к своего рода компромиссной теории, учитывавшей выводы Э. Ноймана и, частично, И. Андерссона. По мнению этих [87] авторов, "Хроника Энгельбректа" (она же — первая часть "Хроники Карла") — самостоятельное произведение, повествующее о восстании 1434— 1436 гг. и предшествующих ему событиях, созданное к концу 1430-х годов. Она отчасти заключала в себе апологию восстания, отчасти — прославление погибшего в 1436 г. Энгельбректа. В 50-е годы XV в. это произведение и позднейший текст о событиях конца 1430-х годов были инкорпорированы в хронику о правлении короля Карла Кнутссона ¹⁸. Закономерным результатом утверждения этой источниковедческой концепции стало первое за всю историю исследования и публикаций текста комментированное издание "Хроники Энгельбректа" как самостоятельного произведения, осуществленное в 1994 г. шведским филологом и историком культуры С.-Б. Янссоном ¹⁹.

Полемика о тексте "Хроники Энгельбректа", интересная и важная сама по себе, имела существенное значение для ответа на ряд историографических вопросов — прежде всего, о причинах восстания. Специфика последнего во многом была связана с особенностями социального строя Швеции этого времени, в первую очередь — наличием общественного слоя свободных крестьян-бондов, в руках которых находилось более половины всей обрабатываемой земли ²⁰. Бонды были собственниками земельных участков, но платили налог — скатт в пользу короны. Они наряду с бюргерами и вольными горняками входили в податное сословие — так называемое уфрэльсе ²¹. В позднее средневековье бонды уже не играли такой важной общественной роли, как в раннесредневековом обществе, но все же представляли собой достаточно значимую военную и политическую силу.

В свою очередь, фрэльсе — неподатное сословие — освобождалось от налогов и должно было нести рыцарскую службу, либо служить Богу. От налогов были освобождены как лично фрэльсманы — светские господа и священнослужители, так и их земельные владения, обрабатываемые держателями — ландбу, также лично свободными.

Восстание 1434—1436 гг. было в значительной степени обусловлено и спецификой политического устройства страны. Политическая система Швеции периода зрелого и позднего средневековья являлась во многом результатом как сотрудничества, так и противостояния короны, светской аристократии и церкви. Основы государственного устройства были закреплены в общешведском законоуложении — Ландслаге Магнуса Эрикссона, принятом в середине XIV в. ²³ В качестве основополагающего принципа Ландслаг декларировал выборность короля. Формально королем мог избираться любой уроженец Швеции. Закон оговаривал, однако, что предпочтение должно быть отдано королевскому сыну ²⁴. Помимо этого, принятие во внимание династических прав при выборах короля считалось обычаем, имевшим силу правовой нормы. Избрание монарха полагалось осуществлять выборщикам, которых назначали специальные должностные лица — лагманы исторических областей — ландов; формально должность лагмана тоже являлась выборной. Новоизбранный король приносил присягу, текст которой содержался в "Разделе о короле" (Konungabalken) Ландслага. Королевская присяга включала достаточно большое количество обязательств. Наиболее значительными из них были: покровительствовать церкви и охранять ее права; творить и защищать правосудие и истину, бороться с несправедливостью и беззаконием; хранить верность своему народу, не чинить никому из подданных физического или материального ущерба иначе как по закону и по решению суда. [89]

Король обещал править страной при посредстве шведов (уроженцев страны), не назначать иноземцев на ключевые должности, не вводить их в Государственный совет — риксрод, не давать им в управление земель и не делать их своими ленниками. Важным пунктом королевской клятвы являлось обязательство монарха не сокращать доходы короны. Он должен был жить за счет средств, полученных от коронного домена (так называемый Упсальский удел), коронных земель и регулярных налогов. Экстраординарные налоги могли вводиться только для отражения внешней агрессии, подавления внутренних восстаний, строительства замков и крепостей, по случаю коронации, а также свадьбы детей короля. Такие налоги должны были согласовываться с епископами, лагманами всех областей, представителями фрэльсе и общин. Заключительную часть клятвы составляли обязательства короля блюсти свободы и права жителей королевства, "все древние шведские законы", следить, чтобы в Швеции не вводились иноземные законы. Король обещал оберегать общинников страны от насилия и, особенно — обеспечить соблюдение традиционных "королевских миров".

За процедурой избрания, в соответствии с законом, следовала Эриксгата (буквально: путь [Святого] Эрика) — торжественный объезд областей страны ²⁵. На традиционных местах областных собраний-тингов король и подданные обменивались клятвами взаимной верности. Поездка эта имела важное ритуальное значение и, по существу, являлась пережитком позднеродовых традиций, когда король избирался на народных собраниях. В позднее средневековье Эриксгата как бы окончательно оформляла "договор", взаимные обязательства короля и народа, являясь своего рода завершением избрания короля.

По Ландслагу король сам должен был сформировать риксрод. Членами Государственного совета следовало назначить двенадцать светских аристократов из числа рыцарей и младших рыцарей — свенов, а также служителей церкви — епископов и священников, число которых в риксроде законом не регламентировалось. Единственным лицом, которое король по закону обязан был ввести в риксрод, являлся архиепископ Упсальский ²⁶. На практике членами риксрода становились светские представители ведущих аристократических родов и епископы. [90]

В "Хронике Энгельбректа" большое внимание уделено и внешнеполитическим аспектам восстания. Важное значение для развития событий внутри королевства имели культурные, политические и экономические отношения прежде всего с соседями. Особую роль играли Дания и, конечно, германские земли. Швеция была интегрирована в североевропейскую торговлю, в первую очередь, как хорошо известно, с ганзейскими городами — Любеком, Данцигом, Ревелем, Ригой ²⁷. Значительной была роль немцев — во многом в силу их профессиональных навыков, опыта, международных связей в городском ремесле, торговле, судоходстве, на службе у королей и правителей страны. Очень большим было влияние германских земель в области культуры и языка. Вовлечение Швеции в европейскую политику, усиление ее международной интеграции имело для относительно отсталой, провинциальной в то время страны как позитивные, так и негативные последствия: ей приходилось постоянно считаться с немецкой экспансией, опасностью "онемечивания" страны, подчинения интересам партнеров и союзников.

Крупнейшим событием скандинавской истории было заключение в конце XIV в. Кальмарской унии — союза трех северных государств: Швеции, Дании и Норвегии. Объективно уния была направлена против торговой, политической и военной экспансии немецких государств. Но, по мнению ряда современных историков, политические программы, которые вкладывали в идею унии ее участники, с самого начала были различны ²⁸. Со стороны шведов уния была делом рук узкого круга аристократов, заинтересованных в союзном короле, правящем в их интересах и не вмешивающемся в их внутреннюю политику. В Дании же уния мыслилась как мощное союзное государство под сильной властью датского короля.

Политические интересы союзной королевской власти были в наиболее полной форме отражены в так называемом Нючёпингском рецессе — документе, принятом при избрании Эрика Померанского на шведский престол. Рецесс утверждал исключительное право короля вводить и взимать налоги и подати; дворянам запрещалось приобретать тягловую землю (skattejord); земля, уже перешедшая в дворянские руки, согласно рецессу подлежала возвращению в казну. Меры, перечисленные в Нючёпингском рецессе, объективно служили усилению центральной власти, в данном случае — датского режима. [91]

17 июня 1397 г. состоялась коронация Эрика Померанского на датский и шведский престол. Члены государственных советов Швеции, Дании и Норвегии, съехавшиеся на коронационные торжества в Кальмаре, принесли Эрику вассальную присягу. Помимо традиционного изъявления повиновения королю, присяга содержала положение, имевшее важное значение для последующего развития событий: документ признавал право короля Эрика и королевы Маргареты единолично распоряжаться замками и ленами, в том числе уже пожалованными, определять условия держания, а также передавать (завещать) сеньориальное право на замки другим лицам.

Там же, в Кальмаре, был создан и другой акт — соглашение об унии, составленное (возможно, намеренно) со значительными нарушениями правил подписания официальных документов. Текст договора был написан не на пергамене, а на бумаге; печати были поставлены прямо под текстом; из семнадцати человек, от имени которых издан документ (семь шведов, шесть датчан и четыре норвежца), печати поставили лишь десять. При этом велика вероятность того, что норвежских печатей на документе не было вообще. Некоторые детали соглашения указывают на его предварительный характер, однако никакого официального документа впоследствии принято не было ²⁹. В этой связи убедительна гипотеза, что столь странное оформление документа было следствием принципиальных разногласий при его принятии. Акт об унии являлся, таким образом, соглашением о союзе de facto, юридическая сила которого была достаточно спорной.

В тексте договора объявлялось, что все три страны отныне должны иметь общего короля, власть которого будет передаваться по прямой мужской линии; в случае бездетности короля представителям всех трех стран надлежит избрать нового монарха. Государства-участники унии обязывались оказывать друг другу военную помощь в случае войны или мятежа, проводить согласованную внешнюю политику, а также не предоставлять убежища преступникам, объявленным вне закона в союзных государствах. В соглашении особо подчеркивалось, что внутренние дела стран-участниц унии должны регулироваться исключительно их законами и обычаями.

В свою очередь, политика короля в отношении церкви привела к острому конфликту со шведскими прелатами. Природа этого столкновения была типична для средневековья: его конкретной причиной были попытки Эрика Померанского возводить на архиепископский престол и вакантные епископские кафедры угодных ему кандидатов. В этих условиях частные столкновения церкви и короля переросли в открытую борьбу шведского духовенства под традиционным лозунгом "свободы церкви" — независимости католической церкви от светской власти.

Недовольство различных слоев общества вызвала фискальная политика Эрика Померанского, главным элементом которой была коммутация (перевод в денежную форму) государственных налогов, в условиях значительного обесценивания денег особенно тяжело отразившаяся на положении податного крестьянства, налоги с которого взимались "хорошей" монетой или, как вариант, натуральными продуктами в пересчете на деньги по крайне невыгодным расценкам ³⁰. Неблагоприятной для Швеции была и сама финансовая политика короля, наводнившего внутренний рынок страны монетой с неполноценным содержанием серебра, а в 1422 г. пустившего в обращение медную монету по номиналу серебряной (так называемые "черные деньги").

Обострению отношений между шведскими сословиями и Эриком Померанским во многом способствовала внешняя политика короля. Длительные войны с Голштинией из-за Шлезвига, в которых должны были участвовать (не имея в этих войнах собственных интересов и к невыгоде для себя) шведские дворяне, ложились всей тяжестью на народ, вынужденный платить огромные [93] экстраординарные поборы. Еще более усилил противоречия между Швецией и Данией конфликт последней с Ганзой, нанесший удар по экономике Швеции и особенно негативно отразившийся на хозяйстве горнорудного района — Бергслагена, чье население почти полностью зависело от экспорта горно-металлургической продукции, находившегося в руках ганзейцев.

Таким образом, к началу 1430-х годов сложился крупный комплекс противоречий между режимом Эрика Померанского и различными социальными слоями и группами населения Швеции. Результатом обострения этих противоречий и было восстание 1434— 1436 гг., возглавленное незнатным дворянином, сыном горного мастера Энгельбректом Энгельбректссоном.

В исторических исследованиях нового времени трактовка восстания претерпела значительную эволюцию, став предметом бурных дискуссий, в которые были вовлечены ведущие историки-скандинависты.

Изучение восстания 1434— 1436 гг. было тесно связано с развитием медиевистики и историографии в целом, углублением исторического знания, появлением новых школ и методов, эволюцией источниковедения. Хорошо известно также, что, на многих этапах изучения как историография в целом, так и исследование наиболее важных и сложных событий национальной истории находились в ощутимой взаимосвязи с развитием культуры и общественной мысли.

Это в первую очередь относится к "романтической" концепции известного историка, литератора, общественного деятеля Э.Г. Гейера, чьи труды оказали эпохальное воздействие на культуру и общественную мысль страны. Специфическими особенностями исторического развития Швеции он считал наличие свободного крестьянства (бондов) и их политический союз с правителем страны, нередко направленный против аристократии, игравшей в национальной истории реакционную, негативную роль. Именно свободное крестьянство в этой концепции рассматривалось в качестве главной движущей силы в борьбе за национальную независимость Швеции. В свете этих воззрений восстание Энгельбректа, которому Гейер уделял большое внимание, расценивалось как мощное народное движение, направленное против пагубного для Швеции датского владычества. Деятельность высшего дворянства получила негативную оценку: аристократы предали интересы национально-освободительной борьбы и пошли на сговор с датским королем, способствуя сохранению унии с Данией.

Среди прочих вопросов, традиционно важных для понимания характера восстания, историки столкнулись с необходимостью объяснения роли в нем главной горно-рудной области Даларна на северо-западе средневековой Швеции. Именно оттуда началось восстание; далекарлийцы, судя по данным ряда источников, составляли ударную силу восставших; Даларна, наконец, — родина самого Энгельбректа. Известно, что и позднее, в XV—XVI вв. область выступает как оплот и своего рода эпицентр различных восстаний и освободительных движений. Историки XIX — начала XX в. объясняли данный феномен Даларны тем, что именно в этой традиционно свободолюбивой и воинственной провинции наиболее ярко проявлялся национальный дух шведского народа, его патриотизм и демократизм. В качестве же конкретной причины восстания 1434 г. называлась жестокость фогда Йоссе Эрикссона.

Современная историография внесла в представления о восстании Энгельбректа существенные коррективы. Историки пришли к выводу, что во взрыве народного возмущения была повинна прежде всего политика Эрика Померанского, которую претворяли в жизнь его фогды и вообще администрация. По свободному крестьянству, бюргерству, светскому фрэльсе и церкви ударили экономические и политические мероприятия короля, о которых уже говорилось выше: девальвация денег и налоговая реформа, экстраординарные налоги и повинности, связанные с войнами, которые Эрик Померанский вел против Голштинии, где Швеция не имела своего интереса, и против ганзейцев, что прямо противоречило интересам шведов. Войны Эрика Померанского с ганзейскими городами негативно сказались на экономике Швеции, торговые связи которой с Ганзой были традиционными и жизненно важными для страны. Это объясняет, в частности, почему восстание началось именно в Даларне: ганзейская торговая блокада имела крайне отрицательные последствия для экспорта продукции [95] горнорудных промыслов, которые составляли основу экономики области ³². По достаточно знаменательному совпадению, восстание в Даларне вспыхнуло почти одновременно с началом мирных переговоров с Ганзой. Какие-либо данные о непосредственной координации действий восставших и ганзейцев отсутствуют. Но объективно силы Энгельбректа действовали в интересах Ганзы и фактически лишили Эрика Померанского всех завоеваний в борьбе с последней ³³.

Эти соображения, восходящие к работам Э. Лённрута, апробированные и развитые в трудах таких историков, как И. Русейн, Л.-У. Ларссон, А.А. Сванидзе, прекрасно объясняют социально-экономические предпосылки восстания. Сложным при этом остается вопрос о том, почему движение началось только тогда, когда многолетняя война с Ганзой уже закончилась, было подписано перемирие и благодаря началу мирных переговоров у Швеции, по-видимому, появлялась реальная надежда на возобновление внешней торговли — экспорта продукции горнорудных промыслов. Очевидно, знаменательным совпадением является тот факт, что восстание 1434 г. в Даларне вспыхнуло и превратилось в общешведское именно после того, как в Швеции разразился острейший политический кризис 1432— 1434 гг. и лидеры шведского духовенства, поддержанные частью светской аристократии, открыто выступили против Эрика Померанского (см. наст, издание, с. 97—100).

Как хорошо известно, в скандинавской унии существовали и центростремительные, и центробежные тенденции. Несомненно, что и в 20 — 30-е годы XV в. между королем и шведским фрэльсе — как светским, так и духовным — поддерживался диалог, имели место конструктивные компромиссы. Тем не менее, в феврале 1432 г. после смерти архиепископа Иоханнеса Хакуини (в миру Йенса Хоконссона) начался крупный конфликт, в ходе которого капитул выдвинул требование о свободе выбора архиепископа, без вмешательства короля. Вместо угодного Эрику Померанскому кандидата (им был будущий соратник Энгельбректа и известный средневековый поэт Швеции — стренгнесский епископ Томас) неожиданно, без ведома и даже последующего уведомления короля, капитул с большой поспешностью единогласно избрал архиепископом настоятеля упсальского кафедрального собора Олауса Лаврентии (Улофа Лауренссона) — кандидата, не пользовавшегося доверием монарха и, очевидно, заведомо его не устраивавшего. [98]

Новоизбранный архиепископ немедленно покинул страну, отправившись в Рим для получения конфирмации от папы, и только спустя три дня после его отъезда капитул в категорической, хотя внешне и вежливой форме, известил короля об избрании нового архиепископа ⁴⁰. В результате конфликта в Швеции оказалось два претендента на упсальский престол: избранный шведами Олаус Лаврентии и ставленник короля датчанин Аренд Клемитссон, которого по его смерти сменил другой угодный королю кандидат — норвежец Торлейф Олофссон.

Очевидно, что неожиданные действия упсальского капитула носили характер прямого вызова. Поэтому трудно полностью принять мнение А. Э. Кристенсена, что конфликт изначально носил "чисто церковно-политический характер" и лишь впоследствии спонтанно перерос в крупномасштабное политическое столкновение ⁴¹. Хотя капитул действительно отстаивал традиционное для церкви и особенно популярное в описываемое время в результате соборного движения требование "свободы" церкви — независимости ее от светской власти, можно предположить, что в данном случае имел место крупный политический заговор духовных и светских аристократов, которые стремились ослабить позиции Эрика Померанского в Швеции и усилить собственное могущество.

Между королем и упсальским капитулом началась острейшая политическая полемика, получившая широкую международную огласку. При этом капитул, как следует из переписки с королем, поначалу признавал за последним право определять кандидата в архиепископы. Однако затем, в третьем послании королю члены капитула категорически заявили, что выборы архиепископа являются их правом и обязанностью ⁴². В дальнейшем спор перешел в политическую плоскость. Эрик Померанский пытался обосновать свое вмешательство в дела церкви, ссылаясь на старинный обычай, а также на то, что епископы фактически являются постоянными членами риксрода, а архиепископ — "первым советником" короля и реальным главой государства в отсутствие монарха. Поэтому, заявлял король, кандидат, чья деятельность заведомо направлена против суверена, непригоден для архиепископского престола ⁴³. Капитул возразил, что заместителем короля в Швеции [99] является не архиепископ, а дротс, должность которого является вакантной. Оппозиционное духовенство выдвинуло в адрес Эрика Померанского встречные обвинения: в 1396 г. король, принося присягу, поклялся следовать законам и обычаям страны и, в частности, назначать своими советниками со стороны Швеции только шведов, а также уважать права церкви, к которым относится право на свободные выборы архиепископа. Конфликт короля и шведской церкви получил широкую международную огласку. В итоге, несмотря на поддержку Эрика Померанского рядом европейских государей и коллегией кардиналов, папа в сентябре 1433 г. утвердил на архиепископском престоле Олауса Лаврентии. В результате того, что практически одновременно с этим король возвел на упсальский престол Аренда Клемитссона, борьба еще более обострилась ⁴⁴.

Новая стадия конфликта последовала за смертью Аренда Клемитссона (начало 1434 г.), на место которого король послал настоятеля бергенского кафедрального собора Торлейфа Олофссона, поручив ему принять архиепископские полномочия. В Швецию этот очередной ставленник Эрика Померанского привез послание короля, в котором тот требовал беспрекословного подчинения своим приказам. Это дало мятежному капитулу повод объявить, что режим Эрика Померанского противоречит шведским законам. В этой ситуации, как отмечают исследователи, мятежные прелаты по существу выступили вдохновителями вооруженного сопротивления аристократии королю под лозунгом защиты "свободы родины и церкви" (libertas patriae pariterque ecclesiae) ⁴⁵.

Столь решительное противодействие королю упсальского капитула и поддержавшего его духовенства также вряд ли возможно трактовать только как следствие частного, хотя и принципиального конфликта из-за назначения архиепископа. Еще Э. Лённрутом было сформулировано убедительное объяснение: шведские прелаты стремились к большей независимости их церкви от светской власти и, особенно, желали оградить от посягательств королевской власти собственные финансы, дабы ими распоряжался не ставленник короля — послушный исполнитель его воли, а человек из их собственного круга, способный противостоять Эрику Померанскому и отстаивать интересы как упсальского капитула, так и, очевидно, шведского духовенства в целом ⁴⁶. Весьма вероятно, что [100] конфликт из-за выборов архиепископа вообще являлся не столько причиной, сколько поводом для крупномасштабного столкновения блока духовных и светских аристократов Верхней Швеции — а именно упландская знать, как известно из стихотворной хроники и документальных источников, первой выступила на стороне Энгельбректа и составила радикальное крыло оппозиционной аристократии — с королем, где требование "свободы церкви" обеспечило особую мощь идеологической программы восстания ⁴⁷.

Также показательно, что летом 1434 г. в день Святого Иоанна шведские прелаты официально пригласили архиепископа Улофа Лауренссона вернуться в Швецию из изгнания и с оружием в руках отстаивать право на архиепископский престол ⁴⁸. К этому времени уже полным ходом шло восстание, начавшееся в Даларне.

Рассказ о начале восстания, содержащийся в "Хронике Энгельбректа", дополняется сведениями из других источников. В частности, в известном письме Берндта Осенбрюгге, секретаря стокгольмского фогда Ханса Крёпелина, магистрату Данцига, датированном 1 августа 1434 г., говорится, что Энгельбрект Энгельбректссон, "коренной швед из Даларны, где добывают медь и железо", собрал крестьянские отряды общей численностью от сорока до пятидесяти тысяч человек "и, несомненно, может, если захочет, собрать и больше". Восставшие, сообщается далее, захватив и предав огню множество городов, замков и деревень, подошли к Стокгольму и подступили к городу с одной из сторон — наподобие того, как это сделали [в 1433 г.] гуситы под Данцигом. Требования участников восстания заключаются, пишет Осенбрюгге, в том, чтобы иметь в Швеции собственного короля; датского же монарха они намерены изгнать из [всех] трех [скандинавских] государств "и хотят сами быть господами". Они желают вернуться к "законам Святого Эрика": "тогда не было ни пошлин, ни налогов, ни крестьянских повинностей, как теперь" ⁴⁹. [101]

О происхождении лидера восстания по данным документальных источников известно немного. Родословная его прослеживается до прадеда по мужской линии. Предки Энгельбректа Энгельбректссона были осевшими в Швеции и ассимилировавшимися немцами, имевшими относительно распространенный для того времени двойственный социальный статус: бюргеров Вестероса и горных мастеров Бергслагена. К концу XIV в. род был анноблирован: отец Энгельбректа, Энгельбрект Энгликосон, уже предстает в источниках того времени фрэльсисманом, имеющим собственный герб; известно, что ряд его наследственных и приобретенных по обмену земельных владений был редуцирован в казну королевой Маргаретой, что, вероятно, создало известные предпосылки для семейной ненависти к датскому режиму ⁵⁰.

Сведения документальных источников о самом Энгельбректе Энгельбректссоне до 1434 г. крайне скудны. Он фигурирует только в двух документах, скрепленных печатью с личным гербом (щит с тремя лилиями). В одном документе, выступая в качестве свидетеля сделки о недвижимости, он именуется горным человеком — montanus ⁵¹. Он был, таким образом, бергсманом — горным мастером и одновременно помещиком, имел предприятие на собственной земле ⁵². Помимо этих данных имеется сообщение хрониста Эрикуса Олави о том, что Энгельбрект был воспитан "при дворе" некоего государя — in curiis principum ⁵³, т.е., возможно, в доме какого-либо шведского магната, где будущий руководитель восстания действительно мог провести в юности несколько лет, что в принципе практиковалось. Если эта информация достоверна, то подобное воспитание могло дать Энгельбректу навыки военного и политического руководства, впоследствии пригодившиеся ему как лидеру восстания.

В августе 1434 г., когда практически вся Верхняя Швеция находилась в руках восставших, состоялись имевшие огромное значение для последующего хода событий переговоры вождя восстания с членами шведского риксрода в г. Вадстене. Результатом встречи стало знаменитое письмо шведов от 16 августа 1434 г. об отказе от вассальной присяги Эрику Померанскому ⁵⁴.

Помимо письма, подписанного "с согласия всего народа Швеции" тремя епископами и шестнадцатью рыцарями и свенами, [102] единственным источником, описывающим указанные события, является "Хроника Энгельбректа". Отделившись от основных сил, осаждавших замок Рингстадахольм, Энгельбрект, вероятно с небольшим отрядом, отправился в Вадстену, где находились члены шведского риксрода, вернувшиеся из Дании с совещания членов Государственных советов стран-участниц Кальмарской унии. По сообщению хрониста, лидер восстания немедленно потребовал от аристократов присоединиться к восстанию. После двукратного (по тексту хроники) отказа магнатов Энгельбрект якобы применил откровенное насилие, первыми жертвами которого стали все три присутствовавших епископа, и силой вынудил членов Государственного совета официально расторгнуть клятву верности королю и присоединиться к восстанию.

Письмо Эрику Померанскому, под которым поставили свои печати участники встречи, сохранилось в виде списка и, как и вадстенская встреча, уже в течение долгого времени является предметом интенсивной полемики в среде специалистов. Содержанием этого лаконичного послания была мотивация отказа от присяги. Энгельбрект, заявляли авторы письма, "внезапно пришел на нас с большими силами, схватил нас и с оружием в руках принудил, угрожая лишением жизни, поместий и чести ⁵⁵, присоединиться к нему и к народу и защищать земли и право нашего королевства от всех неправедных налогов, повинностей и беззакония, которые Вы и многие от Вашего имени творят уже долгое время". Далее следовала уже политическая мотивировка: шведы — авторы письма — отказывают в верности королю, поскольку тот не сдержал клятв, которые дал жителям Швеции. Разрыв с королем вступит в силу, указывалось в заключение, через 14 дней со дня издания письма: отсрочка эта, говорилось в документе, с огромным трудом была вымолена у Энгельбректа.

Изучение и интерпретация вадстенской встречи, как и в целом исследование восстания Энгельбректа, прошли несколько закономерных этапов. "Старая" историография (XIX — начало XX в.) воспринимала события буквально: вождь восставших бондов одержал победу над светскими аристократами и, подчинив их себе как руководитель движения, заставил примкнуть к восстанию. Рассказ хрониста при этом расценивался историками как повествование очевидца событий. В новом свете — в контексте упоминавшегося выше исследования — увидел события И. Андерссон, высказавший мнение, что версия хроники основана на [103] тексте письма риксрода королю; очевидцем событий хронист, по мнению Андерссона, не являлся. Развернутую интерпретацию вадстенских событий дал Э. Лённрут: отказ шведских аристократов от присяги Эрику Померанскому не давал, по его мнению, никаких гарантий Энгельбректу, поскольку, как показывала практика того времени, любой из авторов письма мог впоследствии отказаться от своих слов, заявив, что действовал по принуждению. Таким образом, по мнению Лённрута, аристократы ссылкой на насилие как бы подстраховывали себя на случай возможного поражения восстания ⁵⁶.

Иные варианты интепретации событий предложила новейшая историография. А.Э. Кристенсен предположил, что характер письма Эрику Померанскому обусловлен выжидательной позицией большинства шведских аристократов, как бы намекнувших столь резким и необычным посланием на возможность компромисса путем переговоров ⁵⁷. С новыми гипотезами выступил известный шведский медиевист Л.-У. Ларссон ⁵⁸. Проанализировав состав участников встречи, он высказал мнение, что собрание в Вадстене являлось не сессией шведского риксрода, а встречей аристократии нижнешведских областей, еще не контролируемых в то время Энгельбректом ⁵⁹. Результатом переговоров этих магнатов с вождем движения было, таким образом, их присоединение к восставшим. В полемику с Ларссоном вступил Херман Шюк ⁶⁰, концепция которого сводилась к следующему: вадстенское собрание являлось именно сессией риксрода и имело достаточный для того кворум. Насилие Энгельбректа над аристократами, по мнению Шюка, действительно имело место ⁶¹, в пользу чего, полагал исследователь, говорит путаный характер письма королю Эрику, его непродуманный стиль, с грубейшими нарушениями принятых формальностей, в особенности, абсурдное обращение в начале письма (inscriptio): "Вашей досточтимой милости королю Дании Эрику" (Eder vardige nad konung Erik i Danmark). Анализируя далее рассказ "Хроники Энгельбректа" о вадстенских событиях, [104] Шюк предположил, что автор мог основываться на личном опыте как очевидец, но пользоваться в то же время и письмом шведов королю как дополнительным источником.

Письмо королю, несомненно, написано отнюдь не в спешке, а хорошо продумано: здесь налицо типичная аффектация пренебрежения и официального непризнания, примеры которой известны в истории различных стран. В Швеции в более позднюю эпоху известны грубейшие нарушения этикета в письменных обращениях короля Густава Вазы к архиепископу Лаврентиусу Петри в период конфликта с ним ⁶². В данном случае мы видим, что шведы признают за Эриком Померанским только датскую корону и при этом обращаются к нему нарочито-неуважительно. В то же время письмо заключает в себе, по-видимому, следующую политическую концепцию. Аристократы, констатируя факт злоупотреблений короля Эрика и признавая справедливость народных претензий и требований, считают для себя возможным на данном основании присоединиться к восстанию исключительно по принуждению. Но будучи так или иначе уже "принужденными" к участию в движении, они декларируют и собственные, политико-правовые причины расторжения присяги: нарушение королем своих монарших обязательств. Такой вариант разрыва, с формальной точки зрения, не сжигал за восставшими мосты в последующих отношениях с монархом и ставил их в достаточно нейтральное положение в свете предстоящих переговоров с ним.

Таким образом, хроника и документальный источник выражают одну и ту же идеологию, отражая одинаковый менталитет. Как аристократы — авторы послания королю, так и создатель хроники словно разыгрывают из себя простачков, по-видимому преподнося своим адресатам не очень сложную, но хорошо продуманную политическую концепцию. И характерно, что, при всей условности и относительной недостоверности повествования, хроника, тем не менее, вполне реалистична.

Как доказали современные шведские историки, указанные послания не были отправлены, несмотря на то, что их подготовили к отсылке и частично скрепили печатями. В историографии высказывались различные объяснения этого факта. Но наиболее логичным, особенно учитывая, что часть тех, от чьего имени был составлен документ, не приложили к нему свои печати, является предположение, что ситуация с данным посланием отразила раскол в риксроде или, по крайней мере, расхождения между партией радикальных "сторонников" Энгельбректа и умеренным крылом аристократии.

В ноябре 1434 г. Эрик Померанский с большими войсками прибыл морем в Швецию с целью подавить восстание, либо, по другой версии, для демонстрации своей военной силы. Так или иначе, результатом приезда короля явились переговоры короля с мятежными аристократами, завершившиеся подписанием перемирия, не распространявшегося, как оговаривалось, на Энгельбректа Энгельбректссона, Эрика Пуке и их ближайших сподвижников. Перемирие было заключено на целый год, однако указывалось, что до его истечения, в сентябре 1435 г. в Стокгольме должно состояться примирительное собрание, которому надлежит разрешить взаимные претензии и противоречия; было постановлено, что при вынесении решений оно должно руководствоваться Ландслагом Швеции, что, очевидно, являлось уступкой со стороны Эрика Померанского ⁶⁷.

Вскоре за описанными событиями последовали переговоры оппозиционеров с королем — на этот раз при посредничестве Ханса Крёпелина и представителя Тевтонского ордена, комтура Хенрика Ровердере, в результате чего было достигнуто соглашение о встрече в Хальмстаде 1 мая 1435 г. шведских и датских аристократов. В свете предстоящих переговоров шведы составили новые редакции писем о разрыве с королем, которые, наконец, были разосланы. По своему тону они были несколько умереннее: в них уже говорилось не о безоговорочном свержении короля Эрика, а лишь о намерении осуществить таковое в случае отказа короля выполнить требования восставших. В письмах также выражалось желание восстановить нормальные торговые отношения с ганзейцами и с этой целью провести очную встречу с представителями Ганзы ⁶⁹.

Переговоры в Хальмстаде, на которых Швеция была представлена теми же, кто год назад присоединился к известному вадстенскому письму, прошли успешно. Главным их результатом было соглашение о переговорах шведов с королем по всем спорным вопросам. Король обязывался строго держаться шведских законов и обычаев, проявлять умеренность в налоговой политике и [108] согласовывать ее с риксродом; назначить в Швеции дротса и марска. Отдельно оговаривалось, что военные лидеры восстания Энгельбрект и Эрик Пуке будут амнистированы и станут ленниками короля; Энгельбрект, в частности, по условиям соглашения получил в держание замковый лен Эребру ⁷⁰.

Несмотря на достигнутый компромисс, вскоре, в июне 1435 г., очевидно с целью еще большего давления на короля, крайняя шведская оппозиция провела новое собрание. Его участники, именуя себя риксродом Швеции, приняли постановление о том, что все дела королевства должны отныне вершиться "с совета риксрода" и по шведским законам; король должен жаловать замки и лены только уроженцам Швеции; право распоряжаться замковыми ленами должно быть отобрано у иноземцев; в противном случае, заявляли авторы постановления, они снова станут с оружием в руках отстаивать свободу и законы Швеции, а те, кто в этом случае сохранят верность королю и окажут ему помощь, будут считаться предателями и подвергнутся казни с конфискацией имущества. В тот же день открытым письмом было объявлено, что все фрэльсисманы и другие коренные шведы, состоящие на службе у иноземцев, должны в течение 15 дней перейти на шведскую службу; в противном случае они утратят дворянское достоинство и обрекут себя на вечное изгнание и конфискацию имущества ⁷¹. Через три дня (9 июня) участниками собрания были составлены от имени фрэльсе, бюргеров и народа новые послания для Ганзы и Тевтонского ордена. Ссылаясь на опасение, что король желает нарушить достигнутое перемирие, авторы просили оказать помощь в борьбе против датского короля, взамен обещая полную свободу от пошлин ганзейским купцам. Однако официального положительного отклика эти послания не встретили ⁷².

Сам король был в это время занят мирными переговорами с Ганзой, затяжка которых вызвала не согласованный с оппозицией перенос приезда в Швецию, где, в свою очередь, неявка короля в назначенный срок породила недовольство и опасение, что король не желает соблюдать условия перемирия. С большим трудом был достигнут компромисс, по условиям которого шведы получили от присутствовавших датских и норвежских аристократов гарантии соблюдения Эриком Померанским хальмстадских соглашений. Подписание мирного договора было перенесено на более поздний срок — 8 сентября. Несмотря на это, крайние оппозиционеры подтвердили свое обязательство выйти из повиновения королю, если он не будет соблюдать условия перемирия в их трактовке. [109]

На осеннюю очную встречу со шведами король прибыл к назначенному сроку; немедленно начались переговоры со шведскими аристократами. Примечательно, что Энгельбрект не входил в шведскую делегацию и был со своими людьми расквартирован отдельно.

На переговорах шведская сторона предъявила "жалобу" — перечень претензий к королю. Этот обвинительный документ был составлен от имени риксрода, свободнорожденных людей (т.е. неподатного сословия — фрэльсе), бюргеров полноправных торговых городов и крестьян-общинников. Текст "жалобы" представляет значительный интерес. Он, как подчеркивали шведские авторы — И. Андерссон и X. Шюк, активно использовался при создании "Хроники Энгельбректа".

Официальные претензии шведов по тексту "жалобы" ⁷³ были следующими. Король лично не пребывает в Швеции, где в его отсутствие не имеется также дротса и марска, "которые должны исполнять закон" (som Lowen fuldfolge skulle). Многие годы в Швеции не заседал королевский суд; на единственном заседании, которое имело место, этот суд не смог отстоять интересы короны и пресечь произвол фогдов. У риксрода Швеции, в свою очередь, не было полномочий, чтобы защитить крестьян-общинников. Последние, отчаявшись найти правосудие у себя на родине, в том числе и на местных тингах, пытались добиться справедливости за пределами страны [в Дании, от короля]. Однако они возвращались домой "столь же бесправными, что и ранее" и становились жертвами жестокого насилия со стороны фогдов. В результате творимого произвола значительная часть земель по всему королевству пришла в запустение. "Поскольку из страны вывозилась монета", налоги взимались из расчета сильно заниженной стоимости натуральных продуктов. Так, полноценный бык, который в торговых городах стоит 4 марки ⁷⁴, оценивался в 12 эре; корова, за которую в городах дают 2 марки, взималась в счет 6 эре. В случае смерти налогообязанных бондов или покидания ими земель сумма налога оставалась столь же большой, что и ранее. Вопреки законам, весь собранный ежегодный налог вывозился из страны.

Содержание мирного договора, подписанного 14 октября и основанного, прежде всего, на предварительном хальмстадском соглашении, достаточно точно воспроизводится стихотворной хроникой. Стороны прощали друг другу обоюдный ущерб и взаимно обязывались соблюдать данные клятвы и положения шведских законов; Эрик Померанский восстанавливался в своих правах как полновластный король. Замки и лены Швеции по условиям мира должны были перейти в держание и под управление уроженцев страны, за исключением трех ключевых замков — Стокгольмского, Кальмарского и Нючёпингского, над которыми король сохранял право поставить также датчан или норвежцев. Соглашением регулировались и другие принципиальные спорные вопросы: было постановлено, что Швеция должна иметь дротса и марска, причем право решающего голоса при их назначении будет принадлежать королю. Суверенитет над замками перейдет к риксроду — в случае, если король не оставит наследником законорожденного сына. Кроме того, каждая страна, говорилось в договоре, должна была отныне иметь копию соглашения об унии и руководствоваться в своей политике этим документом. Гарантами мирного договора выступило большое число скандинавских стурманов: 46 от Дании и Норвегии и 32 от Швеции ⁷⁶.

Часть спорных вопросов была отдельно вынесена на рассмотрение арбитражной комиссии, начавшей свои заседания четыре дня спустя, 18 октября 1435 г. Она постановила, что король, хотя и обязан по всем государственным делам Швеции совещаться с риксродом этой страны, но не обязан ему подчиняться в случае разногласий. Еще одним результатом разбирательства было предписание архиепископу Улофу и мятежным прелатам отречься от обвинений в адрес Эрика Померанского и соблюдать впредь лояльность в отношении короля ⁷⁷.

Стокгольмское мирное соглашение являлось значительным успехом Эрика Померанского, вынужденного считаться с формальными требованиями шведов, но в то же время продемонстрировавшего им свою твердость и нежелание идти на поводу. Определенную жесткость король проявил и при последующих выборах дротса и марска. Показательна и политика короля в отношении замковых ленов: в соответствии с мирным договором король пожаловал Стокгольмский, Нючёпингский и Кальмарский замки датчанам; остальные были отданы в держание или управление [112] шведам, однако зачастую достаточно низкого происхождения, в обход ведущих магнатов. Успех Эрика Померанского имел несколько причин. Несомненно, что в среде восставших шведов отсутствовало единство, существовали программные различия и противоречия как между аристократией и народом — участниками восстания, так и внутри аристократии, часть которой устраивал компромисс ценой значительных политических уступок. Возможно, определенную роль сыграло и то, что ряд аристократов решали в восстании личные цели — прежде всего, округления владений и получения замковых ленов. Очевидно, захватив замки и получив определенные политические гарантии, они сочли свои задачи выполненными, однако последующая политика короля не оправдала их ожиданий. В пользу короля сложилась и международная ситуация: король приехал в Швецию, уже заключив мир с Ганзой. Это, несомненно, укрепило его позиции и окончательно развязало руки в отношениях с мятежными шведами. Не принесли успеха, как уже говорилось выше, попытки повстанцев апеллировать к потенциальным внешним союзникам. В свою очередь, внутри Кальмарской унии короля поддержали норвежские аристократы, на солидарность которых рассчитывали восставшие. В разгар движения, после отказа шведов от вассальной верности монарху, норвежский риксрод в специальном послании призвал их возобновить присягу верности Эрику Померанскому ⁷⁸. Кроме того, как можно предположить по результатам встречи — мирному договору и резолюции арбитражного разбирательства, король и его сторонники хорошо подготовились к переговорам, изучив шведские законы и юридически обосновав политические права монарха. Наконец, на данном этапе могло сыграть существенную роль и то, что большинство аристократов — гарантов мирного договора — были представителями Дании и Норвегии.

Энгельбрект и Эрик Пуке не участвовали в стокгольмских переговорах. В литературе это принято объяснять неудовлетворенностью Энгельбректа компромиссом с королем (шведская историографическая традиция) или нежеланием короля вести переговоры с мятежниками (А.Э. Кристенсен). Достаточно очевидно, что сам факт неучастия демонстрирует реальную слабость Энгельбректа, отсутствие у него сколько-нибудь серьезной политической опоры, власти и авторитета, с которыми король был бы обязан считаться. Возможно, в таком положении Энгельбректа была заинтересована и шведская аристократия, как бы отстранившая лидера восстания от большой политики, в результате чего он утратил не только титул хёвитсмана (если, впрочем, его имел), но и членство в Государственном совете. [113]

Стокгольмский мир, таким образом, фактически оставил многие спорные вопросы нерешенными. В свете этого закономерен был новый виток конфликта, предпосылками которого явились три основные группы противоречий, с одной стороны которых стоял король, с другой же — 1) недовольные результатами восстания крайние оппозиционеры — сторонники Энгельбректа и Эрика Пуке; 2) шведская аристократия, получившая частичные формальные гарантии своих прав, но не добившаяся искомого политического и экономического усиления за счет возможных уступок короля; 3) шведский народ, чаяния которого в отношении избавления от тяжелого налогового бремени не оправдались.

Именно на этом этапе восстания произошло убийство Энгельбректа Магнусом Бенгтссоном. Несомненно, что во многом причиной расправы был длительный личный конфликт Энгельбректа с убийцей и его отцом, возможно, восходящий к спорам из-за замкового лена Эребру. Однако нельзя не согласиться с классической концепцией, содержащейся в работах современных историков, о том, что убийство было обусловлено политическими причинами. Как вождь вооруженных бондов, сосредоточивший в своих руках большую военную власть, Энгельбрект был опасен для аристократов. Огромную угрозу представляли вооруженные бонды, расценивавшие движение как борьбу за освобождение от налогового бремени (или, по крайней мере, за облегчение его). Реальная политика вождя восстания отчасти соответствовала этим чаяниям. Известно, что в ряде охваченных восстанием местностей Энгельбрект Энгельбректссон значительно сократил налоги бондов. В этом смысле убийство популярного лидера было средством обезглавить народное движение, лишить его руководства и деморализовать свободных крестьян — участников восстания. И не случайно после убийства Энгельбректа со стороны аристократии начинается реакция — запрет на ношение бондами оружия, восстановление в полном объеме крестьянских повинностей ⁸⁰.

Вместе с тем, сама аристократия, как уже говорилось выше, не была единой. Энгельбрект был ставленником ее радикального крыла, опиравшегося на поддержку младшего рыцарства. Для этих фрэльсисманов была характерна бескомпромиссность, стремление продолжать борьбу, в том числе, как можно заключить из источников, ценой уступок потенциальным внешним союзникам — ганзейцам. И не случайно стихотворная хроника подчеркивает, что поводом к вооруженному конфликту Энгельбректа и Эрика Пуке с Бенгтом Магнуссоном и Магнусом Бенгтссоном было грубое попрание последними торговых привилегий любекских купцов. Таким образом, убийство Энгельбректа могло быть и результатом внутренней политической борьбы между фрэльсисманами — участниками восстания. [115]

После трагической смерти Энгельбректа начинается долгая история складывания и развития посмертного мифа о нем, создания его культа как вождя и героя освободительной борьбы и даже как неофициального святого. Энгельбректу приписывались и посмертные чудеса, как видно из сообщения о нем Вадстенского диария — замечательного памятника шведской средневековой анналистики: "В том же году (1434 г.) отряд крестьян, именуемых далекарлийцами, начал воевать с королевскими фогдами; вначале они напали на вестеросского фогда Иоханна Эрикссона, изгнали того из области и разграбили его имущество. Затем они захватили замки Эребру, Нючёпинг, Стегеборг, Рингстадахольм и Рёнё; деревянные замки они сожгли и повсюду в Швеции нападали на владения короля. Их вождём был человек по имени Энгельбрект. Он находился у власти три года, после чего был убит знатным человеком Магнусом Бенгтссоном, сыном господина Бенгта Стенссона. Теперь же, как говорят, он явил множество чудес, излучая сияние в церкви [города] Эребру, где он похоронен" ⁸¹.

Более убедительными доказательствами существования "культа Энгельбректа" выглядят данные нарративных источников: упомянутый фрагмент "Вадстенского диария" и написанная в XVI в. немецкоязычная хроника Йёрана Гюльта ⁸⁵. Но если первый из указанных фрагментов описывает лишь слухи о посмертных "чудесах", то хроника Гюльта ценна тем, что содержит прямые указания на народное поклонение Энгельбректу как святому. В тексте этого, поныне не опубликованного памятника (автограф) говорится, что, после того как найденное тело Энгельбректа было перевезено в Эребру и предано там захоронению, оно стало объектом поклонения со стороны крестьян. Последние, указывает хронист, почитают Энгельбректа наподобие святого, как невинно убиенного, и совершают паломничества к его могиле для искупления грехов ⁸⁶. В рукописи, впрочем, присутствует исправление, которое не отметил Карлссон, цитируя указанный фрагмент. Изначально автор хроники написал, что Энгельбректа почитали как святого (das er em heiliger...). Затем он исправил эту неоконченную фразу на: das er als em heilig mensch unschuldig ermorden were ⁸⁷. Хронист, возможно, счел нужным сделать оговорку: Энгельбрект почитался не как собственно святой, а как подобный святому мученик, безвинно убитый человек.

Отдельную группу источников, привлекавшихся для аргументации версии о культе Энгельбректа, составляют памятники политической пропаганды XV в.: Хроника Эрикуса Олави, "Песнь о свободе" епископа Томаса. В последней, в частности, недвусмысленно говорится о посмертном культе героя, паломничестве к его [117] могиле. Однако Энгельбрект, уподобляемый ветхозаветным персонажам — Моисею, Давиду, прославляется в данных произведениях все же именно как светский герой, вождь-освободитель, борец за свободу и законность — величайшие, по заявлениям авторов, блага ⁸⁸.

Образ Энгельбректа в самой хронике противоречив. Действия героя включают откровенные угрозы и насилие. Но он, как подчеркивает хроника, борется за правое дело. Притом он близок как к элите, так и к народу. Он действует от имени народа, выражает народную волю, ведет народную войну.

Достоинства Энгельбректа на первый взгляд совершенно затмевают образ Карла Кнутссона — его временного союзника и соперника в борьбе за власть. Но и у последнего есть преимущества перед Энгльбректом и его союзником Эриком Пуке. Марек предстает в хронике прагматиком, умелым и расчетливым руководителем. В этом смысле он выглядит антиподом Пуке и, отчасти, самого Энгельбректа, проявляющих самонадеянность и подчас халатность, допускающих трагические ошибки. Смелость и решительность лидера восставших сочетаются подчас с горячностью и безрассудством. Энгельбрект неосмотрителен, доверчив: он приближает к себе негодяев, изменников, не обращает внимания на подозрительность их поведения, пренебрегает мерами предосторожности, что ведет к трагическим последствиям для его войска и для него лично.

Интерес представляет последующая эволюция образа Энгельбректа в произведениях XV —XVI вв. Прежде всего следует назвать вышеупомянутую "Песнь о свободе", написанную предположительно в 1439 г. В ней говорится о том, как Энгельбректа вынудили к началу освободительной войны бесчинства иноземных фогдов и страдания шведов ⁸⁹, которые автор сравнивает со страданиями народа Израиля под властью фараона. Король Эрик не только ничего не сделал, чтобы исправить положение, но и, напротив, со своей стороны усиливал налоговое бремя, притом всеми способами пытаясь ослабить Швецию. Из страны вывозились "золото и серебро", попирались "закон и право", процветали "разбой и насилие", творилась крайняя несправедливость, шло всеобщее обнищание. Эти страдания, длившиеся полвека, были посланы Богом шведам как наказание за грехи. Но наконец Господь смилостивился: он послал шведам Энгельбректа — "маленького человека" (then litzla man), наделенного многочисленными достоинствами. По воле Бога Энгельбрект изгнал из Швеции ее врагов; [118] дело предательски убитого героя довел до конца Карл Кнутссон ⁹⁰, Заключительная — самая знаменитая — часть произведения прославляет свободу — важнейшее благо и главное условие жизни человека ⁹¹.

Идеализированный образ Энгельбректа дан и в известном произведении любекского хрониста Хермана Корнера "Chronica novella" ⁹². Уподобляя вождя восстания библейскому Саулу, хронист акцентирует его выдающиеся личные качества. Энгельбрект изображен вождем справедливой освободительной борьбы шведов против датского угнетения, от которого страдали, как подчеркивает хронист, все слои населения страны — знать, горожане и весь народ (nobiles regni ас alii burgenses, opidani villanique necnon populus universus) ⁹³. По мнению шведских исследователей, рассказ о восстании 1434—1436 гг., содержащийся в этой хронике, испытал влияние шведской политической пропаганды второй половины 1430-х годов. Вероятно, однако, что совпадения можно объяснить близостью политических интересов Любека и Швеции, наличием в описываемый период общего врага и сходством политической пропаганды.

Новым этапом в изображении Энгельбректа была "Хроника готского королевства" крупного шведского ученого и деятеля культуры Эрикуса Олави — автора, стоявшего на позициях так [119] называемого гетицизма — теории, прославлявшей шведов как потомков древних готов. В контексте своей патриотической концепции Эрикус Олави дает идеализированный, героический образ Энгельбректа — вождя освободительного антидатского восстания ⁹⁴.

Примечательной чертой рассказа о восстании Энгельбректа в хронике Эрикуса Олави была его направленность против Карла Кнутссона. Автор недвусмысленно дал понять, что убийство героя совершено в интересах и, скорее всего, по приказу Карла Кнутссона, взявшего убийцу под свою защиту. При описании событий 1434— 1436 гг. единственным героем восстания изображается Энгельбрект; о Карле Кнутссоне применительно к этому периоду не говорится почти ничего, а о его избрании регентом сообщается вскользь, задним числом, после описания убийства Энгельбректа.

Совершенно иной образ вождя восстания дал в своей "Шведской хронике", написанной в 30 —40-е годы XVI в., богослов и историк Олаус Петри. Его интерес к восстанию Энгельбректа был огромен в контексте тех главных задач, которые он ставил в предисловии к своему труду: проследить, как в исторических событиях и поступках реализуется воля Бога; показать в истории повторяющиеся, закономерные явления, "ибо мир всегда подобен самому себе". Олауса Петри в особенности интересовала эволюция политических режимов средневековой Швеции. Во многом в связи с этим он проявил большое внимание к отношениям соседей — Швеции и Дании, историческое родство и близость которых он констатировал ⁹⁵.

На этих принципах Олаус строил свое повествование об Энгельбректе, образ которого лишился всякой идеализации и в целом стал скорее негативным. Так, автор полагал, что Энгельбрект возглавил восстание из-за личной обиды, якобы полученной от датского короля. Автор "Шведской хроники" с одобрением относится к первоначальному отказу шведского риксрода выступать против короля, сколь бы плох тот ни был, и к аналогичному заявлению стокгольмского фогда Ханса Крёпелина. В связи с этим в повествование о восстании вставлено рассуждение о том, что нельзя восставать против плохого короля, что лучше плохой король, чем никакого, и что восстание может привести к еще большим бедствиям.

С другой стороны, на примере Энгельбректа Олаус Петри показывает противоречивость организаторов подобных выступлений — тех, кто "восстает против законного государя", и их неизменно трагический конец. В заключительных строках повествования "Шведской хроники" о восстании заключены одновременно неприятие программы Энгельбректа и сознание его обреченности: "Такова была кончина Энгельбректа, и если ее расценивать как награду за освобождение королевства от рабства, в котором оно пребывало, то плохо же он был вознагражден — особенно в том смысле, что за его смерть не последовало никакого наказания. Кто-то посчитал невеликим ущербом, что Энгельбрект убран с дороги. И следует признать Энгельбректа мятежником против законных властей. Так и все мятежники могут видеть на его примере, что ждет под конец их самих".

Совершенно в иных тонах описывают лидера восстания 1434— 1436 гг. современники Олауса Петри, сторонники гетицистской теории братья Олаус и Иоханнес Магнусы ⁹⁷. Особенно в творчестве последнего вновь дается идеализированный образ Энгельбректа — борца за свободу, законность и, как многократно подчеркивается этим автором, против тирании. Последнее обстоятельство очень симптоматично. Прошло более ста лет, сменилась, по существу, эпоха, и изменилось восприятие знаменитого восстания. На первое место выходят распространившиеся в это время в среде скандинавской элиты ренессансные представления о человеке, его свободе, достоинстве. И столь разные авторы, как Олаус Петри и братья Магнусы, рассматривают личность и деятельность Энгельбректа во многом именно с этих позиций. [121]

Несомненно, что своими интересными рассуждениями и выводами авторы XV—XVI вв. во многом были обязаны стихотворной хронике о событиях 1434— 1436 гг. По видимости, она являлась, еще до ее редактирования и включения в общий текст "Хроники Карла", продуктом официальной историографии и была призвана, вероятно, решить довольно сложную задачу: прославление одновременно и Энгельбректа, и Карла Кнутссона (последнего, по мнению А.А. Сванидзе, представить преемником Энгельбректа) ⁹⁸.

Конечно же, "официальные" хроники такого рода писались в расчете на конкретного заказчика и содержали, прежде всего, апологию его личности и действий (правления). Но эти, бесспорно тенденциозные, произведения создавались в определенной среде, отчасти состоявшей из очевидцев описываемых событий, которые могли по достоинству оценить повествование хрониста. Более того, автор мог в жизни зависеть от людей, находившихся в достаточно противоречивых отношениях с правителем — героем произведения. Наконец, важным фактом было авторское стремление продемонстрировать осведомленность, компетентность, наконец, в известной мере просто соблюсти определенную объективность.

В связи с вышесказанным, закономерно в заключение вернуться к вопросу о структуре и художественных особенностях рассмотренной хроники. После утверждения в среде специалистов мнения о самостоятельности "Хроники Энгельбректа" новым, закономерным этапом было критическое изучение уже непосредственно ее текста как отдельного произведения. Эту задачу взял на себя маститый шведский историк-медиевист Херман Шюк ⁹⁹.

Проделанный Шюком источниковедческий анализ показал (отчасти — подтвердил) следующее. Основной текст рассматриваемой части рукописи D6, не считая ряда исправлений, принадлежит двум писцам, причем вторая, большая часть призведения (рука 2) — собственно автору. В основе первой части (рука 1, набело переписанный текст) также лежал подвергшийся значительному редактированию текст X. Фредерберна. Редактирование этого фрагмента, так же как и текста руки 2, имело две задачи. Во-первых, это "политическая" правка, имевшая целью возвышение Карла Кнутссона и некоторое преуменьшение заслуг Энгельбректа, а также изъятие или замена компрометирующих или невыгодных с пропагандистской точки зрения эпизодов; во-вторых, стилистическая отделка, приводящая форму хроники в большее соответствие с другими частями кодекса D6 — с "собственно" "Хроникой Карла". В тексте руки 1, историю создания [122] которого мы, таким образом, полностью наглядно проследить не можем, X. Шюк предположил наличие вставных эпизодов, введенных другим автором при редактировании. В силу ряда приведенных Шюком доводов и, прежде всего, потому что указанные эпизоды нарушают общую логику и хронологию повествования, эта гипотеза выглядит логичной, хотя можно предложить и альтернативные объяснения включения в хронику этих фрагментов.

В своем исследовании Шюк, однако, пошел дальше, пытаясь доказать, что и ряд других достаточно крупных фрагментов, играющих значительную роль в хронике и, несомненно или вероятно, принадлежащих уже перу самого Ханса Фредерберна, являются вставными, будучи изначально задуманы как самостоятельные произведения.

Одной из таких вставок X. Шюк считал начальную часть хроники (фрагмент текста руки 1, строки 1 — 715, до слов "The fattiga bonder i Dalarna bo", т.е. "Бедные бонды в Даларне жили"). Версия Шюка в данном случае основана на очевидном и хорошо известном отличии содержания этой части, включающей апологию восстания (последующий текст уже описывает сами события). По мнению исследователя, это — инкорпорированное в текст хроники изначально самостоятельное произведение пропагандистского характера. Оно было основано на "жалобе шведов", предъявленной шведскими повстанцами членам скандинавской арбитражной комиссии осенью 1435 г. и выражало в основном интересы верхушки фрэльсе ¹⁰⁰. Последняя деталь является важной частью источниковедческой концепции X. Шюка. Основываясь как на собственном огромном опыте работы со средневековыми источниками, так и на самом контексте хроники, ученый утверждает, что "коллективный герой" хроники, "шведы" (the swenska), — это, прежде всего, шведские аристократы ¹⁰¹.

Нет никаких сомнений в том, что "жалоба" 1435 г. действительно служила для автора хроники главным источником — даже более важным, чем "Раздел о короле" Ландслага. На тексте "Хроники Энгельбректа" отразилось не только содержание этого документа, но и его стилистика, конкретные обороты и выражения. Именно к "жалобе" восходит также логика, порядок и взаимосвязь обвинений шведов в адрес датского режима, приведенных в начальной части хроники. Однако все это, тем не менее, не является убедительным доказательством того, что рассматриваемая часть хроники — изначально самостоятельное произведение. В самом деле, активное использование наряду с другими источниками одного из важнейших документов, фигурировавших в ходе [123] восстания, абсолютно логично, если целью является рассказ об этом восстании, тем более, что речь идет о самом подробном и объективном перечне претензий к королю. Версия, предлагаемая X. Шюком, напротив, непоследовательна с точки зрения исторической логики событий. Он полагал, что начальная часть хроники была стихотворной версией "жалобы" и была создана одновременно с прозаическим текстом как своего рода его рифмованная параллель, предназначенная для пропагандистских целей. "В этой стихотворной жалобе (karomalsdikt) можно было более выразительно, нежели в документе, вынесенном на рассмотрение арбитражной комиссии, выразить негодование по поводу того, что "шведам" и "простому народу" пришлось претерпеть на протяжении десятилетий от монарха и его сподручных" ¹⁰².

Однако, как отмечал еще Э. Лённрут (и как подчеркивал сам X. Шюк), "жалоба" являлась не столько пропагандистским, сколько политико-правовым документом, перечнем конкретных вопросов, требующих разрешения ¹⁰³. Из этого можно заключить, что практическая целесообразность его стихотворной пропагандистской версии на том этапе достаточно сомнительна. Действительно, период, к которому относит стихотворную "жалобу" Шюк, — это время, когда первый этап вооруженной борьбы закончился, и участники движения рассчитывали на решение спорных вопросов путем переговоров. Далее, некоторые фрагменты прозаической "жалобы" используются не в начальной части хроники, а в других местах: таково, например, возмущение по поводу того, что замками в Швеции управляют "иноземные женщины", предпочитаемые мужчинам-шведам. Более того, некоторые обвинения и связанные с ними меткие выражения, присутствующие в прозаической "жалобе", в хронике просто опущены, хотя они были бы как нельзя кстати в произведении пропагандистского характера ¹⁰⁴. В силу этого, более уместно было бы предположить, что начальная часть хроники — это именно вступление, оправдывающее восстание, объясняющее его причины. К тому же политико-правовая тематика свойствена не только данной части хроники, но и произведению в целом ¹⁰⁵. В силу всего сказанного, выглядит логичным, что начальная часть хроники была создана в конце 1430-х годов — тогда же, когда и остальной текст. В этом случае обретает смысл и ее пропагандистская направленность: это апология восстания postfactum, отчасти в контексте последующей борьбы шведов с Данией, отчасти в связи с созданием политического мифа об Энгельбректе. [124]

Аргументы X. Шюка в пользу версии об изначальной автономности ряда других фрагментов также выглядят недостаточными либо спорными. В частности, так обстоит дело с отрывком, который он назвал "гильдейской песнью" (Gillekvadet). Действительно, последние две строчки этого фрагмента ("Бюргеры там день и ночь находились, пели, и пили, и веселились") содержат хорошо видную в оригинале стилизацию под средневековую гильдейскую культуру, в частности застольные гильдейские здравицы ¹⁰⁶. На основании этого факта, а также поскольку в отрывке встречается старошведский глагол "kvada" — "декламировать стихи, петь", принадлежавший, по мнению X. Шюка, к "специальной гильдейской терминологии" (а на деле имевший более широкое употребление), автор считает отрывок отдельным произведением ¹⁰⁷. Шюк также находит, что отрывку внутренне присуща особая, отличная от основного текста, организация стиха — формально не присутствующее в тексте деление на строфы:

На службе у Энгельбректа были
двое свенов: они служили
Энгельбректу лишь потому,
что замышляли измену ему.
Любил их обоих он, им доверял,
о том, что они замышляют, не знал.

Те ж Энгельбректу все никак не могли навредить
и уж стали бояться, что смогут их разоблачить.
Один — Бенгт Сконинг — ждать испугался,
в Данию он поскорее умчался.
Второго из них Турд Педерсон звали,
часто его возле замка встречали.
Никто тогда не подозревал,
что он предательство замышлял.

Когда вечер Мессы свечей наступил,
свое он предательство совершил.
К датчанам в замок он проник
и предал бюргеров в тот же миг.
Такую сказал он датчанам речь:
"Мясные лавки вы можете сжечь,
праздник купцы в этот вечер справляют и
нападенья не ожидают".

Тогда датчане без промедленья
совершили на бюргеров нападенье.
Бюргеры ж трапезу совершали,
опасности большой не ждали. [125]
Датчане напали на их укрепленье,
чтоб горожан учинить истребленье.
Мясные лавки они подожгли
и быстро обратно в замок ушли.

Заранее же, Турда послушав,
на то место нацелили множество пушек.
Из луков стреляли, из пушек палили,
шведам большой тем ущерб причинили.
Обстрел затем датчане вели,
чтоб шведы огонь потушить не могли.

Едва зажжен огонь тот был,
направление ветра Господь изменил.
Ветер, что раньше к городу дул,
в обратную сторону повернул.
Дева Мария им чудо явила,
чтоб были огонь потушить они в силе.

Бюргеры тотчас урок извлекли:
бульверки мощные возвели.
Надежно их построить сумели:
датчане с тех пор нападать не смели.
И разместили они там
пушек немало назло врагам.
Бюргеры там день и ночь находились,
пели, и пили, и веселились.

Шюк не приводит веских доказательств деления таких отрывков хроники на подобные строфы: он действует скорее интуитивно. Между тем, примеры, с которыми автор монографии, иллюстрируя свое мнение, знакомит читателя, сами по себе не убедительны. По-видимому, то, что в данном случае принято за скрытое деление на строфы, является свойством организации текста, которая, будучи вообще присуща стихотворным произведениям, не всегда совпадает с формальной структурой. И в данном случае мы имеем дело именно с этим явлением.

Спорной выглядит и версия автора о происхождении еще одного крупного вставного текста — "Стихотворения об Энгельбректе" ¹⁰⁸. Этот текст, по мнению Шюка, представлял собой произведение о смерти Энгельбректа, написанное частично с использованием рифмовки типа ААВ ССВ, частично стихом с парной рифмовкой. С целью интеграции в основное повествование его пришлось раздробить. Вторая часть стиха также разбивается на строфы. Приведем для примера первые четыре строфы.

Тяжелый недуг его вскоре скрутил,
потому к Эребру он поворотил.
Едва он мог ехать верхом: причиняла
болезнь ему страданий немало.
Когда в Эребру он прибыл,
от риксрода письмо получил:
пусть он в Стокгольм скорее мчится,
к риксроду он должен немедля явиться.

Герр Бенгт Стенссон за ним гонца послал,
тот в Эребру Энгельбректа застал.
Герр Бенгт его в город доставить велел,
Энгельбрект сделал, как тот хотел.
В городе с Бенгтом переговорил.
Герр Бенгт Энгельбректа спросил,
желает ли тот с ним мир соблюдать:
в суд на него он хочет подать.

Энгельбрект немедля уверил его:
"Коль Ваше желанье, герр Бенгт, таково,
от меня Вам вовеки не будет вреда,
добро Вам, напротив, содею всегда".
Так они тогда договорились:
мир соблюдать они согласились,
вреда чинить друг другу не станут,
перед судом риксрода предстанут
на Троицын день; до того ж будут ждать
и будут мир меж собой соблюдать. [127]

Герр Бенгт за себя и за сына поклялся:

мир нерушимо блюсти обязался.

Ту же клятву его свидетели дали,
Суна Педерссон и Гирмунд их звали.
Энгельбрект о том же поклялся тогда:
Герру Бенгту отныне не будет вреда
от его людей, от него самого,
от родичей или сына его.
И его свидетели клятву ту дали,
Йоан Андерссон и Кеттиль их звали. ¹⁰⁹

Как в процитированном переводе, так и в старошведском оригинале границы между подобными "строфами" в ряде случаев можно без особого ущерба перемещать вверх и вниз на две или четыре строки. Очевидно, и здесь имеет место ошибочное отождествление интуитивно уловленного исследователем ритма текста с его формальной организацией. Сомнительна также целесообразность существования всего этого текста вне контекста хроники, как отдельного произведения.

В этом смысле можно говорить об уязвимости трактовки Шюком истории хроники. И весьма примечательно, что за исключением единичных слов и поэтических приемов, создающих специфический колорит отдельных фрагментов, вставные фрагменты (кроме отрывка с нехарактерным размером) не содержат принципиальных лексических или синтаксических отличий оттого, что Шюк называет "основным текстом". Детальная полемика с указанной концепцией представляется делом будущего, однако и на данной стадии уже можно сделать попытку рассмотреть хронику как единый, за небольшими исключениями, текст.

Сам по себе интересен вопрос о стихотворной форме фрагмента с рифмовкой ААВ ССВ, который X. Шюк считает первой частью вышеуказанного "Стихотворения об Энгельбректе". Возвращаясь к вопросу о сходстве этого фрагмента с написанными той же строфой поэтическими произведениями епископа Томаса, Шюк, во многом опираясь на выводы Э. Йерне, констатирует различия. Стихи епископа Томаса созданы по образцу латинской церковной поэзии, с четким следованием ее ритму и формальным особенностям (рефрены, аллитерации, симметричность). Отрывок хроники написан более грубым стихом, его сходство с латинской строфой — формальное, его ритм подчинен законам книттельферса — германского стиха с парной рифмовкой, а не законам латинской церковной силлаботоники. Очевидно, что шведский автор не случайно оговаривает это обстоятельство: ему важно подчеркнуть, что стилистические различия [128] между двумя частями "Стихотворения об Энгельбректе" не принципиальны.

За пределами этих рассуждений остается важное обстоятельство: в указанную эпоху в германо-скандинавском культурном пространстве существует достаточно произведений на местных диалектах с рифмовкой типа ААВ ССВ. Таковы, в частности, немецкие и датские версии известного латинского гимна "Stabat mater dolorosa" ¹¹⁰ и ряд других текстов. Образцом, ориентиром для них служила соответствующая латиноязычная строфа. Форма, таким образом, была распространенной, и отнюдь не только в латиноязычной культуре. Весьма вероятно, что автор хроники стремился следовать как латинским, так и, например, немецким или скандинавским образцам, имея в виду не столько размер, сколько сам ритм. Действительно, строки по количеству подъемов (повышений интонации) в данном тексте чередуются в той же последовательности, что и ударения в "Песни о свободе" и других подобных произведениях. Иначе говоря, в хронике присутствует как бы более грубый вариант того же стихотворного размера. Таким образом, указанный фрагмент "Хроники Энгельбректа" — произведение типологически близкое текстам епископа Томаса, хотя несомненно отличное от них и принадлежащее другому автору. "Вторая часть стихотворения об Энгельбректе" — напротив, фрагмент, не имеющий формального сходства с указанным отрывком и, с другой стороны, ничем не выделяющийся на фоне остального текста хроники.

Не менее очевидным является различие содержания двух "частей" "Стихотворения об Энгельбректе". В первом случае налицо динамичный, как бы рваный, местами — загадочный текст, в котором события сменяются с калейдоскопической быстротой. Во втором — характерное в целом для хроники достаточно сдержанное (несмотря на весь трагизм эпизода гибели Энгельбректа), детальное, последовательное повествование без особых неясностей.

Вопрос о характере хроники как произведения уместно связать с проблемой ее стихотворной формы. Многим ведущим исследователям картина представлялась следующим образом. Примером для автора служила "Хроника Эрика". Однако в силу отсутствия поэтического дарования у автора, а также общего культурного упадка Швеции (причины которого оживленно дискутировались) хроника далека от своего образца и в художественном отношении не представляет интереса ¹¹².

Важной для понимания текста особенностью содержания хроники является ее демократизм. Хотя, как указывает X. Шюк, понятие "шведы" (the swenska) означает в данном случае не столько шведов вообще, сколько шведских аристократов. Но все же, думается, текст хроники допускает понимание термина "шведы" и как "жители страны" ¹¹⁶. В самом деле, совершенно очевидно, что в хронике отражена декларация определенной общешведской, межсословной солидарности, интенсивная апелляция к интересам и чаяниям "неблагородных" социальных групп — бюргеров, бондов. Она отвечала, во-первых, определенному этапу экономического, политического и культурного развития общества, а во-вторых, была, по политическим и военным соображениям, неотъемлемой частью пропаганды и агитации социальной элиты.

Не мог не оказывать влияния на хронику и тот демократизм, который уже был свойствен международной культурной среде — прежде всего в данном случае речь идет о немецкой культуре с ее усиливавшимся вниманием к интересам и чаяниям бюргерства и крестьянства и вообще к социальной проблематике. К тому же во многом в силу этих социальных факторов, а также, возможно, в [131] связи с позднесредневековым религиозным подъемом, в литературе этого времени имеет место нечто вроде реакции на рыцарскую культуру. Появляются произведения, авторы которых декларируют отказ от куртуазности, как излишества, суетности, неугодной и противной Богу. Очевидно, что подобный демократизм содержания — новое явление для шведской литературы — присущ и "Хронике Энгельбректа". Он и наложил отпечаток на художественную форму произведения.

В этой связи внимания заслуживает некоторое влияние на хронику фольклора: появление парных строк, стилизованных под афоризмы. Это тоже характерный позднесредневековый прием, популярность которого в позднесредневековой европейской литературе Германии, Англии, Скандинавских стран была достаточно велика. Такие двустишия интегрировались даже в прозу ¹¹⁷; поэтические же произведения с парной рифмой, где двустишие являлось основной стихотворной единицей, предоставляли в этом отношении благоприятные возможности, которыми неоднократно пользуется автор "Хроники Энгельбректа". По существу, подобные фрагменты — "Бонды столько доставляли, сколько фогды заставляли" (заключительные строки "гильдейской песни") и места, где автор весьма реалистично стремится передать характерный речевой стиль героев. В данном случае это небезынтересно в контексте полемики о единстве хроники. В литературном отношении эти небольшие отрывки также можно считать специфическими, хотя они с очевидностью являются неотъемлемой частью произведения. Это также подтверждает возможность специального, с целью включения в хронику, создания таких отрывков, как вышеназванные две строчки о бюргерах, и более крупных вставок.

Таким образом, в "Хронике Энгельбректа" мы имеем произведение ценное не только как исторический источник, но и как литературный памятник. Последнее долгое время отрицалось учеными, писавшими о "Хронике Энгельбректа" и "Хронике Карла". Шведские специалисты традиционно считали лучшими образцами литературы зрелого и позднего средневековья куртуазную рыцарскую по стилю "Хронику Эрика" и созданную в середине XVI в. "Шведскую хронику" Олауса Петри, испытавшего, в частности, значительное влияние европейского Возрождения. Изначально литературные симпатии и антипатии национальных ученых были частично связаны с известными стереотипными представлениями о средневековье как о мрачной эпохе, противопоставляемой сменившему ее Ренессансу. Определенную роль сыграло также и то, что авторы XIX —XX в. были во многом воспитаны на [132] романтической и неоромантической литературе ¹¹⁸. Но и когда указанные воззрения и вкусы уже устарели, многие стереотипы сохранились и вошли как в новую, так и в новейшую литературу. В России более, чем в Швеции, пользуются уважением "неклассические", лишенные внешней изящности жанры. Для русской культуры характерно и повышенное внимание к поздне-средневековым произведениям, в том числе к элементу наивного в них. Достаточно показателен в этом смысле интерес русских писателей-классиков к средневековой литературе и мнения современных ученых по поводу нее. В силу этого хочется надеяться, что и "Хронику Энгельбректа" в нашей стране ждет достаточно счастливая судьба.