Ввиду большого объема комментариев их можно посмотреть здесь
(открываются в новом окне)

ЯКОБ УЛЬФЕЛЬДТ

ПУТЕШЕСТВИЕ В РОССИЮ

JACOBI, NOBILIS DANI, FRIDERICI II REGIS LEGATI, HODOEPORICON RUTHENICUM

Там по обеим сторонам дороги стояли длинной чередой 2 тысячи лучников в [полном] снаряжении, оставив промежуток, по которому мы продвигались. Проехав дальше, мы достигли крепости, действительно обширной и выстроенной по-царски из камня, окруженной стеной и рвами, вмещающей три замечательных храма ²²⁶ (см. рисунок на с. 319 наст. изд. (В отчете священника отсутствует ссылка на рисунок. — Д. Л.)). [320]

Там мы увидели многолюдное место [собраний] бояр, которые были разодеты в красные и разноцветные одежды. Миновав их, мы взошли во дворец, заполненный другими боярами, одетыми самым богатым образом, сидящими каждый на своем месте ²²⁷. Мы их приветствовали и, когда хотели войти в тронный зал ²²⁸, у входа навстречу нам вышел переводчик по имени Каспар ²²⁹, он напомнил, чтобы мы не произносили королевских титулов раньше царских и чтобы мы не забыли поприветствовать и назвать почетным титулом царского сына. Затем, когда нас впустили, мы увидели царя и его старшего сына, оба сидели — отец на троне, возвышавшемся над полом на один локоть, сын немного пониже справа от него.

Первый был облачен в шелковую тунику золотистого цвета, украшенную драгоценными камнями, на шее у него было золотое украшение, сделанное из разных [драгоценных] камней ²³⁰, на голове — шапка ²³¹, украшенная камнями и самоцветами, на которую была надета золотая корона ²³²; на всех пальцах были перстни, в которые были вставлены большие жемчужины ²³³, в руке он держал позолоченный скипетр ²³⁴.

На втором была шелковая туника красного цвета ²³⁵, усеянная драгоценными камнями, на голове у него — головной убор, отороченный мехом ²³⁶.

Рядом с ним стояли четверо юношей, державших в руках топорики, одетых в белые полотняные одежды ²³⁷.

Там было [также] большое количество бояр, сидевших повсюду, все они были одеты в дорогие одежды.

Как только мы оказались на виду у царя, он протянул руку, и глашатай ²³⁸, обращаясь ко мне, сказал громким голосом ²³⁹: “Якоб, Иван Васильевич жалует тебя тем, что удостаивает подать тебе руку, приблизься к нему и протяни к нему свою руку”, что я и сделал, так же как и по отношению к его сыну, с подобающей почтительностью, затем он таким же образом подозвал к себе Грегерса, Арнольда ²⁴⁰ и всех других людей дворянского звания. Потом он стал спрашивать у меня, в прежнем ли здравии находится наш король. Я ответил, что при моем отъезде он был совершенно здоров и, надеюсь, он и сейчас пребывает в благополучии ²⁴¹. [322]

После этого я начал речь и передал привет от короля ²⁴². Царь благосклонно выслушал приветствие и [перечисление] своих титулов [и] прервал беседу, не дав нам времени приступить к сути дела, [но] приказав, чтобы прочее мы изложили боярам ²⁴³. И так как нам совершенно не дали возможности говорить, мы были вынуждены обойти молчанием то, что, собственно, должны были изложить ему по поручению короля. Затем он приказал нам сесть, и, как только мы сели, глашатай снова провозгласил: “Царь приглашает вас сегодня на пир; встаньте и воздайте благодарность его величеству”, что и было исполнено. После этого он велел принести подарки, которые, как только их внесли, взяли и убрали слуги (см. рисунок на с. 321 наст. изд. (В отчете священника отсутствует ссылка на рисунок. — Д. А.)).

Потом мы удалились и были отведены в другое помещение ²⁴⁴, в котором оставались до тех пор, пока не появились советники Богдан Яковлевич Бельский ²⁴⁵, Василий Григорьевич Зюзин ²⁴⁶, Дементий Иванович Черемисинов ²⁴⁷, дьяк Андрей Яковлевич Щелкалов ²⁴⁸ и дьяк Андрей Васильевич Шерефетдинов ²⁴⁹, которых он прислал для переговоров с нами ²⁵⁰ и с которыми мы беседовали до тех пор, пока не наступило время обеда ²⁵¹.

Отсюда мы были отведены на прежнее место; царь восседал там выше своего сына, он снял прежнюю драгоценную одежду и надел другую, полотняную, темного цвета ²⁵², на голове у него была шапочка из красной ткани, украшенная камнями. Сын также, сняв прежнюю одежду, облачился в белую, и все бояре тоже были одеты в более скромную одежду, а ту, пурпурную, очень дорогую, которая принадлежала царю и была куплена им, чтобы показывать свою важность и великолепие, уже убрали. На этот пир были приглашены довольно многие из них [бояр, но] они сидели за другими столами, мы же находились недалеко от царя по левую руку ²⁵³.

Князь, пока еще не было подано кушанье, пил вино с пряностями, затем слуги ²⁵⁴, приносившие кушанье, по [323] [существующему] порядку подали все тарелки ему, [и] среди бояр он распределил их таким образом, первое блюдо он послал своему главному военачальнику князю Ивану Федоровичу Мстиславскому ²⁵⁵, который принял его как величайшую честь, — в это время все бояре встали — второе своему шурину Никите Романовичу ²⁵⁶, который принял его с таким же почтением, третьим удостоил меня, следующими — Грегерса, Арнольда и всех остальных [наших] людей дворянского звания; в то же самое время некоторые [блюда] были поданы и его боярам.

А так как число блюд было бесконечным, то и вставаниям не было конца, ведь сколько раз подавали [блюда], столько же раз нам нужно было подниматься, а было их 65 ²⁵⁷, и среди них [бояр] не было недостатка в тех, кто придирчиво следил за нами, требуя, чтобы мы оказывали честь [их] царю ²⁵⁸. Спустя какое-то время князь послал мне кубок, наполненный медом, так же как и второй с медом другого сорта, после этого он приказал подать ему золотую чашу, в которую велел налить мальвазию ²⁵⁹. Пригубив ее, он затем послал ее мне. Взяв и отведав [вино], я протянул его Грегерсу, тот — Арнольду, этот последний — Поулю Верникену, он же — Юхану Вестерманну и так далее, дабы все они насладились его щедростью и великодушием, и это (как они считают) было знаком милости, [ведь] из других [чаш] он не отведал даже малой капли.

Сделав это, он обратился ко мне через переводчика, говоря, что ему хорошо известно, что мы проделали долгий путь не только по суше, но и по морю, перенесли огромные трудности и, если нам нужно что-нибудь необходимое для поддержания жизни, это нам будет предоставлено. Он прибавил, что то, что нас задержали на несколько недель в Новгороде, имело свои причины, ведь он был занят некоторыми другими делами, так что невозможно было устроить нам отъезд раньше. Это было единственное, о чем он говорил со мной и другими во время обеда.

Все столы были настолько тесно заставлены серебряными кубками и блюдами, что совсем не оставалось свободного места, но блюдо ставилось на блюдо, чаша на чашу, [324] одновременно нам подавалось много различных яств, так же как и разные виды меда. Царь и его сын пользовались ножами длиной в половину локтя ²⁶⁰, но чашей и ложкой — деревянными. Как тошнотворно и с какой неучтивостью поведения они ели, знают все, кто присутствовал на его пиру, и никогда в жизни я не видел никого, кто занимал бы такое высокое положение и должность и кто принимал бы пищу более неопрятно, чем этот могущественный государь ²⁶¹ (см. рисунок на с. 325 наст, изд. (В отчете священника отсутствует ссылка на рисунок. — Д. Л.)). По окончании обеда переводчик приказал нам подняться, и, когда это было сделано, царь подозвал нас к себе и каждому дал по серебряному кубку, наполненному медом красного цвета ²⁶². Каждый из нас один за другим в соответствии со своим рангом брал [кубок] из его рук; осушив их, мы удалились и отправились к домам, предназначенным для [нашего] пребывания ²⁶³.

23-го [августа] после ничем не заполненного дня мы снова были приглашены во дворец. При этом нам было предписано не брать в сопровождение больше 20 слуг. В том же порядке и с той же пышностью, что и раньше, мы отправились [ко двору]. Те же стрельцы и те же бояре оказались там же, а царь и его сын занимали свои обычные места. [Едва] мы вошли в двери его дворца, переводчик объявил нам, чтобы мы сели на поставленные здесь скамьи, но лишь только тела коснулись сидений, он приказал встать и идти в место, предназначенное для переговоров. Когда мы пришли туда, советники, которые уже раньше начали переговоры с нами, снова спрашивали о причине ²⁶⁴ нашего посольства и занимались этим делом, если мне не изменяет память, с 9 часов до первого часа пополудни. Когда это было закончено, мы вернулись домой.

На следующий день после этого, [а это был] день св. Варфоломея ²⁶⁵, посетив царя, мы нашли его на обычном месте, одетого в шелковую тунику зеленого цвета, а сына его, [одетого] в красное; повидавшись с ними, мы удалились и, после [326] того как потратили небольшое количество времени на усаживание и вставание, начали дальше заниматься нашим делом и вели его с очень большими трудностями ²⁶⁶. Невозможно высказать, сколь великая опасность — быть среди них, как много нужно было нам затратить труда и усилий на [ведение] этого дела.

Как ведут себя эти варвары, ты можешь заключить даже из того, что все, что бы они ни говорили, они считают незыблемым и твердым и, более того, они при переговорах не позволяют возражать себе, не придерживаются никакого порядка, но говорят необдуманно обо всем [сразу], бросаются то туда, то сюда, смотря по тому, что придет им в голову, не удостаивают внимательно выслушать [чужие] слова, перебивают и, по греческой пословице, действуют в своих интересах ²⁶⁷, рассматривают только то, что предлагают сами; а если предложат что-нибудь, что им не нравится, они говорят, что это вздор и не имеет никакого отношения к делу; они думают хорошо только о себе и остальных по сравнению с собой считают ничем. На основании этого справедливо можно сказать: “Среди хороших ты будешь хорош, среди дурных — дурен” ²⁶⁸.

Да и их князь отличался таким гордым и надменным нравом, что без конца поднимал брови, выпячивал грудь, раздуваясь всем телом, в особенности когда выслушивал свои титулы. Больше всего подходит сюда поговорка: “Каков властитель, таковы и нравы его подданных”.

Кроме того, они хитры и изворотливы, упрямы, своевольны, враждебны, недружелюбны, порочны (В подлиннике игра слов: “adversi, aversi, perversi”.), чтобы не сказать бесстыдны, склонны ко всяким мерзостям. Они [предпочитают] использовать насилие, а не разум. Поверь мне, они отказались ото всех добродетелей.

27-го [августа], после того как все было уже записано, одноглазый пригласил нас в крепость; получив лошадей, мы прибыли туда. Когда мы вошли в нее, все его бояре были на месте — одни находились в повозках, другие — на лестницах, [327] по которым мы поднимались, сверкая царскими одеждами, они изображали величайшую важность. Пройдя мимо них, мы вошли в тронный зал [и] с почтением приветствовали [великого] князя, этот обычай стал для нас уже привычным, после того как мы столько раз представали “пред ясные очи” (если воспользоваться их словами) ²⁶⁹.

Пройдя отсюда вместе с советниками в обычное помещение, предназначенное для ведения наших дел, мы вели [переговоры] с 9 часов до часа пополудни. Нам показалось, что все наше дело уже закончено ²⁷⁰. Мы оставили в крепости Поуля Верникена, чтобы он переписал бумаги набело ²⁷¹. После того как мы долгое время ожидали его возвращения, глубокой ночью, почти в 12 часов, к нам пришел посланец [царя] и нагло заявил, что царь изменил формулировки в некоторых статьях [договора], изъяв и объявив недействительным то, что мы накануне утвердили в окончательном варианте и зафиксировали письменно. Он сказал, что, если мы не пойдем навстречу желанию [государя], все наше дело окончится неудачей. Поэтому будет благоразумным, если мы немедленно откроем ему, что мы намереваемся делать. Едва лишь он изложил порученное, как прибыл другой [посланец] и потребовал как можно скорее дать ответ.

Невозможно выразить, как мы, услыхав это, были поражены по разным причинам и в какое сомнение погружены, в особенности потому, что мы были уже спокойны за [свое] дело, ведь накануне [стороны] в беседе друг с другом обсудили и решили все [вопросы] с величайшей предусмотрительностью, и более всего потому, что нам не было дано времени на размышление. Поэтому, так как не было другого выхода, самым безопасным решением нам показалось подписать и утвердить то, что способствовало бы миру и спокойствию ²⁷².

Я чуть было не забыл сказать, что все дела они делают ночью; пока мы там находились, они не спали ни одной ночи, но стрельцы и днем и ночью оставались на том же самом месте, где они находились [и] в тот день, хотя только один Поуль Верникен, занятый (как было сказано) переписыванием документов, оставался [еще] в крепости. [328]

На следующий день, 28-го августа, после того как то, что было изменено предшествующей ночью, было прочитано снова, записано, скреплено нашими печатями и утверждено, мы снова отправились в царскую резиденцию. Царь, усевшись на свой трон, обратился к Грегерсу, Арнольду и мне, говоря, что он намеревается скрепить крестным целованием то, что его бояре обсудили с нами и решили; он тотчас же приказал прочитать ему [эти] грамоты, имеющие обязательную силу, [и] на чтение их потратили час.

Так как в это время мы находились довольно близко от него и видели его одежду, отличавшуюся большой роскошью, мне кажется, здесь уместно сказать и [о том], как он был одет, и как вел себя, и какие обычаи [при его дворе].

Он был одет в красную шелковую тунику, с нашитыми драгоценными камнями и самоцветами, с шеи его свешивалось украшение из золота и драгоценных камней ²⁷³, похожее на те [украшения], которые некогда имели обыкновение носить наши знатные дамы в Дании ²⁷⁴, на голове у него была золотая корона, надетая на головной убор с драгоценными камнями и самоцветами, в руке он держал золотое яблоко величиной с детскую голову ²⁷⁵, оно все было отделано драгоценными камнями, приблизительно напоминая форму [детской головы]. Рядом с ним находилось [некое] позолоченное приспособление, предназначенное для вкладывания [туда этого] яблока. После того как он долго держал его в правой руке и часто поднимал, он клал его [туда]; также он поместил в золотую чашу, которая была для этого приготовлена, и свои головной убор и сидел с непокрытой головой. (См. рисунок на с. 331 наст, изд. (В отчете священника отсутствует ссылка на рисунок. — Д. А.))

Между тем во время чтения документов он занимался совершенно другими делами, так что казалось, что он присутствует [здесь] лишь телом, а не душой: он подзывал к себе бояр, обращаясь то к одному, то к другому, посмеиваясь и разговаривая, и так провел все это время ²⁷⁶. [330]

Тогда же недалеко от него находился Богдан Иванович Бельский (Так в оригинале.), к которому он обращался с веселым видом [и] со всей возможной приветливостью показывал ему свои перстни, весьма дорогие (ими у него были унизаны все пальцы и на правой, и на левой руке); вытягивая руки, он прикасался к золотым ножнам, спрятанным под накидкой и выставлял их на обозрение, проводя рукой по позолоченной портупее. Кроме того, в правой руке он держал скипетр, инкрустированный сверкающими камнями, на ногах у него были надеты сапоги, украшенные драгоценными камнями. По обеим сторонам от него стояло четыре юноши, одетых в белые шелковые одежды, с золотыми цепями и вооруженных топориками. Сын занимал свое место, он был одет в красную тунику, в руке держал позолоченный клинообразный посох ²⁷⁷.

Когда чтение документов подошло к концу, князь подозвал к себе двух бояр, державших чашу, и приказал принести грамоты. Взяв их, он поднялся и рукой, украшенной [перстнями], как султаном (Перевод “ornata coma” как “украшенной султаном” несколько спорен, буквальный перевод “рукой, украшенной волосами” здесь маловероятен, поскольку уже выше шла речь о руках, о волосатости которых У. ничего не писал. Возможно, автор с известной долей иронии сопоставил перстни с султаном или волосами. — Прим. ред. А. Л. X.), с большой торжественностью и важностью положил королевские [грамоты] в чашу, сверху на них возложил свои, а поверх них также каменный (“Каменный” или “украшенный камнями” — оба перевода равно возможны. — Прим. ред. В. В. Р.) золоченый крест; приблизив чашу к лицу, он поцеловал крест, произнеся [при этом], что будет соблюдать обещания и честно все хранить ²⁷⁸.

После этого принесли Новый Завет, написанный на русском языке, мы возложили на него пальцы, поцеловали Евангелие св. Иоанна и, как нам было поручено ²⁷⁹, поклялись от лица нашего короля, говоря, что он со своей стороны также будет нерушимо все хранить ²⁸⁰. [331]

После того как это было произведено, он приказал нам сесть, принесли три чаши с медом, и он дал каждому из нас выпить по очереди. Взяв их из его рук, мы их осушили, [а] он, протянув нам руку, попрощался с нами, то же сделал и его сын ²⁸¹. Оба они поручили нам пожелать от них нашему королю доброго здоровья.

С такими напутствиями нас отпустили, но прежде мы поблагодарили его за оказанные нам милости и попросили его об освобождении пленных ливонцев из областей Эзель и Вик, на что он дал согласие ²⁸². Исполнив все это, мы вернулись домой, если не ошибаюсь, в 12 часов пополудни.

После обеда явился посланец от одноглазого (который часто приходил к нам и [должен был] о нас заботиться) с сообщением, что царские дары уже приготовлены, и он хотел бы нам их принести; то же самое немного позже он объявил во второй раз, а затем и в третий, намекая в разговоре, что [одноглазый] хотел бы показать [своему] царю те подарки, которые должен был, [по его мнению,] получить от нас.

После его ухода наконец пришел сам [одноглазый] с дарами в виде мехов, которые несли 43 человека, все они [подарки] были записаны в списки, и каждому были предназначены свои.

Подарки, действительно, были чрезвычайно ценными — если их оценить по справедливой цене, они могли быть проданы не дешевле нескольких тысяч талеров. Было 27 сороков ²⁸³ меха соболя, 17— куницы, однако прочим, кроме [332] Грегерса, Арнольда, Поуля Верникена, Юхана Вестерманна, Юргена Свава и меня, то есть тех, кто преподнес подарки царю, ничего дано не было.

Вот что, любезный читатель, ты будешь знать от меня о последнем нашем посещении Московита, что произошло там, какими церемониями сопровождалось [подписание] договора, и в настоящее время ты не можешь ожидать большего. Но прежде чем перейти к рассказу о других [событиях], я в кратких словах опишу, как обращались с нами и нашими слугами в Слободе и какие милости были нам оказаны.

В тот же вечер, когда мы туда прибыли, нам сообщили, что царь узнал, что у нас есть трубачи ²⁸⁴, услугами которых мы ежедневно пользовались в дороге, в особенности когда во время обеда или ужина нужно было сообщить всем, что [пора] садиться за еду. Он не разрешил этого [делать] и, кроме того, запретил любому из нас выходить со двора на улицу, но каждый должен был находиться в стенах [дома].

Что [еще]? Когда нас приглашали ко двору, нашим слугам не разрешалось нас сопровождать, но русские возложили это на своих [людей], которые должны были при нас находиться, для других же вход был закрыт.

Что касается пищи, [то] нас принимали очень плохо, нам не давали никакого другого вида пищи, кроме [мяса] быков, овец и кур, совсем не приносили рыбы, хотя [вокруг] было очень много рыбных прудов ²⁸⁵. Не позаботились и о пиве для нас, но [давали] только мед для слуг, совсем дешевый и непригодный [для питья], похожий на воду, так что часто они оставляли его нетронутым. Изнуренные сильной жаждой, они терпели недостаток [даже] в воде, так как выход [из дома] им был запрещен, а воду, предназначенную для варки [пищи], привозили из других мест, и она не была чистой ²⁸⁶, содержалась в грязной посуде, но [все равно] много раз они утоляли ею жажду.

Умолчу [уж о том], что за все это время нас никто не навестил и с нами не разговаривал [никто], кроме приставов и Болера, услуживавших нам, и мы, можно сказать, погибли бы [333] от жажды, если бы у нас не было при себе нашего вина, которое мы привезли с той целью, чтобы угощать им русских бояр, но так как никто, кого мы сочли бы достойным такой почести, у нас не появлялся, [то] оставшееся вино мы предназначили для собственного употребления.

Теперь, когда я осуществил первую часть моего замысла и [описал] путешествие к Московиту, которое составило 332 мили как по морю, так и по суше, я, наконец, успешно перехожу ко второй части, где постараюсь кратко рассказать о возвращении в Данию.

29-го августа, после того как нам были преподнесены дары, нам объявили, чтобы в этот же день мы приготовились к отъезду, о чем раньше мы не были уведомлены, но так как тогда было около 2-х часов пополудни, мы выехали лишь в 5 часов и, проведя бессонную ночь (во время которой проделали 6 миль), прибыли в монастырь Троицы, откуда на следующий день мы приехали в Дмитров. По дороге видели монастырь св. Николая, отлично построенный из камня наподобие крепости ²⁸⁷; на 3-й день, то есть в последний день августа, мы въехали в город Клин [и], покинув его, 1-го сентября заночевали в Городне.

Так как расстояние между [различными] местами было достаточно [точно] указано выше, по этой причине здесь я буду его опускать, чтобы не показалось, что я занимаюсь этим больше, чем нужно ²⁸⁸, но обращу свое перо на описание городов и селений, так же как и того, что в [этом] путешествии оказалось достойным упоминания.

Выехав из Городни, мы прибыли в Тверь. На этом пути повсюду нам встречались татары, возвращавшиеся из Ливонии и везшие с собой очень много пленных (некоторые из них были ранены), мужчин, женщин, девочек и мальчиков.

Женщин и девушек, которых они берут в плен, распродают, делят между друзьями, а иным дают в виде подарка; те ими пользуются по своему усмотрению ²⁸⁹. Когда они им надоедают, их отпускают, прогоняют и оставляют другим на поругание. О горе и беды людские! Можно ли представить [334] себе что-либо ужаснее, чем попасть под власть подобных тиранов, которые обращаются с христианами не иначе, как с грубыми и неразумными животными?

Что, в конце концов, [может быть] плачевнее для супругов, соединенных нерасторжимыми брачными узами, чем быть разлученными и отторгнутыми друг от друга? Мужа от его половины посылают в Казань или Астрахань против татар, а русский похищает его жену, оскверняет, покрывает позором и бесчестьем. Первый падает, изнемогая от раны, второй дни и ночи наслаждается с его женой и предается порокам. Таких людей, по моему убеждению, постигнут не меньшие несчастья, чем Давида, который совершил насилие над Вирсавией и послал на смерть Урию ²⁹⁰.

В этих грехах виновны не только подданные и жители [страны], но даже и сам князь. Ведь он (как утверждают) имеет в своем гинекее (Ульфельдт использует для обозначения понятия “гарем” греческое по происхождению слово “гинекей”, которым в древности называли женскую половину дома — Прим ред. В. В. Р.) 50 девиц, происходящих из знатных родов и привезенных из Ливонии, он их возит с собой, куда бы ни направлялся, пользуясь ими вместо жены, ведь он не женат ²⁹¹.

Но оставим их наказание справедливейшему судье — Господу, который воздаст за это в свое время, ведь он имеет карающее око, и, как говорит один греческий автор: ecei qeoV ekdikon omma (Имеет Бог карающее око (пер. Ю Я. Вина)).

В этом же месте [в Твери] мы узнали, что татарский [хан] ²⁹² уже давно покинул Крым [и] снова неожиданно для русских появился здесь с большим войском в те самые дни, когда мы уехали от царя, и, воспользовавшись необыкновенной военной хитростью, занял [некоторые] русские области. Ты спросишь, как это было? За месяц до этого он направил [послом] к Московиту человека, вероятно, отчаянного и ничем не связанного, чтобы тот вел с ним переговоры о перемирии. Царь же послал к нему своего дьяка Василия Щелкалова ²⁹³, чтобы тот с ним обсуждал это. Между тем татарский [335] [хан] вооружается, готовит все необходимое для войны и, хотя его посол до сих пор находится в России, начинает войну с Московитом [и] силой оружия вторгается в его царство ²⁹⁴. Что выйдет из этого и каков будет конец предпринятым военным действиям, все это, без сомнения, прояснится в свое время. Отметь, со временем все тайное становится явным.

3-го числа того же месяца мы прибыли в Торжок и на следующий день оставались там же, так как не могли достать лошадей и повозок. Дело в том, что наши новые приставы научились от других [приставов], которые везли нас в Слободу, брать у городских воевод деньги [за то], что те оставляли у себя своих свежих лошадей. А нам и дальше приходилось пользоваться теми, которые привезли нас сюда. И хотя мы убеждали их, чтобы они на примере чужих пороков исправляли свои, дабы и на них не пало то же подозрение (ведь после нашего отъезда некоторых [приставов] посадили в тюрьму из-за покраж, учиненных [ими] в дороге, и [они] были отпущены только после того, как их наказали плетьми и взяли с них штраф в 700 талеров ²⁹⁵, — так дурно приобретенное дурно и гибнет), однако они не обратили внимания на наши увещевания и запятнали себя таким же воровством, так что можно с уверенностью сказать о них: с тех пор как на земле появились люди, таких бесчестных не бывало.

5-го [Сентября] мы проехали Выдропуск, где нам повсюду встречались толпы татар с людьми, захваченными в окрестностях Риги.

6-е [сентября] мы провели в Вышнем Волочке, где мы сели на корабли ²⁹⁶, построенные для нас во время нашего пребывания в Слободе, и двинулись в Новгород, отстоящий оттуда на 100 миль.

Впрочем, так как этот водный путь ²⁹⁷ был не только опасным, но и в высшей степени тягостным, я думаю, нельзя не сказать, с какими трудностями и опасностями он был проделан. Итак, сначала послушай [о нем].

Нам удалось осуществить наше плавание благополучно, если учитывать огромное количество камней, скал и прочего, [336] что препятствовало движению. При этом наши корабли столько раз [и] с такой силой ударялись о скалы, что, не будь они новыми, им никогда бы не выдержать столь сильных столкновений. Ведь мы плыли по течению, [а] в некоторых местах оно было таким стремительным, что из-за его быстроты чаще, чем можно было ожидать, то нос, то корма ударялись о верхушки скал, разумеется, с большим уроном для кораблей. Затем мы попали на мелководье, опасное более, чем прочие [места]; будучи повсюду усыпано камнями, оно совсем не пригодно для плавания. Там мощные потоки воды, [преодолевая расстояние] в 4 мили, ниспадали с огромных высот в глубочайшие озера, полные камней ²⁹⁸, так что волна гигантской силы подхватывала корабли и разбивала их на мельчайшие куски. Мы же, стремясь предотвратить это, сняли [с кораблей] нашу поклажу и эти 4 мили ехали на лошадях и повозках ²⁹⁹, что позволило нашим облегченным [кораблям] пройти это место. Когда [же] мы снова сели на них, оказалось, что они частично разрушены и поломаны.

Кроме того, наши приставы намеренно везли нас водным путем, [и мы] петляли более 30 миль, так что дорогу, которую на повозках можно было проехать за один день, мы не могли преодолеть на веслах за два или [даже] за три дня, ведь нас везли по кривой линии, много раз [сворачивая] то на восток, то на запад, то на юг в зависимости от того, в какую сторону отходили рукава реки, так что для нас, плывших то вперед, то назад, не было ничего длиннее этого водного пути.

Кроме того, в дома, где мы останавливались, мы никогда не входили раньше заката солнца; мы находили их пустыми, грязными, разрушенными, в ужасной неисправности и до того душными от жара печей (которыми пользуются во всех домах) ³⁰⁰, что нам приходилось пользоваться ими безо всякого удовольствия, но с великим отвращением, что [не способствовало] восстановлению сил.

Здесь можно спросить, по какой причине нам пришлось совершать путь по воде, а не по суше. Насколько мне дозволено делать предположения, я отвечу: [все] это происходило [337] по трем причинам. Первая — недостаток продовольствия и лошадей был у них [русских] столь велик, что они не могли довезти нас до Новгорода по суше ³⁰¹. Вторая — царь боялся, как бы его войско, возвращавшееся из Ливонии с пленными, не натолкнулось на нас по дороге. Третья — везя нас кружным путем, он продлевал время нашего [путешествия], чтобы его послы, которых собирались отправить в Данию, [могли бы] быстрее соединиться с нами.

Как бы то ни было, мы переносили эти и другие тяготы так, что, вспоминая то время, мы до сих пор содрогаемся; и до того мы были ненавистны нашим приставам, что, [если] они видели, что нам что-нибудь неприятно, они с величайшей настойчивостью и рвением старались нам это подстроить.

Почти каждый день мы поднимались с рассветом, чтобы [поскорее] закончить этот долгий и вместе с тем опасный путь. Они [же] отбирали у нас гребцов, чтобы мы не могли уплыть дальше того, чем им было угодно; хотя мы нередко просили их о гребцах и других [вещах,] необходимых для плавания, однако ни просьбами, ни даже угрозами мы не могли ничего добиться, за исключением того, что им самим было любезно и приятно. И наоборот, когда нам оставалось проехать только 3 или 4 мили, они будили нас ночью, около часа или двух, требуя ехать [дальше]. Они прерывали [наш] сон с таким криком и шумом, что нам волей-неволей приходилось им повиноваться.

Что [еще]? Если мы приезжали в такое место, где можно было что-нибудь купить, они тотчас же запрещали торговцам показывать и предлагать нам какой бы то ни было [товар]; если же они узнавали, что те при нас упоминали о возможных торговых сделках, тотчас били их плетьми, так чтобы они не приближались к нам и бежали от нас, как от чумы. Это я попытаюсь показать на [таком] примере. 12-го сентября, в сумерки, мы прибыли к берегам города Белая ³⁰². Послав нашего переводчика, мы купили на свои деньги двух гусей, чтобы поскорее подкрепить силы, подорванные усталостью (ведь на всем этом пути нам не давали ничего, кроме коров, овец и [338] цыплят ³⁰³, которых приносили лишь глубокой ночью, так что нашим поварам едва хватало времени, чтобы их заколоть и приготовить; прежде чем они успевали всех их заколоть и [доварить] до готовности, [поваров] снова заставляли садиться на корабли, [чем] доводили их почти до изнеможения). [Итак], когда приставы случайно узнали об этом, те несчастные люди, которые продали нам гусей, немедля были наказаны плетьми и палками с такой жестокостью и яростью, что если бы они нанесли оскорбление царскому величию, [и то никакие] христиане не стали бы бить и полосовать их более [бесчеловечно] ³⁰⁴.

В вышеназванный день нам встретилось много кораблей, которые тянули против течения лошади; все они были нагружены пленными, среди которых я заметил множество знатных женщин и девиц, выражения их лиц и жесты свидетельствовали о величайшей скорби; и хотя мы были очень взволнованы этим, однако никакой помощи оказать им не смогли.

16-го [сентября] глубокой ночью мы прибыли к монастырю св. Николая ³⁰⁵, довольно красивому и расположенному в красивейшей местности, но находящемуся в запустении: царь, охваченный ненавистью к монахам, всех их лишил жизни и утопил в воде. Здесь нам не разрешили готовить пищу в пределах монастыря, а трубачам издавать трубами звуки, утверждая, что это святое место.

Наконец, после того как мы как следует проблуждали 11 дней по воде и по суше (В подлиннике “по морю и по суше”. Вероятно, перевод с датского: “Til vands og til lands”. — Д. Л.), испытали много опасностей и, постоянно петляя, проехали от Люцифера к Гесперу ³⁰⁶, 17-го сентября мы прибыли на кораблях в Новгород.

По прибытии мы вошли в прежнее [наше] жилище, считая, что завтра или послезавтра отправимся оттуда, так как все наши дела были закончены уже в Слободе. Но мы обманулись в этом, ведь нас задержали до 24-го числа, причем [339] содержали настолько строго, что нам ни разу не разрешили отойти [даже] на милю дальше, чем им было угодно.

Хотя мы каждый день донимали их просьбами назначить день нашего отъезда, так как для нас не было ничего важнее отправления, зима стояла на пороге, и я понимал, что нам нужно было пересечь море, а в это время года [такое дело] сопряжено с величайшей опасностью, однако мы ничего не смогли выпросить до того момента, когда появились лошади и повозки, которые должны были везти нас во Псков.

Могло ли у каких-нибудь [других] людей быть больше коварства и ненависти, чем у них, которые сделали все, чтобы привести нас в гнев, печаль и душевное смятение? Об этом мне пришлось бы рассказывать [слишком] долго, в особенности потому, что я спешу [изложить] другое.

В то самое время, когда нас там задерживали, по городу проводили большую толпу ливонских пленников (это кроме тех, которые повсюду попадались нам навстречу в пути), их было более 1000 — старики и молодые, мужчины и женщины. Некоторых из них татары везли в Московию, других распродавали в городе, поставив у входа в храм ³⁰⁷, чтобы все могли их рассмотреть. А покупатели и продавцы собирались перед нашим домом. Первые, выбрав тех, кого хотели, приобретали по низкой цене. Эти несчастные люди шли такие грязные, обнаженные, оборванные, что, поверь мне, вызывали у нас величайшее сострадание.

24-го сентября, после того как нас против нашей воли продержали в Новгороде целых 8 дней, бояре решили отпустить нас оттуда. Итак, после того как были приготовлены лошади и повозки, мы в 2 часа пополудни двинулись в путь и к вечеру прибыли в разрушенный город Лентово, отсюда 25-го числа — в Новую Русу, а оттуда в день св. Михаила ³⁰⁸ — во Псков, проведя в дороге две ночи в местах, не достойных упоминания.

Там мы оставались до 1-го октября. А поскольку не были приготовлены свежие лошади, чтобы сменить усталых, на которых мы прибыли из Новгорода, мы были вынуждены ехать [340] в Дерпт на тех же. В первую [ночь] мы нашли приют в Гарелле ³⁰⁹, покинув его, [прибыли] в Репенск ³¹⁰, затем в Гаренск, [а] оттуда 4-го октября — в Дерпт.

Здесь, прежде чем мы отправились дальше, нас снова задержали почти на месяц из-за опоздания с прибытием послов великого князя ³¹¹, которые должны были направиться в Данию вместе с нами и которые появились только 10-го октября. Невозможно выразить словами, как отвратительно [там] было и [с какими] невзгодами и душевными муками было связано для нас это промедление. Для этого были особые причины, некоторые из которых я приведу здесь: во-первых, нам предстоял путь по морю (о чем упоминалось раньше), и была реальная опасность, что море покроется льдом и плавание станет для нас невозможным, так как приближалось время года, когда корабли обычно устремляются в гавани для зимовки и когда убирают паруса и снасти; во-вторых, войска польского и шведского королей, так же как и Московита, располагались лагерем неподалеку от той дороги, по которой нам предстояло ехать, и русским было трудно везти нас до Пернова, они часто меняли свои намерения: то они желали, чтобы мы доверили свое добро морскому пути, то сухопутному — в зависимости от [тех] сведений о вражеских лагерях, которые они получали; в-третьих, то место, где мы находились, совсем не было безопасно от врагов, ведь каждый день приходилось ожидать их неожиданного появления, так как этим летом такие нападения несколько раз имели место и еще тогда можно было видеть у ворот [города] трупы убитых, которые не были преданы земле, но были оставлены на лугах и полях, и их терзали собаки и свиньи.

Поэтому достойны сожаления невыразимые бедствия ли-вонцев и достойна проклятия жестокость русских, которые, подобно львам рыкающим, свирепствуют против них и жестоко преследуют, чтобы захватить, а захваченных, как бешеные собаки или свиньи, терзают и пожирают ³¹².

Я не знаю, что сказать об их жизни, кроме, пожалуй, того, что у них нет никаких занятий, кроме военной службы, на [341] которой они претерпевают тяготы, переносят голод и жажду, почти все они ведут жизнь, похожую на [жизнь] неразумных животных. Большей частью голод заглушают хлебом ³¹³, [а] жажду утоляют водой, используя, [таким образом], то же пиво, что и лягушки, [то есть воду]. Им редко позволяют находиться дома, [ведь] их все время заставляют воевать они то защищают русские границы от татар, то ливонские — от поляков и шведов. Но хватит об этом, [лучше] направить усилия на другое — рассказ о том, как нас принимали, когда мы находились в Дерпте.

Когда мы туда направлялись, мы самым твердым образом были убеждены, что местные жители окажут нам гостеприимство, однако благодаря приставам мы обманулись в наших ожиданиях. Совершенно запретив нам [пребывание] в городе, они привезли нас в предместье, недавно сожженное шведами, в дома грязные, разбитые, разрушенные. Если бы ты их увидел, ты, я не сомневаюсь, сказал бы, что это хлев или загон, скорее подходящий для собак или свиней, чем жилища, пригодные для нас, ведь их невозможно было очистить от копоти и грязи за 3—4 часа, в них не было ни кроватей, ни столов, ни окон, ни скамеек, ни каких бы то ни было других предметов. Мы не сильно удивились этому, в особенности потому, что Исдан Иванович ³¹⁴, который прибыл из Дании вместе с нами, состоял в должности воеводы этого города и часто в дороге заверял нас, что он не забудет милостей, оказанных ему в Копенгагене. Хотя мы в этот день не обедали, однако приставы не привезли провиант, и мы отправились спать, удовольствовавшись [только] немногочисленными рыбками, тайно приобретенными нами на свои деньги. Для наших слуг и прислужников были куплены норвежские сельди за более низкую цену, чем можно было бы их купить в Копенгагене или каком-нибудь другом месте в Дании, три штуки продавались за [один] датский солид, чему я никогда бы не поверил, если бы не видел этого собственными глазами, — ведь их привезли очень издалека ³¹⁵.

5-го [октября] воевода крепости ³¹⁶ через своих слуг прислал нам десерт: яблок 15 (если я правильно запомнил число), [342] груш — 20 и два квадранта ³¹⁷ меда, [а] на следующий день [его примеру] последовал слуга Исдана, также принесший меда и яблок.

Кроме того, к нам пришел один боярин ³¹⁸, который должен был вместе с нами ехать в Данию, и объявил, что встретился с нами для того, чтобы проявить к нам свое расположение и милость и узнать, не нужно ли нам чего-нибудь для поддержания жизни, [сказав, что] он обо всем этом позаботится. Приняв нашу благодарность, он удалился. Когда же мы захотели в этот же день побеспокоить его по поводу некоторых необходимых [нам] вещей, он скрылся в Псков, [отстоящий] оттуда (как было сказано выше) на 25 миль. Из этого поступка ясно видно, что сердце и уста этого человека сильно отличались [друг от друга], в первом совершенно не было правдивости, вторые же всего-навсего любили пустословие.

Здесь я чуть было не забыл рассказать о том, как приставы строили козни нам и нашему посланцу, который отправился на Эзель вперед нас, равно как и о других [их интригах] ³¹⁹. Этого не нужно скрывать, но следует изложить, чтобы все узнали об их ненависти к нам и ни от кого бы не скрылось, что их вероломство и коварство превосходили меру. Поэтому я хотел бы, чтобы ты, читатель, узнал об этом.

Когда мы еще покидали Слободу, одноглазый Болдан заговорил о наших кораблях, на которых мы должны были пересечь море, спросив, в каком месте мы должны на них погрузиться. Мы сказали ему, что они будут находиться возле крепости Аренсбург до тех пор, пока это будет возможно, и не отойдут оттуда, прежде чем их шкиперы не получат от нас какого-нибудь извещения, если только их не вынудят отойти [оттуда] слишком сильная буря или жестокое обледенение. Узнав об этом, он сказал, что будет разумным, чтобы мы заранее отправили какого-нибудь человека, который бы сообщил [шкиперам], что мы в пути и направляемся к Эзелю. Тогда там заранее позаботятся обо всем необходимом для нас. Исполнив поручение, он должен снова встретиться с нами в Дерпте или в каком-нибудь другом месте. [Также] он [343] прибавил, что приставам будет дано поручение, чтобы они, когда нам это будет угодно, дали ему проводника, и он бы тем вернее выполнил свои дела и тем скорее возвратился к нам. Этот совет мы приняли с благодарностью и признательностью, совершенно убежденные в том, что он дан от чистого сердца и искренне, но, как мы поняли позже, и в этом мы обманулись, о чем я расскажу ниже.

Итак, когда мы прибыли в Новгород, помня сказанное нам в Слободе, мы переговорили с приставами о снаряжении проводника и лошадей для нашего посыльного, они изъявили себя готовыми исполнить это. И вот, получив лошадей и проводника, он покинул Новгород и 19-го сентября отправился в путь. Но еще до его отправления у нас появились приставы и после разговора о разных предметах коснулись в разговоре вопроса о кораблях [и] сказали, что есть царский приказ, чтобы наши корабли пристали к Пернову, а мы и царские послы, которые поедут вместе с нами, должны отправиться туда. Услыхав это, мы, чрезвычайно взволнованные, ответили: “То, что вы сейчас подвергаете обсуждению, нам кажется странным; по нашему мнению, нам нельзя помешать вернуться в область [нашего] короля — на Эзель, где приготовлены все припасы для нашего морского путешествия и где мы должны выполнить данные нам королевские поручения; вы не знаете правил навигации, а таким большим кораблям, как те, что предназначены для нас, невозможно дойти до Пернова из-за камней и скал. Мы же не можем пойти на невозможное”.

Но они восприняли это так, как если бы глухому рассказали сказку. А чтобы уж окончательно завершить эту историю, [скажу, что] после долгих споров и словопрений в конце концов мы были вынуждены письмом вызвать нанятые парусные корабли и весельные галеры из Эзеля в Пернов, иначе бы нам не позволили отправиться в сухопутное путешествие [то есть не выпустили бы из Новгорода]. Но они не удовольствовались только этим обманом, но устроили и другие козни, ведь нашего посыльного, которому было дано строгое [344] указание, чтобы он как можно скорее вернулся к нам, по дороге повсюду старательно задерживали на много дней, чтобы он как можно позже достиг Эзеля. Когда он наконец прибыл туда [и], закончив там [свои] дела, направился в Пернов, ему почти не давали возможности продвигаться и задержали бы вплоть до нашего приезда [туда], если бы время нашего [пребывания] в Дерпте не растянулось до такой степени.

На основании этого можно предположить, что этот вероломный одноглазый еще в Слободе задумал сделать так, чтобы создать препятствия нашему передвижению по суше и отозвать корабли в Пернов, но в то время он молчал об этом. И на самом деле он [вовсе] не заботился о нашем удобстве, [как] то изображал.

Мне совсем не хочется говорить об этом дольше. Скажу только об одном событии, которое достойно упоминания. После того как с помощью нашего конного гонца корабли и галеры были отозваны в Пернов, и потребовалось какое-то время, прежде чем мы прибыли в Аренсбург, начальник этой крепости решил послать к нам гонца, от которого мы должны были узнать, что корабли повернули паруса к Пернову. Он убеждал нас как можно скорее отправиться в путь, чтобы скорый приход зимы, которая обычно наступала в этой северной области довольно рано, не помешал нашему переезду.

К этому гонцу был приставлен сотоварищ из области Пернова, который должен был прямым путем привезти его в Дерпт. После того как русские узнали, что оба они прибыли туда 16-го октября, они схватили проводника и посадили его в тюрьму за то, что он сопровождал этого гонца и показывал [ему] путь. Здесь я прошу представить себе, сколь вероломен этот род людей — русские, какой ненавистью пылают они к нам, как тягостно нам было иметь с ними дело в течение этой половины месяца. Несмотря на наши настойчивые просьбы, он не был освобожден из тюрьмы и не смог получить прощения.

Пока мы там находились, до наших ушей стали доходить слухи, что шведские отряды находятся недалеко от нас и опустошают почти всю местность между Перновом и Дерптом [345] и, нападая то на сам [Пернов], то на город Фелин, то на крепости Армут ³²⁰, Каркис и Рюге и другие пункты, отвоеванные русскими. Мы узнали об этом по сильной пушечной канонаде, которую слышали целых 3 дня. [И хотя] русские не хотели в этом признаваться, мы предположили, что либо город Фелин, либо одна из этих трех крепостей будет осаждена ³²¹.

Из-за присутствия [здесь] этого войска мы находились в состоянии страха, сомнения и нерешительности, потому что у нас в случае внезапного подхода врага не было возможности найти убежище в городе, [ведь] его ворота были для нас закрыты ³²². Дома, в которых мы укрывались, находились в местах, довольно далеко отстоящих от города. Враги легко могли их ограбить, сжечь и сравнять с землей.

Кто-нибудь может здесь спросить, где же в это время находилось русское войско, раз уж оно не противостояло врагу и дало ему возможность нападать и свирепствовать? Я хотел бы сказать ему, что русские в это время находились с вооруженными отрядами под крепостью Вендена ³²³, они утверждали, что им приказано осадить ее и отойти оттуда не раньше, чем они овладеют крепостью. Здесь недавно был захвачен герцог Магнус ³²⁴, сын датского короля Кристиана III. И здесь Московит проявил по отношению к знатным женщинам и девушкам такую жестокость, что, когда слышу [об этом], а уж тем более когда говорю, я содрогаюсь всем телом. Но так как это не имеет отношения к целям нашего изложения, мы это опустим, а интересующихся отсылаем для ознакомления к недавно изданной “Ливонской Апологии” ³²⁵, в которой рассказывается о том, к чему привело это несчастье.

Теперь же поведем речь об обрядах, которыми они сопровождают перевозку и установку военных орудий. Когда пушки сдвигают с места, при этом присутствует священник, который кропит их святой водой и освящает их, произнося русские молитвы и песнопения, потом несчастных крестьян заставляют их тянуть: для этой работы их используют вместо лошадей. Я видел, как орудие огромной величины тащили 800 человек ³²⁶. [346]

На следующий день после того, как его приволокли в военный лагерь, мы узнали, что поляки, находившиеся в крепости Вендене, в те дни сделали вылазку против русских, завязали небольшое сражение и одержали победу. Было убито и уничтожено около 2 тысяч русских; в этом сражении погиб, пораженный ядром, предводитель войска ³²⁷, его тело было отправлено в Дерпт, привезено и при [всеобщей] скорби похоронено с совершением погребального обряда. Другой, следующий за ним по рангу, был ранен, так же как и большое число бояр, так что все хирурги Дерпта, призванные для их лечения, не надеялись на выздоровление его и других.

Под действием этого поражения [русские] не отвели отряды от крепости, но все больше и больше стягивали осаду, [в особенности] из-за присутствия дьяка Андрея Щелкалова, которого царь недавно прислал туда, с тем чтобы тот командовал войском от его имени ³²⁸ и побуждал солдат к взятию крепости, даже не столько чтобы побуждал, сколько чтобы объявил, что царь намерен казнить всех тех, кто отступится от осады раньше, чем крепость будет взята ³²⁹. Также он имел поручение ни в малейшей степени не щадить врагов, за исключением одного [только] начальника крепости, которого он хотел видеть у себя живым, чтобы осуществить свое желание помучить его.

Пусть сказанное положит конец рассказу об этом, теперь же обратим речь на другое.

После того как мы долгое время прождали прибытия послов, они прибыли 19-го октября, в результате чего мы воспряли духом, так как это сулило нам отъезд, ведь до сих пор эту задержку приставы сваливали на них, но, как и во многих других случаях, и здесь нас обманули.

Ведь после своего прибытия они протянули три дня, прежде чем встретиться с нами и сообщить нам хоть что-то. По прошествии этих [дней] они через приставов прислали нам лошадей, на которых мы должны были приехать к ним. Как только мы у них появились, после [обычных] приветствий, прежде чем мы смогли завести разговор о других делах, они начали сетовать на то, что шведские войска расположились [347] между Дерптом и Перновом, [а ведь] по этой дороге нам предстоит ехать; поэтому они считали, что нам будет разумно оставаться в Дерпте до тех пор, пока они не уйдут оттуда и не перейдут в другое место, чтобы мы в большей безопасности смогли отправиться в Пернов.

В ответ на эти жалобы я сказал: “Нас на продолжительное время задерживали повсюду вопреки ожиданиям нашего короля и нашим собственным и противно всем заверениям, хотя нам [и] дали право свободного проезда и мы защищены охранной грамотой, что гарантирует наш свободный въезд в Россию и возвращение на родину без того, чтобы кто-либо препятствовал нам или нашей деятельности. Не будь это [так], король никогда бы не отправил нас в посольство. Впрочем, если вы не хотите выполнить обещанное и отпустить нас, это [неизбежно] станет известно Всемогущему Богу и нашему королю”. Я добавил к этому, что мы не боимся войска шведского короля, так как у нашего короля нет с ним никакой вражды, и что мы готовы к путешествию безо всякого проводника. И хотя это было высказано им открыто и довольно резко, однако они этого не слушали, но пели все ту же песню, постоянно повторяя одно и то же, в результате чего мы, оставив их в их резиденции, вернулись в [наше] жилище в гневе, в особенности потому, что путь был свободен и не представлял никакой опасности вследствие отсутствия шведов, которые уже давно покинули эту дорогу и направили свои отряды прямо к Вендену, где ожидали вспомогательных сил от поляков. Эти [силы], как думали [шведы], направлялись туда, соединившись недалеко [от этого места]. [Шведы] не обманулись в своей надежде, и в тот самый день, когда русские попытались овладеть крепостью и броситься на ее [штурм], оба войска соединились и, выступив, двинулись на готового к бою врага, [и] это многочисленное войско намеревалось завязать сражение; они напали на русский лагерь и перебили несколько тысяч [человек], ведь почти все их [русских] войско разбежалось (было захвачено 33 орудия с ядрами и порохом), остатки же несчастного войска обратились в бегство кто куда и едва [сумели] [348] донести весть о столь значительном поражении. Некоторые из них, раненые и оборванные, пришли в Дерпт. Если бы ты их видел, ты не удержался бы от смеха, что уж говорить о слезах.

Пострадал в этой беде и дьяк Андрей Щелкалов, которому было поручено руководство войсками. Он попал бы в руки врагов, если бы тотчас не обратился в бегство ³³⁰. Итак, он бежал и укрылся в крепости Ронненбург ³³¹. Невозможно сказать, какой страх охватил русских из-за этой победы [их] врагов, ведь, как говорят, в наши дни со времен отца нынешнего царя ³³² в этих местах не было подобного сражения ³³³. Итак, в этой местности распространился такой страх перед поляками и шведами, что наши приставы, которые везли нас в Пернов, во время путешествия часто настолько теряли присутствие духа, что не осмеливались вести нас прямым путем, но отклонялись от прямой дороги [и] много времени [шли] по бездорожью. Но об этом достаточно. Вернемся к описанию нашего путешествия.

29-го [октября], после того как мы против нашей воли пробыли месяц без трех дней в грязных домах перед воротами города Дерпта, в то время как царские послы находились в самом городе (в который они переехали, едва лишь узнали, что враг находится поблизости ³³⁴), а сельские жители со всем своим имуществом сбежались под защиту города, мы отправились в путь, [но] отчасти вследствие страха, который их охватил из-за появления врагов, отчасти вследствие наступающей зимы, которая, как они видели, приближалась, в этот день мы проехали [лишь] половину мили до какого-то селения Арвеколла, оттуда к Еллинкферу, [отстоящему] от него на 6 миль, на третий день, проехав 4 мили, мы прибыли в Оберполен.

Не знаю, нужно ли упоминать о том, что недавно русские напали на крепость этого города, а во время нашего пребывания в Новгороде [снова] захватили [ее]. А до того она досталась шведскому королю, [так как] герцог Магнус, брат датского короля, уступил [ее ему]. Поэтому русские вели ее осаду весьма решительно, ведь их раздражало то, что она, раньше [им] принадлежавшая, отнята у них. [349]

Отсюда мы отправились в Каролл ³³⁵, отстоящий от Обер-полена на 3 мили, а затем 2-го ноября мы [приехали] в Фелин, проделав путь в 6 миль.

Наши приставы снова запретили нам входить в город, и мы расположились в поле перед городом под открытым небом, ведь во всех [этих] местах бедность вошла в те дома, которые когда-то были богатыми.

Здесь мы узнали, что предводитель ревельского [шведского] войска Ганнибал ³³⁶ немного времени спустя со всей добычей, взятой в Вендене, прошел всю нетронутую [еще] русскую территорию в направлении Ревеля, чему не помешало [то], что он довольно близко подходил к Фелину и Пернову. Из этого можно заключить, что силы их [русских] ослабели, так как они не делали вылазок против них и не жаждали овладеть захваченной [врагом] добычей.

Отсюда 4-го ноября мы вышли по направлению к Пернову и первую ночь провели в городе Кепт ³³⁷, проехав 3 мили; так как в отсутствие Ганнибала, который незадолго до этого (как [уже] было упомянуто) направился к Ревелю, русские в этих местах немного перевели дух от войны, они повезли нас быстро, чтобы достичь Пернова раньше, чем он изменит направление движения и направит войска на город. Таким образом, мы прибыли в Пернов 6-го ноября, причем провели одну ночь в каких-то жалких хижинах на расстоянии 5 миль от Кепта и 7 [миль] от Пскова (Так в тексте. Следует читать “Пернова”.). Наши приставы сопровождали нас дотуда, хотя мы были уже за пределами русских и ливонских владений и достигли моря, которое нам предстояло пересечь. Однако они не могли удержаться [от того], чтобы и здесь, по своему обыкновению, не быть нам препятствием и не вызвать у нас гнева.

Ведь когда мы туда прибыли, я отправился в дом одного хозяина-немца — по всегдашнему обыкновению, перед городскими воротами, — считая, что именно он будет доставлять мне необходимое для поддержания жизни, а уже в [350] течение 3 дней я не мог утолить желудок, требовавший пищи. Но я не получил желаемого. Дело в том, что они схватили его и увели в город вместе с женой, не позволив ему посещать свой дом, пока мы там находились, поэтому нам пришлось довольствоваться этими пустыми и разграбленными помещениями; там же мы остались и на второй день. Но не это было самым большим бедствием, которое нас постигло, но были и другие, гораздо более важные, о чем я хотел бы тебе рассказать.

Перед нашим приездом прибыл [сюда] копенгагенский купец на корабле, который мы наняли, чтобы перевезти через море наше добро, [но] его [купца] заключили под стражу, чтобы мы его не видели до времени нашего отъезда. Подобным же образом они в день нашего отправления задержали в городе гражданина Любека, кораблем которого мы намеревались воспользоваться для перевозки русских послов, вместе с одним гражданином Аренсбурга, который прибыл туда с письмами к нам от королевского наместника. Когда он понял, что не сможет вырваться [от них], он потребовал дать ему возможность пройти к нам, объясняя, что у него есть письма для передачи нам. Когда они узнали об этом, они взяли их себе, вскрыли, и прочитали, и [уже] прочтенные переслали к нам. И хотя им было достаточно ясно указано, что честному человеку вовсе не подобает вскрывать и тем более читать чужие письма, [и] в особенности тех [людей], которые всегда хорошо к ним относились и от имени своих государей исполняли важные поручения, однако, пропустив это мимо ушей, они ни разу не проявили признаков какого-либо смущения или стыда, [но] уверяли, что им все дозволено.

При этом, так как русские послы, которые должны были предпринять вместе с нами морское путешествие в Данию, [уже] находились здесь, они испугались, как бы мы, оставив их, не сели [на корабли одни], поэтому ночью нас сторожили обвешанные оружием стрельцы, которые перехватали бы нас, если бы у нас вдруг возникла мысль тайно скрыться.

Вот оно вероломство и коварство [этих] дерзких людей, то есть русских! Кто, говорю я, из всех смертных мог бы [351] подумать, что они поступают подобным образом с друзьями и теми, с кем только что заключили союз? У кого, наконец, не возникнет чувства враждебности от их отношения и обхождения, так как никто не может избежать опасности, находясь среди них, и всякий меж ними живущий страдает от окружающей [его] злобы? Конечно, если только [человек] в здравом уме, он скорее будет переносить какие угодно трудности, чем подвергнет себя столь большой опасности.

Но довольно говорить о них, перейдем с Божьей помощью к изложению того, от чего мы отклонились. Итак, выслушай, читатель, без недоброжелательства правдивый рассказ.

9-го ноября, когда уже истек полугодовой срок с того дня, как мы покинули отеческие лары ^340а, ранним утром, до рассвета, мы отправились в морское путешествие, так как сухопутное нам было заказано, и чтобы не удалиться, не сообщив им и против их воли ([как мы], по их мнению, [хотели сделать]), мы [оповестили о нашем] уходе звуком трех труб. До морского берега нас сопровождали стрельцы, о которых было сказано выше [и] которые постарались бы помешать [нашему] продвижению, если бы четыре дворянина, находившиеся там, не предложили себя послам в качестве сопровождающих. Итак, снявшись с якоря, мы отправилась на о. Мои [и] на следующий день прибыли во владения нашего короля.

Так как во время плавания мы едва не потерпели кораблекрушение, я в кратких словах расскажу об обстоятельствах этого дела.

Когда мы взяли курс на Мон, отстоящий от Пернова на 14 миль, дул сильный ветер, а мы шли на всех парусах, и корабль резким движением наскочил на скалу. Поэтому сделали так: ослабив и опустив паруса, мы на протяжении часа простояли на ней при большой опасности для себя, но милость Господа, который и раньше спасал нас от многих больших опасностей, после долгих мытарств и в этот раз привела нас в гавань невредимыми; оттуда [мы отправились] в Аренсбург [и] прибыли [туда] в ноябрьские ноны. Там мы были с почетом приняты наместниками и знатными людьми острова, которые воздали великую благодарность Всемогущему Господу [352] за то, что он освободил нас невредимыми из рук самого настоящего фараона ³³⁸, то есть Московита, злейшего врага германцев, и возвратил нас на давно и страстно желаемую землю. Они выказали себя готовыми к оказанию нам всяческой благосклонности, с радостью узнали о договоре, заключенном между Московитом и королем [с той целью], чтобы они не испытали на себе варварских русских обычаев, [как это были вынуждены сделать] другие ливонцы, которые за столько веков привыкли к германским законам ³³⁹.

Там мы пробыли до 20-го [ноября], потому что решили возвращаться к родным местам через Германию, [чтобы] избежать мороза и других трудностей на море. Мы позаботились о том, что было нужно для путешествия.

Вот, любезный читатель, то, что я хотел вкратце рассказать об этом нашем путешествии в Россию, теперь в мои планы входит в кратких словах описать возвращение оттуда в Данию. Но прежде чем перейти к этому, я хочу добавить к моему повествованию еще краткое описание того, что, вероятно, из-за недостатка времени и быстроты [нашего] передвижения я опустил раньше.

В рассказе о путешествии в Россию уже было упомянуто, что татары могут брать себе [столько] жен, сколько захотят, о чем мы узнали в Новгороде.

Там был татарин, которого жители именовали цезарем ³⁴⁰, он содержал 6 жен, происходивших из знатных ливонских родов, с которыми он по очереди совокуплялся, однако все эти 6 жен признавали и чтили как свою госпожу седьмую его жену — русскую. Когда он хочет насладиться любовью с другими, он посылает той, которая внушает ему страсть и чьей любви он желает, кольцо или иной знак. Получив его, она показывает, что готова исполнить все что угодно и исполняет обязанности супруги до тех пор, пока он не воспылает любовью к другой и не вызовет [ее] к себе подобным же знаком.

[Также] я упомянул об Исдане Ивановиче, недавно отправленном послом к римскому императору ³⁴¹. Нужно обратить внимание, что этот человек оказался низким и [353] неблагодарным, он совсем не выказывал к нам расположения, пока мы в течение месяца были в Дерпте, [и] чуть ли не желал нас признавать, хотя [раньше] очень часто обещал обильно отплатить за ту щедрость, которая была проявлена по отношению к нему в Копенгагене. Если ты спросишь, в чем она заключалась, мы не постесняемся об этом рассказать, однако не с той целью, чтобы вопреки благопристойности восхвалять себя, но скорее для того, чтобы показать неблагодарность этого животного и его каверзный характер.

Наш король одарил его золотой цепью, хотя он не был послом к его величеству, но оказался там [в Копенгагене] по воле случая, [надеясь], что его в безопасности доставят на родину на королевских кораблях. [И действительно,] затем он был благополучно доставлен на них в Пернов; в противном случае он едва ли увидел бы родные места из-за шведского флота. Что касается лично меня, то я, стремясь оказать ему любезность, пока он был в Копенгагене, каждый день посылал ему вино, рыбу, зайцев, коз и прочее необходимое, пригласил его на обед, с почетом принял и угождал как мог, подарил ему ружья и другие подобные [вещи], то же самое делали Грегерс и Арнольд, определенно считая, что он примет это с благодарностью и в России отплатит [тем же]. Но там я понял, что он очень далек от этого, ведь, отбросив всякую порядочность и забыв все обещания, он показал себя неблаго-дарнейшим и в высшей степени нелюбезным [человеком].

Когда мы упоминали о крепости Оберполене, я забыл отметить то, что мы видели там, а именно, что трупы повешенных на виселицах терзали собаки и догрызали вплоть до костей. При этом повсюду на дороге [можно было увидеть] головы убитых, надетые на колья заборов, так же как и валявшиеся на дороге непогребенные мертвые тела.

Не стоит скрывать [и] того, что русские столь бесчеловечно обращаются со своими пленниками, что не позволяют им ничего принимать от послов и путешественников, препятствуя этому как могут, и запрещают подавать им милостыню. Когда мы были в Дерпте, слыша крики этих [354] несчастных, мы послали им 20 талеров, но им не разрешили их взять, вместо чего наказали плетьми тех, кто позволил нам приблизиться [к ним].

И вот еще что приходит на память: русские послы, отправленные вместе с нами в Данию, в Дерпте ни разу не пригласили нас на обед и ничего не прислали. Поэтому мы, воспользовавшись случаем, чтобы устыдить их, пригласили их, купив [все] необходимое за свои деньги. [Так] мы узнали, что они более склонны получать милости [от других], чем оказывать их [милости], ведь они не отказались прийти к нам, но, напротив, проявили самую полную готовность, не смущаясь [тем], что [сами] ни до, ни после того не удостаивали нас какой-либо чести.

Вот что я коротко изложил из того, что нужно было добавить. Теперь [же] перейдем к описанию возвращения в Данию, откуда мы начали путь. Так как эта дорога хорошо известна, мы ограничимся лишь упоминанием названий городов, крепостей и деревень, через которые проезжали, и расстояний между ними. Пусть все это будет так.

20-го ноября, покинув Аренсбург и проделав путь в 3 мили, на следующий день прибыли в селение Сальме ³⁴², где и остановились. Оттуда на другой день прибыли в королевскую усадьбу в Торрихе ³⁴³, отстоящем от предыдущего места на 3 мили, отсюда отправились в усадьбу Шварфер ³⁴⁴, резиденцию дворянина Георга Витинга ³⁴⁵, отстоящую от предыдущей на одну милю.

Здесь находится гавань Эзеля, которую омывает часть моря, называемая Рижским заливом, отделяющая Эзель от Курляндии ³⁴⁶, которая располагается на противоположной стороне [залива]. Здесь 24-го ноября погрузились на какие-то утлые лодки и на них преодолели 7 морских миль с большой опасностью и большими трудностями — частично из-за жестокого холода, который наступил как раз в эти дни, так что мы были вынуждены на расстоянии одной мили преодолевать это замерзшее море как [используя] паруса, так и с помощью весел, а частично из-за отсутствия гавани: со стороны [355] Курляндии вообще нет порта, но ее омывает со всех сторон открытое море, и на берег накатывают огромные волны, потому что море в этих местах изобилует многочисленными скалами, так что, если бы подоспевшие курляндцы не оказывали помощи лодкам, никто не смог бы причалить к земле на целых и неповрежденных кораблях. Итак, они [курляндцы] с огромным вниманием следят, не покажется ли парус, выходят навстречу и приходят на помощь. Чего же больше? Я не поверил бы, что [где-либо] у всех океанских берегов есть [места], плавать в которых опаснее.

Этот переход мы с Божьей помощью совершили счастливо, но если бы мы не прибыли в этот день, то уже на следующий в эту зимнюю пору мы, может быть, не достигли бы берегов, так как этой ночью море покрылось таким прочным льдом, что [там], где в день нашего прибытия по нему вряд ли можно было пройти пешком, на следующий можно было совершить путь на коне.

Здесь нам [снова] предоставляется случай, как и много раз в других местах, вознести величайшую благодарность Всемогущему Господу, который при посредстве святых своих ангелов провел нас невредимо и освободил от грозившей опасности.

26-го [ноября] мы прибыли в Сутен ³⁴⁷, проделав путь в 3 мили, отсюда 4 [мили] в Позен ³⁴⁸, где находится замок герцога Магнуса Донданг ³⁴⁹; здесь протекает также река Виндова ³⁵⁰, которую вследствие сильнейшего мороза мы переехали на повозках. Отсюда 5 [миль] до Этвалена ³⁵¹, местопребывания Ганса Беера ³⁵², человека, достойного всяческой похвалы, который встретил нас на дороге, пригласил к себе и принял любезно и щедро. Мы оставили его 29-го [ноября] и в этот же день прибыли в Газенпот ³⁵³, проделав путь в 5 миль, от Газенпота до Греббина ³⁵⁴ — 5 миль, до Сибенберга по направлению к Хейлиген Аэ ³⁵⁵ — 4 мили.

Здесь также нужно было переправиться через реку, отделяющую герцогство Курляндское от польской области, называемой Литвой ³⁵⁶ или Сарматией ³⁵⁷. [356]

Пока мы там находились, мы узнали, что в этих местах был сильнейший мятеж, поднятый крестьянами, так что все жители этой местности размером 10 или 12 миль собрались в одном месте на той дороге, по которой мы должны были ехать, [и] решили, если смогут, воздействовать силой на управителей этой области, по той причине, что они задавили их бременем новых поборов ³⁵⁸. Они выбрали себе предводителем какого-то одноглазого крестьянина, который вел себя настолько деспотично, что наказывал плетьми и розгами всех, кто прятался в домах, не повиновался и оказывал [ему] сопротивление. В результате собралось такое множество крестьян, что все стали их бояться, управители же, заботясь о себе и пытаясь помешать их намерениям, собрали 500 татар и поляков, чтобы победить [крестьян] в открытом бою ³⁵⁹. Но было ли это, мы не знаем, [ведь] мы отправились другой дорогой, миновали их лагерь и в этот же день, после того как проехали город Поланген ³⁶⁰, прибыли в Мемель³⁶¹.

Там можно увидеть очень хорошо защищенную крепость, маленькую, как и [сам] город. Хотя мы думали дать нашим уставшим лошадям только однодневный отдых, а затем быстро продолжать начатый путь, однако против своей воли задержались на 3 дня из-за буйства здешней реки ³⁶², через которую мы должны были переправиться. Вся она была заполнена льдом, сильный ветер резкими порывами гонял его то туда, то сюда, и невозможно было кому бы то ни было ее пересечь, пока сильный мороз, сковав эту реку льдом, не вернул ее в прежнее спокойное состояние.

В эти дни из-за дождя и влажности море было бурным, лед раскололся и грозил опасностью — это испытали на себе люди, пожелавшие поплыть [куда-то] на каком-то корабле. В тот день их вместе с кораблем льды отнесли в открытое море. Еще две ночи бедовали они в море, но в конце концов усилиями местных жителей были спасены и приведены в покинутый [ими] порт.

Мы же, переправившись на следующий день [через реку], прибыли 11-го декабря в Региомонт ³⁶³, [находящийся на [357] расстоянии] 18 миль оттуда. Выехав оттуда 13-го [декабря], 15-го прибыли в Мельбинг ³⁶⁴, на следующий день дали там отдых лошадям, а 18-го числа достигли Данцига ³⁶⁵, проделав путь в 24 мили; там наши лошади, уставшие от долгого пути, паслись и отдыхали в течение 2-х дней.

Здесь нас с почетом приняли и хорошо содержали наши друзья, которым наш король оказал большие услуги. Ведь они не забыли помощи, недавно оказанной им его величеством ³⁶⁶.

Когда мы хотели уезжать оттуда, группа сенаторов привела нас к портовым укреплениям поблизости от города, чтобы показать, сколь много и сколь жестокие нападения врагов выдержали они во время последней осады этого города. Они вознесли бесконечную благодарность Всемогущему Господу и нашему королю за то, что в это опасное время он оказывал им помощь, и они вырвались из рук врагов ³⁶⁷.

Под вечер, после щедрого пира, на который нас там пригласили, мы продолжили путь на повозках, но сделали только 2 мили и заночевали в местечке Каллипке ³⁶⁸, там мы оставили одного гданского сенатора Михаила Сифрида ³⁶⁹, который сопровождал нас вплоть до этого места. На другой день, проехав 7 миль, мы прибыли в Ландсвитц ³⁷⁰, на следующий день, проделав путь в 7 миль, миновав город Леонбург ³⁷¹, достигли Загарса ³⁷², отсюда прибыли в Зетцемин ³⁷³, отстоящий от предыдущего на 4 с половиной мили.

На этом пути мы проехали города Замноу ³⁷⁴, расположенный в миле от него Кецлин ³⁷⁵ и город Карлин ³⁷⁶, отстоящий от предыдущего на 3 мили. Эти города ³⁷⁷ признают господином герцога Померании³⁷⁸ Казимира Младшего ³⁷⁹, то есть [подчиняются] тамошнему епископу, кафедра которого находится в обоих этих городах. Она довольно богата. Из вышеназванного пункта мы в этот же день доехали до графства Нойгардского, а к вечеру, в день, предшествующий празднику Рождества Господа нашего Иисуса Христа, проделав 5 миль, подошли к городу Новогард ³⁸⁰, местопребыванию графа. На другой день мы прибыли в расположенный на расстоянии 7 миль оттуда город Дам ³⁸¹, пройдя находящийся в 3 милях от него [358] город Гольдское ³⁸², оттуда проехали одну милю до Штетина ³⁸³, отстоящего от Данцига на 43 мили. Наняв там новые повозки, в этот же день сверх того проделали 2 мили и прибыли в селение Фалькенволле ³⁸⁴. Выехав оттуда, мы через 5 миль немного передохнули в городе Аккермунде ³⁸⁵ и после трапезы, проделав еще 2 мили, заночевали в селении Бугевиц ³⁸⁶. Оттуда, миновав город Анклам ³⁸⁷ в 6 милях [от Бугевица], ранним утром проследовали к городу Дамин ³⁸⁸. Оттуда 29-го декабря мы прибыли в Росток ³⁸⁹, проехав через крепость Тесселин ³⁹⁰, отстоящую от него на 5 миль. На середине этого пути проходит граница владений Померании и начинается герцогство Мекленбургское ³⁹¹.

31-го декабря мы достигли города Висмара ³⁹², [отстоящего] от Ростока на 6 миль, пройдя 30-го декабря 3 мили [и] переночевав в каком-то селении. 1-го января миновали Травемунде ³⁹³ и вступили в Голштинию ³⁹⁴, снова проделав путь в б миль, [также] остановившись на ночевку в селении. Оттуда на другой день мы прибыли в Сегеберг ³⁹⁵, проделав путь в 2 мили. Там мы посетили нашего друга Хендрика Рантцова ³⁹⁶, наместника нашего короля в Голштинии, которому наш приезд был очень приятен и который показал, что он готов предоставить нам какие угодно блага. Покинув его, мы в тот же день проехали 3 мили. 3-го числа того же месяца мы прибыли в Реннесбург ³⁹⁷, 4-го — во Фленсбург ³⁹⁸, 5-го — в Хадерслев ³⁹⁹. Затем, с 5-го января, вступили в [пределы] отечества [и] прибыли в Коллинг ⁴⁰⁰, проделав за время своего путешествия 244 морских и 566 сухопутных миль.

Здесь мы прибыли к нашему королю и рады были видеть его величество здравым и невредимым.

Здесь же мы нашли счастливой нашу королеву ⁴⁰¹, ибо в эти самые дни она подарила королю и королевству прекраснейшего ребенка ⁴⁰², который да будет вверен Всемогущему Богу, и да попросим у Него всем сердцем, чтобы этот младенец, как и рожденный нам 1579 лет тому назад, почти в то же время года, а именно Сын Божий, возрастал бы годами, мудростью и был бы все более любим Богом и людьми. [359]

Вот краткий рассказ об этом нашем путешествии в Россию. Я хочу, любезный читатель, чтобы ты благосклонно принял все это. Да узнаешь ты ясно, с какими опасностями и злоключениями проделали мы этот путь.

Теперь нам остается возблагодарить, насколько это в наших силах, Всемогущего Бога за то, что он освободил нас из рук Московита, жесточайшего фараона, злейшего врага христианского имени, и возвратил невредимыми к отеческим ларам. Да будет хвала и слава Ему во веки веков.

Ему, единому Богу, да будет честь, слава и хвала. Конец.

(пер. Л. Н. Годовиковой)
Текст приводится по изданию: Якоб Ульфельдт. Путешествие в Россию. М. Языки славянской культуры. 2002

© текст - Годовикова Л. Н. 2002
© сетевая версия - Тhietmar. 2004
© OCR - Abakanovich. 2004
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Языки славянской культуры. 2002