Библиотека сайта  XIII век

БОНАККОРСО ПИТТИ

CRONICA

Рукой Бонаккорсо, сына Нери, сына Бонаккорсо, сына Маффео, сына Бонсиньоре, сына другого Бонсиньоре леи Питти.

 В ЛЕТО ГОСПОДНЕ 1412

Я, Бонаккорсо, сын Нери, сына Бонаккорсо, сына Маффео, сына Бонсиньоре, сына другого Бонсиньоре деи Питти, в указанный выше год начал записывать в этой книге для памяти все, что я мог найти и услышать о наших предках и родичах, древних и новых, и о тех, с кем в мои дни мы породнились; а также буду записывать здесь кое-какие воспоминания о жизни и поступках некоторых из названных наших предков, и особливо тех, коих я лично видел. И если я не нахожу и не пишу об основании нашего древнего рода, то причина здесь в том, что старые наши бумаги, будучи передаваемы из поколения в поколение, очутились в руках одного из наших родственников по имени Чоре, и был он сыном Лапо, сына Чоре, сына Маффео, сына Бонсиньоре; и, так как указанный Чоре отличался весьма безнравственной [6] склонностью говорить дурно о других людях и исполнен был зависти, случилось так, что из-за этого его порока он ни разу не получил никакой должности в правительстве нашей коммуны. ¹

А он, видя, что мы, сыновья помянутого выше Нери, все были удостоены государственных должностей, в том числе и некоторых самых почетных, и возымев от того величайшую зависть, говорил, что мы-де отняли от него его достояния, и весьма ошибочно считал, что мы его обидели; так что, когда приблизился он к смерти, сделал он завещание и все свое имущество оставил своей дочери, которая ныне находится в женском монастыре в Портико. И, когда он умер, пошли мы к этой его дочери, которая еще жила в своем доме, и сказали ей, что хотели бы получить все книги, хартии и документы наших предков, находившиеся у Чоре. Она ответила, что ничего о том не знает, но что много раз видела, как Чоре продавал какие-то книги в большом количестве, и что незадолго до его смерти видела, как он сжег немало бумаг и документов. Мы убедились, что она говорит правду, поскольку обыскали весь дом и не нашли ни одной книги и никаких бумаг, ни старых, ни новых. Отсюда ясно следует, что помянутый Чоре злонамеренно восхотел, чтобы не осталось ни от него, ни от его предков никаких бумаг из тех, что были в его руках. Из-за пропажи этих документов я вынужден был использовать лишь книги и бумаги моего деда Бонаккорсо, каковые находились в весьма плохом состоянии, пооборваны, плохо написаны и плохо велись; однако [7] я извлек из них кое-что, о чем упомяну здесь, а также и о том, что слышал от Нери, нашего отца, о прошлом нашего рода. И прежде всего я установил, что мы, Питти, будучи гвельфами, были изгнаны из Симифонте гибеллинами, ² которые там правили; думаю, что род наш делился на три ветви: первая обосновалась в местности, которая называлась Луйа, и в наши дни потомки ее там представлены знатными и почитаемыми в контадо ³ семьями, владеют добрыми и богатыми землями и ныне прозываются они, т. е. вся эта ветвь, Луйези, так как, видимо, в этой местности, которая называется Луйа, не было никого, кроме представителей этого рода; их герб такой же, как наш, без всякой разницы, из чего видно, что мы с ними в родстве; да еще я узнал от заслуживающих доверия стариков указанной семьи и от некоторых наших древних членов, что всегда мы с ними поддерживали общение и дружбу, как родственники.

Вторая ветвь происходит от названия одного места около Флоренции и по нему носит имя Амирати; и нынче еще имеются некоторые из них, которые теперь живут в контадо, довольно близком к холму упомянутого Симифонте, каковой был разрушен флорентийской коммуной в 1202 году. Семья эта была уже во Флоренции весьма почитаемой и носит герб такой же, как и мы, а именно щит и на нем белые и черные волны.

Третья ветвь, а именно мы, прозываемые Питти, обосновались в Кастельвеккио в Вальдипезе, где купили добрые и богатые земли, и в частности одно место, которое зовется [8] «У башен», потому что там были два господских дома и у каждого была башня с голубятней; каковое поместье еще и ныне принадлежит нам, но там осталась только одна башня, поскольку уже в мои дни другую мы из предосторожности разрушили, ибо она грозила упасть. А затем вышеупомянутые предки наши немного лет спустя явились проживать во Флоренцию, и первые их дома были те, которые ныне принадлежат Макиавелли — в квартале Санта Феличита, каковые им [Макиавелли] продали Чоре и Бонаккорсо, сыновья Маффео деи Питти.

Я слышал от Нери, отца нашего, об одном нашем предке по имени Бонсиньоре, который отправился к святому гробу в Иерусалим и к монастырю святой Катерины на горе Синайской и не вернулся, и неизвестно, где он умер; при отъезде своем из Флоренции оставил он жену свою беременной, и она родила сына, какового по имени отца назвали Бонсиньоре. От этого Бонсиньоре родился Маффео, каковой Маффео был человеком знатным, и могущественным, и почитаемым гражданином, и из книги, в которой записаны все, кто когда-либо занимал должность приора, ⁴ явствует, что вышеупомянутый Маффео был приором Флоренции в 1283 году.

Маффео в числе детей своих имел двух сыновей: первый носил имя Чоре, второй Бонаккорсо. Чоре был знатным и почитаемым гражданином и по своему значению и по возрасту, видимо, стоял много выше Бонаккорсо. От него родились Лапо и другие сыновья. У Лапо же родились другой Чоре и другие [8] сыновья; об этом другом Чоре выше упомянуто — и более чем достаточно по его бесчестью.

Бонаккорсо же, сын Маффео, был, согласно подлинным документам, добрым человеком и весьма благочестивым; по хартии видно, что он купил землю и дом в квартале Санта Мария в Верзайе, где основал женский монастырь, и об этом нашел я упоминание в одной из его книг в следующей форме, а именно: «Вспоминаю, что я, Бонаккорсо Питти, купил дом с землей до самого Арно в приходе Санта Мария в Верэайя, у сера ⁵ Андреа Мази, нотариуса Сан Броколо, за цену в 93 золотых флорина, чтобы устроить там церковь и женский монастырь в честь св. Анны; и епископ освятил ее, и произнес проповедь, и дал письмо на покупку, и сделал все прочее, что полагается в таком случае; и договорился с церковью Санта Мария в Верзайе, и должен получать ежегодно большую восковую свечу от [монастыря] св. Анны. Документ о покупке составил сер Стефано Фичини; для большей моей обеспеченности записали покупку наполовину на Нери, но я, Бонаккорсо, выплатил всю стоимость в 93 золотых флорина в руки указанного выше сера Андреа Мази 29 июня 1318 года».

Указанный Бонаккорсо имел женой монну Джованну дельи Инфангати. От нее имел он шесть сыновей и трех дочерей, а именно: Маффео, Томазо, Чилию, Чоне, Агостино, Нери, Тессу, Бартоло и Чайю. Монна Джованна имела сестру по имени монна Ненте, каковая была замужем за ... Петритони и родила Убальдино и Пьеро и других детей. [10]

Нери взял в жены монну Куррадину, дочь Джованни, сына мессера ⁶ Убертино дельи Строцци; они имели одиннадцать детей, а именно: Пьеро, Джованни, Франческо, Ник-колозу, Джованну, Бонаккорсо, Франческо, Чоне, Бартоломее, Америго и Луиджи.

Чоне, брат Нери, был женат на монне ... Саккетти; из их детей в наши дни жива только монна Франческа, монахиня в монастыре Санта Феличита; Чоне женился вторым браком на монне Маргерите, которая жива еще; от этого брака они имели детей, а именно: Лизабетту, Никколо, Чоне и Аньолу. Лизабетта была выдана замуж за Мильоре ди Джунта; были у них дети, а именно: Маргерита, каковую отдали за Антонио, сына Карло Ручелаи Джунта; Аньола замужем за маэстро Антонио далла Скарпериа; ⁷ Чоне, Филиппе и Никколо. Аньола, дочь Чоне и монны Маргериты, вышла замуж за Франческо деи Джетта; была у нее дочь по имени Лиза, замужем за Франческо, сыном Леонардо Перуцци, от этого брака имела она четырех детей, а впоследствии вышла вторым браком за Филиппе, сына Джованни Кардуччи, и имела от него много детей.

Монна Тесса, сестра Нери, была замужем за Камбио Камби, имела троих детей, а именно: Пьеро, Джованну и Франческо. Монна Джованна выдана была за Морелло деи Росси; женой Франческо была монна Катерина, дочь Джованни Альфани и монны Биче, дочери Никколо Малегонелле; было у них много детей, из которых ныне здравствует только один по имени Камбио. Этого Франческо многие считали принадлежащим [11] к роду Питти, поскольку из-за ссоры, которая была у нас с семьей Макиавелли, он взялся за оружие вместе с нашим отцом.

У монны Куррадины был брат по имени Луиджи и три сестры, а именно: монна Тиле замужем за Скьята Манджони, от которого она родила Якопо и много других детей; из четей Якопо еще живы Джованни и другие; монна Бьянка была замужем за Колино Грандони, у них родились Андреа и другие дети; у Андреа была дочь монна Лионарда, которая была замужем за Майнардо Адимари и имела много детей. Монна Лена была выдана за Никколо Малегонелле, и было у них 24 ребенка, из коих вспоминаю я Пьеро, монну Биче, монну Катерину, Томазо и Марко. От этого Пьеро остался незаконный сын по имени Джовакино, добрый и достойный юноша. Монна Биче была замужем за Джованни Альфани, у них была дочь Катерина, ставшая женой Франческо ди Камбио, как уже упоминалось выше. Томазо был женат на монне Франческе, дочери Джованни ди Никколо деи Медичи; был у них сын по имени Никколо. От Луиджи родился Джованни, чьей женой была монна Контессина деи Джиролами; живы восемь их детей, а именно: Лоренцо, Луиджи, Филиппе, Франческо, Лиза, Сельваджа, Гостанца и Лена. Лиза стала женой Томазо ди Леонардо Фрескобальди, Сельваджа же — женой Франческо ди ... Пьеро ди Нери Питти взял в жены монну Антонио ди Бартоломео, дочь Риккардо Джованни и монны Лобы деи Барди; было у них шестеро детей, а именно: Аньола, Никколоза, Нери, Катерина, Джованни и Лоба. [12] Аньолу выдали замуж за Никколо д'Андреа дель Бенино; они имели много детей. Никколоза была замужем за Маттео, сыном мессера Джованни Панчатики, и тоже имела много детей. Нери женился на Лизабетте ди Маттео, дочери Маттео, сына сера Микеле, а мать его была сестрой Пьеро Бончани; имел он двоих детей — Бартоломео и Пьеро, Катерина была отдана замуж за Никколо, сына Заноби Джинори, и имела от него детей.

Пьеро и Антония умерли стариками в один и тот же год. В течение своей жизни Пьеро исполнял всевозможные почетные должности как внешние, так и внутренние, был два раза приором и один раз — гонфалоньером справедливости; ⁸ сам по себе он был человек небольшого роста, толстый и мускулистый; черноволосый и здоровый, веселый, доброжелательный и любезный; прожил 67 лет.

Нери ди Бонаккорсо, наш отец, нажил большое состояние в цехе Лана; ⁹ бывало, что он выпускал в год 11 сотен кусков, из которых большую часть посылал в Апулию; он очень рьяно занимался этим ремеслом. Он устроил так, что в наш дом поступала французская шерсть, а от нас выходили готовые сукна, и последним зданием, которое он выстроил, была мастерская со станками для растягивания сукон, которая обошлась более чем в три с половиной тысячи флоринов. Похоже, что он отказывался от тех общественных должностей, от которых можно было отказаться. Я сам помню, как он в соответствующих советах отказался стать знаменосцем компании. Он был два раза приором. Был он видный мужчина, [13] в три локтя ростом, не толстый, но хорошо сложенный и мускулистый, румяный, здоровый и сильный и прожил 68 лет; да отпустит господь бог ему его прегрешения. Монна Куррадина была красивая и достойная женщина; была она среднего роста и лицом смугловата; прожила 66 лет.

Я, Бонаккорсо, взял в жены Франческу, дочь Луки ди Пьеро ди Филиппе дельи Альбицци и монны Дианоры ди Пьеро ди Нери даль Паладжо. У нее была сестра по имени Мадалена, жена Франческо ди Джакопо Пекори, и у них есть двое сыновей — Джакопо и Лука.

Указанная Франческа имеет двух братьев, а именно: Пьеро и Никколо. Никколо женат на Лотьере, дочери Кардинале Ручеллаи и монны Лапы ди Стефано Кастеллани; они имеют сына, которого зовут Лука Антонио.

Я и Франческа до настоящего времени имели одиннадцать детей, из коих живы семеро, а именно: Лука, Руберто, Куррадина, Мадалена, Франческо, Примавера и Нери. Примавера получила свое имя в честь матери монны Дианоры, каковая была сестрой Карло и Смеральдо дельи Строцци.

Брат мой Франческо женат на Франческе, дочери Джованоццо Бильоти и монны Бартоломеи ди Кола Нерини. Имеет трех братьев и одну сестру, а именно: Бетто, Риньери, Никколайо и Маргериту. Бетто женат на Джованне ди Томазо Амидеи. Маргерита замужем за Андреа Белинчони. Франческо и Франческа имели до сих пор тринадцать детей, из них живы двенадцать, а именно: Чоне, Пьеро, Антонио, Куррадина, Катерина, Бартоломеа, [14] Маргерита, Дианора, Нери, Лизабетта, Симонетта и Джованоццо. Куррадина замужем за Андреа ди Джусто Каверелли, Маргерита — монахиня в монастыре Санта Феличита, Катарина замужем за графом Гвидо, сыном графа Франческе да Баттифолле, графа Мончоне.

Франческо до настоящего времени занимал два важных поста вне Флоренции, а именно был викарием в Вальдарно и подестой в Пистойе. ¹⁰ Франческо дважды был приором и сейчас им является, и несколько раз членом коллегии, ¹¹ и занимал еще ряд важных должностей как внутри, так и вне Флоренции. Бартоломео ди Рикардо Джованни имел сестру монну Антонину, каковая была женой Уберто ди Скьятта Ридольфи, из них жив ныне Скьятта. Указанный Бартоломео был отцом монны Антонии — жены Пьеро, как я выше уже упоминал.

Паоло и Филиппе дельи Альбицци, и монна Нери, и монна Танча были братьями и сестрами Луки, отца Франчески, моей жены. Паоло был женат на монне Гите, дочери Стефано ди Ванни Кастеллани; имели они много детей мужского и женского пола; одна дочь по имени Маргерита была выдана замуж за Ингилезе Барончелли. Филиппе был женат на монне Никколозе ди Саламоне ди Торелло. Имеют они сына по имени Пьеро, каковой женат на Аньоле, дочери Аньоло ди Ландо дельи Альбицци.

Монна Танча стала женой Лоренцо Альтовити. Имеют они дочь Лоренцу, прозванную Малюткой, каковая — жена Нери дель Аньоло Веттори; имеют они много детей. [15]

Монна Нера была женой мессера Никколо ди Паньоцо Торнаквинчи, имеет трех дочерей, а именно: Андрею, Маргериту и Никколозу. Андреа была женой Джованни д'Андреа, сына мессера Уго делла Стуфа, и имеет от него сына по имени Никколо. Маргерита — жена Пьеро, сына мессера Заноби да Медзола; имеют потомство. Никколоза замужем за Никколо ди Корсо делла Рена: у них пока нет детей. У монны Бартоломеи, матери Франчески — жены Франческо Питти, есть две сестры, а именно: монна Пьера, жена Франческо Федериги, имеет детей; монна Тесса, жена Стефано Корсини, тоже имеет много детей. Бартоломео ди Нери Питти имеет женой Лизу, дочь Луиджи ди Бонаккорсо Питти и монны Лизы, дочери покойного мессера Чиприано дельи Альберти. Указанная Лиза, жена Бартоломео, была сперва женой Бернардо — сына Липпо ди Чоне дель Кане, и имеет от него двух дочерей — Сисмонду и Бернарду. И когда указанная Лиза осталась вдовой и наследницей Луиджи ди Бонаккорсо Питти, Бартоломео женился на ней, дабы это наследство не ушло бы из нашего дома. Мать Луиджи, отца указанной Лизы, была монна Лиза ди ... дельи Скоделлай; сестрой последней была монна Феличе, жена Маттео ди Доно Богоньуоли; от них остались сыновья Доменико и Герардо, которые имеют много детей мужского и женского пола. Бартоломео был гонфалоньером компании; приором еще ни разу не был.

Указанный Бартоломео имел троих дочерей и одного сына, а именно: Куррадину, Лену, Луизу и сына Нери. Нери умер, а дочери [16] живы. Бартоломео среднего роста, но красивый мужчина.

Луиджи ди Нери Питти женился на Бинделле, дочери Доффо Арнольфи и монны Феличе ди Бартоломео дель Тозетто; у указанной Бинделлы есть брат Баттиста. Бинделла сперва была замужем за Кристофано ди Бонаккорсо и имела от него дочь по имени Сандра. Луиджи имел от нее двух сыновей — Нероццо и Доффо. Впоследствии Луиджи женился на Лапе, дочери Альдеротти Брунелески и монны Катерины ди ... Аламанни; живы восемь братьев и одна сестра указанной Лапы, а именно: Бернардо, Габриэльо, Джованни, Брунелеско, Лиза, Антонио, Сальвестро, Франческо и Пьеро. Лиза, жена Филиппе делла Трита дельи Адимари, имеет много детей.

Указанная Лапа была сперва женой Гвидо дель Пера Бальдовинетти и имела от него дочь по имени Гостанца. Луиджи до сегодняшнего дня имел от указаной Лапы шестерых детей, а именно: Бинделлу, Томазо, Куррадину, Катерину, которая умерла, и затем другую Катерину, позже родившуюся, и шестого — Маффео, который носит имя нашего прадеда.

Указанный Луиджи исполнял должность одного из «Коллегии Двенадцати», ¹² а затем был приором в 1410 году в ноябре и декабре месяце, и, видно, ему пришлось с помощью своего родича Габриэлло Брунелески заключить мирный договор между нашей коммуной и королем Владиславом, ¹³ каковой мир был крайне необходим нашей коммуне, и потому заключением договора был доволен весь народ и в особенности подлинные добрые гвельфы, [17] а также и вышеупомянутый король, который весьма нуждался в мире с нами и потому был тоже весьма доволен; и действительно, выявилось, что и по сей день он много заботится о том, чтобы находиться в добром мире с нашей коммуной.

Указанный Луиджи после заключения мира был послан к упомянутому королю послом вместе с мессером Кристофано дельи Спини и мессером Джованни ди сер Ристоро; были они им приняты с радостью и почетом, и добились от него всего, чего просили от имени коммуны. После того как они вернулись во Флоренцию, Луиджи был снова послан послом к королю; он был приветливо принят, и, поступая по своему обыкновению, Луиджи сверх того, что было провозглашено в пользу коммуны, просил, чтобы я, Бонаккорсо, назначен был бы капитаном Аквилы, каковая милость была ему тут же любезно дарована. Когда Луиджи вернулся во Флоренцию, решили мы с ним по некоторым причинам, чтобы капитаном в указанную Аквилу отправился Луиджи; и он поехал туда и вступил там в должность 20 сентября 1412 года; побыв там немного времени, он поехал навестить его величество короля, каковым радостно был принят; и, пробыв у короля некоторое время, Луиджи попросил у него милости на то, чтобы по окончании года его службы его должность была передана на один год мне, Бонаккорсо, и чтобы король даровал ему своею милостью право, чтобы в Аквиле мог бы замещать его в должности один из его братьев; а сам бы он получил от короля разрешение приехать во Флоренцию, [18] а также и ряд других милостей, и все они были королем любезно ему дарованы, и он вернулся во Флоренцию, и находится здесь до настоящего дня 24 января вышеупомянутого года, а в Аквиле его замещает Франческо, наш брат.

Указанный Луиджи — человек среднего роста, худой и сухощавый, как все мы, братья, и чем мы все похожи на отца.

Луиджи ди Бонаккорсо ди Рукко Питти имел сестру по имени Никколоза, каковая стала женой Пиначчо дельи Строцци; остался от них в живых сын по имени Бонаккорсо; он женат и имеет детей. В церкви монастыря Сант'Амброджо можно сейчас видеть перед главным алтарем большой и красивый светильник, на нем внутри изображен наш герб. Старые монахини этого монастыря рассказывают, что была здесь аббатиссой одна из Питти, именем монна Катерина; и в одной из книг Бонаккорсо ди Маффео Питти я нашел приписку, помеченную 13-м днем июня 1309 года, где говорится: «В дар мадонне Сант'Амброджо должна...» и т. д.

Монна Бартоломеа ди Кола ди Нерино, мать Франчески, жены моего брата Франческо, имела брата по имени Джулиано, от которого осталось много детей.

Гостанца, дочь Джованни ди Луиджи дельи Строцци, вышла замуж за Антонио ди мессера Никколо да Рабатта в 1413 году в ноябре месяце. Сандра, падчерица Луиджи, вышла замуж за Лоренцо, сына Луиджи дельи Строцци, нашего двоюродного племянника, в 1415 году в сентябре месяце. [19]

Камбио, сын Франческо ди Камбио, наш двоюродный племянник женился на Тадее, дочери Тьери да Марчалла, и сделал это, никого не известив.

Контесса Катерина, дочь Франческо, замужем с июля месяца 1415 года, когда я был викарием в Вальдарно, как сказано выше.

Пьеро, сын Луки дельи Альбицци, взял в жены Бинделлу, дочь Биндо далла Тоза и монны Франчески, дочери мессера Симоне Торнабуони; свадьба была ... февраля 1415 года.

Никколо, сын Томазо Малегонелле, наш племянник, женился на Марии, дочери Никколо ди Франко Саккетти; свадьба была... 1414 года.

Сисмонда, падчерица Бартоломео Питти, сосватана за Джулиано, сына Джованни Бьяджи ... декабря, и затем ... января 1416 года с ним обменялась кольцами. Документы составлял сер Лапо Пьери да Чертальдо; свадьба была здесь, в нашем доме.

Сын мой Лука дал брачное кольцо Фьоретте, дочери Филиппе Макиавелли и монны Бьонды, дочери Джулиано ди Бартоло Джини, 20 октября и женился на ней в указанный день 1418 года. Взял за ней он приданого тысячу сто золотых флоринов.

Засим запишу для памяти о рождении детей моих, Бонаккорсо ди Нери ди Бонаккорсо деи Питти, и жены моей, монны Франчески ди Лука ди Пьеро дельи Альбицци.

1395. В первый день июня 1395 года родился у нас сын, каковому дали мы имя Луки, в честь отца монны Франчески. Крестными [20] отцами были Никколо ди мессер Луиджи Гвиччардини и Маттео Антонио Таналья. Камилла родилась 24 декабря 1398 года. Восприемниками при крещении были Банко да Варадзано, Кименто ди Стефано и Антонио ди Кокко Донати.

Риньери родился ... сентября 1400 года во дворце деи Бьянки в Болонье, где мы спасались от большой смертности; ¹⁴ кумовьями были сер Антонио, сын сера Бандино да Ремена, Уголино да Лино, Бартоло и Рикино — сыновья сера Чекино, Бартоломео ди ... и Джованни-мельник.

1401. Руберто родился 25 апреля 1401 года, в день святого Марка, т. е. в тот же день, когда родился я в 1353 году. (Далее Питти пишет, что родился в 1354 году. Видимо, в книге, по которой сделан перевод, допущена опечатка, не замеченная издателем. Прим. ред.) Назвали его Руберто в честь герцога Рупрехта Баварского, ¹⁵ который был избран римским королем и новым императором и который даровал дворянство мне и моим братьям и всему нашему потомству, о чем ниже будет написано. Кумовьями моими стали Россо ди Пьеро и Фантоне ди Нальдо.

1403. Куррадина родилась октября 29-го дня 1403 года. Восприемниками ее при крещении были Бартоло ди Берто да Марчалла и монна Паола дель Мачанте Гвиччардини.

1404. Вторая Куррадина родилась 21 сентября 1404 года. Кумовьями моими стали члены коммуны города Пеший, крестил ее синдик коммуны Стефано Мартини и Гаспаре ди Бартоломео. [21]

1406. Нери Чиприано родился 4 ноября 1405 (По-видимому, и здесь разные даты, относящиеся к одному событию, объясняются опечаткой в книге; какая из указанных дат является верной, установить не удалось. Прим. ред.) года. Кумовьями были Руберто ди Франческо деи Росси, маэстро Доменико ди ... врач и сер Лапо Пьери да Чертальдо.

1407. Мадалена родилась 15 августа 1407 года. Восприемниками были члены коммуны Монте Спертоли, крестили ее Лапо дель Джудиче и Лапо ди Бикьелло.

1408. Франческо родился октября 20-го дня 1408 года, в три часа ночи; восприемницами при крещении были монна Костанца ди Боккаччо Веллути, монна Меа делла Минна и Джованна, наша съемщица.

1409. Примавера родилась 22 октября 1409 года, крестили ее Пьеро дель Чукко, монна Катерина ди Никколо Малегонелле и монна Бандекка, сестра Руберто деи Росси.

1410. Пьеро Ветторио родился 28 июля 1410 года. Восприемниками были дон Симоне Маттеи, приор церкви Сан Феличе на площади, и сер Джулиано делла Чиконья, священник церкви Сан Лоренцо.

1413. Камилла Гайа родилась 16-го дня августа 1413 года, в четыре часа ночи; восприемниками при крещении были Франческо ди Рустико, прозванный Грассо, и монна Гостанца ди Марко ди Филиппе, и Джованна ди ... Божией милостью нарекли мы ее именем Гайа в честь одной из сестер нашего отца, которая, оставшись вдовой, вложила свое приданое как [22] вклад в госпиталь делла Скала и сама вступила в него. ¹⁶

1417. Луиджи Джиминьяно родился ноября 22-го дня в девять часов утра; крестили его сер Джованни ди Беччи и сер Амброджо ди Франческо от имени всей коммуны Сан Джиминьяно, и дали они повивальной бабке много конфет, восковых свечей и шесть серебряных чашек, всего стоимостью в 50 золотых флоринов. Луна имела тогда 15 часов... пунктов и 12 дней. ¹⁷

Напомню, что я, Бонаккорсо, родился 25 апреля 1354 года, а 25 апреля 1374 года умер Нери, наш отец. У меня был сын по имени Руберто, который также родился 25 апреля, как выше было упомянуто.

24-го дня марта месяца в три часа ночи 1419 года, когда луна имела 3 дня и 1053 пункта, Фьоретта, жена моего сына Луки, разродилась мальчиком, которому дали имя Буоноккорсо и Лионардо. Кумовьями были Неро ди Филиппе дель Неро, Таленто ди Филиппо ди Боно, Антонио Фантони, Антонио д'Антонио дель Качча, дель'Агостино Коппини, Джованни ди ... комендант дворца, прозванный Ланкрезино, и сер Фестино да Виссо.

Дионора родилась 1 сентября 1421 года. Кумовьями были Никколо делло Стренато и Якопо Гвидотти и...

Пьеро Америке родился 15 ноября 1422 года в половине восьмого ночи роскошнейшей. ¹⁸ 16 ноября дали ему указанные имена в честь двух сыновей, которые были у Франческо ди Нери. Кумовьями были сер Антонио Малегонелле, Якопо ди ... Гвидетти, Алессандро ди Якопо ди Никколо ди Номе. [23]

Филиппе родился ... января 1423 года, и родился он в Корно в Вальдипезе. Назвали его Филиппе в честь отца его матери. Кумовьями были...

Спинетто родился 26 марта 1425 года. Родился он в Веруколе в Луниджане, когда Лука был комиссаром нашей коммуны ¹⁹ в землях маркиза Спинетта. Восприемниками были маркиз Антонио Альбериго, маркиз Бернабо, и Бернардо Нарди, и дон Джованни да Винка, Бардино ди ... и другие.

Аньола родилась 13 июля 1426 года, восприемниками были Джованни, прозванный Писторе, и монна Франческа да Пьеро Шанкато.

Лиза Катерина родилась 4 апреля 1429 года, восприемники — Герардо Барончелли и Папи Галли.

У Руберто ди Бонаккорсо Питти и Джованны ди Сальвестро Гонди родился июня 5-го дня 1428 года Сальвестро. Восприемники — Фореста ди Джованни, дон Джованни да Винка ди Луниджана.

* * *

Я, Бонаккорсо ди Нери, запишу здесь для памяти о моих странствиях по свету с того времени, когда я остался без отца, что случилось в 1374 году, в каковом году апреля 25-го дня умер отец наш, да простит его господь.

После его смерти мы, восемь детей его, вместе с матерью нашей по причине большой смертности во Флоренции удалились в принадлежащее нам местечко в Вальдипезе, которое называется Корно, где случилось, что брат наш Джованни умер, а от роду ему было 27 лет; [24] и умер также в нашем доме в какие-нибудь несколько дней Никколо ди Чоне, наш двоюродный брат, и умер по всем признакам от чумы; после того как утихла смертность во Флоренции, мы туда возвратились и узнали, что монна Маргерита, мать указанного Никколо, покинула дом, где проживала, и отнесла всю их ценную утварь и парадные одежды в дом своей сестры, матери Никколо и Гвидо дель Грассо Манелли; этот ее поступок никак нельзя было одобрить, принимая во внимание, что был еще жив Чоне, брат Никколо и ее сын, каковой находился в это время в Венеции; и мои братья рассудили, чтобы я съездил в Венецию и оттуда привез помянутого Чоне, которому было 18 лет, чтобы он мог сам увидеть, как обстоят его дела.

Я отправился в Венецию, и, когда я возвращался оттуда вместе с помянутым Чоне, случилось, что в день св. Андрея мы уехали из Пьетрамала и, спускаясь оттуда по долинам, мы из-за холода сошли с лошадей, и, когда Чоне пропустил вперед своего коня и хлопнул его хлыстом, конь так ударил его копытом в голову, что Чоне упал замертво. Я велел положить его на носилки, которые оказались тут рядом с церковью, и перенести его в Фиренцуолу, и тотчас же написал во Флоренцию моим братьям о том, что случилось. Они сказали об этом его матери и тут же отыскали медика, маэстро Франческо, и привезли его в Фиренцуолу; они нашли Чоне в таком состоянии, что никто не верил, что его можно спасти; однако он поправился благодаря прекрасному уходу помянутого медика, хотя ему [25] пришлось полежать более месяца, а затем оттуда был он перевезен во Флоренцию и совершенно излечился.

Об этом событии мне хотелось упомянуть, потому что из-за того горя, которое я испытал в этих горах, держа на коленях своего двоюродного брата, казавшегося мне мертвым, с разбитой головой, а также из-за того, что его мать, то ли из коварства, то ли из глупости и желания посеять ссору между нами, кричала моему брату Пьеро: «Вы отправили Бонаккорсо за моим сыном, чтобы его убить, как вы и сделали, а другого моего сына извели в вашем доме в Вальдипезе». Еще больше горя и неудовольствия мне досталось, когда я укладывал его на носилки и, считая его мертвым, снял у него сбоку сумку, где оказалось несколько распечатанных писем, каковые он получил в Венеции от своих кузенов деи Манелли, и те ему в них писали о нас, что будто бы, когда его мать захотела вернуться в дом, где жила со своим братом, мы-де ее выгнали вон и побили ее. Эти письма я не захотел вернуть Чоне, когда он выздоровел, сказав ему, что я хочу показать их нашим родственникам, чтобы они увидели всю фальшь и лживость этих деи Манелли; он же, придя ко мне, требовал возвращения указанных писем, говоря: «Если ты их мне не отдашь, я всем буду жаловаться на то, что ты со мной сделал, я ведь знаю, что ты меня ударил мечом по голове, но я об этом молчал и буду молчать, если ты вернешь мне письма». Услышав такие слова, я понял, что это его мать и помянутые Манелли научили его так говорить либо для того, чтобы напугать [26] меня и заставить отдать письма, либо для того, чтобы рассердить меня так, чтобы я сказал ему какую-нибудь грубость; однако, слава богу, я не сделал ни того, ни другого и сказал ему: «Ты ведь мне эту ложь говоришь не от себя; я знаю, кто тебя подучил так говорить, и знаю, по какой причине, но я не отдам тебе письма, несмотря на все твои речи, и не поддамся на то, чтобы поступить с тобой так, как ты, по своей подлости, того заслуживаешь. Итак, уходи и можешь жаловаться и говорить все, что ты хочешь, меня это не заботит, так как истина обнаружится». И тут я тотчас же пошел в дом Бонаккорсо ди Рукко деи Питти и отнес помянутые письма; там были все мои братья, и его сын Луиджи, и его племянник — Лионардо деи Джеппо Питти, и коварный Чоре ди Лапо Питти; я рассказал им все, что Чоне мне только что говорил, и показал им эти письма, и после долгих обсуждений они потребовали у меня эти письма и приказали мне, чтобы я больше ничего не предпринимал и предоставил действовать им. И спустя приблизительно месяц после того дня они за мной послали, и я нашел в их присутствии Чоне, и тот долго говорил в свое извинение и сам просил у меня прощения, клянясь, что он ничего не помнил о том, как и откуда получил удар по голове; он говорил, что, как глупец, слушал советы тех, кто хотел посеять между нами ссору, но что господь вернул ему ныне сознание истины, в которой он твердо уверен, т. е. что ударил его конь копытом, как я ему и говорил. Я простил его охотно, и с тех пор в течение многих лет он великими просьбами [27] уговаривал меня простить и его мать, и хотел, чтобы я простил и его кузенов Манелли, чего я не хотел тогда никак; но по прошествии около 30 лет однажды, в святую пятницу, в церкви Санто Спирито я, чтобы сподобиться милости божией, без иного пособника, кроме господа, пригласил их в капитул и вернул им мир, что они приняли пристыженные.

В 1375 году, будучи молодым и лишенным руководства и желая странствовать по свету и искать своего счастья, я решил сопровождать Маттео делло Шельто Тинги, каковой был купцом и большим игроком. Мы поехали в Геную, затем в Павию, вернулись в Геную и потом отправились в Ниццу и в Авиньон; и будучи там в праздник рождества, были мы схвачены и брошены в тюрьму папским маршалом ²⁰ и пробыли там восемь дней; нас допрашивали, говоря что мы шпионы флорентийской коммуны, и Маттео было показано письмо, которое один из его братьев во Флоренции написал ему и в каковом сообщал, как Болонья восстала против папы по просьбе и при помощи флорентийцев; ²¹ но после многих вопросов их и наших ответов суд, ясно сознавая, что мы ко всему этому непричастны, тем не менее потребовал от нас залог в 3000 флоринов, чтобы мы не уезжали из Авиньона без разрешения папского маршала. Маттео нашел людей, которые за нас поручились, но, когда мы вышли из темницы, Маттео, будучи мудрым, счел, что мы подвергаемся серьезной опасности, оставаясь здесь, по причине большой войны, которую наша коммуна вела тогда против земель церкви; имея твердое намерение расплатиться [28] с купцами, которые за нас поручились, если их будут принуждать к уплате, он решил, что нам надо уезжать. Мы уехали и как можно быстрее возвратились во Флоренцию, и вскоре там были получены письма из Авиньона о том, что папа велел посадить в тюрьму всех флорентийцев и забрать их книги и все их товары; а также во всех других западных землях флорентинцы были взяты и разорены судами и решениями, которые папа Григорий ²² издал против всех флорентийцев; и все для того, чтобы наша коммуна отказалась преследовать дурных клириков, бывших в то время, из каковых ни прежде, ни после не видел я хороших. В следующем году помянутый Маттео решил отправиться в Пруссию и чтобы я поехал бы с ним; он отправил меня вперед и велел мне подождать его в Падуе или в Венеции и сказал, что встретится со мной через месяц после моего отъезда. Я поехал в Падую, а также в Виченцу и Верону, чтобы поглядеть их, а затем вернулся в Падую и оттуда проехал в Венецию. Приехал Маттео и закупил шафрана на тысячу дукатов. Мы поехали морем до Сеньи в Славонии ²³ и затем по суше в Загреб и Буду, и там Маттео продал указанный шафран и нажил на этом тысячу дукатов; и, поскольку я был очень болен лихорадкой и тяжелой двухсторонней ангиной, Маттео оставил меня в Буде одного в доме Микеле Маруччи и дал Микеле двенадцать дукатов, которые тот должен был мне передать, если я поправлюсь, на обратную дорогу во Флоренцию; а то, что тот потратит на меня во время болезни моей, он вернет ему на обратном пути. Отправился он [29] своей дорогой, а я остался и очень бедствовал, так как оказался в очень плохих условиях. Постелью мне служил набитый соломой мешок в заброшенной бане, и ни разу не посетил меня врач; в доме этом не было ни одной женщины, только слуга, который стряпал и обслуживал указанного Микеле и двух его гостей-купцов. Я был на пороге смерти и провел в этой бане целых шесть недель; и вот случилось, что в день св. Мартина целая компания немцев явилась с дудками праздновать и плясать в большом зале, расположенном перед этой баней, где я лежал на мешке с парусиной, в которую пакуют сукна, вместо простыни, покрытый мохнатой материей и сверху ее одной моей грязной шубой. Некоторые из пришедших, сунув голову в дверь и увидев меня, вошли и силой заставили надеть эту шубу и потащили в зал, говоря мне: «Либо ты выздоровеешь, либо помрешь и не будешь больше мучиться». И тут стали меня таскать по этому залу на протяжении часа и, несмотря на все мои просьбы и жалобы, никак меня не хотели отпускать, пока я не упал от усталости; тогда они положили меня обратно на мешок и сверху навалили на меня все свои шубы, а сами вернулись в зал танцевать и всю эту ночь не переставали плясать и пить. Я страшно вспотел под всеми этими одеждами. Утром они все вошли в мою баню, оделись и, силой опять одев меня, заставили пить с ними, что, впрочем, я охотно сделал. Они ушли, а я отдыхал около часа, а потом вышел на улицу и пошел в дом Бартоломео ди Гвидо Бальди из Флоренции, каковой в Буде был королевским монетным мастером. [30] Он меня встретил весьма любезно и удержал обедать, а после начали мы играть с названным Бартоломео, и я выиграл у него четыре флорина, поставив 55 своих венецианских сольди, которые составляли все, что у меня осталось. В это время появилось несколько евреев и немцев, которые часто приходили играть с указанным Бартоломео. Начали они играть, и я с ними, и в конце этого дня принес домой двадцать золотых флоринов выигрыша. Я вернулся туда на следующий день, выиграл около сорока золотых флоринов, и так продолжалось ежедневно в течение пятнадцати дней, в конце которых оказалось, что я имею 1200 флоринов или около того выигрыша, каковые я получил с помощью указанных выше 55 флорентийских сольди. Вышепомянутый Микеле Маруччи все время нашептывал мне на ухо, чтобы я прекратил игру, говоря: «Купи несколько лошадей и возвращайся во Флоренцию, я поеду с тобой до Синьи, куда я скоро собираюсь отправиться»; и я в самом деле послушался его совета, купил шесть добрых лошадей и нанял четырех слуг и мальчика-пажа. Так достигли мы Синьи, где указанный Микеле продал мне пять своих лошадей. Я нанял марсельскую барку, погрузил на нее всех своих лошадей и из-за встречных ветров достиг Венеции через двадцать четыре дня и с большими муками; и тут при выгрузке лошадей сломал шею одной из самых лучших. Приехав в Падую, я одну из лошадей подарил проживающему там Джордже Баньези, женатому на нашей кузине монне Катерине, дочери Никколо Малегонелле. Уехав из Падуи, я направился [31] во Флоренцию по дороге через Модену по причине войны, которую вели болонцы; и в горах Модены повредил еще одну добрую лошадь и оставил ее в Понтремоли. Так оказался я с восемью лошадьми, из которых продал шесть, а все деньги, которые я имел, поставил на кон и проиграл. В результате примерно за шесть месяцев все ушло на проигрыши, траты на одежду и прочие расходы и у меня осталось только немного больше сотни флоринов, да две лошади.

Будучи в таком состоянии, я влюбился в одну даму, пленившую меня своим видом и речами; ее звали монна Джемма, и она была женой Якопо, сына мессера Риньери Кавиччули, и дочерью Джованни Тебальдини. Случилось, что в то время, когда она уехала из одного монастыря в Пинти, я проезжал мимо и ее родители пригласили меня к завтраку; я принял приглашение. И так произошло, что мне удалось поговорить с ней в стороне от других, хотя и в присутствии многих, и я подобающим образом сказал ей: «Я всецело Ваш и полностью вверяю себя Вам». — «Если ты мой, будешь ли повиноваться, если я тебе что прикажу?» — ответила она, смеясь. «Испытайте и прикажите», — сказал я. И в ответ она сказала: «Тогда из любви ко мне поезжай в Рим». Я вернулся домой и на следующий же день отправился в путь верхом на коне, с одним слугой, не сказав дома, куда я еду. И поехал я в Сьену и оттуда в Перуджу, Тоди, Сполето, Терни, Нарни и Орти, где находились войска флорентийской лиги, которые сражались с Римом. И мессер Биндо Бондельмонти [32] со своим отрядом однажды ночью в самом деле помог мне по моей просьбе пробраться в Рим и там провел в дом одного римлянина, своего тайного друга, где я прожил несколько дней, а затем тот римлянин по имени Кола Ченчо достал мне пропуск на восемь дней; я пробыл в Риме шесть дней, и тот же Кола провел меня до замка Орсини; вернулся я в Орти и оттуда тем же путем возвратился во Флоренцию; путь туда и обратно, включая пребывание в Риме, занял месяц. Вернувшись, я послал одну женщину к указанной монне Джемме, чтобы сообщить ей, что я ей повиновался и прочее. Она же ответила, что не предполагала, что я такой сумасшедший, чтобы из-за слов, которые она мне сказала в шутку, подвергать себя таким опасностям и прочее. Все это произошло в 1377 году.

В 1378 году, после заключения мира с папой Григорием, ²⁴ во Флоренции начались волнения в народе; ²⁵ и толпы тощего народа стали поджигать и грабить многие дома, и были изгнаны из дворца приоры и гонфалоньер справедливости мессер Луиджи Гвиччардини, они захватили синьорию и поставили своим гонфалоньером справедливости некоего Микеле ди Ландо, каковой там в немногие дни сблизился с цеховыми мастерами, и с аммонированными, ²⁶ и с гибеллинами, и прогнал из синьории указанный тощий народ. Я находился на площади, вооруженный, под знаменем Никкио, ²⁷ и, когда жирный народ из цехов и другие стали гнать «тощих», один каменотес стал кричать, как бешеный, призывая к кровопролитию, выкрикивая: «Смерть им, смерть им», [33] а больше никто не кричал. Поскольку я был с ним рядом, я сказал ему, чтобы он молчал, как другие, но в ответ он нанёс мне острием меча удар в грудь. Но я был наготове и ударил его в грудь копьем, которое прошло через его кожаный колет, и он упал мертвым; и многие, кто видел, что начал бой умерший, сказали, что так ему и надо и что я убил его, защищаясь, и больше об этом разговора тогда не было.

Я вернулся домой, но, видя, что многие из лучших граждан-гвельфов изгнаны, ²⁸ решил и я не оставаться здесь. Я отправился в Пизу и поселился там в доме Маттео делло Шельто, который был изгнан. Пробыв там несколько месяцев, мы узнали, что во Флоренции многие граждане-гвельфы собираются поднять восстание с помощью изгнанников, которые должны прийти из Сьены, под предводительством мессера Луки ди Тотто да Панцано. Потому из Пизы явилось человек двести из числа сосланных, и изгнанных, и других их друзей во главе с Джованни делло Шельто и Бернардо ди Липпо. С этим отрядом пошел и я, и ночью до света подошли мы к воротам Сан Пьеро Гаттолино, как было условлено, а мессер Лука со своим отрядом должен был этой ночью до рассвета быть у Сан Миньято на горе и, как только рассветет, должен был зазвонить тревогу в колокола на колокольне Сан Миньято, и тогда заговорщики, находившиеся в самой Флоренции, должны были вооружиться и прийти сюда открыть нам ворота Сан Джордже; указанный выше наш отряд послал разузнать, пришел ли к Сан Миньято мессер Лука. Но его там не [34] оказалось, так как заговор внутри города был раскрыт и уже был схвачен мессер Гиригоро Торнаквинчи и многие другие, от которых было дознано, что со стороны Санта Мариа ин Пьянета должен был прийти мессер Лука и другие. Поэтому был послан защитник ²⁹ с большим отрядом пеших и свыше шестидесяти всадников, которые, найдя мессера Луку с его отрядом, обратили их в бегство и захватили из этого отряда семерых. Ничего не зная ни об этом, ни почему мессера Луки нет там, где он должен был быть, в нашем отряде подумали, что мы пришли на день раньше, чем было уговорено. Мы отошли от Флоренции в сторону Пацолатико и разошлись небольшими группами по домам наших друзей. Джованни делло Шельто и Бернардо ди Липпо с шестью всадниками и двенадцатью пешими и я с ними укрылись в доме Джованни Корбици в Пацолатико; в девятом часу туда явились некоторые граждане, которые бежали из Флоренции, чтобы не быть арестованными, и тут-то они и рассказали, как был захвачен мессер Гиригоро и другие и что весь город взялся за оружие. Мы же все еще были уверены в нашем предположении, что пришли на день раньше договоренного срока, и надеялись, что мессер Лука со своим отрядом придет наступающей ночью; и, как только стемнело, я верхом с двумя пешими отправился к Санта Мариа ин Пьянета, чтобы узнать новости насчет мессера Луки; и по пути туда в час ночи мы встретились с защитником, который вел захваченных им вышеуказанных семерых человек. Я, полагая, что мы встретились с отрядом мессера Луки, с радостью [35] встал среди них, но вдруг мы оказались окруженными, и отовсюду на нас были направлены острия копий. «Кто такие?» — спросили нас. Тогда я понял, что попал в передрягу, но ответил смело, говоря: «Мы — друзья». Тогда вперед подъехал один всадник, начальник отряда, и опросил меня прямо: «Кто ты?». Я ответил: «Я Бонаккорсо». Тогда он сказал своим пехотинцам: «Пропустите его, он наш друг». Но поскольку я оказался глубоко среди них и дорога была узкая и плохая, я не видел, как вернуться обратно. Тогда поехал я вперед и оказался перед самим защитником и его всадниками; тот остановился и спросил меня: «Кто ты?». Я ответил смело: «Я Боиаккорсо Питти, начальник, который находится впереди, хорошо знает меня». Поскольку я был в кирасе и с копьем в руке, а мои спутники с пиками на плечах, он спросил меня: «Что ты тут делаешь в этот час, вооруженный?». Ответил я: «У меня ссора, и я уехал из Флоренции при закрытии ворот, и направлялся в Сан Кашьяно, и выбрал эту дорогу, чтобы на меня не напали из засады; и я охотно поехал сюда, именно зная, что вы находитесь в Санта Мариа ин Пьянета». Он ответил: «Я тебе верю, но все же для большей уверенности, что ты не из числа тех, кого я ищу, хочу, чтобы ты со мной вернулся во Флоренцию». Тогда я сказал: «Я весьма этим доволен», и повернул своего коня; тогда он спросил еще раз мое имя. Я назвал себя снова, и он внимательно на меня посмотрел. Я все ему говорил то же самое и без малейшей робости. Тогда сказал он: «Пожалуй, нехорошо с моей стороны возвращать [36] тебя, и думаю, что не посрамлюсь, если отпущу тебя». Я опять ответил смело, говоря ему: «Мессер защитник, не беспокойте себя моими затруднениями, я вполне охотно с вами вернусь». И тогда он сказал: «Иди себе с богом». Я отъехал от него и поехал дальше вперед, но, отдалившись совсем от его отряда, повернул на другую дорогу и вернулся к моим товарищам, которых я оставил, и рассказал им о том, кого я встретил впереди. Решили мы выждать день, а затем уехали. Я повел их в Сорбильяно боковыми дорогами, и сперва мы достигли Мецолы, где мессер Заноби нас угостил обедом. Я благополучно довел их до области Сьены, а затем оставил их и вернулся в Пизу, подвергаясь большой опасности быть схваченным, так как все дороги охранялись. И заметь, что я совсем не испытывал страха, разве тогда, когда оказался в надежном месте, т. е. уже в Пизе, и когда вдруг почувствовал себя таким уставшим и от страха, который внезапно охватил меня, и от работы, которую я проделал, поскольку провел без сна три дня и три ночи; так что в Понтедере я целых два дня пролежал, отдыхая. А затем я узнал в Пизе, что мессеру Гиригоро и тем семерым, которых захватил защитник, отрубили головы и обо мне спрашивали, как и о многих других, которые впоследствии получили приказ об изгнании под угрозой смерти.

В 1379 году я поехал в Геную вместе с Маттео делло Шельто. По возвращении нашем, когда мы были в Пизе, мессер Пьеро Гамбакорта ³⁰ выслал из Пизы меня и многих других изгнанников. Отправился я в Сьену и, пробыв [37] там несколько месяцев, вернулся в Пизу. Возвратился я вместе с Джусто дель Читерна, который официально был изгнан из Флоренции, и после того, как мы прожили там несколько месяцев, случилось ... апреля 1380 года, что Маттео дель Рикко Корбицци да Сан Пьеро Маджоре, бывший доверенным лицом тех, кто тогда правил Флоренцией, и приехавший в Пизу по своим торговым делам, повсюду — в церкви, в домах знакомых, даже на площади — открыто, прямо в лицо говорил всякие поносные слова против всех высланных или бежавших граждан и неотступно продолжал так действовать с неудержной дерзостью; случилось, что однажды он и мне стал говорить всякие ругательства, на что я ему ответил, сказав, что если он будет продолжать досаждать гражданам, бежавшим из Флоренции или высланным из нее, то он увидит свою рубашку в крови. Но он еще более исполнился надменности и удвоил свои оскорбления; тогда я отошел от него и послал Джусто дель Читерна сказать ему, что я больше не буду ни ходить туда, где он бывает, ни говорить с ним, чтобы он не мог иметь случая обращаться ко мне со своими поносными речами; и что если он пришел бы туда, где я уже находился, я оттуда уйду, однако, если он будет продолжать говорить обо мне что-либо, задевающее мою честь, я ему на деле покажу, что мне это неприятно. Джусто пошел к нему и вернулся, передав мне то, что тот ему сказал: «Иди и скажи Бонаккорсо, что я не забочусь о его словах и угрозах и что я не перестану действовать до тех пор, пока он, и ты, и другие изгнанники, [38] которые находятся здесь, не смогут жить в Пизе». Дальше последовало, что через несколько дней после этого я ужинал с Маттео делло Шельто и, когда мы вышли вместе с ним около 24 часов, ³¹ встретились мы с указанным Маттео дель Рикко. Маттео делло Шельто подошел к нему, поскольку они вместе имели некоторые торговые дела; я же отошел от них и встретил Никколо ди Бетто Барди, и мы с ним стали ждать, пока один Маттео оставит другого; через малое время Маттео дель Рикко отошел от Маттео делло Шельто, встретился с Кароччо Кароччи и, говоря с ним о своих торговых делах, остановился рядом с тем местом, где был я, и сказал громко, чтобы я услышал: «Кароччо, я завтра утром уезжаю во Флоренцию и на деле сведу счеты с тем, кто тут мне грозил на словах». Понимая, что он говорит для меня и имеет в виду моих братьев, которые были во Флоренции, я подошел к нему и, взяв его за грудь, встряхнул, говоря: «Что мне с тобой делать?». Никколо же, помимо моего желания, ударил его палкой по голове, так что тот упал к моим ногам. Тут поднялся шум, а я, как обалделый, оставался на месте; появились стражники, каковые схватили бы меня, если бы не Ванни Бонконти, который встал между ними и мной и сказал мне: «Уходи». Я пошел в дом мессера Гвальтеротто Ланфранки ³² и Никколо вместе со мной, и мы рассказали ему все дело; он утешил меня, говоря: «Не бойся, я устрою тебя в надежном и верном месте». Ночью указанный раненый умер. Три дня я провел в доме мессера Гвальтеротто и один день в доме одного [39] его племянника, куда меня поместили, так как мессер Пьеро ³³ сказал, что он знает, где мы находимся, и что он хочет, чтобы нас взяли; и от того на пятый день, когда указанный выше Кароччо обедал с мессером Пьеро, который его очень любил, мессер Пьеро весьма сокрушался об этом и сказал: «Если я не предам суду тех, кто это сделал, синьоры Флоренции подумают, что я согласен, чтобы их купцов убивали в Пизе». Кароччо же ответил ему, сказав: «Мессер Пьеро, будьте в уверенности, что случай сей произошел не преднамеренно, и покойник сам его вызвал, поскольку, когда я говорил с ним о наших делах, идя по улице, Маттео остановился около Бонаккорсо и, прервав наш разговор, сказал такие-то слова, Бонаккорсо сделал то-то, а Никколо то-то; и я слышал, что Бонаккорсо имел с ним за несколько дней до этого такой-то разговор и потом передал через другого такие-то слова, а Маттео так-то ему ответил. И после я узнал, что Маттео столь гнусно поносил всех граждан, изгнанных из Флоренции, что если бы он не уехал отсюда вскорости или не оказался убитым, как произошло, то он от других имел бы неприятности». При этом разговоре оказался и мессер Гвальтеротто, поскольку он тоже там обедал. Мессер Пьеро тогда ответил, говоря: «Кароччо, ты меня весьма утешил, и теперь я уже не хотел бы, чтобы этих двоих арестовали. Но пусть они уедут отсюда, если они здесь, а я думаю, что это так. Мессер Гвальтеротто хорошо знает, находятся ли они здесь или нет». Тут он позвал своего слугу и сказал: «Пойди и сними стражу у ворот, которая [40] поставлена, чтобы схватить их», и пр. Мессер Гвальтеротто оттуда пришел к нам — туда, куда он поместил нас, и сказал: «Вы в безопасности, поскольку вот какие слова были сказаны»; и вечером мы возвратились в его дом, а на следующий день сели на коней, и он с нами, и повел он нас обедать в Санта Мария ин Кастелло; а затем дал мне письмо, которое он написал Дуччино д'Армо в Лукке, рекомендуя меня ему, и т. д., каковое письмо мне много помогло, поскольку, когда мы в течение нескольких дней были в Лукке, брат того каменотеса, которого я ранил на площади, защищаясь от него, явился к Дуччино как к своему синьору, который его поддерживал, и попросил, чтобы тот дал ему вооруженных людей в достатке, чтобы совершить отмщение, которое он задумал, и назвал меня, говоря: «Он ездит каждый день веселиться в такую-то гостиницу за воротами». А тот, уже имея от меня письмо мессера Гвальтеротто и уже высказавшись в связи с ним в мою пользу, и пр., сказал этому человеку, которого звали Микеле: «Приходи ко мне завтра, и я дам тебе провожатых»; сам же вечером пришел ко мне и все мне рассказал, указав, чтобы я не выходил за стены Лукки и т. д. Я оставался там еще три дня, а затем уехал и направился в Геную.

И, пробыв там некоторое время, я начал играть. и с помощью пятидесяти флоринов, которые у меня имелись, выиграл на протяжении месяца около тысячи пятисот флоринов; это было в 1380 году в июне месяце.

И вот случилось, что в Геную приехал Джованни ди Биндо делла Вителла, посланный [41] многими наиболее значительными лицами, изгнанными из Флоренции, и от их имени рассказывает, что мессер Карло Мирный ³⁴ должен в самое ближайшее время прибыть в Верону и чтобы указанные изгнанники все поехали в Верону, дабы сделать там все доброе, что смогут. И, поскольку я тоже должен был туда поехать из-за одного послания, которое я вместе с многими указанными изгнанниками написал в Сьене, я тут же купил пять добрых лошадей и вооружения в достатке и дал в долг Никколо две сотни новых флоринов; он купил себе трех лошадей и хорошо вооружился.

Мы направились в Верону, куда уже приехали многие из наших видных изгнанников; и все, представившись вышеуказанному мессеру Карло, присоединились к нему. Он же во главе большого войска из венгерцев, немцев и итальянцев выступил и направился в Романью. И мы в сопровождении Бернардо ди Липпо и Джованни ди Герьери деи Росси вместе с ним направились в предместье болонского замка Сампьеро, чтобы получше разместиться на постой; и, когда мы поужинали, начался пожар в конюшне, который очень меня коснулся, ибо сгорели четыре мои лучшие лошади. Это вышли вилланы замка, чтобы убить нас, и им бы это удалось, если бы не какой-то человек из Фиренцуолы, который еще до ужина пришел предупредить нас, что они придут внезапно. Мы вооружились и кто верхом, кто пешком отправились с большим трудом среди ночи в сторону лагеря, до которого было четыре мили. Поехали мы в Форли, и там я купил трех лошадей, а потом в Римини, где купил [42] еще одну. Так добрались мы до Ареццо, и тут при содействии вышеназванных наших важнейших лиц — Бостоли и Альберготти, город был сдан мессеру Карло. При входе же в город Томазино да Панцано мессер Бартоломео дель Прато, который тогда еще не был рыцарем, и Москоне деи Беккануджи убили мессера Джованни ди Моне, который был послом в Ареццо и должен был уговорить аретинцев не сдавать город мессеру Карло; этой смертью мессер Карло был очень огорчен и велел сказать тем, кто убил его, чтобы отныне они не являлись на глаза ему. Вышли мы из Ареццо и направились к Сьене через Стаджу, и здесь простояли несколько дней и не могли двинуться дальше из-за нехватки денег, так как его венгерские отряды, а также и другие, не желали продвигаться дальше, если не получат денег, и хотели уйти и бросить мессера Карло. Поэтому он вошел в переговоры с теми, кто правил Флоренцией, и, получив от них 25 тысяч золотых флоринов, ушел и вернулся в Ареццо. Будучи здесь, все мы, бежавшие из Флоренции, которым он обещал раньше, что будет продвигаться до самых стен Флоренции, откровенно, устами мессера Лапо да Кастильонкьо, ³⁵ высказали ему наши сожаления. Он ответил нам, опустив голову и со слезами, что сделал это, вынужденный необходимостью, и обещая нам, что если он завоюет свое королевство, то не успокоится до тех пор, пока не вернет нас в наши дома. И через несколько дней он выступил и направился к Риму. С ним отправилась некоторая часть наших изгнанников, но большинство простились с ним, так как [43] не имели средств следовать за ним; и я был одним из тех, кто уехал от него, поскольку вместо 1500 золотых флоринов, которые я вывез из Генуи как наличными, так и лошадьми и вооружением, я оказался всего при двух лошадях и без денег, все их истратив и раздав в долг многим из названных изгнанников.

Мы с Бернардо ди Липпо решили отправиться во Францию. Мы поехали в Римини и там заняли пятьдесят дукатов у Джованни ди Мазино дальи Антелла, жившего там, и прямым путем, спешно, без остановок, доехали до Авиньона; и, будучи в Тарасконе, мы отправились навестить мессера Стольдо Альтовити и мессера Томазо Содерини, которые, были в числе высланных. Расставшись с ними, отправились мы в Париж, где по прошествии недолгого времени случилось, что Бернардо ди Чино ³⁶ послал меня играть с герцогом Брабантским, каковой тогда находился в Брюсселе вместе со многими знатными синьорами, которые все время устраивали большие празднества с джострами, ³⁷ танцами и игрой; так что в конце концов в немногие дни я проиграл около 2000 золотых, которые я туда привез из денег Бернардо ди Чино, поскольку он вложил в компанию свои деньги, а я свою глупость, и проиграл, делая ставку в 300 флоринов или более при игре в две кости. Меня уверяли, что выгоднее делать большие ставки, что было неразумно. И случилось так, что в последнюю ночь, когда я проиграл, заняв у герцога 500 франков, я оставил игру, поскольку знал, что дома у меня оставалось всего лишь около [44] 550 золотых франков. Герцог и другие синьоры поднялись и вошли в зал, где танцевали многие синьоры и дамы, и, стоя там, я с радостью увидел, что одна прекраснейшая юная девица, лет четырнадцати, незамужняя, дочь одного знатного барона, подошла ко мне и сказала: «Идем танцевать, ломбардец, ³⁸ не беспокойся из-за того, что ты проиграл, бог тебе поможет», и взяла меня за руку. Я последовал за ней; когда я остановился, герцог позвал меня и сказал: «Сколько ты потерял этой ночью?». Ответил я: «Я потерял последнее, что у меня оставалось, — около двух тысяч франков, которые я занял в Брюсселе». Он же сказал: «Я тебе верю, и если бы я сам потерял столько, я не сумел бы так провести вечер, как ты; иди, продолжай веселиться, пусть все у тебя будет хорошо». На следующее утро я положил в кошелек около 500 золотых франков и отнес их ему, сказав: «Отпустите меня, я хочу уехать и искать в другом месте большей удачи». Он же ответил: «Если ты хочешь остаться, то проверь с этими 500 франками, не вернется ли к тебе фортуна, и, может, ты отыграешься, а если опять проиграешь, вернешь мне их в другой раз, когда будешь богат». Я поблагодарил его, сказав, что мне очень нужно поехать в Англию и что сейчас я больше не хочу играть. Тогда он сказал: «Возьми эти 500 франков, ты их отдашь мне на другой год, когда вернешься сюда и отыграешь то, что потерял». И позвал своего правителя канцелярии и сказал ему: «Напиши письмо для Бонаккорсо, что я принимаю его в качестве лица, особо обслуживающего мою персону». [45]

Так уехал я из Брюсселя и отправился в Англию; я пробыл там около месяца, ведя переговоры о выкупе Иоанна Бретонского, ибо таково было поручение Бернардо ди Чино; и, узнав намерения герцога Ланкастерского, который содержал его, вернулся я в Париж и там доложил Бернардо ди Чино обо всем, что я делал в Брюсселе и Лондоне. ³⁹

В 1381 году, вернувшись в Париж после проигрыша в Брюсселе, я оказался в очень стесненных обстоятельствах, поскольку из 2000 проигранных франков мне следовало четверть отдать Бернардо ди Чино; я отдал ему те 500 франков, которые герцог Брабантский дал мне в виде займа, и в указанном году в феврале месяце я снова поехал в Брюссель, имея с собой около 200 франков золотом, которые я занял у ряда лиц, да еще 300 франков я занял у Бернардо ди Варадзано; и, играя с герцогом и другими синьорами, получил я письмо из Флоренции о том, что вернулись изгнанники. Я еще пробыл там весь великий пост и выиграл около 600 золотых франков. Вернулся я в Париж, купил хороших лошадей и возвратился во Флоренцию в 1382 году в мае месяце.

В этом же году в сентябре я снова поехал в Париж и в ноябре, в день св. Екатерины, оказался на поле битвы — близ Ипра во Фландрии, где французский король дал сражение фламандцам, ⁴⁰ а именно гражданам Гента; и был военачальником у фламандцев Филипп Артевельде. Фламандцев было 40 тысяч вооруженных, а со стороны короля было нас до 10 тысяч; и сражение началось в пешем [46] строю на восходе солнца. И тут явилось чудо, ибо был такой густой туман, что свет еле был виден, а наше войско было разделено на три отряда, и король приказал поднять знамя, которое они называют «орифламма»; каковое знамя, говорят, получили они еще в древности чудом божественного произволения; и, когда орифламма была развернута, внезапно туман рассеялся, и с лучами солнца все отряды увидели друг друга. И битву начал первый наш отряд под водительством коннетабля Франции, ⁴¹ напавший на указанных фламандцев, которые все были построены в один отряд. Сражение продолжалось в течение двух часов, и в конце концов фламандцы были разбиты указанным отрядом коннетабля; и, не желая брать пленных, всех их убивали. Там нашли свою смерть, как было подсчитано после битвы, 27 500 человек. Выиграв это сражение, пошли мы без остановок в Куртре, у которого такая же большая округа, как у Прато, и после захвата города все там было подвергнуто разграблению и огню в отмщение за одну давнишнюю битву, ⁴² где фламандцы победили французов, как об этом упоминает хроника Филиппе Виллани, ⁴³ когда здесь было убито большое число французских рыцарей. И после этого король вместе со своим победоносным воинством направился в Париж.

Но до того, как описать вступление короля в Париж, я напишу о причине, почему произошло вышеназванное сражение. В 1381 году население Гента взбунтовалось против своего синьора, графа Фландрского, который был отцом герцогини Бургундской. Они отправились [47] войском в Брюгге и, взяв его, изгнали оттуда указанного графа, ограбили и убили всех его служащих и подобным же образом поступили во многих других городах и землях, которые захвачены были ими во Фландрии; а предводителем их был упомянутый выше Филипп Артевельде. И число фламандцев, восставших против своего синьора, увеличилось, и послали они тайных послов к населению Руана и Парижа, побуждая их также поступить с их синьорами и обещая им помощь и поддержку. Поэтому оба указанных города восстали против короля Франции, и начал восстание в Париже «тощий народ», ⁴⁴ и восстание это начала одна торговка на площади, которую сборщик налогов хотел оштрафовать за неуплату габеллы ⁴⁵ на фрукты и травы, которые та продавала. Она начала кричать: «Долой габеллу», т. е. налоги. И весь народ поднялся, и все побежали к домам сборщиков габеллы, разграбили их и поубивали. И, поскольку весь этот тощий народ был без оружия, один из них направил их к новому замку, где еще мессер Бертран Дюгеклен, ⁴⁶ тогда бывший коннетаблем Франции, велел хранить 3000 налитых свинцом палиц, что сделал он, готовясь к сражению, которое предполагал дать англичанам.

Народ разбил топорами двери башни, где лежали упомянутые палицы, каковые стали с тех пор называться «молоточками», и, захватив указанные «молоточки», разбежался по всему Парижу, грабя дома королевских служащих и многих из них убивая. Жирный народ, т. е. все добрые граждане, называемые боргьези, [48] опасаясь, что указанный тощий народ, который себя прозвал майотенами ⁴⁷ и был таким же, как наши чомпи, завладевшие Флоренцией, начнет грабить и их, вооружился и стал настолько сильным, что указанные майотены согласились повиноваться ему.

Итак, они приняли меры, чтобы управлять народом, и продолжали сами восстание против королевских синьоров. Поэтому король и его приближенные удалились в Венсенский лес и стали там держать совет. И для того, чтобы все королевство не взбунтовалось, решили, что король пошлет за всеми своими баронами, рыцарями и оруженосцами королевства, чтобы те явились к нему со всеми своими силами и следовали за ним туда, куда он захочет отправиться.

И после того, как король несколько раз обращался к ним с просьбами и приказами, столь строгими, сколь он только мог, явились к нему только те, каковых я упомянул выше как участвовавших в сражении.

А в следующем году, т. е. в 1383, хорошо оправдалась поговорка, которую любят повторять многие дурные люди, которые говорят: «Да здравствует побеждающий!»; ибо после того, как король одержал победу в упомянутой битве и на следующий год объявил приказ идти против англичан, которые вторглись во Фландрию, о чем скажу я позже, то в ответ на его приказ явилось около 10 тысяч рыцарей и более 16 тысяч пеших, и в войске считалось 200 тысяч коней или даже более; правда, пришло туда по дружбе много немецких рыцарей.

Вернемся теперь к возвращению короля [49] в его взбунтовавшийся Париж. Вечером он вступил в Сен Дени, ⁴⁸ а утром, как в вышеописанной битве, выступил с тремя отрядами, узнав о чем, парижские горожане решили пойти навстречу королю и просить прощения. Явилось их 500 человек из самых видных, и в присутствии короля все пали на колени, испрашивая прощения.

Король сказал: «Возвращайтесь в Париж и, когда я буду заседать там, где вершится правосудие, приходите и просите и получите по заслугам». И, когда король был близко от Парижа, на расстоянии полумили, все рыцари, и оруженосцы, и солдаты разделились на три отряда и спешились, за исключением короля и его родственников, которые в составе второго отряда въехали на лошадях; все же остальные вошли в пешем строю, но со шлемами на головах, так как опасались предательства.

Мы отправились к главному дворцу, и король, сойдя с коня, объявил указ о том, чтобы каждый горожанин, т. е. подлинный боргьезе, под угрозой виселицы, принес бы до захода солнца все свое оружие, предназначенное как для нападения, так и для защиты, в большую и красивую крепость — жилище короля в Париже; каковой приказ был быстро и точно выполнен. И приказал король, чтобы все городские цепи были сняты и убраны прочь, — это было исполнено. И я видел, как один королевский воин попросил отдать ему эти цепи в дар. Король, который никогда не говорил «нет» в ответ на то, о чем его просили, сказал, что согласен, чтобы они принадлежали ему; тогда казалось, что дар этот не представляет большой [50] ценности, но потом я увидел и узнал, что названный воин выручил за эти цепи около 10 тысяч золотых франков.

Около сорока горожан и майотенов — из тех, кто был во главе бунта против короля, были схвачены и на рыночной площади Аль им отрубили головы; и, совершив это наказание, король простил всех других, оскорбивших его, но велел созвать всех горожан и богатых торговцев и приказал наложить на них налог, который они должны были заплатить соответственно своим возможностям. Они были обложены налогом в 10 тысяч и больше, а многие, еще сверх того, — по 2000 франков; эти деньги они должны были выплатить синьорам и баронам, которые вместе с ним участвовали в битве. Но я видел, как герцог Бурбонский, в пользу которого король определил столько налогоплательщиков, что сумма достигла почти 40 тысяч франков, принял от короля этот дар, но на другой день велел передать всем, приписанным к нему налогоплательщикам, что он избавляет их от этого долга, и на этом с ними покончил. Все же другие синьоры заставили уплатить себе то, что было поведено королем, так что сумма налога поднялась до 500 тысяч франков. И после этого в месяце январе 1382 года ⁴⁹ успокоилась страна и начались празднества, джостры, танцы и игры.

В месяце феврале Бернардо ди Чино дал своему племяннику Чино две сотни золотых франков и столько жемчуга и драгоценностей, что это составило еще около трех тысяч франков золотом. И пожелал он, чтобы указанный Чино и я поехали в Голландию, чтобы продать [51] указанные драгоценности герцогу Альберту Баварскому или использовать их в игре. Мы вместе доехали до Гааги в Голландии и там нашли упомянутого герцога, который не захотел ни купить эти жемчуга и драгоценности, ни играть на них. Указанные выше две сотни франков мы потратили на расходы и игру и вернулись в Париж, где и отдали Бернардо его жемчуга и драгоценности в апреле месяце 1383 года.

В этом году англичане вторглись во Францию, а именно в пределы Пикардии, пограничные с Фландрией, и было их около 10 тысяч воинов, как лучников, так и рыцарей, и они уже захватили много богатых земель Фландрии; узнав об этом, король Франции призвал синьоров, баронов, рыцарей и оруженосцев французского королевства и в августе месяце вышел в поход. У него было 200 тысяч всадников, среди которых было 10 тысяч рыцарей Золотой Шпоры, о чем уже выше было упомянуто. Желая принять участие в столь важных событиях, я объединился с одним лукканцем и одним сьенцем, и, приобретя за свой счет 36 лошадей и хорошо вооружившись, мы отправились в это войско под знамя и водительство герцога Бургундского, где нас было 20 тысяч всадников. Когда указанное войско дошло до богатого города, называемого Берг, где внутри находилась часть английского воинства, король по прибытии сразу же велел выровнять вокруг землю, чтобы на следующий же день дать сражение. В середине ночи между англичанами, которые хотели бежать, и местными жителями, которые этого не хотели, [52] началась стычка с большим смертоубийством с обеих сторон, и в конце концов все англичане и местные жители, кто смог, перед началом дня бежали. А когда наступил день, мы вплотную приступили к стенам, и, разбив ворота, не встречая сопротивления, вошли, и там увидели, что большая часть домов уничтожена пламенем и большое число англичан и местных жителей убиты. Я видел там зрелище весьма ужасное и жестокое, а именно видел, как одна женщина, которая, судя по одежде, казалась зажиточной, с двухлетним младенцем на руках, с другим — трехлетним, уцепившимся за ее шею, и держа третьего лет пяти за руку, сидела у дверей дома, охваченного сильным огнем; ее заставили подняться и оттащили подальше от дома, чтобы уберечь ее и детей, но как только ее оставили там, куда увели, она со всеми тремя детьми вдруг вбежала в дверь того дома, откуда уже вырывались большие языки пламени, и увидел я, как она и эти дети сгорели внутри дома, и в конце концов весь город сгорел и был разрушен.

Весь этот день мы простояли здесь лагерем, а на следующий день пошли дальше вперед; убегая от нас, враг оставлял одну местность за другой. Примерно в час заката мы пришли к большому замку, где укрылись англичане; место это называлось Альберго, и здесь внезапно, с разных сторон, разгорелась битва, и, когда мы стали забрасывать внутрь за стены огненные петарды, замок загорелся, и упомянутые англичане стали по-настоящему сражаться, калеча и поражая стрелами большое число наших людей. И длилось сражение до [53] первого часа ночи, и было это в субботу. Мы отступили с большими потерями и малой честью, и во время отступления я отбился от моих товарищей и от других нескольких родственников, которые участвовали в этом приступе, и всю ночь не мог их найти; правда, что искал я мало, будучи до смерти утомлен, свалился в какой-то ров и пролежал там до света.

Утром в воскресенье герцог Бретонский, который был там с 20 тысячами всадников на службе короля, ⁵⁰ заключил с разрешения короля договор с англичанами, и они согласились уйти отсюда с тем, что могут унести, и обещали вернуться в Англию на этот раз; и, действительно, ушли на следующий день и очистили Фландрию. Поэтому и король вернулся во Францию в Париж и отпустил людей из отрядов синьоров, а самих синьоров задержал в Париже, чтобы устроить праздник, и т. д.

1383. В указанный 1383 год в феврале месяце я отправился в Брюссель и затем в Голландию, чтобы посетить там герцога Альберта, ⁵¹ и возвратившись в Париж, нашел там моего брата Франческо, который приехал из Флоренции; и все это лето я прожил в Париже, не отлучаясь, как и зиму 1384 года, а в май месяце 1385 года вернулся во Флоренцию и затем в октябре снова вернулся в Париж, взяв с собой Берто делла Фонте; затем в 1386 году в месяце мае я опять уехал во Флоренцию, а в сентябре вновь оказался я в Париже и узнал, что король отправился во Фландрию с большим войском и там, в Эклюзе, готовит корабли, чтобы плыть в Англию. Франческо, [54] Берто и я решили поехать к королю и поехали, хорошо вооружившись, на добрых конях, с желанием отправиться вместе с королем. Приехав в Брюгге, я нашел там того лукканца, который был моим товарищем в большом войске, и вместе с ним и с другим лукканцем вошел в компанию и зафрахтовал хороший корабль в Эклюзе, где находился король со всем своим войском, чтобы плыть в Англию; и заметьте, что в том порту я видел 12 сотен кораблей, из которых 600 — парусники со смотровыми башенками. ⁵² И так провели мы в Эклюзе вместе со всем войском около пятнадцати дней, ожидая благоприятного моря и ветра. Король созвал на совет всех судовладельцев и сведущих кормчих и спросил у них, что, по их мнению, следует делать; и поскольку приближался уже конец ноября, они сомневались, что можно будет переплыть [море] с таким большим числом хораблей, говоря: «Если мы окажемся в бурном море при встречном ветре, суда могут столкнуться друг с другом, поворачиваясь, и многие из них погибнут». Поэтому король и синьоры его совета приняли во внимание суждение судовладельцев и кормчих, и мы вернулись во Францию.

Во время нашего пребывания в Эклюзе я одолжил графу Савойскому около 500 франков золотом для игры и потом в Брюгге дал в долг 100, уже вне игры, и потом еще в Аррасе одолжил ему 400 золотых франков, чтобы он мог оплатить свои расходы, и так в течение всего пути до самого Парижа много раз оказывал ему подобные же услуги, так что, когда мы достигли Парижа, он был мне должен около [55] 2000 франков; он провел в Париже всю эту весну, и, когда оттуда уезжал, я одолжил ему 1500 золотых франков, так что всего вышло, что я одолжил ему 3500 франков. По его предложению отправил я с ним в Савойю одного человека, с которым он обещал отослать мне свой долг; однако не прислал и сам установил себе отсрочку; в конце срока я отправился к нему и провел там более месяца, и в конце концов он получил у меня новую отсрочку на шесть месяцев.

Я вернулся в Париж и пробыл там всю весну, а на великий пост отправился в Голландию навестить герцога Альберта; затем возвратился в Париж и оттуда в месяце мае 1388 года приехал во Флоренцию, и в этот же год в сентябре месяце опять поехал в Париж. Я взял туда с собой Франческо Каниджани, который, продав одно свое именье за 400 золотых флоринов, отдал их мне на хранение; я же обещал ему взять его на мое иждивение, кормить его и платить 100 флоринов в год в течение трех лет. Также я повез с собой одного человека в качестве управителя, ⁵³ тоже обязавшись взять его на мой прокорм и платить 100 флоринов в год. Следующую зиму я провел в Париже и выиграл около двух тысяч золотых франков. Купил себе дом за 600 флоринов золотом и в великий пост опять поехал в Голландию и Зеландию к герцогу Альберту, и у него и у других синьоров выиграл около 1500 золотых франков. Вернулся в Париж, оттуда уехал, чтобы следовать за королем в Авиньон и Тулузу. И, следуя за ним, встретил я однажды по пути мессера Антонио Порро, [56] который сопровождал короля как комиссар герцога Миланского и у которого я по дороге, до того как мы достигли короля, выиграл 1200 золотых франков. Затем мы жили в Тулузе, где король провел рождественские праздники. Видел я в Сан Сорнино голову св. Иакова, которая находится в подземной часовне; говорят, что тут же находятся тела шести апостолов; я видел погребения, тел же не видел. Говорят, что Карл Великий, когда он как император ездил по всему свету, все тела святых, какие только мог получить, посылал в Тулузу; поэтому можно поверить, что и рассказы об этих телах не лишены истины.

По прошествии рождественских праздников вернулись мы в Париж. Я нашел здесь мессера Филиппе деи Корсини и мессера Кристофано дельи Спини, которые приехали к королю в Лион на Роне послами, представились ему и изложили ему там все, что им было поручено; ⁵⁴ он ответил им, чтобы они приехали в Париж за ответом. Побыв в Париже, вскорости уехал я в Голландию и там вновь выиграл много денег. Вернувшись в Париж и пробыв опять недолго, я отправился в Англию вместе с графом ди Самполо и со многими его рыцарями, которые направлялись туда на большие празднества с джострами. Там я не стал играть, но, дав Мариотто Ферантини и Джованни ди Геррьери деи Росси 2500 золотых франков и обязав их, чтобы они вложили эти деньги в покупку шерсти и послали мне ее во Флоренцию, вернулся в Париж, где и прожил всю зиму. Рассчитал я, что авансировал 10 тысяч золотых франков — как вложенными [57] в шерсть, дома, мебель, лошадей и сбруи, так и наличными, не считая порядочного количества денег, которые я должен был получить от графа Савойского и от ряда других лиц, и каковые составляли сумму около 5000 франков.

При этом состоянии моих дел брат мой Франческо, а также Франческо Каниджани настойчиво советовали мне, чтобы я вернулся во Флоренцию, поручив им собрать деньги с моих должников и ликвидировать дела. Я решил возвратиться. Оставил Франческо дом и вещи и драгоценности для продажи их, а равно и наличные деньги, стоимостью примерно в 300 франков золотом. Я уехал, забрав с собой неблагодарного управителя; по дороге заехал я к графу Савойскому, но ничего не смог получить от него, если не считать обещаний уплатить после новых отсрочек.

Так приехал я во Флоренцию и решил здесь жениться. Зная, что Гвидо ди мессер Томазо ди Нери даль Паладжо — самый видный и уважаемый человек во Флоренции, решил я получить невесту из его рук, какую он захочет дать, лишь бы она была его родственницей. Я послал к нему сватом Бартоло делла Контесса, который должен был ему поведать о моем намерении и о том, что я делаю это, чтобы приобрести его благоволение и родственную связь, вследствие которой он должен будет постараться помирить меня с семьей Корбицци. ⁵⁵ Вышеуказанный сват, возвратившись, сказал мне, что мессер Томазо согласен принять меня в число своих родственников, что он обо всем подумает, и т. д.

Спустя немного дней мессер Томазо прислал ко мне вышеуказанного Бартоло, чтобы спросить [58] меня, желаю ли я взять в жены дочь Луки ди Пьеро дельи Альбицци, которую он отдал бы за меня и которая является дочерью его кровной кузины. Я отослал его обратно к нему с ответом, что мне это предложение нравится; и в конце июля месяца 1391 года я был помолвлен с ней, а затем сочетался с ней браком ноября 12-го дня указанного года.

Еще до того, как я женился, произошло со мной следующее: принадлежа к числу совета «Восемь охраны», ⁵⁶ я как-то находился во дворце и сидел вместе с некоторыми моими товарищами, когда в башню дворца ударила молния и, спустившись туда, где мы сидели, затронула своими лучами мне икры ног; я хотел подняться, но упал на землю и колени у меня подкосились, и казалось мне, что ноги у меня от колен вниз в огне. С меня стянули штаны, которые сильно воняли серой и были полны волос. Икры ног у меня были все исполосованы, на коже выступила кровь, и все волосы на ногах сожжены. Я распрямил ноги, которые были холодны, как у покойника, и, думая, что сейчас помру, я попросил священника. Но прошло около получаса, и я выпрямил ноги, надел другие штаны и вернулся домой на своих ногах.

Также еще до свадьбы прибыла моя английская шерсть на двух кораблях; за страховку на одном корабле, который разгрузили в Генуе, я заплатил 9 процентов во флоринах, на другом, разгруженном в Пизе, — 14 процентов, так что в целом, после того как шерсть была продана и деньги получены, я заработал на ней тысячу флоринов золотом за шестнадцать месяцев, [59] и эти деньги все передал в руки Луиджи и Герардо Каниджани, каковым я по приезде во Флоренцию передал через платежные бумаги ⁵⁷ около 4000 флоринов золотом; благодаря этим деньгам вышеуказанные Каниджани приобрели гораздо больший кредит, чем имели прежде.

Еще до свадьбы я потратил на постройку и обзаведение около 2000 золотых флоринов; и с тех пор вплоть до настоящих дней я от времени до времени еще строил и благоустраивал это место, так что более 2500 флоринов золотом потратил только на постройки и устройство виноградников и сада.

Также еще до женитьбы, чтобы помочь своему неблагодарному управителю, я дал ему примерно 300 флоринов золотом, так что ему оставалось получить с меня около 200 флоринов, а я, сверх указанных 300 флоринов, вручил ему 700 флоринов золотом, согласившись на его просьбу отпустить его в Париж торговать всем, что может принести выгоду, а также согласившись на то, чтобы все, что он заработает, делилось в течение трех лет пополам между ними. Сверх того, согласился я в случае, если вся сумма 1000 флоринов будет потеряна, возместить ему 300 флоринов, которые я ему дал. Он отправился в Париж, куда его сопровождал мой брат Франческо вместе с Луиджи ди Бартоломео Джованни, нашим родичем, какового я держал при себе в моем доме, поручая ему востребование денег с должников, и в частности посылая его несколько раз в Савойю, так что он в два приема вытряс из графа тысячу франков, и каковому при отъезде из Парижа я подарил [60] 300 золотых франков. Устроив эту злополучную компанию, он [Франческо] оставил их в Париже и приехал во Флоренцию в апреле месяце. Я сосватал ему жену, и он женился в июле, а в сентябре месяце поехал в Париж и повез с собой нашего брата Бартоломео; а после я сам в месяце декабре отправился в Милан вместе с Антонио Каниджани, а затем в Павию и Геную. Оттуда уехал февраля второго дня и сухим путем вернулся во Флоренцию пятого в час ноны. ⁵⁸

В марте месяце Франческо вернулся во Флоренцию, оставив Бартоломео в Париже, и рассказал мне, что управитель все потерял, и осталось там из нашего добра только дом с оборудованием, всего стоимостью в тысячу франков, так что из 3000, которые я оставил, считая дом, оборудование и наличные, 2000 были потеряны. В месяце мае я сел на лошадь, чтобы ехать в Авиньон и Париж; и, когда я был в Павии, случилось, что, когда я стоял наверху лестницы в гостинице, опираясь на перила, крупная лошадь, привязанная за перила с другой стороны, испугалась слуги, бегом спускавшегося с лестницы, и потянула повод так сильно, что сломались и перила, за которые она была привязана, и те, на которые я опирался; и я упал вниз во двор и стукнулся головой об ящик с зерном, и так силен был удар, что я потерял сознание; я не сломал костей, и у меня не было крови, но я пролежал в постели без сознания более двух часов. Очнувшись, я сперва открыл глаза, потом заговорил и спросил, не сломал ли я ноги или руки; потом я почувствовал, что у меня болит голова и бок, на [61] который я упал. Я стал спрашивать, что было, кто меня ударил, потому что не помнил, да и потом никак не мог вспомнить, как я упал, хотя хорошо помнил, как рванулась лошадь, испугавшись слуги. Герцог Миланский послал ко мне всех своих врачей. Они пустили мне кровь в большом количестве из разных вен и заставили меня пролежать в темноте без воздуха девять дней, давая мне лекарства и мази и залепив пластырями всю голову. На десятый день я вышел на улицу и сразу же отправился поблагодарить упомянутого герцога, простился с ним и отправился в Авиньон, а оттуда — в Париж; там нашел я больного Бартоломео, который после отъезда Франческо задолжал около 600 франков золотом, каковые ушли на игру и расходы. Увидел я и помянутых выше двух злополучных компаньонов, которые наперегонки наделали скверных дел и которые — не знаю уж, как там было, и правда это или неправда, — сказали мне, что все деньги они потеряли или израсходовали. Я сдерживал себя и действовал без гнева; в результате в эту зиму 1393 года я заплатил 600 франков, которые задолжал Бартоломео, и дал управителю, как я ему обещал, 300 франков, удовлетворил я также и Луиджи, дав ему взаймы около 500 франков золотом.

В месяце мае 1394 года я вернулся во Флоренцию, оставив в Париже Бартоломео, управителя и Луиджи в моем доме и приказав им, чтобы до моего возвращения в Париж они не смели играть.

По возвращении во Флоренцию я снова отбыл оттуда в октябре указанного года, взяв с собой моего брата Луиджи в Асти, куда поехал [62] с поручением от наших синьоров вести переговоры с сиром де Куси, ⁵⁹ который был там. Получив ответ, я отослал его во Флоренцию с Луиджи, которого с этой целью и взял с собой. Указанный сир задержал меня в Асти вплоть до 22 ноября, ожидая того, чтобы отправить меня послом с секретным посланием к герцогу Орлеанскому, брату короля, в оруженосцах которого я числился. В указанный день 22 ноября мне дали поручение и верительную грамоту. И так как это дело было весьма важным для чести герцога, а уже добрых восемь дней как из Савоны в Париж к названному герцогу выехало посольство, которое действовало вразрез с тем, что делалось для чести герцога, то, если бы они приехали раньше меня, они получили бы от герцога то, чего добивались. Поэтму я выехал из Асти в тот же день 22 ноября и прибыл в Париж в ночь на праздник св. Андрея, проделав расстояние примерно в 450 миль; последние два дня я проехал верхом: за один день — из Шансо до Труа в Шампани, а там 24 лье, в каждом приблизительно по три мили; и за другой день — из Труа в Париж, что составляет расстояние в 34 лье — по две с половиной мили в каждом. В пути загнал я много лошадей, которые были мне возмещены герцогом.

1395. В апреле месяце 1395 года указанный герцог, а также герцоги Беррийский, Бургундский и Бурбонский со многими другими синьорами направились в Авиньон, чтобы договориться с папой Бенедиктом. ⁶⁰ Я тоже поехал с моим синьором — герцогом Орлеанским; поскольку за месяц до отъезда я должен был получить [63] от герцога Бургундского примерно 600 золотых франков за трех лошадей, которых он купил у меня и которые во Флоренции стоили мне 260 золотых флоринов, то я нашел одного торговца бургундскими винами, у которого купил сто десять бочек вина, каждая вместимостью в коньо, а там называют это «кова», за 1000 франков, из которых 400 я дал ему наличными, а на 600 дал расписку, полученную от герцога Бургундского. Я велел поместить это вино в двух погребах. У меня оставалось не более 500 франков. Оставив там вино, я сказал управителю, чтобы он продал его по крайней мере за 1000 франков.

Я уехал с герцогом Орлеанским, и когда мы были в Бургундии, то в конце апреля в одну ночь все виноградники этой страны вымерзли, вследствие чего я спешно послал гонца к управителю, написав ему, чтобы он совсем не продавал вина, если меня не будет; и так случилось, что, когда я вернулся в Париж, я продал за наличный расчет сто бочек по 14 франков за бочку. Я заработал 400 золотых франков, да еще десять бочек остались у меня дома. Так что весьма счастлив я оказался в самых что ни на есть рискованных товарах, т. е. в лошадях и вине.

Возвращаясь снова к поездке в Авиньон, скажу, что я видел и слышал там, как вышеупомянутые герцоги требовали публично в совете, чтобы папа Бенедикт выполнил бы то, в чем он поклялся и скрепил печатью и подписью, а именно, чтобы добиться единства в святой церкви, он обещал, прежде чем пойти с другими кардиналами в совет или на конклав, что, если [64] его изберут папой и случится, что кардиналы захотят, чтобы он отрекся ради установления единства, он отречется; подобное обещание сделал каждый кардинал, до того как они отправились на конклав. Папа ответил, что ему нужно время на размышление, а что затем он даст свой ответ. Добрых три месяца он тянул с ответом в разговорах и интригах и пользовался весьма странными способами, чтобы не давать точного ответа; например, однажды ночью, когда все упомянутые герцоги были в Вильневе, находящемся напротив Авиньона, он велел своим тайным агентам спалить одну арку деревянного моста через Рону, чтобы указанным герцогам было затруднительно приезжать каждый день в Авиньон и торопить его с ответом. Когда же герцоги, несмотря на неудобства и опасности переезда через Рону на судах, все же явились в Авиньон и стали всячески требовать от него ответа, то в конце концов он так и не отрекся; но он публично заявил, что считает себя истинным папой и освобождает себя от того, в чем поклялся прежде, чем стал папой, и что он имеет право сделать это и предполагает искать установления единства церкви иным путем, а не отречением. Вследствие чего указанные герцоги и сеньоры вернулись в Париж.

Затем в месяце сентябре король отправился на богомолье к горе св. Михаила в Нормандии; от Парижа это около 150 миль. Туда поехал герцог Орлеанский, а с ним и я. Были мы на указанной горе; большое аббатство устроено на скале в море, во время отлива туда можно пройти посуху добрых 5 миль. [65]

На обратном пути в Париж один нормандский рыцарь, которого звали синьор д'Амбиа, задержал короля на целый день и ночь, и, чтобы придать празднеству больше блеска, там были многие прекрасные дамы и знатные баронессы. С королем были там герцоги Беррийский, Бурбонский и Орлеанский и многие другие большие синьоры и рыцари.

Я упомянул этого синьора д'Амбиа, потому что все полагали, что он, чтобы принять с честью короля, израсходовал в этот день более 4000 золотых франков и говорили, что в течение года он не имел потом никаких поступлений. Король повез его с собой в Париж и там одарил его богатыми дарами, драгоценностями, конями и наличными деньгами, всего стоимостью в 10 тысяч золотых франков, так что заплатил ему весьма хорошо и щедро за оказанный ему прием, каковой являл собою поистине великолепное и чудесное зрелище.

На следующий день по приезде я сопровождал герцога Орлеанского, который после ужина отправился в дом одного оруженосца короля по имени Сиферваль, где уже отужинали многие синьоры. Мы увидели, что они играли; герцог стал играть и велел мне положить на стол около 400 франков, которые я захватил с собой для него и для себя. Случилось так, что, когда наступила моя очередь бросать кость, моим противником оказался виконт Монлев, который был великим игроком, знатным и богатым синьором, имея ежегодную ренту более чем в 30 тысяч франков. И как бы для того, чтобы возбудить скандал, случилось, что я двенадцать раз подряд выиграл как в свою подачу, так и в его; [66] поэтому, разгоряченный вином и игрой, он начал говорить: «Ах ты, ломбардец, подлый изменник, что ты делаешь? Собираешься всю ночь выигрывать, жулик, содомит». Я ответил ему: «Мессер, выражайтесь прилично из уважения к герцогу». И поставил новую ставку. Я выиграл и ее. Поэтому в бешенстве он снова сказал бранные слова, произнеся в конце: «И я вовсе не вру». Я сразу же ответил: «Нет, вы это делаете, сир». Тогда он протянул руку и схватил мой берет, который у меня был на голове, и хотел меня ударить. Я отодвинулся назад и сказал: «Я не из тех людей, которые позволяют себя бить, когда при них есть свое оружие», и положил руку на шпагу, висевшую у меня на боку. Он закричал: «Еще никто никогда не изобличал меня во лжи, надлежит мне убить тебя!». Тогда герцог сказал мне тихо, чтобы я ушел и ожидал в его комнате, предоставив действовать ему. Я вышел и, удалившись от этого дома примерно на сто локтей, почувствовал, что кто-то бежит за мной, повернулся и, так как, к счастью, мимо проходили какие-то придворные с факелами, увидел и узнал, что это бастард указанного виконта де Монлев; в руке он держал обнаженный клинок; я выхватил свой меч и крикнул ему: «Бастард, спрячь свой клинок в ножны, вернись обратно и скажи своему отцу, что ты меня не нашел». Он оглянулся назад и, увидев, что никто из их людей не следует за ним, на свое счастье внял моим словам, вложил клинок в ножны и отправился восвояси. Придворные, которые это видели, рассказали об этом поступке многим синьорам. За это я всеми был весьма одобрен, тем [67] более что указанному бастарду было восемнадцать лет и он был слаб сложеньем, так что я с легкостью причинил бы ему зло. Я дошел до покоев герцога, который вскоре явился весьма взволнованный, ни слова мне не промолвив. Немного спустя он сказал одному из своих оруженосцев: «Отправляйся в дом виконта и от моего имени скажи ему, что я хочу знать до отхода моего ко сну, согласен ли он сделать то, о чем я его просил». Оруженосец ушел и, вернувшись, сказал, что виконт пребывает в прежнем своем расположении. Тогда герцог сказал мне: «Не выходи из этого дома без меня; я тебя защищу вопреки ему, а ему покажу свое нерасположение».

Утром мы сели на лошадей и отправились обратно к королю, который уже выехал. Мы приехали в аббатство, где король спешился, чтобы позавтракать; там герцог поговорил с ним и рассказал все, что произошло этой ночью, испрашивая у него разрешения защищать своих слуг, к числу которых я принадлежал. Король ответствовал ему, сказав: «Виконт поступил и говорил дурно, и Бонаккорсо, защищая свою честь, не мог не ответить ему; но я не хочу, чтобы это дело продолжалось впредь»; и тут он созвал к себе герцогов Беррийского и Бурбонского и нескольких других синьоров и сказал им с сокрушенным видом: «Пошлите за виконтом и скажите ему, что я желаю, чтобы до того, как он покинет этот зал, он сделал бы то, что желательно моему брату в отношении спора, который этой ночью он имел с Бонаккорсо».

Виконт приехал, и герцог Беррийский обратился к нему в присутствии короля и всех прочих, [68] и сказал ему то, что повелел король. Тогда виконт повернулся к герцогу Орлеанскому, говоря: «Мессер, я весьма огорчен тем, что вы приняли сторону какого-то ломбардца против меня, вашего родственника и слуги; не было необходимости говорить об этом королю, поскольку я не стал бы противиться вашему приказанию; а если я ночью не согласился на то, что вы просили, то это только потому, что я думал, что вы говорите это не всерьез; но сейчас, когда я вижу, что вы говорите серьезно, я готов простить оскорбление, которое Бонаккорсо нанес мне этой ночью в вашем присутствии». Герцог ответил ему, сказав: «Вы первый начали в моем присутствии говорить Бонаккорсо такие слова, что, если бы он промолчал, я счел бы его недостойным уважения».

Тогда я почтительно поблагодарил герцога Беррийского, каковой был тут же и слышал все слова короля и всех, кто здесь говорил. Указанный герцог Беррийский сказал тогда: «Монсиньор, король узнал о ссоре, которую вы имели этой ночью с виконтом, и очень всем этим недоволен; и верно, Бонаккорсо, вы имели слишком большую дерзость, оскорбив столь знатного синьора, поскольку он наш родственник, и вообще таков, что нет в королевстве другого столь важного синьора, за исключением тех, у кого в гербе лилия, который мог бы потягаться с виконтом. Но государь наш король благорасположен и не желает, чтобы ссора эта продолжалась, и хочет, чтобы виконт вас простил и чтобы вы стали с ним друзьями, как прежде; следовательно, вы, Бонаккорсо, просите прощения у виконта». Я повернулся к виконту, [69] говоря: «Мессер, простите меня, если я сказал или сделал что-то вам неприятное». Он ответил мне: «Раз так желательно королю и его брату, я бы простил тебя, даже если бы ты ранил меня в лицо; я прощаю тебя, и более того, прошу сам у тебя прощения и хочу стать тебе добрым другом».

После того как мы вернулись в Париж, я пригласил в свой дом ужинать герцога Орлеанского и герцога Бурбонского; они пожаловали, приведя с собой сира де Куси и помянутого выше виконта и много других баронов и рыцарей. И остались они столь довольны всеми блюдами и закусками, что перед королем и другими синьорами с большой похвалою говорили об этом. Этот ужин обошелся мне около 200 франков. В одном они только жаловались на меня — в том, что в этот вечер я не хотел играть, хотя они вели большую и интересную игру; но я пригласил Бернардо ди Чоне деи Нобили, самого любезного и щедрого игрока из всех, кого когда-нибудь видели.

1396. Затем пришла зима, и я решил вернуться во Флоренцию с намерением больше не возвращаться в Париж и больше никогда не вести игру, и продал Бернардо ди Чино за 1000 франков мой дом, который мне стоил 600 франков, а утварь по дешевке уступил управителю. Собираясь уезжать, пошел я проститься с королем и королевой. Королева велела мне не уезжать, не поговорив с ней еще раз, сказав, что она пришлет за мной, когда будет нужно, и через несколько дней послала за мной. При ней находился брат ее герцог Лодовико, и после многих любезных фраз она [70] поручила мне, чтобы я воздействовал на флорентинскую коммуну и чтобы та послала своих послов к королю Франции для заключения лиги против герцога Миланского, ⁶¹ говоря мне, что она уверена, что король охотно согласится, и т. д. Дала она мне верительные грамоты к нашим синьорам Флоренции.

Я уехал и прибыл во Флоренцию в конце мая 1396 года; прежде чем предстать перед нашими синьорами, я дал знать о данном мне поручении некоторым мудрым и имеющим вес членам их коллегий, а затем уже явился и доложил о своем посольстве. В связи с этим созывалось много советов и пратик, ⁶² и, так как до моего приезда во Флоренцию мессер Мазо дельи Альбицци ⁶³ поехал послом к французскому королю, чтобы испросить предоставления нам, когда это потребуется, за наш счет воинов, капитанов и т. д., было решено, что я вернусь в Париж; и дано было мне поручение и полная доверенность — мне и мессеру Мазо — на заключение лиги и т. д.; я отправился 20 июля вышеуказанного года с жалованием по 4 флорина в день.

До своего отъезда я купил у Мильоре ди Джонта два участка земли, расположенные в приходе Монтуги аббатства Фьезоле. Я дал ему за них 700 золотых флоринов и заплатил всю габеллу. ⁶⁴ Отмечу, что еще в 1391 году я купил усадьбу у Луиджи ди Бонаккорсо ди Рукко деи Питти за 700 золотых флоринов и оплатил габеллу. Усадьба называлась Боссоли и расположена под Сорбильяно в Вальдипезе. В указанный год заплатил я также 400 флоринов золотом Андреа Белинчини за дом, который [71] мой брат Франческо заложил у его брата Никколо, и в тот же год заплатил я еще 300 золотых флоринов Лизабетте, дочери Чоне ди Бонаккорсо деи Питти.

Я выехал из Флоренции 20 июля 1396 года, направляясь в Париж через Ломбардию, с большой опасностью из-за поручения, данного мне нашими синьорами; со мной ехал также сер Ванни Стефани, нотариус посольства, ⁶⁵ каковой весьма затруднял меня по пути в Париж, так как совсем непривычен был к верховой езде и никогда из Флоренции не отлучался. Я прибыл в Париж и узнал, что мессер Мазо добился от короля того, о чем просил; имея в виду поручение, мы с большим рвением добивались результатов, и в сентябре месяце заключили союз с королем Франции; ⁶⁶ из-за моего участия в этом деле герцог Орлеанский, прежде меня весьма любивший, стал относиться ко мне подозрительно, так как герцог Миланский был его тестем, ⁶⁷ и, до того как мы заключили лигу, передал мне через тайно им посланного оруженосца Бонифацио дель Мадруччо, чтобы я из любви к нему отстранился от дела, направленного против его отца, герцога Миланского, при этом угрожая мне, хотя и в благородной форме. Но я, несмотря на это, не оставил порученной мне задачи, но с горячим усердием, движимый любовью к родине, продолжал ее.

Мы уехали из Парижа, избрав дорогу на Авиньон, желая затем сесть на корабль, который должен был следовать в Порто Пизано, но, прибыв в Авиньон, по воле божьей и совету кардинала Корсини из Флоренции мы не сели на корабль, но отправились сухим путем. Указанный [72] корабль разбился в море, и все люди утонули: утонули и многие флорентийские купцы в их числе и Джованни ди сер Ландо Фортини. Мы выехали из Авиньона в день св. Мартина и, достигнув Асти, послали всадника к герцогу Миланскому с просьбой выдать нам охранный пропуск; и, после того как было возвещено по всей земле о нашем мандате, мы на третий день перед рассветом покинули Асти и, держа путь на Геную, но минуя земли герцога, достигли Генуи, а затем Порто Венери, где задержались на много дней по воле судьбы и в конце концов приехали во Флоренцию на рождество, проведя таким образом в дороге от Авиньона до Флоренции около 46 дней. И вскоре после того как мы приехали, были избраны послами во Францию мессер Ванни Кастеллани, мессер Филиппе Корсини, который был доктором в это время, ⁶⁸ и я; и мне, в частности, нашими синьорами было приказано выехать в самом срочном порядке вперед. Отправился я в путь января 15-го дня — дорогой на Фриуль и через Германию, проведя 34 дня среди снегов и только заходя в помещение Пять дней я провел у подножия горы, которая зовется Арлеберг, потом перешел через нее с помощью быков и людей, которые расчищали снег и прокладывали дорогу. Так прибыл я в Констанцу, затем в Базель, оттуда — в Лангр и потом в Париж. Тут узнал я, что король очень болен, узнал я также, что пришли весьма верные новости о поражении, которое французы потерпели в Турции, ⁶⁹ и по этим двум причинам я мало чего мог достигнуть до того, как приехали мессер Ванни и мессер Филиппе Корсини. [73] Вместе с ними приехал и мой брат Луиджи. Мы пробыли там около четырех месяцев, не имея возможности заняться нашим делом, так как все здесь были заняты только торжественными похоронами принцев королевского дома и других синьоров, погибших в Турции; король же заболел и, будучи сумасшедшим, находился под запором. ⁷⁰ Выздоровление короля было ознаменовано его появлением в совете.

Тотчас же явились мы в совет, и в его присутствии мессер Филиппе изложил цель нашего посольства, и речь его была столь превосходно сказана, что все синьоры — как из этого совета, так и другие, не входившие в совет, — очень захотели иметь копию того, что он сказал; и мы дали ее переписать, ибо таково было требование короля. Содержание же ее заключалось в том, что мы снова просили об осуществлении условий, о которых говорилось с его величеством при заключении лиги. Король ответил, что даст нам ответ в другой раз, и т. д. Потом мы много раз — опять и опять — побуждали дать нам ответ и выполнить обязательства договора, и ответы были благосклонными; король говорил, что выполнит свой долг, и на эти переговоры ушло более двух месяцев. Вследствие чего возникла у меня одна мысль, которая понравилась также мессеру Филиппе и мессеру Ванни, а именно: мне было известно, что король совсем не понимал грамматики, ⁷¹ как и ни один из герцогов, за исключением герцога Орлеанского, который стоял на стороне герцога Миланского; поскольку же мессер Филиппо каждый раз держал речь, пользуясь [74] грамматикой, и требования наши были всегда весьма хорошо и точно изложены, а ответа на них не следовало, я и подумал, что канцлер и другие прелаты, которые хорошо понимали, переводили королю не совсем точно то, что говорил мессер Филиппо. Вследствие чего мы решили, что в первый же раз, когда мы снова будем выступать перед ним в его совете, речь буду держать я на французском языке; так и произошло, я говорил весьма кратко, и сущность речи была в том, что мы от имени наших синьоров и флорентийской коммуны, преданных ему и т. д., просим, чтобы Его Величество соизволили соблюсти верность тому, что было им обещано при заключении лиги, и т. п., и, когда я дошел до этих слов — что мы просим от него соблюдения верности, — увидел я, как король изменился в лице и смутился. Затем мы покинули это заседание. Потом мы узнали, что, когда мы вышли, король спросил: «О каком честном слове и обещаниях меня просили? Пусть принесут документы». Документы были принесены, и король, увидев все, что он нам обещал, очень упрекал канцлера и других лиц, которые слышали и поняли речь мессера Филиппо, за то, что они не дали ему достаточно хорошо понять именно то, что я разъяснил, т. е. о его честном слове. Нас призвали в зал, и канцлер нам ответил следующей речью: он сперва извинился от имени короля за то, что был так задержан ответ и исполнение нашей просьбы, сославшись в приличных словах на болезнь, как на причину этого, а также на смерть родственников, погибших в Турции; но что он, король, расположен выполнить свой долг [75] в отношении нас. После того как канцлер закончил свою речь, слово взял король, говоря: «Я подтверждаю то, что сказал мой канцлер; ни вы, ни другие не могут думать, что я не выполняю своих обещаний». И обратился ко мне, говоря: «А у вас, Бонаккорсо, напомнившего мне столь точным образом о моем слове, пусть никогда не будет другого такого случая, ибо не было и никогда не будет необходимости в том, чтобы требовать от меня соблюдения моего слова, если я только точно знаю, что я действительно обязался сделать; я никогда не изменю своему слову и, думаю, никогда меня в этом никто не упрекал, если не считать вашей речи сегодня». Встав со своего места, ибо раньше я сидел, и преклонив колено, я сказал: «Священное Величество, если я сказал вещи, которые вам неприятны, нижайше испрашиваю вашего прощения; меня заставила так говорить необходимость, поскольку мы увидели, что вы не понимаете того, что мессер Филиппе несколько раз у вас испрашивал». Тогда ответил герцог Бургундский, сказав: «Мессер король, флорентийцы так преданы Вашему Величеству, что, только считая себя вашими [людьми], они осмелились так говорить с вами». Тогда король ответил, что считает себя удовлетворенным, и, улыбаясь, добавил: «Но пусть Бонаккорсо за это принесет мне повинную».

Мы удалились, и через несколько дней после этого король и его Совет избрали капитаном Бернара, графа д'Арманьяка, который должен был иметь под своим водительством тысячу копейщиков и по пять коней на копье; каковой отряд, в течение шести месяцев оплачиваемый королем, [76] должен был прийти в Ломбардию в распоряжение нашей лиги. Вышеуказанный граф принял это назначение. Мы пошли посетить его, порадоваться с ним и просить его, чтобы он не терял времени. Он ответил, что его намерение было выступить с отрядом в 10 тысяч всадников, чтобы стать лагерем как можно ближе к тому месту, где расположился герцог Миланский. Мы поддержали его в этом. Добившись этого избрания, мессер Ванни через несколько дней отправился во Флоренцию, а мессер Филиппо и я остались, чтобы хлопотать о скорейшем выступлении графа; но поскольку герцог Орлеанский сколь возможно мешал его отправке, то больше месяца ушло, чтобы добиться отпуска денег для жалованья; когда же граф увидел, что деньги отпущены, он послал за нами и сказал: «Я хочу поехать в свои земли, подготовить 10 тысяч всадников из настоящих солдат, привычных к войне, а не к тавернам и парижским пирогам, каковых я приведу в Авиньон в середине апреля, но далее вести такое войско не смогу без помощи вашей коммуны и вашей лиги; поэтому пусть один из вас отправится во Флоренцию сказать, что, если они хотят, чтобы я пришел с этим войском, мне необходимо, чтобы их лига мне помогла 10 тысячами флоринов в месяц в течение шести месяцев, когда я буду находиться на территории нашего врага; и, если они на это согласятся, я приду в Асти со всем отрядом, но к моему приходу должно быть там подготовлено 25 тысяч флоринов. В случае же, если они не захотят этого сделать, я сам не приду в Италию, но вместо себя пошлю достойного капитана с отрядом, который король [77] распорядился оплачивать; и относительно согласия или отказа я должен иметь ответ в течение апреля в Авиньоне».

Мы решили, что я поеду. Отправился я в путь через Бургундию и Германию, затем спустился во Фриуль и, приехав в Тревизj, услышал я, что в Венеции сейчас находятся наши флорентийские послы вместе с синьором Падуи и с другими послами лиги. Я взял с собой двух вьючных лошадей и всех других лошадей и слуг, за исключением одного, которого отправил в Падую, а сам поехал в Венецию. После того как я обо всем доложил нашим послам, они сразу же собрали всех союзников ⁷² и рассказали им все мною доложенное. Все согласились участвовать в выплате 10 тысяч флоринов. Посему наши послы предложили мне самым срочным образом отправиться во Флоренцию и там сделать доклад обо всем; и еще сами написали. Я отправился из Венеции 22 марта в 21 час, немного отдохнул в Местри и в 2 часа ночи приехал в Падую; утром 23-го взял двух добрых лошадей из конюшни синьора и, ни разу не остановившись для еды и питья, прибыл в Феррару в 20 часов, взял там двух лошадей из конюшни маркиза и отправился спать в Сан Джордже в 10 милях от Болоньи. Следующим утром я приехал в Болонью еще до восхода солнца, взял двух вьючных лошадей и доехал к ночи до Скарперии, где переночевал, и был во Флоренции в терцу ⁷³ 25 марта; таким образом, за два дня с третью я доехал из Падуи до Флоренции, проделав до этого верхом путь из Парижа до Падуи за шестнадцать дней. [78]

Я доложил обо всем нашим синьорам и «Десяти балии», ⁷⁴ каковые быстро решили отправить Берто Кастеллани в Авиньон передать графу д'Арманьяку, чтобы он пришел, что в Асти он найдет ожидаемые им 25 тысяч флоринов и что все, что он требовал, будет сделано, и т. д. После отъезда Берто, через немного дней, 8 апреля, я получил письмо от вышеуказанного графа, в котором тот сообщал мне, что 25 тысяч флоринов нужны ему в Авиньоне. Я показал письмо «Десяти», и из-за этого все переговоры были прерваны, нашим послам в Венеции было поручено заключить лигу с венецианцами, согласно которой мы обязывались вести войну или заключить мир с герцогом Миланским так и тогда, когда это сочтут нужным они, что являлось уроном для чести нашей коммуны. Вскоре последовало перемирие, а потом неискренний и плохой мир с герцогом Миланским, который продлился весьма малое время. ⁷⁵

Что касается графа д'Арманьяка, то он прибыл в Авиньон с 10 тысячами всадников и там дожидался 100 тысяч франков из Парижа, вернее 90 тысяч золотых скуди, каковые уже прибыли в Пон де Сент-Эспри. Герцог же Орлеанский, который препятствовал всему этому сколько мог, уверяя в Королевском совете, что он знает наверняка, что наша лига заключила мир с герцогом Миланским, так как получил письмо, посланное за семь дней до того из Павии в Париж, от герцога Миланского о том, что он заключил перемирие и скоро последует мир с лигой. Он показал письмо королю и совету, и поэтому тотчас же послали вдогонку [79] за тем, кто повез 90 тысяч скуди, чтобы он их не выплачивал; какового и нагнали в Пон де Сент-Эспри. Поэтому граф д'Арманьяк вернулся в свои земли, очень недовольный нами и французскими синьорами, потерпев из-за всего этого большой ущерб и понеся большие расходы. А также и король Франции был недоволен нами, поскольку мы заключили мир, не спросив его согласия. А мы были недовольны из-за всех их проволочек, ибо из-за этих проволочек мы подвергались опасности и несли большие расходы и потери с ущербом для нашей чести.

1398. Сентября 15-го дня я вступил в должность члена «Коллегии Двенадцати» по суме ⁷⁶ 1381 года. И затем 30 октября мы занимались списками и выборами подестерии Пистойи, против чего я сколько мог и умел протестовал — и речами и голосованием, поскольку мне казалось, что мы наносим обиду пистойцам, так как тем самым нарушаем обещания сохранить их вольности. Второго декабря началось общее голосование и 11-го указанного месяца оно закончилось, и аккопиаторами ⁷⁷ были кузнец Лоренцо д'Аньоло, Настаджо Бучелли, Франческо ди Нери Ардингелли и Андреа, сын мессера Уго делла Стуфа. Моими помощниками были Герардо Каниджани и Герардо Бовоньуоли.

1399. Июля первого дня 1399 года я вступил в число приоров. Моими сотоварищами были Джованни, сын мессера Донато Барба-доро, Стефано Рафакани, Део Бентакорди, Микеле Альтовити, Антонио ди Дуранте, Симоне Биффоли и Аттавиано ди сер Тино далла [80] Каза; а гонфалоньером справедливости — Джованни ди Джованни Альдобрандини.

В то время, когда я был приором, пришла к нам весть, что король Владислав взял Неаполь и отвоевал все королевство и что король Луи ⁷⁸ ушел во Францию. Из-за этого весь народ хотел устроить большие празднества; я, однако, больше пятнадцати дней сопротивлялся, чтобы открытого празднования не происходило, учитывая, что еще не истек срок лиги с королем Франции. Я советовал лучше отправить посольство, чтобы поддержать короля и тайно передать ему 10 тысяч флоринов, в которых он должен был очень нуждаться, чем потратить 6 тысяч флоринов, которые, по моим подсчетам, стоили бы нам празднества. В конце концов празднества все же состоялись с большими джострами и армеджаментами, ⁷⁹ и три ночи под звон колоколов с колокольни Дворца устраивались фейерверки.

1399. И в это же время случилось великое волнение по всей Италии, а именно все люди, великие и самые маленькие, облачились в одежды из белого льна и ходили большими отрядами, закрыв голову и лицо, с криками и пением моля бога о милосердии и мире. ⁸⁰ И так как весь этот народ был охвачен названным движением, то были уста, которые говорили: «Пойдем к Стинкэ, ⁸¹ чтобы освободить заключенных». Милостью божией дело не дошло до оружия, ибо была большая опасность этого. И все кончилось хорошо, поскольку многие ссоры были окончены миром; и мы, Питти, помирились с Антонио и Джери ди Джованни Корбицци, племянниками того Маттео дель [81] Рикко, который умер в Пизе, и с Маттео ди Паоло Корбицци, о чем был составлен документ сером Антонио ди сер Келло.

22 сентября указанного года я вступил в должность капитана Пистойи, ⁸² и во время исправления должности между другими делами мне случилось арестовать одного известного вора. Наши синьоры послали ко мне гонца и написали, чтобы я передал этого вора в его руки, а он отвезет его к подесте Флоренции. Я этого не сделал, но написал синьорам, что мне бы хотелось, чтобы они соблюдали вольности пистойцев. Они же снова мне ответили, что, если я не передам вора после этого их второго письма, они поступят со мной так, что это станет вечным примером для всякого, кто не повинуется их синьории. Я опять воспротивился и написал своим братьям, у которых были родственники и друзья, чтобы они, если сочтут возможным, пошли бы к синьорам просить их предоставить мне осуществлять правосудие в Пистойе и тем соблюсти присягу, которую я принес пистойцам, вступая в свою должность. Пошли мои братья с большим числом родичей и друзей на поклон к нашим синьорам и их коллегиям, ⁸³ чтобы умолить их, приводя все доводы, и т. д.; и, когда они вышли из зала, Джованни ди Тиньосино Белланди, который был председателем, поставил на голосование предложение, чтобы меня послали в изгнание на двадцать лет. При голосовании было положено 23 черных боба, не хватило всего двух. Позвали их снова в зал и сказали, какое предложение голосовалось и что они намерены, если в течение трех дней я не отдам указанного вора [82] и т. д., ставить на голосование это предложение столько раз, сколько потребуется, пока оно не победит. Тогда мои братья сообщили мне, что все наши родичи и друзья советуют, чтобы я больше не сопротивлялся. Находясь вместе с приорами Пистойи и многими их согражданами, я в их присутствии рассказал все, что произошло, и дал им прочесть все письма, которые я получил, а затем сказал им — пусть они решают, что я должен, по их мнению, сделать, поскольку я твердо решил перенести ссылку и любое другое наказание ради защиты их вольностей, и что без их согласия я их не нарушу. Они посовещались и затем ответили мне со слезами и вздохами, что я сделал столько, что они навсегда мне за это благодарны, но что, видя волю наших синьоров, которая направлена на то, чтобы отнять у них их вольности, и видя опасность, которой я подвергаюсь, продолжая сопротивление, и которая может привести к дальнейшему ухудшению их положения и т. д., они согласны, боясь худшего, на то, чтобы я отправил этого вора во Флоренцию, что я и сделал.

В 1400 году я решил поехать в Савойю, чтобы востребовать злополучные деньги, которые я дал в долг графу; приехав в Падую, я рассказал синьору, куда я хочу поехать; он сказал мне: «Ты не сможешь проехать в Савойю, не будучи задержан по требованию герцога Миланского; я знаю это наверняка благодаря приказу, который был им отдан; и это было ему обещано синьорами и другими повсюду, где тебе случится проехать». Посему решил я вернуться назад, тем более что весьма неохотно [83] и с большим неудовольствием оставил по причине смертности из-за чумы, которая была во Флоренции, своих братьев и наши семьи в Сорбильяно. Я вернулся в Болонью и написал своим братьям, чтобы они со всеми нашими семьями приехали бы в Болонью, и послал к ним лошадей и водителей мулов. Они приехали в Болонью, и примерно через неделю я снял дворец и сад деи Бианки, приблизительно в двух милях от Болоньи, и там мы поселились все вместе — мои братья и наши семьи, исключая Пьеро и его семью, которые остались в Монтуги. Милостью божией все мы спаслись, за исключением родившегося у меня там сына, каковой умер. Всего нас там было, считая семьи наши и родственников, которые приехали туда и были на нашем иждивении, постоянно 25 человек. Пробыли мы там около четырех месяцев и, вернувшись во Флоренцию, подсчитали, что потратили там за это время 480 новых флоринов.

В вышеуказанный год, когда много флорентинцев бежало в Болонью, изгнанники из Флоренции стали побуждать многих молодых людей к заговору против нашего правительства; главарем их был Сальвестро ди мессер Россо деи Риччи. Заговор был раскрыт во Флоренции, поскольку о нем донес Сальвестро ди мессер Филиппе Кавиччули; и был схвачен Самминьято д'Угуччозо деи Риччи, которому отрубили голову, а также одному из деи Давици, и многие подверглись изгнанию, а многие получили прощение, и город успокоился.

В указанный год я был назначен послом и поехал в Германию к вновь избранному императору, [84] каковым стал герцог Рупрехт Баварский, ⁸⁴ граф Пфальцский; и поручения, мне данные, заключались в следующем: во-первых, поздравить его с избранием; во-вторых, просить его, чтобы он прибыл в Рим для коронования; в-третьих, подтвердить права империи, и в частности те, которые захватил как тиран герцог Миланский; в-четвертых, сообщить, что, если бы он захотел предпринять все это в данном году, т. е. в 1401, наша коммуна дала бы ему 100 тысяч золотых флоринов; в-пятых, чтобы он снова подтвердил в качестве викариата те привилегии, которые мы имели от империи, и сверх того, чтобы он на подобных же основаниях уступил нам Ареццо, Монтепульчано и все другие имперские земли, которые мы тогда имели, и т. д.

Выехал я из Флоренции 15 марта в сопровождении сер Перо ди сер Перо да Самминьято, нотариуса, чтобы он мог ревизовать меря. Мы направились по пути через Падую, и я заранее оповестил синьора Падуи о своей поездке, поскольку так мне было поручено. Он послал с нами своего посла по имени Дорде.

Поехали мы дальше через Фриуль и затем в Германию через Зальцбург, затем Мюнхен и Ингольштадт, и затем в Амберг, где и застали избранного императора, и, после того как должным образом мы его приветствовали и передали поздравления нашей коммуны, я сказал ему, что, когда только угодно будет Его Величеству, я изложу ему, секретно или открыто, как он сочтет нужным, цель моего посольства. Он отнесся к этому благосклонно, сказав, что дает мне знать, когда захочет меня выслушать. Повелел [85] он разместить нас в прекраснейшем доме, в каковом мы пообедали, и в отношении еды и всего прочего были весьма достойным образом обслужены его людьми.

На другой день император послал за нами и в присутствии восьми членов своего Совета пожелал, чтобы я изложил цель моего посольства. Я изложил ее, однако не указал суммы денег, сказав лишь о возможности выплатить их; он ответил; что поручит это деловым людям, и так и поступил. В переговорах с нами эти последние спросили нас, какова же сумма, которую наша коммуна могла бы дать, и т. д. Я ответил им, чтобы они просили столько, сколько им покажется подходящим. Ответили они, что если мы хотим, чтобы он [император] пришел в этом году, то пусть наша коммуна поможет ему 500 тысячами флоринов. Я сказал, что на это ответить я хотел бы в его присутствии. Мы явились перед ним, и я сказал: «Ваше священное Величество и т. п., ваши комиссары спросили у меня такую сумму, что мы подивились, и кажется нам, что это вежливый способ отказать в вашем приезде, поскольку вы, конечно, хорошо понимаете, что такая сумма невозможна для нашей коммуны», и т. д. Он на это сказал, что я говорю верно, что в этом году он не может прибыть, так как не имеет денег, поскольку около 300 тысяч флоринов, которые были у него до его избрания, все были истрачены, когда он дважды после своего избрания держал поле; ⁸⁵ что если мы подождем этот год, то на следующий год у него будут деньги, и нам будет много легче; но если мы все же захотим, чтобы он в этом году прибыл, нам следует [86] нести большую часть расходов. В конце концов, после долгих речей, которыми я стремился побудить его прибыть в этом году, я назвал ему ту сумму, которую мне поручили предложить. Он ответил мне, что, если это все, что мне поручено, я должен написать во Флоренцию, изложив то, что он мне оказал, и что действительно у него нет денег. Я все так и написал в письме, с которого велел сделать копию, и послал письмо с собственными гонцами. Получил ответ: мне поручалось всячески настаивать на прибытии в этом же году, приводя в виде доводов то, что сейчас обстоятельства складываются благоприятно для него, а при промедлении они могут измениться и т. п.; в помощь предложить ему вплоть до 200 тысяч золотых флоринов, обнадеживая его, что, когда он будет там, мы постараемся по всей возможности помочь ему и т. д. Мы отправились к Его Величеству, и после многих речей с его стороны и с нашей, и после того, как я с каждым разом в течение переговоров понемногу повышал сумму нашей помощи, я в конце концов назвал ему, согласно поручению, сумму и сказал, что я не могу идти свыше поручения. Он ответил, что созовет выборщиков и других великих баронов в Нюрнберге, который находится отсюда в двух днях пути, и с ними обсудит все и затем нам ответит.

Случилось, что, еще ожидая ответа из Флоренции, я как-то ужинал с ним в его саду и, заметив, что он не принимает никаких мер по охране от отравы, сказал ему: «Ваше священное Величество, вам не кажется, что вы недостаточно думаете о злодействах герцога Миланского, [87] ибо, если бы вы об этом думали, вы бы принимали меры по охране своей персоны, чего вы не делаете; будьте уверены, что, когда он узнает, что вы решили прибыть туда, он постарается умертвить вас — ядом или ножом». Изменившись в лице и перекрестясь, он ответил: «Неужели он так злонамерен, что стал бы искать моей смерти без вызова с моей или его стороны? Мне трудно этому поверить, но тем не менее я прислушаюсь к твоему совету создать хорошую охрану». И он отдал соответствующие распоряжения и впредь остерегался; и, между прочим, из-за подозрения, которое я внушил ему, он, увидев незнакомого ему человека, тотчас же хотел узнать, кто он и что здесь делает. Как-то случилось, когда он находился в одном своем прекрасном замке, расположенном близко от Амберга, куда он приехал ненадолго для охоты и где мы были постоянно с ним, что однажды утром, выйдя из своего дворца, чтобы пойти слушать мессу, увидел он одного человека, похожего на курьера; он велел привести его к себе и спросил его, что он здесь делает. Тот ответил, что едет в Венецию и что пришел сюда только для того, чтобы повидать его [императора] персону и иметь возможность в Венеции рассказать о нем. Император велел одному из своих приближенных отвести этого человека в свою комнату и сторожить его, пока он сам не вернется с мессы. И, когда он вернулся, курьер признался ему, что он приехал из Павии и что вез письмо к императорскому врачу от маэстро Пьеро ди Тозиньяно, врача герцога Миланского, и что он и раньше несколько раз привозил ему такие [88] письма. Император прочел письмо и велел схватить своего врача, которого звали маэстро Герман и который был учеником маэстро Пьеро ди Тозиньяно. Вскоре врач сознался, что должен был его отравить с помощью клизмы и за это получить 15 тысяч дукатов — 5000 в Майнце и 10 тысяч в Венеции. Мы уехали оттуда и вернулись в Гамбург с врачом и курьером, с хорошей охраной, и, когда мы ехали, он подозвал меня и сказал: «Вы мне спасли жизнь, заронив во мне подозрение», и рассказал мне все, что было обнаружено. Затем мы отправились все в Нюрнберг, и туда приехали архиепископы Кельнский и Майнцский, которые являются выборщиками, и много других баронов; и на первом собрании император рассказал им о случае, который был обнаружен; он призвал к себе синьоров, правящих этим городом, и, рассказав им о том, что он обнаружил, сказал, что он не хочет сам быть судьей, поскольку является одной из сторон, и что пусть они возьмут врача, чтобы расследовать это дело и судить его согласно тому, что выяснится. Врача привели в их дворец и после того, как в течение нескольких дней выяснилось, что он действительно должен был отравить императора, присудили, чтобы его приволокли на лобное место и там перерубили бы у него ноги, руки и спинной хребет, а затем привязали бы к колесу телеги, водруженному на столбе, и так оставили, пока он не умрет; так и было сделано.

Затем император в течение нескольких дней держал совет; в конце концов, поскольку здесь присутствовали не все, кто должен был [89] принять участие в этом решении об его походе и короновании в Риме, решено было поехать в Майнц и там встретиться со всеми, кто должен был участвовать в указанном обсуждении; и так и сделали.

И там, после многих совещаний и переговоров, согласились мы с ним на следующем, а именно, что он со своим войском будет в Ломбардии в течение ближайшего сентября, а его доверенному комиссару будут вручены в Венеции 50 тысяч дукатов и затем 150 тысяч в три выплаты — от времени до времени.

Вместе с императором мы уехали из этого города и прибыли в Гейдельберг, расположенный на расстоянии более чем в 10 немецких миль оттуда; там он велел призвать к себе некоторых богатых купцов, которые обещали предоставить ему взаймы в Аугсбурге, где он должен собрать перед походом своих людей, 50 тысяч дукатов с условием, чтобы мы обязались после прибытия его в Ломбардию выплатить им в Венеции указанную сумму. Но, когда эти купцы пришли, они заявили, что никак не могут выполнить своего обещания, поскольку другие купцы, от которых они рассчитывали получить наличные деньги в счет своего кредита, решительно отказали им в деньгах после того, как узнали, на какой предмет предназначались эти деньги. И в конце концов после многих просьб, смешанных с угрозами, так и не получив от вышеуказанных купцов то, что они обещали, он вызвал нас и все рассказал нам, и чуть ли не со слезами на глазах сказал: «Я буду опозорен по вине этих купцов, поскольку, получив в Майнце обещание служить [90] мне и т. п., я призвал своих синьоров, баронов и рыцарей прибыть на весь август в Аугсбург, чтобы идти со мной в поход в Ломбардию, а теперь вы видите, как они меня бросают. И поэтому прошу вас, чтобы ты, Бонаккорсо, отправился незамедлительно к моим верным сынам, флорентийским синьорам, дабы рассказать им все обстоятельства дела и просить их поспешествовать и чести моей, и их собственным интересам, если они хотят, чтобы я прибыл в Ломбардию в условленный срок; ибо, чтобы я мог выступить из Аугсбурга, им нужно послать мне по меньшей мере 25 тысяч золотых дукатов, каковую сумму потом пусть вычтут, и т. д.». Я довольно долго сопротивлялся, чтобы не ехать, заверяя, что более верным и скорым способом будет послать письма с дубликатами, но он никак не желал согласиться с резонами, каковые я приводил против своей поездки; поэтому я решился ехать, боясь, что, если я не поеду, его поход в этом году не осуществится. Выехал я из Гейдельберга июля 18-го дня и достиг Падуи на двенадцатый день; расстояние там 500 миль, и синьор Падуанский весьма дивился, что я смог так быстро доехать, и не хотел этому верить, если бы не письмо, которое я ему привез от императора. Из Падуи я выехал с лихорадкой, которая еще за четыре дня до этого у меня началась, и, доехав до Ровиго, пролежал день в постели в таком большом жару, что не мог ехать верхом. На следующий день я нанял барку и каналами доехал до По и далее до Франколино, где пересел снова на коня; ночевал в Поджо у мессера Эгано и оттуда приехал через два с половиной дня все еще в лихорадке. [91] Доложив все, что следовало, синьорам и их коллегам, а также совету специалистов, ⁸⁶ я вернулся к себе домой и через несколько дней выздоровел от лихорадки. Когда я стал здоровым и свежим, синьоры и «Десять балии» решили, чтобы Андреа ди Нери Веттори, который позже стал рыцарем, и я вместе с ним отправились бы в Аугсбург и сказали императору, что после того, как он обнародует документ со всеми условиями и пактами, которые мы с ним заключили, он может послать в Венецию за 50 тысячами дукатов, которые там будут находиться в руках Джованни ди Бичи деи Медичи — их комиссара. Мы отправились из Флоренции 15 августа; ехал с нами и указанный Джованни деи Медичи до Венеции, где мы его оставили, а сами продолжали свое путешествие и скоро прибыли в Аугсбург, где находился новоизбранный император и с ним 15 тысяч добрых всадников. Мы доложили ему о результатах нашего посольства, на что он тотчас же ответил, весьма огорченный тем, что мы не привезли никаких денег, сказав: «Мне придется отпустить цвет нашего войска, т. е. 5000 кавалеристов, опытных в бою, которым нечем заплатить». Весь день он совещался, обсуждая, нужно ли продвигаться вперед или повернуть назад. В конце концов решил он отпустить указанных 5000 всадников из-за нехватки денег, а с другими продвигаться вперед неторопливо с тем, чтобы затем в Тренто ожидать моего возвращения с флоринами или, вернее, с 50 тысячами дукатов. Дал он мне документы со своими печатями и повелел, чтобы со мной в Венецию отправились один его рыцарь и казначей, что и было исполнено. [92] По приезде в Венецию им тотчас же были вручены 50 тысяч дукатов, и отправились мы с ними в Тренто, где нашли императора весьма расстроенным из-за потерянного на ожидание нас времени, что составляло около 22 дней, ибо он гораздо раньше мог бы вступить в Ломбардию, если бы ему были посланы из Аугсбурга 25 тысяч дукатов, как он просил, и он смог бы тогда привести все свое войско; а так случилось то, чего он опасался, а именно, что из-за этого промедления герцог Миланский получил возможность подготовиться и укрепиться против него; и так оно и вышло, отчего произошли большие потери и стыд Его Величеству и нашей коммуне, как я укажу в дальнейшем.

Получив указанные 50 тысяч дукатов, он тотчас же распределил их, а меня настойчиво просил вернуться в Венецию подготовить вторую оплату, которую он хотел получить в Вероне. Я всячески противился тому, чтобы покинуть его, говоря, что моя поездка не нужна, что, отправившись, я подвергаю себя опасности смерти или плена и т. п. и что я предпочитаю погибнуть в бою на его службе, чем умереть, будучи посланным за деньгами, и т. д., и тем самым и для меня будет больше славы и для моего рода больше чести останется. В конце концов он все же уговорил меня поехать туда, сказав: «Ты мне окажешь большую услугу, поехав, чем если бы сражался за меня с сотней копий»; и затем сказал: «Проси у меня, что хочешь, что я могу сделать, и будет тебе дано». Я ответил ему, говоря: «Священное Величество и т. д., раз вы этого хотите, я согласен; [93] но, если я во время этого погибну или буду захвачен в плен, какой знак останется моим родичам, чтобы они смогли доказать, что я умер на вашей службе?». Тогда сказал он: «Я дам тебе знак моего герба, а именно золотого льва, которого ты можешь поместить над твоим старым гербом; и я возвожу в дворянство тебя и твоих братьев и ваших потомков». И тут же приказал своему канцлеру, чтобы он занес это в свой регистр, и сказал мне: «Поезжай весело, Бонаккорсо, ибо господь будет помогать тебе во всех делах и поступках, которые от меня исходят: если господь позволит, чтобы я покарал миланского тирана, этот знак, который я тебе даю, станет залогом гораздо больших почестей и выгод, кои в свое время ты от меня получишь».

Я видел, как он выступил из Тренто до того, как я сам оттуда уехал, и я проводил его немного за пределы города и оставил при нем Андреа Веттори и сер Перо да Самминьято, которым я отдал на попечение двух из моих лошадей и большую часть моих доспехов, за исключением панциря, каковой я хотел всегда иметь при себе. Отправился я в путь снова через Германию, и приехал в Венцоне, и, едучи, сложил я один из моих неуклюжих сонетов, который сейчас здесь запишу:

В ныне текущем тысяча четыреста первом году
В городе Тренто император Руперт пожелал,
Чтобы скромный мой герб навсегда собой увенчал
Его лев золотой, лежащий у всех на виду.
И велел в тот же день он канцлеру своему,
Чтобы тот свой регистр дворянский тотчас же достал [94]
И в нем имя мое и братьев моих записал,
Чтобы лев золотой навсегда остался бы в нашем роду.
И он дал привилегии нам, нас сочтя достойными званья
Благородных имперских дворян, нас и наших сынов,
И позднейших потомков, дабы эти знаки признанья
На гербе своем каждый носил бы во веки веков,
Вместе с прочими знаками чести на сем основаньи,
Как вассалы имперской короны со старых годов.
Пусть же будет каждый готов
Из вас, братья мои и сыны, так вести себя, чтобы ваши слова и деянья
Отвечали всегда благородству вашего званья.

И, когда я приехал в Венцоне во Фриуле, вечером явился ко мне один сьенец, с которым я подружился раньше, заходя во время своих неоднократных поездок в лавку бакалейных товаров, которую он содержал; он сказал мне, что он видел и слышал о сговоре, предпринятом для того, чтобы схватить меня на дороге, по которой я должен был ехать на следующий день; сговор был устроен и заключен тайным комиссаром герцога Миланского по имени фра Джованни Декани, каковой обещал синьору ди Пранперг передать меня в его руки за 4000 золотых дукатов, и указанный ди Пранперг обещал ему сделать это, и устроить это под видом отмщения и сведения счетов с флорентийцами. Я спросил его, могу ли я довериться хозяину; он ответил, что могу вполне; и действительно, ночью в четвертом часу я сел на коня и взял с собой хозяина и одного из его слуг, чтобы не ошибиться в пути, который я выбирал в стороне от прямой дороги, по каковому пути приехал прямо в Порто Груаро, проделав 40 миль [95] без еды и питья; оттуда морем я отправился в Венецию, а своих лошадей отослал в Падую; впоследствии, уже после смерти герцога Миланского я нашел вышеупомянутого фра Джованни в Болонье, и он признался мне, что все соответствует истине, и т. д.

Через три дня после моего приезда в Венецию пришло известие, что император потерпел поражение под Брешией ⁸⁷ и что он вернулся в Тренто. Оттуда, вызванный и поддержанный нашей коммуной, венецианцами и синьором Падуанским, он прибыл в Падую через Венцоне; и после его приезда в Падую туда явилось новое посольство из Флоренции, а именно: мессер Филиппе деи Корсини, мессер Ринальдо Джанфильяцци, мессер Мазо дельи Альбицци и мессер Томазо деи Саккетти. Указанные рыцари, Андреа деи Веттори и я имели частые встречи и переговоры с императором и синьором Падуанским; не будучи вполне с ним согласен, решил я, что нам надо ехать в Венецию, чтобы склонить синьорию к единодушию с нами. Это было в декабрьские календы ⁸⁸ указанного года. Отправились в Венецию, и там после многих совещаний и советов в присутствии венецианского герцога мы к согласию не пришли. Поэтому император сел на галеру, которую одолжили ему венецианцы, чтобы отправиться в Порто Груаро; а после его отъезда герцог вызвал нас и стал печалиться об отъезде императора и о благе для нас и всей Италии, говоря: «Если вы допустите, чтобы он вернулся в Германию, то герцог Миланский несомненно станет господином всей Италии», и т. д. В конце концов он несколько успокоился [96] и попросил, чтобы один или двое из нас отправились вслед за императором и что он тоже пошлет кого-нибудь, чтобы просить его вернуться в Венецию, если мы согласимся отпустить ему то количество денег, которое он у нас просил. Мы ответили, что сделаем это, и вернулись домой. В конце концов никто не хотел подвергнуть себя опасности поездки вслед за ним, и поехал я с поручением от всех просить его вернуться и сказать, что мы ему дадим то, что он просил. Я нагнал его на следующий день в одном порту в 50 милях от Венеции. Я передал ему то, что мне было поручено, после чего он заперся со своими для совета; и, так как я ему сказал, что герцог послал сюда к нему людей по этому же делу, он заседал со своим советом с самого восхода солнца до полудня, ожидая прибытия послов герцога, которые прибыли в терцу ⁷³ и прошли в совет; немного спустя позвали и меня, и там император мне сказал, что он возвратится, если я ему поклянусь за себя и за своих товарищей, что по его приезде в Венецию мы дадим ему 60 тысяч дукатов, каковые он просил у нас, чтобы снова привести себя в надлежащий порядок, и т. д., и я ему это обещал. Я привез его обратно в Венецию, где мое обещание было выполнено. Затем мы поехали в Падую, и здесь я оставил его в совещаниях с другими послами, а сам отправился во Флоренцию, чтобы доложить обо всем, что произошло со времени отъезда отсюда.

После вернулись и прочие послы, и приехал сюда Людвиг Баварский, племянник императора, для заключения новых условий и договоров, чтобы помочь императору, либо пройти в Рим, [97] либо, оставаясь, в Ломбардии, воевать с герцогом Миланским. И после многих совещаний и переговоров, происходивших здесь, никаких новых ассигнований для содержания названного императора он не добился; решение это могло бы привести к потере нашей свободы, если бы не внезапная смерть, постигшая герцога Миланского вскоре после того, как он взял Болонью, каковую он захватил в конце июня вышеназванного года, а потом умер в сентябре месяце. И действительно, он смог бы стать синьором всей Италии немного времени спустя, если бы, однако, победил нас. А он был в состоянии победить нас, так как уже стал синьором Пизы, Сьены, Перуджи, Шьези и Болоньи и всех их замков и синьор Лукки ему повиновался, так же как и Малатести, ⁸⁹ и синьор Урбино, и вся Ломбардия была порабощена, кроме Венеции. Таким образом, его смерть спасла нас и дала возможность синьории даже развиваться и расти вплоть до сегодняшнего дня, видимо, больше по милости судьбы, или божией милости, чем благодаря доблести или разуму тех, кто нами правит. И мне кажется, что мы от этого сильно возгордились и впали в такой хаос, что пусть бы уж силы императора или другого могущественного синьора внезапно обрушились бы на нас в том самом хаосе, в каковом мы пребываем, и особенно в тех раздорах, в которых, как мне кажется, находятся наиболее могущественные и важнейшие члены нашего правительства, каковые из-за своих частных интересов и тайной ненависти забывают, как мне кажется, о благе и чести нашей коммуны. И вижу я, как из-за небрежения названных важнейших членов [98] в наше правительство пробираются два рода граждан, а именно новые люди ⁹⁰ и также многие молодые люди, ⁹¹ каковые набрались такой дерзости из-за раздоров, которые они видят среди упомянутых важнейших. И мне действительно кажется, что я вижу, как немного времени сможет пройти, чтобы в этом нашем государстве не произошли большие перемены, если только не божие соизволение, чтобы указанные наши главные люди примирились, стали бы единодушно тянуть одну веревку ради общего блага и не мешали правосудию, как в настоящее время каждый день делают они из-за своих частных интересов; а больше об этом сейчас не хочу писать.

Июня 28-го дня 1402 года вступил я в должность капитана города Барга и в этот день узнал о поражении, которое понесли в Казалеккьо около Болоньи наши войска под командованием Бернардоне да Серра, которые были посланы в помощь Джованни Бентивольо, синьору Болоньи. Из-за этого поражения последовала смерть названного синьора Болоньи, и граф Альбериго да Барбиано со своими войсками вошел в Болонью как представитель герцога Миланского; и из двух наших посланников, бывших там, а именно: Бардо Ритафё и Никколо да Уццано, Бардо был убит, а Никколо взят в плен, но спустя несколько месяцев после уплаты выкупа был отпущен. Вернувшись во Флоренцию, он рассказал мне, что его пытали разными способами и в конце концов заставили показать то, что они хотели, и что он сказал это, а после написал своей рукой из страха перед новыми пытками; и что потом, [99] в Мариньяно, его привели к герцогу Миланскому и перед герцогом и многими членами его совета прочитали то, что он признал и написал, а именно, как ему было поручено составить поручение, которое было мне дано, когда я отправился послом в Германию, чтобы побудить выступить в поход новоизбранного императора; в этих его показаниях ряд вещей он передал правильно, кроме одного, которое было ложью, а именно, что мне якобы было поручено, чтобы любой ценой, с помощью любых выдумок я так бы устроил, чтобы казалось, что герцог Миланский хотел отравить вышеуказанного императора, дабы лишить его жизни, и т. п., и что по этому поручению я устроил то, что привело к казни императорского врача. «И после того, как это было прочитано, я подтвердил это изустно и затем был снова отведен в темницу. Итак, Бонаккорсо, берегись, чтобы тебе не попасть в руки герцога Миланского, а мне ты должен простить, и т. д.». Из этого рассказа я сделал вывод, что этот герцог хотел себя обелить с помощью лжи, и в частности перед французскими синьорами. Поэтому я написал письмо герцогу Орлеанскому и поставил его в известность о всех вышеописанных событиях, в заключение указав, что все это ложь и что я никоим образом не причастен к смерти императорского врача маэстро Германа, и что люди герцога Миланского вынуждали пытками давать эти сведения и т. п., и что, если он считает нужным, чтобы для подтверждения истины и чести я явился бы к нему, или к королю, или к другим синьорам, пусть он изволит известить меня об этом, и [100] я тотчас же предстану пред ними и разъясню всем истинный ход событий, т. е. мою невинность, и т. д.

Будучи в указанной выше должности в Барге, получил я письмо от «Десяти балии», в каковом они мне приказывали, чтобы я перерезал дороги, которые вели от Пизы к Милану; в силу этого приказа я велел захватить одиннадцать мулов, которые везли 22 тюка английской шерсти в Болонью, закупленные в Пизе у Франческо Бонконти на имя Липпо ди Муччерелло из Болоньи, и захватил я это у Альбергуччо из Монте Кукколи, который состоял на службе у герцога Миланского. После того как добыча была уже приведена в Баргу, синьор Лукки написал во Флоренцию, жалуясь и говоря, что тюки шерсти принадлежали его, луккским купцам, и требуя, чуть ли не с угрозами, чтобы они были возвращены. Вследствие чего наши синьоры, опасаясь, как бы указанный синьор Лукки не стал открыто действовать как враг нашей коммуны, написали мне, чтобы я велел вернуть эту шерсть в руки комиссара луккского синьора, а что в отношении мулов я поступил правильно, отдав их тем, кто их захватил, поскольку они принадлежали людям, подвластным герцогу Миланскому. Каковому письму я не повиновался, но тотчас же отписал синьорам, переслав им письма, найденные у одного из возчиков, где разъяснялось то, о чем я писал выше, и прося их не наносить ущерба тем, кто, повинуясь разумному приказу, отнимал и захватывал добычу. Сие письмо мое мало помогло, ибо синьоры из опасений, о которых я говорил [101] выше, к тому же побуждаемые Бартоломео Корбинелли, членом «Десяти балии», каковой состоял и состоит в особой дружбе с вышеназванным синьором Лукки, ответили мне, приказывая передать указанную шерсть в руки одного из их уполномоченных, с которым они направили мне письма, и угрожая, что в случае, если я не отдам шерсть, мне нечего больше ждать от них писем, и они меня так накажут, что это послужит примером, и т. д. Поэтому, прочтя эти письма, я отдал шерсть в руки их уполномоченного, а мулов распределил между теми, кто их захватил, уполномоченный же передал шерсть комиссару луккского синьора.

И еще до того, как я покинул эту должность, случилось, что указанный синьор Лукки перекрыл дороги, которые вели во Флоренцию, почему снова «Десять балии» написали мне, чтобы я опять перерезал дороги, как они раньше мне приказывали. Я послал к ним одного моего нотариуса, чтобы сказать им, что я вовсе не расположен мучить граждан Барги и солдат, которые там находились, дабы потом по просьбе синьора Лукки им бы наносился ущерб; но что если они хотят, чтобы синьор Лукки перестал совершать против нашей коммуны такие поступки, какие он вытворял, то у меня хватило бы мужества поднять против него восстание во всей Верхней Гарфаньяне и отнять у него ряд замков, с которыми у меня уже была договоренность; и что, если наша коммуна не захотела бы в этом деле выступать открыто, пусть позволят мне действовать следующим образом, а именно: пусть передадут мне секретно плату за 50 лошадей и за 200 пехотинцев [102] и лучников, а я подниму Баргу и Соммоколонью, устрою восстание и буду действовать обманным образом, якобы усмиряя их, а на самом деле поддерживая. И, чтобы лучше скрыть это, я согласен на то, чтобы они подвергли меня изгнанию и заключили в тюрьму мою жену и моих детей. Они обсуждали это мое предложение, но в конце концов ответили, что сейчас-де не время это сделать, что, когда придет время, они будут иметь меня в виду. А после, незадолго до того, как я покинул свой пост, маэстро Андреа да Анчиза, который жил в Лукке, мне передал секретно через одного своего доверенного человека, что правитель Лукки узнал от одного из членов «Десяти балии» о том, что я предлагал действовать против него, и по этой причине он распорядился, чтобы солдаты герцога Миланского схватили бы меня и при моем отъезде после оставления моей должности, устроив так, чтобы я не мог воспользоваться никакой другой дорогой, кроме прямой дороги из Барги в Лукку. Из-за этого предупреждения я в день своей отставки не уехал из Барги, но пробыл там еще четыре дня и одну ночь; января 6-го дня в три часа я выехал оттуда следующим образом: посадил вместо себя на лошадей одного из рыцарей, одетого в мою одежду, и моих слуг, а я сам шел пешком, с щитом и копьем в руках, вместе с 20 здоровыми пехотинцами из Барги и 14 наемными лучниками. И этой ночью перед рассветом добрались мы до моста в Мориано, где я пересел на коня и верхом доехал от Сан Дженайо и потом до Пешии. В указанную ночь мы повстречали стражу на мосту в Калаворло, [103] но они, увидев, что мы столь сильны и к тому же уже частично въехали на мост, сочли за благо пропустить нас. Затем на мосту в Кифенти мы снова натолкнулись на стражу, каковая захватила мост, так что мы не смогли проехать, почему и поехали к мосту Мориано, где никакой стражи не было.

И во время моего пребывания в Барге, будучи извещен однажды, что некий Кристофано ди Барцульино встречается тайно с некоторыми высланными из Барги, в частности с одним своим братом и с неким Нероне ди ... велел я арестовать указанного Кристофано и выяснил следующее: при своем вступлении в должность я велел свезти в Баргу весь собранный в снопы хлеб в связи с тем, что герцог Миланский захватил Болонью; и, когда все дома были полны этим хлебом, указанный выше Нероне просил указанного Кристофано поджечь ночью многочисленные дома их недругов, полагая, что многие изгнанники из Барги совместно с дружественными им солдатами синьора Лукки, завидев пламя, подойдут к воротам и разобьют их с помощью тех из своих людей, которые должны будут по рву пробираться в город и заняться поджогом. И как только я арестовал [Кристофано], его отец, Барцульино, убежал из города, поскольку вышеупомянутый сын сообщил ему о плане Нероне, каковой он ругал, но из любви к сыну не донес мне об этом деле. Я приказал отрубить голову Кристофано, а отца объявил высланным и конфисковал его имущество.

Мая первого дня 1403 года я вступил в должность гонфалоньера компании; ⁹² сотоварищами [104] моими были Джованни ди Лодовико ди Банко, Фантоне ди Нальдо Фантони, Нери ди сер Фреско, Келло ди ... ювелир, Фруозино ди Франческо Спинелли, Лапо ди Джованни Никколини, Никколо ди Марко Бенвенути, Нефри ди Джованни Симинетти, Антонио ди Якопо дель Винья, Марко ди Горо дельи Строцци, Лионардо ди Томазо да Ка-реджи, Виери ди Виери Гваданьи, Бартоломео ди Джакопоне Герардини, Лоренцо ди Томазо Барончи и Андреа Чофи — мастер каменщик.

В указанном году совет «Десять балии» получил от некоего пизанского священника сообщение, что в Пизе есть одни давно замурованные ворота, каковые заделаны кирпичами как с наружной стены, так и с внутренней — кирпич к кирпичу, а середина между ними была пустой, и что у этих ворот нет никакой стражи. Почему указанные «Десять» обсудили это дело с большим мастером механики по имени Доменико, каковой, выслушав это, отправился скрытно в Пизу осмотреть указанные замурованные ворота; и, поскольку с наружной стороны остались при заделывании стены отверстия от моста, увидел, что действительно стена внутри пустая. Он вернулся к «Десяти» и сказал им, что мог бы заложить через эти отверстия в стену известное количество артиллерийского пороха и потом поджечь его и что сила этого огня несомненно в один миг разрушит эти кирпичные стены, как внешнюю, так и внутреннюю. Посему совет «Десяти» выбрал из своего состава двоих, а именно мессера Ринальдо Джанфильяци и мессера Филиппе деи Магалотти, а также в помощь им избрали четырех [105] граждан, а именно: мессера Мазо дельи Альбицци, Бартоломео ди Барди Альтовити, Бетто ди Джованни Рустики и меня. Мы отправились в Сан Миньято, а оттуда в Санта Гонда с отрядом наших людей — конных и пеших и с большим количеством пехотинцев из числа жителей контадо и дистретто. ⁹³ По дороге нам пришлось оставить мессера Ринальдо, поскольку он почувствовал себя больным, а мы все направились на ночевку в аббатство Сан Совино и в другие места поблизости и на следующий день все еще оставались там, поскольку узнали, что пизанцы позаботились об этом замурованном месте, прорубив его с внешней стороны, и установили там крепкую стражу. Решили мы идти в Ливорно и атаковать его с помощью многих военных машин, но, прибыв к Ливорно, увидели, что гарнизон его укреплен многочисленными хорошими арбалетчиками. Мы дали там сражение и потеряли многих наших, убитых стрелами и бомбардами. Отошли оттуда и вернулись во Флоренцию с малой честью. Я был там с 14 лошадьми и получал жалованье за четырех, а именно 2 золотых флорина в день.

Февраля 20-го дня указанного года я вступил в должность викария Вальдиньеволе, ⁹⁴ а 26 апреля 1404 года синьоры послали за мной и отправили меня посланником к Бусико, наместнику Генуи, ⁹⁵ в связи с тем, что он отобрал у наших флорентийцев большое количество шерсти и других товаров, объявив, что берет их как гарантию того, что мы не нападем на мессера Габриеле Мария — синьора Пизы, каковой препоручил себя французскому, [106] королю; ⁹⁶ он якобы дал знать об этом еще до наложения ареста на указанные товары, но, не получив удовлетворительного, на его взгляд, ответа, наложил указанный арест; а наложив его, заявил, что мы отныне утратили права на эти товары, которые стоили около 200 тысяч золотых флоринов, поскольку-де наши люди сражались с Пизой уже после того, как было объявлено, что мессер Габриеле стал под покровительство короля. Поэтому синьоры отправили меня разъяснить ему, что после того, как он объявил нам об этом, наши люди не нанесли вышеназванному Габриеле никакого урона, и просить его отдать нашим купцам их товары; я должен был также заверить его, что никакого нападения на указанного синьора Пизы не будет произведено, если он прежде не будет осведомлен об этом; и вместе с тем я должен был просить его [Бусико], чтобы он предоставил нам продолжать войну, поскольку она была начата раньше, чем он принял его [синьора Пизы] под свое покровительство, и т. д. Я поехал, изложил цель моего посольства; он же мне ответил, что указанные товары не будут возвращены, если мы не заключим раньше мира или доброго перемирия с указанным пизанским синьором. Я написал во Флоренцию; поэтому были избраны мессер Филиппе Корсини, мессер Ринальдо Джанфильяци, мессер Томазо Саккетти и Бартоломео Корбинелли, каковые должны были поехать в Геную, и им и мне поручалось заверить Бусико, что мы не будем нападать на синьора Пизы. По приезде в Геную названной четверки пошли мы к Бусико и было у нас много совещаний, но он отделывался [107] разговорами, полагая, что мы имели поручение заключить лигу, о чем он просил в свое время и вел переговоры с Аньоло ди Филиппе ди сер Джованни, который был направлен к нему посланником; каковой Аньоло тогда показал такое усердие, что уже были ими составлены статьи договора; но договор заключен не был, поскольку указанный Аньоло не имел на это полномочий и должен был поехать во Флоренцию за ними, а затем вернуться, но так и не вернулся; вследствие этого он, Бусико, считал, что над ним надсмеялись, и т. д. Все это он сказал только мне одному, прося меня во имя моей любви и верности королю сказать ему, имеем ли мы поручение на заключение указанной лиги. Я сказал и заверил его, что, насколько я знаю, нет, но что я еще пойду к старшим и спрошу у них, имеют ли они какое-нибудь поручение. Я пошел к упомянутым моим старшим товарищам и, передав то, что Бусико мне сказал и что я ему ответил, получил от них указание вернуться к нему и сказать, что никакого такого поручения у них не имеется. Я вернулся к нему и передал их ответ. Тогда он сказал: «В таком случае не было необходимости им приезжать к нам, ибо гораздо скорее я договорился бы с тобой одним, чем с ними». Вернулся я к своим, и после моего доклада решено было, что я и Бартоломео отправимся во Флоренцию для того, чтобы доложить обо всем, и т. д. После нашего возвращения во Флоренцию и доклада синьории, коллегиям и «Десяти», они решили написать трем оставшимся рыцарям, чтобы те заключили перемирие, которого требовал Бусико, [108] не меньше, чем на три года; так они и сделали ⁹⁷ и получили таким образом наши товары ценой больших расходов, в каковых надобности не было бы, если верить словам Бусико, а я верю ему по многим солидным основаниям, и т. д.

1404. Ноября первого дня я вступил в число синьоров приоров вместе с Донато ди Микеле Велутти, Луиджи Маннини, Сальвадоре ди Бонди дель Качча, Паоло ди Чино деи Нобили — гонфалоньера справедливости, Симоне ди Арриго Бартоли — игольщика, Лапо Мартини, Джакопо ди Франческо Гаскони, Джиральдо ди Лоренцо Джиральди.

Января первого дня я вступил в число консулов цеха Ланы ⁹⁸ вместе с Пьеро д'Аньоло Каппони, мессером Форезе Сальвиати, Паоло ди Пьеро дельи Альбицци, Антонио ди Пьеро ди Фронте, Бартоло ди Нофри Бискери, Антонио ди Леонардо дельи Строцци и Сандро ди Франческо Барончелли. А затем 16-го дня указанного января вступил я в должность члена «Восьми охраны» вместе с мессером Ванни Кастеллани, Бертольдо ди мессер Филиппе Корсини, Гильельмо ди Бардо Альтовити, Якопо ди мессер Ринальдо Джанфильяцци, Аньоло ди Джованни да Пина и Андреа ди Берто — винодельцем и Якопо ди Джильо Скьяттези.

1405. Сентября 15-го дня 1405 года вступил я в число «Коллегии Двенадцати» вместе с Никколо, сыном другого Никколо ди Герардино Джанни, с Брунетто ди Презе ди Варацано, Джакопо Орланди, Бернардо ди Пьероцо Пери, Джованни, сыном сера Бернардо Каркелли, Марко ди Горо дельи Строцци, [109] Джованни д'Андреа Минербетти, Корсо Каначчи, Аньоло ди Филиппе ди сер Джоваыни, Пьеро ди Джованни д'Андреа даль Паладжо, Антонио ди Джованни Компаньи.

В указанном году 5 января я, брат мой Бартоломео и наши жены отправились на воды в Петриоло. Жена Бартоломео Лиза была долго больна, и врачи, которые не могли распознать ее болезнь, посоветовали ей ванны. Она выздоровела и по возвращении во Флоренцию забеременела и затем родила младенца мужского пола, а до того все девять детей, которых она рожала, были все девочки. Отсюда, видимо, можно заключить, что эти воды дают прекрасное следствие, почему я и запомнил об этом.

1406. Июня 17-го дня 1406 года я стал подестой Монтеспертоли и, будучи в этой должности, был избран синьорами и коллегами для посольства к королю Владиславу и к папе в Рим ⁹⁹. Отказался с помощью таких доводов, что был освобожден от этого назначения.

В январе 16-го дня я поехал посланником к папе, ¹⁰⁰ находившемуся тогда в Марселе, и затем во Францию к королю и к другим синьорам, чтобы добиться освобождения мессера Бартоломео Пополески и Бернардо Гваданьи, послов от нашей коммуны, арестованных герцогами Орлеанским и Бургундским, так как они говорили, что Пизой, которая принадлежала им, владеем мы. ¹⁰¹

Приехав в Париж, нашел я мессера Альберто ди Пепо дельи Альбицци, каковой находился там и должен был вместе со мной выполнить порученное мне дело. И, короче говоря, указанный герцог Орлеанский, державший [110] их в тюрьме в своем замке в Блуа, в трех днях пути от Парижа, дал свое согласие на то, чтобы упомянутые пленники прибыли в Париж, взяв обещание с них и с нас не покидать Парижа без его разрешения. Они приехали в Париж, и во время переговоров об их освобождении случилось, что герцог Бургундский 23 ноября 1407 года в три часа ночи совершил великое предательство, устроив убийство герцога Орлеанского. ¹⁰²

Еще до этого события как-то, когда мы с мессером Альберто отправились в Санлис к указанному герцогу Орлеанскому, чтобы хлопотать об освобождении вышеупомянутых послов, однажды вечером указанный герцог Орлеанский послал за мной; мы отправились к нему; я нашел его в комнате, где он играл с другими синьорами. Он сказал мне, что хотел бы, чтобы я играл с ними. Я ответил, что уже более восьми лет, как бросил игру, и пусть он не прогневается, если я играть не буду, в особенности в моем положении посланника, но когда он освободит наших пленников, то, если ему захочется, чтобы я играл, я буду ему послушен. Ответил он тогда, что моя ссылка на то, что я посол, никуда не годится, что тем более я должен играть по его просьбе, чтобы доставить ему удовольствие. Тогда я сказал, что ради его удовольствия буду играть, но что у меня нет денег, поскольку я взял с собой из Флоренции деньги только на текущие расходы. Тогда он сказал: «Иди, садись, играй на мои», и положил передо мной большое количество золотых экю. Я начал играть, и к концу игры потерял за эту ночь 500 экю золотом. Ранним [111] утром я сел на коня и поехал в Париж, чтобы взять взаймы деньги и вернуть герцогу и с помощью чужого капитала попробовать отыграть потерянное. Приехав в Париж, я прежде всего попросил у неблагодарного управителя 200 флоринов, но он сказал, что не может дать, и отказал мне. Попросил я тогда у Бартоло ди Бернардо ди Чино сотню, он одолжил мне ее. Также попросил я сотню у Луиджи ди Бартоломео Джованни, он одолжил ее мне. Попросил я 300 флоринов у Микеле деи Пацци, тот сказал, что уже одолжил их другому. Попросил я у Бальдо ди Гвидо Бальди четыре сотни: он тоже сказал, что одолжил другому. Попросил у Кальчидонио дельи Альберти 500 флоринов: он сказал, что наличных у него нет, но что, если я захочу, он достанет их под проценты в каком-то месте. Решил я не испытывать больше друзей и согласился, чтобы Кальчидонио достал мне под проценты в Монпелье 500 франков золотом; и с этими деньгами и с теми, что я занял у Бартоло и Луиджи, я поехал к герцогу и вручил ему кошелек с его 500 золотых экю. Он очень радостно принял их, похвалив меня, и т. д., а после обеда опять началась игра, в которой я выиграл около 200 золотых экю. На следующий день этот герцог со всей своей свитой приехал в Париж, и после того, как мы много раз собирались за игрой, я выиграл около 2000 золотых экю, как раз перед тем, как он был убит. После его смерти указанные выше мессеры Бартоломео и Бернардо были освобождены и отпущены герцогиней и ее сыновьями и вернулись во Флоренцию. Я же остался в Париже и пробыл там [112] до сентября, а затем уехал и вернулся сюда, во Флоренцию, 12 октября 1408 года и узнал, что я избран консулом цеха Лана.

1408. Декабря 15-го дня вступил я в число старшин винной таможни вместе с Белькаро Серальи, маэстро Кристофано ди Джордже, Микеле Аччайуоли и Нофри ди Палла дельи Строцци.

1409. Июля 6-го дня 1409 года вступил я в должность капитана охраны Пизы, а на следующий день был увенчан тиарой папа Александр, ¹⁰³ избранный собором, который в эти дни созван был в Пизе, куда вскорости приехал и король Луи ¹⁰⁴ как член лиги с нашей коммуной, зачинщиком же этой лиги оказался я. И вот каким образом: возвращаясь из Франции, я навестил указанного короля, который тогда был в Провансе, и, говоря с ним о делах Флоренции, упомянул о том, как между флорентийцами и королем Владиславом началось несогласие, и т. д. В конце концов он поручил мне, чтобы я, когда увижу, что настало время для его вступления в лигу с нашей коммуной, написал бы ему о том, и что иначе как по моему письму он не пошлет своих послов, и т. д. По моем возвращении во Флоренцию я сообщил об этом нашим синьорам и «Десяти балии», каковые «Десять» спустя скорое время поручили мне написать письмо упомянутому королю, чтобы он послал своих послов, которые и приехали, и после многих переговоров образовали они лигу, ¹⁰⁵ а потом и папа вступил в указанную лигу.

Когда я был в Пизе капитаном, произошло со мной одно злополучное дело, а заключалось [113] оно в следующем: мессер Мариано Казасси, магистр госпиталя Альтопашо, ¹⁰⁶ разорил и распустил эту бенефицию, в истине чего я убедился, поскольку он распродал многие владения этого дома, за каковые дела он заслуживал быть лишенным этой бенефиции, поэтому я подал прошение папе Александру о том, чтобы он отстранил его и передал бенефицию моему племяннику Чоне, сыну Франческо.

© текст - Гуковская З. В. 1972
© сетевая версия -Тhietmar. 2004
© OCR - Halgar Fenrirrson. 2004
© дизайн - Войтехович А. 2001 
© Наука. 1972