Ввиду большого объема комментариев их можно посмотреть здесь
(открываются в новом окне)

АРИСТАКЭС ЛАСТИВЕРЦИ

ПОВЕСТВОВАНИЕ ВАРДАПЕТА АРИСТАКЭСА ЛАСТИВЕРЦИ, О БЕДСТВИЯХ, ПРИНЕСЕННЫХ НАМ ИНОРОДНЫМИ ПЛЕМЕНАМИ

XXI

/113/ ГИБЕЛЬ МЕЛИТИНЫ—ЦВЕТУЩЕГО ГОРОДА

Господь воспользовался Туркастаном и Персией как орудием наказания, а не назидания и с их помощью вынес нам справедливый приговор. [...]

/115/ На разорение прочих городов и гаваров уходило меньше времени — десять дней, чуть больше или меньше. Город, о котором идет наша речь, пока не был разрушен, был подобен [116] трехлетнему тельцу в расцвете сил, был нежен и приятен, как Моавия. Купцы его, которые восседали на престолах из слоновой кости, пригубляли чистое вино и умащались благовонным елеем. [...]

/116/ Когда этот горестный год склонился к осени ¹, а ромеи были еще заняты враждой между императорами, в месяц арег ² из Персии явилось другое войско, но я не знаю, состояло ли оно из прежних [воинов] или новых. Они так осторожно прошли по безлюдным местам, что их никто не заметил, прибыли в гавар Камах ³ и там разделились. Одна часть направилась к Колонии ⁴ и, согласно своим обычаям, разграбила страну, о чем мы узнали, когда они возвращались обратно. Другая же часть занялась Мелитиной и подошла к ней ночью. Гарнизон города составлял полк ромейских всадников, и, когда неприятель подошел, они совершили неожиданную вылазку. При столкновении стороны нанесли друг другу большие потери, а когда бой разгорелся, спаслись лишь те, кто сумел выбраться из города, а вслед за ними устремились оставшиеся в живых воины. Всех тех, кого [враги] захватили в городе, перебили. Они оставались в Мелитине 12 дней, разрушив до основания город и окружающие его дастакертьг. Таково было возмездие за гордыню [жителей Мелитины], исходящее от неподкупного и справедливого бога, который воздает каждому по делам его. Когда о бедствиях, постигших Мелитину, /117/ узнали в гаварах, расположенных ниже Екелеаца, куда неприятель подошел ночью, там собрались большие отряды лучников и заняли узкие проходы. Других дорог неверные не знали, и, поскольку горы были покрыты густым снегом, они в беспомощности оставались там все пять зимних месяцев, до наступления навасарда ⁵. Жители же утратили надежду на спасение, и память о совершенных [неверными] страшных злодеяниях осталась для передачи из поколения в поколение. Расправляясь с несовершеннолетними юнцами, их подталкивали дротиками и стрелами, тяжко ранили и убивали, и милосердие не проникало в их душу. Я уж не говорю о детях, которых вырывали из родительских объятий и разбивали о камни. Нужно ли описывать надругательства над целомудренными женами [117] и взращенными в домашних покоях девами? Исчислишь ли невероятные бедствия, постигающие [народ], когда господь покидает его?

Врагам перестало хватать пищи, скоту — корма, и понуждаемые необходимостью, они поднялись к Хордзеану. Из опасения перед ними дороги перекрыли, снег густым слоем покрывал землю, поэтому они отправились двумя [партиями]. Впереди двигались табуны коней и мулов без поклажи, которые расчищали путь, а за ними гнали пленных и обоз. Так дошли до пределов гавара, до деревни Мормреан ⁶. В этой деревне была цитадель, и там собрались все местные жители. Персы подошли и сделали привал, ибо полагали, что там имеется конница. Они плотно утоптали снег и приготовились к бою. Их предводитель вышел перед цитаделью и начал вести переговоры с начальником крепости. Снег был устлан многими коврами. /118/ Усевшись на них со щитом впереди, он кичливо исторгал страшную хулу. А начальник цитадели выбрал подходящий момент и, когда тот отодвинул щит, попал ему стрелой прямо в горло, и он мгновенно был убит. Ромейское войско напало на [противника], они начали трубить в рог, и при этих звуках неверные обратились в бегство. Находящиеся же в цитадели привели туда пленных и добычи, сколько было возможно. Но ромеи дальше не двинулись. Когда персы увидели, что их никто не преследует, они возвратились, перебили тех, кто захватил их добычу, остальных взяли в полон и повернули обратно. Они подошли к пределам Елнута, но там подверглись нападению. [Жители Елнута] освободили многочисленных пленных и, захватив добычу, вернулись в цитадель. Когда же эти кровожадные звери в смятенном состоянии вошли в пределы Тарбна, с горы Симн спустился отряд — [этих воинов] обычно зовут санасунами по имени их предка ⁷. Они напали на персов, одержали победу и перебили всех. Отобрали добычу и пленных и, славя господа и ликуя, вернулись к себе ⁸.

В этот год сожгли великолепную обитель [во имя] святого Предтечи, которую великими трудами выстроил Хрaхaт ⁹, один из чиновников великого Григора сына Васака ¹⁰, когда [еще [118] армяне] были хозяевами в стране. Сожгли церковь перед обителью святого предтечи, которую он в великолепии основал во славу и честь великого мученика и предтечи Христа, также и другие строения и деревянную церковь, которую зовут святым Григором. Все это случилось в 507 год нашего летосчисления (7 марта 1058—6 марта 1059 г.).

XXII

/119/ О НЕЧЕСТИВОЙ СЕКТЕ ТОНДРАКЦЕВ, КОТОРАЯ ОБЪЯВИЛАСЬ В ГАВАРЕ ХАРК И МНОГИХ ЗАРАЗИЛА СМУТОЙ

Епископ Йакоб, стоявший во главе церквей области Харк, в начале своего правления выдавал себя за праведника. Он носил вретище, постился, ходил босым. И подобрал себе иереев, которые неотступно следовали за ним в грубой, суровой одежде, отказывались от изысканных яств и все время отдавали пению псалмов. Таким образом Йакоб повергал в изумление как дальних, так и ближних, и каждый стремился увидеть его. Отдавшиеся ради власти дерзкой гордыне и нечестивости изъявляли ему покорность, и, если бы даже он приказал вынуть душу, никто бы не противился, не осмелился бы раскрыть рот и выдавить звук. Но все это было притворством, а не истиной, и плод познается по дереву» как слышали мы от господа. Подобно этому пишет и апостол, говоря: «Сам сатана принимает вид ангела света. И удивительно ли, что служители его принимают вид апостолов Христовых» (Ср. 2 Коринф., 11, 13-14.). Так, например, когда в домашнюю пищу подмешивают яд и [кто-нибудь] приступает к ней словно к [здоровой] пище, смертельное зелье сражает его. Точно так же рыболовы насадкой скрывают крючок, чтобы на него попалась соблазнившаяся приманкой рыба. Таковы же слуги нечестия. Они не осмеливаются обнаружить перед кем-либо гибельную бездну, [в которую катятся], — /120/ кто бы согласился, даже [119]

будучи совершенно лишенным разума, доброхотно погрузиться в пучину, откуда нет исхода? Посему для обмана обделенных мужеством они прикрываются нашей благочестивой верой и сладким словом соблазняют мысли невинных. И слова их подобны раку. Трудно лечить эту болезнь, и точно так же охваченные [нечестием] едва выздоравливают [.. .] /121/ Но хватит об этом. Нам пора обратиться к повествованию, дабы сказанное показалось убедительным.

Итак, с тех пор как обрела силу добрая, но не соответствующая действительности слава, которую распространяли о нем неразумные люди, этот Йакоб, главный приспешник и единомышленник отца всеобщего зла, начал поражать нашу веру стрелами, на которые были насажены острия из орешника ¹¹. Ибо он был весьма речист и красноречием очаровал слух многих, надеясь нарушить основание святой церкви. И не вспоминал он повеление божье и непреложный завет Петру: «Ты камень, и на сем камне Я создал церковь мою, и врата ада не одолеют ее» (Матф., 16, 18), не верил ему, но воспринял [эти слова] как речь некоего смертного. Поэтому он рванулся в бой, /122/ полагая состричь славу церкви (как поступила в древности та блудница с волосами Самсона, чтобы выдать чужеземцам непобедимого мужа), то есть [выдать] отвергающим истину святую церковь, которую честной кровью своей обрел господь наш Иисус Христос, увенчал и украсил всепобеждающим крестом, установил в ней алтарь таинства, подобный древу жизни Эдема; и плоды его, дающие бессмертие, мы непреложно признаем телом творца, согласно его недвусмысленному завету: «Ядущий мою плоть жить будет вовек» (Иоан., 6, 56—58.).

Но обрати внимание на ловкую хитрость Йакоба: со змеиным коварством он ищет, как бы здоровых в вере напоить гибельным ядом. Прежде всего он начал выбирать иереев по достоинству, а недостойным приказал умолкнуть. Это многим пришлось по душе, и тогда он придумал новое — повелел, чтобы достойные иереи лишь три раза в году служили литургию. И хотя [120] в Никейских положениях сказано: «Хоть и грешен весьма, но следует принять его исповедь, причастить к телу и крови господа, удостоить обедни и всех христианских обрядов» ¹², он к этому отнюдь не прислушался, но поучал следующим образом: если сам согрешивший не покается, ему не помогут ни поминания, ни обедни, А его приспешники издевательски смеялись, выводили на середину животное и говорили: «О несчастное четвероногое! Тот согрешил в свое время и кончился, чем же ты виновато, что умираешь вместо него?» При этих обстоятельствах народ разделился надвое, одни /123/ принимали это, другие нет. Все были в замешательстве и сомнении и пытались найти выход. А те, кто в то время в пустынях И пещерах своим постоянным покаянием служили воле божьей, великими рыданиями и слезными мольбами просили милостивого вмешательства доброго господа. Дважды [по его поводу] собирались многие отцы и архипастыри, иереи и беспорядочные толпы, коим нет числа, но лицемерный образ Йакоба опутал всех ишханов гавара словно цепями, и они поклялись скорее умереть в бою, чем выдать его собору. Он же восседал в доме подобно Несторию и через посредство вестников запальчиво отвечал собранию, уповая на помощь ишханов, а не бога. И не припомнил он псалма Давида: «Лучше уповать на Господа, нежели надеяться на князей» (Псал., 147, 8.). Этот злодей надеялся побороть истину с людской помощью, но господь не допускает, чтобы палица грешников вторглась в пределы праведников, и, дабы праведные не потянулись ко злу, он выполняет волю богобоязливых и внимает их мольбам. Он усмиряет бурю, в засуху вызывает дождь, и это молитвами [даже] одного праведника. Он [некогда] посетил нас и спас народ свой. Тот, кто в глубокой мудрости издали зачинает великие дела, и ныне распорядился наиболее полезным при данных обстоятельствах образом. А было так.

Некий иерей по имени Есайи, из гавара Карин, [происходивший] из благочестивого рода, поначалу примкнул к Йакобу, но, видя, что вокруг последнего проснулось /124/ столько страстей [121] и волнений, начал приглядываться к нему с большим вниманием. Был он муж мудрый и, выказав Йакобу большую привязанность, стал одним из его доверенных. Но, ознакомившись с его нечестивым ¹³ учением, он незамедлительно отправился к святому патриарху Саргису и поведал ему об этом. Тот выслушал, постиг суть дела и, сладкими речами призвав к себе это ничтожество, воздал ему по заслугам: лишил священнического сана, прижег лицо лисьим знаком ¹⁴ и при этом поучал: кто изменяет вере святого Просветителя, приползает к лжеучению тондракцев, проникает в стаю зверей в образе людском и приобщается к ней — пусть понесет подобное наказание! И приказал заточить в тюрьму этого жалкого человека. Надеялся, что тот, быть может, раскается и решит отойти от нечестивой ереси, ибо весьма сожалел о пропащей душе. Но, согласно словам Иеремии, огонь не сможет забыть о своем горении, ефиоплянин — о черной коже, а барс — о пятнистой шкуре; так и зло не забудет о том, что оно делает злое (Иерем., 13, 23.). Ночью Йакоб проломил [стену] темницы, бежал и, проникнув в страну греков, явился в царственный город Константинополь. Он злословил по поводу нашей веры и просил, чтобы его крестили по их обряду. Но они мудро осведомились и, догадавшись в чем дело, отказались. И сказали: «Мы не примем того, которого [сами] армяне отвергли ради веры и унизили». Таким образом, когда это ему не удалось, он спустился в гавар Апахуник, в обиталище сатаны, место собрания богоотступников, загон для зверей, который зовется Тондрак, и на некоторое время нашел там тайное логово. /125/ Говорят, однако, что вследствие крайней нечестивости и эти его не приняли. Поэтому он поднялся на гору у Хлата, и в агараках и дальних местах нашел своих, и там на некоторое время обосновался. Прожил там дни свои, затем отправился умирать в город Мухаркин ¹⁵. Не следуя законам писания, не подчиняясь [уложениям] христиан, он должен был стать отверженцем. И погиб он, как осел, [122] и мертвец был предан земле ¹⁶, оставив по себе недобрую память. Ибо всякий, кто услышит эту историю, пошлет вослед ему проклятия!

XXIII

НАДЛЕЖИТ ПОВЕДАТЬ О ТОМ, КАК И В ПРЕДЕЛАХ МАНАНАЛИ ВСПЫХНУЛО ПЛАМЯ ЗАБЛУЖДЕНИЯ

Близ бердакалака Ширни ¹⁷ проживал некий инок Кунцик, а деревню ту и поныне зовут по его собачьему имени. Был он преклонных лет, и в нем бродило нечестие, ибо просвещался у какого-то монаха-любодея, который представлял себя выходцем из Албании ¹⁸; [на самом же деле] он был первенцем сатаны и хранилищем его замыслов. Изо рта его, словно из горнила преисподней, постоянно выбивался жаркий дым, и многие погибли, вкусив этого лекарства. Итак, этот Кунцик, будучи ревностным служителем сатаны, изловил женщину по имени Хранойш, а она происходила из первенствующего и знатного рода и владела агараком. Хранойш пропиталась исходящим от него гибельным ядом, но, не довольствуясь собственным падением, многих обратила в прислужниц своего заблуждения. И прежде всего двух женщин, происходящих из той же фамилии, причем одну из них звали Ахни, а другую — Камарай, и она воистину была исполнительницей /126/ воли сатаны ¹⁹. Обе родные сестры, распаленные скверной беспутства, благодаря своему колдовскому ремеслу, что является обычным для этого сборища, обратились в проповедниц [замыслов] сатаны. Этими женщинами воспользовался отец всеобщего зла, а они, согласно псалму, «изострили язык свой, как меч; напрягли лук свой в горьких деяниях» (Псал., 63, 4.), дабы направить стрелы в праведные сердца. Нанеся удары, они метко ранили многие невинные души. На правах наследственной вотчины эти женщины владели двумя деревнями, которые обратили в пещеру и надежный стан для злобного дракона, а Кунцик, водворившись, излил туда [всю] свою желчь. А эти женщины прислуживали ему [123] и увлекли к гибели окрестных жителей, как о подобном писал Моисей: «Гнев драконов — вино их, а гнев аспидов не поддается лечению» (Второзак., 32, 33.).

Некий ишхан по имени Врвэр стал послушным собратом этих колдуний, [тогда как] в прошлом он был здоров в вере, отличался благочестивостью и даже выстроил в своем наследственном владении обитель. Собрав там братьев-пустынников, он наделил их обширными [земельными владениями] и избавил от нужды. Их настоятель по имени Андрэас был весьма прославлен в аскетических упражнениях. Ежегодно, во время сорокадневного поста, ишхан прибывал к нему, оставался до великого дня пасхи и оказывал отшельникам множество услуг. Он, казалось, превосходил всех готовностью насытить неимущих и своей /127/ покорностью иереям. Но зло подцепило его на крючок через посредство этих женщин, которые безраздельно предались грязному с ним любодеянию, позабыв о кровной близости ²⁰. [Подобные] женщины становятся гибельным логовом [для всех, кто общается с ними]. [...]

Попав к ним в тенета, этот несчастный Врвэр утратил благочестие, лишился веры, стал противиться богу и святым его. Он покинул господа, породившего его в святой купели, забыл бога, телом и кровью своей вскормившего его. Покинул дом, лишился чести, забыл божественный обет, удалился от подвижнических установлении. А в собрании духовенства этой местности, выстроенном им некогда с великими затратами и трудом, где хоры псалмопевцев и сонм служителей сладкими песнями /128/ созвучно с небесным воинством благословляли бога, ныне умолкли песни, место это обратилось в пустынные руины. Так что же дальше? Несчастный сошелся с женщинами, в коих поселился злой бес, и тогда они увлекли за собой жителей агараков, принадлежавших им, — о них мы упоминали выше, называется же один Кашэ ²¹, другой — Алюсой ²². И, охваченные бесовским неистовством, они снесли церкви, которые издавна соорудили в своем змеином логове. И встречая на полях знак нашего спасения и оружие победы господа, с помощью которого [124] он победил смерть, а мы избавились от речений злобного врага, знак, могущество которого превозносил, пренебрегая [значимостью земных] существ, Павел, говоря: «А я не желаю хвалиться, разве только крестом господа нашего Иисуса Христа» (Галат., 6, 14.),— они, выступая поборниками интересов сатаны, породившего их, бесстыдно уничтожали этот знак. Но, вспомнив о кресте, я включу в повествование и прочие рассказы о чудесах, дабы повергнуть в трепет всех слушателей.

Близ горы Пахрай, которую ныне зовут Гайлахазут ²³, при предках был аван, который называли Базмалбюр ²⁴. Там же во всем великолепии установили божественный знак. И переименовав во имя креста, и поныне зовут [этот аван] Хач ²⁵ В день великой пятидесятницы, в ночь под новое воскресенье, туда прибыли эти добровольные слуги сатаны, молотом нанесли удар по венцу богоприимного креста, раскрошили его и повергли наземь. Сами же убрались в свои глухие, змеиные логова. Даже небеса поразились этому, а разгневанную землю охватила дрожь. Арусеак ²⁶ оплакала /129/ это деяние, а вечерняя звезда затуманилась печалью. Когда утром, как положено, дьякон стал перед крестом, чтобы начать службу великого воскресенья, и взорам его предстало ужасное зрелище, он схватился за ворот, разорвал одежду и громкими криками стал призывать тамошних жителей, чтобы немедленно собрать их перед этим зрелищем. При виде этого они оторопели, подняли вопль, стали бить себя в грудь и пятиться. Мужчины и женщины, старцы и юноши вместе зарыдали. Они пребывали в подобной тревоге, пока в них неожиданно не проснулось сознание — в соответствии с несказанной божественной мудростью. Ночью, когда это случилось, неожиданно выпал снег и покрыл землю сплошь белым. Следы нечестивцев оказались запечатленными на снегу и вели в их логова. Немедленно дали знать блаженному архиепископу ²⁷ Самуэлу, который, прознав об этом, прибыл туда со множеством людей. Он призвал епископа, дьяконов и [вообще] святых отцов гавара и вместе с ними, прибыв на место, предал огню пещеры [еретиков], проклял их имущество и все, что [когда-либо было] им поднесено, как в древности Иисус поступил с Иерихоном, дабы никто не осмелился взять что-либо. И шестерых из них, которых считали вардапетами зловредной и нечестивой веры, взял под арест и прибыл в гюлакалак по имени Джермай ²⁸. И приказал запечатлеть на их лицах лисий знак, дабы этот знак оставался на них вечно и делал [их] известными каждому. И чтобы никто по наивности с ними не общался, а чтобы преследовали как злых зверей, [уводя] от людей [прочь]. Затем благословил людей, которые помогли ему, и отпустил их с миром.

/130/ Когда же наступило лето, царь прислал [верховного] судью страны по имени Елиа. Елиа прибыл в гавар Екелеац, и ему навстречу вышел страшный злодей Врвэр, начал поносить почтеннейшего архиепископа Самуэла и прочих епископов, входивших в его окружение, мол, разорили они мой дом, а деревню предали огню и уничтожили. К тому же архиепископ обязал их к уплате значительной суммы денег и имущества. Узнав об этом, судья разгневался пуще прежнего и выслал солдат, чтобы они поспешно доставили к нему блаженных епископов. Когда воины прибыли, архиепископ отправил грамоты ко всем церковнослужителям, иереям и пустынникам, чтобы они, не раздумывая, прибыли к нему. Когда эта весть дошла до них, она показалась им знаком, исходящим от божественного провидения. Собралось такое множество иереев, а еще больше мирян, что я не в силах подсчитать их количество. И вся эта толпа прибыла к берегу Евфрата, где с ним смешивается Мананали. В это время начался ливень, и от дождевых потоков проснулся Евфрат и, вздувшись, пошел волнами. Солдаты же подвели судно и торопились перевезти старца — епископа Самуэла и его племянника по брату Тэодороса на ту сторону, в аван по имени Котэр ²⁹, поскольку там находился судья. Но народ вцепился в епископов и не отдал их солдатам. Солдаты сказали мирянам: «Сначала перебросим этих, а затем и вас, народ». Уговорили мирян, подхватили епископов и на судне переправили на ту сторону. Когда же судно остановилось, [судья немедленно] бросил епископов в темницу. [126] Когда народ догадался об их хитрости, /131/ о том, что они не вернули, как обещали, судно, они громкими голосами и поощрительными возгласами начали воодушевлять друг друга, что [лучше] перейти [реку] и погибнуть в воде, чем слышать слова порицания, обращенные к проводникам веры. Время было вечернее, солнце вобрало в себя лучи и клонилось к закату, уступив место небесным созвездиям, и тогда вышли вперед сонмы иереев и разделили воды не символом креста, но имея в руках сам победный знак божий. Взобрались на плечи [друг другу], твердой верой одолели бушующие массы воды, которая стала подобна буйному коню, усмиренному поводьями, и позволила народу перейти, причем из этого множества никто не пострадал. Совершив переправу, они все утро пели богу хвалебные гимны, имея во главе хора непорочную Марию, то есть святую церковь, а в руках у них были литавры, то есть истинная вера. И были они не безголосы и не искусны, словно облитые скверной ереси, а охваченные жаром горячей веры в святой дух, отдались звонким песням, которые сливались с рокотом Давидовым и звучали у всех в ушах: «Воспойте Господу новую песнь, ибо Он сотворил чудеса» (Псал., 97, 1.) и следующие за ними слова. И всю ночь они провели в громкозвучных молитвах к богу.

Когда судья узнал о божественном провидении и о чудесах, он понял, что господь отметил наш народ вниманием. Великое чудо повергло его в дрожь, он обратился к молитвам и призвал на помощь бога, мол, не хотел бы по невежеству лишиться твоего, господи, правосудия. Когда наступил день (а было воскресенье), /132/ он отправился в епископское подворье, называемое Пррис ³⁰, учредил праведный суд и привлек главарей этого сборища. Недостойного преступника Врвэра обязали явиться на суд. Есть такое животное, называемое хамелеоном; чтобы спастись от охотников, оно, говорят, окрашивается во все цвета. Так и он. Когда истина восторжествовала, он понял, что не в силах сопротивляться: на рассвете тьма исчезает, когда же выясняется истина, [127] ложь гибнет. Что же он предпринимает и к каким прибегает средствам? Обещает стать ромеем, его усыновляет епископ по имени Еписарат, причем Врвэр подачками пленит его мысли. [Этот епископ] является на судилище, умоляет уступить [Врвэра] ему, к тому же склоняется и судья, ибо брат нечестивца своим ишханским достоинством и отменной храбростью принадлежал к избранным и был известен царю, что и учел судья. И поэтому он вверяет его епископу, как тот и просил. А прочих сообщников Врвэра изгнали, наказав ударами и поркой и разорив их дома. Собрание благословило судью, и [все] разошлись с миром.

Но божья кара опередила Врвэра: он ускользнул от [людского] наказания, но не смог уйти от божьей десницы. Тело его, как и Ирода, неожиданно воспламенилось жаром, пальцы рук высохли и отказались подносить пищу [для насыщения] тела. Но если даже он [пытался] вкусить пищу, то она не проходила, и до смертного дня он изрыгал ее обратно. Затем и тело покрылось проказой, но он не раскаялся, не вспомнил былого благочестия. Продолжал руководствоваться той же дьявольской ересью, пока не кончился. Телесные муки постоянно напоминали о геенне, в которой ему предстояло терзаться.

/133/ Но мы сочли неуместным описать отвратительную ³¹ деятельность еретиков, ибо она преисполнена скверны. И поскольку слух не у каждого стоек, упоминание о многих прегрешениях увлекает внимающего и даже подталкивает его к подобным действиям. Но вот что о них известно и о чем нам следует сказать. Они не приемлют церковь и церковный чин, [не признают] ни крещения, ни великого и страшного таинства литургии, ни креста, ни поста. Но мы, истинно верующие в святую троицу, должны быть тверды в исповедании незыблемой надежды, которую усвоили от святых отцов. Так отвратим же лица от их богоотступнического сборища, посылая им [лишь] проклятия! [128]

XXIV

ОБ ИЗБИЕНИИ МЕЧОМ ПРОСЛАВЛЕННОГО НА ВЕСЬ МИР ГОРОДА АНИ

[...] /134/ Бедствие, постигшее Арцн, случилось совсем недавно, и время не успело затмить о нем [память]. Многим пришлось видеть [это] своими глазами и слышать об этом — ведь после немало стран и городов избежало гибели. И тем не менее в мыслях своих дерзнули ослушаться и в гордыне своей восстали — не против человека, но бога, который способен сокрушать высокие башни, а укрепленные города обращать в холмы из праха. Не задумались, пренебрегли страхом божьим и его грозным предупреждением. Сочли, что иссякла горечь гнева, которой призваны напоить грешников. Крепость же Ани и дщери ее были вскормлены в сугубом нечестии, вопреки [воле] небес они отдались безудержному веселью, так что бог направил против города персидского царя, дабы выяснить, что /135/ там творится. И началась война в Армении, так что [противник] смог расширить пределы своей страны и овладеть другим царством. То был 513 год нашего летосчисления (5 марта 1064—4 марта 1065 г.).

Царь ³² прибыл с бесчисленным войском и отменным снаряжением. Он вступил в нашу страну и внушил ужас и страх ее дальним и ближним жителям. Пожирал и сокрушал многие области и наконец подошел к городу, преисполненному своих грехов ³³. Он поставил шатер свой против города Ани, а армия его распространилась по всей стране. Настойчиво измышлял средства, чтобы распахнуть железные ворота и сорвать медные запоры, которые препятствовали ему. Но затем впал в отчаяние, ибо крепость казалась несокрушимой, и, хотя атаки становились все ожесточеннее, собрался отступить. Но не ведал того, что господь породил среди защитников и ишханов раздоры и распри ³⁴, начались смута и разногласия. И вот они отказались от боевых действий и [129] обратились в бегство. Отдались страху, забыли родственников и ближних друзей, каждый был охвачен ужасом. Видя это, осаждающие бросились прямо на стены, они нахлынули на город, подобно волнам бушующего моря, и, никого не щадя, пустили в ход персидский меч. Пытаясь спастись, множество мужчин и женщин кинулись к царскому дворцу ³⁶, прочие же устремились к крепости, которая зовется Нерки Берд ³⁶. Когда врагам стало ясно, что укрепившиеся в городе неспособны к [сопротивлению] и им не хватает воинов, пищи и питья, они тут же окружили осажденных и вынудили выйти [из своего убежища].

/136/ Там можно было видеть горе и смятение, охватившее всех без различия возраста. Младенцев вырывали из материнских объятий и разбивали о камни, матери орошали детей своих кровью и слезами. Один меч поражал отца и сына, старцев и юношей, священников и дьяконов настигала смерть от одного оружия. [Трупы] до предела заполнили город, пути пролагались по телам убитых. Множество перебитых, бесчисленные трупы — и большая река, протекавшая близ города, окрасилась кровью! Свои могилы убитые нашли [в чреве] диких и домашних животных, ибо некому было похоронить и засыпать их землей. И вот от липкой грязи свершенных там преступных деяний стройный, великолепный дворец воспламенился и превратился в холм из праха. Вот тогда был положен конец ростовщическим делам и плутням! ³⁷.

Таков удел неправедных городов, которые обстраиваются ценой крови чужестранцев, процветают за счет пота бедняков, ростовщичеством и несправедливыми сделками укрепляют свои дома. Безжалостные к неимущим, они стремятся лишь к веселью и неге, не чуждаются грязных дел, они опьянены [недостойными] желаниями. Что станет с ними, когда постигнет их гнев господний? Они погибнут, растают, как воск от огня, будь то царь или ишхан, как нам известно из писания.

Персидский царь овладел множеством гаваров и с несметной добычей вернулся в свою страну. [130]

XXV

/137/ О ГРЕЧЕСКОМ ИМПЕРАТОРЕ, ПОЛОНЕННОМ ПЕРСИДСКИМ ЦАРЕМ

Не следовало рассказывать о непостижимых явлениях, описывать события в то время, когда мы не располагали повествующим о них сочинением, [браться за труд] без чьей-либо просьбы, да и превосходящий наши возможности. Поэтому мы прошли мимо многих важных событий, которые имели место в те времена, оставив их более сведущим и мудрым: быть может, кто-либо из них обратится к [их описанию]. Таким образом, я раззадорю тех, кому это под силу. Но преступно было бы обойти молчанием битву между двумя царями, посему в немногих словах мы опишем эти великие события.

Если считать с Константина Великого, Диогэн ³⁸ был шестидесятым или около того императором. Он видел, что персидский царь захватил немалую часть его империи, разогнал греческих наместников, а затем с великой добычей и пленными вернулся в свою страну. И через десять лет, отдавшись порыву, обладая мужественным характером, греческий император решился на войну, дабы не показаться трусливым и не оставить после себя дурной памяти. В великом и грозном гневе прошел он по морю, словно по суше, занял провинцию Вифинию и собрал вокруг себя великое множество [войска], ибо обширные пределы империи—от финикийских долин, где находится Антиохия Великая, до крепости Ван и страны Рштуник ³⁹ против Хеpa — находились пока под его властью. При виде такого множества войска, собранного в одном месте, он /138/ возгордился и счел, что земным царям его не одолеть. И не вспомнил он слов пророка, что не множество войск спасет царя и не могущество великана, но десница всемогущего. В голове у него родился нелепый замысел, множество войска вместе с военачальниками он отправил по другой дороге, а сам с великим ополчением взял путь на восток, прибыл в великий город Феодосиополь и там сформировал конницу. Велик грех, если преступник перестает [131] быть сыном [божьим] и в деяниях своих лишается разума. Но хуже гордыня, которая правит ишханами и царями, забывающими о прегрешениях древних. Тот же недуг сразит всех причастных к этому. Никто не сможет противостоять строптивцу, если господь, согласно притче, не выступит против него. Посему император не разрешил войскам стать на отдых [и подождать], пока подойдут и сплотятся вокруг него прочие силы. Они бы воодушевляли друг друга на подвиги мужества, и так образовалась бы великая армия, внушающая ужас противнику. Но Диогэн пожелал добиться успеха лишь собственными силами. Он подошел к пределам гавара Маназкерта, где расположился лагерем персидский царь. Там, против персидского стана, он разбил свой лагерь, вокруг приказал возвести укрепления и назначил день битвы.

Персидский же султан был в тревоге и коварно стремился начать бой [немедленно], он опасался, что будут стянуты другие отряды, мощь императора возрастет и ему не удастся прорвать оборону врага. Он предпочитал выступить против двух сил, нежели против трех. Султан поспешно поднял своих, так что греки невольно вынуждены были изготовиться к бою против персов. Противники в ярости /139/ напали друг на друга, они бились в боевом рвении, но ни та, ни другая сторона не могла еще одолеть. Вскоре, однако, крупный отряд, воины которого не были причастны к богопочитанию, изменил греческому императору и перешел на сторону врага. Это вызвало смятение в греческом стане, войска стали биться вяло и трусливо, в то время как воодушевившиеся персы мужественно и неукротимо бросались в бой. Не ведая истинного положения дел, греческий император разгневался на армянское войско и всю нацию, отнесясь к ним с презрением. Но вот он обратил внимание на боевую храбрость и подвиги удальцов, которые не утратили присутствия духа перед могучими персидскими лучниками, мужественно держали фронт и не показывали спину, хотя многие из них были настроены к императору враждебно; тем не менее они не изменили и приняли смерть, желая, чтобы после смерти [132] об их преданности и храбрости осталась добрая память. И тогда император выказал им свою любовь и посулил великие дары.

Император поднял глаза и с того места, где он располагался, посмотрел на противника. Увидев, что часть его собственной рати обратилась в поспешное бегство, он немедленно облачился в боевую одежду, вооружился и, как молния, устремился в гущу боя. Сразил многих персидских храбрецов и среди войск [противника] вызвал смятение. Но не ведал того, что не с ним был военачальник отрядов господних, который явился Иосии и даровал ему победу. Господь не выступил с мечом и щитом вместе с нами, не обнажил меч против врага и не остановил его. Всемогущий господь не появился среди [императорских отрядов] и не протрубил нам в рог спасения и надежды, но отнял у нас [дарованное] им /140/ же мужество, предал нас в руки врагов наших, на поругание соседям нашим, отдал нас на заклание словно овец. Луки наши раскрошились, орудие оказалось переломленным, воины ослабли и оробели, ибо господь лишил мощи воинов и начальников наших. Отнял у них за непотребные нравы меч и могущество и выдал их врагам.

И вот этого могущественного владетеля царского престола полонили, словно жалкого и грешного раба, и поставили перед персидским царем. Но господь и наказывает и утоляет боль, бесконечна сладость его человеколюбия, и порицаемого он не совсем ниспровергает, но после немногих испытаний прощает, дабы мы осознали собственную немощь. И он пощадил и облагодетельствовал владетеля своего престола! Звероподобному персидскому царю он внушил любовь и заботу, какую питают к любимому брату, и [персидский султан] охотно пощадил Диогэна и выпустил его.

Но освобожденного господом и вырванного из рук чужестранца свои, коварно надругавшись, ослепили и убили, и несмываемой кровью окропили царский престол. И с тех пор начальники и воины утратили свое мужество и победа более Не доставалась империи. Коварство и ненависть разделили динатов, поправших правосудие: они разоряли страну и [133] ничем не способствовали ее спасению. И господь разгневался и призвал для отмщения многие народы, от Лунных гор ⁴⁰ и до великой реки, протекающей по северной стороне Индии ⁴¹, дабы эти иноязычные и злобные племена наводнили многие [земли] нашей страны, обосновались на берегу моря Океан и разбили шатер против великого града, чтобы весь мир заполнить кровью и трупами и положить конец порядку и вере христианской.

Пока же великий султан Алб-Аслан ⁴² увидел, сколь значительны /141/ одержанные им победы, увидел счастливый исход трех войн (во время первого похода, правда, Маназкерт не был взят, но многие области он [султан] разорил мечом и взятием в полон; во второй раз избиениями и пожарами он обратил в пустыню Ани) и с дерзкой самоуверенностью выступил навстречу греческому императору. И думал: «Если [Диогэн] изъявит покорность, я с любовью и почестями отпущу его в собственное царство, И заключим клятвенное соглашение, что между персидским царством и греческим утверждается мир». Выйдя из этой войны победителем, когда все, о чем он помышлял, удалось, а тот, кто внушал трепет и страх, стоял перед ним в оковах, словно раб, он вспомнил об обете, данном богу, и усадил Диогэна справа от себя. Возвеличил его, словно родного, и заключил с ним договор, мол, пусть отныне кончится между ними вражда. Владей в мире своим царством, а мы — персидским. То, что я захватил в войне, остается мне, но мы не будем более вторгаться в вашу страну. И отпустил его с великим почетом. А когда увидел, что Диогэн коварно схвачен своими нахарарами ⁴³ и ослеплен, и умер, не дойдя до царского престола, он преисполнился гнева и ярости. Хотел отметить за друга, но его самого постигла смерть. И ушел он из мира вслед за прочими смертными, [придя туда], где едины цари и бедняки ⁴⁴.

/142/ ПАМЯТНОЕ СЛОВО НАСТОЯЩЕГО СОЧИНЕНИЯ

Я счел необходимым напомнить в этой книге любезным братьям моим о событиях, достойных того, чтобы о них поведали. В самом начале повествования было кратко сказано о предвидении божьем и о непостижимости его. Стремительное, обращенное к миру, прекрасное и светлое тело, насыщенное ярчайшим светом, следует по середине пути, быстро несется по ясному полушарию, оставляя под собой землю. Но вот оно облекается в широкую сотканную из многолетних грехов ткань. И вокруг него образуется густой мрак, который задерживает яркое свечение. То нельзя было решиться взглянуть на него, а теперь оно стало тусклее звезды — виден лишь круглый контур... Так вот, образом своим оно являет ясное, светлое устройство церкви, погруженное [ныне] в мрак. И тьма поглощает чистоту душевную и свет праведного пути.

Со времен изложенных выше событий, когда по армянскому летосчислению 482 год ⁴⁵, и до наших дней оскверняется и разрушается святой обет и церковное устройство. [С тех пор] мы не слышим вести о мире и доброго известия. Не воздвигается столп победы, одержанной царем или шиханами. И не только они, но также и иереи не смогли отвратить чудище-войны, ибо ослабели, утратив силу. Нетерпеливые и своенравные, они оказались под властью неприятеля, и мир заполнился [их] смутой и раздорами; понемногу оправдалось пророчество о затмении мира. После этого напали на нас враги, облачили нас в скорбь и печаль и радостям пришел конец.

/143/ Итак, когда по всему миру распространились бедствия и горестные муки, пламя, вспыхнувшее на юге, захватило высокие крепости и уничтожило неприступные башни, словно растопленный воск. Ушли в небытие цари и ишханы, и покинула нас надежда на спасение. И всех нас постиг гнев господний — молитвенные дома разорены, а камни, омытые священным елеем, служат основанием дворцов для чужеземцев. Пришел конец священному богослужению, мы стали [135] посмешищем для язычников. Изнуренные и согбенные, мы клонимся долу, стали подобны высохшим скелетам, утратившим дыхание жизни. Мы преисполнены грехов отцов наших, и с нас требуют возмездия за грехи наших предков. Нас постигло семикратное возмездие, а имя христианское оскорблено и поругано. Пришел конец законам и [праведному] суду, ни к чему наши слезы и стенания. [Враги] усматривали в том благочестие, чтобы грабить и убивать нас. Их выводила из себя одежда, которой прикрывается наш стыд, а завидев нас обнаженными, они чрезвычайно веселились. Постигшие нас великие бедствия иссушили нас, обратив в стебелек. Как тени, блуждаем мы по миру, дрожа от страха. Не насыщает нас пища, и горько питие от страха и угроз повелителей наших. Не верят они, что господь наш на небесах и дойдут до него молитвы и мольбы наши. Ибо господь пожелал истерзать нас в муках, истомить и измучить, всех без различия в возрасте ввергнуть в страдания. Отвратил нас от лика своего, словно подлежащих наказанию грешников, удалив, рассеял нас среди чужих народов, [думая, что так], быть может, сумеет подчинить булаве своего назидания /144/ строптивые, непокорные и неукротимые мысли наши, как Израиль во времена Илии и Самарию при Елисее. Не было у них и частицы надежды, упразднено [было] попечение царя и начальников, и, что превыше всего, [умолкло] благодатное и утешительное слово пророка, чем они [некогда] укреплялись и противостояли тяжким испытаниям, ниспосланным от господа. Нам же тяжелее и хуже всех — нет царя и ишхана, душа и тело покинуты наставником, и не найти нам пристанища. Истомившиеся, мы вынуждены существовать в царстве язычников, день за днем испытывая тяжкие удары их бича. Мы не служили господу, так послужим чужестранцам, презрели страх божий — день за днем нас будет преследовать страх перед ними... Нерадиво отправляли мы службу господню, так послужим покорно им и днем и ночью. И [бог] не только вразумил нас за грехи наши, но с милосердием и состраданием вверг нас в горнило, дабы наставить на путь истинный и добрый. [136]

Если взвесишь ты, [господи], грехи наши, они окажутся значительнее выслушанного от тебя назидания, а наказание — легче вины нашей. Пошли нам, господи, любую бурю испытаний, но не отвращай от лица своего. Обрушь на нас могучий вал мученичества, но не лишай нас любви своей, господи! Лучше попасть в твои руки и принять от тебя наказание, чем оказаться вдали в своем непослушании. Лучше в страданиях и муках быть вблизи от тебя, чем отойти ради покоя и благости. Достаточно того, что имя твое святое призывается над нами, мы сопричислены к твоим наследникам, а ты своей честной кровью признал нас народом нового обета. Не выпускай нас, творец, из рук своих, /145/ согласно воле твоей, дабы не доконали нас ненавистные тебе язычники, И все это — больше, чем сказано в моей книге, — постигло нас за грехи наши.

Невозможно описать все бури, пронесшиеся в наши времена, или изложить раздельно все, что случилось в каждом месте, в каждой области или городе, — все, что пришлось перенести нам от язычников. Ни одного дня, ни разу не обрели мы покоя и отдохновения, но все время было насыщено смутами и невзгодами. Со дня на день росли страдания и муки. И все они были настроены злобно, хотя долгие годы провели у нас. Их змеиная злоба не прекратилась, не насытилась подобная огню жадность. Все их помыслы о нас вероломны, слова же преисполнены коварства. И каждое утро они приступали к новым злодеяниям, ибо всеми владела одна мысль — покончить с нами, износив как обветшалые лохмотья, стереть у себя даже память о нас — не смотреть на нас и не видеть нас живыми. И пусть под ногами их бесследно исчезнут могилы наши...

Поэтому мы обратились к древним летописям, чтобы должным образом, приличествующими словами они наложили отпечаток на эту книгу, где достоверно собраны воедино события прошлого и настоящего. Пусть о них останется память, как это мы видим в исторических сочинениях древности. В этой же книге описано не все, но лишь начало постигших нас событий, ибо не в силах мы полностью осмыслить [137] и описать их завершение. Тем не менее мы все это изложили с целью, чтобы, прочтя, вы узнали грех был причиной всего постигшего нас. Чтобы взирая на нас, вы трепетали перед богом, дрожали от страха перед его могуществом И своевременной исповедью и покаянием предупреждали [наказание], а не вызывали [возмездие], став его жертвой.

(пер. К. Н. Юзбашяна)
Текст воспроизведен по изданию: Повествование вардапета Аристакэса Ластиверци.  М. 1968

© текст -Юзбашян К. Н. 1968
© сетевая версия - Тhietmar. 2002
© дизайн - Войтехович А. 2001