АБУ-Л-ФАЗЛ БЕЙХАКИ

ИСТОРИЯ МАС'УДА

В четыреста тридцать первом году первым его днем был вторник. Эмир обязал себя каждый день до открытия приема тайно совещаться до позднего утра с везиром, столпами державы и военачальниками. Беседовали о важных делах предстоящих и удалялись, а эмир садился и по сему же поводу до вечера работал. Никогда не видали, чтобы он столько трудился. Со всех сторон приходили письма, что враги тоже налаживают свои дела, что они поддержали Бури-тегина людьми, так что тот [мог] несколько раз крепко сразиться с сыновьями Али-тегина и их побил. Уже близко [к тому], что он отнимет у них область Мавераннахр. Сын Алтунташа Хендан тоже завязал дружбу с тем народом, и на Джейхуне повсюду открыли заставы. Люди начали приходить, жаждя пограбить в Хорасане. В одном письме я даже читал, что в Амуе видели старуху однорукую, одноглазую и одноногую с топором в руках. “Зачем пришла?” — спросили ее. “Я, — говорит, — слышала, что сокровища недр хорасанских будут выкапывать из-под земли, вот и пришла унести немного”. Эмир над этими вестями смеялся, но людям, понимавшим подоплеку дела, это было весьма тягостно.

Бу Наср разбушевался ¹: [все] до одной лошади и верблюды [у меня], дескать, в работе! Он возмущался и говорил: что коль скоро дело Бу Насра дошло до того, что по слову этакого человека как Бу-л-Хасан на него пишут столько скота, то для него краше тюрьма, унижение, нищета и смерть. Он попросил лекаря Бу-л-Ала передать устно, дескать, слуга [государя] уже состарился и то немногое достояние, что у него есть, получено за службу, ежели в нем есть нужда, то надлежит государю повелеть. Какую крепость соизволит указать государь, чтобы слуге [его] туда отправиться и сесть? Бу-л-Ала спросил: “Известно ли хорошо ходже, что я его старинный друг?” “Да”, — ответил Бу Наср. “Это сообщение неладное, потому что султан не тот, что был раньше, он придирается ко всем. Не нужно, чтобы произошла беда. Да простится мне, но я не могу слушать непотребные слова на твой счет”. Мой наставник написал записку очень резкую и подробно перечислил в ней все, что у него было немого и говорящего. Устное сообщение, которое он просил передать Бу-л-Ала, было изложено еще обстоятельней. Он пришел в висак Агаджи — такого легкомысленного шага юн никогда в жизни не совершал, — тот начал лебезить и ухаживать. Бу Наср вручил ему записку и Агаджи заверил, что найдет подходящее время передать записку [эмиру]. Наставник мой возвратился в диван и стал через других лиц торопить Агаджи, покуда тот вынужденно подал [ее] в то время, когда эмир был разгневан прибывшими неприятными известиями.

Выйдя от султана, Агаджи позвал меня и сказал: “Сообщи ходже-начальнику, что я [записку] передал, государь сказал “прощаю” и сказал по-хорошему, пусть ходжа не тревожится”. Он вернул мне записку обратно и сказал потихоньку: “Не говори твоему наставнику, не то он опечалится; эмир отшвырнул записку, очень рассердился и сказал: /596/ “Виноват не Бу Наср, а мы, что оставили [ему] триста тысяч динаров, которые предлагали отобрать [от него]” ². Я возвратился в диван, положил перед ним записку и передал ему первые слова [Агаджи]. Он поклонился, несколько времени молчал, [потом] ушел и позвал меня. Когда мы покушали, он уединился со мной и промолвил: “Я знаю, то были не слова эмира. Ежели Агаджи сообщил иное и убедил тебя мне этого не говорить во имя дружбы и хлеба-соли, которую мы уже давно разделяем с тобой, [ты все же] скажи, дабы я разобрался в деле”. Я pacсказал слова Агаджи. “Я так и знал и ждал этого, — промолвил он, — горе тому презренному, кто служит царям, ибо нет в них верности слову, чести и милосердия! Во всякой беде я сохранял стойкость духа и по слову каких-то бу-л-хасанов не дам ничего”. Я ушел, а он потом оставался печальным и задумчивым.

На следующий день он явился во дворец и после приема пошел в диван. День был очень холодный. Он сел в уголку в суффе сада Аднани. Дул сильный ветер. Потом он пошел к эмиру и представил ему пять-шесть писем, снова вернулся в суффу, написал ответы и [вдруг] поник. В одночасье у него приключились паралич лица, паралич тела и сакта ⁴. Был день пятницы. Уведомили эмира. “Нечего Бу Насру представляться недужным, чтобы не пойти со мной в поход”, — заметил эмир. “Не такой человек Бу Наср, чтобы так поступить”, — сказали Бу-л-Касим Кесир и Бу Сахль Завзани. Эмир велел Бу-л-Ала сходить туда и принести сведения. Бу-л-Ала пришел, человек лежал пластом. Что нужно было посмотреть, [лекарь] посмотрел и, оставив надежду, вернулся к эмиру и сказал: “Да будет /597/ долгой жизнь государя! Кончился Бу Наср, надо поискать другого Бу Насра”. “Что ты говоришь?!” — о болью вскричал эмир. “Да то, что слуга [твой] сказал. В один день у него сразу случились три тяжких болезни, из которых даже от одной избавиться нельзя. Жизнь — в хранилище у господа бога всевышнего; ежели он даже останется жив, полтела действовать не будет”. “Жаль Бу Насра”, — промолвил эмир и встал.

Эмир, да будет им доволен Аллах, послал Бу-л-Касима Кесира и Бу Сахля Завзани, чтобы они сели и совершили обряд оплакивания. Они пришли и просидели целый день, покамест не исполнили все должное. Гроб его отнесли в степь, и множество народу молилось за него. В тот день явились сипахсалар и старший хаджиб со многими вельможами. Удивительно было и примечательно: близ тех двух могил, которые Бу Наср видел и сказал: “О если, бы я был с ними третьим”, — находился рабат, и могилу для него сделали в этом рабате. Он оставался там дней двадцать, потом отвезли в Газну и похоронили в рабате, который он построил в Ляшкери, в его саду.

Хороших, годных гулямов, кои были невольниками, отвели в серай султана, а на лошадях, верблюдах и мулах поставили султанское тавро. Те несколько голов из них, которые от него требовали, а он возмущался, теперь с такой легкостью он бросил и ушел. По повелению [эмира] явился мушриф Бу Са'ид, чтобы описать казну [Бу Нас-ра]. Все, чем человек владел, было точно [указано] в той записке, которую он отнес эмиру. Перечень вышел такой, что не обнаружили ни на волосок больше того, что [он сам] написал. Эмир изумился честности сего человека при жизни и по смерти и очень его хвалил. Всякий раз когда о нем заходила речь, [государь] скорбел и сожалел, а Бу-л-Хасана Абдалджалиля поносил и называл неблагодарным.

Работа не ладилась. Бу Сахль приходил и садился в этому саду в сторонке, покамест не надел на себя халат, драгоценный халат. В халате он отправился домой и ему славно воздали должное, ибо власть он имел значительную. В диване он сел в халате же в среду, одиннадцатого числа месяца сафара, и начал вершить дела. Был он весьма неприязнен. В работе я сколько мог старался ради его знатности и высокого сана, но когда я несколько времени терпел его злобность и коварство и понял, что он действует во всех отношениях наперекор Бу Насру Мишкану, я написал записку эмиру, да будет им доволен Аллах, как полагается писать в случаях просьбы об отставке от должности дебира. Я говорил: “Бу Наср, дескать, для [меня], слуги, [государя], был силой, но когда он приказал долго жить Высокому собранию, обстоятельства переменились; у [меня], слуги [государя], сила, что была в сердце, исчезла, но есть у слуги [твоего] старинные заслуги, и не должно, чтобы наставник мой со мной не соглашался в мнениях, потому что он человек злонравный. У государя есть еще должности, ежели высочайшее усмотрение сочтет возможным, я займусь другой, службой”.

Большой человек был этот мой наставник, я не скажу негладкого слова. Но как мне было не упомянуть об этих обстоятельствах в “Истории”? Ежели я рассказываю о друзьях и вельможах, то поведал и о себе, а потом снова вернулся к делу; пусть не говорят, что Бу-л-Фазл, уподобившись Сули ¹¹, начал сам себя прославлять, — Сули о халифах из рода Аббасова, да будет ими доволен Аллах, написал сочинение, название коему положил “Аврак”; он потратил много труда, потому что был человек ученый и единственный в свою пору [знаток] словесности, грамматики и составления словаря, подобных ему в столетие появляется мало — так он стал расхваливать себя и свои стихи. Стихов он сочинил много, люди даже заголосили “помогите!” и отнесли это к его неумеренности. Между прочим, он под каждой касыдой подписывал: “Когда я ее прочитал Абу-л-Хасану Али, сыну Фурат ал-Везира ¹², то сказал, ежели бы везир заказал у стихотворца Бухтури касыду в таком же роде и размере и с такой же рифмой, то везир от нее убежал бы”. Везир рассмеялся и промолвил: “Верно!” Люди долгое время потешались над этим, читатели и теперь посмеялись бы, но поскольку я, Бу-л-Фазл, осведомлен об этом случае, то не пойду по пути Сули и восхвалять себя [не стану]. Это я написал, чтобы старики махмудовцы и мас'удовцы, узнав про сие, не упрекнули бы меня. *Да удержит нас Аллах от ошибок и ложных шагов по необъятной милости его превосходства!*

Тогрул находился в Нишабуре. Когда эмир дошел до Серай Сенджад ¹⁴ на распутье дорог в Нишабур и Туе, решение его остановилось на том, чтобы пойти на Туе, дабы Тогрул, не слишком беспокоясь, оставался [на месте] и выступил бы из Нишабура поздней, а эмир тем временем бросится через Нук в Устуву и преградит пути, так чтобы он не мог уйти в Нису. Поскольку он не сможет пойти по той дороге, то его можно будет поймать, ежели он двинется по дороге на Герат и Серахс. С таким намерением эмир направился в Таберан Тусский и пробыл там два дня в Са'дабаде, покуда подтянулась вся рать. Потом он двинулся к Чешме и Ширхан. [Там] он принял слабительное, выждал действие лекарства, слегка соснул и в час предзакатной молитвы потребовал привести слониху, сел и дал распоряжение везиру, чтобы в час молитвы на сон он выступил [и чтобы] с везиром была пехота, обоз, барабан, знамя, хаджиб Бектугды и дворцовые гулямы, а рать [шла бы] за ним следом. Сказав это, он поспешно погнал слона, как бывает в набегах. При нем находилась тысяча дворцовых гулямов, две тысячи конников разного рода и две тысячи пехоты /604/ в полном вооружении на верблюдах-скороходах. После его ухода неназначенные войска [тоже] начали уходить; везир, сколько ни бился, остановить их не мог, тогда он тоже дал приказ выступать. В час вечерней молитвы снялись с места и пошли.

Тогрул на дороге держал всадников на добрых конях. Услышав, что эмир направился в Туе, он решил, что преградит ему пути и быстро потянулся в Ун. По удивительному совпадению — видно Тогрулу не суждено было попасть в плен — султан принял немного терьяка, но не выспался и после часа молитвы уснул на слоне. Слоноводы, узнав об этом, не осмелились шибко гнать слона и вели его медленно, шагом. Султан спал почти до зари, и удобный случай был упущен. Ежели бы он не спал, то на рассвете нагрянул бы на Тогрула. Я находился при нем. Когда рассвело, мы погнали быстро, так что рано утром были в Нуке. Там [государь] остановился и сотворил утреннюю молитву. Пробили в медную литавру, находившуюся на верблюдах-скороходах. Эмир погнал слона еще шибче. Хаджиб Бедр с отрядом курдов и арабов и хаджиб Ар-тегин с пятью сотнями дворцовых гулямов отправились для весьма сильного нападения. Когда они прибыли в Худжан, в селение Устуву, Тогрул уже рано утром оттуда убрался, ибо [до него] долетел звук литавры, и он убежал через горный перевал, так что в спешке побросал много тяжелой поклажи.

Здесь эмир на два дня сбросил вьюки, чтобы дать роздых войскам. Сюда же к нам приехали Бу Сахль Хамдеви и Сури с хаджибом-джамедаром, Говхара'ином Хазинедаром и другими предводителями и человек пятьсот всадников. Эмир им приказал: “Надобно, мол, отправиться в Нишабур и город прибрать к рукам, потому что пришло письмо от Бу-л-Музаффара Джумахи, начальника почты, что он-де вышел из потайного места, и потомки Али с ним единодушны, а знать бунтует и крамольничает, покамест город не приберут к рукам. Надобно заготовить продовольствия, сколько окажется возможным, ибо остаток зимы мы-де простоим там”. Они поехали. Эмир пошел наступать дальше и поспешил в Баверд. Везир приказал войскам, кои были назначены для этого наступления, следовать за эмиром. Эмир наступал с конницей налегке и на добрых лошадях. Заняли долину Бирахи ¹⁸.

Когда Тогрул достиг Баверда, он застал там Дауда и йиналовцев со всеми туркменскими войсками. Всем обозам было сказано уходить поспешно в пустыню, дескать, мы немного погодим, постреляем, потому что падишах пришел в другом виде. Когда они собрались это сделать, дозорные, стоявшие на горах, поскакали друг к другу и передавали: султан прибыл! Весть доставили Тогрулу, Дауду и прочему люду. Обозы погнали. Покуда мы по холмам добирались до Бавердской степи, они уже удалились на некоторое расстояние, так что [эмир даже] получил просьбу: не пойдет ли он быстрей. Но случилось так — без желания господа бога, да славится поминание его, ни одно дело не подвинется, — что поймали одного сына вольноотпущенника. Хаджиб привел его к эмиру, и от него были спрошены сведения о туркменах. Он показал: “Уже несколько дней, как Али и Микал отвели обозы в пески Нисы и Феравы, а вельможи и предводители с многочисленным войском стоят наготове на краю пустыни, отсюда далеко, в десяти фарсан-гах. У меня конь захромал, и я отстал”.

Услышав эти известия, эмир остался в Баверде. Он призвал вельмож и совещался [с ними] на сей счет. Бу Сахль, начальник дивана..., ²⁰ сообщил свои соображения и то, что разведали лазутчики. Разное было сказано. “Мнение государя превыше всего, — произнес везир, — отсюда дорога не дальняя и мне кажется, нам лучше всего пойти в Нису, пробыть там несколько дней и расходовать тамошнее продовольствие, потому что страх и ужас врагов в том месте возрастет, и они убегут еще дальше. Дойдет слух и до Хорезма, а это полезно: ближним и дальним станет ясно, что султан пришел в Хорасан с тем, чтобы не уходить до тех пор, покуда беспорядки полностью не будут устранены”. — “Лучше и быть не может”, — промолвил эмир. На следующий день [государь] выступил и направился в Нису. В тех краях поднялась сумятица, и враги из Феравы потянулись в пустыню, а обозы отвели в Балхан-кух. Ежели бы попытались напасть на них, то исполнилось бы много желаний. Через долгое время было установлено, что положение врагов было таково, что Тогрул несколько дней не снимал с себя сапог и кольчуги, а когда ложился спать, клал под голову щит. Коль скоро предводитель народа пребывал в таком состоянии, то можно понять, каково оно было у прочих.

Казии, улемы и факихи и сыновья Казн Са'ида, кроме самого Казн Са'ида, который не мог по причине слабости, вышли навстречу до селения Устувы, называемого Худжан, в четверг, в половине месяца раби ал-ахир ²¹. Эмир прибыл в Нишабур двадцать седьмого числа ²² и расположился в Баг-и Шадьяхе. Сури уже распорядился престол Мас'уда, на коем сидел Тогрул, и ковры с суффы все разбить на куски и раздать беднякам, построил новый и многое починил, а конюшни, кои соорудили, срыл. Эмиру это весьма понравилось и он его похвалил. Сури потратил много усилий, чтобы заготовить двадцатидневный запас продовольствия. Нишабур на сей раз был не таким, каким я его видел раньше: все пришло в упадок и благоустройства осталось совсем мало. Мен хлеба стоил три дирема. Хозяева срывали кровлю домов, продавали, но все же умирали с голоду с женами и детьми. Имения обесценились ²³, дирем шел за данак ²⁴. Имам Муваффак, знаток хадисов, ушел с Тогрулом.

Через неделю эмир послал хаджиба Бедра в округу Пушт, хаджиба Алтунташа — в округу Бейхак, старшего хаджиба — в Хаф, Бахарз ²⁵ и Исфанд, сипахсалара — в Туе и все окрестности /608/ набил войсками, а [сам] предался вину и удовольствиям. Погода стояла очень холодная, и положение было крайне тяжелое. Этакого голода в Нишабуре не помнили. Множество народу померло, воинства и раиятов. В это время я видел кое-какие примечательные вещи, их надо обязательно рассказать, ибо каждая из них содержит в себе предостережение, дабы люди умные лучше познали сей мир.

В том же году мы приехали в Нишабур, и Бу Сахль Завзани расположился в этом же серае моего наставника. Однажды я пришел к нему и застал у него несколько дихкан, они продавали тридцать джуфтваров земли близ этого дома, чтобы на его имя сделать там сад и серай. За джуфтвар они просили двести диремов, он упирался, но в конце концов купил. Стоимость уплатили. Я улыбнулся, и он заметил — очень он был подозрительный человек, не было ничего, что в душе он с чем-либо не связывал бы. Когда люди удалились, он сказал мне: “Ну и потрудиться же мне пришлось, покамест сделка не состоялась”. Я уже собрался было уйти, какой спросил: “Ты улыбался, когда платили за землю, по какой причине?” Я рассказал ему случай с моим наставником Бу Насром и землей, которую он хотел купить. /609/ Бу Сахль долго думал, потом произнес: “Жаль, что Бу Наср помер! Мудрый он был человек и дальновидный. Ежели бы ты мне это рассказал раньше, я бы ни за что не купил, но теперь раз уже куплено и уплачено золотом, отказаться от покупки было бы некрасиво”. Впоследствии, когда у Денданекана с нами случилось то событие, я получил сообщение, что положение в Мухаммедабаде стало такое, что джуфтвар земли продавался за один мен пшеницы, и никто не покупал.

Вернемся [ко времени] до события этого года — джуфтвар земли покупают по тысяче диремов, потом продают по двести диремов, потом за мен пшеницы, и никто не покупает ни одного шебанруза! Этакие вещи надо брать себе в назидание. Или, например, стеклянные багдадские стаканы, простые и конические, их, багдадских, покупали по динару, а продавали [потом] по три дирема. После нашего возвращения в Нишабур мен хлеба дошел до тринадцати диремов, и большая часть жителей города и округов погибла. Положение с продовольствием сделалось такое, что однажды я видел — я был дежурный и находился в диване — как сидели эмир, везир, начальник посольского дивана и времени ушло [у них] до пополуденной молитвы, покамест они справили пятидневный запас продовольствия, [ибо] у гулямов не было хлеба и мяса, а у лошадей — сена и ячменя.

Потом до дня кончины сего падишаха, да будет им доволен Аллах, произошло много достопримечательного; в своем месте я расскажу наиболее достойное упоминание, дабы читателям был ясно, что переменчивый мир сей не стоит ни полушки ³¹. Положение с продовольствием дошло до того, что верблюдов водили до Дамгана, и жизненные припасы возили оттуда. Конечно туркмены вокруг нас не крутились — они были заняты собой, ибо голод и нужда были повсюду.

/610/ Эмир был недоволен Бу Сахлем Хамдеви, и тот из-за этого печалился и не знал, что делать. Везир скрыто притворствовал и в посредники пригласил Бу Сахля Мас'уда Лейса. Несколько дней приносили и уносили устные сообщения, покамест не порешили на том, что Бу Сахль Хамдеви окажет государю услугу в пятьдесят тысяч динаров. Бу Сахль Хамдеви письменно признал правильность требования ³² и сейчас же прислал деньги ³³ в казнохранилище. Эмир велел дать ему дорогой халат. Он стал приходить в эмирские собрания и сидеть в недимах. Через несколько дней после этого [государь] приказал ему поехать в Газну, оставив нишабурскую должность, спустить вниз, что было спрятано в крепости Микали, и через волость Пушт потянуться в Систан, оттуда направиться в Буст. Газнийский кутвал подготовил его дело ³⁴. Был назначен… ³⁵ с двумя сотнями конников сопровождать его ³⁶. Выехали из Нишабура и к хаджибу Бедру пошло письмо, чтобы он проводил их на пути и довел до границы. Тот исполнил. Они благополучно добрались до Газны со всем, что при них было, и той беды, которую испытали мы, они не испытали.

Багдадский эмир тоже написал, искал сближения и опасался действий сего падишаха. Ему также был послан добрый ответ. Бакалиджару, правителю Гургана и Табаристана, эмир тоже послал с послом весьма прекрасный халат /611/ и любезное и милостивое письмо за добрые услуги в то время, когда Бу Сахль Хамдеви и Сури находились там. Бу-л-Ха-сану Кархи, который был казначеем Ирака и вернулся обратно с этими людьми, эмир пожаловал звание недима. Он постарел и приехал уже не тем Бу-л-Хасаном, которого я видел. Время переменилось, и люди и все вещи.

В четверг, восемнадцатого числа месяца джумада-л-ухра ³⁷, эмир сел отпраздновать новруз. Принесли много даров, и было много благолепия. Он слушал стихи стихотворцев, потому что был весел в эту зимнюю пору и радостен: никакой смуты не было. [Стихотворцам] он пожаловал награды, пожаловал и мутрибам. Походатайствовали за стихотворца Мас'уда. Эмир в награду подарил ему триста динаров через письмо ³⁸ и [назначил] ежемесячное содержание в тысячу динаров ³⁹ [из доходов] от торговых сделок ⁴⁰ в Джеламе, однако сказал, что оставаться [ему] следует там. После новруза он начал готовиться к походу. Завершили остававшееся еще недоделанным. Сахиб-дивану Сури [государь] сказал: “Приготовься пойти с нами, так чтобы совсем не оставаться в Нишабуре, пусть здесь в Нишабуре заместителем будет твой брат”. “Слушаюсь, — ответил Сури, — я сам имел такое намерение, чтобы ни на мгновение не отлучаться от государева стремени из-за того, что со мной случилось в последнее время”.

Он поставил своим заместителем брата и приготовился. А еще эмир говорил: “Сури придется взять с собой; ежели Хорасан будет очищен [от врагов], его можно будет отослать [обратно], а ежели случится по-другому, то [надо], чтобы он не достался противникам, не то он возмутит против меня весь мир”. Говорили еще, что это Бу Сахль Хамдеви снаушничал эмиру. Бу-л-Музаффару Джумахи эмир пожаловал халат и утвердил его в должности начальника почты. [Государь] дал халаты потомкам Али и их главе и Бу-л-Музаффара препоручил ему. За это время Казн Са'ид виделся с эмиром только один раз, но сыновья его постоянно являлись на поклон. В последние дни Казн Са'ид пришел проститься, пожелал [государю] добра и дал много наставлений и советов. Обоих его сыновей эмир подарил халатами и отослал домой в Газну.

Эмира уведомили и обстоятельно рассказали, что наступает разруха, надобно уходить, ибо ежели это не сделать, то произойдет нечто такое, что трудно будет поправить. Эмир двинулся оттуда в сторону Серахса в субботу, девятнадцатого числа месяца ша'бана ⁴¹. Покамест мы шли до Серахса, пало столько животных, что счета не было. Люди от неимения съестного припаса и голода были изнурены и уныли. Мы прибыли туда за день до конца месяца ша'бана. Город был разрушен и без воды, не было ни колоска злаков, все жители разбежались, степь и горы словно выжжены — травы никакой. Люди не знали, что делать, уходили и издалека привозили гнилое сено, которое добрые люди сваливали в степи. Его мочили водой и бросали животным. Одно-два мгновения они [его] жрали, потом отворачивались и тупо смотрели, покуда не издыхали от голода. Положение пехотинцев было ещё хуже этого. Вследствие этих обстоятельств эмир находился в полном замешательстве. Он созвал заседание с везиром, Бу Сахлем, столпами державы и войсковой старшиной. Говорили о том, как помочь делу. Ежели, мол, так будет продолжаться, то не останется ни людей, ни животных. Эмир сказал: “Хотя неприятель собрался вместе, я знаю, что и у них такая же нужда”. Ему отвечали: “Да будет долгой жизнь государя! Положение в Мерве иное [в смысле] обилия продовольствия. Самое для неприятеля благоприятное, что там, вероятно, сейчас уже поспели хлеба и он находится возле них. Покуда мы туда доберемся, животные у них отдохнут, наберутся сил и посвежеют, мы же на пути туда ничего не найдем. Кажется, лучше государю пойти в Герат, /613/ потому что там, в Бадгисе и тех областях, есть продовольствие; нам бы пробыть там немного дней, а потом, оправившись, двинуться на врага”. Эмир возразил: “То, что вы говорите — нелепо. Я пойду только в Мерв, что бы ни было, ибо неприятель идет туда; я не могу ежедневно возвращаться к этому делу”. “Воля государя, мы повинуемся, куда бы он ни пошел”, — ответили они.

Тот пришел, везир остался с ним наедине и сказал: “Из среды всех военных предводителей я потому позвал тебя, что ты человек не двуличный и разбираешься верно и точно в пользе дел. Я и сипахсалар и старший хаджиб — мы бессильны перед государем султаном; что бы мы ни сказали и честно ни посоветовали, он не слушает и нас подозревает. Теперь случилось такое несчастье: он хочет пойти в Мерв, а нам это представляется неразумным. Всех ексуваров я вижу страдающими от голода и безлошадья. А дворцовые гулямы — народ более строптивый, хаджиб Бектугды жалобно кричит: гулямы, дескать, не хотят дела делать, говорят, что, мол, им привалило, что приходится голодать; долго они искали пшеницу и ячмень и ничего не достали, мол, ни с одним падишахом они эдак не ходили [в поход]. Ясно, сколько у них есть еще силы терпеть. Оставшиеся индийцы — пешие и голодают. Что скажешь, к чему клонится дело?”

[Алтунташ] ответил: “Да будет долгой жизнь великого ходжи! /615/ Я турок неотесанный, говорю напрямик и без стеснения. Эта рать, сколько я вижу, воевать не будет и нас предаст, ибо она бессильна и голодна. Боюсь, что когда явится неприятель, произойдет беда, которую не поправишь”. “Ты смог бы это сказать государю?”, — спросил везир. “Отчего же не сказать? Я был накибом хейльташей эмира Махмуда, в Рее он меня оставил с этим государем. Там я получил звание старшего хаджиба, и [государь] пожаловал мне много добра и высокое место; ныне я на степени саларов, зачем же мне воздерживаться от совета?” — “Тогда после молитвы попроси негласного приема, — промолвил везир, — и расскажи это. Коль скоро он послушает, то ты окажешь большое одолжение сей державе и нам, слугам, дабы ты знал; а ежели он тебя не послушает, то ты этим снимешь с себя ответственность и исполнишь долг признательности”. — “Сделаю так”, — сказал Алтунташ и удалился.

Везир ушел. Бу Сахлю не терпелось узнать, чем кончилось дело, он послал меня к везиру спросить. Я пошел и сказал: “Бу Сахль спрашивает, что вышло?” “Скажи Бу Сахлю, — ответил везир, — что Алтунташ получил такой-то ответ. Тут произойдет великое дело — судьбу предотвратить нельзя. Это тот самый случай с Амром, сыном Лейса, когда его везир сказал ему: “Иди из Нишабура в Балх, /616/ будь в запасе и посылай войска, ибо все, что разбивают и разбивается можно поправить, доколе ты жив будешь. А коль скоро ты пойдешь и будешь разбит, то нога [твоя] уже больше не ступит твердо на землю”. Амр ответил: “О ходжа, верное и разумное мнение как раз то, что составил, и высказал ты и действовать надлежало бы в согласии с ним, но на сей раз просто похоже на то, что судьба, привалив, накинула [мне] крепко на шею веревку и тащит”. Последствие было такое, как ты читал. То же самое происходит с этим государем, [доказывать ему] бесполезно. Мы приготовились терпеть любое бедствие, приготовься и ты, тоже быть, для нас это будет лучше, чем размышлять”. Я возвратился обратно и передал [сказанное]. Бу Сахль перестал работать, ибо он был человек малодушный. Эмир постился. Приема в час предзакатной молитвы он не открыл. На словах передали: “Расходитесь мол, и готовьтесь, завтра мы отправимся в Мерв”. Отчаявшийся народ удалился и стал справлять дела.

В среду, седьмого числа месяца рамазана ⁴⁷, когда мы снялись с места, поздним утром, появились с тысячу человек туркмен. Говорили, это йиналовцы и человек пятьсот наших беглых конников. Говорили [также], что начальником у них был Бури-тегин. /617/ Подошли с четырех сторон, и произошла жаркая схватка. Они угнали много верблюдов и дрались отлично. Наши люди вышли им навстречу и потрепали, так что они отошли подальше, но все так же нападали на нас до самого привала. В этот день эмир немного отрезвел, увидев отвагу неприятеля; всем стало ясно, что он раскаялся. В час предзакатной молитвы, когда он открыл прием, явились везир, сипахсалар и служилая знать. Эмир заговорил об этом происшествии и произнес: “Так вот и будет [повторяться], будут показываться менее двух тысяч всадников, похищать верблюдов и нас позорить, а столь великая рать, идущая в боевом порядке, не будет давать достойного отпора”. “Да будет долгой жизнь государя, — отвечали сипахсалар и старший хаджиб, — неприятель сегодня появился внезапно, а ежели он завтра появится, то увидит бой иного рода”. Сказав это, они поднялись. Эмир пригласил их обратно и вместе с везиром и Бу Сахлем Завзани устроил тайное совещание. Переговорили о многом почти до вечера, затем разошлись.

Бу Сахль позвал меня, остался [со мной] наедине и сказал: “Хорошо Бу Наору Мишкану, что отошел [в иной мир] в славе, не видит сегодняшнего дня и не слышит этих пересудов. Сколько ни толковали падишаху, пользы не было. Сегодня он стал благоразумней, после того, как ему дали отведать немного, да что толку в раскаянии, [попав] в тенета. Вельможи и предводители на этом тайном совещании в час предзакатной молитвы откровенно рассказали ему положение и сообщили, что ексувары дерутся неохотно, потому что измучены, потеряли надежду [и] голодны. Положить жизнь за милость государя остается саларам да предводителям, но ведь ясно, сколько их числом — без ексуваров ничего не выйдет; средство, как поправить дело, так и осталось скрыто.

Как раз, когда мы об этом говорили, подоспел вестник и привез записки от осведомителей, дескать, по прибытии известия о султане, о том, что он выступил из Серахса, на сей народ напал великий страх и ужас. Тогрул собрал вокруг себя вельмож и пошел большой, всякого рода разговор. В конце концов они сказали Тогрулу: “Ты-де наш набольший, как признаешь за благо, так мы и будем действовать”. Тогрул ответил: “Нам кажется правильно пустить обозы вперед и отправиться в Дихистан и Гурган и захватить те области, ибо тазики маломощны и безоружны. Ежели мы там не сумеем остаться, то пойдем в Рей, ибо Рей, Джибаль и Исфаган — для нас. Падишах ни в коем случае за нами не двинется, когда мы уйдем из его владений, ибо cей падишах велик, у него есть рать, оружие, снаряжение и множество владений. Он узнал наш военный обычай и преследовать нас не станет. И мы знаем, какие мучения претерпели в эту зиму, лучше добровольно уйдем от столь могучего государя”. “Это самое приемлемое мнение, — сказали все, — в согласии с ним и надобно действовать”.

Бу Сахль тотчас же сел верхом и отправился в царскую ставку. Я поехал с ним. Эмир, прочитав записки, стал немного потише и сказал Бу Сахлю: “Беспокойное дело у нас впереди. Нам казалось лучше пойти в Герат и заключить с тем народом мир. Теперь это прошло, посмотрим, что предопределил господь бог, да славится поминание его, ведь бедствие большое; шестнадцать тысяч хороших конников против ленивого озлобленного народа, который у нас имеется”. “Да не случится иного, кроме блага, — ответил Бу Сахль— надобно приложить усилия к тому, чтобы добраться до Мерва, там дело можно поправить либо войной, либо миром”. “Да, это так”, — промолвил [эмир]. Люди вышли. Позвали везира, сипахсалара, старшего хаджиба и служилую знать и прочитали им эти записки. Они воспряли духом и сказали: “Неприятель здорово испугался”. “Это, видно, дело Дауда, — промолвил везир, — задача в том, что час предзакатной молитвы уже прошел и надобно постараться дойти до Мерва так, чтобы не случилось беды. Там это дело как-нибудь можно уладить, ежели состояние неприятеля такое, как пишут осведомители”. — “Верно”, — заключили все и удалились.

Всю ночь готовились к бою. Военачальники давали наставления и внушали надежду ексуварам. Эмир позвал хаджиба Ар-тегина, который был заместителем Бектугды, вместе с дворцовыми серхенгами и самыми отважными гулямами и сказал [им] то, что надлежало сказать, /620/ дабы они были благоразумны. Что [эмир] не позвал Бектугды, тоже было не к добру, потому что Бектугды обиделся, он был вроде как бы эмиром гулямов и все, что он говорил, те исполняли. А все, что происходило, было неблагоприятно, ибо судьба захотела сделать свое дело. *Когда Аллах захочет что-либо, он готовит повод к тому*.

Враг час от часу становился отважней, а наш народ — ленивей. [Войсковая] старшина и предводители сильно старались вместе с эмиром. Эмир, да будет им доволен Аллах, совершал мощные наскоки, но стало ясно, как солнце, что ему не поддадутся. Удивительно, что в этот день не произошла беда, ибо было уже совсем близко к тому. Неприятель отбил много верблюдов и добра. Схватки продолжались до часа молитвы, покуда не закончился переход, так что от того места, откуда мы вышли, до берега реки было три фарсанга. Расположились мы на берегу реки в беспорядке, словно растерянные. Все люди утратили надежду; было несомненно, что произойдет большое несчастье. Начали скрытно готовить верблюдов-скороходов, подбирать заводных лошадей из числа сильных и крепких животных, заботиться о вещах и наличных, деньгах; прощались друг с другом, точно и впрямь произойдет светопреставление.

Эмир остался наедине с Бу Сахлем Завзани и везиром и сказал: “Дело выходит из границ, как быть?” “Не нужно было идти в поход, [ведь] говорили же, и слуга [твой] кричал, вот Бу Сахль мой свидетель. А теперь отступать никак невозможно — мы подошли к Мерву. Надобно позвать Бектугды, потому что Бу-л-Хасан Абдалджалиль в Герате с ним грубо поспорил, так что он расплакался, это тоже не исправлено, и, в-третьих, история с Ар-тегином, от его присутствия Бектугды с ума сходит. Он турок важный, хоть и бездействует, но ежели, например, скажет “нужно умереть”, — они умрут. Когда он утешится, гулямы будут драться, враг не столь опасен. А начальнику индийцев тоже надобно нарвать уши”. Кто-то пошел и позвал Бектугды одного. Эмир обошелся с ним очень ласково и сказал: “Ты нам заместо дяди. То, что произошло с твоими людьми ⁵¹ в Газне, с помощью письма не понравилось, оно будет улажено в нашем присутствии, когда мы туда прибудем; ты увидишь, что будет приказано. Бу-л-Хасана Абдалджалиля опасаться нечего и жаловаться на него не следует, ибо он по заслугам своим /622/ получил и получает, а об Ар-тегине хаджиб сам просил и одобрил, чтобы он был его помощником. Ежели он не достоин, то его уберут”.

Бектугды облобызал землю и произнес: “Зачем же ставить слугу [государя] в такое положение, что приходится говорить ему такие слова. До сих пор от государя была одна только ласка. Кутвал — газнийский эмир, он кроме себя никого не может видеть. То, что следовало за нарушение чужого права, кое тот учинил, государь приказал, да и слуга [его] тоже не бессилен, чтобы с помощью могущества государя не суметь заставить относиться к себе справедливо. Кто такой дебир Бу-л-Хасан? Не будь [у меня] уважения к собранию государя, он бы получил по заслугам. Позор бы пал на слугу [твоего], коль стал бы он жаловаться на него. А Ар-тегин весьма умен и годен для дела, и лучшего не надо. Бездействуют гулямы от безлошадья. Ежели государь найдет возможным, то пусть даст коней двести арабских и отборных из числа крепких, дабы дело пошло хорошо”. “Прекрасно, — ответил эмир, — сегодня же вечером нужно дать”. Индийцев тоже позвали и задали головомойку. Предводители их говорили: “Нам стыдно сказать государю, что люди наши голодны, а лошади бессильны, ибо уже четыре дня, как никто из нас не получал ни муки, ни ячменя. Однако, хотя это так, мы будем драться покуда живы и никакой провинности не допустим. Сегодня же вечером мы скажем всем, что нужно”. И они удалились.

На рассвете сотворили утреннюю молитву, пробили в литавры и двинулись вперед. Вокруг эмира я видел пятьдесят-шестьдесят заводных верблюдов-скороходов, человек триста гулямов, утопавших в оружии, двенадцать слонов в доспехах /623/ и весьма изрядное количество боевых припасов. В этот день мы прошли каких-нибудь полфарсанга,как поднялся крик неприятеля, с четырех сторон набросилось множество людей, и начался бой, жестокий бой. Знамен Тогрула, Ябгу и Дау-да нигде не было видно. Говорили, они находятся в сторожевом полку, выдвинули вперед всех самых отборных вояк, а сами стоят наготове, дабы ежели что-либо случится, уйти вслед за обозом. Вследствие больших трудностей, кои были в этот день, [неприятель] не сумел преградить путь нашим людям, и они бились хорошо.

Отбиваясь, мы поздним утром добрались до ограды Денданекана ⁵². Там эмир остановился на одном холме и потребовал воды. Прочие тоже остановились, и враг оправился и остановился. [Все] устали. На стену ограды ⁵³ вышло много людей и спускали вниз кувшины с водой. Бойцы задерживались и пили, ибо мучились от жажды и утомились, а большие протоки все пересохли и [в них] не было ни капли воды. Эмир приказал: “Спросите о водоеме для животных”. Они ответили: “В замке пять колодцев, и они дадут воду войску, а вне замка есть еще четыре колодца, в которые неприятель набросал падали и устья крепко забил, через час мы это исправим. А до того водоема, о коем говорили государю, отсюда пять фарсангов, и нигде [по дороге] воды нет”. Эмиру докладывали, что нужно остановиться здесь, потому-де что сегодня дело шло чисто, и мы одержали победу. Он отвечал: “О чем тут разговаривать? Как могут семь-восемь колодцев напоить столь, великую рать! Пойдем сразу к водоему”. Да и как нам было стать здесь, раз должно было свершиться великое событие? [Нам] суждено было пойти, а беде случиться, потому что когда [государь] оттуда тронулся, порядок расстроился: дворцовые гулямы слезли с верблюдов и начали отнимать лошадей от тазиков и от всех, кто был послабее, под тем предлогом, что мы-де хотим воевать.

Эмир стоял на месте, тогда напали на него; он ответил сильным ударом. При нем было смазанное ядом копье, кого бы он ни поражал, ни коня, ни бойца не оставалось. Несколько раз вражеские воины добирались совсем близко к эмиру, подымали клич, но все подряд получали удары и отбегали. Ежели бы в тот день падишаха поддержала тысяча хороших, дружных всадников, он справился бы с делом, но поддержки не было. Я видел эмира Мавдуда, да будет им доволен Аллах, пригнувшись к луке седла, с обнаженным мечом в руке он мчался на коне и кричал воинам: “Негодяи! Несколько конных за мной!” Само собой, ни один всадник не последовал [за ним], покуда он, потеряв надежду, не присоединился к отцу. Гулямы-тазики стойко стояли с эмиром и бились крепко изо всех сил, особливо один хаджиб Абдарреззака, гулям высокого роста с мужественным обликом. Подскочил туркмен, ткнул его копьем в горло и повалил. Подскочили еще другие, схватили его коня и оружие, и гулям отдал душу, а прочие пали духом.