Абу-л-Фазл. Бейхаки. История Мас'уда. Год 421. Часть 2.

Библиотека сайта XIII век

АБУ-Л-ФАЗЛ БЕЙХАКИ

ИСТОРИЯ МАС'УДА

1030-1041

ВЫСОЧАЙШЕЕ ПОСЛАНИЕ ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА ШИХАБ АД-ДОВЛЕ АБУ СА'ИДА МАС'УДА, ДА БУДЕТ ИМ ДОВОЛЕН АЛЛАХ, НАПИСАННОЕ К АЛТУНТАШУ, ХОРЕЗМШАХУ

«Во имя Аллаха милостивого, милосердого! Превосходительный хаджиб, дядя, хорезмшах, да продлит Аллах ему помощь свою! Он нам сегодня заместо отца и державе он величайший столп. При всех обстоятельствах он проявлял честность, единодушие и богобоязненность свою и искренне показал нутро сердца и привязанность свою, ибо то, что он сделал и оказал во время кончены отца нашего, покойного эмира, да смилуется над ним Аллах, по части сочувствия и советов вновь ставшим у власти людям ⁴⁶ в Газне, кои счел [для себя] долгом, они таковы, что не обязывают [их] когда-либо позабыть. Затем прибытие [его] ко двору с чистым сердцем и без лицемерия, его советывание по вопросам государственного управления и оказывание помощи таковы, что о том можно сочинить историю ⁴⁷. Можно понять, сколь счастливый удел уже обрел и обретет в сем мире и в жизни загробной — по слову *жил счастливо и умер достойно* — человек, коего убеждения таковы, [кто], ради державы кровь и плоть свою отдает ей, [кто] столь хранит верность и считает для себя должным платить благодарностью за милости покойного эмира и нынешнего государя и прилагает старание исполнить и другие обязанности перед государем. Да живет он всегда, и ни одно ухо да не услышит об утрате его! Поскольку с его стороны непрестанно было прямодушие, чистосердечие, неизменная привязанность и доброжелательство а от нас взамен /329/ не оказывалось никакой ласки, напротив, смутьяны, подстрекатели, люди недальновидные и неопытные творили недопустимые дела, то нам совестно и мы порицаем себя [за это], хотя у нас и было постоянно доброе мнение о его советах. Однако мы полагаемся на доблесть и полноту его благоразумия, пусть смотрит он в корень и не тревожит сердце из-за ветвей, он, Алтунташ — единственный по прямодушию и чистосердечию человек. И ежели до слуха его что-нибудь доведут или уже довели, или покажут ему что-либо воочию, отчего на сердце его падет беспокойство, то пусть он вспомнит и представит перед собой особу покойного эмира, да осветит Аллах его доказательство, и взглянет на его благодеяния и милости, на величие и нрав его, а не на то, что показывают ему завистники и смутьяны, ибо oн мудр, рассудителен, дальновиден и проницателен, следовательно, не так-то скоро сумеют сбросить его камень в реку ⁴⁸. Мы молим господа [299] бога, велик он и всемогущ, помочь [нам] вознаградить хорезмшаха за его заслуги, и ежели что-нибудь произошло, роняющее его достоинства или заронившее в его сердце отвращение, то оно непременно будет исправлено, *господь пресвятой — благодетель и миротворец по всеобъемлющей милости и милосердию своему*.

Когда мы двинулись из Рея, чтобы принять царский престол отца [нашего] и прибыли в Дамган, к нам присоединился Бу Сахль Завзани. Он служил нам раньше долгое время, будучи нашим доброжелателем, понес много трудов и оказался в Газнийской крепости. Нам представилось, что в эту пору он был самый верный советник и добрый друг из числа слуг [наших]. Около нас не было [тогда] никого из подвинутых в годах вельмож державы, кто вершил бы дела и принимал нужные меры, а перед нами стояло большое дело. Поскольку он в то время превосходил всех прочих, то само собой, вел речи о разном, и мы украшали их своим одобрением. Человек [этот] становился все более виден, люди возлагали на него, как полагается, свои надежды, и было несколько человек, как-то: Тахир, Абдус и еще [кое-кто] помимо них, которые подчинились ему. Такое положение его оставалось, покуда мы не прибыли в Герат. Брата нашего посадили в некоем месте, а родичи, свита и все войско явились на служение нашему двору. Дела вершил этот человек, приверженцы же отца [нас] сторонились и чуждались, покуда он, [Бу Сахль], не зашел столь далеко, что стал считать должность везира ниже своего достоинства. /330/ Поскольку мы искали поправить дела еще лучше и взвесили их со всех сторон, то сочли за правильное повелеть доставить из Хиндустана превосходительного ходжу Абу-л-Касима Ахмеда, сына Хасана, да продлит Аллах ему свою помощь. Мы укоротили руки этому злоискусителю и украсили должность везира [великим ходжой], а Бу Сахля заняли войсковым делом, чтобы состоял он при нем одном, и собрание наше нашло покой от его вольностей и развязности. Однако он не находил для себя верного пути; высокомерие, зародившееся в его голове, из нее не уходило, он не воздерживался от вольностей и вмешательства до тех пор, покуда все вельможи двора нашего не стали уязвлены и обижены им настолько, что начали проситься от отставки с должностей им пожалованных, кои править могли только они, а других, кто бы обладал должным весом, не было. Они отвратили свои сердца от нас и от дел наших, через что в царстве началась неурядица. При всем этом он бранил господ меча ⁴⁹ и оговаривал их облыжно, вот как нынче поступил с хаджибом ⁵⁰, потревожив его сердце.

Он привлек [к своему замыслу] Каид-Манджука, расхваливал его на все лады и понуждал нас к тому, чтобы переменить доброе мнение о хаджибе, который нам заместо отца и дядя. Когда человек этот o своих деяниях хватил через край и пресловутые облыжные дела его [300] для нас стали ясны, мы повелели отставить его от войскового дивана, посадить в каком-либо месте и начисто отобрать имущество, которое у него было, дабы прочие безрассудные люди получили поучительный урок. Несомненно, доверенные слуги хаджиба написали ему об этом обстоятельстве и открыли ему причины. Ныне мы без промедления oказали великую милость отпрыску хаджиба Сати, сыну и доверенному человеку [его],— он получил степень хаджиба, и мы любим его, как [своего] сына, ибо кто бы заслуживал этого больше, нежели он, в смысле сыновства, благородного происхождения и достойности. [Но] в сравнении с заслугами хаджиба это весьма мало. Ежели от собрания нашего хаджибу до сих пор не оказано никакой милости, то теперь она будет непрестанна, покуда не исчезнут отвращение и все подозрения, кои посеял тот смутьян. Великий ходжа по нашему велению послал одного верного человека, написал в этом смысле более пространно и дал ему словесные поручения, которые слышал из наших уст. /331/ Надобно, чтобы [хаджиб] отнесся к ним с доверием и не столь сердился бы [на нас], как раньше. Пусть нашего верного человека: поскорее возвратят самого, а все, что желательно [хаджибу] и вернет ему сердечный покой, пусть он полностью просит, ибо согласие на то будет дано *с соизволения Аллаха*» ⁵¹.

Это письмо написали, доверенный человек из дивана везира поехал и вернулся обратно. Внешне наступило успокоение и сразу никакого большого возмущения не произошло, но все таки дело хорезмшаха Алтунташа продолжало оставаться сложным до тех пор, покуда из султанского присутствия не снарядили значительное войско, и Алтунташ получил распоряжение прибыть с хорезмским войском к Амую. К нему присоединились [другие] войска, и он отправился на войну с Али-тегином. У Дебуси ⁵² они сразились, Али-тегин потерпел поражение, и множество его воинов было убито. В хорезмшаха попала стрела, он лишился сил и на другую ночь получил [божье] повеление [отойти в иной мир]: Ходжа Ахмед, сын Абдассамада, да смилуется над ним Аллах, человек способный, знающий и опытный, прежде чем объявить смерть хорезмшаха, [успел] ночью заключить мир с Али-тегином, и Али-тегин благодарил за этот мир. На другой же день [Ахмед, сын Абдассамада], поднял войско, казну и дворцовых гулямов и, применив тонкие ухищрения, благополучно увел их обратно в Хорезм, да смилуется Аллах над ними всеми. Как сие происходило, я расскажу в своем месте.

Об убийстве Каид-Манджука я, Бу-л-Фазл, слышал подробнее от ходжи Ахмеда, сына Абдассамада, в том году, когда эмир Мавдуд прибыл в Динавер, отмстил за павшего жертвой эмира [Мас'уда], отправился [затем] в Газну и сел на престол царства. Должность везира он отдал ходже Ахмеду. После [назначения] везиром ходжа Ахмед, сын Абдассамада, прожил недолго и умер ⁵³, да смилуется над ним Аллах. [301]

Однажды я сидел у этого ходжи, а пришел я к нему со словесным поручением. Бу Сахль Завзани еще не прибыл из Буста. «Когда приедет ходжа Бу Сахль?»— спросил он меня. «Извещения из Буста не было,— ответил я,— однако, должно быть, /332/ дней через десять приедет».— «Эмир хочет поручить посольский диван ему?»— спросил он [еще]. «Да кто же достойней его?— заметил я,— при павшем жертвой эмире он его возглавлял». Зашел разговор о Хорезме и Каид-Манджуке, и я рассказал о том, в каком смысле я был причастен к делу. «Ты рассказал совершенно верно, так оно и происходило, но одно важное обстоятельство тебе неведомо, а знать его нужно». Ежели ходжа признает полезным, пусть расскажет, мне, слуге [его], оно пригодится — я собирался писать эту «Историю» и хватался за всякое стоящее внимания сведение, где бы его ни узнавал. Я спросил у него о том, что было с Каид-Манджуком, и он рассказал:

«В первый же день, когда хорезмшах мне поручил должность, кедхудая, он установил такое правило, чтобы я ежедневно являлся к нему, садился и оставался [у него] один-два часа. Когда же он громко произносил: «Начинайте прием!»— входили и прочие. Бывало ли что-нибудь важное или нет, он оставлял меня и расспрашивал, что, мол, делал вчера вечером, что ел, как спал; а я, мол, делал то-то. «Что за прихоть такая,— спрашивал я себя,— каждый день оставаться [со мной] наедине?» Однажды мы были в Герате. Ночью случилось очень важное дело, и от покойного эмира пришло письмо. Оно была разрешено в той же негласной беседе, и никто [ничего] не узнал. Он сказал мне: «Вот для такого случая я и остаюсь с тобой вдвоем ежедневно». «Здорово я ошибался, хорезмшах прав,— подумал я про себя. То же было и в Хорезме. Когда прибыла тайнопись Мус'ади, он остался со мной. Закрытая беседа наша тянулась долго. [Хорезмшах] был в большом отчаянии, он плакал и говорил: «Да будут прокляты эти злоучители. Такого, как Али Кариб, еще не бывало— его свалили, [устранили] и таких, как Гази и Арьярук у Шапургана был близок к тому и я, да сохранил господь всевышний, преблагий. Теперь они прибегают к подобного рода ухищрениям, но того не ведают, что человеку как Каид-Манджук меня не устранить. [Но] допустим, я пал, как можно будет уберечь такое огромное владение, как у султана, от врагов? Ежели они даже тысячу раз так поступят, я свое доброе имя не замараю, ибо я стал уже стар и час от часу ожидаю смерти». Я ответил: «Совершенно верно, однако же зубы показать надо, чтобы и здесь высокомерие поубавилось, и в присутствии [государя] тоже поняли, что хорезмшах не дремлет и не так-то скоро на него можно наложить руку». «Поскольку Каид /333/ зазнается, надо его одернуть», — сказал [Алтунташ]. «Лучше того нужно [сделать],— возразил я,— голову, в которую такой государь как Мас'уд, заронил пустую мечту быть хорезмшахом [302] следует отсечь, а не то вреда от нее будет много».— «Это слишком дерзко и бессовестно»,— промолвил он. «Пусть господин предоставит это мне»,— заметил я. «Предоставляю»,— сказал он.

Это тайное собеседование происходило в четверг. Собственноручная записка султана дошла до Каида и породила в нем страшную заносчивость. В тот же четверг он созвал большое собрание гостей и приступил к пресловутому делу. В пятницу Каид пришел приветствовать хорезмшаха. Он был пьян, произносил неблагопристойные речи и угрожал. Хорезмшах терпел, сколько ни ругал [Каид-Манджука] Таш Нахруй, сипахсалар хорезмшаха. Я отправился домой и распорядился насчет его. Когда Каид пришел ко мне — обыкновенно по пятницам все являлись ко мне — я увидел в нем такую заносчивость, что сильнее я быть не может. Я начал [к нему] придираться и бранить его, зачем он не соблюдал предела приличия перед хорезмшахом и говорил непристойно. Он рассвирепел,— а был он человечишка кичливый, пустомеля, надутый спесью,— и стал разговаривать громко. Я хлопнул в ладоши,— это был знак,— вошла толпа воинов-кёчатов и зарубила его. Хорезмшах тогда [только] услышал, когда в городе поднялся крик и шум — то к ногам Каида привязали веревку и волокли. [Потом] я позвал заместителя начальника почты, дал ему денег и одежд, дабы он послал извещение согласно той прописи, как ты читал. Хорезмшах позвал меня и спросил: «Что же это произошло, Ахмед?»— «Это был верный способ»,— ответил я. «Что вы скажете [султанскому] присутствию?»—«Я уже придумал»,— сказал я и доложил о том, что написали. «Смелый ты человек»,— промолвил он. «Иначе нельзя быть хорезмшахом»,— ответил я; и весьма большой гнев утих».

Поскольку происшествие с заключенным [в острог] Бу Сахлем пришло к концу, я считаю [своим] долгом рассказать одну повесть о заточении в тюрьму.

РАССКАЗ

Я так читал, что когда Бузурджмихр ⁵⁴, мудрец, отверг веру гебров ⁵⁵, ибо то была вера с недостатками, и принял веру пророка Иисуса, да будут над ним благословения Аллаха, он завещал братьям: «Я читал в книгах, что в конце времени явится пророк по имени Мухаммед, избранник божий, да благословит его Аллах и да приветствует. /334/ Ежели я доживу, то первый человек, кто последует за ним, буду я, а ежели не доживу, то надеюсь, что нашу братию объединят с его общиной. То же самое вы завещайте своим детям, дабы они попали в рай».

Это довели до сведения царя Нуширвана. Царь написал своему амилю письмо: «Тотчас же, как только прочитаешь это письмо, [303] отправь ко двору Бузурджмихра в тяжких оковах и ошейнике». Амиль, согласно повелению, отправил. В Парсе распространился слух, что схваченного завтра увезут. Ученые и улемы приходили к нему и говорили: «Удели нам от твоего знания, не пожалей ничего, дабы и мы стали сведущи. Ты был нашей светлой звездой, указующей нам праведный путь, и был прохладной водой, ибо ты поил нас, и был нашим пастбищем полным плодов, ибо много чего мы обрели от тебя. Государь разгневался на тебя, и тебя увозят, но ты не из тех мудрецов, которые сходят с правого пути. Оставь же нам на память часть знания твоего».

Он ответил: «Заповедую вам верить в единство господа бога, велик он и всемогущ, покоритесь ему и знайте, что он видит ваши деяния, дурные и добрые, и ведает то, что у вас на сердце. В жизни вашей волен он, и когда вы умрете, то возвращение ваше к друзьям и собравшимся будет в день воскресения из мертвых, [в день] вопрошения и ответствования, награждения и наказания. Говорите правду и творите добро, ибо господь бог, велик он и всемогущ, сотворил вас, сотворил для добра. Остерегайтесь, не совершайте дурного, сторонитесь дурных людей, ибо жизнь злодеев бывает коротка. Будьте благочестивы и держите в отдалении очи и плоть, руки и срамы [свои] от запретного и от достояния чужого. Ведайте, что смерть есть дом жизни; сколько бы вы ни жили, придется войти в него. Облачитесь в одеяние стыдливости, ибо оно есть одеяние людей благородных. Говорите всегда правду, ибо от сего просияет лицо. Люди любят говорящих правду и говорящий правду не погибнет. Избегайте говорить ложь, ибо ежели лжец даст правдивое свидетельство, [ему] не поверят. Зависть есть увядание тела, завистнику никогда не бывает покоя, ибо он постоянно борется с предопределением господним, да славится имя его. Зависть убивает людей еще до прихода смертного часа. А алчному нет отдохновения, потому что он ищет то, что, быть может, положили не для него. Отдаляйтесь от жен, которые получают хорошее содержание, но разоряют дома. Каждый, кто хочет, чтобы жена его оставалась честной, /335/ тот пусть не ходит за чужими женами. Не осуждайте людей, ибо никто не безгрешен. Каждый, кто слеп к своим недостаткам, тот самый невежественный из людей. Добрый нрав есть величайший дар господень, велик он и всемогущ, отрешитесь от злонравия, ибо оно — тяжкие оковы на сердце и на ногах. Злонравный всегда очень страдает [сам], и люди от него страдают, а для добронравного — и сей мир, и тот мир, и в обоих мирах [ему] хвала. Каждого из вас, кто по рождению старше, считайте выше [себя], соблюдайте к нему уважение и не противьтесь ему. Все вы не полагайтесь на надежду настолько, чтобы прекратить работать. Люди, которые строили города, селения, [304] здания и каризы и вкусили горести сего света, все они покинули то и отошли [в иной мир], а построенное превратилось в ничто. Сказанного мною достаточно, и знаю я; что мы встретимся в день страшного суда.

Когда Бузурджмихра доставили на царский двор, царь велел его, как он есть, в оковах и ошейнике, привести к себе. Его привели. Царь спросил: «Не по нашему ли благоусмотрению, о Бузурджмихр, ты был пожалован милостью и чинами? Что сталось с ними? Ты достиг степени везира, тебе было поручено распоряжаться в царстве, почему же ты отверг веру отцов твоих? Почему ты, мудрец [нашего! времени, говорил людям, что царь, войско и подданные стоят не на правом пути? Цель твоя была возмутить против меня царство и натравить на меня знатных и простых людей. Я казню тебя так, как еще не казнили ни одного преступника, ибо вина на тебе большая, или покайся и вернись к вере отцов и дедов твоих, дабы получить прощение, потому что было бы жалко убивать такого, как ты мудреца, ведь другого, подобного тебе, нет». — «Да будет долгой жизнь царя,— ответил Бузурджмихр,— люди называют меня мудрецом, сведущим и умным, следовательно, ежели я из тьмы пришел к свету, то уже не возвращусь обратно в тьму, ведь я был бы тогда безумцем и невеждой».— «Я велю тебе отрубить голову»,— сказал царь. «Судья, к коему я отправлюсь, справедлив; он не потребует свидетельства и вознаградит [меня], а от тебя отвратит милость свою»,— промолвил Бузурджмихр. Царь разгневался, как не бывало никогда, и сказал: «Уберите его, покуда я прикажу, что надобно будет сделать». Его убрали.

Когда гнев царя утих, он промолвил: «Этого жалко было бы губить»,— и велел посадить его в помещение совсем темное, как могила, и заковать /336/ его в тяжелые железа и надеть на него жесткую власяницу. Каждый день ему давали на пропитание по две ячменных лепешки со щепотью соли и кувшин воды, [Царь] приставил к нему надсмотрщиков, которые прислушивались к каждому его дыханию и доносили царю. В таком положении он оставался два года. Однажды его голоса не услышали, сказали царю. У царя защемило сердце, и он велел отворить темницу Бузурджмихра. К нему привели его близких и родичей, чтобы они заговорили с ним, не ответит ли? Его вывели на свет и увидели в плотном теле с неввалившимися щеками. «О мудрец,— спросили его,— тебя мы видим в грубой власянице, в тяжких оковах, в тесном и темном месте, отчего же щеки у тебя не ввалились, а тело [стало] еще плотней, в чем причина?» Бузурджмихр ответил: «Я сделал себе лекарство из шести веществ и его каждый день понемногу принимаю, вот и остался такой».— «О мудрец, попросили они,— ежели можно, научи нас [305] этому лекарству, дабы когда у кого-либо из нас или друзей наших случится нужда или кто-нибудь попадет в такое же положение, то попользовался бы им». Он ответил: «Первое, я твердо уверовал: все что предопределил господь бог, да славится поминание его, то сбудется; второе: я довольствуюсь приговором его; третье: я надел на себя рубашку смирения, ибо от несчастья нет [лучшего средства], чем терпение; четвертое: ежели я не могу сдержаться, то все-таки не допускаю к себе уныния и нетерпения; пятое: я думаю о том, что у какого-нибудь создания, вроде меня, положение еще хуже этого, [и] я благодарю [создателя]; шестое: я не теряю надежду на то, что пресвятой и всевышний бог каждый час может дать мне избавление. Все, что происходило, и все, что он говорил, передали царю, и царь сказал себе: «Как можно убить такого человека!» Однако, в конце концов, он все же велел казнить его смертью для острастки [других], и Бузурджмихр пошел в рай, а царь в ад.

Я знаю, каждый, кто прочитает, не осудит [меня] за этот рассказ; ибо он не без пользы, и история такими рассказами украшается. Теперь мы снова возвратимся к [нашей] «Истории» *по воле Аллаха и с помощью и руководством его*.

Когда покончили с заключением [в крепость] Бу Сахля Завзани, эмир Мас'уд, да будет им доволен Аллах, уединился с ходжой Ахмедом, сыном Хасана, по поводу войскового дивана, кому бы заботиться об этом деле. «Из наших людей,— сказал ходжа,— больше всех подходит Бу Сахль Хамдеви». А эмир [на это] возразил, что мы-де ему пожаловали должность мушрифа [всего] государства и это поважнее. Нет ли, мол, у тебя другого ему подобного. Нужен другой кто-нибудь, /337/ «Других государь [сам] знает,— ответил ходжа,— кого прикaжет?» — «Мне нравится Бу-л-Фатх Рази,— сказал эмир,— он ведь несколько лет работал у ходжи».— «Он человек видный, - промолвил ходжа,— хороший и способный, да есть в нем изъян: он все чего-то выжидает, а это дело надобно вести решительно». «Помощники опасливы и медлительны,— заметил эмир,— а когда становятся начальниками и приобретают вес, то работают по-другому. Надо его позвать и посулить ему эту должность». «Слушаюсь»,— ответил везир.

Когда он вернулся [к себе], то позвал Бу-л-Фатха Рази, остался с ним вдвоем и сказал: «О тебе был сегодня разговор насчет должности начальника войскового дивана, выбор султана пал на тебя. Я тебя давно уже испытал, эту должность ты выпросил без моего веления и указания, сделав сбережение. От меня, Ахмеда, такие [306] вещи не остаются в тайне. Я бы при всех обстоятельствах просил для тебя это покровительство, но было бы лучше, когда б ты мне говорил все. Теперь пусть будет так, я прощаю. Будь же смелей и веди дело как надо. Но я ни в коем случае не потерплю сбережений и чтобы ты сократил войско, потому что в государстве окажется слабое место, от чего произойдет большой вред. Ежели ты, однако, сумеешь возместить злоупотребления и воровство, совершенные Бу-л-Касимом Кесиром и его помощниками, и вернешь [деньги] в государственную казну, то окажешь похвальную услугу».— «Уже двадцать лет я, слуга господина, состою при нем мустовфием, и он меня испытал и знает как честного человека. Я видел, что происходят злоупотребления и хотел, чтобы о времени везирства господина сохранился какой-нибудь славный след, [поэтому] я сделал сбережение и доложил [о нем] Высокому собранию. Может быть превосходительное мнение [ходжи] меня простит за то, что я не доложил [о сбережении] на усмотрение господина?» — «Прощаю,—промолвил [ходжа],—ступай, эта должность за тобой».

На другой день, в субботу, Бу-л-Фатха отвели в вещевую палату и надели на него халат ариза. Он повязал халат семисотенным поясом, предстал пред лицом [эмира] и отвесил [установленный] поклон. По возвращении его домой придворные и военные вельможи прекрасно воздали ему должное. На следующий день он явился во дворец, принял дела и оказался /338/ человеком проницательным и способным. Покуда ходжа Ахмед был жив, он не решался наибольшие дела, но когда тот помер, он нашел для себя широкое поле и приступил к сокращению войска, а это принесло пребольшой вред. В cвоем месте я все расскажу.

В это время прибыли письма от осведомителей из Бухары о том, что Али-тегин никак не унимается, говорит вздорные речи и снаряжает рать. Две вещи его особенно сердят: во-первых, что покойный эмир встретился с Кадыр-ханом и что вследствие этого ханскoе величие ушло из их дома и, во-вторых, государь посулил ему отдать какое-нибудь владение, коль скоро он пришлет на подмогу войско с сыном для умиротворения царства. Когда же дело уладилось без войны и неурядицы и престол достался государю без борьбы, он понял . . . ⁵⁶что найдет какой-нибудь удобный повод и причинит какое-нибудь зло; покуда государь в Балхе, надобно подумать.

Когда эмир узнал об этом обстоятельстве, он позвал великого ходжу Ахмеда, сына Хасана, и Бу Насра Мишкана, остался c ними наедине и попросил на сей счет совета. Говорились разные речи. «Али-тегин — сильный враг,— говорил эмир,— и желание, которое у него вдруг появилось, нелепо. Лучше всего его совсем изгнать из Мавераннaхра. Ежели сын Кадыр-хана Богра-тегин, состоящий [307] с нами в свойстве ⁵⁷, придет, то будет нашим наместником. Сестру нашу, которая за него просватана, пусть отошлют, чтобы он был наш зять и наместник и чтобы устранить зловредность такого искателя поводов. А ежели он не придет, то мы велим хорезмшаху Алтунташу направиться в Мавераннахр с сильной ратью, ибо дела в Хорезме хороши — пусть там посадят одного сына с отрядом войска». Ходжа сказал: «Мавераннахр — владение большое. Саманиды, которые были эмирами Хорасана, устроили там свою столицу. Ежели он достанется [нам] — это будет превеликое дело. Однако Али-тегин ловок и хитер, он уже тридцать лет как обретается там. Ежели у Алтунташа есть опасение, то лучше послать к хорезмшаху именитого посла и обменяться на сей счет мнениями устно. Коль скоро он будет отговариваться /339/ и на сердце у него еще остается происшествие с Каид-Манджуком, то происшествие нужно совсем загладить, потому-что без мощи хорезмшаха свалить Алитегина нельзя, покуда [это] не будет придумано иным способом. А ежели он пойдет охотно, значит той раны уже нет». — «Это разумно, — заметил эмир, — кто поедет?» — Пошлем Эмирека Бейхаки, начальника почты Балха, — предложил ходжа Бу Наср, — а ежели мы хотим, чтобы хорезмшах выступил, то пошлем и войскового кедхудая Абдуса».

Мой начальник составил письма необычайные и весьма замечательные; [приготовили] знатный халат и вдобавок пять слонов, самцов и самок, для хорезмшаха и еще халаты для ходжи Ахмеда, сына Абдассамада, для ближних людей хорезмшаха и родичей и для султанской свиты. Абдус отправился из Балха к хорезмшаху. Хорезмшах пошел на Али-тегина и был убит. В это же время султан Мас'уд исполнил несколько дел, все весьма важных; их тоже следует опирать, как полагается и принято в бытописании.

В пятницу, второго числа месяца раби-ал-эввель ⁵⁸, эмир приехал в Манджукиян ⁵⁹ на охоту. Там все было обставлено очень пышно, весь мир был в зеленом, желтом и красном. К тому же [эмир] приказал дворцовым гулямам метать дротики издали, а он при этом пил вино и развлекался. Обратно в сад он возвратился в последние дни раби-ал-эввеля. Первого числа месяца раби-ал-ахир ⁶⁰ прибыло несколько гонцов от Абдуса: дела, мол, идут как желательно [нам], Алтунташ надел халат ⁶¹ и приготовился к походу.

Эмир [еще ранее] назначил дебира Тахира отправиться в Рей на должность кедхудая войска сипахсалара Ташферраша. Были назначены и начальник почты и казначей. Тахиру справили халат. Бу-л-Хасану Кархи, недиму, [эмир] дал должность казначея, Бу-л-Хасану Хабаши — должность начальника почты, а Говхара'ину Хазинедару — должность салара. [Эмир] назначил [еще] и Ярук-Тугмиша, хаджиба-джамедара [султана] Махмуда и несколько других лиц из числа хаджибов и [308] серхенгов кумских, кашанских, джибальских и тамошних мест. Во вторник, шестого числа месяца раби ал-ахир ⁶², /340/ справили халаты. Они их надели и предстали [пред лицо эмира], эмир милостиво к ним обратился. В четверг, восьмого числа сего месяца, их отправили.

В этот же день пришло известие, что Нуширван, сын Минучихра, скончался в Гургане, и говорили, будто Бакалиджар, его дядя с материнской стороны, подстроил это со старшим хаджибом Минучихра: его отравили,— а он был еще невозмужавший юноша,— чтобы царство захватить Бякалиджару. В Газну пришли письма, что из дома Мердавиза и Вушмагира не осталось никого мужского пола, кому бы можно было отдать царство. Ежели государь в этом владении удержит Бакалиджара, который при жизни Минучихра вершил все дела, то порядок сохранится. Было отвечено: Ладно. Высочайшее знамя имеет намерение провести михреган в Балхе. Надобно прислать послов, дабы с ними решить то, что надлежит решить. Когда в Балх приехали: Бу-л-Махасин, рейс Гургана и Табаристана, гурганский казий Бу Мухаммед Вистами, Шериф Бу-л-Берекат, Дейлеми Мухташам и Ши-редж Лейли, их привели пред лицо [султана]. Затем великий ходжа сел, и дела решили: эмиром быть Бакалиджару и пусть он пришлет из Гургана свою дочь. Наставник мой написал жалованную грамоту [на имя] Бакалиджара, [ему же] справили великолепнейший халат и вручили послам; им [тоже] подарили халаты. Тахиру былo распоряжение потребовать откупные деньги за прошлое и за то, что сейчас взяли на откуп ⁶³ и отослать их в Нишабур к сахиб-дивану Сури, дабы с нишабурским грузом доставить в столицу.

Восемнадцатого числа сего месяца ⁶⁴ пришло письмо о кончине родительницы Бу Насра Мишкана. Это была женщина умная. От наставника моего я слышал: когда, дескать, султан Махмуд отдал должность везира Хасанеку и [потом] возненавидел его несмотря на то, что так любил его [раньше], родительница моя сказала: «Сын мой, когда султан кого-нибудь делает везиром, то хотя он и любит его, однако через неделю начинает ненавидеть по той причине, что тог становится соучастником с ним в царствовании, а царствовать сообща нельзя». Бу Наср совершил обряд оплакивания и прекрасно воздал должное [покойной]. На этот обряд явился и великий ходжа; он осмотрел сад, похожий на рай от множества цветущего жасмина и других душистых растений: мирт, нарциссов и цветущих дерев. Он сказал Бу Насру: «Чтобы воздать должное этому саду, /341/ как в пору султана Махмуда воздали должное саду в Газне, нам бы [сюда] прийти не по случаю печальной утраты». Его лошадь подали к краю ривака, где исполняли обряд оплакивания, и он сел верхом. Бу Наср поцеловал его стремя и сказал: «Да здравствует господин! Честь, которую он оказал мне, утруждая себя, никогда не изгладится из памяти, [309] и льщу себя надеждой ⁶⁵, что сей сад обретет такое же счастье, как сад в Газне». Хотя эмир передал [свое] сочувствие через Бу-л-Хасана Укайли, он и сам высочайшим словом выразил Бу Насру соболезнование, когда тот в среду явился к нему на поклон.

Я расскажу случай с газнийским садом и приездом ходжи. Сначала укажу только на то, сколь много значил мой наставник, если такой важный везир, как Ахмед, сын Хасана, явился на обряд оплакивания и по приглашению. Я слышал от моего наставника: «Однажды в Газне покойный эмир развлекался вином, и принесли множество цветов. Из моего сада я послал, ему рано на заре только что распустившиеся розы, а вслед за тем и сам отправился на поклон. Пришли великий ходжа, родичи и свита. Эмир сидел за вином. Он удержал [при себе] ходжу и меня, и пошло большое веселье. Поздним утром ходжа сказал: «Да будет долгой жизнь государя! Есть обычай в пору роз выпить сатгин [за них], ибо они гости на сорок дней; особенно за такие, как эти, прекрасней и душистей коих и быть не может». «Это Бу Наср прислал из своего сада»,— заметил эмир. «Следовало бы посмотреть на этот сад»,— промолвил ходжа. «Ты что же, напрашиваешься в гости?»—спросил эмир. «Что же делать?»— ответил тот. Обратившись ко мне, эмир спросил: «Ты на это что скажешь?» — «Да будет долгой жизнь государя,— ответил я,— у лисиц не хватает смелости охотиться на яростного льва с помощью леопардов — эта дверь заперта наглухо».— «А ежели лев отпустит?» — задал вопрос эмир. «Тогда показать можно»,— был мой ответ. «Я отпускаю, покажи»,— промолвил эмир. Оба ходжи поклонились. Принесли cатгины, с удовольствием выпили, и на этом пиршество кончилось. Через неделю наставник мой отпросился у султана и получил увольнение. Ходжа Ахмед приехал в сад, и там сделали большое, славное дело. В час предзакатной молитвы эмир прислал туда Бу-л-Хасана Укайли с устным извещением, дескать, поухаживайте за Бу-л-Хасаном, мы даем вам увольнение. Завтра с похмелья выпейте утренний кубок, ведь на заре сад еще прекрасней. Оба вельможи обрадовались этой милости, и на другой день [тоже] шло большое веселье, а в час предзакатной молитвы разъехались.

/342/ Во вторник, двадцатого числа сего месяца ⁶⁶, пришло письмо от Абдуса со спешными гонцами, хорезмшах, дескать, выступил из Хорасана, а меня отправил обратно ко двору, [удовлетворив] желания. Эмир на другой день сел верхом, выехал в поле и сделал смотр салару и рати, коих назначили соединиться с Алтунташем. До часа предзакатной молитвы проходила конница в полном вооружении и снаряжении и множество пехоты; говорили, что их было пятнадцать тысяч. Когда рать отбыла смотр, эмир сказал обоим саларам, Бектегину Човгани, отцовскому [служаке], и мас'удовскому Пири [310] Ахуру, а также серхенгам: «Будьте благоразумны и бдительны и запретите войскам обижать раиятов как в наших владениях, так и во владениях чужих и неприятельских. Когда вы приедете к Алтунташу, то служите честно, действуйте по его приказу и ничему не противьтесь». Все ответили: «Слушаемся», — сошли с коней, облобызали землю и отправились. Эмирека Бейхаки, начальника почты, назначили начальником почты при этой рати. [Эмир] позвал его вместе с везиром и Бу Насром Мишканом, остался наедине [с ними] и дал распоряжение по всем вопросам. Эмирек же откланялся и поехал.

В понедельник, первого числа месяца джумада-л-ула сего года ⁶⁷, Али Дая проводили в вещевую палату и надели на него халат си-Пахсалара, потому что великий ходжа говорил, что нет более почтенного человека и старца, чем он, и есть у него оружие, снаряжение, воины и гулямы. На него надели халат, какой по старинному обычаю полагался сипахсаларам, и он удалился. [Все] хорошо воздали ему должное. На другой день он двинулся в Хорасан с четырьмя тысячами султанской конницы с тем, чтобы всем слушаться распоряжений сипахсалара Ташферраша и дебира Тахира, расположиться в Тусе и поддерживать тех людей, а [Али Дая] внушал бы всем бодрость и заботился, чтобы в Хорасане не случилось неурядицы.

От Эмирека пришло сообщение тайнописью: «Когда хорезмшах завидел султанскую рать, то сначала испугался было, что это Али-тегин приготовился к битве, собрался и погнал судно по Джейхуну обратно, покуда его кедхудай Ахмед, сын Абдассамада, не придал ему бодрости. Хотя [Ахмед, сын Абдассамада] это сделал, хорезмшах /343/ как будто пал духом, и я несколько раз ходил к нему, покуда он немного успокоился. Может быть, исход дела и будет благополучный, но теперь, в начале, он представляется по меньшей мере темным». Везир сказал: «Хорезмшах не повернул обратно и не ушел, дело поправится и вреда не произойдет». На балхской дороге посадили почтовых гонцов и стали с нетерпением ожидать оттуда известий. Спешная почта приходила каждый день.

[Однажды] утром почта пришла окольцованная и запечатанная: «Когда хорезмшах переправился через Джейхун, Али-тегину стало об этом известно. Он препоручил город Бухару мавераннахрским газиям, а казну и что было у него полегче увез с собой в Дебуси, чтобы дать там сражение. Он распорядился, чтобы в кухандизе держали сотни полторы гулямов, кои были получше. Услышав об этом, хорезмшах отправил в набег на Бухару десять серхенгов с [их] хейлями и отправился сам, приготовившись к битве и преградив слева и справа дороги, чтобы не понести урона от засад. Когда он достиг Бухары, шихне Али-тегина бежал в Дебуси, а мавераннахрские газии и [311] горожанe смиренно вышли навстречу, изъявили рабскую покорность высокой державе и сказали, что они уже давно страстно желают быть подданными великого султана, царя ислама Шихаб-ад-довле, да продлит Аллах его господство. Хорезмшах обошелся с ними милостиво и приказал окружить кухандиз и взять силой и мечом. Человек семьдесят отборных турецких гулямов попались в плен. Их отделили, чтобы отправить к высочайшему двору, а кухандиз и хисар разграбили; в руки войска попало много добычи и животных. Хорезмшах на другой день пошел на Дебуси.

Явились лазутчики и сообщили, что Али-тегин привел огромную, рать как ту, которая у него была, так и туркмен потомков Сельджука, и ополчение и хочет дать бой у Дебуси, что примыкает к Саганьяну, в месте, удобном для засад, с проточными водами и множеством деревьев. Победа и успех выпадут на долю высокой державы».

Несколько времени тому назад эмир приказал соорудить суффу на другой стороне сада, напротив хазры, суффу очень высокую и просторную, на небольшом холме, возвышающемся над садом, а перед [суффой сделать] большой водоем и широкую площадку, так чтобы войско могло стоять в два ряда. Некоторое время ушло на постройку и сейчас [ее] кончили. Ходже /344/ Абдаллах ал-Хусейну, сыну Али Микала, велели приготовить все наилучшим образом, потому что эмир во вторник, восемнадцатого числа месяца джумада-л-ула ⁶⁸, сядет в этой новой суффе. В этот день он открыл там прием; [его] осыпали таким множеством монет, что не было ни меры, ни предела. После приема эмир поехал на поле по близости от суффы; играли в човган и метали копья. В суффе поставили пребольшой стол. Эмир с поля отправился в баню, а из бани к столу. К столу пригласили вельмож и столпов [государства] и принялись за еду. В круговую пошло вино, и из-за стола разошлись навеселе. Эмир пожелал вздремнуть. Принесли множество цветов и распорядились, чтобы [никто] не уходил, потому что будет угощение вином.

Наставник мой из цветника прошел в диван. Прибыла почта от [Эмирека] Бейхаки, окольцованная и запечатанная. Наставник ее вскрыл, и краска сбежала с его лица. Обыкновенно, когда приходили письма, Бу Наср писал записку и отдавал диванбану, чтобы тот ее доставил к [эмирскому] слуге, а ежели бывало [что-нибудь] важное, то передавал мне. А это письмо он взял сам и отнес к Агаджи, денщику, эмира. Агаджи доложил, [Бу Насра] пригласили, он вошел; мутрибов удалили и позвали великого ходжу. Эмир вышел из серая и вел с ними беседу негласно до часа предзакатной молитвы. Везир ушел, а наставник мой сел в диване. Позвали меня и я начал переписывать письмо: Это были записки Эмирека Бейхаки такого содержания: [312]

«Когда Алтунташ подошел к Дебуси, появились передовые разъезды Али-тегина. [Хорезмшах] приказал пробить в литавры, протрубить в рога и в полном боевом порядке двинулся вперед. Стали лагерем перед неприятелем и большой рекой. Начались сильные стычки, и к войскам обеих сторон, которые были головными отрядами, подоспела подмога. Ко времени между двумя молитвами рать остановилась, и головные отряды повернули обратно. Хорезмшах встал на холме, созвал всех начальников и служилую знать и обратился /345/ [к ним]: «Завтра — бой при любых обстоятельствах, возвращайтесь на свои места, Этой ночью будьте очень настороже. Ежели случится какой-нибудь шум, не пугайтесь и друг к другу не ходите, ибо я принял меры предосторожности от военных хитростей, [позаботился] о том, чтобы выставить полевые караулы и [как вести] бой, дабы когда неприятель подойдет, приказ был бы сообразно обстоятельству и очевидности». [После этого хорезмшах] взял с собой Эмирека Бейхаки и предложил поесть. Вызвали его кедхудая и ближних людей. Покончив с едой, [хорезмшах] остался с Ахмедом ⁶⁹, сипахсаларом Таш [Махруем] и несколькими серхенгами-махмудовцами и сказал: «Али-тегин— сильный враг. Из страха перед покойным эмиром он держал себя тихо. Его обнадеживали, и ежели бы так продолжали поступать, когда дело [эмира Мас'уда] уладилось, то этот человек не чинил бы никакого вреда и не выказывал бы никакой вражды. Однако, поскольку осведомители писали, что он кривит душой, государь султан прислал ко мне Абдуса и дал [мне] на сей счет приказ, да только что толку от повиновения приказу, когда подстрекатели испоганили мое обличье. Теперь дело дошло до меча. Завтра будет тяжкий бой, и я не из тех людей, кто отступает. Ежели не повезет, я души своей не унесу в Хорезм. Коль скоро меня убьют, то хорошо пасть жертвой повиновения своему государю. Однако надобно за старые заслуги мои позаботиться о моих детях». Все ответили: «Коли захочет Аллах всевышний, будет благополучие и успех». Потом Алтунташ распорядился отправить на четыре стороны разведчиков и принял все меры предосторожности, какие только можно было прочитать и слышать о больших полководцах, и люди удалились. Неприятель несколько раз покушался [напасть, но] подымали тревогу, и он не солоно хлебавши отходил.

Когда забрезжилось утро, хорезмшах остановился на холме и около него полководцы и предводители, а боевые порядки [войск] оставались в прежнем положении. Он сказал: «Благородные витязи! Когда наступит день, [на нас] выйдет дерзкий и бывалый враг, рать у него единодушна, биться будет насмерть. Мы же пришли, чтобы отнять /346/ жизнь врагов и достояние и [их] искоренить. Будьте благоразумны и бдительны, глядите на мое знамя в большом полку, ибо я буду там. Ежели вы, боже упаси, ослабнете духом, случится беда: впереди [313] Джейхун широкий, а до прибежища в Хорезме очень далеко. [Скажу] по правде, я не отступлю, а ежели вы меня бросите, вам, в конце концов, придется искать милости государя. Я сказал все, что знал». Они отвечали: «Хорезмшах говорит справедливо, будем драться, пока живы».

Хорезмшах встал в большом полку, а что из войска было сильного на крылах, стянул к большому полку, дабы когда случится нужда в воинах в полках правой и левой руки, послать [туда]. Бек-тегину Човгани и Пири Ахуру, салару, он велел встать в полку правой руки с очень сильным войском, а Таш [Махруя], своего сипахсалара, поставил в полку левой руки вместе с частью султанских войск. Сильный сторожевой полк он расположил по обе стороны. Пятерым почтенным серхенгам с бойцами он отдал приказ рубить пополам всякого, кто из войска повернет назад. Самых отборных конных воинов [хорезмшах] начал посылать вровень ⁷⁰ передовому полку. Когда рассвело, пробили в литавры и протрубили в рога, раздался клич. Хорезмшах, тотовый к бою, двинул вперед [полки]. Когда он прошел около фарсанга [вдоль] берега, на реке оказалось мелководье и стало опасно [двигаться дальше] ⁷¹. Из передового полка примчалось несколько конных [и сообщило], что Али-тегин переправился через реку и остановился на очень широком поле. По одну сторону река и множество деревьев, а по другую далеко-далеко [встали] войска, потому что здесь произойдет битва. Говорят, что [Али-тегин] в трех местах устроил засады на обозы и сторожевой полк, чтобы [засадные отряды] перешли через реку ⁷² и беспокоили с тыла. Хотя хорезмшах кедхудая своего с обозoм и сильным сторожевым полком уже остановил, он повернул назад [еще] тысячу конных и тысячу пехотинцев, чтобы они были наготове против тех [засадных] отрядов. Он пустил вскачь накибов к Ахмеду и остановил сторожевой полк, а предводителей, стоявших в [боевом] порядке на берегу реки, известил каково положение. Потом хорезмшах повел [полки] вперед, и они добрались до врага. Он захватил с собой Эмирека, чтобы тот воочию видел происходящее и был его свидетелем; на одном холме он поставил Эмирека рядом с собой.

Али-тегйн тоже остановился на холме. Принесли красные значки и зонты, и обе рати завязали /347/ бой. Сражение было такое, что хорезмшах говорил, за время [своей] жизни подобного не помнит. Полк правой руки Али-тегина в час пополуденной молитвы ударил на полк левой руки хорезмшаха; бились жестоко и Хорезмшаху пришлось осадить назад. Он крикнул и послал помощь из большого полка, [но] удержать не мог: войска левой руки уходили. Остался Таш Махруй, его сипахсалар, и человек двести конных, они бросились в реку и все погибли ⁷³. Хорезмшах послал свой полк правой руки на полк левой руки [неприятеля]. Проявил большое упорство; враг очень осмелел, так что с [314] обеих сторон было множество убитых и раненых. Полк правой руки обратился вспять. Хаджиб Бек-тегин Човгани и салар Пири Ахур и с ними сотен пять конных продолжали сражаться. Неприятель повалил на них еще более густой толпой и появилась опасность, что все они погибнут.

Тут тронулся с места хорезмшах с большим полком, он двинулся на большой полк Али-тегина. К нему присоединились Бек-тегии Пири и кучка отступавших всадников. Али-тегин тоже пошел вперед с большим полком и полком левой руки. Хорезмшах взял в руки копье и выехал вперед. Когда войска увидели его значок, они надвинулись [на врага] словно гора из железа. С обеих сторон было столь много убитых, что всадникам стало трудно гарцевать, но обе рати терпели эту напасть до вечера. Потом они отступили друг от друга, и битва приостановилась. Ежели бы хорезмшах этого не сделал, то столь великая рать пропала бы задаром.

В Хорезмшаха попала стрела и вонзилась как раз в то самое место, куда его ударил в левую ногу камень, [пущенный] когда-то из одной крепости в Хиндустане. Этот доблестный воин, претерпевая боль, не показывал вида на поле битвы и приказал гуляму вытащить стрелу и перевязать рану. Прибыв в войсковой стан, он нашел там людей в прежнем состоянии, никакого беспорядка там не случилось. Ободрив отступивших, он назначил их по своим местам. Хотя засадные отряды [неприятеля] несколько раз покушались совершить нападение, но ходжа Ахмед, его кедхудай, и люди, которые стояли там наготове, принимали меры предосторожности, чтобы не случилось беды. Хорезмшах очень похвалил их, и хотя он был ранен, никто [этого] не знал. Он созвал начальников, усадил их и некоторым /348/ выразил порицание. Каждый извинился, извинение их было принято. «Ступайте,— сказал [им хорезмшах], — утром явитесь, чтобы порешить дело врага, ибо враг подавлен. Ежели бы не наступила ночь, то была бы победа». — «Слушаемся»,— ответили они.

Он задержал Ахмеда и меня ⁷⁴ и сказал: Наша рать сегодня пропала бы за ничто, ежели бы я не держался крепко и не жертвовал бы жизнью, да вот стрела попала в то самое место, куда когда-то ударил камень. Однако, хотя это и так, завтра я [снова] пойду на бой»,— «Не пригоже раненому идти на бой,— заметил Ахмед,— не полезней ли будет обождать немного ⁷⁵, посмотрим, что делает неприятель, я поcлал лазутчиков, к концу ночи они приспеют». Хорезмшах назначил передовые разъезды, люди успокоились, и я удалился. На рассвете кто-то явился и позвал меня спешно, я пошел к Хорезмшаху. «Я эту ночь совсем не спал из-за раны, через часок пришли лазутчики и рассказали, будто Али-тегин сильно разбит и не знает, что делать, ибо [315] людей у него стало мало. Он стоит за то, чтобы послать послов и вести разговоры о мире. Хотя оно и так, [но] делать нечего, уж как-нибудь мы ухитримся сесть верхом и двинемся вперед».— «А что скажет ходжа?» — спросил Ахмед. «Надобно созвать войсковую старшину,— ответил я, — показать [вид], что [хорезмшах] пойдет в бой, чтобы войска приготовились выступить; затем кого-нибудь пустим вскачь, так чтобы он прибыл по дороге от противника, со [стороны] расположения головного отряда, и сообщил бы, что враг на бой не выйдет, потому что едет посол. [Это] для того, чтобы сегодня дать покой Хорезмшаху, а там посмотрим». — «Ладно», — промолвил Хорезмшах.

Созвали старшин и предводителей, они повидали хорезмшаха, вышли и остановились, сидя на конях. Пробили в боевые литавры, хорезмшах потребовал лошадь и с трудом сел на нее. Лошадь забилась и он, по воле судьбы, упал опять на раненую сторону и сломал руку. Скрытно его унесли в сераперде и положили в хергахе на престол; он лишился сознания. [Потом] он позвал Ахмеда и Эмирека и сказал: «Вот какой случай со мной произошел, [придется] заняться собой. Сделайте то, что следует, дабы неприятель не достиг цели, и наша рать зря не пропала». Ахмед заплакал и ответил: «Лучше бы господин сам придумал, какие к тому принять меры». [Ахмед] повел Эмирека к войскам /349/ и сказал им: «Сегодня сражения не будет, говорят Али-тегин разбит и хочет прислать посла. Придвиньте головной отряд войска вплотную к стану противника, ежели он завяжет бой, мы сядем [на коней] и начнем дело, а ежели Али-тегин пришлет посла, будет приказ наблюдать».— «Очень хорошо»,— ответили [все]; двинули вперед [передовой полк], били в литавры и соблюдали осторожность.

Этот старый волк ⁷⁶ видывал сражения прежних дней и [понимал] немощное состояние своего господина. Ночью он отправил кого-то к Махмуд-беку, кедхудаю Али-тегина, и передал ему устное сообщение, представив [положение] и сказав: «От вас исходили отчаянное безрассудство и произвол до тех пор, покуда султан не послал сюда хорезмшаха. Поскольку мы перешли через реку, то следовало бы,— и [это] было бы довольно мудро,— чтобы господин твой прислал посла и попросил извинения за злословие и разговоры, на которые обиделся наш султан, дабы хорезмшах выступил посредником, походатайствовал за него и поправил дело; и крови бы столько не лилось. [Так] решила судьба. Я сие говорю не по слабости — на примере было видно: султан в Балхе, а рать стоит вплотную. Мы, кедхудай, — помощники могущественных особ, на нас лежит долг блюсти благо. Хорезмшаху не ведомо то, что я говорю,— ежели бы он узнал, меня постигла бы беда,— это я ради мусульманства и соседства владений; [316] не хочу, чтобы еще лилась кровь. Я снимаю со [своей] шеи [ответственность]. Поступайте, как считаете для себя лучше».

Кедхудай Али-тегина и [сам] Али-тегин воспользовались этим случаем и той же ночью назначили посла, одного благородного человека рода Алиева из влиятельных мужей Самарканда, и дали ему устные поручения. Утром того дня, [когда] рать стояла наготове, посол приехал. Ахмед сказал хорезмшаху, что им было сделано. Хотя хорезмшах телесно страдал и хотел в ту ночь остаться один, он промолвил: «Ахмед, я-то умру, не пострадали бы только дети мои оттого, что султан скажет, хорезмшах, мол, сговорился с Али-тегином». Ахмед ответил: «Дело уже переступило через эту ступень. Благо в том, что я начал ради установления мира и [для того, чтобы] нам уйти отсюда поздорову в Амуй [и] пойти той стороной Джейхуна; потом я расскажу об обстоятельствах. Такой доверенный человек [султана], как Эмирек, находится здесь. Положение ясно, как солнце. /350/ Ежели бы так не было сделано, то случилась бы большая беда. Хорезмшаху придется еще потерпеть, посидеть часок, покуда приведут посла».

Хорезмшах надел сапоги и шапку и пришел в большой шатер. Стояли гулямы, большая свита ⁷⁷ и вельможи. Вошел посол и облобызал землю. Его посадили как можно ближе к хорезмшаху. Начались переговоры о мире. Посол сказал: «Али-тегин говорит, меня-де покойный эмир называл сыном, а когда нынешний султан намеревался идти на брата и на Газну, я предложил [ему] войско и сына [своего], воздаяние же мне было таково. Ныне хорезмшах — старейшина державы, то, что произошло, надобно простить. Пусть он с согласия султана отправится в Амуй, остановится там с ратью и будет посредником, чтобы государь султан принял мое извинение, и положение смягчилось, как было в пору покойного государя султана, дабы не лилась кровь». Хорезмшах ответил: «[Посол] сказал прекрасно, я это дело сделаю и завершу благое начинание. Мы пойдем к Амую и будем пребывать там». Посол пожелал добра; его увели и посадили в шатре, а хорезмшах спросил Бек-тегина, салара Пири Ахура и прочих предводителей: «Что скажете?» Те отвечали: «По повелению государя султана мы подчиняемся хорезмшаху и действуем по его приказу. Наши ексувары сильно пострадали и потерпели очень жестокое поражение. Ежели бы хорезмшах не проявил стойкость, вместо того, чтобы впасть в отчаяние, то случилась бы непоправимая беда; и хорезмшах ранен и множество народа убито». [Хорезмшах] сказал: «Сейчас не занимайтесь разговором, приготовьтесь к бою, конные и пешие, соблюдайте полную осторожность и пошлите разъезды на все четыре стороны, ибо нельзя считать себя в безопасности от коварства врага». — «Слушаемся», — ответили они. Хорезмшах встал, но слабость его стала сильней, к тому же его три раза пронесло. Он [317] призвал Ахмеда и сказал: «Мне пришел конец, поспеши с делом посла». Ахмед прослезился, вышел из сераперде и сел в большом шатре. Он дал послу прекрасный халат и достойное вознаграждение и отпустил его. Вместе с ним он отправил ловкого, речистого человека из числа верных своих людей. Переговоры кончились на том, что когда посол придет к Али-тегину, тот отпустит нашего посла и отступит назад на один переход, /351/ а мы до отъезда нашего посла [оттуда] тоже отойдем на один переход в сторону Амуя.

Рать расположили [на месте] и назначили во все стороны разъезды. Понос и слабость хорезмшаха усилились. Слуга Шукр-Хадим позвал дворецкого ⁷⁸ и сказал: «Позови Ахмеда». Когда [хорезмшах] увидел Ахмеда, он промолвил: «Я умираю, не скорбите и не плачьте [по мне], конец делу человеческому — смерть. Вы, воины, поддержите друг друга и сделайте так, чтобы смерть моя сегодня и завтра оставалась в тайне. Когда совершите один переход, то решение, показать ли [мое тело] воочию, будет принадлежать вам, ибо ежели, упаси боже, известие о моей смерти дойдет до Али-тегина, когда вы еще не переправились через Джейхун, то вы и рать увидите такое, чего, пожалуй, в жизни не видели. Эмирек, когда с войском придет ко двору султана, пусть расскажет, что [мне] не было ничего дороже, как пожертвовать жизнью ради благосклонности государя. Я уповаю на то, что за заслуги мои вознаградят моих детей. Нет больше сил говорить, буду отдавать душу и читать *cвидетельствую* ⁷⁹». Ахмед и Шукр заплакали, вышли и занялись распоряжениями. К часу предзакатной молитвы хорезмшаху сделалось столь [плохо], что надежды не осталось. Ахмед прошел в свой большой шатер, позвал накибов и сообщил войскам: «Дело мира решено. Али-тегин отступил на один переход в сторону Самарканда. Посол [наш] прибыл еще до часа ночной молитвы и вернул обратно головной отряд, потому что хорезмшах [тоже] двинется, ожидайте боя литавр. На походе надобно полк правой руки и сторожевой полк держать в боевой готовности, потому что хотя и мир, а от врага никогда нельзя быть в безопасности». Предводители пожелали [ему добра]. Вот конец человеческий, как говорит стихотворец:

*Коль прожил человек даже семьдесят лет,
До могилы ему всегда было близко*.

Мудр тот, кто довольствуется малым, ибо нагой он пришел, нагой и уйдет. Ведь говорится: «*Кто встает ранним утром спокойно в стае своей, тот телом здоров, у него есть хлеб насущный и он как будто владеет всем миром*». Да поможет всевышний господь благодеяниями [своими] и да наделит счастьем на сем и на том свете.

Когда хорезмшах получил повеление [отойти в вечность], то нельзя было сделать гроб и принадлежности к нему, потому что известие [318] [о смерти] распространилось бы. /352/ Приготовили балдахин на слоне и в конце ночи положили его в балдахине и назначили служителя, чтобы он охранял [тело]. Говорили, будто [хорезмшах] из-за раны не может сидеть и едет в балдахине ради спокойствия и удобства. [Но] слух о смерти [все же] проник к гулямам. Шукр-Хадим велел пробить в литавры, и вся рать при оружии, в боевом порядке, со множеством зажженных факелов тронулась в путь. До часа утренней молитвы прошли семь фарсангов; расставили шатер, хергах и сераперде. [Тело] хорезмшаха сняли со слона, и известие о смерти стало распространяться от уха к уху. Ахмед и Шукр-Хадим позвали несколько человек из ближних людей [хорезмшаха], лекаря и войскового судью и cказали: «Займитесь омовением и постройкой гроба». Ахмед послал накибов, созвал войсковую старшину и сказал: «Есть устное сообщение от хорезмшаха; каждый приведите с собой отряд войска». Все явились: вооруженные, отряды построились. Ахмед усадил старшину, удалил посторонних и рассказал, что сделал до смерти хорезмшаха, начиная с письма посла и мира, и кончая предстоящим переходом. Все выразили скорбь по поводу смерти хорезмшаха, очень похвалили Ахмеда и сказали: «Теперь поскорее двинемся в Амуй». Ходжа сообщил: «Али-тегин, побитый и потрепанный, сейчас от нас в двадцати фарсангах, и покамест до него дойдет весть о смерти хорезмшаха, мы уже будем в Амуе. Самые угодливые гулямы хорезмшаха, уже пронюхали, что он умер. Я вас побеспокоил для того, чтобы вы их прибрали к рукам. В час предзакатной молитвы все мы выступим и целую ночь будем идти, так чтобы к утру поспеть к реке, постараемся как можно скорее переправиться через Джейхун».— «Хорошо придумано,— ответили они,— все мы подчиняемся приказу ходжи, что бы он ни велел».

Ахмед позвал Шукр-Хадима и сказал: «Позови серхенгов хорезмшаха!» Когда серхенги явились, он [предложил] им сесть, но они стеснялись Ахмеда и не садились. С большим трудом он их усадил и сказал: «Вы знаете, сколько потрудился хорезмшах, чтобы поднять вас до этого чина. Вчера ночью он скончался — человеку смерти не избежать, но государь, /353/ да здравствует султан, жив. [У хорезмшаха] есть достойные сыновья и великие заслуги. Сии салары ⁸⁰ и Эмирек, доверенные люди султана, прибыв ко двору, обязательно расскажут о событии, и [государь] пошлет в Хорезм на место отца достойного сына хорезмшаха. Я для сего и заключил мир с Али-тегином. Он далеко от нас, мы продержимся [здесь только] до предзакатной молитвы, дабы поскорее добраться до Амуя. [Оттуда] эти начальники потянутся в Балх, а мы в Хорезм. Ежели вы со мной договоритесь, то внушите дворцовым гулямам, чтобы они вели себя благоразумно; [319] когда прибудем в Амуй, им из казны хорезмшаха будет выплачено вознаграждение. Себя не позорьте и все сохраняйте добрую славу. А ежели, упаси бог, начнете шуметь и бунтовать, то ведь известно, сколько вас, вот эти шесть тысяч всадников в один час вас изничтожат. Коль несколько человек [захочет] переметнуться к Али-тегину, то он вас [теперь] ни в грош не ценит. Нет у вас пристанища. Все это я вам сказал откровенно, дабы вы оставили пустые мечтания. Эти начальники, которые здесь сидят, со мной согласны». [Потом], обратившись к серхенгам, он спросил: «И вы то же самое скажете?» — «Мы слуги [твои] покорные»,— ответили они. Ахмед связал их торжественной клятвой, и они пошли и рассказали гулямам.

Те все заволновались, стали кричать и бросились к лошадям и оружию. Эти предводители ⁸¹ сели на коней, [Ахмед] приказал сесть верхом всему войску. Увидев [это], гулямы несколько времени совещались со своими предводителями. [Затем] предводители пришли со словами: гулямы, дескать, решились, но требуют от ходжи-начальника обещания и клятвы, что он их не обидит и будет содержать также, как при хорезмшахе. Ходжа Ахмед ответил: «Ладно, содержать будут даже лучше, чем при жизни хорезмшаха». Предводители ушли и вернулись обратно. Ахмед дал клятву, однако сказал: «На сегодняшнюю ночь лошадей от вас отберут и вы сядете на мулов, а завтра вам лошадей отдадут обратно; один этот переход придется ехать так. Гулямы немного подумали на сей счет и, наконец, сказали так: «Мы повинуемся тому, что приказывает ходжа. Пусть от каждого висака в десять гулямов один гулям будет на лошади и едет с серхенгами, дабы сердца наши были спокойны». «Прекрасно»,— ответил [Ахмед]. На этом разошлись, немного поели, собрались и всю ночь шли.

Рано утром сделали привал, но лошадей гулямам не возвратили а все так же двинулись дальше, покуда не перешли через Джейхун /354/ не прибыли в Амуй. Эмирек Бейхаки остался здесь. Ахмед сказал: «Поскольку наша великая рать благополучно пришла обратно, я бы Хотел отправиться к высочайшему двору, однако весть об этом дойдет до Хорезма и трудно будет суметь прекратить неурядицу. Все, что вам известно, доложите султану, и пусть государь из благодарности за заслуги хорезмшаха окажет покровительство этому старинному дому». Все благодарили ходжу Ахмеда и простились с ним. Ходжа Ахмед распорядился отдать обратно гулямам лошадей. [Я] же, раб, составил письмо и кратко описал [события], дабы высочайшее мнение о том было осведомлено, *ежели будет угодно Аллаху всевышнему*» ⁸². Хотя такие рассказы далеки от истории, ибо в историях читают, что такой-то царь отправил какого-то военачальника на такую-то [320] войну и [что] в такой-то день сразились или помирились, и что этот побил того, а он этого, и на этом они разошлись, я все же делаю то, что должно.

Великий ходжа и мой наставник сидели наедине. Они позвали Бу-л-Хасана Абдаллаха и Абдалджалиля. Я тоже присутствовал. Составили письма к Эмиреку Бейхаки, что ему надлежит прибыть ранее войска. Бек-тегииу и Пири велели пребывать в Келифе и Земме ⁸³и чтобы наши войска не трогали раиятов, [да знали бы], идет Мухаммед-бедуин, дабы стоять в Амуе с курдским и арабским войском. Пошло письмо к эмиру Чаганьяна с описанием этих событий, чтобы он был внимателен: Али-тегин-де пришлет посла и его искание сблизиться будет принято [благосклонно]. Пошло письмо и к ходже Ахмеду, сыну Абдассамада. Обращение к нему было «наш шейх», «шейх мой», «поверенный мой», со множеством любезностей к Ахмеду. [В письме государь] говорил: «За то, что хорезмшах на службе нам жертвовал драгоценной жизнью [своей] и отдал ее и за заслуги этого доброго-старца, мы, несомненно, вознаградим его сыновей, состоящих при нас и воспитанных на службе. Один, коего признает нужным наше разумение, будет послан вслед за [письмом], чтобы дела там должным образом пришли в порядок». Было написано [также] письмо и свите хорезмшаха с похвалой за оказанную службу. Эти письма [государь] скрепил царской печатью и собственноручной подписью. Однажды был прием /355/ и [государь] подозвал к себе Харуна, сына хорезмшаха, который со стороны матери был из семейства Рафи'и — Рафи, сын Сейяра, до Якуба, сына Лейса, был эмиром Хорасана и сидел в Пушенге. Хорезмшах женился на матери Харуна, когда пребывал в Герате в пору Ямин ад-довле, еще до того, как стал хорезмша-хом — и Харун оставался на приеме целый час. Людям стало ясно, что он будет преемником отца. Разошлись по домам во время между двух молитв, пополуденной и предзакатной. Жалованную грамоту на владение Хорезмом для Харуна составили как заместителю царевича, эмира Са'ида, сына Мас'уда, в жалованной грамоте этого царевича хорезмшахом был назван он. Харуну же положили титул: наместник дома хорезмшаха ⁸⁴; жалованная грамота была украшена царской печатью. Написаны были письма Ахмеду, сыну Абдассамада, и свите, что Абдассамаду быть кедхудаем. Обращение к Харуну было «сын мой», «поверенный мой». В четверг, восьмого числа месяца джумада-л-ула лета четыреста двадцать третьего ⁸⁵, Харуну справили халат в половину [стоимости] халата, [пожалованного] его отцу, и надели на него. Оттуда он направился домой, и ему хорошо воздали должное. Сати, другой сын хорезмшаха, был более мужествен и более виден. [321]

Он ожидал, что [государь] пошлет его, и потому опечалился и впал в отчаяние. Эмир его обласкал и сказал: «Ты пригодишься для более славной службы, нежели эта». [Сати] облобызал землю и ответил; «Благо слуг в том, что сочтет нужным государь, раб [твой] не может сравнить ни одного дня службы и лицезрения государя со всеми благами владения миром».

В пятницу Харун пришел в терем, у Бу Насра уже была написана присяжная грамота, Он представил [ее], и Харун громко прочитал, а служилая знать и вельможи засвидетельствовали. Затем [Харун] явился к эмиру и попросил разрешения отбыть. Эмир сказал: «Будь благоразумен, имей перед глазами нашу особу, дабы достоинство твое возрастало. Ахмед тебе будет отцом, будь послушен его распоряжениям; обращайся хорошо со слугами отца [твоего], признавай заслуги каждого и не забывай наше высокое право на оказание, нам уcлуг». Впоследствии он забыл это право. Через несколько лет, когда в Хорасане случилась неурядица из-за туркмен, этого молодого человека попутал дьявол /356/ и он, неопытный, пропал задаром. В своем, месте я расскажу, что из всего этого вышло с того времени, когда ходжу Ахмеда, сына Абдассамада, призвали [ко двору султана] и дали должность везира, сына же его отослали к Харуну вместо отца, как дело попало к двум молодым человекам и оба погибли друг из-за друга, а то владение и области пришли в расстройство. Так случалось с каждым, кто выходил из повиновения престолу эмира Мас'уда. Потом я займусь этой главой, вернусь назад и расскажу об удивительных делах, *ежели будет угодно всевышнему Аллаху*.

Эмирек приехал и обстоятельно рассказал о событиях. Сердце эмира восстановили против него, потому что великий ходжа был с ним плох из-за Бу Абдаллаха Парен, своего слуги, ведь Эмирек в пору несчастья ходжи ездил в Балх ради того, чтобы отстранить Бу Абдаллаха и [получить] должность начальника почты ⁸⁶. Ходжа все время искал удобного случая. За время, пока тот ездил в Бухару, он его всячески расписывал и предпринимал ловкие шаги, покуда от Эмирека не отобрали должность начальника почты в Балхе и не передали ее Бу-л-Касиму Хатимеку ⁸⁷. Эмирека султан утешил: «Мы пожалуем тебе должность поважней; никакого обмана мы за тобой не обнаружили». [Это] потому, что не может быть человека совестливей и великодушней султана. Дальше я расскажу об обстоятельствах жизни Эмирека.

Поскольку основа дел сложилась так, и погода в Балхе установилась жаркая, эмир выехал из Балха, когда оставалось восемь дней [до конца] месяца джумада-л-ула лета четыреста двадцать третьего 88⁸⁸, по дороге на Дереджез ⁸⁹, развлекаясь, пируя и охотясь. Одиннадцатого числа месяца джумада-л-ухра ⁹⁰ он остановился в Кушк-и Махмуди, [322] эмирском дворце в Газне, а в половине сего месяца переехал в Баг-и Махмуди. Лошадей отправили на луга, а султанских мулов пустили на степные пастбища ⁹¹ Рабат-и Карнан, как повелось исстари. *А Аллах знает лучше*.

СВЕДЕНИЯ О ДЕЛАХ ПОСЛОВ, КОИ ИЗ СТОЛИЦЫ ГАЗНЫ ОТПРАВИЛИСЬ В СТОЛИЧНЫЙ ГРАД ХАЛИФАТА, И О ТОМ, КАКОВО БЫЛО ИХ ВОЗВРАЩЕНИЕ ОБРАТНО

Так. как Сулеймани, посол ал-Каима [биамри]ллах, повелителя верующих, был отпущен из Балха, и /357/ эмир был озабочен насчет Хаджжа и преград на [его] пути и просил предпринять усилия к открытию этого пути, то пришел ответ, что халиф из столицы своей дал повеление семейству Буйе благоустроить путь хаджжа и соорудить водоемы и что [теперь] ни одного препятствия не осталось. От его величества Мас'уда пусть будет назначен именитый салар и отправятся паломники из Хорасана и Мавераннахра. В Хорасан пошли спешные распоряжения приготовиться, а люди жаждали [побывать] в обители божьей, велик он и всемогущ. [Государь] назначил саларом паломников ходжу Али Микала, и тот устроил все с великолепием безграничным и безмерным, ибо обладал снаряжением, разным добром и был щедр. Ученого мужа Хасана Бармеки [государь] назначил послом, потому что он уже раньше исполнял посольства и два-три раза ездил в Багдад. К халифу и везиру халифа наставник мой составил письма, были написаны письма и к Ташферрашу, салару Ирака, к дебиру Тахиру и прочим. В воскресенье, за восемь дней до конца сего месяца ⁹², ходжа Али Микал надел [на себя] драгоценный Халат и к сему халату были добавлены седло, золотая сбруя, наседельное покрывало и звание «ходжа», а это в ту пору обозначало весьма высокий [сан]. Ныне значение звания ходжи умалилось, и это установление миновало. Я расскажу один случай, который произошел в Нишабуре из-за наседельного чепрака.

РАССКАЗ

Ходжа по имени Абу-л-Музаффар Баргаши ⁹³ был везиром у семейства Самани. Когда он в конце концов убедился, что их державе пришел конец, и стал придумывать, как бы ему убежать, он заплатил хорошее вознаграждение одному из лекарей дома Самани,— пять тысяч динаров,— заручился его помощью и [с ним] условился. Однажды, когда был сильный мороз, он поехал по льду, сделал вид, что упал с лошади, застонал и прикинулся, /358/ будто бы лишился сознания. Его на носилках отнесли домой. Милостыни и пожертвований тогда пошло [323] без меры. Дали знать. Пришел [сам] эмир справиться [о здоровье. Баргаши] знаком отвесил ему поклон. Лекаришка принес с собой губки и пластырь и сказал, что нога, мол, сломалась. Лекаря эмир спрашивал ежедневно, а тот отвечал, что перелом произошел сложный. И каждый день он рассказывал что-нибудь иное, эмир приходил в отчаяние, а дела стояли, покуда [Баргаши] не приставил к эмиру помощником вместо себя одного молодого человека, которому доверял. Этот молодой человек возмечтал быть везиром, эмир возлагал на него надежды. А лекарь с каждым днем отнимал у эмира веру [в выздоровление] Баргаши.

Когда эмир от него отказался, Баргаши стал своевременно и при удобном случае переправлять в Гузганан то, что было полегче, и купил там хорошее имение ⁹⁴. Потом он составил реестр [того, что у него имелось] из немого и говорящего, скота и рабов, позвал факихов и почтенных людей и поклялся [в их присутствии], что кроме имения в Гузганане и того, чему он составил реестр, у него ничего из немого и говорящего в собственности не имеется и в залог никому не отдано. Затем он послал к эмиру и попросил, дескать, пусть [государь] даст мне разрешение поехать в то имение, потому что здешний воздух для меня не благоприятен, а там я буду молиться за державу [его]. Эмиру это показалось уважительно, он согласился, дал разрешение, оказал благодеяние и гузгананское имение ему подарил, надписал распоряжение эмиру Гузганана, чтобы тот оказывал [ходже] уважение, и [затем] отпустил. При нем было несколько верблюдов и [несколько] человек, которые о нем заботились. Там [в Гузганане] он поселился, покуда дом Самани не пал. [Тогда] он гузгананские имения продал и здоровый и бодрый, с целой ногой поехал в Нишабур и поселился там.

Я, Бу-л-Фазл, видел сего Бу-л-Музаффара в Нишабуре в четырехсотом году ⁹⁵. [Это] был величественный старик, высокий, с румяным лицом и седыми, словно камфора, волосами. Он надевал на себя белую дурра'у со множеством складок из мервекого мульхама ⁹⁶ и ездил на рослой лошади. Оголовь, нагрудник, пахва и железный прибор были с серебряной насечкой, /359/ очень красивые, седельная крышка кожаная, белая с наседельным чепраком. Стремянный поддерживал его. Он ни к кому не ездил на поклон, к себе никого не пускал и ни с кем не водился. Недимы его были три старика, его ровесники. Они сидели с ним и никого [больше] он не признавал. Был у него сад Мухаммедабад на окраине города, большей частью он бывал там. Ежели умирал какой-нибудь почтенный человек, он являлся на обряд оплакивания; я видел его, когда он приехал на обряд оплакивания Ис-маила Дивани, мне [тогда] было пятнадцать лет. Присутствовали ходжа имам, Сахль Cу'луки, казий имам Абу-л-Хайсам, Казн Са'ид [324] нишабурский сахиб-диван, рейс [города] Пушенга и шихне Бек-теги, хаджиб эмира сипахсалара ⁹⁷. Ему уступили почетное место и оказывали [другие] почести. Когда он уезжал, выкликнули коня, великого ходжи. В таком воздержании и окруженный всеобщим благоговением он помер. Эмир Махмуд называл его ходжа и так же обращался к нему в письмах. Несколько раз [эмир] намеревался отдать ему должность везира, но он не сдавался.

Был один человек в Нишабуре, коего звали Бу-л-Касим Рази. Сей Бу-л-Касим воспитывал девушек-невольниц, отводил их к эмиру Насру и возвращался обратно с наградой. Таким образом он привел несколько девушек. Однажды эмир Наср подарил ему чалму и написал благодарственную грамоту. Нишабурцы его поздравили, а он принес грамоту на судебное разбирательство [и там] ее прочитали. От отца я слышал, что казий Бу-л-Хайсам потихоньку сказал—он был большой насмешник— «Бу-л-Касим, запомни: сводничество лучше судейства!» Бу-л-Музаффар Баргаши как раз в тот час ехал из сада Мухаммедабад. Он увидел Бу-л-Касима Рази, сидящего на дорогой лошади с драгоценной золоченой сбруей, с широким наседельным чепраком, целиком в узорах и рисунках. Когда Бу-л-Касим заметил Бу-л-Музаффара Баргаши, то сошел с лошади и низко поклонился. «Да будет благословен сипахсаларский подарок»,— промолвил Бу-л-Музаффар, [тот] еще раз поклонился. Бу-л-Музаффар поехал дальше. Отъехав, он сказал стремянному: «Брось наседельный чепрак под ту стену!» /360/ Стремянный бросил, но спросить не посмел.

Прошла неделя. Бу-л-Музаффар пожелал выехать. Стремянный спросил одного из недимов: «А что изволил сказать [господин] насчет наседельного чепрака?» Недим пришел и передал: «Он сказал, что надобно [тебе] сунуть под кафтан дамганский платок, а когда он сойдет с коня, покрыть [им] седло». И так поступали до конца его жизни. Старики недимы в собрании рассказывали этот случай, будто Бу-л-Музаффар сказал: «Ежели Бу-л-Касим Рази сделался обладателем наседельного чепрака, то нам иметь чепрак нелепо». Эти слова получили огласку в Нишабуре. Весть дошла до эмира Махмуда, он помрачнел и попрекнул брата, а двору эмиров Мухаммеда и Мас'уда насчет наседельных чепраков и седельных крышек пришел приказ и строгие наставления. А ныне к каждому, у кого есть пятьдесят диремов и он может купить, тащут наседельные чепраки. Падишахам об этом неизвестно, но на то ведь есть осведомители и соглядатаи, дабы такие мелочи не скрывали. Однако все что пишут на бумаге, лучше [самой] бумаги, хотя и оно этак сойдет ⁹⁸. Вернемся снова к [нашей] «Истории». [325]

Эмир Мас'уд после одарения Али Микала отправился в Баг-и Седхезаре, выехал в поле, и Али Микал прошел мимо него в полной готовности, слез с коня и отвесил поклон. Мой наставник скрыто назначил к нему осведомителя, так чтобы непрестанно приезжали нарочные с извещениями; им давали вознаграждение, чтобы делом не пренебрегали, потому что у него был свиток, в который он записывал важные дела. Эмир Мас'уд был на сей счет дока и у него на это было много тонкостей. Ходжа Али и паломники направились в Балх, чтобы пойти в столицу халифата в Багдад.

Султан пробыл неделю в Баг-и Седхезаре и распорядился, чтобы благоустроили старый махмудовский кушк, завульский, дабы над некорыми из эмиров-сыновей совершить обрезание. [Кушк] украсили разного вида тканой с золотом материей, множеством самоцветных камней и золоченными сидениями ⁹⁹ и положили там много амбры и камфоры, а [также] мускуса и алоэ. Устроили такое великолепие, какого никто не помнил. Первого числа месяца раджаба был прием гостей, всех родичей и свиты. В четверг султан сел верхом и отправился в Кушк-и Сепид с семью царевичами, предводителями, хаджибами и приближенными. Там пробыли неделю, покуда совершили этот обряд. Затем государь выехал и снова вернулся в эмирский серай.

/361/ Пятнадцатого числа сего месяца ¹⁰⁰ приехали гонцы из Туркестана от ходжи Бу-л-Касима Хусейри и Бу Тахира Таббани, а они уже сообщили для памяти, что их-де поселили и долгое время держали в Кашгаре. [Государь] приказал приютить гонцов и наградить, чтобы они отдохнули, а сам задался целью поехать в Герат и разбить сераперде в Герате. Первого числа месяца зу-л-хиджжа ¹⁰¹ он охотился на львов в Рабате Ширубуз, убил несколько львов своей рукой и пил вино. В середине месяца он с большим великолепием, [со множеством] принадлежностей и сопровождающих прибыл в Герат. Этот город он очень любил, ибо раньше приятно проводил там время.

(пер. А. К. Арендса)
Текст воспроизведен по изданию: Абу-л-Фазл Бейхаки. История Мас'уда. Ташкент. Изд-во АН УзССР. 1962