Сульпиций Север. Введение. Ч.3.

СУЛЬПИЦИЙ СЕВЕР

III. Генезис произведений Сульпиция

1. “Житие Мартина” и Письма

Первое произведение Сульпиция - это “Житие Мартина”, для которого он начал собирать материал после первого посещения святого в 393/4 г. В течение последующих 3 лет он близко сошелся с Мартином, ибо к нему было послано 2 монаха из Тура с тем, чтобы сообщить о смерти епископа в ноябре 397 г 1. К тому времени “Житие Мартина” было уже закончено. Известие о смерти Мартина Сульпиций сначала получил благодаря видению, которое имело место до прихода монахов. В этом видении Мартин, улыбаясь, “протянул мне своей правой рукой маленькую книжицу, которую я написал о его жизни” 2. Вне всякого сомнения, “Житие” к этому времени было уже закончено и начало свой путь к читателю: оно уже достигло Паулина в Италии 3, а также других людей, менее к нему расположенных. Среди таких “многих” были и те, которые весьма скептически восприняли данное произведение и спрашивали: как же могло случиться так, что человек, которого Сульпиций называл имеющим власть над смертью и огнем, в действительности, сам пострадал при пожаре. К тому времени Мартин был еще жив и, как выясняется, вполне здоров, хотя бы для того, чтобы посетить Трир 4.

Уточненную дату обнародования “Жития” можно, со всей определенностью, отнести к 396 г. Как мы уже видели, Сульпиций состоял в регулярной переписке с Паулином, но последний не упоминает об этой работе в своем письме 5 к Сульпицию, написанном летом 396 г., а сообщает о ней только лишь в письме 11, которое он написал осенью 397 г 5. [248] Из этого можно сделать вывод о том, что Сульпиций послал Паулину копию “Жития” с курьерами, которые, согласно обычной практики, отправились в Нолу осенью 396 г. Следовательно, мы можем предположить, что книга была завершена примерно между этим временем и осенью 395 г., когда предыдущий посланец направился в Нолу.

У нас также есть еще один блок дополнительной информации, помогающий датировать “Житие”. Сульпиций говорит о том, что Мартин умер после Кляра, а с последним это случилось тогда, когда книга была уже написана. Поэтому она не могла быть завершена задолго до смерти Мартина и потому самая вероятная дата ее завершения - лето 396 г.

Цель жизнеописания епископа, которого столь высоко чтил Сульпиций, частично связана с вопросом об аудитории, для которой все это писалось. “Житие” посвящено Дезидерию, аквитанцу, который принадлежал к тем же аскетическим кругам, что и Сульпиций с Паулином. Рядом с этим посвящением мы можем поместить примыкающие к нему слова, где он выражает надежду на то, что эта маленькая книжица доставит удовольствие “всем святым” 6. Это показывает, что Сульпиций видит свою непосредственную аудиторию в лице узкого круга новообращенных галльских аскетов и сочувствующих им.

Однако, как мы уже видели, подобного рода аскеты часто воспринимались довольно враждебно даже самими христианами. Судя по всему, большинство галло-римского епископата негативно относилось к аскетизму Мартина и его последователей. Сульпиций показывает себя весьма осведомленным в этом вопросе 7 и потому он вынужден был затронуть эту тему в своем безусловно хвалебном сочинении о Мартине. Возможно, при этом ставилась цель защитить Мартина от поношения его противников, но была и другая - показать во всей ее значимости аскетическую жизнь Мартина после того, как он стал епископом. Отсюда следует, что “Житие” может рассматриваться как форма пропаганды аскетизма. Кроме того, по своему существу оно означает косвенное обвинение в адрес других епископов, поскольку в нем особо подчеркивались те добродетели, которые у них очевидным образом отсутствовали. Сульпиций, конечно же, писал “Житие Мартина” для галло-римского епископата, но, в некотором смысле, и против него 8. [249]

Третья категория аудитории подразумевается в тщательно продуманном предисловии к “Житию Мартина” и письме. Создается впечатление, что они представляют скрытый диалог с культурными традициями античности 9. В первых словах своего предисловия Сульпиций явно подражает произведению Саллюстия “О заговоре Катилины”. В нем Саллюстий подчеркивает мимолетность человеческой жизни, значение судьбы, которая может быть отчасти побеждена путем обретение славы, основанной на добродетели дел или речей 10. Таким образом, Саллюстий видел высшую цель человеческой жизни в обретении вечной славы и сам, не питая никаких иллюзий относительно политической жизни, хотел достигнуть этого путем написания истории. Сульпиций, похоже, тоже придерживался такого мнения, так же, как и Августин 20 лет спустя 11. Ставя перед своим предисловием задачу напомнить читателю саллюстиево credo, Сульпиций затем развенчивает его: “Разве поможет им слава их произведений с окончанием этого века?” - спрашивает он. Эти язычники “стремясь оценивать человеческую жизнь только сиюминутными деяниями и по слухам, обрекают свою душу на смерть”. Эта бренная слава контрастирует с вечной жизнью, которая открыта для всех, кто живет в этом мире религиозно, но не для тех, кто обретает славу языческим способом - через писание, сражения или философию. Таким образом, получается как бы двойной контраст между тем, что уйдет вместе с этим миром и тем, что вечно, с одной стороны, и между смертью человеческой души, где только память может ее сохранить и смертью самого человека, с другой.

Однако Сульпиций не отвергает римскую языческую историографию. Разочарованность Саллюстия в общественной жизни и последующий отход от нее некоторым образом сравним с подобными же действиями Паулина Ноланского и самого Сульпиция. Далее, Сульпиций, как и Саллюстий, предполагал обрести славу в жизни вовсе не этим путем, а своими произведениями. Как и другие древние историки, он преследовал цель увековечить жизнь одного человека в качестве образца для подражания будущим поколениям. [250] Таким образом, вступительная глава в “Житии Мартина” может быть интерпретирована как диалог с великими историками языческого Рима, прежде всего, с Саллюстием. Сульпиций не столько отвергает их взгляды, сколько корректирует их: он замещает их цель описания языческих героев, борющихся за земную славу, своей собственной целью описания христианского героя, сражающегося за вечную жизнь. Мартин дает пример подлинной мудрости, небесного служения и божественной добродетели 12. Вот почему именно в тот момент, когда кажется, что Сульпиций отвергает великие культурные традиции греко-римского мира, на самом деле он возрождает их, но уже в собственной интерпретации 13.

Какова цель этого прекрасно исполненного вступления и этого диалога с традиционной римской культурой? Наверное, желание того, чтобы “и образованный удостоверился” 14, как написал Сульпиций 8 лет спустя в своей “Хронике”. Мы не должны быть введены в заблуждение конечной победой христианства настолько, чтобы забыть, что в 394 г., когда Сульпиций планировал свое “Житие Мартина”, язычник Никомах Флавий получил должность консула и активно взялся за возрождение язычества в Риме 15. Современные исследователи обращают внимание на то, как римская аристократия после правления Юлиана “идентифицировала себя с классическим прошлым, в котором христиане не участвовали”. Результатом этого была трансформация “конфронтации религий в конфронтацию культур” 16. Отсюда становится понятным значение обращения Сульпиция к литературе великих римских писателей и постановки этой традиции на службу христианству. И хотя некоторые христиане радовались быстрому свержению бывшего ритора Евгения и язычника Никомаха Флавиана с их языческими замашками, Сульпиций намеревался добиться признания “образованных”.

Таким образом, общая историческая обстановка, в которой находилось “Житие Мартина”, была сложной. Потому “Житие” являлось не просто описанием жизни монаха, [251] предназначенным только для узкого круга аскетов 17, оно предполагало более широкую аудиторию, т.е. людей церкви и тех его соотечественников, чья лояльность христианству нарушалась их любовью к классической культуре, в которой они были воспитаны.

Эти обстоятельства, сами по себе, являются достаточными для того, чтобы объяснить генезис “Жития Мартина”, но, нам кажется, в этой работе можно найти проявление и более личных мотивов. Кроме того, надо помнить, что время написания “Жития” охватывает критический период в жизни Сульпиция, связанный с его обращением к аскетизму, и непосредственными последствиями этого события: от 393/4 г., когда он впервые посетил Мартина и его будущее было еще неопределенным, до 396 г., когда Сульпиций уже сделал выбор и переделал свою жизнь по образу Мартина. Как и Саллюстий, Сульпиций оставил свою карьеру и занялся писательством, но последний - в отличие от Саллюстия - был более тесно связан с предметом своего описания. Как и Тит Ливий, Сульпиций искал награды за свою работу, но награда эта была христианской по своему смыслу. Мы можем сравнить его надежды с надеждами его современника Пиония, который заключил свое переписывание “Мученичества св. Поликарпа” следующими словами: “Итак я, Пионий, переписал это с копии Исократа. После этого я приложил немало усилий для согласования ее с откровением св. Поликарпа, собирая те страницы, которые от времени пришли в ветхость, надеясь, что Господь наш, Иисус Христос, причислит и меня к тем, кто избран для Царствия Небесного” 18.

Как и Пионий, Сульпиций надеялся, что его литературные усилия принесут ему небесное вознаграждение. И Паулин рассматривал “Житие” как, в некоторой степени, “дар” Сульпиция, подобно тому, как Мартин отдал половину своего плаща нищему. В ответ, как он надеялся, Христос-Агнец покроет Сульпиция своей шерстью в день Страшного Суда 19.

Мы также должны отметить активную роль, отводимую Поликарпу Пионием, ибо это же может быть перенесено и [252] на отношение Сульпиция к Мартину. В некотором смысле “Житие Мартина” посвящено и Богу, и Мартину, причем последний выступает в роли заступника перед первым. С другой стороны, собственная жизнь Мартина является свидетельством продолжающегося пребывания Бога в Галлии IV в., так как Христос присутствует - и действует - через своих святых 20. Вследствие этого Сульпиций мог выразить надежду, что всякий уверовавший, скорее, чем просто прочитавший, будет вознагражден Богом 21. С другой стороны, “Житие Мартина” может быть рассмотрено как приношение ученика и клиента своему учителю и патрону 22. За время своей жизни Мартин показал себя как могущественный заступник в небесном суде: весьма примечательно то, что его молитвами был возвращен к жизни еще не окрещенный ученик 23. Эта роль заступника перед Богом для своих последователей получила еще большее подтверждение после смерти Мартина. В своем письме к Аврелию, Сульпиций описывает видe ние: он видит улыбающегося Мартина, который протягивает ему его же “Житие Мартина”. Затем он, попросив и получив обычное благословение Мартина, хотел последовать за ним и Кляром, но Мартин вместе с последним вознесся на небеса. Бесплодные усилия пробуждают Сульпиция и это происходит в тот момент, когда один из его мальчиков пришел сообщить о смерти Мартина. При этом известии Сульпиций падает в обморок, но затем пытается утешить себя и Аврелия мыслью о том, что Мартин будет всегда присутствовать в тот момент, когда люди будут говорить о нем или молиться и он защитит их своим благословением, как это сделало видение, поскольку вознесение Кляра вслед за своим учителем доказывает, что небеса открыты для последователей Мартина. Сам же Сульпиций весьма сомневался в своей возможности последовать за святым человеком, но уповал на его заступничество 24.

Таким образом, можно предположить, что один из основных мотивов писательства - получение вечной [253] награды - был более глубок и личен для Сульпиция по сравнению с языческими историками, и эти чувства, когда-то возникшие, впоследствии становились все более интенсивными. Жизнь Сульпиция и его будущее были тесным образом связаны с личностью Мартина, который “любил меня (т.е. Сульпиция - А.Д.) ... больше других” 25. Он отказался от своей светской карьеры, как и советовал Мартин, вследствие чего приобрел враждебность и непонимание своих современников. И все же Сульпиций понимал разницу между своим образом жизни и образом жизни Мартина и потому связывал все свои надежды с литературными трудами и заступнической силой Мартина 26.

Существует еще одна версия, согласно которой “Житие Мартина” может бы связано с внутренним миром Сульпиция более тесно, чем это может показаться на первый взгляд. Обращение к аскетизму и Паулина, и Сульпиция породили враждебную реакцию, но в то время как первый радикально порвал со своим старым образом жизни, перебравшись в Нолу, Сульпиций остался в своей родной Аквитании и отвечал отказом на все приглашения Паулина приехать к нему. Вместо этого Сульпиций занялся попыткой объяснения причины столь враждебного их отношения к миру 27. Паулин понимал эту цель и не надеялся отговорить его, цитируя фрагмент из псалмов, который рассказывал об избранном Богом народе, отделившим себя от язычников, окружавших его: “Мой брат, ... не будем обращать внимание на насмешки и ненависть неверных. ... Яд аспида под устами их... . Сердце их - пагуба, гортань их - открытый гроб. Побережемся их закваски, чтобы она не повредила всего. Как об этом написано: “... с милостивыми ты поступаешь милостиво, с мужем искренним - искренно, с чистым - чисто, а с лукавым - по лукавству его” 28. Только тем, кто пришел к смирению и признал свое невежество будет оказана помощь. Те же, кто счастлив своей земной жизнью, своими удовольствиями, карьерой и благосостоянием, останутся при своем 29. [254]

Это письмо было написано в начале 395 г., когда Сульпиций уже работал над “Житием Мартина”. Хотя оно непосредственно не приводит нас к выводу о том, что это была апология собственной жизни, мы должны помнить, что перед нами первая работа, сделанная человеком недавно обратившимся к христианскому аскетизму, идеалом которого был Мартин. Она написана в то время, когда Сульпиций был очень чувствителен к враждебности или непониманию окружающих его людей, включая, возможно, и своего собственного отца 30. Обращение к аскетизму знатного и хорошо образованного человека в расцвете сил было явлением достаточно необычным и весьма возможно, что это обращение усилило его собственные моральные позиции и оправдывало его в глазах тех людей, среди которых он жил и, как мы узнаем от Паулина, Сульпиций планировал объяснить все это именно через написание “Жития Мартина”.

Отсюда понятно, что “Житие Мартина” можно назвать чем угодно, только не работой на заказ. Хотя Мартин был еще жив и они находились между собой в тесной дружбе, при явно благоговейном описании жизни своего героя и его идеалов Сульпиций, помимо всего прочего, конечно же, излагает и свои собственные взгляды, живым воплощением которых был Мартин. О глубине их отношений мы можем судить по тому, что не только образ жизни Сульпиция, но также его теологические и церковные идеи, похоже, берут свое начало от Мартина. Весьма примечательной выглядит уверенность Сульпиция в близком конце света, его осуждение вмешательства в церковные дела светской власти и его суровая критика богатства, амбиций и алчности руководства церкви. Во всех трех случаях Сульпиций дает нам свидетельства того, что и Мартин имел подобные же взгляды 31 по этим вопросам, а его описание Мартина, в свою очередь, является отражением его идеала галльского епископа.

Если же мы добавим к этому отношение к Мартину, как к своему адвокату перед Богом, становится совершенно [255] ясным, что критика “Жития Мартина” должна была задеть Сульпиция за живое. В течение года возник скептический вопрос о странной неспособности Мартина уберечь себя от огня и в своем первом письме Сульпиций немедленно встает на защиту своего героя. Он сравнивает критика с вероломными евреями или обвиняет его в глупости, которую ранее приписывает язычникам, когда проводит параллель между Мартином и апостолами Петром и Павлом: как и они, Мартин достиг величия не легким путем, а триумфальным преодолением препятствий. Вскоре после этого Мартин умирает, так как последующие произведения Сульпиция - это два письма, описывающие видe ние смерти Мартина и его торжественные похороны 32. Так появился первый полный портрет Мартина в своем развитии, портрет мученика и по устремлению, и по добродетели, хотя и без пролития крови.

2. “Хроника” и “Диалоги”

Две другие работы Сульпиция “Хроника” и “Диалоги” написаны почти одновременно. Хронологическая привязка первой - год консульство Стилихона, который истек в 400 г. Это говорит о том, что сочинение было написано именно в этом году или же сразу после него.

Однако представляется интересным тот факт, что “Хроника” использует материал, взятый из письма Паулина к Сульпицию, а оно датируется 403 г 33. Й. Бернайс доказывает, что выдержка из этого письма была включена в “Хронику” (ближе к ее концу), когда она уже была написана 34. Его точка зрения выглядит весьма смелой, хотя и не опровергнута по сей день. Она кажется весьма правдоподобной, хотя сказать что-то более определенное по этому поводу вряд ли возможно. Во всяком случае, признание этой гипотезы означает, что обнародование данного произведения не могло иметь место ранее второй половины 403 г. С другой стороны, отсутствие упоминаний о варварских нашествиях, которые потрясали Галлию в 406-407 гг., говорит о том, что публикация не могла состояться позже конца 406 г. [256]

“Диалоги” также не содержат сведений о варварских вторжениях, о чем мы встречаем ясное упоминание у Иеронима в 410/12 г. Исходная дата обозначена сообщением Сульпиция об оригенистских спорах. О Постумиане сообщается, что он только что вернулся из паломничества на Восток 35. Во время его длительного путешествия, продолжавшегося 3 года, первым пунктом посещения была Северная Африка. Вскоре после этого он оказался в Александрии в то время, когда оригенистский спор привел патриарха и монахов к прямому столкновению и работы Оригена были запрещены решениями поместных соборов 36. Эти события позволяют датировать путешествие Постумиана 400 г., что дает предельную дату для “Диалогов” - 403 г. С этим согласуется упоминание одного из участников “Диалогов” о том, что это имело место 8 лет назад, когда Мартин описывал свои видения Антихриста 37. Интерес, проявленный к оригенистскому спору, говорит о том, что этот пассаж был написан в то время, когда данная тема была еще весьма актуальна.

Есть ряд свидетельств, говорящих о том, что первоначально “Диалоги” были опубликованы в 2 частях, так как последний диалог показывает глубокую заботу о перечислении свидетельств чудес Мартина и в нем ясно заявляется о том, что нужно считать явными еретиками всех тех, кто высказывает сомнения в “некоторых вещах, которые были рассказаны вчера”, т.е. содержащиеся в I и II “Диалогах” 38. Второй момент заключается в том, что самый древний манускрипт и сообщения галльских писателей V-VI вв., которые описывали эту работу, и прежде всего Геннадий, говорят именно о двух диалогах 39. Это деление на две части, таким образом, отвечает двум дням проведения бесед. [257]

Что касается замысла, цели и аудитории этих более поздних сочинений, то “Хроника” дает краткую историю богоизбранного народа от сотворения мира до времени написания самой “Хроники”. Полторы книги посвящено событиям Ветхого Завета. Затем, после краткого упоминания о рождении Христа и Его распятии, беглого описания церковной истории вплоть до восшествия на престол Константина, Сульпиций посвящает последние 19 глав описанию состояния церкви IV в., уделяя особое внимание арианской и присциллианской ересям. Мартин упоминается только в связи с его ролью в деле Присциллиана. Это ставит “Хронику”, в некоторым смысле, особняком от других работ, в центре которых всегда был Мартин.

Заявленная цель “Хроники” - “дабы неискушенный почерпнул и образованный удостоверился” и эта задача, объединенная с желанием автора пересказать библейские сюжеты в классическом стиле, показывает, что и здесь Сульпиций пытается наставить образованного человека в христианской вере, как это имело место в “Житии Мартина” 40. Сульпиций находит свой материал в Ветхом Завете и в современной ему истории с тем, чтобы подкрепить свои суждения о положении церкви. Особую непримиримость он выказывает к богатым епископам и всячески подчеркивает необходимость для религиозных лидеров противостоять светским правителям, осуждая последних за вмешательство во внутрицерковные вопросы 41. Обе эти идеи были ясно заявлены в произведениях о Мартине, где последний фигурирует как идеальный епископ. Потому в своей “Хронике” Сульпиций описывает страх епископов перед Присциллианом как причину для негативного отношения к аскетизму в целом. Хотя он и озабочен опровержением учения Присциллиана, но все же из его повествования видно, что раздоры, имевшие место после суда и казни Присциллиана настолько ожесточили церковную жизнь, что истинный народ Бога (имеется в виду Мартин и его сторонники) почувствовали себя [258] оскорбленными и презираемыми 42. В этом мы снова можем увидеть связь между “Хроникой” и работами о Мартине.

Последние имеют для нас особый интерес, а именно: “Житие”, письма и “Диалоги”. Как мы уже видели, письма вырастают из “Жития”, завершая и защищая образ Мартина. В особенности это видно по первому письму, которое несомненно было написано как ответ на скептический отзыв по поводу “Жития”. Сходное основание мы находим и в “Диалогах” 43, где апологетическая цель присутствует еще более очевидно. Мы находим здесь описание возвращения Постумиана из его путешествия в Африку, Египет и Святую Землю. Сульпиций расспрашивает его об аскетах Востока, сравнивая их с собратьями в Галлии, поскольку на его родине аскетическая практика встречала сопротивление со стороны местных епископов 44. Таким образом, в начале “Диалогов” контраст между аскетизмом Мартина и его последователей и поведением остального галльского клира обнаруживается весьма явно и он проявляется особенно резко на фоне образа жизни и подвигов монахов Египта. И конечно же одной из главных задач “Диалогов” было сравнение добродетелей Мартина и египетских монахов с тем безусловным выводом, что Мартин один совершил столько, сколько сделали все египетские отшельники вместе взятые и даже больше. Причем Мартин достиг всего этого в более трудных условиях 45.

Таким образом, “Диалоги” создавали апологию одновременно в двух направлениях. С одной стороны, они были написаны с целью защиты того описания Мартина, которое было дано в “Житии”, перед лицом скептицизма и враждебности со стороны галльского клира. С другой стороны, они пытались изобразить аскетизм Мартина как практику того же рода, что была свойственна египетским подвижникам пустыни и доказывали, что Мартин был отнюдь не хуже их. Греция могла гордиться присутствием там в свое время апостола Павла, Египет - большим количеством святых. Однако одного Мартина было достаточно, чтобы Европа ни в чем не уступила Азии 46. В этой связи мы должны отметить сильное желание Сульпиция защитить галльское монашество от едких замечаний Иеронима. Хотя Сульпиций охотно допускал, что резкие слова Иеронима по поводу [259] отхода галльских монахов от аскетической жизни во многом связаны с особенностями галльской натуры, но именно поэтому он старался подчеркнуть строгость аскетической практики Мартина, как свидетельство тому, что у него на родине есть достойные последователи монашеских идеалов 47.

В заключение мы должны сказать о том, что основа для написания “Жития” и “Диалогов” является сходной, но не идентичной. Как и “Житие”, “Диалоги” были предназначены, прежде всего, для аскетических кругов Галлии, но их апологетическое - и дидактическое 48 - значение предполагает более широкий круг читателей. Как и “Житие”, “Диалоги” писались с расчетом на современную Сульпицию галльскую церковь, но в своей последней работе он поместил больше прямой критики, тогда как более раннее произведение на это только намекает, выдвигая вперед добродетели Мартина 49. И наоборот, желание защитить Мартина более явственно просматривается в “Диалогах”, а не в “Житии”. Что же касается третьей категории читателей, которым предназначалось “Житие” - образованным галло-римлянам, - не желавшим менять Вергилия и Саллюстия на Библию, то они вновь приглашались к разговору. Галл чувствует, что ему будет весьма уместным начать свою речь с цитаты из Стация, “потому что мы говорим среди людей образованных”. Кроме того, мы встречаем также фразы из Теренция, Саллюстия и Вергилия 50. Таким образом, можно заключить, что, в общем, аудитория и цель “Жития” и “Диалогов” сходны. Главное различие между ними заключается в том, что в “Диалогах” сложная природа аскетического идеала (в лице Мартина) проявляется открыто, в то время, как в “Житии” это только подразумевается. Данное различие возможно отнести частично на счет рецепции из “Жития”, частично, возможно, на счет нарастания разногласий между аскетами и епископами Галлии в промежутке между 396 и 406 гг., а также частично на счет различия литературных жанров.

IV. Литературная форма работ о Мартине

Если мы желаем понять литературную форму работ Сульпиция, посвященных Мартину, нам всегда нужно [260] помнить об их многосоставной основе. Это подразумевает не только книги, прочитанные и использованные Сульпицием, но также и устную традицию, к которой он прибегал, и исторические обстоятельства, соответствующие написанию каждой отдельной работы. Например, как мы уже отмечали, характерной чертой произведений Сульпиция является то, что образ Мартин описывается им не только в “Житии”, но также дополняется письмами и “Диалогами”. Если мы предположим, что Сульпиций именно в такой последовательности распланировал свои работу с самого начала и затем искал соответствующие литературные аналоги, то мы ничего не добьемся. Вместо этого мы должны помнить, что “Житие” было обнародовано до смерти героя повествования и потому два письма, описывающие его смерть и погребение были нужны для завершения образа. Кроме того, “Житие” идеализирует сложную фигуру Мартина, но помещает ее в гущу церковных неурядиц в Галлии, откуда и возникает необходимость непосредственной его защиты в первом письме и, несколько позже, в “Диалогах”. С этой точки зрения, представляет интерес рассмотрение литературной формы работ о Мартине и их отношение к литературным традициям античности.

1. “Житие Мартина”

“Житие Мартина” может быть разделено на 4 неравных части 51: 1) посвятительное письмо и предисловие, разъясняющее цели и рамки работы (обращение к Дезидерию и гл. 1 “Жития”); 2) хронологическое описание жизни Мартина от времени его рождения и до избрания епископом, а также основания Мармутье (гл. 2-10); 3) описание чудес, совершенных Мартином во время пребывания на посту епископа Тура (гл. 11-24); 4) рассказ о визите Сульпиция к Мартину, сопровождающийся описанием внутренней жизни и аскетических устремлений турского епископа (гл. 25-27). Внутри этой общей схемы раздел третий - чудеса Мартина -может быть подразделен на: а) Мартин борется против ложной религии (гл. 11-15); б) исцеления и экзорцизм, произведенные Мартином (гл. 16-19); в) Мартин и император Максим (гл. 20); г) истории, иллюстрирующие способность Мартина “различать духов” (гл. 21-24). В целом “Житие” показывает следы тщательной разработки и мы [261] имеем все основания верить Сульпицию, когда он утверждает, что был весьма строг при отборе материала 52.

Если литературная конструкция “Жития” была заранее ясно продумана, то вполне законно возникает вопрос: какого жанра придерживался Сульпиций и как он рассматривал свою работу в связи с литературными традициями античности? К счастью его посвятительное обращение и письмо дает исходную точку для анализа. Эти два фрагмента хорошо исследованы Фонтэном, который указывает на два важных момента в понимании данной работы Сульпиция: 1) его большое внимание к литературному стилю; 2) его подход к римской историографии 53. Начальные предложения из предисловия, как мы уже видели, излагают идею Саллюстия о достижении славы и добродетели посредством писательства, а затем переосмысливают эту цель в специфически христианском духе. Во второй части предисловия (V. M. 1, 6-9) традиции римской историографии проглядывают еще более явственно. Сульпиций описывает задачу, которую избрал лично он и кратко сообщает о содержании своей работы и ее благотворных функциях. Он также говорит о своей разборчивости при собирании материала и своем понимании исторической истины.

В эпоху античности биография рассматривалась как нечто относящееся к иному жанру, чем историография. “История описывает в деталях, что ее персонажи совершают, биография в большей степени сосредотачивается на раскрытии того, какого рода личностями они являются и отбирает материал с этой точки зрения” 54. Мы можем добавить, что биография даже больше, чем история интересуется удобочитаемостью и исторической точностью. Но хотя это различие между историей и биографией широко известно, оно не абсолютно: римская республика породила в итоге принципат, и отражением этого в литературе стало доминирование личности в римской историографии 55; и где мы можем провести разделительную черту между историей Тита Ливия, произведениями Саллюстия, “Агриколой” Тацита и биографиями Светония? Если рассматривать эту проблему [262] вопреки данному историко-литературному фону, то будет неудивительным обнаружить у Сульпиция некоторое несоответствие в композиции его “Жития” по сравнению с тем же Саллюстием. Поэтому, пожалуй, есть только одно характерное место в его предисловии, которое в наибольшей степени связано скорее с историографией, чем с биографией - это его подход к истине 56. Слова Сульпиция: “вообще, я предпочел бы за лучшее промолчать, чем говорить ложь” являются реминисценцией слов Цицерона о том, что тот не является историком, “кто стремится говорить ложь” 57. Однако Фонтэн указывает на юридическую основу заявления Сульпиция о том, чтобы его читатели “относились к сказанному с доверием” и было бы хорошо, если бы мы могли рассматривать заявление Сульпиция о полноте истины в свете сходных фраз из “Диалогов” и трактовать их как знак честной авторской позиции, а не только как литературный штамп 58.

В других отношениях Сульпиций поступает как типичный биограф. Таким образом, его подход не перегружает читателей информацией и является в большей степени биографией, чем историографией. В этом отношении можно провести соответствующие параллели между Сульпицием и Непотом. Каноны биографического жанра также помогают объяснить принципы отбора материала для “Жития Мартина” 59. Сульпиций рассматривает Мартина в качестве “самого святого мужа” и, как многие его современники, проводит прямую связь между святостью и способностью совершать чудеса. И потому для Сульпиция было естественным посвятить большую часть своего рассказа о Мартине именно историям о чудесах, которые по его мнению “показывают, что за человек” был Мартин.

Однако существует более убедительное свидетельство того, что Сульпиций писал в русле традиций античной биографии и что именно она лежит в основе формальной [263] структуры “Жития Мартина”. Уникальность и характерность светониевского типа биографий обычно преуменьшается, но все же остается истиной то, что Светоний был весьма влиятельной фигурой в римской литературе и что он все свои жизнеописания выстраивал по одному образцу, даже если последний часто допускал вариации. Типологически этот образец состоял из хронологического описания основных событий в жизни героя до пика его карьеры и славы (при этом в основном внимание уделялось его успехам и достижениям), затем давался его портрет как личности.

“Житие Мартина” можно рассматривать как вполне укладывающееся в эту схему, где главы 2-9 дают хронологический очерк жизни Мартина до его вступления в должность епископа, главы 10-24 описывают его общественную жизнь в этом сане, главы 24-27 описывают частную жизнь героя. Хотя Сульпиций никогда строго не следует какой-то одной модели и хотя он сталкивается с трудностями в приспособлении жизни монаха-епископа к той схеме, которую Светоний использовал для описания жизни императоров, у нас есть более определенные аргументы, подтверждающие эту гипотезу. Речь, прежде всего, идет о собственных словах Сульпиция в предисловии: “и вот приступил я к описанию жизни святого Мартина, чтобы показать, как он вел себя до [получения сана] епископа и после этого”. Последующее тщательное описание поступков Мартина уже само по себе является примером риторического приема “разделения”, который так любил Светоний 60. Далее, главы 2-10 содержат хронологический очерк карьеры Мартина до избрания его епископом и основания Мармутье, следующие 14 глав посвящены совершенным им чудесам. Строго соответствуют светониевой схеме и последние три главы - они описывают личность Мартина и образ его жизни с возможным завуалированным цитированием Светония в словах “внутреннюю жизнь его и повседневные привычки” 61.

Таким образом, “Житие Мартина” принадлежит традиции античной биографии. Однако это не просто биография, а христианская биография, что требует особого пояснения. [264] Но как только мы пытаемся достичь большей точности, мы сразу сталкиваемся с противоречивыми мнениями о месте и характере “Жития”. Некоторые ученые ставят его в ряд латинских житий епископов, чьими героями были, соответственно, Киприан, Мартин, Амвросий и Августин. Другие строго разграничивают жития епископов и жития монахов и помещают ”Житие Мартина” среди последних. Этот ряд выстраивается, начиная с “Жития Антония” Афанасия, Затем, соответственно, идет “Житие Мартина” Сульпиция после чего следуют “Житие Северина” Евгиппия и “Диалоги” Григория Великого. Третий вариант, который, в общем, ведет к сходному результату, классифицирует жития на основе их отношения к чудесному. Это, с одной стороны, неизбежно ведет к различению между такими произведениями, как “История монахов”, “Лавсаик” и житиями Афанасия, Иеронима, Сульпиция и Евгиппия и, с другой, панегирическими по стилю житиями, которые составлялись Иларием из Арля и Эннодием. К ним также можно присоединить “Житие Августина” Поссидия и “Житие Фульгенция” Ферранда на том основании, что они, как и панегирики, представляют собой мало интересного с точки зрения чудес 62.

При столь противоречивых мнениях представляется очевидным одно: христианские биографии на латинском языке уже были доступны в то время, когда Сульпиций работал над своими произведениями. Самым ранним было “Житие Киприана”, написанное его диаконом Понтием вскоре после мученической смерти первого в 258 г. Следующим был перевод Евагрия “Жития Антония” Афанасия. Наконец, существовало три аскетических жития, написанных Иеронимом: “Житие Павла”, созданное в Антиохии между 374 и 382 г., “Житие Малха” и “Житие Илариона”, написанные в Вифлееме между 386 и 392 г. Сульпиций, как мы уже видели, знал все эти жития, может быть, за исключением “Жития Малха”. Однако все они существенно отличаются от “Жития Мартина”. Наш интерес, следовательно, сосредотачивается на “Житии Антония” Афанасия и “Житии Илариона” Иеронима.

“Житие Антония” не укладывается в любую привычную схему. Может показаться, что в данном случае мы опять сталкиваемся с типично античной биографией, где вступительное послание Афанасия напоминает предисловие, главы 1-4 представляют собой краткую историю Антония от его [265] рождения до его становления как аскета, главы 5-14 описывают его достижения на аскетическом поприще и в борьбе с демонами, делая особый акцент на его славном возвращении 20 лет спустя, главы 89-94 рассказывают о смерти Антония и затем суммируют все его подвиги. Однако, середина, обнимающая главы 15-88, не может быть столь же четко привязана к канонам биографического жанра. Ее содержание иллюстрирует две основные темы. Первая - харизма Антония, которая, разумеется, проистекает от Бога. Его мудрость, проницательность, знание будущего, видения и исцеления - все это трактуется как зримое проявление его харизмы. Во-вторых, указанные главы показывают Антония утешающим, учащим и помогающим мученикам, монахам и другим людям - включая даже императоров, но все же он периодически возвращается к аскетических трудам и сражениям с демонами. Конечно, здесь содержится много дидактики, но это также иллюстрирует славу и популярность Антония. Внутри этого большого фрагмента можно провести некоторую рубрикацию: 1) проповедь Антония, содержащая увещевание к монахам, по большей части относительно демонов (гл. 16-43); 2) плоды духовных даров Антония, включая чудеса (гл. 56-66); 3) его диспут с философами (гл. 72-80). Однако сам по себе этот материал не организован схематически 63 и мы находим несколько глав, больше связанных хронологией, как, например, те, которые повествуют о появлении Антония в Александрии (гл. 46, 69-71). Приблизительное хронологическое описание также содержится в периодических публичных появлениях Антония, которые перемежаются бегством от мира, сначала рядом со своей деревней, затем к могилам; следующее - в крепость, расположенную в пустыне, и, наконец, в пещеру. Конечно, можно сказать, что это житие тоже следует довольно схематическому порядку, пусть и своеобразному, - от рождения Антония до его смерти, но в таком случае Афанасий нарушает им самим же заданную последовательность, группируя вместе несколько глав, посвященных сходным темам.

“Житие Илариона” Иеронима более легко сводится к обычной схеме, состоящей из 7 элементов: 1) предисловие (гл. 1); 2) краткое описание жизни Илариона от рождения до обращения к аскетизму (гл. 2-3); 3) аскетическая жизнь Илариона и борьба против демонов (гл. 4-12); 4) чудеса, [266] совершенные Иларионом (гл. 13-23); 5) руководство палестинским монашеством (гл. 24-29); 6) его бегство от мира и мирской славы (гл. 30-43); 7) смерть и вознесение (гл. 44-47). Иероним разделяет жизнь Илариона на несколько отдельных фаз и это дает ему возможность вести повествование и хронологически и, в некоторой степени, образно.

Если сравнить “Житие Мартина” с этими двумя работами, то мы увидим довольно явные различия. Во-первых, Мартин не обращается к аскетической жизни, он уже мыслит себя монахом с 12 лет 64. Далее, возможно он, как и Антоний, слышал христианскую проповедь о том, что не надо заботиться о завтрашнем дне 65, но в то время, как эти слова побудили Антония отказаться от имевшегося у него богатства и принять аскетический образ жизни, Мартин оставался солдатом, отдавая службе половину своего времени. Разрыв со своей прежней жизнью произошел позже, когда он выступил против императора Юлиана со словами: “Я - воин Христов: мне сражаться не должно” 66. Но здесь мы наблюдаем сходство скорее с мучениками, чем с монахами и Мартин не сразу принимает аскетическую жизнь, но сначала отправляется искать епископа Пуатье. Наконец, когда мы узнаем, что Мартин остановился в монастыре, Сульпиций не дает нам понять, что он рассматривает это как новую фазу в жизни Мартина 67. Скорее, таким поворотным пунктом, согласно Сульпицию, является его избрание епископом и основание Мармутье. Фактически вплоть до гл. 9 мы имеем строго хронологический очерк, но, начиная с гл. 11, повествование ведется по определенным темам. Подобная организация материала уже сама по себе отличает “Житие Мартина” от житий Антония и Илариона, поскольку последние два имеют только по одной главе, рассказывающей о жизни героя от рождения до обращения; Сульпиций же дает 7 глав, которые на деле придают 2/5 “Жития” характер хронологического очерка.

Это отличие в формальной организации отражает разные предметы изображения этих житий. Мы не видим процесс совершенствования Мартина в аскетической жизни, как это имеет место в случае с Антонием и Иларионом; акцент в [267] большей степени делается на постоянстве Мартина и непрерывности его образа жизни от детства до старости 68. Кроме того, хотя дьявол также является одним из действующих лиц “Жития Мартина”, его оппозиция не столь тесно связана со стремлением Мартина к аскетической жизни, как это имеет место в случае с Антонием, Иларионом и другими восточными монахами. Вообще, восточные параллели приходят на ум при чтении только двух фрагментов из “Жития Мартина”, причем оба они связаны с появлением дьявола. Первый находится в хронологической части “Жития”, рассказывающей о том, как Мартин покинул Илария и отправился обращать к христианству своих родителей. По дороге он встретил дьявола в человеческом обличии, который обещал ему постоянное противодействие в его служении Богу. Мартин заставил его исчезнуть с помощью той же строки из Писания, какую использовал и Антоний против демона блуда, явившегося ему в образе черного отрока. Однако если отвлечься от сходной цитаты из Писания, то мы находим мало что общего между эти двумя рассказами 69. Второй приходится на главы 21-24, иллюстрирующие умение Мартина распознавать духов. Как мы увидим далее, восточный аскетический образ жизни просматривается здесь весьма явно, хотя и не только он.

Если отвлечься от этих частных моментов, то нужно прямо сказать, что мы не можем рассматривать рассказы о чудесах в “Житии Мартина”, как нечто специфически присущее монаху в противовес епископу 70. Дело в том, что Сульпиций стремится представить Мартина как истинного монаха и истинного епископа. Он не делает секрета из того факта, что считает Мартина образцом для всех епископов Галлии, прежде всего в вопросе отношения к собственности. Отсюда становится ясным, что Сульпиций полагал фигуру монаха-епископа идеальной для решения многих внутрицерковных проблем своей родины. Мартин, по мнению Сульпиция, единственный из всех галльских епископов обладает апостолическим авторитетом, т.е. таким авторитетом, который основывался на его никем не оспариваемых аскетических добродетелях умеренности и постоянства перед лицом [268] попыток двора приручить его 71. Это качество апостоличности ярко проявилось в одном случае исцеления 72. Мартин, конечно же, использовал оружие аскетизма для распространения и усиления влияние веры и церкви, но эта цель была, прежде всего, целью епископа, пастыря своего стада. Поэтому мы видим Мартина, исцеляющего больных и одержимых, как это делал Иисус, разрушающего языческие храмы и основывающего на их месте церкви или монастыри, как это делали другие епископы. Аскетизм Мартина, конечно же, был аскетизмом, поставленным на службу церкви и это мы видим в большей мере, чем в житиях Антония и Илариона. Таким образом, если брать содержание “Жития Мартина” в целом, то будет только наполовину правильным назвать его житием монаха: оно является житием монаха-епископа.

Возвращаясь сейчас к вопросу о структуре, мы можем с уверенностью заключить, что сульпициева организация материала в “Житии Мартина” не имеет ничего общего с “Житием Антония”: первая, хронологическая, часть “Жития Мартина”, последующее затем описание чудес не имеет параллелей в произведении Афанасия 73. Аналогия с “Житием Илариона” несколько ближе. В нем Иероним сгруппировал вместе чудеса Илариона, совершенные им в Палестине. Однако они не выстроены таким образом, чтобы проиллюстрировать популярность Илариона и в этом произведении нет эквивалента финальным главам произведения Сульпиция о внутренней жизни Мартина. Параллели в организации материала, следовательно, весьма ограничены. Таким образом, в категориях формальной структуры “Житие Мартина” ближе к Светонию, чем к какому-либо христианскому биографу, который был известен Сульпицию 74. [269]

Однако реальные параллели между этими тремя житиями святых мы можем найти не в сфере литературной формы, но, в известной мере, в содержании и цели этих житий. Для этого надо вспомнить цель описания жизни святого человека: пропаганда аскетического идеала в этой, земной, жизни и “доказывание” святости героя через рассказанные кем-либо истории о нем. С этой точки зрения Иероним написал свои “Житие Павла” и “Житие Илариона” в большей степени как ответ на “Житие Антония” Афанасия. “Житие Мартина” имеет более сложную основу, чем они: это житие не только монаха, но монаха-епископа. Конечно Сульпиций был хорошо знаком с аскетическими житиями Афанасия и Иеронима, как это показывают “Диалоги”. Там он доказывает, что Мартин превзошел аскетов Египта в их чудесах и, таким образом, может быть поставлен в один ряд с наиболее совершенными из восточных монахов. Это означает, что, в конечном итоге, жития восточных монахов, возможно, повлияли на манеру изложения Сульпицием историй о Мартине и на общее направление, в котором шло изображение его героя. Но имеет ли это отношение к литературным жанрам? Или, выражаясь более точно: насколько принципиально различаются ранние жития святых, которые содержат множество рассказов о чудесах (Антония, Илариона и Мартина) и те, которые (“Житие Августина”) таковых не имеют?

Для того, чтобы разобраться в этом вопросе, мы должны немного отвлечься от житий святых IV в. с тем, чтобы бросить беглый взгляд на отдаленного предшественника этого литературного жанра. Это означает обращение к эпохе эллинизма, когда среди персонала некоторых языческих святилищ имелись специальные должностные лица, называемые o i a r e t a l o g o i , чья задача заключалась в том, чтобы предавать гласности чудеса, совершаемые богами в этой местности. Собрание записей таких чудес оформлялось в виде книг, что и позволило современным ученым ввести термин “аретологии” для обозначения подобных сочинений 75. В большинстве своем этот термин является на сегодня общепринятым. Однако еще в 1906 г. Р. Райтценштайн попытался придать слову “аретология” более широкий смысл, обозначив им всякие сообщения пророков и философов о чудесах, [270] которые являются сугубо легендарными, не имеют четкой формальной структуры и исторической точности 76. Но в таком случае “аретологии” могут быть найдены и в языческой, и в иудео-христианской литературе. Что касается первой, то сам Райтценштайн выделяет “Жизнь Аполлония Тианского” и видит в нем модель, которую пародировал Лукиан в своих “Александре”, “Смерти Перегрина” и “Любители лжи”. Именно в этих произведениях Райтценштайн находит ряд весьма близких параллелей к каноническим и, особенно, апокрифическим деяниям апостолов. Поэтому далее, вполне закономерно, немецкий исследователь обнаруживает подобное же и в ранней монашеской литературе, т.е. в житии Афанасия и Иеронима, а также в таких компендиумах, как “История монахов” и “Лавсаик”. Как нам кажется, фундаментальная слабость такого “аретологического” подхода заключается в путанице между литературным жанром, с одной стороны, и содержанием, с другой. Даже самые преданные сторонники “аретологии” признают, что античность не знала понятие “жанр” в общепринятом сейчас смысле 77. Это означает, что расширительное использование этого термина современными учеными приводит только к запутыванию предмета исследования путем допущения существования соответствующего корпуса материалов, который на поверку оказывается несуществующим 78. Строго говоря, мы должны принимать только те различия между литературными жанрами, которые осознавались в тот период времени и это означает, что все же следует сохранять за словом “аретология” его привычное значение историй о чудесах, которые были собраны в культовых центрах эпохи эллинизма.

Тем не менее, некоторые ученые готовы последовать мнению Райтценштайна. Так, Ф. Лоттер видит параллель с эллинистической аретологией в намерении Иеронима “описать добродетели, присущие” Илариону 79. Отсюда он переходит к тому месту в “Диалогах” Сульпиция, где сказано, что Галл “описывал добродетели Мартина”. Из этого немецкий исследователь делает вывод о том, что в данном случае [271] главная задача агиографа заключалась в описании историй о чудесах, что, как он полагает, является доминирующей целью многих ранних житий святых. Эту традицию описания чудес в зарождающейся агиографии Лоттер сопоставляет с иной, “нечудесной”, традицией, представленной панегириками Гонората и Илария из Арля. В них добродетель показывается не в чудотворном смысле, но в готовности “бежать идолов и скрывать добродетели”. К этому же “нечудесному” направлению Лоттер причисляет жития Епифания из Павии, Августина из Гиппона и Фульгенция из Руспа. При этом он понимает, что, строго говоря, последние два относятся к другой традиции, чем предшествующие, которые являются панегириками. Поэтому те различия, которые проводит Ф. Лоттер, это не различия литературных форм, а скорее разное понимание и интерпретация личности героя повествования.

Но проводили ли сами люди IV-V вв. различия между житиями, в которых главное место занимало описание чудес, и теми, в которых этого не было? Не проецируем ли мы наши современные категории и идеи на сознание людей, живших полторы тысячи лет назад?

Иллюстрируя вопрос о том, как человек того времени рассматривал разные типы христианских житий, обратимся к весьма примечательному предисловию Паулина Медиоланского к его “Житию Амвросия”: “Ты настаиваешь в том, уважаемый отец Августин, что, поскольку благословенный муж епископ Афанасий и священник Иероним написали свои жития святых мужей, живших в пустынях, Павла и Антония, а также потому, что уже существует житие Мартина, уважаемого епископа Тура, написанное прекрасной прозой слугой Божьим Севером, то и я должен написать житие благословенного Амвросия, епископа медиоланской церкви” 80.

Вероятно Паулин - и Августин тоже - не видели какой-либо несообразности в добавлении жития великого епископа к серии житий монахов и монахов-епископов. Следующая ступень в развитии латинских житий монахов-епископов связана с Поссидием из Каламы и его “Житием Августина”, написанном в 30-е гг. V в. или чуть позже. Поссидий сообщает о том, что сходная задача по описанию жизни великих христианских деятелей выполнялась ранее [272] “самыми религиознейшими мужами святой матери церкви” и относит эти слова к “Житию Амвросия”, к “Житию Мартина” и, по всей вероятности, к “Житию Киприана” 82.

В случае с житиями Мартина, Амвросия и Августина мы, таким образом, имеем дело с рождающейся традицией “житий”, посвященных западным епископам, двое из которых были монахами. Именно потому, что авторы двух последних житий понимали свою принадлежность к этой традиции и потому, что ситуация всех трех субъектов была схожа, представляется весьма поучительным их сравнить. При этом мы можем обнаружить некоторое сходство в построении: предисловия, хронологического очерка от рождения героя до посвящения/рукоположения, деяниях в сане епископа, личной жизни и смерти. Однако, содержание основной части этих житий, т.е. деяния, совершенные в сане епископа, очень разные. Из “Жития Мартина” мы в основном узнаем о борьбе Мартина против язычества, его исцелениях и экзорцизме, его столкновениях с дьяволом. Эпизоды подобраны таким образом, чтобы показать добродетели Мартина как можно более рельефно. “Житие Амвросия”, конечно, тоже содержит множество чудес, но главный акцент делается на утверждении власти и достоинства кафолической церкви в противовес давлению государства и еретиков. Поэтому здесь мы находим много рассказов, иллюстрирующих твердость Амвросия по отношению к императорам, и много примеров, иллюстрирующих поражения его противников. Что же касается “Жития Августина”, то для него характерна одна магистральная тема: непрерывная работа Августина по разъяснению слова Божьего, что отвечает делу укрепления кафолической церкви и ослабления еретических сект. Конечно, акценты, расставляемые тремя авторами, отчасти связаны с характерами персонажей их житий: Мартин много делал для искоренения язычества в окрестностях Тура, Амвросий, как епископ столичного города, действительно играл важную роль при дворе, Августин положил много сил на разъяснение слова Божьего и борьбу против ересей - все это находит подтверждение в других источниках. Тем не менее в житиях этих епископов не раскрываются многие сферы жизни их героев, например, мы ничего не знаем о повседневной жизни Мартина во время его [273] епископата, или, нам ничего не известно о покровительство Амвросия аскетам и т.п.

Вывод, который напрашивается в данном случае, заключается в том, что все три жития избирательны и что авторы делают свой выбор на основе того, что считают важным для себя и что подходит их собственным намерениям при написании. Из всех трех биографов только Паулин Медиоланский производит впечатление человека, свободно владеющего своим материалом, и он же является единственным кто пишет по просьбе другого. Как результат, его “Житие Амвросия” является скорее описанием того, что он помнит о предшествующем епископе, чем свободно замысленной интерпретацией деяний Амвросия и их значения. Однако в случае с Сульпицием и Поссидием дело обстоит иначе. Оба строят свою работу тщательно, отбирая материал в соответствии со своими целями, но Сульпиций, как мы уже говорили в другом месте, написал свои работы о Мартине вопреки враждебному отношению со стороны окружающих. И, поскольку Сульпиций хотел продемонстрировать совершенство своего героя как монаха и епископа, то он имел особые причины подробно остановиться на чудесах последнего, так как именно они “доказывали” его святость.

Основа “Жития Августина” Поссидия была совершенно иной. Дело не столько в самом Августине, сколько в церкви, которую в то время было необходимо срочно поддержать. Для Поссидия, писавшего тогда, когда по северной Африке прокатилась волна вандалов, сжигавших церкви, попадавшиеся на их пути, эти смутные годы были связаны с оживлением донатизма 82. Поэтому неудивительно, что Поссидий так подчеркивал труды Августина по укреплению церкви. Ему не было необходимости подчеркивать святость Августина, как отдельной личности. Кроме того, похоже, что Поссидий воспринял взгляды своего предшественника на чудеса, а это означало, что, хотя он и верил в них, но рассматривал как вещь менее важную, чем обладание высокими моральными качествами. Таким образом, Поссидий, как и Сульпиций, отбирал свой материал исходя из своих целей, но, в отличие от Сульпиция, рассказы о чудесах, как таковые, прямо не являлись его целью и потому он не останавливается на них подробно. [274]

Наши общие выводы относительно этих трех житий заключаются в том, что мы не можем с пользой для дела различить их между собой тем способом, которым делят раннехристианские биографии по Лоттеру. Предисловия к житиям Амвросия и Августина показывают, что сами современники не проводили различия ни между житиями монахов и епископов, ни между более агиографическими житиями и более историческими. Похоже, что нет серьезных оснований для признания рассказов о чудесах “особым случаем” или классификации житий на разные группы. В эпоху поздней античности все христиане признавали вмешательство Бога в ход человеческих дел и рассказы о чудесах, таким образом, рассматривались как не менее исторические. Старые классические конвенции историографии, которые обозначали такой материал, как “суеверие” и исключали его из собственно истории, имели слабое отношения к христианам, так как они обращались к Евангелиям для прототипа жизни под Богом и видели там много знаков силы Бога 83.

В IV в. жанр агиографии был еще нов и рождался в новых условиях. Эпоха гонений уже закончилась и на первый план стали выходить другие христианские идеалы вместо идеала мученика. Однако в этот период времени характерные черты и тип жизни, которые характеризовали понятие “святой человек”, были еще предметом дискуссии. Должен ли он быть обязательно мучеником? Может ли быть епископом? Или нужно быть отшельником, который живет главным образом собой, не имея контактов с другими людьми? Одновременное существование множества разных идеалов святого вело к постоянной адаптации форм житий и каждый автор делал свой собственный отбор и подачу материала в соответствии со своими собственными представлениями. Вскоре жанр агиографии надолго и успешно воцарится в европейской культуре, где люди знали, какова должна быть норма и какого рода рождение и деяния должны быть приписаны человеку, если он хотел, чтобы его считали святым. Но в IV в. мы еще застаем стадию формирования агиографии, текучесть и незакоснелость которой иллюстрируется хотя бы тем фактом, что она включает в себя столь несхожие работы, как, например, “Житие Павла” Иеронима и “Житие Августина” Поссидия. [275]

2. “Письма” и “Диалоги”

Нет особой необходимости много говорить о литературной форме писем Сульпиция иначе, как о дополнении к “Житию”. Они и должны читаться в связи с ним. Сама форма письма использовалась христианами еще со времен апостола Павла и самые ранние сведения о страдании мучеников содержатся в письмах Лионской, Вьенской и Смирнской церквей. Что же касается IV в., то из наиболее известных латинских авторов Амвросий, Иероним, Паулин Ноланский - все они используют этот жанр, потому к этой же традиции относят и письмо Сульпиция к Аврелию. Несколько иначе выглядит первое письмо Сульпиция, которое пытается дать достойный ответ на скептицизм неназванного человека относительно чудотворной силы Мартина. В данном случае мы видим гибкость формы письма, которая может быть использована как для ответа на специфический критицизм оппонента, так и дополнить “Житие” новыми фактами.

Более интересной, чем литературная форма писем, представляется форма “Диалогов”. Сульпиций сам говорит, что он берет эту форму только по литературным соображениям: “Впрочем, хотя мы и избрали форму диалога, дабы разнообразить чтение и развеять скуку, но со всей определенностью заявляем, что следуем исторической истине” 84. Сюжет начинается с возвращения на родину друга Сульпиция, Постумиана, после трех лет паломничества по Востоку. Затем Постумиан рассказывает историю своего путешествия, повествует об оригенистских спорах и о св. Иерониме 85. После этого следуют около 12 глав перечислений чудес, о которых Постумиан слышал или которые видел в Египте, прерываемые только одним отступлением сравнительного характера не в пользу галльской церкви, служители которой погрязли в суете 86. Великие достижения аскетов Египта на поприще совершения чудес, составляют своеобразную параллель с подобными же деяниями Мартина, который изображается во всем превосходящим египтян, ибо он один совершает все то множество чудес, которые аскеты Египта смогли сделать в отдельности; что он совершает их вопреки более неблагоприятным обстоятельствам, окруженный враждебно [276] настроенным клиром; что только Мартин сумел вернуть к жизни мертвого 87. Затем, по настоянию Постумиана и Сульпиция, ученик Мартина по имени Галл начинает описывать те добродетели епископа-монаха, свидетельства о которых Сульпиций исключил из своих более ранних работ, и которым Галл был лично свидетелем 88. Затем следуют 14 глав деяний Мартина, включая очень большой фрагмент о воззрениях Мартина относительно женщины и брака 89. Этот рассказ завершается только вечером, когда объявляют о приходе нового посетителя. Но на следующий день поток историй о Мартине продолжается, на этот раз, перед большей аудиторией и снова повествование длится до заката солнца, завершившего эту встречу 90.

Внимательное чтение этого произведения позволяет выделить две примечательные черты “Диалогов”: 1) большое число выпадов прямо направленных против галльской церкви того времени, или говорящих о ее враждебности к Мартину 91; 2) открытое признание того, что цель данного сочинения заключается в доказательстве превосходства добродетелей Мартина по сравнению с египетскими аскетами 92. Кроме этих двух черт, содержание “Диалогов” служит явным доказательством тому факту, что образ Мартина в них сходен с его образом в “Житии”. В обоих работах мы имеем дело с рассказами о Мартине, разрушающим языческие храмы, исцеляющим больных, оживляющим мертвых, изгоняющим духов из одержимых и посещаемом святыми, ангелами и демонами. Б. Фосс, кроме того, отмечает, что обе работы содержат рассказы, которые в равной степени насыщены чудесами 93.

В другой работе этот же ученый рассматривает “Диалоги” более детально, видя в них результат синтеза двух разных жанров 94: с одной стороны, “высоколитературный” диалог, предмет которого изначально носит философский характер; с другой стороны, народный “дорожный” рассказ, [277] на основе которого во многом возникла “История монахов” и “Лавсаик”. Также явно различимы следы влияния цицероновских диалогов. Однако нам кажется, что в большей степени, чем “дорожный рассказ” и античный диалог, следует обратиться к общей традиции христианской литературы, особенно к Библии и зарождающейся традиции агиографии, о чем мы уже говорили. И так же, как в случае с философским диалогом цицероновского типа, следует поставить вопрос о классической биографии в форме диалога. Учеными было обнаружено одно греческое жизнеописание в форме диалога, датированное III в., и возможно, что этот тип биографии был уже знаком широкому кругу читателей. Вскоре после “Диалогов” Сульпиция греческий писатель Палладий составил “Диалог о жизни святого Иоанна Златоуста”. Таким образом, возвращаясь к вопросу о литературной форме, хотелось бы отметить, что организация материала данного произведения Сульпиция в виде диалога должна быть отнесена частично к римской диалогической традиции Цицерона и Минуция Феликса, частично же, возможно, к сохранившейся классической традиции биографии в форме диалога.

Таким образом, на основе анализа содержания материалов “Диалогов” Сульпиция, которые во многом идентичны содержанию глав 11-24 “Жития Мартина”, и на основе исследования других житий, написанных в форме диалога в период античности, можно рассматривать “Диалоги” относящимися, по большей части, к жанру биографии. Однако в данном случае мы имеем дело, по большей части, с сознательным выбором самого Сульпиция, а не с желанием просто разнообразить повествование. Представляется возможным также и то, что подобного рода разнообразие навязано автору невыполнимостью задачи написания двух житий одного и того же человека. Кроме того, как отмечает Делайе 95, форма диалога менее ограничена литературными условностями, чем просто биография и это делает ее более приемлемой для Сульпиция при подаче исторических деталей. Автор получал большую свободу в цитировании собственных слов Мартина и перечислении поименно участников событий таким образом, который обычно считался признаком дурного тона в биографии. Это особенно важно подчеркнуть, поскольку объективность изображения Мартина в “Житии” [278] находилась под огнем критики и, таким образом, для Сульпиция было очень важно назвать свидетелей тех деяний, которые он описывал 96. Кроме того, Сульпиций старался не только защитить свое описание Мартина против скептицизма читателей, но и старался доказать идею о том, что Мартин превосходил египетских аскетов. Аквитанский писатель надеялся доказать местному клиру, что в современной ему галльской церкви существует много неправильных вещей и что было бы лучше, если бы высшее духовенство последовало примеру Мартина. Биография не являлась чем-то необычным для апологетов античной эпохи и она уже использовалась Непотом как средство сравнения греков и римлян по их деяниям 97. Интересно отметить, что и Иероним использует биографию для того, чтобы бросить вызов неоспоримому первенству Антония как лучшего монаха, ибо, как он утверждает, сирийский святой Иларион в сущности был во всем подобен египетскому “отцу монашества”. Эти факты доказывают существование предшествующей традиции для использования биографического жанра Сульпицием.

Для цели, поставленной аквитанским автором, форма диалога была даже более удобна, чем просто биография: она прекрасно подходила для дискуссии и спора, как это иллюстрирует диалог Палладия об Иоанне Златоусте. Возможно, что ее использование Сульпицием частично обусловлено ее характерными чертами. Передавая бo льшую часть повествования Постумиану и Галлу, Сульпиций получал возможность уклониться от прямой ответственности за те точки зрения, которые он излагал 98. Интересно отметить, что Геннадий называет “Диалоги” Сульпиция “Диспутом Постумиана и Галла” в его (т.е. Сульпиция - А.Д.) присутствии, где [Сульпиций] поведал об образе жизни восточных монахов и о жизни самого Мартина”. Диалог “Октавий” Минуция Феликса, который также мог повлиять на выбор Сульпиция, тоже содержит такого рода диспут.

Таким образом, “Диалоги” представляют собой своеобразный добавочный биографический материал о Мартине, связанный с идеей апологетической защиты образа [279] епископа-монаха. Указанная характерная черта прослеживается в “Диалогах” даже в большей степени, чем в “Житии”, но в итоге две эти работы несут свидетельство одного и того же замысла. Как и “Житие”, “Диалоги” обязаны своему существованию в их настоящей форме и культурным традициям античности, и особым историческим условиям, в которых творил Сульпиций.

* * *

Переводчик и автор статьи считает свои долгом выразить большую благодарность Михаилу Анатольевичу Тимофееву, без участия и помощи которого эта работа не могла бы состояться.

Текст воспроизведен по изданию: Сульпиций Север. Сочинения.  М. РОССПЭН. 1999

© текст - Донченко А. И. 1999
© сетевая версия - Тhietmar. 2004
© дизайн - Войтехович А. 2001 
© РОССПЭН. 1999

Мы приносим свою благодарность Тимофееву М. А.
за предоставление текста.