НИКОЛААС ВИТСЕН

ПУТЕШЕСТВИЕ В МОСКОВИЮ

1664-1665

MOSCOVISCHE REYSE: 1664-1665. JOURNAAL EN AANTEKENINGEN

23 марта.

К послу пришел дьяк Лукиан Тимофеевич Голосов ²⁰⁹ и сказал, что царь разрешил дать Штатам Голландии и Нидерландам требуемый ими титул, но что пока еще в ответной грамоте будут придерживаться старого написания. С первым послом, которого царь пошлет, привезут новый титул, а сейчас его не дают, чтобы не казалось, будто посол принудил царя к этому. Кроме того, он сказал, что в скором времени посол предстанет пред ясными очами царя, получит на все положительный ответ, ибо теперь он опять в милости у царя. Посол опасался, что посольство пришлют не скоро [в Голландию]. На это дьяк сказал: "Скоро". Раз такова воля царя, ответил посол, то с неправильной грамотой он мог бы привезти и правильную и тем быстрее закончить дела. Дьяк обещал все передать царю; этот господин был очень вежлив. Очевидно, как велика была недавняя немилость, так велика казалась теперь милость. Все хорошо, прекрасная погода!

Может, и не так уж удивительно, что русские столько спорят о титуле "Высокомогущества" Голландским Штатам. На их языке такое название дается разве только Богу; они не называют так и своего царя, так что этот титул кажется им очень странным. Упомянутый дьяк очень хорошо говорит на латинском языке, поэтому его здесь называют латинским [139] дьяком, и он единственный, кто в этой большой стране занимается латынью и приобрел в этой области ученость, кроме белорусов [украинцев]; у тех кое-где встречаются ученые. В Киеве имелась хорошая Академия ²¹⁰, поэтому некоторые из тех, кто жил в Киеве, а также бывшие в Польше в плену понимают и говорят немного по-латыни.

В тот же день шведский комиссар посетил посла, чего раньше он не мог сделать; даже генерал-лейтенанта царской армии голштинца Баумана не допускали к нашим воротам.

В этот же день я узнал от двух-трех русских из самых знатных, как они обиделись за то, что Их Высокомогущества дали привилегию своим торговым компаниям плыть в Китай через Вайгач: "Ну разве вам мало того, что вы пересекаете все моря? — сказали они. — Вы хотите посетить еще и земли царя? Царь вам в этом помешает" (боятся за Сибирь), и т.д. и т.п.

24 марта.

Посол через пристава просил ответа на свою памятную записку, скоро начнутся религиозные — пасхальные — дни, во время которых он мог бы заказать перевод и проверить его, а также дать свой ответ, если что неправильно. Приставы дали несколько менее грубый ответ; они считали, что посол, получив вчера хорошие вести, снова находится в милости у царя. Посол сказал, что он не знает ни милости, ни немилости, что ничего не справедливого он не говорил и не требовал и что вчерашнее было не так уж хорошо, могло быть лучше, и т.д.

В эти дни мы опять услышали, что царь и его люди сердились на Его Превосходительство [посла] за то, что он отказался от посредничества, и еще за то, что в некоей памятной записке он сказал: "Если этого не произойдет, то мои Высокомогущественные Господа будут вынуждены поступать в этом деле по их усмотрению". Речь шла там о привилегии, которую русские предоставили англичанам на вывоз вара. Еще нам сказали, что польский посланник недавно высказался или проговорился, что если бы мы им предложили [140] посредничество, то они не отказались бы от него и это было бы приятно.

И сегодня многие знатные, впавшие в немилость, были высланы в Казань и Сибирь.

Примерно в это время отправился отсюда в Псков воеводой один из наших дьяков, Афанасий Лаврентьевич Ордын-Нащокин, так что с нами теперь остались только князь Иван Семенович Прозоровский, Иван Афанасьевич Прончищев и дьяк Алмаз Иванов.

27 марта.

Посол отправил секретаря в Посольский приказ с просьбой закончить текущие дела, но получил ответ, что посол может не грустить: до Пасхи он все равно не получит ответа.

Сегодня я узнал, что [ногайские] татары восточнее Казани во многом схожи с евреями; несомненно, это когда-то вывезенные племена [евреев], сохранившие старинные обычаи: они не едят свинины, совершают жертвоприношения по древнему обычаю, их жрецы получают десятину, правосудие проводят таким же образом и так же становятся "нечистыми", совершают обрезание, имеют по древнему обычаю скинию ²¹¹, у них тоже в обиходе псалмы Давида и книги Моисея, да они и говорят, что происходят от евреев. В Крыму живут такие же люди, они убежали от тех же, и у них тоже наблюдаются остатки иудаизма; это рассказал нам один из их рода, который здесь на службе.

27-го был день рождения царя. Ах, с каким великолепием его празднуют! Все были в самой лучшей одежде, так же были убраны лошади. Колокола звонили по всему городу. Для богослужения царь с большой пышностью отправился к одному монастырю; всё было занято вооруженными солдатами, каждый держал в руке маленькую палочку. Перед ним [царем] ехали самые знатные, такие как Алмаз, князь Прозоровский, каждый в отдельных санях; большинство с непокрытой головой, что здесь у знати в обычае, хотя еще так холодно. Впереди ехали епископы и митрополиты, по пути они всех благословляли. Прямо перед санями царя несколько [141] знатных ехали верхом, вокруг них шли стрельцы, одетые в белое. Лошадь царских саней вели дворяне; она была пышно убрана перьями, соболями и попонами из золотой парчи. На царе была высокая черная лисья шапка, кафтан камчатого шелка, украшенной драгоценными камнями; четыре красивых, молодых князя стояли на полозьях царских саней; двое, стоящих на запятках, держат полость, которая наполовину прикрывает его. Все четверо, повернув лицо к царю, стоят неподвижно, как изваяния, не смея шевельнуться. Другие шесть или восемь господ следуют верхом, за ними большое количество саней, затем группа невооруженных всадников. Сложенными руками царю протягивали челобитные и, если он прикажет, их принимают. Каждый должен, когда царь проезжает мимо, бить челом, что и мне пришлось сделать. В церквях, полных людьми, молились за жизнь и здоровье царя. Перед его санями несли несколько предметов, которые используются в церкви, такие как кресло, ножная скамья, ковер, чтобы стоять на нем, и т.д. Всё участие царя в богослужении состоит в том, чтобы стоять перед алтарем, где происходит служба, и время от времени класть поклоны. Он очень набожен: на этой неделе он уже два раза был в церкви. После окончания службы все веселые, и царь жалует многих своим столом и кормом, что досталось и на нашу долю. Когда на часах было 3—4 после полудня и царь со службы вернулся домой, к нам пришел князь Петр Семенович Прозоровский [стольник], а за ним его люди с пищей и напитками; их было 108 человек, и они принесли 64 блюда, 24 кувшина с напитками и бочку пива. С обычными церемониями накрыли стол скатертью; у каждого — тарелка, вилка и ложка, солонка, два позолоченных пустых кувшинчика. Князь сразу дал в руки посла хлеб длиной более 1,5 локтей, наподобие торта у нас. Это хлеб в честь дня рождения царя. Посол и один дворянин сами поставили его на стол. Затем поставили большие хлеба странной формы, это было первое блюдо. Перед тем как сесть, посол просил, чтобы ему не давали меда и испанского вина, а только русское и французское вино, что ему и обещали. Но когда сели, то они не сдержали слова, оправдываясь тем, что "таковы наши [142] обычаи". Короче, мы снова должны были против воли неприлично напиться: пили полными ковшами испанское вино и мед. Когда кувшинчик в 1,5 пинты, который мы все с большим уважением получали из собственных рук [князя Петра], был опорожнен за здоровье царя, то русские выпили за здоровье старшего сына царя, а мы — за Их Высокомогущества. Затем русские выпили за здоровье второго царевича — Федора и после этого белый мед за Штаты Нидерландов и Голландии, а мы — за второго царевича. Но какой же это был неправильный порядок тостов! Мы говорили: "Да хранит Бог надолго жизнь наследника", они же: "за здоровье Штатов", затем "за здоровье посла". Когда посол предложил поднять братину ²¹², т.е. осушить чашу в знак и пожелание доброго союза и т.д., князь отказался, говоря, что это уже подразумевалось при первом бокале. Это отчасти было и правдой, но на самом деле он отказался потому, что не смеет произнести тост, где имя царя будет вновь упомянуто после того, как пили уже за других, или если тост не был записан в его свитке, который он беспрестанно вытаскивал из рукава, прежде чем заговорить. А когда посол хотел предложить еще какой-то, то это осталось не выполненным, может быть, именно потому, что такого не было в свитке.

Все блюда были приготовлены без рыбы, мяса, масла, яиц, молока ²¹³, однако все разнообразное. Во многие блюда входили горох, изюм, рис, ячмень, растительное масло, лук, чеснок, гречневая мука, были и пшеничные пироги, грибы, сладкие лимоны и т.д. и т.п. Действительно, многое было вкусно приготовлено и — не откажешь — красиво оформлено; были и разные соки и соусы и запеченные в тесте яблоки. Приставы сидели на прежнем месте с правой стороны. Платье на них было из багряного сукна, а те места, где обычно находятся петли, были обшиты жемчугом, бриллиантами и другими драгоценными камнями. Так же и воротник, который у нас оценили бы выше 5—6 тысяч рублей.

При уходе приставу подарили большой колоколообразный подсвечник, который он без возражения принял и велел нести перед собой. Смотритель винного погреба, который [143] пришел с едой, получил в подарок серебряную чашу, слуги —монеты.

Ночью здесь вспыхнул большой пожар, и много господских дворов сгорело.

28 марта.

В субботу перед Вербным воскресеньем царь по обычаю угощает своих князей и бояр до полного их опьянения, хотя сам он очень воздержан; он подает им чарки, и тогда они должны их осушить, даже если бы это стоило им жизни; теперь он особенно благочестив: стоит целыми ночами в церкви и бьет поклоны, ест в это время раз в 2—3 дня и то немного, посещает монастыри и подает заключенным подаяния.

Еще в пятницу, перед Вербным воскресеньем, посол тонким намеком спросил, нельзя ли посмотреть великолепное шествие царя в воскресенье. Долго он не мог решиться на эту просьбу, хотя и очень жаждал видеть это; он считал, что русский должен сам предложить ему; я же, чтобы прощупать и выведать, не предложат ли они сами, сказал: "Какое это будет великолепное зрелище — в воскресенье увидеть царя во время церемонии, и как хотелось бы это увидеть". Они ответили: "Дай Бог, чтобы вы это увидели", и т.п. Наконец младший пристав сказал на ухо нашему переводчику: "Если посол желает видеть воскресное торжество, то пусть сам попросит". Это тайно передали послу, и все было сделано.

В субботу, после полудня, пришел Семен Федорович Толочанов, наш старший пристав, передать послу, что царь из особой милости разрешил ему взирать на его ясные очи в Вербное воскресенье; и он обещал заблаговременно уведомить и проводить его.

29 марта.

В Вербное воскресенье утром он, очевидно, несколько ошибся во времени, прибежал в большой спешке и хотел, чтобы мы сразу поехали с ним, а так как карета еще не [144] была готова, рассердился и испугался, сказав, что если мы не поторопимся, то ему угрожает немилость царя. Мы поспешили к назначенному месту. Мы стояли у стены Кремля, близко от высокого полукруглого помоста, на который поднялся царь. Здесь же стояли две большие пушки, покрытые красным сукном; внизу — лавки и погреба. Царь ушел уже из дворца и находился в Иерусалимской церкви ²¹⁴, где он присутствовал на богослужении в течение примерно получаса. В эти дни полагается, чтобы царь принимал причастие вместе с верующими. Он отправился в церковь с целой процессией, а затем с нею же к упомянутому помосту, где происходила церемония. Часть духовенства — митрополиты, епископы — шла впереди, часть — позади царя. Кресты, хоругви, иконы, книги и много церковной утвари несли впереди. Каждого митрополита вели два человека, так же и царя. Прямо перед ним шел митрополит из Газы, одетый роскошнее всех: на его голове была золотая митра, риза без рукавов из золотой и серебряной парчи расшита жемчужинами и бриллиантами. Позади шли самые знатные, все одеты в богатое платье, украшенное драгоценностями из жемчуга и бриллиантов. Вокруг шло много попов и монахов, все с пальмовыми ветками в руках; мне кажется, что это были ветки ивы с почками. Царь был в золотой короне, наверху которой — крест из бриллиантов. Вокруг шеи — воротник сплошь из драгоценных камней, полагаю, в 60 тысяч рублей; говорят, что его мантия из золотой парчи весит два пуда, т.е. 80 фунтов. В правой руке он держал скипетр, не менее ценный. Под звуки пения он поднялся на помост, покрытый коврами. В середине стоял аналой, на который положили Евангелие в переплете, отделанном золотом, и с золотой застежкой. Помост был тот самый, на котором стоял царь, отправляясь в Ригу [в 1656 г.]; он получил благословение патриарха, когда служил ему аналоем ²¹⁵. Здесь дежурили 5—6 самых важных священников, пока царь находился еще в Иерусалимской церкви; все время они крестили друг друга и целовались.

Все стали на свои места на помосте. Никто, кроме его преосвященства, царя и тех двух, которые поддерживали его [145] под руки, не могли вступить на это священное место. У митрополитов на голове весьма занятные шапочки [митры]. Царь стоял прямо против главного митрополита, который занимал место [отсутствовавшего] патриарха; рядом с ним — греческий митрополит из Газы. Царь три раза перекрестился перед Евангелием и, как только поднялся, отдал свой скипетр и снял корону, которую положили на золотое блюдо; после благословения митрополит дал ему в руки иерусалимскую ветвь ²¹⁶, затем такие же ветви были вручены сначала митрополиту из Газы, затем архимандритам, епископам и т.д., потом и знатным людям; они подходили к нему, целовали его руку и благословляли друг друга. Когда иерусалимские ветви были розданы, митрополит стал раздавать цветущие ветки вербы, вместо пальмовых; остальные ветки побросали народу. Каждый, кто имел какое-нибудь положение, получал их, также и солдаты, которые окружали царя. В это же время читали главу из Евангелия на эту тему. Я заметил, что царь несколько раз почесывал лицо и голову, что является привычкой многих русских; один человек около него, которому тоже дали ветку, держал в руке носовой платок. В разгаре представления царь позвал Алмаза, который, по их обычаю издали, получил приказ отправить Лукиана Тимофеевича [Голосова] к послу, чтобы от имени царя справиться о здоровье и обещать "корм" с царского стола. "Бог да сохранит здоровье Его Царского Величества, я здоров", — сказал посол и поклонился, а за ним и все мы. На миг царь поднял глаза на нас. Персы, которые стояли рядом с нами, тоже были пожалованы половиной такого же "корма", как и мы.

После чтения, благословения и раздачи веток настало время привести осла. Двое юношей ²¹⁷ подошли к столбу, где на привязи стоял осел или конь, весь покрытый белым холстом ²¹⁸, и сказали его "хозяину", что конь нужен Господу. Коня в течение целого месяца кормили только один раз в день и учили его проходить этот путь медленно, шаг за шагом; в течение последних трех дней его почти совсем не кормили, чтобы он не испачкал дорогу. "Хозяин", после полагающихся вопросов и ответов, отпустил лошадь, и юноши [146] подвели ее к помосту, где стоял царь. Лошадь накрыли тремя-четырьмя попонами разного цвета. Получив благословение митрополита, царь сошел с помоста и взялся за длинную шелковую веревку на шее коня. Его преосвященство [в данном случае митрополит] по приставленной лестнице взобрался на коня и сел на него боком, держа в правой руке крест, а в левой — книгу. Прежде чем сесть, он благословил людей, которые все очень благочестиво кланялись, что выпало и на нашу долю. Солдаты упали лицом наземь и остались лежать в таком положении, пока царь не скрылся из виду. Это было странное зрелище: видеть, как целые полки лежали ниц, покрывая своими телами базарную площадь.

Царь шел на расстоянии примерно одной сажени впереди коня, которого он вел, царя же поддерживали те же двое, <...> ²¹⁹, также с обеих сторон вели и коня. В процессии шли священники с песнопениями, а за ними миряне; несли кресты, хоругви, горящие кадила, херувимов ²²⁰, книги, иконы. Все двигалось в своем определенном порядке; вся дорога от помоста до внутреннего двора дворца была заполнена попами и монахами. Коврами и большими кусками разноцветной ткани был устлан путь, по которому шла процессия; молодые люди, лежащие ниц, придерживали края ковров.

Впереди процессии двигалось сооружение [широкая низкая телега], на котором стояло дерево, а около него и на нем сидели дети, распевавшие Осанну. Срывая с дерева веточки и яблоки, они разбрасывали их. Это сооружение тянули четыре лошади в красных попонах. Шествие двигалось к церкви в Кремле, а оттуда ко дворцу царя. В этой церкви, мне кажется, служили благодарственный молебен. Теперь царь получает от патриарха, т.е. митрополита, 99 рублей за то, что вел коня. Мы стояли перед всеми этими людьми, и нас спросили, есть ли столько народа во всей нашей стране? Вопрос требует ответа, и я шутя ответил, что мы здесь представляем весь мужской пол Голландии и только женщины остались охранять дома. А мне кажется, что когда в Амстердаме происходит казнь, то людей [147] присутствует в полтора раза больше, чем сейчас в Москве.

Когда мы пришли домой, прибыл обещанный "корм" из 64 блюд и, соответственно, напитков. Теперь была рыба, а именно: осетр, очень крупная семга, щука, красная и черная икра, стерлядь, морской язык [рыба косорот] размером, наверное, 2 фута в квадрате, все с разными приправами; были паштеты, пироги с икрой, другие начинены чесноком и луком, большие пироги и печенье из толченой рыбы, которые сильно пахли, грибы в масле, печень, жаркое из осетра. Всю эту снедь привезли три юнкера; они просили, чтобы посол соизволил принять все своими руками, что и было сделано. Старший из них, державший речь, получил серебряную чарку, а двум другим юнкерам, как мы думали, слугам, поскольку они молчали, дали по рублю, но они отказались их принять и ушли недовольные.

Разница между "кормом" и "столом царя" в том, что в последнем случае угощать приходит приближенный царя. Во всех этих сложностях мы должны были сами разбираться. Эту пищу присылают из трех приказов: один дает выпечку, другой — напитки и третий — рыбу.

30—31 марта.

В понедельник утром молитвенный колокол звонил позднее, так же как и во вторник, чтобы люди лучше отдохнули от прошлого утомительного богослужения.

В последний день этого месяца я говорил с ногайским заказанским татарином и выяснил, что то, о чем выше ²²¹ сообщалось, правда: он сам был обрезан, закалывал овец и ел мясо ягнят, у них есть Библия, и они, как и магометане, считают Христа пророком, верят в воскрешение из мертвых, почитают и Магомета и т.д. Их религия, как я замечаю, это смешение христианства, иудаизма и учения Магомета, от каждого что-то имеется. Они хорошо сложены, у них приятные лица, не такие плоские и желтые, как у других татар.[148]

Посол хотел выехать развлечься, но получил отказ, так как сейчас, в пасхальную неделю, неуместно идти к царю с такой просьбой, а без его разрешения это невозможно.

2 апреля.

Вблизи мы видели калмыков, о которых уже было сказано, они были в своей собственной одежде из волчьих шкур,, шерстью наружу; это кафтаны до земли, но сзади высоко подрезаны, чтобы удобнее было сидеть верхом на лошади, шапки тоже из меха, украшенные конскими хвостами; в ушах — очень большие кольца, с которых свисают кораллы. Вокруг шеи — цепь из мелких круглых бусинок, грудь открыта, ноги и ступни, как сказано выше, очень кривые; они постоянно ездят верхом и поэтому ходят с трудом.

В этот же день Его Царское Величество посетил церковь; из смирения он был плохо одет. Всю ночь с четверга на пятницу он стоит в церкви и бьет поклоны перед иконами, в это время звонят во все колокола; говорят, что он посещает и заключенных, многих отпускает, других одаривает и даже всем полякам [военнопленным] подарил новые кафтаны; еще говорят, что царь послал многим беднякам и монастырям пищу и питье.

3 апреля.

В страстную пятницу я опять видел царя в шествии от дворца к главной церкви [Успенский собор в Кремле]. В этот день торжественно несут иконы, реликвии и особенно — одежды Христа, ради чего, главным образом, это шествие и происходит. Одежду эту все целуют в церкви, реликвии моют, благословляют и освящают. Все главные иконы святых и реликвии, такие как черепа, руки и ноги умерших святых, книги, резные древности, иконы, кресты и хоругви, были взяты со своих постоянных мест и перевезены в собор [Благовещенский], чтобы они там встретились с одеждой Христа и как бы благословили друг друга. Рано утром, в [149] третьем часу, началось шествие. Впереди шел священник, который нес высокую хоругвь с изображением рождения Христа. За ним несли несколько больших крестов и рядом С ними два предмета, наподобие больших медных шумовок (рипиды], с изображением херувимов и серафимов. За ними снова несли несколько крестов; вокруг и впереди шли дети в белой одежде с горящими свечами в руках. Затем следовал главный митрополит, который держал икону, прислонив ее к своему лбу; его вели четыре человека. За ним шел митрополит из Газы, его тоже вели, и он таким же образом нес икону. Впереди несли упомянутую одежду [Христа] и большую икону "Страсти Господни"; перед ней шли двое и кадили ладаном. За митрополитом шло целое шествие монахов, и каждый из них таким же образом нес икону и священные реликвии. За митрополитом и главным духовенством несли их шапочки [камилавки], как признак их сана, среди них 8—10 певчих пели по записям. Все шли с обнаженными головами, даже священники, которые никогда не снимают эти шапочки. Я увидел, что у них волосы на макушке были сбриты; они были в церковном одеянии, но из простого материала. После важных и знатных паломников следовали священнослужители более низкого звания, человек 25, по двое. Они держали над головой золотые ящички [мощехранительницы], похожие на наши ящички для свечей, в них лежали священные предметы. За ними шло еще примерно 30 человек, каждый нес на голове фарфоровое блюдо, говорят, с освященным хлебом. Присутствующие смотрят на все это с большим благоговением и почитанием, все время крестятся. В это время были слышны все колокола Кремля. Когда все эти были уже в церкви, туда последовал царь со своими приближенными, очень плохо одетый ²²², в старом шерстяном кафтане темно-коричневого цвета, сшитом как у священника: книзу заужено, сзади висит кусок ткани; на груди отвороты из простого меха. Он шел с обнаженной головой, волосы не причесаны и повязаны красной лентой, как у нас иногда носят сапожники. Его поддерживали под руки; он держал в руке посох, шагал медленно. Подойдя к двери, он, стоя, два раза перекрестился перед иконой Божьей Матери, находящейся [150] над дверью. В церкви они проводят несколько часов за молитвами. Несомненно, царь очень набожен; говорят, что он никогда не бывал пьян, живет очень целомудренно и, кроме того, что он не признает других женщин, он и от собственной жены вовсе воздерживается во время поста; да говорят еще, что и с ней он редко встречается, не более 4—5 раз в году, однако обычно ежегодно получает ребенка. Царь еще и очень щедр и милосерден, русские его почти обожествляют, а иноземцы хвалят и любят.

В Псков тоже ежегодно приходит икона Богородицы из Печоры, но приходит не сама она, а другая от ее имени; она же постоянно находится в глубоком подвале монастыря, куда никто не смеет прийти, кроме священников; вот какая она святая!

Сегодня после полудня я осмотрел царский сокольничий двор, но видел его только снаружи. Это большой красивый дворец, построенный, по обычаю страны, из дерева. Никому не разрешается туда войти, даже русским, кроме слуг, которые ухаживают за соколами. Когда мы попросили разрешения войти туда и предложили деньги, то сторожа сказали: "Сохрани нас Бог от этого, даже если бы вы предложили мешок с деньгами". У каждого сокола — свой слуга, и если с соколом что-нибудь случится, то слуга будет наказан кнутом или палками. Монстерхаус ²²³ и охотничий дом мы осмотрели тоже только снаружи; последний — тоже очень красивое здание, оно расположено на склоне горы, на берегу реки; это очень большая огороженная территория, с лесом, где водится разная дичь. Для развлечения царя имеется и большой пруд с рыбами. Когда мы спросили сторожей, какие там животные и рыбы, мы получили ответ: "Чтобы ответить на этот вопрос, у нас дня не хватит; почему вы спрашиваете об этом?" Эти люди очень ревнивы и боятся, что выдадут тайну, даже в таких мелочах. Под страхом телесного наказания там запрещено вблизи стрелять; они даже не смеют снаружи разглядывать эти здания или объехать их вокруг, чтобы не вызвать подозрения.

Сегодня я видел еще подобные сады для гуляний, а также места молений, со стоящими в поле крестами. Кроме [151] того, я ездил в Марьину рощу ²²⁴ — владение князя Якова [Черкасского], которая служит немцам в Москве увеселительным парком, там есть беседки, стоят столы и скамьи из глины.

4 апреля.

С пятницы на субботу царь снова был в церкви. Утром громко стреляли, радостно отмечая праздник Благовещения ²²⁵. На рассвете царь посетил "могилу Христа", как они говорят ²²⁶, и молился в церкви, где происходило богослужение. В этот же день я видел татар со стрелами и луками на плечах; они настреляли целые телеги дичи.

Вечером, накануне Пасхи, я снова посетил персов и с пользой беседовал с ними. Они спросили меня о нашей вере и так же ли у нас говорят, как у русских, что есть три бога, имея в виду Святую Троицу, и как мог у Бога быть сын, если у него нет ни плоти, ни кости? Они посмеивались над иконами русских, говоря: "Ну как же эти христиане считают своим Богом картины [иконы], которые можно разорвать?" Они сказали, что поклоняются одному Богу, а остальные — это его пророки и любимцы, как Моисей, Давид, Соломон, Исайя, Магомет, Али и Христос; им можно молиться не потому, что они боги, а потому, что они любили Бога. Я видел, как они с четками в руках молились Богу, говоря: "Господи, помилуй нас"; сказали, что у них есть священные книги, где описана история, начиная с сотворения мира; земля была создана в воскресенье, и т.д. и т.п. Определенно, эти люди рассуждают хорошо и довольно разумно.

5 апреля.

В день Пасхи, до полудня, я снова видел царя, роскошно одетого, который с большим благоговением вышел из собора в Кремле, в процессии со всеми своими приближенными. Впереди шла большая группа бояр, за ними духовенство: главный митрополит шел впереди, его вели двое, митрополит [152] из Газы следовал за ним, затем еще одно важное духовное лицо и целая толпа духовенства, которая опять несла кресты и священные реликвии, мальчики в церковной одежде шли с восковыми свечами в руках; на небольшом расстоянии следовал царь и часть знати за ним; он был одет в кафтан из золотой парчи, держал скипетр в руке и шел с непокрытой головой. В середине процессии, немного позади царя, шел почти голый юродивый, на нем были только тонкие короткие штанишки и холщовая тряпка, наброшенная на плечи; таких здесь считают святыми, и им оказывают большой почет; их часто сажают среди знати на почетное место за столом, а хозяйке дома велят подавать им водку и целовать их.

Затем царь, в самой лучшей одежде, сидел на своей лучшей лошади. Некоторые лошади были накрыты попонами из золотой парчи, другие — из серебряной, у третьих попоны были расшиты камнями, жемчугом и бриллиантами; стремена из серебра или великолепно позолочены, узда и сбруя из кованого позолоченного серебра, цепи со звеньями, размером больше пяди и шириной 2—3 дюйма, свисали с головы и шеи лошади, седла да и сами лошади были не менее великолепны.

В этот день есть обычай раздачи яиц, он очень здесь распространен: царь жалует ими своих начальных людей, старших слуг и наших купцов, раздают их и среди народа. Каждый дает другому яйцо, говоря: "Христос воскресе", это значит — Христос восстал из мертвых и целуют друг друга, а кто получает яйцо, тот отдает его, целуясь, другому. Этот обычай означает, что подобно тому, как из неживого яйца происходит живое существо, так и мессия восстает из мертвых. Каждый здесь так делает, и в поцелуе не откажет ни одна, какая бы ни была знатная дама, хотя бы и на улице. Мне тоже случилось целовать многих важных дам: и иноземных и русских девушек. Женщины из простого народа часто кричали нам: "Христос воскрес!" и посылали воздушные поцелуи. Когда посол в карете ехал в церковь, подошел некий князь и поднес ему яйцо с обычными пожеланиями. [153]

6 апреля.

В понедельник и вторник посол был в пригороде в церкви, где в последний раз наш пастор читал проповедь.

7 апреля.

Ну какая теперь снова началась пьянка! Кончились святые дни. Улицы были заполнены пьяными: многие лежали в грязи, как свиньи, без сознания, другие вплоть до рубахи все пропили, отдав все в казну царя; да, мы встречали сани, полные пьяных женщин. Бояре тоже не зевали; они шатались по городу, а многие с трудом удерживались на конях. В пасхальную неделю непрерывно звонят во все колокола; звонить разрешается всем, сколько хотят, в знак радости и ликования. Когда я и еще несколько из наших пошли погулять, один пьяный изругал нас самыми непочетными словами, и мы велели стрельцам, которые шли за нами, вытащить его из дома; стрельцы положили его наземь и в наказание поддали ему бердышом и алебардой, а потом заставили просить пощады и благодарить за милосердие. Да, если бы мы не заступились за него перед стрельцами, его бы наказали палкой и кнутом. Стрельцы имеют здесь большой авторитет в мелких делах, если они кого-нибудь захватят, они сами его и наказывают. Иногда русские дразнят иноземцев, которые живут в слободе на речке Кокуй: "Кыш на Кокуй, поганые!" Если это случается и поблизости есть солдаты, то они сразу могут их отдубасить. Попы и священники в эту неделю ходят со своими святынями, крестами и иконами по домам, благословляют живущих и. не брезгуют угощением и водкой. Мы встретили группы священников, которые, вместо церковных, пели пьяные песни.

8 апреля.

В среду, после Пасхи, генерал-лейтенант Бауман пришел приветствовать посла; он из голштинских офицеров на русской службе; под его началом, пожалуй, 40—50 человек: капитаны, майоры и подполковники. [154]

8 ночь на четверг я увидел на небе комету, на вид размером 16-17 локтей, русские думают, что это означает счастье и мир для них. Царь велел двум людям, которые понимают в естественных науках и небесных телах, сделать из этого предсказание. Они дали очень забавный и сомнительный ответ.

Здесь каждый день сейчас очень хорошая погода: ясная и теплая, но ночью сильно морозит, тихо и совсем безветренно.

9 апреля.

Вместе с нашим пастором я посетил митрополита из Газы. Он много рассказывал нам о вере греков. Когда мы сказали, что радуемся тому, каким уважением митрополит пользуется со стороны царя, около которого всегда может находиться, что его венчают золотым венцом и во время церемоний он во главе священников, он ответил: "Мы вынуждены, хотим этого или нет, идти в ногу с нравами и религиозными обычаями этого народа". Он рассказал нам, что в Вербное воскресенье в присутствии царя читал проповедь на латинском языке для царевича Алексея Алексеевича, супруги царя и других их детей. О проповеди его уведомили только, когда он уже пришел во дворец и их всех благословил. Тема его проповеди касалась сравнения некоей императрицы в Новом Риме [Константинополе] с Ее Величеством, когда к императрице пришел епископ из Иерусалима, пожелал ей счастья, благословил и поздравил ее с будущим плодом. Этот рассказ он использовал, чтобы сказать, как он счастлив, что сам может видеть ее плод, благословить ее и пожелать счастья и что, хотя он не пророк и не сын пророка, однако он может предсказать ей, что от такого одаренного сына будет только добро и благо. Он наговорил ей еще подобной лести, а нам сказал: "Кто хочет быть приятным великим мира сего, должен льстить им". Затем он обратился к наследнику, благословил его, расхвалил все его добродетели, пожелал ему счастья и по примеру его великого отца быть столь же благочестивым, благословенным Богом, ученым, предусмотрительным и т.д. — все в духе подобной лести. По его [155] словам, наследника, которому лет 13—14, очень красивого лицом и телом, еще до сих пор никто из простых людей не видел ²²⁷, даже бояре должны были оставаться вне здания [во время этой проповеди]; об этом он просил нас молчать. Рассказал еще, как патриарх обвинил его в том, что он по-волчьи воет с волками, принимает у себя евреев, лютеран и кальвинистов; под последними он имел в виду нас. Очевидно, как бы тайно мы к нему ни приходили, русские все же об этом узнавали. "Правда, — сказал он, — я ведь веду с вами только честные и благонравные беседы по обычаю ученых всего мира — поддерживать дружбу. Несмотря на все, приходите ко мне, как часто захотите", — и сразу же пригласил нас на будущий понедельник; для себя приготовил письменную защиту от обвинений патриарха, в которой должен был оправдаться за наш приход. Подарил нам, по русскому обычаю, яйца и заодно рассказал о происхождении этого обычая: "Когда распинали Христа, Елизавета принесла в Иерусалим яйца, а они чудом стали красными, как бы обрызганными кровью Христа. С тех пор у греков стало обычаем дарить крашеные яйца и при этом целоваться".

В память Святой Троицы дал мне три яйца и угостил нас роскошным обедом, сказав: "Будем веселы, ибо Христос воскрес". Спросил наши имена: когда я сказал свое, засмеялся: "Вы русский, потому что те очень любят святого Николая, теперь вы вписаны в моем сердце". Он радовался нашим посещениям, потому что никогда не мог или не смел общаться с подобающими ему людьми. Много говорил о добродетелях святого Николая, которым я должен был следовать: "Он покровитель моряков, а вы, голландцы, — моряки и должны его почитать"; очень удивился, увидев кресты на одном из наших рисунков голландской церкви, так как думал, что мы отвергаем всякую внешнюю память о Христе. Но мы его уверили, что мы хорошие христиане, в чем он, по его словам, не сомневался; просил передать большой привет послу и, если только его должность и русские, на чью невежливость он очень жаловался, разрешат, хотел бы сделать ему визит, и т.п. В этот же день я пошел к одной русской даме, поцеловал ее и подарил яйцо.[156]

10 апреля.

Рано утром пришли приставы с обычным поручением; когда посол сказал, что намерен завтра идти в гости, они потребовали дать письменно имя этого купца, чтобы показать "наверху" и назначить пристава для сопровождения. Я же тайком и неузнанный отправился в тот же день "наверх" в простой одежде ²²⁸ и увидел, как самые лучшие царские мастера, каждый с лучшей своей работой, явились перед царем; преимущество имели иконы, затем серебряные изделия, изготовленные по древнегреческому обычаю, потом оружие: великолепные мушкеты, ружья, пистолеты, стволы, стрелы и луки, латы, головные уборы, ручные ружья, самострелы, ларцы и т.д.

На следующий день царь появился из собора, направляясь к своему дворцу: был день рождения царицы. Несли свечи и факелы, хоругви, кресты и иконы; вместе с царем шло высокое духовенство, все великолепно разодеты; снова рассылались большие хлебы. [См. 27.III.1665 г.]

В полдень посол со своей свитой отправился обедать в другой "двор"; пристав должен был сопровождать его. После тоста за царя русский хотел произнести тост за здоровье царевича, но удалось отговорить его, очевидно, его освободили от обязанности соблюдать этот порядок тостов; зато он не хотел пить теперь из той же большой чарки, из которой уже пил за здоровье царя. Это был последний день пьянки; в эту неделю остановилась вся торговля, каждый только веселился; теперь все должны снова очищаться [от грехов].

13 апреля.

В полдень, примерно в 1 час дня, по нашему счету времени, царица родила сына: сразу по всему городу зазвонили колокола, что продолжалось около двух часов. Каждый выражал большую радость, все бежали в Кремль, гонцы носились как бешеные по городу, чтобы всем князьям и боярам передать это известие и пригласить их "наверх"; [157] каждого, кто первым приносит эту новость, хорошо вознаграждают. Из приказа пишут об этом во все города царской территории, как бы далеко они ни были расположены, и устраивают там праздник, и молятся Богу за здоровье маленького царевича.

Не прошло и часа после появления ребенка на свет, как князь Петр Семенович Прозоровский приехал от имени царя сказать, что царь дал ему имя Семен Алексеевич. Здесь обычай называть детей по имени святого того дня, когда родился ребенок, либо дня накануне или следующего после рождения, какое больше нравится. Крещение происходит позже: крестным отцом будет монах из соседнего монастыря; кто раз был крестным отцом одного из детей царя, будет им и у других его детей. Царю не позволено входить в комнату жены, ибо там "нечисто" до тех пор, пока митрополит ее снова не освятит. Ни один мужчина не должен находиться при родах; Илья [Милославский] и Алмаз [Иванов] охраняют дверь. За рекой Москвой живут целые улицы купцов и лавочников, которые доставляют Ее Царскому Величеству все необходимое в таких случаях; из жен этих купцов выбирают кормилицу. Князь сказал, что для нас большая милость, что нам так быстро сообщили о рождении ребенка; это действительно так и было; когда он, выпив за здоровье царя и за счастье новорожденного, уходил, ему подарили большой серебряный кубок, который он без возражения принял.

Я опять наблюдал, как царь вышел из церкви, где поблагодарил Бога за разрешение жены от бремени. Он шел с непокрытой головой и с лентой вокруг головы. Из своего дворца он направился к двум монастырям, вблизи ворот замка, чтобы там, отбив поклоны, воздать благодарение и, возможно, дать обет. Перед его приходом обкурили ладаном и благословили лестницы и площадь в монастыре, по которым он должен был пройти. Царь сидел на большом красивом сером коне, увешанном большими цепями из тяжелых золотых или позолоченных серебряных звеньев. Между звеньями кое-где висели прикованные к ним образы орла и святого Георгия. Седло было покрыто красным [158] бархатом, расшитым драгоценными камнями, с шеи лошади свисала большая кисть, длиной 1/2 аршина, сплошь из жемчужин и золота. Собираясь сесть на лошадь, царь сперва перекрестился три раза, поднялся по лесенке и взял узду в правую руку. Когда он слез с лошади, седло покрыли попоной, твердой от драгоценностей. Теперь он был одет в красный кафтан, с ценным воротником, вышитым двумя рядами очень крупных круглых жемчужин; на углах воротника были драгоценные камни. На голове была шапка из соболя и бархата, тоже расшитая жемчугом и драгоценными камнями. На лошади он весьма ловко держался и хорошо правил. По всему городу звучали трубы и свирели.

14 апреля.

Мы посетили греческого митрополита, и он показал нам стихотворение, сочиненное им на греческом языке по случаю рождения Семена Алексеевича; оно касалось святого Семена, который в Персии был убит тиранами, и еще о комете, которая показалась теперь на небе. Русские считают это предзнаменованием счастья, и на это явление он удачно намекнул: "Мы вынуждены льстить великим мира, — повторил он, — хотя я знаю, что эти вестники являются вестниками не добра, а зла".

Еще я видел царя в великолепной карете, когда он ехал из города, где в церкви отслужил благодарственный молебен.

После полудня нас пожаловали пищей и напитками с царского стола, но не "угощением" ²²⁹, чтобы мы веселились по случаю рождения царевича. Пища состояла из мяса и выпечки, разных напитков, соусов и супов, жареной дичи, кусков лося и оленя, лебедей, гусей и журавлей. У них нет вертелов, все приготовляют в духовых печах, так же и хлеб, выпеченный в различных формах. Все шло через руки приставов; посол сам принимал. Вносили пищу и напитки 110 человек; привезли много пустых серебряных чарок, кувшинов, а также чаши и обычные ковши, их [159] поставили напоказ у стен комнаты, пока мимо проносили пищу. Из царских напитков посол поднял тост за здоровье царя и новорожденного. Русский [пристав], думая, что тому налили более крепкое вино, вырвал чашу из рук посла и попробовал. Посол подарил смотрителю погреба, который пришел с пищей и напитками, серебряный кубок, а слугам — деньги. Пристав Семен был недоволен, что ему ничего не подарили, и этого не скрывал; да он даже пожаловался на это и, больше того, к вечеру прислал сказать, что недоволен и что сам скажет об этом послу, и у царя наверху не умолчит, что его так обидели: человека ниже его по рангу одарили, а его — нет; и если бы теперь посол захотел ему подарить хоть пуд серебра, он его не принял бы. Но потом он одумался, хотя и видно было, что он продолжает гневаться: он невежливо попрощался, скроил неприятную мину, не мог перебороть себя и как попало нахлобучил шапку. Посол обещал, что на прощание одарит его вдвое больше; пристав все же остался недоволен. Князь Петр тоже ожидал большего подарка за это извещение [о рождении царевича]. О всех подарках заявляют во дворец ²³⁰. Посол спросил, нельзя ли ему самому устно поздравить царя с новорожденным, как это делают в других странах. Ответ был таков: "Какова воля царя, так и будет". Он [посол] снова просил дать ответ для скорейшего окончания дел.

15 апреля.

15-го посол поехал обедать к Мюльдеру ²³¹, опять в сопровождении младшего пристава. Была среда, у них день поста, поэтому он [пристав] с нами не ел, довольствовался одним русским хлебцем с селедкой и икрой. Они очень строго соблюдают пост, не хотели есть с тарелок, на которых лежал наш хлеб. Когда мы пили за здоровье царя, он пил за здоровье всех трех сыновей царя сразу, чтобы не пить за них после тоста за Их Высокомогуществ. Посол поднял тост за здоровье хозяйки дома; на это он обиделся и весь [160] день дулся: "Я хотел выпить с вами за дружбу, — сказал он, — но теперь вижу, что вы надо мной смеетесь". У русских не принято оказывать почет хозяйке, т.е. пить за ее здоровье. Всякий раз, когда мы смеялись, он думал, что смеются над ним.

16 апреля.

Я был на обеде у митрополита из Газы, он угощал нас щедро, по греческому обычаю почти все блюда из рыбы, так как их духовенство воздерживается от мяса. Все было вкусно приготовлено, со многими специями и изысканными соусами; обносили 7-8 раз. Сначала подали конфитюры его страны; четыре вида хлеба в изобилии лежали на столе, каждый взял себе большие куски; были и хлеб с начинкой из сыра, и разные напитки. Когда начался обед, он произнес "Отче наш" по-гречески и благословил пищу. На столе было много серебра, стоял большой чеканный крест. Митрополит рассказал нам много занятных историй из своей деятельности и о том, как ему случилось быть послом у римского императора от имени трех князей одновременно: Ракоши и князей Молдавии, и каким он пользуется авторитетом у царя, и т.д.

На следующий день снова был большой пожар, несколько дворов сгорело дотла; тушить пожар здесь почти невозможно, единственное средство — снести соседние дома.

18 апреля.

Посол поехал развлечься за город. По пути мы видели, как соколы налетали на чаек и чибисов. Осмотрели и то место, где русские приняли останки своих давно умерших святых из монастыря на Белом море; там стоит большой крест с изображением Христа, часовня и т.п. Недалеко оттуда стоит другой крест, где некий митрополит упал мертвым, когда останки вышеупомянутых святых должны были привезти в Москву ²³². [161]

Когда посол сказал, что охотно посмотрел бы зверинец царя, пристав ответил, что не смеет даже близко подвести его туда без разрешения.

20 апреля.

Я посетил Аверкия Степановича Кириллова, первого гостя, которого считают одним из самых богатых купцов. Он живет в прекраснейшем здании; это большая и красивая каменная палата, верх из дерева. Во дворе у него собственная церковь и колокольня, богато убранные, красивый двор и сад. Обстановка внутри дома не хуже, в окнах немецкие разрисованные стекла [витражи]. Короче — у него все, что нужно для богато обставленного дома: прекрасные стулья и столы, картины, ковры, шкафы, серебряные изделия и т.д. Он угостил нас различными напитками, а также огурцами, дынями, тыквой, орехами и прозрачными яблоками, и все это подали на красивом резном серебре, очень чистом. Не было недостатка в резных кубках и чарках. Все его слуги были одеты в одинаковое платье, что не было принято даже у самого царя. Он угощал нас очень любезно, беседовал о недавно появившейся комете; русские об этом рассуждают неправильно. Он показал нам книгу предсказаний будущего ²³³, переведенную на русский язык, будто в ней истинные предсказания, и спросил мое мнение об этом.

У русских принято пить за здоровье царя либо при первом, либо при последнем тосте; и мы это здесь испытали на себе: когда не могли или не хотели больше пить, обязаны были еще выпить, так как царь все же должен долго жить. В этом [тосте] никто не смеет отказать; русским отказ стоил бы жизни или немилости царя.

В этот день царь находился на соколиной охоте в сопровождении, наверно, тысячи людей. Я видел, как он ехал в карете, запряженной шестью лошадьми, и еще шесть лошадей вели впереди. Было много людей с лопатами и метлами, они шли впереди, расчищая дорогу. Многие ехали [162] верхом с привязанными к лошадям маленькими клетками. Когда царь проезжал мимо тюрем, заключенные подымали жалобный плач. Два раза в этот день у нас во дворе возникал пожар.

22 апреля.

Я опять был у митрополита из Газы и, чем дальше, тем больше убеждался в большой учености этого человека; теперь он доверительно рассказал нам об отношениях между ним и патриархом: когда он был прислан греческой церковью к царю и, придя к нему, произнес речь на латинском языке, то патриарх отказался слушать его на столь дьявольском и еретическом языке. Но так как задача состояла в том, чтобы примирить Никона с царем, то грек сказал: "Чего же вы хотите, на каком языке я должен говорить? Вы ведь немой на всех языках, кроме русского, буду ли я говорить на греческом, латинском, итальянском или на языке моей матери!" Патриарх, однако, ничего не хотел слушать, считая только русский язык христианским. Тогда митрополит сказал: "Нет, варвары и то слушают посланников, и вы должны меня выслушать!" Еще он рассказал, как патриарх тайно послал в Грецию человека дурной славы, чтобы оклеветать его там, и как этого человека в Киеве схватили и в оковах привезли сюда, и как патриарх связался с людьми, которые прежде были у митрополита на службе и выгнаны за воровство. Завидуя его учености, его обвинили перед царем в ереси и в изучении латыни, на что он ответил: "Тогда выходит, что все наши церковные отцы, которые оставили нам столь добрые дела, тоже еретики?" Услышав это, царь оправдал митрополита. Он показал нам еще и книгу, присланную для царя из Греции, как нечто священное и драгоценное: в ней были очень древние красивые картины, тщательно нарисованные по древнегреческому обычаю на пергаменте, по размеру ин-фолио ²³⁴, на них были пророчества Даниила, откровения Иоанна, вид первой церкви, а также показаны раскол церкви, деятельность первого христианского императора, деяния Магомета и, наконец, его [163] гибель; последнее, сказал митрополит, тоже дано в виде Пророчества, но неизвестно, чье оно. Рядом со всеми этими изображениями для истолкования их были помещены греческие стихи. В конце книги находился список иероглифов, т.е. знаков, и каждый из них означает слово; ему поручили перевести эту книгу и истолковать ее. Царь высоко чтит эту книгу, и кто знает, во сколько тысяч она оценена. Не подумайте, что наши неосвещенные руки могли дотронуться до нее или что мы осмелились просмотреть ее в присутствии русских. Этот господин, однако, знает жизнь, он не только богослов, но еще и политик, воспитанный в школах иезуитов.

Примерно в это же время некоторые здесь сочинили, что средь бела дня видели на небе комету. Об этом пишет из Кремля начальник Холстен начальнику Ван Стадену, будто видели страшную комету в виде змеи с головой как у орла, вокруг шеи полумесяц, на спине кровавая звезда или большая раковина с двумя грифами, а в ней семь кровавых звезд, на конце хвоста — два орла, между раковиной и крылом жезл с красной звездой.

25 апреля.

Из приказа пришло сообщение, что после полудня латинский дьяк Лукиан Тимофеевич [Голосов] привезет послу ответ, что и произошло. Он [дьяк] шел рядом со старшим писцом Памфилом, несшим в руках по виду книгу, которая и была ответной грамотой; они сказали, что их прислали сюда Его Царское Величество и бояре, чтобы передать послу ответ и теперь его подписать, что и было сделано; он писал свою фамилию по всей книге, на каждой странице по букве, а в конце книги подписался полностью; они сказали, что это полный ответ, изменений не будет, и от имени царя обещали, что нас в скором времени отпустят. Некоторые статьи ответа были тут же на месте переведены, например статья, где сказано, что царь обязался в дальнейшем, но не сейчас, дать Их Высокомогуществам требуемый титул, также статья, в которой они обещали в этом году не давать англичанам [164] дегтя. Затем по просьбе дьяка пили за здоровье царя и его сыновей; при этом дьяк привел сравнение Святой Троицы с царем и его сыновьями. Покончив с этим, он хотел выпить за здоровье Их Высокомогуществ во имя дружбы и потому, что это его долг; при этом он высказал много любезностей. Посол же отказался, сказав, что у нас такой порядок не принят, но что он охотно выпьет за здоровье кого-нибудь другого, кого дьяк пожелает ²³⁵. Поняв, что ошибся, он очень смутился, покраснел, не держал больше никаких речей и ушел. Этот господин говорил довольно хорошо по-латыни; еще до его ухода мы спросили, как же так получилось, что русские приняли греческую веру, но не приняли их муз. Он поблагодарил посла от имени царя за расположение, проявленное в том, что при рождении царевича Семена посол выпил за его здоровье.

Вскоре после его ухода пришел пристав, который титуловал теперь правительство Генеральных Штатов Их Высокомогуществами. Посол снова притворился больным, на случай если в ближайшие дни ему пришлют паспорт, наговорил ему, что хочет полечиться, после чего снова выпили за здоровье царя. Русский пил за посла, чтобы он здоровым мог лицезреть ясные очи царя и уехать вполне удовлетворенным. Мы все пили за здоровье Их Высокомогуществ и после этого за царевичей, на что пристав почему-то согласился.

26 апреля.

В воскресенье, когда у нас была проповедь, пришли приставы сказать послу, что во вторник он сможет увидеть ясные очи царя и получить разрешение на отъезд; спросили, сколько нам будет нужно подвод и каким путем мы поедем. Ожидая окончания проповеди, они увидели на посольском дворе лошадей некоторых воинских начальных людей, которые были в это время у нас в церкви ²³⁶. Они выставили за ворота их лошадей и слуг и заперли ворота с приказом никого не выпускать. Дело касалось старшего лейтенанта Хакета, которого они здесь заметили: его искали, так как он хотел уволиться, и они боялись, что он уедет вместе с [165] нами. Оказывается, переводчики обо всем доносили: кто у нас бывает, и что у нас происходит, и даже какое у нас богослужение. Посла попросили прислать Хакета в Посольский приказ, но посол отказался: "Как же это я могу людей, приходящих к нам в церковь, арестовать и привезти к вам? Он вам нужен, привозите его сами". Начались громкие споры; русские упрекнули посла, что он хочет тайком вывезти из страны царских служащих, чего у него и в мыслях не было; да посол даже не знал об их спорах. Хакета, как только он вышел из двора, крепко выругали и увезли в приказ, причем никого не выпускали с нашего двора, пока его не взяли, да еще угрожали, что могли бы вытащить Хакета и со двора. Посол ответил, что они могут это сделать и со всеми нами, мы в их власти, но это противоречит праву народов. Так принуждают здесь наемных офицеров: высылают их из города, насильно держат в армии, кончился ли срок их службы или нет; не щадят больных и даже хромых, которые все равно ведь не могут служить.

27 апреля.

Я слышал, что будет крещение младшего сына царя, был день святого Семена. Говорили, что в этот день для старшего сына царя будут отобраны 3000 молодых стрельцов в его будущую гвардию.

В эту ночь снова возник пожар в нашем дворе: весь верх выгорел, но благодаря старанию караула и наличию воды, которую ставят в бочках на всех крышах, пожар погасили.

На следующий день посол, по-прежнему ссылаясь на свою притворную болезнь, не вышел к столу и, как больной, надев халат, послал за приставом. Когда тот пришел, он посетовал на свою болезнь и, сказав, что не знает, сможет ли завтра явиться перед царем, просил отсрочку на один-два дня. Пристав сразу отправился к Алмазу за ответом; тот передал, что не смеет явиться перед царем с такой просьбой, с чем пристав и вернулся. Посол ответил, что если сможет, то явится, но против болезни сделать ничего нельзя; пожаловался [166] он и на вчерашнее насилие по отношению к Хакету, когда его слуг и лошадей выгнали со двора и заперли двор; это оскорбление касалось и его [посла]: хотя двор принадлежит царю, однако, пока он здесь находится, это свободное место; он хотел обжаловать это и просил еще, чтобы пристав замолвил словечко за старшего лейтенанта Хакета, чтобы его освободили из тюрьмы и дали увольнение. Посол считал, что подобная просьба справедлива, что тот, как мужчина, честно отслужил срок своей службы и теперь должен получить паспорт, чтобы вернуться на родину; посол готов за него поручиться, что он не сбежит. Еще посол сказал, что хотел бы, прежде чем явится перед царем, иметь беседу с дьяками по пунктам, на которые не дан ответ, и по некоторым другим, не совсем понятным. Пристав сказал, что такое едва ли возможно, но уверил посла, что его не отпустят, пока не будет ответа по всем вопросам. Однако полученный ответ настолько плох и несправедлив, что они были сами смущены, но, не желая сдаваться, говорили: "Это не наша воля" — или: "Это будет сделано, но не сейчас, а в другое время, когда будет удобно". Немало убаюкивают неправдой, и все это весьма смешно выглядит в их странном стиле, подобном приказу; лишь на некоторые пункты получен положительный ответ; повторяются все время слова: "В вашем письме сказано" и т.п. Приставы снова спрашивали, сколько нам будет нужно подвод.

В этот вечер по всему городу в продолжение целого часа был слышен страшный плач: это заключенные просили о помиловании.

28 апреля.

Настало утро, когда посол должен был проститься с царем. Пристав пришел к нему во втором часу справиться о его здоровье. Посол сказал, что чувствует себя еще очень нехорошо, что больше хотел бы лежать, чем вставать; но, несмотря на это, готовится, чтобы явиться перед царем. Он попрощался, казалось, на один час, но вскоре вернулся с известием, что царь пожаловал посла приемом через два дня.[167]

Посол поблагодарил его за заботу, а царя за милость и сказал, что сегодня хочет пустить кровь. Эта отсрочка нужна была ему для перевода и проверки бумаг, почему он и притворился больным.

29 апреля.

Здесь снова был большой праздник, праздновали освобождение Москвы от поляков ²³⁷. Рано утром во втором часу я видел, как освящали воду в реке. Митрополиты, архимандриты, епископы и большая группа священников стояли над водой на помосте; было много крестов, кадил, икон, священных покрывал, опахал с херувимами и т.д. Много раз обкуривали и крестили воду, опускали в воду кресты, читали из Евангелия, молились за царский дом и совершали тому подобные церемонии. Когда все это закончилось, все начали умываться, обливать лицо водой, теперь уже святой. Это было странное зрелище: одновременно столько тысяч людей торопились первыми зачерпнуть воду и умыться. Некоторые с берега бросались в воду, взрослые и малые; многих детей раздевали и окунали в воду по три раза, также и больных. Когда это было закончено, все шествие с духовенством и знатнейшими людьми обошло Красную стену [Кремля], кадили, освящали и благословляли ее. Оттуда шествие направилось к помосту, на котором стоял царь в Вербное воскресенье, и там снова продолжались некоторые церемонии. То же самое одновременно происходило вокруг Белой и Земляной стены, где находилась группа священников, присланная для освящения и этих стен. Лошадей царя тоже повели к реке, чтобы и их напоить святой водой.

30 апреля.

Посол думал увидеть ясные очи царя, но пришел приказ, что воля его [царя] такова, что это событие произойдет 1 мая. Это дало возможность послу посетить сегодня шведского комиссара; его сопровождал Иван, наш младший пристав, в присутствии которого не смели говорить ни о [168] каких делах, вещах или именах, не смели пить за здоровье отдельного лица, а пили за всех трех властителей вместе, чтобы не давать повода к обиде ни одному ²³⁸. Однако мы опьянели, а русский больше всех, он целовал меня раз десять в лоб и щеки; все время бил поклоны передо мною, надеясь в Голландии еще увидеть меня.

1 мая.

Согласно данному приказу, посол получил у царя прощальный прием. Как и прежде, дорога была занята стрельцами, тоже и базарная площадь и двор Кремля; по-моему, теперь их было еще больше. Посол был принят как обычно, он благодарил царя за честь, оказанную ему как послу Их Высокомогуществ, и за ответ, который ему дали на представленные им бумаги, но так как он не все еще понял и не все ему было ясно, то просил разрешения выяснить некоторые статьи в беседе с дьяками. Царь передал, что велел боярам просмотреть его бумаги и дать ответ, получит ли он еще беседу с дьяками для подробного обсуждения. Одновременно царь, точнее царь вместе с Алмазом, передал в собственные руки посла ответную грамоту Их Высокомогуществам и повелел ему, когда он приедет в Штаты Голландии и Нидерландов, бить поклон перед ними от его имени, т.е. приветствовать их. После этих слов посол подошел к его руке, а затем и мы, в прежнем порядке; он сидел на том же троне, но одет был иначе; на его правой руке я увидел два очень красивых кольца с бриллиантами и рубинами; на шапке лежала корона сплошь из драгоценных камней и жемчужин, необычайно красивых и крупных; на мантии были петли тоже из благородных камней и жемчугов, кафтан обшит по краям полосой жемчуга шириной, пожалуй, в кисть руки, и на углах внизу были драгоценные камни.

Когда подходили к руке [царя], посла пожаловали тем, что он мог сидеть на скамеечке; когда это закончилось, царь сам спросил Алмаза обо мне, и тот сказал, что Великий Господин Царь и Великий Князь и т.д. справляется о моем, [169] Клааса, здоровье. Я сразу отбил поклон или, скорее, приветствовал его, пожелал царю долгой жизни, поблагодарил его за милость и сказал, что по милости Бога я здоров. От толмачей я узнал, что он долго обо мне говорил и внимательно наблюдал за мной, когда я подошел к нему; эта честь была оказана только мне. Затем Алмаз сообщил, что посол пожалован царским столом. При выходе приставы сказали послу, чтобы он поклонился боярам, на что он крикнул громко, чтобы сперва те ему кланялись; они сразу поклонились, прежде чем им успели перевести эти слова, а он чуть кивнул им головой. Я же кланялся им вежливо, как и они мне. Бояр было не так много, как прежде. С правой стороны царя стоял князь Яков [Я. К. Черкасский], с левой — Илья [И.Д.Милославский]. Вскоре, когда мы были уже дома, прислали обещанный "стол", там было 10 блюд; с ними пришел князь Петр. Боже милостивый! Как зверски много они заставили нас выпить меду и испанского вина. Не успели еще набить рот, как начался спектакль. Была пятница, день их поста, поэтому все блюда были из рыбы. Среди блюд были такие, которые прибыли из самой Астрахани, и все же еще свежие и вкусные; почти все рыбы нам неизвестны. Когда пили за здоровье царя, снова возникли резкие споры и перебранка с обеих сторон и опять на старую тему: они хотели пить раньше за царевича Алексея, мы же — за Их Высокомогущества. Водка бросилась всем в головы. Посол говорил, что это несправедливо, и что они нас ругали мужиками, и что почитали Их Высокомогущества только титулом почетных регентов Нидерландских Штатов и т.д., что настанет время, когда они нас лучше узнают, имея в виду — когда мы победим наших соседей [Англию]. Но он [князь Петр] истолковал это иначе и весьма плохо. Пристав Семен выступал с речью, а князь молчал; но посол сказал, что ему [Семену] распоряжаться нечего, что он здесь значит меньше, чем его страдник, т.е. раб, что его и не приглашали, лучше бы он молчал, а говорил бы князь. Когда чаша пошла вкруговую, они встали и подняли ее за Алексея Алексеевича, а как только мы получили чашу, то выпили со словами: "Это за Их Высокомогущества"; тогда они сели и надели [170] шапки, и так — всякий раз. Это выглядело очень смешно: русские обвиняли посла в неблагодарности, дерзости, да они и знали, что у него нет такой инструкции, что он первый, кто отказался выпить за наследника, и что во время первых обедов он не возражал. Но оба последние высказывания были неправдой. Коротко: ссорились и оскорбляли друг друга, весьма усердно выступая каждый в защиту своих хозяев. Обе стороны были сильно разгорячены, лица красные, все их жесты выдавали внутренний гнев.

Слишком долго вспоминать все сказанное. Когда этот удар прошел, посол отказался от еды: "Мне дали достаточно проглотить", тогда русские не захотели больше пить ни за чье здоровье, так как посол отверг тост за Алексея Алексеевича перед тостом за Их Высокомогущества. Но, когда через некоторое время немного успокоились, русский все же поднял тост за второго царевича, а потом и третьего; мы пили за здоровье царевичей, не называя их по имени, а они называли. Это мы делали для того, чтобы они не узнали, за какого царевича мы пьем. Было забавно слышать, когда мы пили и громко кричали: "Это за Их Высокомогущества" или "за царевича", а они в то же время: "Это за того и того", и все это над одной чашей. Когда все это прошло, пили круговую за здоровье посла. При прощании страсти несколько улеглись; выказывали хотя бы внешне дружбу. Однако купца, который был приглашен и сидел рядом с нами за столом, они ругали собакой, блядиным сыном и т.п., будто это он подстрекал посла. Я просил князя поблагодарить царя от моего имени за милость, оказанную мне, о которой сам князь сказал, что я должен быть рад такой милости. Князю опять подарили серебряный кубок, каждый из двух стольников получил по чашке стоимостью 3—4 рейхсталлера [1 1/2 —2 рубля]. Грамота, переданная послу, была титулована старой надписью.

Я рассказал о царе на троне и о всей связанной с этим суете. Теперь я рассказал бы, как в следующую ночь наш дворецкий Хендрик де Конинг простился с этим миром. Его унесла лихорадка; но этот путь нам всем известен, никому не миновать его, поэтому я пропущу эту трагедию. [171]

2 мая.

Несколько дюжин стрельцов, одетых в новую форму, появились перед царем с пожеланием счастья в связи с рождением сына. Упомянутого Хакета принудили к новой клятве.

Когда здесь кто умирает, то из дома умершего никто не смеет появиться в Кремле перед царем или в его приказах в течение трех дней, поэтому наши приставы сообщили через толмачей, что пока тело [Конинга] находится в нашем дворе, они не могут прийти к нам, как в место нечистое, и просили, чтобы мы немедленно перевезли тело в другое место, откуда его можно будет похоронить; им необходимо поговорить с послом, чтобы он велел своим людям приготовить все в дорогу и составить список нужных подвод.

Между тем посол, по обычаю нашей страны, отправил двоих из наших пригласить соотечественников на похороны. Из русских пришли истопники, дровосеки и кухонные слуги поклониться телу умершего и помолиться за упокой его души, по их обычаю просили у него прощения, жалели о его смерти, спрашивали, как это он вдруг так умер, отчего и т.д.

Вечером 2-го тело увезли к дому Арденуа ²³⁹ в слободу, чтобы оттуда его хоронить. Его положили в русский гроб, который поставили на телегу, за ним шли наши трубачи, пажи и стрельцы; шталмейстер и хирург следили за порядком.

3 мая.

Я с нашим пастором посетил Лукиана Тимофеевича [Голосова], которого называют латинским дьяком, потому что он говорит по-латыни. Очень дружески он угощал нас и называл братьями; сказал, что очень рад поговорить с людьми, которые понимают по-латыни, просил продолжать дружбу и поддерживать ее взаимной перепиской. Когда каждый из нас подарил ему по паре книг, он подарил нам по паре соболей — каждому, угостил по русскому обычаю и просил, чтобы мы из наших рук дали ему выпить, что мы и сделали. Его [172] сыночек, ребенок лет шести, тоже пришел бить челом перед нами и поднести нам чарку; в нашем присутствии и ради нас он пожаловал всех своих слуг испанским вином и водкой из своих рук и сам вливал им вино в рот, они же за это кланялись нам в ноги; сказал, что очень рад милости царя ко мне, который справлялся о моем здоровье и долго наблюдал за мной. Я нашел, что дьяк очень богобоязнен; так, при нас он целовал Библию раз десять! Дома у него повсюду иконы. Он рассказал нам, как благочестив царь, который знает почти все из священного писания, в чем он [дьяк] его часто проверяет; еще рассказал, что царь питает любовь к свободным искусствам и языкам, но намеренно не дает изучать их ни своим детям, ни своим рабам. Мы жаловались ему на нашего пристава Семена.

4 мая.

После полудня мы все под тихий барабанный бой поехали в слободу, где находилось тело нашего гофмейстера, чтобы похоронить его. Гроб, на котором лежала его шпага, несли капитаны и майоры. Впереди шли наши литаврщики, одетые в черное, за ними печально следовали трубачи, исполнявшие под сурдинку траурную мелодию. Позади них ехал посол в карете, перед которой шли слуги, а рядом пажи. За каретой, пешком и верхом, следовало множество военных разных рангов, шли почти все наши соотечественники, но много и местных жителей. При похоронах здесь не соблюдают определенный порядок следования, едут сами по себе. Пока несли гроб, несколько раз по указанию генерал-лейтенанта [Баумана] стреляли из пушек; и так его похоронили без обычных здесь похоронных церемоний. После похорон все пошли пешком к дому Арденуа. Носильщиков угостили щедрым обедом, гости выпили за него одну круговую. Здесь не принято носить траурную одежду, т.е. одеваться в черное, достаточно надеть черную повязку, как это сделали носильщики и многие из нас. Но как необузданно здесь пьют! Стыдно было за то, как все это происходило! Никогда в жизни на праздничном обеде я не видел, чтобы столько [173] пили, как на этом траурном. Наш пристав так налился медом, что едва сидел в карете, боялся близко подойти к могиле и даже не зашел на кладбище; наши слуги и стрельцы тоже не промахнулись.

В этот день пришли приставы и серьезно спросили посла, что означали его слова за последним столом: "Русские скоро увидят, что это за голландцы", это и царь нашел очень странным, а также и то, что посол проявил неблагодарность в ответ на большую милость и почет, оказанные нам: никогда ни одного посла так роскошно не угощали и никогда никто не оказывался столь неблагодарным и резким. Еще сказали, что царь предоставил бы Их Высокомогуществам требуемый титул, если бы посол выпил за здоровье царевича Алексея по его достоинству. Посол на все ответил очень вежливо: во-первых, он имел в виду, что мы надеемся победить наших соседей — англичан; во-вторых, по поводу чести, оказанной нам здесь, он знает, как обходились с ним и с другими послами, но ведь и он должным образом поблагодарил царя за прием; а за здоровье Алексея он не мог пить [до тоста за Их Высокомогущества], так как это было бы против его инструкции и несправедливо, а также потому, что русский посол в Голландии не хотел пить за здоровье Их Высокомогуществ до тоста за Алексея. Никто не может на него обижаться за то, что он отстаивал честь своих хозяев и следовал должному распорядку.

Затем посол просил палатки и кареты для предстоящей дороги. Пристав ответил, что палаток нет в городе, так как бояре с ними находились в поле. Зная, что это неправда, посол поймал его, сказав: "Так как я знаю, что палатки есть в казне у царя, то, может быть, он соблаговолит дать их нам напрокат или продать". Приставы обещали, что посол скоро получит ответ на свои запросы, но не на совещании с дьяками, а из Посольского приказа. Теперь посол понял, что кое-что было плохо переведено, и это причиняло вред обеим сторонам; так он им и ответил, и они обещали положительный ответ. Милость царя послу и его свите пришла сегодня утром; это были: для посла три [174] тиммера соболей, оцененных ими в 100, 60 и 50 рублей и две пары соболей по 7 и 10 рублей; офицерам — каждому из 13 человек — по четыре пары соболей, оцененных по 5 рублей пара. Младшим офицерам — по паре соболей в 5 рублей. Так русские это оценили. Тот, кто привез все это, получил в дар бокал стоимостью 50—60 рублей, носильщики — деньги.

В этот вечер, когда вино отуманило мозги нашего младшего пристава, он всячески ругал своего товарища: что тот был очень невежлив, оговаривал нас "наверху" и все передавал в самом худшем свете, стараясь вызвать вражду между нами и русскими, и т.д. Теперь же он хотел во что бы то ни стало сам пойти тайком к царю или Алмазу и все по правде рассказать; в присутствии Семена он ничего не мог сказать. Меня он просил продолжать дружбу, писать ему письма, также и его собрату — латинскому дьяку. Он говорил, что теперь узнал, какие мы друзья; после этого он пал к моим ногам и целовал меня.

5 мая.

На следующий день утром посол поблагодарил пристава, точнее, через него царя, за дары ему самому и его свите. Но пусть они изволят знать, что ему хорошо известно, что других послов, да даже послов Их Высокомогуществ, в прежние времена одаривали гораздо щедрее. А они еще хвалят милость царя к нам! Посол просил передать это в Посольский приказ, и чтобы в будущем посол Его Царского Величества и у нас тоже не рассчитывал на большее, он не будет, как прежде, одарен ценными золотыми медалями, но говорит он это не из скупости и не потому, что желал бы получить больше: он теперь больше и не принял бы, а только предупреждает на будущее.

Приставы напомнили послу, что он теперь получил полный ответ на свою памятную записку и не надо ожидать более подробного ответа или опять подавать запрос. Начали говорить об отъезде: "Хорошо, — сказал посол, — так как вы думаете, что я не получу ответа, и медлите с передачей бумаг, то я [175] сам перешлю их в приказ и узнаю, какова воля царя, который, Правда, отказал мне в совещании, но позволил обсудить дела в Посольском приказе. Если же он и тогда не захочет дать положительный ответ и воля его такова, чтобы я вернулся без результата, то я только прошу, чтобы он письменно подтвердил, что не хочет дать ответ и решать по справедливости". — "Мы здесь находимся, чтобы сказать, что дела Вашего Благородия закончены, — ответил пристав, — и пусть этого будет достаточно", и т.д., и с этим они ушли. Посол отправил бумаги в приказ, где они были приняты.

6 мая.

Приставы снова пришли и сказали, что милость царя еще последует, на что посол ответил, что ему достаточно присланных соболей, он не желал большего, просил передать Алмазу, что не будет больше принимать даров; но так как Иван Пешков привел смешное оправдание и боялся немилости царя, то он все же принял дары, когда их привезли: это были еще 5 тиммеров соболей, очень красивых, намного лучше предыдущих, для посла, а для нас, старших офицеров, — каждому по паре соболей, по 4 рубля. Вот как мы оказались правы, первый подарок был якобы особой милостью царя, а второй подарок — настоящий. Я узнал от их толмачей, что, когда посол жаловался на скудость дара, они развернули свои свитки и увидели, что их послы получали у нас значительно больше: поэтому и пришло это дополнение. Получим ли мы палатки и кареты, необходимые для нашего скорого отъезда, ответ еще будет в дальнейшем, но отъезд уже назначен на понедельник, через 8 дней, это будет 18 мая.

Посол продал своих каретных лошадей князю Барятинскому, который, будучи не очень при деньгах, задержал расплату на два дня. Когда же князь Яков [Я. К. Черкасский] попросил посла продать ему этих лошадей, тот сразу тайно послал их ему. Это вызвало большие споры: Барятинский считал себя сильно оскорбленным, особенно потому, что сказали, будто у него не хватило денег; он внучатый племянник [176] царя, и его в присутствии царя уже поздравили [с приобретением лошадей]. Мы узнали, что несколько русских солдат и один немецкий офицер, служившие у поляков, были захвачены в плен на Украине и привезены сюда.

ЗАМЕТКА О НЕБОЛЬШОЙ ПОЕЗДКЕ, КОТОРУЮ Я СОВЕРШИЛ, ПОКА МЫ НАХОДИЛИСЬ В МОСКВЕ, В [НОВЫЙ] ИЕРУСАЛИМ, ГДЕ ЖИВЕТ ЕГО ПРЕОСВЯЩЕНСТВО ПАТРИАРХ РОССИЙСКИЙ

Н. Витсен ²⁴⁰

5 мая.

Убедившись в том, что на нашу просьбу идти куда-нибудь нам отказывают — либо прямо, либо с увертками, — я дерзнул тайком предпринять поездку в Новый Иерусалим, который строит патриарх ²⁴¹.

Вместе со мной был Еремиас ван Тройен ²⁴². Мы выехали после полудня, а чтобы избежать подозрений, отправили багаж, ружье и все прочее вперед за ворота. Две даровые подводы, также корм и постоялый двор нам предоставили в пути патриаршие монахи. Вечером, в темноте, мы прибыли к большому монастырскому дому в Чертово. Там мы поели, переменили лошадей и в ту же ночь доехали до монастырской деревни Нахабино. Проспав два часа, встали и утром в 7 часов приехали в Иерусалим.

6 мая.

Земли здесь кругом хорошо обработаны и густо заселены. Монастырь стоит в 10 милях от Москвы. Ночью в пути мы слышали, как жутко выли волки; они были очень близко от нас; на утренней заре мы видели лисиц и слышали пение многих птиц.[177]

Монастырь, который они называют Иерусалимом ²⁴³, издали похож на русскую крепость. Имеет 10—12 башен ²⁴⁴, или брустверов; расположен довольно близко от быстро текущей реки [Истры], которая теперь [с помощью искусственного канала] полностью его окружает. Вокруг вся земля разрыта и временно покрыта бревнами, рвы сухие. У ворот стоит довольно высокая деревянная башня, по их обычаю, искусно украшенная резьбой; в ней висят часы с боем; на возвышении ²⁴⁵ стоят 5—6 пушек и висит оружие караульных стрельцов, их десять; царь прислал тридцать, но двадцать отослали обратно. Перед воротами монастыря большой двор, где находится гостевой дом, куда Его Преосвященство помещает тех, кто его посещает или приезжает сюда — не монахов. Там же рядом находятся кузницы, литейная для отливки колоколов, кирпичный завод, конюшни, малярии, лавки, каменотески, а также жилища для рабочих. В этот передний двор проходят через большие ворота.

Когда мы приехали, нас принял один из его юнкеров ²⁴⁶ и секретарь Дионисий Иванович, он родом из Риги, был в Польше пленным, а теперь перекрещен. Нас повели в упомянутый дом для гостей, где сразу накрыли стол и застлали скамьи ковриками. Когда настало время Его Преосвященству вернуться с молитвы, мы приготовились явиться и бить перед ним челом. Привели в порядок привезенные дары, чтобы показать ему. Стрельцы держали их, стоя рядом с нами. Это были: пуд жидкого масла, т.е. 40 фунтов, 5 голов сахара, 2—3 пакета с пряностями, мешочек с семенами и большой ящик, который мы оставили на повозке и так ему показали, он был полон луковицами, цветами, рассадой, кустами роз и ягод. Нельзя пренебрегать подарками для высоких лиц, особенно если имеется к ним просьба либо хотят их посетить или прийти к ним в гости. Итак, мы стояли со всем этим добром в открытую у крыльца, ожидая его. Когда он приблизился, мы все трое очень почтительно били перед ним челом, а встав, предложили ему свои подарки, которые он охотно принял и, рассматривая, очень нас благодарил. На его крыльце стоял большой белый камень. На него он сел, чтобы беседовать с нами, а мы стояли [178] перед ним под открытым небом с обнаженными головами. Он расспрашивал нас о многом, о ходе нашей войны [с Англией] и о том, как отпускают нашего посла; когда мы ответили: "Плохо", он сказал: "Вот теперь так и идут дела, когда меня там нет и они лишены моих благословений, всех они делают своими врагами, включая татар. Когда я еще находился в Москве, всегда меня обвиняли в подобных неудачах; но кто же теперь виноват?" После этого он стал расспрашивать нас о положении большинства государств в мире.

Надо знать, что этот патриарх, вызвав немилость царя, самовольно ушел со службы, забрал свой священный посох и тайком уехал из Москвы. Теперь он живет далеко от Москвы в добровольной ссылке. Обо всем этом слишком долго рассказывать. Но ввиду того, что Никон такое священное и высокое лицо, царь не может или не хочет его наказать и пока оставляет ему все церковные доходы ²⁴⁷.

Поговорив с нами, он пошел наверх, где снял свое одеяние: шапку с крестом из жемчуга, ценный посох и парчовую полосатую ризу; надел подобное же, но более простое. На груди его висела серебряная позолоченная коробочка ²⁴⁸, на одной ее стороне изображен Христос на кресте; в ней он хранит знак своего сана.

Когда он шел из своей церкви, его сопровождало много попов и монахов; на всех были греческие клобуки ²⁴⁹, как и у него самого, все были в черном. Каждый, мимо кого он проходил, бил головой о землю до тех пор, пока он не прошел. Многие подавали челобития, т.е. прошения; некоторые он велел принять, другие — отклонить.

Вернувшись, он продолжал с нами беседу. Велел подарить нам пять жбанов, т.е. ведер, живой рыбы, в большинстве мне неизвестной. Сказал, что хочет прислать нам своего повара, чтобы приготовить рыбу по нашему обычаю. "Этому новичку, — сказал он, указывая на меня, — наверно, еще не нравится наша пища". Ему наговорили, что я купец, только что приехавший; я же так нарядился, чтобы быть неузнанным ²⁵⁰. На слова Никона я поклонился и сказал, что все, что Его Святейшество велит сделать, будет мне приятно.[179]

Потом Никон просил нас посадить привезенные семена и рассаду; это и началось. Я тоже принялся за работу при нем, да он и сам участвовал в посадке и высказывал одобрение. Их неумелость и незнание были нам смешны; мы столько наговорили им о пользе этих семян и растений, что редька и петрушка получили лучшие места. Его сад был плохо ухожен, и земля неумело подготовлена, с таким незнанием дела, вряд ли лучше, чем у местных жителей; его садовники знали не больше, поэтому мы казались мудрыми земледельцами, распоряжались и повелевали в присутствии патриарха.

После этого мы пошли в упомянутый гостевой дом вне монастыря и сели за накрытый стол. Перекрещенные угощали нас. Мы ели из серебряных тарелок; на стол поставили 3—4 алебастровых кувшина. Перед нами ставили одно за другим 10—11 блюд, все из рыбы и деликатно приготовленные, некоторые по-польски. Мы пили хорошее пиво и, по обычаю монастыря, ели ржаной хлеб. Так как была среда — их постный день, то на столе не появилось ничего молочного.

После обеда мы осматривали церковь и колокольню, которые он [патриарх] строит по образцу церкви в Иерусалиме, над гробницей Христа. Все в тех же размерах и так же расположены, но колокольня здесь выше ²⁵¹. В прошлом году здесь работали 1500 человек; кроме мастера, каждый получает по 6 стейверов в день, и это продолжается уже 7 лет. Считаю, что размер [церкви] несколько больше половины нашей ратуши в Амстердаме. Нет нужды рассказывать много о сооружении: я ссылаюсь на книги и журналы, где описывается храм в Иерусалиме; это — то же самое. Низ построен из белого мягкого камня, а верх из обожженного красного кирпича; белый камень обтесывают, и на него кладут кирпичи.

Церковь, кроме одного этажа, уже построена, а колокольня совсем готова ²⁵². Многие часовни уже освящены, и в них нас не пустили; неосвященные открыты для всех. Гробницу Христа, хотя уже освященную, я все же видел через щели ²⁵³. Вокруг гробницы стоят 12 колонн; это большая часовня в середине церкви. Но если в Иерусалиме ангелы сидят перед гробницей у опрокинутого могильного камня, то здесь они нарисованы на стене, а надгробный камень лежит на [180] полу. Позади стоят 4 высоких столба, которые будут поддерживать мощный свод ²⁵⁴. Вокруг, а также и под землей уже построены часовни: одна в память пленения Христа, другая — в память Иоанна [Крестителя], третья часовня — Благовещения, всего часовен 14—15 или больше. Я не дал их описания, потому что о них можно прочитать.

Одна часовня, по названию Голгофа, стоит высоко, к ней можно подняться и снаружи; она уже освящена и очень почитается ими. Нам разрешили осмотреть ее через дверь. Но когда монах, который нас сюда привел, ушел за чем-то и мы стояли одни перед дверью, я вошел внутрь часовни, а сопровождавшего меня купца оставил караулить. Осмотрел все: алтарь, иконы, резные фигуры, книги и т.д., даже вошел и в святая святых [алтарь] как бы сказать, т.е. в то место, где попы ведут службу, куда и русским, кроме священников, не разрешено входить. Этого никогда во всей Московии не случалось; это и очень опасно, да, некоторые, кто делал подобное, были вынуждены пройти перекрещение. Однако любопытство и хорошая выпивка подзадорили меня. Когда поп возвращался, меня предупредили, и я отступил. Он открыл царские врата, чтобы мы увидели то, что я уже видел. Изображение Христа на кресте, искусно вырезанное из кипарисового дерева, висело над алтарем. Крест сделан такого же размера, как и найденный крест Христа. На двери алтаря нарисован император Константин со своей женой, которая нашла крест ²⁵⁵.

Колокольня по форме и размерам такая же, как Ивана [Великого] в Москве, а по высоте — почти как наша башня Яна Роденпорта в Амстердаме ²⁵⁶, два красивых колокола висят внутри: на верхнем вылиты святые всего года; говорят, что в них влито много золота, на нижнем — Царь, его жена, сын и патриарх. Недалеко от Нового Иерусалима будет построена церковь под землей, под названием "Обретение Креста", и еще одна, подобная ей.

На это строительство понадобится еще 3—4 года. Но что я могу сказать? Русские строят и отделывают, мастера — поляки, а распоряжаются немцы. Но работа ведется очень небрежно. Известь не приготовляют как требуется, кирпич [181] обожжен слишком мягко и рассыплется еще до окончания строительства; ничего не покрывают и не берегут [от непогоды]; все рамы и даже столбы, да и целые стены обваливаются, поломаны и портятся. Я советовал им все покрывать досками, лучше приготовлять известь, иначе не будет прочной работы. То, что в Иерусалиме из мрамора, здесь из камня и кирпича. Каждую зиму недостроенное здание теряет 1—2 фута, что можно было бы предотвратить, если бы работу прикрывали. Коротко говоря, — русские гораздо лучше умеют использовать дерево, чем строить каменные здания. Часть здания, уже готовая, покрыта землей, а она ведь пропускает влагу. Жалко видеть, как столь ценную работу, красу и гордость России, так запускают.

Кроме этой строящейся церкви, внутри монастыря имеется еще деревянная церковь, а вокруг нее кельи для монахов. Когда входишь в ворота, то на левой стороне стоит большой замок, или скорее дом. Это жилище самого патриарха. Рядом с ним небольшой сад, впереди — караульная сторожка, а позади, на валу, церквушка. Кругом склады для извести и кирпича, нужные для строительства. Стены вокруг монастыря, размер которого примерно с наш Дам ²⁵⁷, из дерева, с 8—10 деревянными бастионами, но они сплошь закрытые, без бойниц; это для того, чтобы монахи через них не поднимали водку ²⁵⁸; они [бастионы] не пропорциональны и не на одинаковом расстоянии друг от друга.

Ежедневно в хорошую погоду патриарх, вместе со всеми своими монахами, приходит по два-три раза в день помогать строить. Позади, напротив передних ворот, стоят еще одни маленькие ворота. За ними, у вала, стоит большое колесо, которое вращается водой и колотит лопастями белье при стирке.

После полудня мы отправились гулять с ним самим [патриархом]. Он очень прост в обхождении и любознателен. Спрашивал нас и особенно меня о многом, в том числе: так ли красиво в нашей стране, как здесь? Велел для нас звонить в большой колокол и шутя спросил, такие ли в Амстердаме колокола? Привел нас на свою пасеку. "Вы, немцы ²⁵⁹, — сказал он, — хорошо умеете считать, высчитайте-ка, сколько пчел в моих ульях?" [182]

У этого человека нехорошие манеры, он опрометчив и тороплив, привык часто делать некрасивые жесты, опираясь на свой крест [крест на посохе]. Он крепкого телосложения, довольно высокого роста, у него красное и прыщавое лицо, ему 64 года. Любит испанское вино ²⁶⁰. Кстати или нет, часто повторяет слова: "Наши добрые дела". Он редко болеет, но перед грозой или ливнем чувствует себя вялым, а во время бури или дождя ему лучше. С тех пор как он уехал из Москвы, теперь уже 7-8 лет назад, его головы не касались ни гребенка, ни ножницы. Голова у него как у медузы, вся в густых, тяжелых космах, так же и борода.

Затем он привел нас в свой скит, куда очень редко кто попадает. Это каменный домик, в нем 16 комнаток, среди них две молельни. Мы все осмотрели. У него там и комната для научных занятий; но кроме русских и славянских книг, других я не видел. Лестницы очень узкие, похоже на лабиринт. Наверху площадка с часовенкой, похожей на беседку. Снаружи она белая, на вид как садовый домик у нас. "Пустынь" [скит] Никона лежит на островке, окружена водой ²⁶¹. По примеру Христа Никон уединяется здесь на <...> дней раз в году ²⁶².

Вне этого монастыря, называемого Иерусалимом, вокруг него, размечены местечки на таком же расстоянии, как они в действительности находятся в Иерусалиме: Вифлеем, Кана, гора Олифетум, сад Гефсиманский и т.д. На некоторых [здесь] стоит только крест, на других — часовня, хотя там [в Иерусалиме] — деревни и деревушки. Здесь же вне монастыря еще пять-шесть больших рыбных прудов.

(пер. В. Г. Трисман)
Текст воспроизведен по изданию: Николаас Витсен. Путешествие в Московию. СПб. Symposium. 1996

© текст -Трисман В.Г. 1996
© сетевая версия - Тhietmar. 2003
© OCR - Halgar Fenrirsson. 2003
© дизайн - Войтехович А. 2001 
© Symposium. 1996